"Коншаковой, Коншаковой..." - про себя повторял Санька. Но почему адрес и номер полевой почты выбиты на машинке и конверт такой аккуратный, а все письмо тоненькое, легкое? Нет, это не от отца. Письма от него обычно приходили пухлые, увесистые, конверт был зашит суровой ниткой.
      От кого же тогда? У Саньки похолодели руки, он растерянно оглянулся, встретился глазами с Тимкой.
      - Чего ты, Саня? Ну, чего?.. - тихо и встревоженно шепнул тот. - Ты читай.
      Санька робко надорвал конверт,
      - "Ваш муж, Егор Платонович Коншаков, погиб смертью храбрых в боях за Родину", - прочел он.
      x x x
      Всю обратную дорогу Муромцем правил Тимка, а Санька пластом лежал на телеге, лицом вниз.
      В Стожары подводы вернулись в сумерки, Санька с трудом сполз с телеги, подошел к лошади и долго не мог рассупонить хомут. Вдруг он скривил лицо, уткнулся в парную шею Муромца и глухо всхлипнул.
      - Саня... Ну что ты, право... - засуетился около него Тимка. - Ты крепись... нельзя им волю давать, слезам-то. Знаешь, когда нам похоронная пришла, я совсем почти не плакал... - Голос у Тимки задрожал. - Разве вот ночью только самую малость... А на людях - ни-ни...
      Санька с содроганием представил, как он передаст похоронную Катерине. Та взглянет на клочок бумаги пустыми глазами, потом повалится на лавку и заголосит тонким, щемящим душу голосом, как это было с Тимкиной матерью. Прибегут Феня с Никиткой, вцепятся в юбку матери, поднимут рев на всю улицу.
      "Нет, что угодно, только не это! - со страхом подумал Санька. - Убегу лучше... домой не покажусь".
      Он нащупал в грудном кармане гимнастерки хрустящее письмо, сквозь слезы поглядел на белоголового Тимку, оглянулся по сторонам:
      - А что, Тимка, если я не покажу матери похоронную-то?
      - Это как же? - опешил Тимка. - Дело такое, не утаишь...
      - А может, еще ошибка какая... Вон Андрей Иваныч два года без вести пропадал, а сейчас объявился.
      - Это, конечно, всяко бывает, - неопределенно ответил Тимка и вдруг, потянув Саньку за руку, кивнул в сторону: - Смотри... мачеха твоя.
      Санька вздрогнул и оглянулся. Мимо сараев к конюшне быстро шла Катерина. Он поспешно вытер кулаком глаза; едва не поломав ногтей, развязал наконец затянувшуюся супонь, вытащил из гужей дугу и вывел Муромца из оглобель.
      - Сейчас первый спрос про письмо... - поежился Тимка.
      Санька приблизил к товарищу лицо и шепотом, с неожиданной твердостью сказал:
      - Не покажу, и все тут. И ты не говори. Не было и не было никакого письма. Понятно?
      Он глубоко втянул воздух, но тут острый комок вновь подкатил к горлу.
      Мать была совсем близко. Чувствуя, что сейчас разревется во весь голос, Санька ударил Муромца вожжами, тот рванулся вперед и тяжелым подкованным копытом наступил мальчику на ногу.
      Боль пронзила ступню. Санька вскрикнул, выпустил повод и на одной здоровой ноге запрыгал к телеге.
      - Ты что? - подскочил к нему Тимка.
      Подбежала Катерина:
      - Под копыто угодил! Горе ты мое! - Она опустилась перед сыном на колени и осторожно стянула сапог.
      - Совсем одурел мерин... на людей бросается, - пожаловался Санька и погрозил Муромцу, который, опустив голову, стоял у конюшни, словно раздумывая, за что так несправедливо обидел его мальчик.
      С помощью Тимки Катерина привела Саньку домой, положила на распухшую ногу примочку и принялась завязывать старым полотенцем. Боясь, что мать вот-вот заговорит о письме от отца, Санька делал вид, что боль совершенно невыносима: охал, стонал, вскрикивал.
      Но Катерина все же спросила.
      - Не получал... Никому ничего не было, - потряс головой Санька.
