- Жить мне, Родионовна, осталось немного. Хочу напоследок к земле быть поближе. Только ты мне в помощи не отказывай.
      Председательница поняла старика и выделила ему в помощь комсомолок: Лену Одинцову с подругами. В первый же год Захар Митрич принялся испытывать новые сорта хлебов, трав, овощей, выращивал саженцы плодовых деревьев и кустарников.
      В колхозе кое-кто считал опыты Захара Митрича преждевременной и ненужной затеей - годы военные, людей и без того не хватает на полевые работы, но Татьяна Родионовна всячески оберегала "хозяйство Векшина", как звали в Стожарах опытный участок, и помогала ему чем могла.
      Девушки оказались старательными и послушными помощницами, и старик очень привязался к ним. И вот сейчас их забирали в полевое звено...
      - Под корень, значит, рубишь мое хозяйство? - с обидой говорил Векшин. - Учил девчат, пестовал, и пожалуйте - переманили...
      - Захар Митрич,.. - попыталась перебить его Татьяна Родионовна.
      - Что "Захар Митрич"! А солдаты домой вернутся... Где, спросят, былая слава колхозная, где хлеба знаменитые стожаровские, семена добрые? Что ответим? Нет, Родионовна, я по-другому хочу. Чтоб поля у нас, как океан-море, шумели, чтоб цвело все кругом, будто и лиха беда в Стожары не заглядывала...
      - А я, думаешь, не желаю этого? - наконец заговорила Татьяна Родионовна. - Ты вот в партизанах был, Захар Митрич, понимать должен. На войне ведь как? Где главный бой завтра, туда и все силы. А у нас сейчас поле да хлеб - главнее главного. Да не сам ли ты совет подал Катерине Старую Пустошь поднять...
      - Это верно, - согласился старик, - была и моя подсказка.
      - Видишь вот... кого же на передовую линию выдвигать, как не комсомолок!
      - А у меня, значит, тыловая линия?
      - Нам, Захар Митрич, и твое хозяйство дорого. Без помощников мы тебя не оставим.
      - Не утешай, председатель, знаю я свои резервы. Два деда вроде меня да бабка Манефа глухая.
      - Да, Захар Митрич! - вспомнила вдруг Татьяна Родионовна. - Отменные есть помощники. Сами до работы рвутся. - И она обернулась к Саньке и Маше: - Вы как, ребята, согласны с дедом Захаром компанию водить?
      Не успели озадаченные Маша и Санька ответить, как дед Векшин тяжело повернулся на стуле и в упор посмотрел на мальчика.
      - Мальчишек к себе принять?! Пусти козла в огород, как говорят... Да они... они ж у меня прошлым летом семенные огурцы обобрали. А третьего дня камнем запустили в парник, стекла побили...
      И хотя Санька ничего не знал ни про огурцы, ни про стекла, но он не выдержал упорного взгляда старика, вспыхнул и подался в сторону.
      - Дедушка, - вмешалась Маша, - Саня тут ни при чем.
      Захар Митрич уныло махнул рукой и поднялся:
      - И не сватай ты меня с ними, Родионовна. Не будет у нас мира. Лучше бабку Манефу присылай на подмогу да дедов каких-нибудь отставных.
      - Ничего, ничего, Захар Митрич! Стерпится-слюбится, - успокоила его Татьяна Родионовна. - Ты их построже держи. Ребятам это только на пользу пойдет. А помощники они тебе верные будут.
      Санька с Машей вышли из конторы. Последние островки снега дотаивали на крышах, и частая капель продолбила в снегу около изб глубокие, темные, точно отбитые по линейке, канавки. Куры уже копались на завалинках, а облезлые петухи воинственно прочищали горло и хлопали крыльями. Небо над Стожарами словно расширилось, стало голубым, высоким и неоглядным.
      - Ну вот, поговорили! - с досадой бросил Санька.
      - А может, это и к лучшему, - примирение сказала Маша. - В бригаду нас все равно не запишут. Соберем пионеров побольше - да к деду Векшину. Сами землю копать будем, сами сеять. Опыты разные заведем. Правда, Саня? "Хозяйство Векшина" - оно ведь тоже важное.,
      - Куда важнее, - хмыкнул Санька. - Лук репчатый выращивать, морковку с мышиный хвост, прочую там петрушку... Очень интересно!
