Стожары

      Коса была тонкая, легкая, и мальчик хорошо помнил, как отец, выходя с ней на луг, перегонял всех других косарей.
      "Не коса - птица! - говорили люди. - Сама порхает".
      Санька размотал тряпку, протер косу мокрой травой, и, потускневшая от времени, она вспыхнула на солнце, как серебряная сабля.
      Мальчик насадил ее на косье - длинную деревянную палку с ручкой посредине, вырубил из серого песчаника продолговатый брусок для точки.
      Теперь предстояло самое трудное: отбить косу на стальной бабке так, чтобы лезвие ее стало тонким и острым, как у бритвы. Для этого надо было осторожно и равномерно ударять молотком по самой кромочке косы.
      Но без привычки молоток прыгал в руке, и лезвие получалось неровным и зазубренным.
      К тому же Санька раза два вместо косы тяпнул себе по пальцу и долго кружился по проулку, извиваясь от боли и дуя на зашибленный палец.
      - Ах ты, косарь-травобрей! - покачала головой Катерина. - Не рано ли за косу берешься? Ладил бы грабли - сено ворошить будешь.
      - Самое время, - ответил Санька и, когда боль немного прошла, снова сел отбивать косу.
      Наконец наступило долгожданное утро.
      Еще задолго до восхода солнца у правления колхоза ударили в чугунную доску.
      Но сладок ребячий сон на заре, и Катерина решила не будить Саньку так рано - не беда, если он придет на сенокос немного попозже.
      Так бы и проспал Санька торжественный час выхода на луг, если бы не гром и грохот над его головой. Он, как от укола, вскочил с постели, волчком закрутился на месте. И рассмеялся. На полу каталось и гремело пустое ведро. Значит, "будильник" действовал безотказно. А "заводился" он так: с вечера Санька поставил на кадушку в сенях, где он спал, пустое жестяное ведро и привязал к дужке тонкую веревку; другой конец ее протянул во двор и прикрепил к дверце хлева. Утром, выйдя доить корову, мать открыла дверцу, веревка натянулась, ведро с грохотом полетело на пол.
      Натянув сапоги и одевшись, Санька выскочил на улицу. Сиреневая заря с розовыми прожилками только еще разгоралась над еловым бором. Река, словно ее налили кипятком, курилась белым паром. В конце деревни протяжно наигрывал пастуший рожок, щелкали кнуты, мычали коровы.
      Санька был доволен, что проснулся так рано. Еще бы! Ведь нет большего конфуза, как заявиться на луг, когда там уже вовсю идет работа.
      Вскинув косу на плечо, Санька направился к конторе колхоза.
      Из всех изб тянулись туда колхозницы, старики, ребятишки. Подошел дед Векшин со своей "бригадой".
      - Ты бы, Захар Митрич, поберег себя, - сказала ему председательница.
      - Не могу, Родионовна. Руки зудят. Хоть разок пройдусь!
      Все пошли на луг, который лежал за лесом, в излучине реки, километрах в трех от Стожар.
      На лугу было свежо, тихо; трава, отяжеленная обильной росой, полегла к земле, казалась дымчатой, сизой.
      - А ну, братцы-стожаровцы! Богатого вам укоса! - Дед Захар поплевал на ладони и сделал первый взмах косой. - Коси, коса, пока роса!
      Следом за ним пошли лучшие косари-женщины.
      Но старик быстро выдохся, отошел в сторону и занялся тем, что точил колхозницам затупившиеся косы.
      Мальчишек Татьяна Родионовна поставила косить отдельно от взрослых, на мягкую, сочную траву около реки.
      Федя стал с самого края участка, за ним пошли Степа Так-на-Так и Алеша Семушкин.
      "Далеко не уйдут", - подумал Санька и занял место позади Семушкина.
      Подошел Девяткин. Он был в своих тупоносых, непромокаемых башмаках, на боку висел футляр из светлой жести, из которого, как кинжал из ножен, выглядывал точильный брусок.
      Заметив Саньку, он опасливо покосился и решил, что, пожалуй, следует держаться от него подальше. Но на всякий случай попробовал завести разговор:
      - Брусочек у меня хорош, Коншак... Сам косу точит. Хочешь попробовать?
