– Здравствуй, уважаемый гость, – почтительно сказал атаман. – Прости, мы не знали, что эти бездельники – друзья самого Кровавого Паши.

– А я не знаю, с кем говорю! – с надменной свирепостью прорычал Сумук.

Дернув его за край плаща, Гасанбек пролепетал: «Это же сам Горуглу». Джадугяр вздрогнул и умерил гнев, внимательно разглядывая легендарного разбойника, которого простой народ считал своим заступником и непременным – в скором будущем – освободителем. Горуглу сказал самолюбиво:

– Я поздоровался, но пока не услышал ответа.

Улыбнувшись, Сумукдиар приветствовал его по всем правилам традиционного гирканского ритуала и представил своих спутников.

– Это Фаранах Муканна? – поразился атаман. – И ты не постеснялся назвать нас «взбунтовавшимися рабами»?! А ведь когда-то я сражался в тумене твоего отца под красным знаменем Парпага!

– Папаша любил экзотику, но с годами образумился, – буркнул Фаранах почти миролюбиво.

Печально покачав головой, Горуглу заметил: дескать, с годами люди меняются, но все равно, мол, старый Бахрам много сделал для своего народа. Диспут, впрочем, угас, не успев толком разгореться. Атаман всячески стремился показать свое расположение к нежданным гостям, даже приказал вернуть оружие и прочие вещи, отнятые у пленников.

В разгар этой суматохи из шатра торжественно вылезла, застегивая платье, Удака. Не глядя на Сумукдиара, танцовщица на глазах у всех буквально липла к атаману, нежно щебеча что-то ему на ухо.

«Значит, не врут, что был у нее роман с опасным преступником, – без тени ревности подумал агабек. – Ну мир вам да любовь». Он испытывал даже некоторое облегчение – пышнотелая девка имела гадкую привычку нудно клянчить дорогие подарки, причем принималась вымогать их в самый неподходящий момент, отчего любовные эпизоды с ее участием обретали неприятный привкус.

Немного сконфуженный столь откровенным проявлением ее чувств Горуглу предложил подкрепиться и вообще отметить по народному обычаю встречу с дорогими гостями. Сумук добродушно сообщил, что неподалеку на поляне валяется подстреленный им тур. Двое разбойников поскакали за добычей гирканца, еще десяток засуетились по хозяйству.

Вдруг один из воинов сказал, показывая пальцем на Сумука:

– Командир! Я видел, как он охотился. А в кустах позади него лежал какой-то жирный боров. Жирный целился из лука в спину нашему гостю. Я убил его.

Не столько рассказ разбойника потряс Сумукдиара, сколько его характерный акцент. Несомненно, парень был хастанцем! И прочих членов шайки – гирканцев, акабцев, мидийцев и уроженцев остальных земель Атарпадана – сей факт вовсе не смущал. Приглядевшись к окружавшим его лицам, джадугяр неожиданно понял, что отряд Горуглу очень разнороден по племенному составу. Здесь были и парфяне, и атарпаданцы, и колхи, и аланы, и саспиры, и хастанцы, даже рыссы. Похоже, во имя того дела, за которое они сражались, эти люди сумели забыть межплеменную рознь.

– Да, маг-алверчи из военного министерства пытался убить меня заколдованной стрелой, – подтвердил он. – Хотел бы я знать, какой добрый дух привел тебя на то место, чтобы спасти меня от предательского выстрела.

– Не знаю, – признался разбойник-хастанец. – Я был послан совсем в другое место, но почему-то пошел в сторону водопада. Наверное, тебя охраняют могущественные сверхъестественные силы.

– Нухбала продался Гара Пейгамбару? – поразился Фаранах. – Он, конечно, дурак и подлец, но все же – государственный чиновник. Не мог он снюхаться с мракобесами из Черного Храма, которые клянутся разрушить наше государство.

Сумукдиар хотел растолковать кузену, что государственные чиновники продажны и привыкли подчиняться силе, а потому охотно пойдут служить не только слугам Иблиса, но и к Тангри-Хану. Лишь бы платили. Но говорить этого он не стал: у Фаранаха были очень абстрактные идеализированные представления, мешающие правильному пониманию сложных политических событий. Единственно верный взгляд на все происходящее присущ, как известно, лишь почитателям Единого бога и Джуга-Шаха.