      А со стены, с фотографии, на него смотрел отец. Вот он, веселый, сильный, вместе с Катериной и ребятами перед своим домом, вот он в Москве на Сельскохозяйственной выставке рядом с высоким снопом пшеницы.
      А теперь? Никогда Санька больше не увидит отца, никогда они с ним не пойдут в поле смотреть хлеба или в луга косить сено. И никто ему так ловко не смастерит свистки и дудки, не поведет в лес к заповедным грибным местам, не споет таких хороших песен про Сибирь, Волгу, про ямщика с его удалой тройкой.
      И Санька почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что снова залился слезами.
      - Да потерпи ты... мужичок тоже! Ведь не убил тебя жеребец, - сказала Катерина и горько вздохнула. Эх вы, маломощные! Случись вот беда какая с Егором - как я жить буду с вами?
      Саньку уложили в постель.
      Когда мать вышла из избы, Тимка оглянулся по сторонам и наклонился над Санькой:
      - А я видел... ты нарочно под лошадь сунулся...
      - Тимка! - Санька приподнялся и схватил мальчика за руку. - Ты никому... слышишь!.. никому про письмо не скажешь! Поклянись, Тимка!
      Глава 11. ЗЕМЛЯ
      Три дня лил теплый весенний дождь. Он, как шваброй, продраил землю, согнал с нее последние следы долгой зимней спячки, и все кругом ожило, зазеленело, стремительно тронулось в рост. Ивы и вербы у речки оперились нежными листьями, точно деревья завесились прозрачной кисеей.
      В первое же погожее утро Захар Векшин решил начать копать землю на участке. Он осторожно оделся, чтобы не разбудить Федю, калачиком свернувшегося под одеялом.
      Старик умышленно не поднял внука. Хотелось проверить, не белоручка ли тот, потянет ли его к земле, прибежит ли он сам на участок.
      Перед тем как выйти из дому, Захар подошел к Феде, чтобы накрыть его полушубком. И тут он обнаружил, что под одеялом никого нет. Старик забеспокоился и направился к участку. Еще издали он заметил густой столб дыма. Захар прибавил шагу.
      Посредине участка пылал огромный костер. Вокруг суетились Маша и Зина Колесова. Они подбрасывали в огонь прошлогодние огуречные плети, бурые стебли помидоров, собранный со всего участка мусор.
      Мальчишки во главе с Федей чинили изгородь: выпрямляли накренившиеся столбы, переплетали перекладины свежим тычинником.
      - Та-ак! - удивленно протянул дед Захар. - Самоуправничаете? Хозяевами заделались...
      Неожиданно подул ветер, и в углу участка что-то затрещало.
      Старик оглянулся. Высокое чучело кивало ему широкополой соломенной шляпой и взмахивало соломенными руками.
      Захар обошел чучело кругом и покачал головой:
      - Дотошны, смекалисты!
      Но тут он услышал голоса птиц. На белых сучьях около новеньких дощатых скворечен прыгали черные, как угли, скворцы. Вот один из них юркнул в круглое отверстие скворечни, через минуту вылез обратно, уселся на ветку березы, растопырил перышки, счастливо зажмурил глаза и скрипуче запел - как видно, о том, что вот он наконец вернулся из теплых далеких стран в родные края и очень доволен своим новым жильем.
      Захар, прикрыв ладонью от солнца глаза, долго слушал скворца, и лицо его светлело все больше и больше.
      - Дедушка, - подбежала к нему Маша, - а когда землю начнем копать? Мы и лопаты наточили.
      Захар обвел глазами ребят, помял белую в колечках бороду и невольно улыбнулся:
      - Ну что с вами поделаешь, неотступные вы люди! Одолели-таки меня. Когда землю копать, спрашиваете? А вы сами примечайте. Видите, скворцы новоселье справляют. Значит, время. Только, чур, - старик согнал с лица улыбку: - забалуетесь или помнете что - зараз от хозяйства отлучу.
      - Все слышали? - обратилась Маша к ребятам.
      - Это само собой, - сказал Семушкин.
      - Если какой инвентарь нужен, вы не стесняйтесь, берите в теплице, разрешил Захар.