      Он был недоволен. Серьезного разговора с Татьяной Родионовной так и не получилось. И во всем виновата Маша. Надо было твердо стоять на своем, а она при первом же упоминании о "хозяйстве Векшина" развесила уши и обо всем забыла.
      - Векшин вас и к грядкам близко не подпустит. Он же над каждой травкой дрожит.
      - Кого это "вас"? - приостановилась Маша. - А ты, Саня, разве не с нами?
      - Нет уж, освободи... Мы что-нибудь другое поищем, - усмехнулся Санька и, разбежавшись, перемахнул через широкую бурлящую промоину и зашагал к дому.
      Глава 5. БЫСТРОТА И НАТИСК
      Утром, по пути в школу, Санька приметил, что верховая вода у моста сильно поднялась и ветер из-за синей гряды елового бора дул теплый и сильный.
      "Такой ветер лед разбивает, - подумал он. - Теперь жди, скоро тронется".
      Хорошо, когда парта стоит у самого окна! Но позавчера Саньке не повезло.
      Надежда Петровна, заметив, что Коншаков больше смотрит на улицу, чем на классную доску, пересадила его на "Чукотский полуостров" - так ученики называли щербатую парту в дальнем углу класса.
      Но пропустить ледоход было никак нельзя.
      Санька вступил в переговоры с Петькой Девяткиным, и тот, выговорив полкарандаша, согласился на время уступить ему свое место у окна.
      Начался последний урок.
      Неожиданно за стеной как будто треснуло стекло. Звук был отдаленный, слабый, но настороженное ухо мальчика отлично уловило его. Санька припал к окну. Река еще была недвижима, спокойна, но вот по бурому панцирю льда прошли извилистые трещины, показались разводья, хлынула, бурля и пенясь, вода, и вся река дрогнула, зашевелилась и неторопливо, словно пробуя силы перед дальней и нелегкой дорогой, пришла в движение.
      И тогда весь класс услышал радостное восклицание:
      - Пошло! Идет!
      - В чем дело, Коншаков? - подняла глаза преподавательница математики. - Почему ты опять перебрался к окну?
      - Лед тронулся, Надежда Петровна! - пояснила Маша и с завистью посмотрела на Саньку. Всегда он первый замечает ледоход! Но это просто потому, что у него такое счастливое место, у самого окна.
      Надежда Петровна надела на нос очки, подошла к окну и посмотрела на реку.
      - Действительно, - согласилась она. - Ну что ж. время, закон природы. - И, вернувшись к своему столу, обычным глуховатым голосом Надежда Петровна предложила Саньке вновь сесть на заднюю парту.
      Санька вздохнул, поменялся с Петькой местами и невольно вспомнил Андрея Иваныча.
      Андрей Иваныч был строгий учитель, но всегда, когда начинался ледоход, он сам отковыривал замазку у окна, распахивал рамы и вместе с ребятами долго смотрел на реку.
      "Отыгралась зима-хозяйка! Теперь нашу тишайшую Стожарку не остановишь - до моря добежит", - говорил он и глубоко вдыхал весенний воздух.
      А ветер с реки врывался в класс, листал страницы учебников, парусом надувал географическую карту, и ученикам казалось, что синие реки и озера на ней так же оживали и начинали двигаться, как их маленькая река Стожарка за окнами.
      И даже у старенького заячьего чучела, что всю зиму прожило в шкафу, шевелились уши и взъерошивалась шерстка, словно заяц собирался выпрыгнуть из класса на улицу и бежать без оглядки до первой пригретой солнцем проталины.
      Долго тянулся в этот день последний урок.
      Санька даже подумал, что школьная сторожиха тоже загляделась на ледоход и совсем забыла следить за часами.
      Наконец прозвенел звонок.
      "На реке идет лед, - казалось, говорил он Саньке, - вода рвет и мечет, выходит из берегов, а ты все еще сидишь в классе и решаешь задачки. Разве это в твоих привычках - пропускать такие события, как ледоход или половодье, дождь с градом или первый снег, бурелом в лесу или пожар в селе!"