      Но Санька будто не замечал Девяткина. Он опустил свою косу на траву, откинул наотмашь правую руку, и коса выписала первый полукруг.
      "Еще денек, и совсем отойдет!" - ухмыльнулся Девяткин и пристроился косить вслед за Санькой.
      А тот шел вперед.
      Коса, легонько посвистывая, как челнок, сновала то влево, то вправо, с сочным хрустом срезала под корень пестрое луговое разнотравье и собирала в толстый взъерошенный валик.
      "Песня, а не работа", - говорил, бывало, отец, и Санька подолгу мог любоваться, как он легко, точно играя, размахивал косой.
      И сейчас мальчик старался во всем подражать отцу. Косу в руках держал твердо, к земле прижимал плотно и травы захватывал ровно столько, чтобы ни один стебелек не оставался неподрезанным.
      А чего только не было в густой траве!
      Вот коса срезала небольшой муравейничек, и белые яйца, как рисовые зерна, просыпались по кошанине. Выпорхнула из-под лезвия серая луговая куропатка и с жалобным писком побежала по траве. Точно капельки крови, мелькнули в зелени красные ягоды земляники.
      Но не к лицу серьезному косарю бегать за куропатками, нагибаться за земляникой.
      И Санька косил не останавливаясь. Уже побежало тепло по жилкам, разгорелись плечи и спина, все веселее и звонче пела коса.
      Но чьи это впереди ноги?
      - Берегись! Пятки подрежу! - озорновато закричал Санька.
      Алеша Семушкин мельком оглянулся, стряхнул с носа капельки пота и еще быстрее замахал косой, чтобы оторваться от наседавшего сзади Саньки.
      - А кого за вихры привязывать будем? - засмеялся Санька, оглядывая Алешин прокос, где оставались стебли нескошенной травы. - Эх ты, косарь-травоглад! Макушки только сбиваешь.
      Алеша не нашелся что ответить, но косить стал медленнее и чище.
      А Санькина коса посвистывала все ближе и ближе.
      - Порядка не знаешь, - напомнил Санька. - Отстаешь - сворачивай в сторону, других не задерживай.
      Семушкин с кислым видом уступил свое место Саньке, а сам пристроился позади всех косарей.
      Санька поглядел на идущих впереди Степу и Федю. снял гимнастерку и, размахнувшись, бросил ее к ногам девчонок, которые разбивали граблями скошенную траву. "Ну что ж, была не была! Пусть Маша посмотрит; как ее дружок Федя запросит сегодня пощады. Это ему не в игры играть за околицей, не на грядках копаться".
      - Смотри, раздевается, - толкнула Машу Зина Колесова. - Будет дело!
      Девяткин поплевал на ладони, хекнул и крикнул:
      - Правильно, Коншак! Загоняем их до упаду. Эгей, векшинские! Береги пятки!
      Федя и Степа оглянулись и тоже разделись.
      Молодые косари достигли конца делянки, сделали второй заход, потом третий, но порядок оставался тот же: Федя со Степой шли впереди, Санька с Петькой - сзади.
      Неожиданно Степа чиркнул косой о булыжник, запрятавшийся в траве. Острие затупилось, и, сколько Степа ни шаркал по нему бруском, коса уже не срезала, а только приминала траву.
      Санька с Петькой между тем наседали сзади.
      Степа занял место вслед за Семушкиным.
      Из-за леса неторопливо выкатилось огромное оранжевое солнце, решив, что наконец-то пора и ему начинать свой трудовой день. И луг, до того сизый и дымчатый, заиграл миллионами цветных огней, словно осыпанный самоцветами, расцветился такими яркими и чистыми красками, что молодые косари невольно залюбовались. Но ненадолго. Через минуту они вновь размахивали косами.
      Теперь впереди Саньки и Девяткина оставался один Федя Черкашин. Он косил ровно, размашисто, крепко упирая ноги в землю и выставив вперед правое плечо. "Все равно догоню", - распаляясь, подумал Санька. Девяткин между тем начал выдыхаться.
      - Не догнать нам, Коншак! - заныл он. - Ты поуже захватывай.