      - Она же на замке, дедушка. И ключ вы завсегда прячете, - заметила Маша.
      - Ах, да, да! - засмеялся старик и показал ребятам, куда он убирает ключ от теплицы.
      Потом он расставил ребят по участку. Все принялись копать землю. Федя, цепко держа заступ в руках, с хрустом вогнал его в жирную землю, выворотил тяжелый ком и разрубил крепкую дернину.
      Рядом с ним копала землю Маша. Она любила эту работу. Весной мать обычно отводила ей на огороде отдельную грядку, и Маша сама вскапывала ее и засевала. Огурцы и капуста мало интересовали Машу. Ей хотелось вырастить что-нибудь необыкновенное, никогда не виданное в деревне. Однажды по совету Андрея Иваныча она посеяла на грядке зернышки с загадочным и нездешним названием - "люффа". Новое растение, как хмель, опутало плетень, зацвело крупными белыми цветами и завязало плоды, похожие на огурцы. Но к осени обнаружилось, что новые огурцы жестки, мочалисты, несъедобны, и даже коровы брезговали ими.
      Ребята подшучивали над Машей, сочиняли про ее люффу веселые песенки, пока учитель не посоветовал девочке опустить плоды люффы в чугун с кипятком. Плоды разварились, и Маша вытащила из чугуна мочалки, напоминающие морские губки.
      "И то не беда! Овощь не получилась - мочалка в доме пригодится", похвалила девочку мать.
      Ребята поработали на участке часа полтора, потом побежали в школу.
      Маша решила, что она сегодня обязательно поговорит с Санькой. Но в классе его не было. Кто-то сказал, что лошадь отдавила Саньке ногу и он сидит дома.
      После занятий Маша отправилась в Большой конец, на колодец - вода в том колодце была самая чистая и вкусная, и, кроме того, по пути можно заглянуть к Коншаковым.
      Девочка привязала конец звонкой холодной цепи к дужке ведра и, притормаживая ладошкой быстро крутящийся ворот, опустила ведро на дно колодца. Потом, поплевав на руки, принялась вытягивать цепь обратно. И сразу почувствовала неладное: цепь не вздрагивала и не звенела, как туго натянутая струна.
      Маша заглянула в колодец и обмерла: ведра на конце цепи не было. Девочка расстроилась: ведро новенькое, из светлой жести, мать его совсем недавно купила в городе.
      Подошел Семушкин:
      - Ведро упустила? Не горюй, мы его зараз вытащим.
      Он принес откуда-то старый багор, привязал к цепи и принялся шарить им по дну колодца.
      Собрались мальчишки Большого конца. Словно почуяв, что можно позубоскалить, примчался Девяткин; прихрамывая и опираясь на палочку, подошел Санька.
      Все заглядывали в глубокий, немного таинственный колодец, давали друг другу множество советов, в какой раз опускали на дно багор, но ведро зацепить не могли.
      - Не на ту приманку удите, рыбаки! - веселился Девяткин. - Вы на муху попробуйте или на червяка. - Потом дурашливо запел: - "Потеряла я ведерко, потеряла я ведро..." Вечная ему память!
      - В самом деле, Маша, - уныло вздохнул Семушкин: - не достать нам его.
      - Эх вы, мужики! - с укором бросила Маша. - Будь я мальчишкой, я не только в колодец, я бы... я бы со дна моря что хошь достала.
      - Ох, ретива! - захохотал Девяткин. - "Со дна моря"... А море курице по колено, шапкой покроешь.
      - Чего ты, как гром, грохочешь! - вспыхнула Маша. - Вот захочу и... достану!
      - Держите меня! - Девяткин повалился на землю и задрыгал ногами. Она достанет! Это как тогда в ледоход через реку бегала... Умора!
      У Маши задрожали губы.
      - А я говорю, - выкрикнула она, - вот обвязывайте меня цепью... спускайте в колодец!
      Мальчишки ахнули. Степа потянул ее за рукав и покачал головой.
      Маша и сама понимала, что наговорила лишнего, но остановиться уже не могла. Схватила конец цепи и принялась опоясываться, как ремнем.