– Погодите… – Встревоженный Горутлу отвел Сумукдиара в сторону и, хмурясь, сказал: – Ты попал в дурную историю и будешь вынужден отвечать на неприятные вопросы эмирского мухабарата. Как ты объяснишь, что с охоты вы вернулись без одного из спутников? И что будет, когда твои друзья станут болтать о встрече со знаменитым разбойником? А ведь они наверняка станут болтать!

– Не беспокойся и не забывай, что имеешь дело с джадугяром высшего ранга, – ухмыльнулся, отмахиваясь, агабек. – Скоро все они напрочь забудут об этой встрече, только Фаранаху будет сниться мужественный сподвижник его отца. Остальное тоже не сложно: напали бандиты, убили кастрата-чиновника, похитили Удаку…

Атаман тихонько засмеялся, покачивая седеющей, несмотря на молодость, головой. Сумук тоже улыбнулся, но про себя печально отметил, что и у него в голове появляется все больше серебра, а лицо бороздят глубокие морщины – магия дает могущество, но отбирает молодость…

– Ты хорошо придумал, – одобрительно сказал Горуглу. – Только девушка вернется с вами – такая обуза чрезмерна для моей суровой походной жизни… И вообще не думай лишнего – я не ревнив.

– Я тоже, – фыркнул Сумук. – Так что и тебе нечего беспокоиться.

Мужчины обменялись понимающими взглядами и похлопали друг друга по плечам. Потом атаман вдруг спросил: не считает ли, мол, агабек, что его дядя Бахрам Муканна мог бы стать неплохим эмиром, когда восставший народ сметет прогнивший режим династии Ас-Кечан-Гюн. Вопрос этот сегодня уже возникал, поэтому Сумук ответил, почти не задумываясь, что Бахрам недостаточно влиятелен. «Главное, чтоб народ любил, – сказал Горуглу. – А потом умный правитель всегда сумеет склонить на свою сторону даже недоброжелателей». Из этого Сумукдиар сделал вывод, что Горуглу, может быть, хороший атаман, но слабый политик.

С тем они и вернулись к остальным. Над костром уже покрывались аппетитной корочкой освежеванные туши кабана и тура, на ковре была расстелена длинная скатерть – дастархан. Городские девицы помогали разбойникам расставлять медные блюда с фруктами и лесными ягодами, из шатра подкатили два солидных бочонка явно кахетинского происхождения.

– Хорошее вино, – причмокнув, сказал Фаранах. – Не меньше двадцати лет выдержки.

– Сорок лет, генацвале, – весело уточнил бородатый разбойник-саспир. – Позавчера у князя одного взяли.

– Так вы и в Колхиде промышляете? – поразился Сумук.

Кашлянув, Горуглу предотвратил обсуждение ненужных подробностей и предложил рассаживаться. Роскошное мясо, бесподобное вино, свежий воздух – аппетит у всех прорезался зверский, так что снедь была уничтожена в один присест. Допивая кубок кахетинского, Горуглу щелкнул пальцами, и вся разгуляй-компания затянула песни – колхидские, атарпаданские, аланские, легские, хастанские и сколотские. Потом вдруг встал на колени пожилой разбойник со слабым хварно – все остальные моментально умолкли – и запел фальцетом:

– Дин-а-Мохаммед!

Разбойники дружно подхватили, а Сумук остолбенел. «С именем Пророка», – это был новый парфянский гимн, исполняемый лишь поклонниками Единого бога! Отряд Горуглу – слуги Единого!

Чего угодно мог ожидать джадугяр, только не такой удачи: отыскать сильного союзника – командира отличного отряда да еще единомышленника, к тому же любимца всех племен Средиморья…

Сумукдиар вспомнил, как недавно рысские князья требовали от него примеры сегодняшней дружбы между племенами Колхиды, Атарпадана и Хастании – вот вам такой пример! С верой в Единого бога, сражаясь за общее дело, народы забывают смехотворные раздоры своих взбесившихся с жиру правителей. И пусть отряд Горуглу идет в бой под красным знаменем мятежника-хуррамита Парпага – это одновременно и цвет знамени Ахурамазды. «Горуглу должен стать моим союзником, – твердо уяснил Сумукдиар. – Вот сила, которая поможет свергнуть и растоптать всех Черных Пророков!» Между тем тот разбойник, У которого было хварно колдуна, немолодой мидиец в чалме и потрепанной кольчуге, закончил песню и проговорил, сокрушенно покачивая головой:

– Вот сидим тут, пируем, а народ голодает. Когда же наконец придет свобода?