      Санька оглянулся, вытер пот с лица, но ширины прокоса не уменьшил.
      Но тут Петька заметил, что Федя сам косу точит редко, а все больше бегает к деду Захару.
      - Неправильно так! - закричал он. - Мы сами точим, а тебе нянька помогает. А после деда Векшина любая коса, как бритва, режет.
      Федя ничего не ответил, но после этого косу точил только своими руками.
      "Нашла коса на камень", - подумал Девяткин и все чаще поглядывал на солнце, прикидывая, как скоро объявят перерыв на завтрак, или подолгу рассматривал лезвие косы, трогая его пальцем, и покачивал головой: я, мол, еще бы поработал, да вот коса затупилась.
      Неожиданно он разрезал косой скрытое в траве осиное гнездо.
      - Осы, осы! - закричал Девяткин и, схватившись за шею, бросился к реке.
      Зная, что с осами шутки плохи, молодые косари побежали вслед за ним.
      Но Санька с Федей продолжали косить. Они только посмотрели друг на друга, ожидая, кто же из них первый оставит работу.
      Осы с сердитым жужжанием кружились над их головами.
      Федя вдруг нагнулся и обсыпал голову и плечи мокрой травой. "Хитер!" - подумал Санька, но невольно проделал то же самое.
      Мальчики еще сильнее налегли на косы. Майки у них потемнели от пота, но никто не хотел уступать друг другу.
      Растревоженные осы вскоре успокоились; ребята, попрятавшиеся в кусты, вернулись к своим косам и с любопытством следили за состязанием.
      Маша не сводила с косарей глаз. Она даже не могла сказать, кто же из них лучше косит.
      То девочке казалось, что Федя выбивается из последних сил, и ей хотелось, чтобы у Саньки поскорее затупилась коса; когда же Санька начинал отставать, Маше становилось за него немного обидно.
      - Жми, Коншак, газуй! - подзадоривал Девяткин. - Давай третью скорость!
      - Чего ты зудишь! Не мешай им! - шикнула на него Маша.
      Сзади подошли дед Захар с Катериной.
      - Так, косари, так, травобреи! - Старик довольно погладил бороду. Не торопись, ровнее бери. Не дергайся, Федюша, на пятку налегай, на пятку... А ты, Санька, не жадничай, поуже захватывай да валок подкашивай чище... Смекай, Васильевна, - обернулся он к Катерине, - какой народ подрастает. Боевой резерв, пополнение нашему брату колхознику.
      - Работники, что и говорить, - вздохнула Катерина. - Мой так уж совсем взрослым себя почуял... школу забросил. Не знаю, что и делать с ним.
      - Загадал задачку, - посочувствовал Захар. - А ты покруче с ним, по-отцовски.
      - Да уж придется, - согласилась Катерина и внимательно пригляделась к Феде.
      Майка на нем была залатана неумелой рукой, сапоги прохудились.
      - А и вы, Захар Митрич, незавидно с внуком живете. По-лесному, как партизаны.
      - Чего там - незавидно! - с досадой отмахнулся старик. - Живем в свое удовольствие.
      - Переходил бы он ко мне, Федя. Все женские руки.
      - У тебя своих полный штат... Да и характером они с Санькой не сойдутся. Задиристы, петухи, раздерутся... - И Захар поспешил перевести разговор на другое.
      Вскоре на лугу объявили перерыв на завтрак.
      Санька насухо вытер травой косу, вскинул ее на плечо и, встретившись с Федей взглядом, кивнул ему:
      - Крепче заправляйся да косу поточи! Мы еще потягаемся.
      - Потягаемся! - согласился Федя.
      Глава 21. С ВОЗАМИ
      Но после завтрака косить мальчишкам не пришлось. Их послали сушить сено и сгребать его в копны. Самое же интересное предстояло на другой день - возить сено с лугов в Стожары, где его должны были складывать около конюшни в огромные стога.
      Узнав об этом, Санька прибежал к Татьяне Родионовне.
      - Сказывают, старшого над возчиками нужно? - спросил он.
      - Требуется.
      - Так вы меня поставьте. Я на конюшне у тетки Васены работаю. Меня кони вот как слушаются! Я смогу.