      Санька, который до сих пор сидел в стороне и ковырял палочкой землю, вдруг поднялся, заглянул в колодец, потом отобрал у девочки цепь и кивнул Девяткину:
      - Неси полено.
      - Какое полено? - осклабился тот.
      - Березовое, можно и осиновое. И чтобы без сучков. Живо!
      Девяткин пожал плечами, оттопырил нижнюю губу, но за поленом все же сходил.
      Санька обвязал полено цепью, сел на него верхом, взял в руки багор и приказал мальчишкам опускать себя в колодец. Похрустывая, цепь медленно поползла вниз. Где-то очень глубоко таинственно мерцала зеленая вода. Повеяло холодом, запахло плесенью, гнилым деревом, кругом сгущалась темнота. Сердце у Саньки замерло. Почему-то пришло в голову, что все, кто остался там наверху, на солнце, сейчас разбегутся и он навсегда останется в узком, душном колодце.
      Чтобы не было так страшно, Санька то и дело подавал наверх команду: "Прибавь ходу!", "Ровнее спускай!"
      Наконец багор плеснул по воде.
      - Стоп! - крикнул Санька.
      Цепь замерла, и он принялся шарить багром по дну колодца. Минут через десять мальчишки подняли Саньку наверх. В руке он держал светлое жестяное ведро.
      Мальчик ступил на землю. Все кругом: зеленая трава на улице, шумящая от ветра листва на деревьях, солнце над головой - выглядело таким несказанно радостным и привлекательным, что он невольно зажмурился.
      А Маше показалось, что у Саньки засорились глаза от паутины, которая облепила его лицо, и она подошла к нему с ведром воды:
      - Умойся, Саня!
      Когда же все начали расходиться от колодца, Маша не выдержала, догнала Саньку.
      - Саня, - помолчав, призналась она, - а я бы ни за что не могла в колодец полезть... Темно там, склизко... жабы, наверное...
      - Я знал, что не могла.
      Она покосилась на закутанную ногу мальчика:
      - Сказывают, тебя лошадь копытом ударила. Больно, Саня?
      - До свадьбы заживет.
      - А как заживет, придешь к нам на участок работать?
      - В грядках копаться? - Санька невесело усмехнулся. - Цветочки-ягодки разводить? А может, опять люффу-мочалку?
      - Зачем люффу! - обиделась Маша. - Разные сорта семян будем испытывать. Знаешь, сколько мы их насобирали! А дедушка такой сорт пшеницы нашел - все, говорит, сорта побьет.
      - Было когда-то хорошее зерно... Слышала, что с ним мать сделала? Какие уж теперь опыты на голом месте!
      - А отец твой, Саня...
      - Что - отец?! Что ты знаешь про моего отца?! - Санька резко, всем корпусом, повернулся к Маше. - Ему тринадцати лет не было, а он за плугом ходил, семью кормил. Всю жизнь за землю держался. Пока свою пшеницу не выходил, пять лет бился над ней...
      - И мы... пять лет можем! - запальчиво спорила Маша.
      - Хоть десять! А мне с вами делать нечего. - Санька вяло махнул рукой и, опираясь на палочку, медленно побрел к дому.
      "Что это с ним? - подумала Маша, удивленная столь неожиданной вспышкой. - Щетинится, как еж колючий. Слушать ничего не хочет..."
      "Векшинская бригада", как прозвали в колхозе помощников деда Захара, между тем собиралась на участке почти каждый день.
      Ребята вскопали всю землю; как лист бумаги, разлиновали ее на клетки, понаделали грядок.
      Починили изгородь, построили шалаш, протянули через участок проволоку, увешанную пустыми консервными банками, бутылками, железными обручами из-под бочек. Стоило кому-либо приоткрыть калитку, и участок наполнялся веселым бренчанием, звоном и треньканьем.
      Один за другим мальчишки Большого конца вступали в "векшинскую бригаду".
      Однажды Санька с Петькой встретили Степу Так-на-Так.
      Согнувшись в три погибели, тот тащил к участку огромную вязанку прошлогодних стеблей подсолнечника.
      - И тебя завербовали? Грузчиком или как? - Девяткин загородил ему дорогу.