Другой, помоложе, поведал, что ходил недавно на разведку в Акабу и с ужасом наблюдал картины страшной нищеты. Даже уличные собаки, которые прежде кормились на городских мусорных свалках, совсем оголодали – люди-то перестали выбрасывать объедки, сами каждую косточку насквозь прогрызают. Псы уже съели всех ворон и бродячих кошек, скоро начнут друг друга жрать.

– Если так дальше пойдет, скоро люди начнут друг друга жрать, – веско и злобно произнес колдун-мидиец.

– Ты прав, Ибадулла. – Горутлу печально склонил голову. – Эмир и его свита довели народ до последней черты А Гара-Пейгамбар с помощью темных сил преисподней одурманил тысячи простолюдинов, – и те обвиняют в своих бедах не угнетателей, а соседний народ. Почему так происходит, Кровавый Паша?

– Это легко понять. – Агабек вздохнул. – Голодных людей обмануть нетрудно.

Он снова изложил свое видение положения дел. Магриб стремится к власти над миром, но планам завоевателей препятствуют могущественные державы Востока. Поэтому прислужники злобных демонов Мрака пытаются расколоть и перессорить Рысь, Средиморье, загирканские страны, Парфию и Месопотамию. Исподволь, на протяжении многих последних десятилетий, Магриб внедрял в эти государства своих лазутчиков, которые имели задание вытеснить из правящей элиты умных, честных и дальновидных патриотов. Продавшиеся магрибцам жрецы Иблиса опираются на отбросы народа и высших каст, которые понимают: без помощи темной магии они не смогут пробиться к власти. Так складывается союз между внутренними и внешними врагами, магрибские колдуны своими злыми чарами дурманят людей, а предатели вроде Ефим-бора, Чорносвита и Абуфалоса делают черную работу: истребляют патриотов, создают банды убийц, готовят удар в спину на тот день, когда в их страны вторгнется Орда сюэней…

Атаман возбужденно спросил: почему, мол, волшебники не разрушат магрибскую магию своими заклинаниями?

– Мы давно бы сделали это… – Сумукдиар печально развел руками. – К сожалению, враги преуспели, разбудив в душах тысяч людей темные помыслы. Жрецы кровавых культов лживо обещают простой путь к лучшей жизни. Например: истребим соседей-хастанцев, и жизнь сразу станет лучше. Через год-другой люди начнут прозревать, станут догадываться, что их обманули, но тогда эти выродки придумают что-нибудь новенькое. Скажем: во всем виноваты грамотные. Или рыжие, или лысые, или еще кто-то. Когда народ превращен в толпу, голосу разума трудно проникнуть в головы необразованных обманутых людей. Толпа неразумна.

– Сражайтесь, – гневно потребовал Ибадулла. – Правда на вашей стороне – значит, вы должны победить!

– Мы должны победить, – поправил его Горуглу.

– Должны, – согласился Сумук. – Но одна лишь магия тут бессильна. Когда дело касается такого количества людей, волшебники не могут опираться только на собственные заклинания. Мы сможем победить, лишь собрав в единый вихрь волю большей части народа. Пока большинство верит вражеской лжи, мы не в силах действовать против их желания. Надо кропотливо бороться за души, за прозрение сограждан, надо объединить не только джадугяров, но и всех людей Средиморья.

– Ничего я не хочу сильнее, чем прекратить кровопролитие между братьями – хастанцами и атарпаданцами, – глухим голосом признался атаман.

Полностью разделявший его чувства в этом вопросе Сумукдиар сказал угрюмо:

– К сожалению, примирение наступит не скоро. Слишком уж сильной стала взаимная ненависть. Много лет, если не десятилетий, пройдет, прежде чем дыга и качкын назовут друг друга братьями…

Горуглу покивал головой, соглашаясь, но потом протестующе замахал руками. Атаман напомнил, что в его армии сражаются плечом к плечу воины самых разных племен и народов, однако между ними нет никаких раздоров.

– Значит, у вас есть объединяющая идея, которая позволяет вам противостоять злым чарам, – не без легкой зависти заметил агабек. – Вероятно, это вера в Единого бога.

– Да, и вера тоже. Но не только… – Атаман покачал головой и кивнул сидевшему рядом Ибадулле: – Расскажи ему, дядюшка.

– Мы исповедуем заветы секты хуррамитов, которые боролись за народное дело в начале века… – приступил тот к повествованию, полуприкрыв глаза.