      Санька на ходу засунул книжки в сумку от противогаза, заменявшую ему школьный ранец, выбежал на крыльцо и прислушался. Глухо и деловито шумела вскрывшаяся река.
      Она разрезала пополам большое село Торбеево, на краю которого стояла школа, потом, причудливо петляя, вырывалась в луга и поля, пересекала редкое мелколесье и, тесно прижимаясь к обрывистому берегу, подходила к Стожарам.
      Вскоре на школьном крыльце собрались все стожаровские ученики. Завязался спор, каким путем идти домой: через узкий дощатый настил, по которому ходили в школу всю зиму, или окружной дорогой, через мост.
      Алеша Семушкин, юркий, как вьюн, рассудительно заметил, что дощатый настил через реку, наверное, уже снесло ледоходом и идти надо большаком, через мост.
      Петька Девяткин в душе согласился с Семушкиным, но на всякий случай посмотрел на Саньку. Кто знает, что тому взбредет в голову!
      Хотя Девяткин считал себя первым Санькиным другом и любил по всякому поводу повторять: "Мы с Коншаком", но Санька редко считался с его мнением.
      Когда отца Девяткина взяли в армию, Петька почувствовал себя совсем взрослым.
      Бегать босиком он уже считал ниже своего достоинства и в любую погоду носил тяжелые охотничьи отцовские сапоги, хотя они и доставляли ему немало горестных минут. Он завел шелковый кисет с кистями, начал курить ядовитый самосад, приобрел расческу из пластмассы вишневого цвета, карманное зеркальце и по утрам, смочив волосы водой, усердно расчесывал их на косой пробор.
      Учился Петька кое-как, второй год сидел в шестом классе и не очень обижался, когда его звали "неуспевающим с прошлого века".
      Мать ко всему этому относилась снисходительно и при встречах с соседками говорила, что у ее Петеньки и без того ума палата и жизнь он проживет - в обиду себя не даст.
      Петька был задирист, проказлив, но особой смелостью и сноровкой не отличался и частенько возвращался домой с разбитым носом или синяком под глазом.
      Евдокия часто советовала сыну держаться поближе к Саньке Коншакову и постоянно внушала обоим, что они родные и должны всюду стоять друг за друга. Иногда она зазывала Саньку к себе в избу, угощала, участливо расспрашивала про отца, любила вспомнить покойницу мать.
      Петька всюду следовал за Санькой, и тому нередко приходилось выручать своего проказливого соседа.
      Сейчас Санька тоненько свистнул.
      Кто же смотрит ледоход с моста! Самое интересное место-это у излучины реки, где всегда образуется затор и льдины налезают одна на другую.
      - Проберемся, - сказал Санька и повернул на зимнюю тропу. Он шагал не оглядываясь, уверенный, что приятели не отстанут от него.
      Девяткин с залихватским видом взмахнул рукой:
      - Айда! Наши везде пройдут!
      Школьники последовали за Санькой.
      Семушкин потоптался на месте и тоже поплелся следом за всеми по зимней тропе.
      Маша потянула за рукав медлительную, толстенькую Зину Колесову:
      - Пойдем и мы! Посмотрим.
      Вскоре все собрались у реки. Она уже была не та, какой школьники видели ее из окна класса.
      Словно почуяв, что путь свободен, лед шел могучей. живой лавиной. Угловатые льдины со скрежетом налезали друг на друга, опрокидывались, вставали на ребро. Черная вода кипела между ними. Мальчишки переглянулись: дощатого настила не было.
      - "Наши везде пройдут"! - насмешливо бросил Семушкин Саньке. - Один такой прошел, три дня потом баграми по дну шарили. А ну, кто со мной на мост?
      Девочки и часть мальчишек направились за Семушкиным.
      - Давай и мы через мост, Коншак, - сказал Девяткин.