      - Что ж, Степан? - спросил Санька. - Собирались в поле вместе работать, а ты вон куда...
      - Понимаешь, Коншак... - Степа опустил на землю вязанку стеблей и вытер потное лицо. - Занятную штуку Федя придумал... водопровод строим.
      - Водопровод?!
      - Вот стебли подсолнуха срастим и проведем к реке. А там бочку поставим, журавль... Вода самоходом и пойдет. Нам теперь никакая засуха не страшна. Мы еще с Федей ручной культиватор изобретаем!
      - Изобретают изобретатели, а вы кто такие? - сказал Девяткин.
      Но Степа сделал вид, что опять не заметил его.
      - Ты ходи, да оглядывайся! - строго предупредил Девяткин. - Еще наши рыбные места покажешь этому Феде, а потом за грибами, за ягодами поведешь в заповедные участки. Смотри у нас!
      - Нужны ему ваши места! - засмеялся Степа. - Он сам что угодно найдет. Знаешь, у него глаз какой! Он нам вчера про целебные травы пояснял: какая кровь останавливает, какая рану заживляет. Они с дедушкой партизан ими лечили, когда в отряде жили.
      - А ну, изобретатель, разбрасывай свое добро на все четыре стороны! строго приказал Девяткин и начал развязывать веревку, стягивавшую вязанку.
      - Не тронь! - остановил его Санька. - Пусть забавляется, его дело.
      Девяткин неодобрительно покачал головой:
      - Чего ты раскис, Коншак? Так же весь наш конец переметнется в Федькину команду.
      Но Санька, казалось, не замечал недовольного вида Девяткина.
      Глава 12. НА ПОМОЩЬ
      С утра деда Захара не было дома, и Федя решил постирать белье.
      Принес из колодца воды, с речки - мелкого песку, приготовил из рогожи мочалку.
      Потом намочил в воде свою заношенную гимнастерку; как на стиральной доске, расстелил ее на плоском камне, что лежал около крыльца, посыпал песком, немного помылил и принялся яростно тереть мочалкой. Хлопья мыльной пены летели во все стороны, лопались радужные пузыри.
      Федя спешил: не ровен час, прибежит Маша, возьмется, конечно, помогать да учить, а он любит стирать по-своему.
      - Ой, прачка, ой, домоводка! - услышал вдруг Федя чей-то голос. - С таким усердием не только рубаху - камень протрешь.
      Федя оглянулся. За его спиной стояла Катерина Коншакова.
      - Где это видано, чтобы белье так стирали?
      - Видано, - немного обидевшись, ответил Федя. - У нас в отряде все так делали. И чисто, и мыла меньше идет.
      Катерина покачала головой и вспомнила недавний разговор с Захаром.
      Старик рассказал ей, что Федину мать, бригадира из совхоза "Высокое", захватили немцы, когда она поджигала хлеба, и бросили в огонь.
      - Чего вы смотрите так? - неловко поеживаясь, привстал Федя, заметив пристальный взгляд Катерины.
      - Нет, нет... я ничего, - спохватилась Катерина. - Как вы тут с дедушкой-то живете?
      - Хорошо живем...
      Катерина прошла в избу. Пол был вымыт наполовину, чело у печки закоптело от сажи, посуда на столе стояла грязная.
      "Собрались две сиротины - старый да малый", - с жалостью подумала Катерина, потом скинула ватник и кивнула Феде:
      - Ну-ка, давай вместе... Воды нагреем, пол поскребем. Вы теперь с дедушкой не в лесу живете. Да и Первомай скоро. Вот и Маша на подмогу скачет, - заметила она бегущую через улицу девочку.
      Когда дед Захар вернулся домой, Катерина уже развешивала на веревке выстиранное белье.
      Почерневший стол был выскоблен, вымытый пол застелен вкусно пахнущими рогожами.
      - Это что за мирская помощь такая? - насупился Захар, останавливаясь на пороге избы. - А если я не нуждаюсь?
      - Услуга за услугу, Захар Митрич, - сказала Катерина и, вывернув карманы ватника, высыпала на стол зерна пшеницы. - Смотрите, какие семена для посева получила - овса полно. Два раза через сортировку пропускала - ну никак не отходит! Как тут сеять будешь?