      - Ну-ну, доглядывай, молодой Коншаков, старайся, - оглядев крепко сбитую, ладную фигуру мальчика, согласилась Татьяна Родионовна.
      Наутро Санька с приятелями пришел на конюшню. Здесь уже были Федя, Семушкин и Степа.
      Санька нахмурился: возить из лугов сено - дело нешуточное, ребят он подобрал для этого самых надежных и умелых.
      - Мне людей хватает, - сухо сказал он Феде.
      - А нас Татьяна Родионовна прислала: "Присоединитесь, говорит, к Коншакову".
      - И мне сказала: "За подводы головой отвечаешь и подбирай в помощники кого хочешь".
      - Ты и подобрал со своего конца, - заспорил Семушкин. - А мы чем хуже?
      - А лошадь распряжется в дороге - что будете делать? - спросил Петька Девяткин.
      - Ну и что! - дернул плечом Семушкин. - Опять запряжем, хитрость невелика.
      - А колесо свалится?
      - Вагой поднимем телегу и наденем.
      - Тю... вагой! И сможешь? - фыркнул Петька.
      Алеша похлопал по спине коренастого Степу Так-на-Так.
      - Ничего, осилим, - улыбнулся Степа.
      - Ну, а к мосту как съедешь? Знаешь, там крутогор какой! - наступал Петька.
      - Ты, Девяткин, не задавайся очень-то, - тихо проговорил Федя. Поедем - значит, поедем.
      В спор вмешался конюх Седельникова, сказав, что работы хватит на всех.
      Начали распределять, кто на какой лошади поедет.
      Федя облюбовал Муромца.
      - Не выйдет, - опередил его Санька: - у нас кони закрепленные, именные.
      - Ты Лиску бери, - с серьезным видом посоветовал Петька. - Не конь огонь! И ни за кем пока еще не числится.
      Федя спорить не стал - Лиска так Лиска.
      Мальчишки принялись запрягать лошадей.
      Санька искоса поглядывал в сторону Феди. Тот стоял с хомутом в руках перед Лиской, которая высоко задрала голову и, казалось, не понимала, что, собственно, от нее хотят.
      - Теперь до морковкина заговенья увещевать ее будет! - прыснул в кулак Петька.
      - Эй, дружок, не задерживай! Выезжаем сейчас! - нарочито громко крикнул Санька и с удовольствием заметил, что все ребята обернулись в сторону Феди.
      - Давай уж помогу, - снисходительно предложил Петька и, подойдя, потянул Лиску за повод.
      Но шея лошади окаменела. Петька погрозил Лиске кулаком и потянулся за вожжами. Та шарахнулась в сторону.
      Тогда Федя вытащил из кармана кусок хлеба, поднес к влажным розовым ноздрям лошади, потом положил его на землю.
      Запах хлеба сломил Лискино высокомерие. Она опустила шею, потянулась губами за куском и сама всунула голову в хомут.
      Вскоре вереница подвод двинулась к лугу.
      Навьючили по первому возу сена. Санька поставил Муромца впереди всего обоза, оглядел подводы, мальчишек, застывших около лошадей, взмахнул рукой и заливисто скомандовал:
      - По передкам! Шагом арш!
      Муромец неторопливо взял с места тяжелый воз. Следом за ним, мерно скрипя и покачиваясь, тронулись остальные подводы.
      Когда миновали топкую лесную дорогу и выехали на укатанный проселок, Санька разрешил мальчишкам забраться на возы. Сам он продолжал степенно шагать рядом с Муромцем, заложив руки за спину, как это делал его отец, и зорко всматривался в дорогу, примечая каждую рытвину, канаву, каждый спуск и подъем.
      Шумно дышали лошади, звенели уздечки, поскрипывали колеса, от них пряно несло запахом дегтя. Солнце поднималось все выше, разгоралось ярче.
      Дорога пошла под крутой уклон. Санька свистнул, и подводы остановились. Он осторожно свел с пригорка Муромца, потом вторую лошадь, третью, четвертую. Дошла очередь до Лиски.
      - Не надо... Сам попробую. - И Федя взял лошадь под уздцы.
      Казалось, что вот-вот Лиска не выдержит давления напиравшего сзади воза, опрокинет мальчика и понесется вскачь.