      Прищурив зеленоватые глаза, Санька неотрывно следил за бегущими по реке льдинами. Он, Санька Коншаков, и не пройдет! А будь он партизаном? Ведь это очень свободно могло случиться, если бы мать, когда немцы подходили к селу, не увезла его с собой. Молодой такой партизан, разведчик или связной. И вот, скажем, весна, ледоход, вроде этого; вызывает его к себе командир отряда и приказывает пробраться на тот берег реки с очень важным заданием. Но через мост идти нельзя, там немецкие часовые. А на реке ледоход. Как же быть? Санька поправил пилотку на голове, подтянул голенища сапог и прошелся по берегу, что-то выискивая глазами.
      И тут он заметил Машу Ракитину. Она стояла у самой воды и не отрывала глаз от бегущих льдин; платок сполз ей на шею, обнажив маленькие розовые уши, и ветер трепал коротко остриженные волосы.
      - Маша, долго тебя ждать? Идем через мост! - звала ее с пригорка Зина Колесова.
      Но девочка ничего не слышала.
      - Смотри, - поманила она Саньку, - льдины-то как несутся...
      - Тебя зовут! Не слышишь? - подскочил к ней Девяткин.
      Маша мельком взглянула на него и опять обернулась к Саньке:
      - А могут они до моря доплыть?
      - Могут, наверное... Правда, Маша, шла бы ты на мост с Семушкиным, посоветовал ей Санька.
      - Нет... я посмотрю. Ты ведь на тот берег побежишь через лед?
      - Откуда ты взяла? - деланно удивился Санька.
      - Побежишь, я знаю. Я еще в классе догадалась, когда ты на реку смотрел. А это не очень страшно, Саня?
      Санька усмехнулся и ничего не ответил. Что греха таить, ему даже немного льстило, что Маша не пошла за Семушкиным, а осталась на берегу.
      Но Девяткин хмуро смотрел на Саньку. Он был недоволен: без Маши ни одно дело не обходится.
      Бывало, соберет он с Санькой компанию за грибами в заповедные места или за черникой на Горелое болото, и не успеют мальчишки выйти за околицу, как следом за ними бежит Маша: "Ладно же, ладно! За грибами пошли и не сказались. Припомню я вам..." И бродит целый день с ними по лесу, ни на шаг не отстанет.
      По грибы да по ягоды Девяткин еще терпел Машу. Но, когда он собирался в поле чужим горохом лакомиться или в лес костры жечь, Маша только мешала ему.
      "Отвадить надо девчонку, проходу от нее нет", - решил Петька и как-то раз без Саньки, когда Маша пришла к мальчишкам, он предложил сыграть в "голы руки не казать".
      - Сыграем, сыграем! - обрадовались ребята.
      Каждый обернул руку зеленым лопухом, сорвал длинный стебель крапивы. Потом все запели: "Голы руки не казать, голы ноги не казать", принялись бегать друг за другом и хлестать крапивой по босым ногам и рукам. Сначала Маше такая игра понравилась: бегаешь, визжишь, увертываешься. Но рукава кофты были коротенькие, юбка по колени, и девочке доставалось больше всех. Руки и ноги у нее покрылись красными волдырями, на глазах выступили слезы. "Хоть бы конец поскорее", - думала Маша, но мальчишки разошлись - прыгали вокруг нее, хохотали, размахивали крапивой.
      Тут Маша и разъярилась. Нарвала большой пучок крапивы и, забыв про все правила игры, как веником принялась направо и налево хлестать мальчишек: по рукам, по спинам, по головам. Девяткину досталось больше всех. Отступили мальчишки и с тех пор побаивались прогонять Машу от себя.
      Санька наконец нашел около дороги старую веху, обломал сучья и, покосившись в сторону - здесь ли еще Маша, - подошел к воде.
      Вскоре широкая, устойчивая льдина, похожая очертаниями на Австралию, ударилась о берег. Санька прыгнул на нее и оттолкнулся шестом.
      Течение подхватило льдину, покружило на месте, потом понесло вперед и с размаху ударило в ледяной затор.
      "Австралия" раскололась пополам, но Санька одним прыжком перескочил на другую льдину, потом на третью, четвертую...
      Маша не сводила с него глаз.
      Вот Коншак - это мальчишка! Всегда он придумает такое, от чего дух захватывает.