Ибадулла напомнил о победоносных битвах повстанческой армии Сурх-Алем, то есть «краснознаменных», и сегодня Горуглу вновь поднял знамя цвета алой крови. Народ до сих пор помнит Сурх-Алем и боготворит вождя того восстания Парпага и его соратников – гирканца Муканну и мидийца Мазьяра. Хуррамиты понимали суть истории как борьбу Добра и Зла, Света и Тьмы. Неравенство, насилие, невежество, угнетение порождены темным началом, и хуррамиты призывали к решительной борьбе с несправедливостью, корень которой идеологи движения видели в праве на владение землей.

– Земля создана Всевышним и не может принадлежать смертному, – с неистовым фанатизмом провозглашал Ибадулла. – Только свободное совместное владение землей, только крестьянские общины угодны Всевышнему! Освободив сельских и городских тружеников от власти угнетателей, от эмирских податей, мы построим новое государство, основанное на равенстве! Те, кто не трудятся, не достойны называться человеком, даже ошейник собаки выше их золотой короны. Человек обязан служить обществу, уподобляясь мылу, которое, уничтожаясь само, приносит пользу людям. Поэтому мы признаем лишь Единого Творца, обещавшего нам лучшую жизнь и свободу, – закончил колдун-проповедник. – Взгляни, мы называем Его – Аллах, фаластынские народы – Элох, хастанцы – Аствац, рыссы и прочие – по-своему, и тем не менее Он не в обиде на нас и щедро дарует свои милости.

Внимательно посмотрев на ставшего задумчивым волшебника, Горуглу поинтересовался, согласен ли Гандыпаша с идеями хуррамитов. Гирканец вынужден был признать, что доводы звучат убедительно, и к тому же почти то же самое говорит его отец Друид Хашбази…

– Твой отец – умнейший человек, – подняв большой палец, сказал Ибадулла. – Он – великий зодчий. Я работал с ним, когда строили мост через Урах.

Потом атаман предложил гостю поглядеть на его коллекцию доспехов. Когда они остались одни в шатре, Горуглу сказал:

– Никаких коллекций я, конечно, с собой в поход не беру. Просто надо было потолковать с глазу на глаз.

– Я так и понял. Нам нужно будет поддерживать постоянную связь.

– Правильно. Мой Ибадулла умеет разговаривать через огонь.

– Отлично! Передай ему вот это. – Сумукдиар протянул атаману маленький полупрозрачный шарик. – Здесь частичка моего говве-а-джаду. Если положить его в светильник…

Усмехнувшись, Горуглу сделал жест, показывая, что не нуждается в долгих объяснениях. Потом поинтересовался, можно ли надеяться на помощь от соседних держав.

– Смотря для чего тебе нужна помощь и что ты предложишь взамен, – усмехнулся джадугяр. – Вернее, против кого нужна тебе помощь.

– У нас три проблемы, – хмуро сказал Горуглу. – Первая – братоубийственные стычки с Хатанией, вторая – эмир и подонки из Черного Храма, а третья – сюэни. Кто поможет нам – Рысь или Парфия?

Сумукдиар был восхищен четкостью мыслей и здравостью суждений знаменитого разбойника. Малограмотный сын простого коневода, а как точно ухватил главное! Гирканец вдруг почувствовал, что ему очень легко разговаривать с этим могучим воином. Благодаря своему природному уму Горуглу легко постигал сложные хитросплетения региональной политики, тогда как многим образованным и родовитым персонам понимание этих проблем приходилось чуть ли не с боем вколачивать. С казенной части.

– Парфия ослаблена и не в состоянии помочь, Месопотамия слишком далеко и тоже слаба, – сказал Сумук. – Рысь готова поддержать нас, но мы должны начать сами и показать, что за нами стоит сила и симпатии немалой части народа.

Впрочем, будучи человеком честным, Сумук коротко рассказал про разброд, случившийся между рысскими князьями. Горуглу принял это как должное.

– Правители во все века грызлись, если не было над ними крепкой руки. Вот побьют их пару раз как следует – сразу помирятся и подчинятся сильному владыке вроде Джуга-Шаха, – и он продолжил без перехода: – У меня пять тысяч воинов. Чтобы собрать их со всего Средиморья, понадобится неделя, не больше.