      Старик надел очки, долго перебирал зерна и согласился, что сеять таким засоренным зерном толку мало.
      - Что ж делать, Захар Митрич, посоветуйте, - попросила Катерина.
      - Егор Платонович как поступал, вспомни-ка? И так хороши семена, а он их еще вручную переберет. Каждую соринку удалит. А от этого урожаю только прибавка.
      - И мамка моя тоже так делала, - тихо сказал Федя, выбирая из кучи зерен серебристые шероховатые овсинки.
      - Думала я об этом, - призналась Катерина. - Получи мы семена пораньше - давно бы перебрали, ни с чем не посчитались. А теперь когда же... сев подходит.
      Трудно сказать, кто кого первый подтолкнул под локоть, но только Федя с Машей переглянулись и отошли в угол.
      - Ты тоже об этом подумал? - шепотом спросила Маша.
      Федя кивнул головой.
      - Посчитай, сколько ребят можно созвать?
      - Для начала человек пятнадцать-двадцать...
      - Давай так и скажем.
      Они подошли к столу.
      - Тетя Катя, - начала девочка, - мы много ребят созовем...
      - Зерно перебирать - это не хитро. Справимся, - добавил Федя.
      Катерина подняла голову, удивленно посмотрела на Машу и Федю, потом перевела взгляд на деда Захара.
      - А ведь сущая правда! - Старик польщенно улыбнулся: я-то, мол, ребят вот как знаю!
      - Охота есть, милости прошу! - обрадовалась Катерина. - Да у них же школа... экзамены скоро.
      - А мы после занятий, это не помешает, - сказала Маша.
      На другой день было воскресенье, но Катерина рано утром подняла колхозниц и вывела к амбару перебирать пшеницу.
      Пришли помогать матери Санька и Феня.
      Феня принялась за дело старательно, бойко, но Санька еле шевелил пальцами, молчал и недовольно поглядывал на ворох зерна.
      "Что это с ним? Работа не по душе или приболел чем? - с тревогой подумала Катерина. - Как неживой ходит в последние дни".
      И она шепнула ему:
      - Может, уроков много... так иди занимайся.
      Санька поднял голову. В самом деле! Работа здесь скучная, конца ей не будет. Лучше он пойдет на конюшню или в кузницу. Там куда интереснее!
      Но не успел Санька подняться, как к амбару во главе с Машей и Федей подошла большая компания мальчишек и девчонок. Они разместились вокруг вороха зерна и принялись за работу,
      - Это ты столько народу созвал? - вполголоса спросила у брата Феня.
      Санька сделал вид, что не расслышал, и с недоумением посмотрел на подошедших ребят. И кому это в голову пришло собрать их? Неужели Феде с Машей?
      Маша втиснулась между Феней и Санькой, отгребла себе кучку семян:
      - А давай кто быстрее, Саня... на спор! - И пальцы ее проворно начали выбирать из пшеницы зерна овса. Санька молча отодвинулся в сторону.
      - Чего неволишь себя? - наклонилась к нему Катерина. - Нужно куда, так иди... Управимся теперь...
      Санька вдруг ощутил, как трудно ему подняться и сделать хотя бы несколько шагов в сторону от амбара.
      - Никуда мне не нужно, - сказал он вполголоса и низко склонился над зерном.
      - Тетенька Пелагея, - обратилась Маша к Колечкиной, которая напевала протяжную, унылую песню, - а вы другую знаете? Чтобы не такая скучная. А то мы свою запоем.
      - Вот и правильно, - поддержала Катерина. - Начинайте.
      Маша кивнула Зине Колесовой, и та, переводя дыхание, не сильным, но чистым голосом затянула "Катюшу".
      Три дня после школы компания Феди и Маши приходила к амбару. Наконец зерна были отобраны одно к одному. Катерина не знала, как отблагодарить неожиданных помощников.
      - Потерпите вот до нового урожая - пирогами вас угощу, пампушками, бражки наварю, - пообещала она.
      - Это мы любим, - подморгнул ребятам Семушкин - у нас один Степа без передышки целый жбан выпить может.