      Недаром стожаровские мальчишки, особенно с Большого конца, считают Саньку первым смельчаком и без спора признают его своим коноводом,
      Сделав последний прыжок, Санька выскочил на противоположный берег реки. Сорвал с головы пилотку, покрутил ею в воздухе и что-то закричал; шум ледохода заглушал его голос.
      Тогда Санька показал рукой в сторону - мол, все идите к мосту, там встретимся.
      Мальчишки переглянулись. К лицу ли им отставать от своего коновода?! Вооружившись шестами, они подошли к воде.
      Первым прыгнул на льдину большеголовый, приземистый Степа Карасев, которого за его широкие плечи и маленький рост звали Степа Так-на-Так.
      - Главное - быстрота и натиск! - напутствовал его Девяткин.
      За Степой перебежал реку рыженький Ваня Строкин.
      Дошла очередь до Девяткина. Он довольно смело прыгнул на льдину, но потом оступился, зачерпнул сапогом воду и вернулся обратно на берег:
      - Еще утонешь! Жуткое дело!
      - "Мы с Коншаком"! - с презрением сказала Маша. - А еще друзья-приятели по гроб жизни.
      - Ну что ж по гроб жизни! Приятель в омут полезет, и я за ним? Спасибочки!
      Неожиданно Маша выхватила у Петьки из рук шест и прыгнула на льдину.
      - Умалишенка! - закричал Петька. - Утонешь!
      Но Маша только помахала ему рукой.
      Сначала все шло хорошо. Девочка легко перепрыгивала с льдины на льдину и вскоре была уже далеко от берега. Но тут произошло неожиданное: льдины раздвинулись, как тяжелые створки ворот, посредине реки образовалось широкое разводье, и маленькую льдину, на которой стояла Маша, стремительным течением понесло к мосту, к деревянным быкам, где лед дробился на мелкие куски, где все кипело и пенилось, как в котле.
      Санька закричал, чтобы девочка сильнее гребла шестом. Маша старалась изо всех сил. Неожиданно она поскользнулась и уронила в воду шест. Река, точно поняв, что девочка лишилась последней защиты, еще быстрее понесла льдину к мосту.
      Санька с приятелями не знал что делать. Он метался по берегу, размахивая руками, потом кинулся в сторону от берега, к сараю, около которого лежала вверх дном тяжелая черная лодка.
      На помощь подоспели Степа Так-на-Так и Ваня Строкин. Втроем они перевернули лодку и поволокли ее к берегу.
      - Ребята, она ж худая! - с отчаянием закричал Степа, показывая на пробоину в днище.
      Санька оставил лодку и побежал к реке. С противоположного берега до него донесся истошный тонкий голос Девяткина:
      - Тонет! Караул!.. Спасайте!..
      Глава 6. МАЛЬЧИК В УШАНКЕ
      Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не паренек в короткой куртке серого шинельного сукна, в тяжелых не по ногам кирзовых сапогах и солдатской шапке-ушанке. Он сбежал с пригорка и довольно нелюбезно встряхнул Девяткина за плечи:
      - Чего надрываешься?
      - Девчонка наша... На льдине... Жуткое дело!.. К мосту несет, забормотал Петька. - Совсем глупая девчонка...
      - Вижу, - хмуро перебил паренек в ушанке и, распахнув куртку, сдернул с себя поясной ремень, словно тут же на берегу решил высечь Петьку; потом сбросил с плеч вещевой мешок и с треском оторвал от него лямки. Ремень есть?
      - Ремень?! - не понял Петька.
      - Ну, поясной там, брючный... Или веревка. Все давай.
      Мальчик в ушанке сунул руки Петьке под пиджак, нащупал на животе ремень, снял его, потом так же бесцеремонно оторвал от школьной сумки шнурок и все это - ремни, лямку, шнурок - связал друг с другом.
      Затем прыгнул на зыбкий движущийся лед и начал пробираться к Маше. Остановился у самого края разводья и, размахнувшись, с силой бросил девочке конец ремня.