      Но маленькая напрягшаяся рука твердо сжимала Удила, голос Феди звучал по-хозяйски властно, и лошадь, едва не вылезая из хомута, покорно оседала на задние ноги, не шагала, а почти сползала с крутогора.
      Но вот спуск кончился. Федя отпустил занемевшую руку, перевел дыхание и потрепал Лиску по шее.
      Облегченно вздохнул и Санька. Потом спохватился и покровительственно заметил:
      - Ничего свел. Только кричишь много. Спокойнее надо.
      Федя забрался на воз. Голова немного кружилась. На возу укачивало, как в люльке. Сладкий запах сена, скрип колес, напоминающий журавлиное курлыканье, посапыванье коней, пестрое, нарядное поле кругом, теплый ветер над головой - все это было так хорошо, так напоминало те дни, когда он жил с матерью в совхозе.
      Заслонив от солнца глаза. Федя смотрел на дорогу. Если пройти через все поле, потом через лес, где воздух в летние дни всегда так густо настоен на сосновой коре и папоротниках, добраться до станции и проехать два пролета, то к вечеру можно попасть в совхоз "Высокое". А там подняться на пригорок, к рабочему поселку, отсчитать с края третий домик, маленький, белый, точно умытый к празднику, и постучать в оконце - Федя всегда так делал, когда запаздывал домой.
      "Это ты, грибник-лесовик? - ворчливо спрашивала мать. - А я уж собиралась на розыски идти. Садись, ужинай скорее!"
      "Да нет, мамка, я ничуть не заблудился, - принимался уверять Федя: на курень напал. Смотри, белых грибов сколько принес..." - И, с аппетитом хлебая молочную лапшу, он долго рассказывал о грибных местах, мшистых полянках, частых ельниках...
      Федя вздохнул и зарылся лицом в сено. Нет, лучше не смотреть на дорогу...
      - Э-эй, на возах! Гляди в оба! - услышал он голос Саньки.
      Федя открыл глаза - возы приближались к косогору. Впереди ехал Петька Девяткин. Неожиданно его воз начал крениться набок.
      - Девяткин, левее правь! - закричал Федя. - Задремал, что ли? Лево, говорю!
      Петька не шевелился.
      Федя, не раздумывая, спрыгнул на землю, бросился к возу Девяткина.
      С другой стороны к нему бежал Санька. Они почти одновременно подставили свои плечи под опрокидывающийся воз.
      Душная, жаркая тяжесть навалилась на мальчиков, закрыла свет, перехватила дыхание. Сотни колючих травинок, точно иглы, впились в лица.
      - Ой, мамочки! Задавило! - закричал с заднего воза Тимка Колечкин и бросился бежать к лугу.
      Лошадь наконец миновала опасный крутой уклон, приподнявшиеся от земли колеса правой стороны телеги вошли в колею, воз выровнялся и отвалил от мальчиков.
      Красный от напряжения, Санька потер плечи, грудь, неловко повел шеей и вдруг заметил на возу ухмыляющегося Девяткина.
      - Дрыхнешь там! Ворон ловишь! - вышел из себя Санька и, подпрыгнув, ухватил Девяткина за ногу и стащил его на землю.
      - Очумел, Коншак... - забормотал Девяткин, отряхиваясь от пыли и отступая назад. - Так уж и подремать нельзя...
      - Мотай, говорю, отсюда! Не нужны мне такие возчики... Ясно? Федя, будешь смотреть за двумя подводами.
      - Есть за двумя! - козырнул Федя и поглядел на Саньку.
      Лицо мальчика, исколотое травинками, было покрыто мелкими капельками крови, точно обрызгано ягодным соком.
      - Тебе умыться надо, - сказал Федя.
      - И тебе надо.
      Они спустились в овражек, к роднику, поплескали на лица водой, вытерли их подолами рубах.
      Санька все посматривал сбоку на Федю и думал: "А ничего малый. Работать с ним можно..."
      А потом принялся ругать косогор на дороге.
      - Срыть его надо, - предложил Федя.
      - Это - пожалуй, - согласился Санька. - Обратно поедем - лопаты захватим.