– Думаю, Гирканский полк пойдет за мной, – медленно проговорил Сумук. – И Мидийский тоже. Это еще четыре тысячи всадников и столько же пехотинцев. Кроме того, питомник драконов и школа ифритов да дюжина-другая колдунов и чародеев, которые не станут мне перечить… А также гирканские дворяне, многие из которых командуют армейскими частями, и плюс племенные отряды, которые почитают своего вождя Бахрама Муканну…

Подсчитав силы, они не без удивления обнаружили, что могут рассчитывать на два-три десятка тысяч сабель. Джадугяр даже немного удивился – он и надеяться не мог на столь солидное войско.

– Главное, – провозгласил атаман, – накрыть первым же ударом Черный Храм. И выпытать у этих извергов, куда тянутся нити предательства… Паша, подбери толковых командиров и составь план, в какие города вокруг Акабы следует заблаговременно ввести наши войска. Аргадан и Арзуан я возьму на себя.

Встретить друга да еще единомышленника – всегда радость. Широко улыбаясь, агабек сказал, что именно этим он и собирался заняться, когда наступит срок. Горуглу быстро поинтересовался, скоро ли этот срок наступит. Скоро, заверил его волшебник, в последние дни все только и говорят о необходимости свергнуть эмира, истребить магрибских наймитов и снести до самого фундамента святилища кровавых культов. Атаман краснознаменных, однако, вовсе не обрадовался этому известию и заметил не без тревоги в голосе:

– Если много желающих, в толкотне можно затоптать друг дружку.

Несомненно, Горуглу был прав, но тут уж ни он, ни Сумукдиар ничего поделать не могли. Они обсудили еще кое-какие мелочи, затем попрощались, и джадугяр собрался уходить, но вдруг командир повстанцев сказал неуверенно:

– Послушай, ты посвящен в тайны потусторонних сил и, быть может, сумеешь прояснить загадку моего рождения.

Волшебник недоуменно поднял брови, но следующий вопрос окончательно поразил его. Атаман осведомился, знает ли уважаемый агабек Ганлы, почему он, Горуглу, получил такое имя.

Осторожно – как бы не обидеть собеседника – Сумукдиар предположил, что имя кроет в себе двойной смысл: «сын слепого» и «сын могилы». В Средиморье было принято считать, что много лет назад нукеры эмирского марзабана выкололи глаза отцу Горуглу, и тогда юноша поклялся отомстить за это злодеяние.

– Неверно, – вздохнул помрачневший атаман. – Отца не ослепили, а просто убили. И отца, и мать, и всю нашу деревню. Мирных крестьян истребили за то, что мои земляки не сумели выплатить в срок грабительскую подать «харадж» – половину урожая… – Он скрипнул зубами. – А меня тогда еще и на свете не было, я был в материнской утробе… Потом эти убийцы покидали все трупы в яму и присыпали землей – там, в могиле, я и родился…

– Странно, – прошептал Сумук.

– Да, немного приятного… Однако некая сверхъестественная сила спасла меня и перенесла в дом дальних родичей. Ибадулла уверяет: мол, это сделали дэвы из Талывердинской пещеры, но… – Горуглу шумно перевел дыхание. – Но почему дэвы спасли меня? Ведь дэвы служат темным силам, как и убийцы моего отца. Почему же они помогли мне, а не своим союзникам?

Ответить было непросто, но джадугяр предположил, что дэвы могли действовать, так сказать, из вредности: раз двуногие смертные кого-то убивают, значит, нужно помешать. Дэвы вообще не слишком разбираются в людских делах, а Талывердинские вдобавок упрямы до глупости. И к тому же многие дэвы сохранили верность Анхра-Майнъю, тогда как слуги эмира могли служить Иблису, которого дэвы откровенно не любят.

– Точно! – воскликнул Горуглу. – Убийцами командовал прислужник Иблиса – некто Абуфалос.

– Гара Пейгамбар? – поразился Сумук.

Теперь настал черед удивляться атаману:

– Абуфалос и Гара Пейгамбар – одна и та же тварь?! – Он яростно схватился за саблю. – Ну теперь я расчленю эту гадину с десятикратным наслаждением!

– С превеликой неохотой уступаю тебе это удовольствие, – хохотнул Сумукдиар. – Ну до встречи…

Свернув лагерь, разбойники ускакали к западу. Сумук произнес подобающие заклинания, чтобы его спутники забыли о встрече с Горуглу. Затем он подбросил в воздух одну из магрибских стрел, и та медленно полетела к своему прежнему владельцу. Теперь тот, кто найдет убитого Нухбалу, обнаружит в его колчане это доказательство связи мага-алверчи с темными силами.