      Маша не сразу поняла, что ей нужно делать. Ремень просвистел над головой и шлепнулся в воду. Мальчишка быстро подтянул к себе самодельную спасательную веревку, свернул ее в кольцо, сердито крикнул: "Лови, девочка!", и вновь кольцо развернулось в воздухе. Теперь оцепенение Маши прошло. Она поймала конец ремня, уперлась ногами в льдину, и паренек в ушанке начал осторожно подтягивать ее вместе с льдиной к себе.
      Разводье становилось все уже и наконец совсем закрылось. Паренек схватил Машу за руку и повел к берегу, выбирая льдины покрупнее, чтобы они могли выдержать двоих. Порой течение вновь разводило льдины в стороны.
      - Ничего, девочка, ничего, - говорил мальчик в ушанке и пережидал, пока разводье не закрывалось.
      Так они добрались до берега.
      Почувствовав под ногами твердую почву, Маша отвернулась от реки и закрыла лицо руками. Потом поглядела на своего неожиданного спасителя.
      Тот стоял в стороне и сосредоточенно развязывал узлы на лямках.
      - Мальчик, а мальчик! - тихо позвала Маша.
      Паренек в ушанке оглянулся.
      Маша виновато улыбнулась и, не зная, как выразить свою благодарность, вдруг подбежала к пареньку и взяла у него из рук мокрые лямки.
      - Давай я развяжу! - И, вцепившись зубами, принялась развязывать туго затянувшиеся узлы.
      От моста мчались школьники: Санька с приятелями, Алеша Семушкин, Зина Колесова.
      Встревоженные, тяжело дыша, они окружили Машу.
      - Ты... ты зачем это через лед?.. - заикаясь, закричал на девочку Санька.
      - Я бы пробежала, - растерянно заморгала Маша, - а тут вода кругом... голова закружилась.
      - Всегда с тобой беды наживешь! - петухом наскочил на Машу Девяткин и ударил себя в грудь кулаком. - Еще и утонуть могла. А мы отвечай! Как в прошлое лето, когда у тебя в Черном омуте ноги свело.
      - Кто бы говорил! - фыркнула Маша. - Это у тебя ноги свело.
      - Видали! - разошелся Девяткин, обращаясь к мальчишкам. - Еще и спорит. Нет, довольно! Заказать ей за нами увязываться! На всю жизнь. Пусть ходит со своими девчонками.
      - Веселый разговор, - негромко произнес паренек в ушанке. - У вас что же, так заведено?
      Санька, словно от толчка, обернулся назад. Паренек сидел на бурой проталине и переобувался.
      Был он невелик ростом, худощав, смугл, глаза его чуть косили, и в них бегали озорные искорки.
      - Как - заведено? - настороженно переспросил Санька.
      Паренек ответил не сразу. Он выжал воду из мокрой портянки, ловко, без единой складочки запеленал в нее ногу и сунул ее в широкий зев кирзового сапога.
      - А так... Девочка чуть не утонула, а они... на бережку стоят, наблюдают.
      - Кто... на бережку?
      - Виноват, на мостике.
      - Говори, да не заговаривайся! - Санька не заметил, как сделал шаг к незнакомцу, и неожиданно, без всякой связи, но довольно сурово, как ему показалось, спросил: - Ты чей? Куда идешь?
      Паренек в ушанке вскочил на ноги, притопнул сапогами:
      - Патруль? Проверка документов? Прикажете доложиться?
      - И проверю... очень свободно. Много тут ходит всяких...
      Но паренек будто не расслышал этих слов. Он смотрел на Машу. Девочка, стоя на одной ноге, сняла с другой сапог и, прыгая, выливала из него воду. Нога была красная, зазябшая.
      Паренек подбежал к Петьке, выхватил у него из рук свой вещевой мешок, достал сухие портянки и протянул девочке:
      - Переобувайся: простудишься!
      Санька чуть не поперхнулся от досады. Мало того, что неизвестно откуда взявшийся паренек выставил его чуть ли не трусишкой, - он же первый предложил Маше переобуться.
      Но Маша портянки не взяла.
      - Я домой побегу... - И она обернулась к пареньку в ушанке: - Пойдем к нам! Отогреешься. Тебе еще далеко идти?
      - В Стожары мне, в колхоз имени Пушкина.
      - В Стожары? - воскликнула девочка. - К нам, значит. Мы все тут стожаровские. Вот она, за рекой, деревня наша. А ты к кому?