      Возы тронулись дальше. Около самой деревни их нагнали Тимка и перепуганные Маша с Катериной.
      Маша подозрительно оглядела Саньку, а Катерина принялась расспрашивать ребят, что с ними произошло.
      - Ничего и не было, - пожал Санька плечами и незаметно подморгнул Феде.
      - Померещилось Тимке, - подтвердил тот. - С жары, верно, кровь в голову ударила.
      Вечером возчики распрягли лошадей и повели их в ночное.
      Потому ли, что Муромцу захотелось быть поближе к Лиске, по другой ли какой причине, но только Санька оказался рядом с Федей.
      - Ты это вовремя плечо-то подставил, - глядя в сторону, сказал Санька. - Одному бы мне ни за что воз не удержать.
      - И мне одному не удержать, - признался Федя.
      - Ты где это обучился косить да лошадьми так править?
      - В совхозе. Меня мать всегда с собой в поле брала.
      - А меня отец...
      Они помолчали. Потом Санька неожиданно сказал:
      - Желаешь - можешь завтра на Муромце сено возить. А я Лиску возьму.
      - Кони же у вас закрепленные, именные! - улыбнулся Федя.
      - Это ничего... поправочку внесем.
      Глава 22. В ДОЖДЛИВЫЙ ДЕНЬ
      С сенокосом в Стожарах управились как раз вовремя - до теплых затяжных дождей. Колхозницы смогли немного передохнуть. Особенно были рады дождям ребята: наконец-то можно будет сходить в лес за грибами, на болото за черникой, половить рыбу, разведать, каков урожай орехов в этом году!
      Утром Санька, как обычно, проснулся вместе с матерью и поспешно начал одеваться.
      - Куда в такую рань? - остановила его Катерина. - Поспи еще часок. В луга сегодня не ехать.
      - Известно куда... на конюшню. - Санька туго затянулся ремешком, лихо заломил на висок пилотку и вдруг, почувствовав пристальный взгляд матери, оглянулся: - Что ты смотришь? Не так что-нибудь?
      - Можно пока и не ходить на конюшню. Управятся там, - сказала Катерина. - А тебя сегодня учительница ждет.
      - Какая учительница? - не понял Санька.
      - Надежда Петровна. Говорила я с ней... Обещала она позаниматься, к экзаменам тебя подготовить.
      Застигнутый врасплох, Санька ответил не сразу:
      - Так я же не в игры играю. Мне трудодни за коней пишут...
      - Проживем и без твоих трудодней, - вздохнула Катерина. - Ловчишь ты, парень, куролесишь без отца-то. Ты мне прямо скажи: не по душе тебе учение, не по зубам орешек? Полегче жить хочешь, вроде Петьки Девяткина?
      Санька вспыхнул, вскинул голову, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Подошел к стене, снял висевшую на стене уздечку.
      - Да что же это! - жалобно вскрикнула Катерина. - Все слова мои на ветер...
      Она вдруг подбежала к сыну, вырвала у него из рук уздечку и бросила в угол.
      - Нечего тебе делать на конюшне! Ешь вот и ступай к учительнице. Пока вместе живем, не позволю учение бросить! Так и знай!
      - Ты не кричи, не кричи... - сдавленным голосом сказал Санька и, распахнув дверь, вышел из избы.
      На конюшню он пришел мрачнее тучи. Обругал ни с того ни с сего безропотного Муромца, замахнулся на Лиску, в ответ на что кобыла чуть не укусила его за плечо.
      - Чего ты лютуешь, парень! - выговорила ему Седельникова. - Белены объелся? Иди-ка охолонись. - И она послала его к шорнику за хомутом.
      Вернувшись через час от шорника, Санька заметил у конюшни Татьяну Родионовну. Она сидела у водопойной колоды и о чем-то разговаривала с Седельниковой.
      - Иди-ка сюда, Коншаков, - хмуро подозвала председательница Саньку. Садись, рассказывай!
      - О чем рассказывать? - Мальчик не очень уверенно подошел к колоде.
      - Ты до чего мать довел? От нее жалобу клещами не вытянешь, а тут в слезах прибежала, дрожит вся... Заботник тоже! Нет чтобы мать поберечь...