– Поехали, – лениво сказал агабек, покончив с неотложными делами. – Порезвились, отдохнули – пора и по домам.

– А где этот жирный кастрат из военного ведомства? – брезгливо поинтересовалась Удака.

Они покричали немного, однако Нухбала почему-то не отзывался, а ждать его слишком долго ни у кого не оказалось желания. Оставляя позади огненный диск заходящего солнца, кавалькада неторопливо потянулась вдоль берега в сторону Акабы. Ехали молча – все были измотаны бурными развлечениями, долгой дорогой и летним зноем. Слабый ветерок, дувший с моря, не очень-то освежал.

– Все-таки подумай, о чем я тебе говорил, – сказал вдруг Гасанбек. – С этой нечистью пора кончать.

Сумукдиар кивнул, но промолчал. Полудетские игры в заговор, нечистоплотные интриги, тайный дележ еще не взятой власти порядком ему наскучили. Серьезные дела можно делать лишь с серьезными людьми.

Он уныло махнул рукой и снова применил волшебство перстня. Говве-а-джаду перенесла их через четыре дюжины верст, сократив путь на много часов. Теперь они очутились неподалеку от города, возле высокой отвесной скалы, украшенной древними письменами.

Клинопись Маг-Манны, изысканная вязь арабистанских иероглифов, варварские буквы хозар, полустершиеся ритуальные изображения людей и животных, оставшиеся от вовсе незапамятных времен, когда здесь жили какие-то полудикие племена. А поближе к вершине скалы в камень врезалась четкая надпись на ромейском языке:

Грустные мысли будили эти слова. Что делали здесь легионеры, зачем и ради чего шли они через чужие земли, пробиваясь сквозь орды аборигенов, не сделавших им ничего плохого? А ведь шли они, оставляя позади себя тысячи смертей. Столько страданий, столько крови – и ради чего? История не сохранила имен этих солдат, в веках растаяло даже имя командира, который привел легион на безлюдный берег, чтобы на следующий день быть раздавленным напором парфянской конницы.

Столько мучений, а в итоге – лишь буквы на камне Не символ ли это тщетности человеческих стремлений? Люди живут, любят, ненавидят, убивают, богатеют или разоряются, воспитывают детей, постигают тайны природы, совершают подвиги, а в конце концов навечно исчезают не только с лица земли, но даже из мыслей потомков. Остаются в памяти лишь имена тех, кого почему-то называют героями – уж не потому ли, что они успели убить большее количество себе подобных? Нет, надолго сохраняются в памяти лишь дела, изменившие судьбу мира. Остается добро, которое человек сделал для окружавших его людей, – будь то построенный дом, посаженный сад или написанная книга… Но многие ли оказались способны сотворить доброе дело?

Возле городских ворот их встретил конный отряд во главе с обеспокоенным Шамшиададом.

– Хвала Атару и Ахурамазде, вы невредимы! – вскричал сарханг Тайной Стражи. – Разбойники вас не тронули!

– А чего нам сделается? – осведомился спесивый Гасанбек. – Меня сам Горуглу боится, за сотню верст стороной объезжает!

Шамши замахал руками, утер с лица обильно струившийся пот и поведал, что часа полтора назад патруль мухабарата обнаружил в горах труп мага Нухбалы, убитого разбойничьей стрелой. К тому же имеются веские улики, подтверждающие, что Нухбала был связан с лазутчиками Магриба и замышлял какое-то злодейство при помощи заколдованного оружия. Уль-Хусейн уже доложил об этом эмиру, тот рассвирепел и сместил с доходных должностей нескольких родичей Нухбалы. В настоящее время остальные кланы ведут грызню за освободившиеся местечки.

– Я всегда говорил, что эти сынки воров и взяточников – все до единого предатели, которых надо вешать, – назидательно напомнил Сумукдиар. – Получше надо кадры подбирать. Как говаривал Джута, кадры решают все.

Сарханг бессильно развел руками, а доблестные охотники въехали в Акабу через крепостные ворота. Неожиданно Фаранах укоризненно сказал Гасанбеку:

– Зря ты так лихо говоришь насчет Горуглу. Этот парень – отличный воин. И к тому же сражался в отряде моего отца. А папаша дурачков не держал.