      - Дед Векшин - у вас есть такой?.. Захар Митрич.
      - А ты... ты к деду идешь?
      - К нему.
      Маша отступила шаг назад, обошла паренька кругом:
      - Тебя Федей зовут? Да? Федя Черкашин?
      Паренек, недоумевая, кивнул головой.
      - Ребята! - закричала Маша. - К Векшину внук приехал! Федя Черкашин! - и, схватив мальчика в ушанке за руку, потянула за собой: - Пойдем, я тебя провожу.
      Глава 7. ТЕРЕМ-ТЕРЕМОК
      Изба Захара Векшина стояла на краю деревни. Чудом сохранившаяся при немцах, просторная, грузно осевшая в землю, она наклонилась вперед, словно хотела выбежать поближе к большой дороге, чтобы сказать каждому, кто заходил в Стожары: "Добро пожаловать! Заходи, места хватит".
      И люди охотно сворачивали к Захаровой хате. Возчики и шоферы, перевозившие грузы на станцию, часто останавливались в ней на ночевку. Готовили ужин, пили чай и, застелив пол свежей соломой, устраивались спать. По утрам около "государственной хаты", как звали в деревне избу Векшина, рычали моторы, ржали кони, звенели ведра.
      Денег за постой старик ни от кого не брал, кровно оскорблялся, когда ему совали в руки смятые бумажки, и сердито кричал на возчиков или шоферов: "Что везешь? Хлеб, картошку? Фронтовой груз, значит, солдатское довольствие. Так и вези поскорее, нечего тут прохлаждаться, чаи распивать!"
      Но поужинать с заезжими людьми старик не отказывался и, кроме того, частенько после их отъезда находил в столе оставленную банку консервов, круг колбасы, буханку хлеба.
      Школьники звали Захаров дом "терем-теремок" и по вечерам забирались в него учить уроки, слушать дедовы сказки или просто "на огонек", который нигде не горел так ярко и приветливо, как в "теремке", потому что заезжие шоферы щедро снабжали Захара керосином.
      Сейчас Маша первая подбежала к "терем-теремку", пошарила под ступенькой крыльца, нашла ключ и открыла калитку.
      - Входи, входи! - радушно пригласила она Федю. - Это ничего, что дедушки нет... Он не взыщет...
      Вслед за Машей и Федей в избу вошли Зина Колесова, Алеша Семушкин и еще несколько ребят.
      Санька с приятелями в нерешительности переминался около крыльца.
      - А здорово он Машу выручил! - вполголоса сказал Степа Так-на-Так. Откуда он взялся, Федя этот? Зайдем, Коншак, поговорим.
      Санька молчал. Ничего не скажешь, парень находчивый, не растерялся. А он-то связался с этой худой лодкой... Но после того, что произошло на реке, как тут зайдешь в избу, что скажешь Маше?
      - Кому интересно, идите, - дернул Санька плечом. - А мне домой нужно. - И он зашагал вдоль деревни.
      Приятели переглянулись и поплелись за ним следом.
      Маша, войдя в избу, быстро разулась, повесила пальтишко на гвоздик и залезла на печь.
      Федя оглядел коричневые щелястые стены, увешанные пучками сухих душистых трав, снопиками пшеницы, ржи, овса, и спросил:
      - А дедушка скоро будет?
      - Он придет, придет... Ты забирайся сюда, - позвала его с печки Маша: - здесь тепло.
      Федя не отказался. Полезли на печь и остальные ребята.
      - Не все сразу! - осердилась Маша. - Раздавите печку, она и так старенькая.
      Искоса поглядывая на Федю, девочка вспомнила, как однажды дед Захар позвал ее к себе и рассказал. что у него большая радость - нашелся Федя Черкашин, тот самый мальчик-сирота, с которым он подружился, когда был в партизанском отряде. Мальчик стал ему вместо родного внука, но из-за немцев они потеряли друг друга. А теперь Федя пишет, что лечится в госпитале, в далеком городе Ташкенте, а .потом будет жить в санатории. А надо ему немедленно написать ответное письмо: он, Захар, живет бобылем, старуха его померла, и пусть внук скорее приезжает к своему дедушке. Маша написала. Потом она рассказала о партизанском внуке Зине Колесовой, и они связали ему в подарок две пары варежек. Время шло, а Федя Черкашин все не приезжал. Тогда Маша с подругой стали писать ему чаще.