      Возбужденные тем, что так славно поработали, пионеры вместе с Леной Одинцовой шли вдоль Стожар.
      Темнота сгущалась, в окнах зажигались огни.
      - А крепко нажали! - похвалился Семушкин. - Я этих зерен миллион, поди, перебрал.
      - Миллион! - усмехнулся Степа. - Ну а сжевал сколько?
      - Насчет зерна вы хорошо придумали, - сказала Лена.
      - А знаете что? - вдруг остановился Федя. - Давайте до конца Катерининой бригаде помогать, до самого урожая!
      - А правда... давайте, ребята! - загорелась Маша.
      - Вы дедушку-то не забывайте, - усмехнулась Лена и спросила, как ребятам работается в "хозяйстве Векшина".
      - Ладить начинаем, - ответила Маша. - Дедушка показал даже, куда ключ от теплицы убирает.
      - Придирается он очень, Векшин, - сказал Семушкин.
      - Совсем не придирается, а требует, - возразила Маша. - И правильно. Тебе вчера одну грядку прополоть дали, а ты треть половины сделал и купаться убежал.
      - А знаешь, солнышко как припекало! Надо же остыть немножко.
      - "Немножко"! А сам до сумерек раков ловил.
      - Дед Захар порядочек любит, - засмеялась Лена. - Мы, когда у него работали, тоже сначала думали, что он придирается. А теперь на себе чувствуем - все на пользу пошло. Он чудодей, дедушка, каждую травку знает... шестьдесят лет на земле трудится. Вы его, как учителя в школе, слушайте, все советы запоминайте.
      Мерцающая звезда, стремительно прочертив небо, упала за темной зубчатой грядой леса.
      Ребята проводили ее взглядами и, запрокинув головы, долго смотрели на небо, где, как на могучей кроне дерева, зрели спелые звезды.
      - Вам Андрей Иваныч про звезды рассказывал? - тихо спросила Лена.
      - Часто, - ответил Степа.
      - А созвездие Стожары можете найти?
      Ребята долго блуждали в серебристом лабиринте созвездий, сбивались с пути, возвращались к Большой Медведице и вновь отправлялись в поиски.
      - Вижу, вижу! - первой закричала Маша. - Вон они, Стожары, семь маленьких звездочек. Андрей Иваныч всегда говорил: "Наша деревня счастливая, у нее имя звездное".
      И, оторвав глаза от неба, ребята заговорили о войне, о Красной Армии, о том, может быть, уже недалеком дне, когда отцы и старшие братья вернутся в родные Стожары.
      Глава 13. "ПЕРВОПРИЧИНА"
      Катерина по-прежнему с нетерпением ждала писем от Егора. Всех, кто ехал в город, она просила непременно зайти на почту да построже разговаривать там со служащими - не иначе как теряют они солдатские письма.
      - И чудная у тебя мать, Коншак, - как-то раз сказал Девяткин.
      - Сам ты чудной! - вспылил Санька. - Не получай твоя мать писем столько времени, не только человека - птицу и ту попросишь: слетай, мол...
      Опасаясь, как бы похоронная не попала случайно в руки матери, Санька носил ее постоянно при себе, в грудном кармане, и, ложась спать, всегда, клал гимнастерку под подушку.
      Уличные забавы и развлечения теперь мало занимали Саньку.
      Ни звонкие удары лапты по мячу, ни клекающий стук деревянных рюх о городки, ни восторженный рев победившей команды - ничто, казалось, не могло вывести мальчика из оцепенения.
      - Ну что ты, право, какой... - опечаленно упрекал товарища Тимка, когда тот, вопреки правилам, оставлял игру в самом ее разгаре или просто проходил мимо играющих.
      И, желая отвлечь мысли Саньки в другую сторону, рассказывал, как они вчера чуть-чуть не обыграли в лапту партию Алеши Семушкина.
      - Мы бы обязательно победили, да у нас на выручке Петька Девяткин стоял. А какой же у Петьки удар! Вот если бы ты был с нами...
      Санька молча смотрел в сторону. Он понимал, что горя сейчас у всех очень много, но от этого ему было не легче.