      - Татьяна Родионовна... - Санька подался вперед.
      - Знаю твои речи, знаю! Сам по себе жить хочешь. Не рано ли? Со школой вчистую разделался?
      - Так пускай другие кто учатся, - выдавил Санька, - а я колхозником буду.
      - Колхозником?! - удивилась Татьяна Родионовна. - Да ты как понимаешь? Умею, мол, коня запрячь, за бороной да плугом ходить, косой на лугу помахать - так уже и колхозник! Так то, бывало, и мужик умел делать. Ты вот про землю что знаешь? Вспахал полосу, засеял, и расти, зернышко. А как вспахать - глубоко, мелко? Как пласт обернуть? Какими семенами посеять? Нет, Саня, колхознику теперь много чего знать положено. А ты еще птенец бескрылый...
      - Тятька мой тоже семилетку не кончал, - тихо заметил Санька. Меньше моего учился... А какой колхозник был... Сам до всего доходил.
      - Я-то знаю, - обернулась Татьяна Родионовна. - А ты вот, видно, плохо знаешь его. Егора ли Платоныча вина, что он всего три зимы учился? Ему уж за тридцать было, а он, как школьник, к Андрею Иванычу бегал, упущенное наверстывал... Ну вот что, - поднялась председательница: - от конюшни тебя придется пока отставить. Раз мать сказала - ходи к учительнице, бери уроки... А тебе, Василиса, я другого подручного найду.
      Санька взглянул на Седельникову. Та только развела руками: мол, какой может быть разговор, если приказано.
      Мальчик уныло поплелся прочь от конюшни.
      Вновь засеял мелкий, назойливый дождь. Деревья, опустив мокрые листья, стояли понурые, земля была вязкой, мягкой.
      "К председателю сбегала, нажаловалась, - с обидой подумал Санька про мать. - Думает, все по-хорошему у нас... А вот знала бы..."
      Он в нерешительности остановился около дома. В избу заходить не хотелось. Встретится мать, опять начнутся разговоры...
      - Чего мокнешь, как ракита в поле? - выглянула из окна Евдокия. Заходи, обсушись.
      Санька вошел, присел у порога.
      - Что, младший конюх, вычистили тебя? - шепнул ему Петька. - А тоже я, я, незаменимый...
      - Все опекают, Саня, развернуться не дают, - заговорила Евдокия. - А ты за меня держись, я тебе дело найду.
      - Тетя Дуня, - помолчав, спросил Санька, - а на сапожника там как... долго учиться надо?
      - Чего там долго... Через три месяца и к делу встанешь. - Она посмотрела на ребят: - Чего вы дуетесь! По грибы бы сходили. Самая пора.
      - Верно, Коншак, пойдем! - обрадовался Петька. - Степка всю "векшинскую бригаду" в Субботинскую рощу повел. Еще наши места покажет.
      Санька согласился - в лесу можно пробыть до самого вечера.
      Через час они добрались до рощи.
      Первое же деревцо, которое Санька слегка зацепил плечом, осыпало его частыми крупными каплями. Он отпрянул в сторону, но тут мокрая ветка крушины мазнула его по лицу.
      По макушкам деревьев пробежал ветер, и вновь Саньку обдало, как из душа.
      Но он вскоре притерпелся к этому.
      В лесу было тихо, прохладно. Рдели кровавые волчьи ягоды, часто встречались крупные синие ягоды голубики, прозрачные созвездия брусники, на полянах цвели влажные лиловые бессмертники.
      От трухлявых пней пахло скипидаром, далеко были видны красные, в белых крапинках шапки мухоморов. Санька ходил быстрым, легким шагом, остро пронизывал глазом перелески, старался не пропустить ни одной полянки.
      Но на каждом шагу кто-нибудь из векшинцев пересекал ему дорогу, кругом аукались, перекликались. Санька отошел подальше в сторону. Но грибы сегодня не баловали мальчика.
      Прошло уже с полчаса, а он положил на дно кузовка лишь несколько молодых подосиновиков, десятка полтора источенных улитками сыроежек и скользких, точно намыленных маслят. Наконец в частом березнике Санька заметил несколько крупных грибов.