      Они на все лады убеждали Федю, что жить ему в каком-то там санатории совсем необязательно - пусть приезжает скорее в Стожары: воздух здесь чистый, вода в речке родниковая, в лесу полно грибов и ягод, на ферме густое молоко, и Федя у них так поправится, что не уступит в силе ни Степе Так-на-Так, ни Саньке Коншакову, ни Петьке Девяткину.
      - Из санатория сейчас? - неожиданно спросила Маша.
      - А ты откуда знаешь? - удивился Федя.
      - Я про тебя много знаю. Ты ведь внук дедушке Захару, партизанский внук... Мы тебя ведь давно ждем...
      - Так это твои письма были? Тебя Машей зовут?
      - Машей! - засмеялась девочка. - А это вот Зина Колесова. Она тебе варежки связала. А это - Семушкин. Его у нас все суслики боятся. А это... - Маша называла каждого по имени, говорила, кто чем знаменит, и ребята тянулись к Феде, пожимали ему руку.
      В сенях заскрипели половицы.
      - Дедушка идет, - догадалась Маша и, подмигнув ребятам, обернулась к Феде: - Ты не сразу показывайся. Спрячься пока.
      Мальчишки оттеснили Федю в угол печи. Захар открыл дверь и ворчливо спросил:
      - А ну, терем-теремок, кто в тереме без прописки живет?
      - Я, мышка-норушка, - пискнула Маша.
      - Я, лягушка-квакушка, - отозвалась Зина.
      - Я, комар-пискун, - тоненьким голоском сказал Семушкин.
      Захар покосился на стоявшие у порога мокрые ребячьи сапоги, башмаки, обшитые кожей валенки и покачал головой:
      - Что, гуси лапчатые, промочили ноги да на печку к деду Векшину? Дома-то за это не жалуют. Выведу я вас на чистую воду, дайте срок!
      - Дедушка, а мы не отогреваться. Мы к вам с новостью, - сказала Маша.
      - Знаю я ваши новости!
      - Правда, дедушка!
      И вдруг с печки, из дальнего ее угла, полились такие переливчатые, звонкие соловьиные трели, что все ребята в изумлении насторожили уши, а дед Захар даже попятился к двери:
      - Что за наваждение! Кто там балуется? А ну, слазь, слазь, говорю!
      - Это я, дедушка... я...
      Федя легко спрыгнул с печки и вновь защелкал, залился, как настоящий соловей.
      - Узнаете, дедушка, чуете?
      Точно солнечные блики заиграли на лице старика.
      - Чую, соловушко! - И Захар, словно ему не было семидесяти лет, в ответ на соловьиное щелканье гукнул филином.
      Мальчик отозвался криком ночной выпи, старик тонко и нежно засвистел иволгой, мальчик закуковал кукушкой.
      Так они стояли друг перед другом, перекликались птичьими голосами, и ребятам казалось, что все птицы с округи слетелись в старую Захарову избу.
      Потом, устыдившись, что разыгрался, как мальчишка, старик смущенно рассмеялся, привлек Федю к себе и обнял.
      Вскоре на столе запел свою песенку кособокий самовар.
      Захар открыл банку консервов, достал горшочек с медом, моченой брусники, яблок, грибов, усадил Федю в передний угол.
      Потом оглядел сияющие лица детей и совсем подобрел:
      - Все садитесь! Пируйте! Такой день, ничего не жалко.
      Ребята разместились за столом. И, хотя большая деревянная чашка была полна просвечивающих моченых яблок, а в горшочке желтел загустевший липовый мед, они, не желая, чтобы Федя подумал о них плохо, ни к чему не притрагивались и чинно отвечали: "Большое спасибо, мы уже пили-ели..."
      - А ты где птичьему языку обучился? В отряде, да? - допытывалась у Феди Маша. - И коростелем умеешь кричать, и зябликом рюмить?