      Были, однако, минуты, когда печаль как будто оставляла Саньку. Дробный стук топоров и пофыркивание пил около строящихся изб, звон железа в кузнице, ржание коней на лугу заставляли его на время забывать о своей потере.
      После школы Санька подолгу задерживался у кузницы или бежал на конюшню.
      Помогал конюху Василисе Седельниковой распрягать лошадей после работы, потом взбирался на спину своего старого друга Муромца и гнал их в ночное.
      Зная, что кони за день устали, Санька щадил их, и только перед самым табуном он не выдерживал и пускал в галоп.
      И тогда ему казалось, что это не он, а отец со своим эскадроном летит по зеленому лугу, взмахивает клинком и рубит фашистов.
      Седельникова сначала сердилась на Саньку:
      - Ты мне, казак-наездник, всех коней запалишь!
      Но, увидев, как мальчик уверенно, без страха подходит к лошадям, как хорошо знает их повадки, сменила гнев на милость:
      - Просись-ка, Саня, в подручные ко мне. Младшим конюхом тебя поставлю. Трудодни буду начислять...
      Набравшись смелости, Санька попросил мать отпустить его работать на конюшню.
      - Опять за старое, - нахмурилась Катерина. - И не выдумывай! Покуда седьмой класс не кончишь, никуда тебя не пущу. Отец как наказывал? Худо будет - последнюю одежку продать, корову порешить, а тебя учить, что бы там ни было.
      Санька задумался. Это верно. Отец часто твердил: "Ты, Саня, в сорочке родился. Теперь до второго пришествия учиться у меня будешь".
      Он любил расспрашивать, какие заданы сыну уроки, заглядывал в тетради, вызывался решать задачки. "Это ничего, что мы в свое время таких не решали... я умом дойду".
      Но, справившись с задачей, отец не спешил с подсказкой, а только лукаво ухмылялся:
      "Думаешь, подскажу? Как бы не так! Сам попотей, на чужое да на готовенькое не зарься".
      Особенно радовали отца стихи Пушкина, Кольцова, Некрасова, которые Санька заучивал наизусть. Егор радовался им, как добрым старым знакомым, и сам нередко вспоминал несколько строк:
      Он видел, как поле отец удобряет,
      Как в рыхлую землю бросает зерно,
      Как поле потом зеленеть начинает..,
      "Вот, брат, каленым железом выжгло. Навек укоренилось".
      Потом Санька не без гордости отметил, что отцу становится все труднее и труднее состязаться с ним в знаниях.
      "Превышаешь ты меня, - соглашался отец. - Ну что ж, тянись, сынок, добирайся до высокой науки. Мы с матерью ничего не пожалеем".
      Но зачем все это Саньке теперь, если отец больше не заглянет в его тетради, никогда не придет в школу поговорить с учителями!..
      Матери Санька ослушаться не посмел - на конюшню не ушел, но от своих планов не отказался и без дела не сидел ни минуты.
      Ловил рыбу, ходил в лес, обдирал с лип кору, которую потом замачивал в пруду, и плел из лыка веревки. С нетерпением ждал лета, когда можно будет собирать грибы, ягоды, ловить пчелиные рои. Бывают такие заблудшие пчелы: прилетят неизвестно откуда, сядут на дерево или на крышу избы - и тут только не зевай.
      Потом нарезал у речки молодых ракитовых прутьев и принялся плести корзины и верши для рыбной ловли.
      Одному работать было скучно, и он позвал Тимку Колечкина, Ваню Строкина.
      Тимке тоже жилось нелегко. Два раза в неделю шагал он на почту за письмами, потом разносил их по колхозу. Хватало работы и дома. Тимка копал огород, вязал веники для козы, рубил хворост, кормил маленьких сестренок и по нескольку раз в день отводил в стадо рыжего теленка, который был так глуп, что через полчаса прибегал обратно и забивался в хлев.
      Мальчишки частенько обижали малосильного, застенчивого Тимку, и он редко появлялся на улице.
      Но с некоторых пор обидеть или обмануть доверчивого Тимку стало невозможно. Всегда за его спиной вырастал хмурый, взъерошенный Санька.