      "Белые", - еще издали догадался он, и сердце его зашлось, как у всякого завзятого грибника.
      Но белые грибы оказались дряхлыми, насквозь источенными червями. Санька сердито сбил их ногой. Он еще немного покружил по лесу и вышел на поляну.
      Сюда собрались и остальные грибники. Не было только Феди.
      Ребята посмотрели друг другу в кузовки и приуныли. Не иначе, домой придется возвращаться не улицей, а задами деревни, чтобы люди не увидели, как мало набрали они грибов.
      Семушкин предложил, пока не поздно, отправиться на болото за черникой.
      - Смотрите, смотрите! - вскрикнула вдруг Маша и показала в сторону.
      Все обернулись и увидели сквозь кусты Федю. Он шел не торопясь, мелкими шажками, часто останавливался, оглядывался, возвращался назад, обходил каждый куст то с одной стороны, то с другой.
      Ребята подбежали к Феде и ахнули. Кузовок его до половины был наполнен грибами. Сверху лежали даже три белых гриба с толстыми белоснежными корнями.
      Федя заглянул ребятам в кузовки и покачал головой:
      - Небогато... Что же вы так?
      - Подумаешь - разбогател, белый гриб нашел! - фыркнул Петька. Знаем, зачем ты белые наверх положил - покрасоваться! А на дне у тебя и червивые грибы и поганки.
      - Зачем же поганки! - Федя опрокинул кузовок, высыпал грибы на траву и принялся их разбирать. - Можно проверить.
      У себя в кузовке он оставлял только белые грибы, подберезовики и подосиновики, а сыроежки, лисички, маслята откладывал в сторону.
      - Берите, ребята, у кого мало.
      - Ты, Федя, счастливый, - вздохнула Маша. - А нам вот грибы не попадаются и не попадаются.
      - Это верно, грибов еще немного, - согласился Федя. - Но найти можно. А только вы как-то по-чудному их собираете. Вот ты, Маша, все бегом да вприпрыжку, словно за зайцем гонишься. А ты, Алеша, больше за ягодами смотришь да за орехами. Куда это годится! Меня дедушка так учил: в глаза только мухомор да поганка лезет, а хороший гриб - его на ощупь искать надо. Вот смотрите, - показал он вокруг себя: - ни одного гриба не видно. Правда? - Федя опустился на колени, принялся шарить в траве, разгребать прошлогодние листья, приподнимать моховую подстилку. - А вот вам подберезовик... вот другой... вот еще гриб. А здесь лисички живут, кивнул он на редкий сосняк, перемешанный с молодыми березками. - А это сыроежкина полянка, а тут волнухи прячутся...
      И правда, начинали попадаться то ярко-оранжевые лисички, то розовые сыроежки, то покрытые белесым пушком волнухи.
      Ребята заметно пополняли свои кузовки и корзинки.
      - А ты сам почему не берешь? - спросила Маша.
      - Мои грибы от меня не уйдут, - сказал Федя, вглядываясь в лес. Ельник начинается... Теперь должны белые пойти.
      Он раздвинул разлапистые, колючие ветки и полез в самую чащу.
      Маша с Семушкиным переглянулись и полезли следом за Федей. Вскоре из ельника донеслось восхищенное восклицание девочки. Затем все стихло.
      Петька кивнул Саньке на ельник:
      - Чего они там... посмотрим.
      Санька не отказался. Его уже разбирало любопытство. Он всегда считал себя ловким, находчивым грибником, но так искать грибы, как Федя, было для него в новинку.
      В частом ельнике, под густым шатром веток, было сумеречно, прохладно, как в погребе, и все казалось окрашенным в коричневый цвет - и прелая прошлогодняя хвоя, и мелкие сучья, и мох, и даже самый воздух.
      Федя, Маша и Семушкин ползали по моховой подстилке и выковыривали белые грибы. Маша вполголоса бормотала. Самый большой гриб с рыхлой накренившейся шляпкой она назвала "дедушкой", поменьше - "отцом и матерью", а молодые, белесые и твердые, как камушки, - "внучатами".
      Петька от неожиданности выронил из рук корзину, присел на корточки и принялся шарить во мху.
      - Чур, наш корень! - заметил ему Алеша.