Алексей Иванович Мусатов
      Стожары
      Глава 1. ПИСЬМО
      Парта стояла у окна, и никто раньше Саньки Коншакова не мог уследить, как к деревне подкрадывалась весна, как на пригорках проступали рыжие проталины, темнел снег в поле, вздувалась в овраге река. И, когда трогался лед, первым всему классу возвещал об этом Санька.
      А еще из окна класса ему хорошо было видно дорогу, по которой два раза в неделю, к концу второго урока, проходил колхозный письмоносец Тимка Колечкин.
      Тогда Санька поднимал руку и, получив разрешение выйти из класса, стремглав бежал догонять Тимку.
      Но сегодня письмоносец запаздывал. Прозвенел звонок, началась большая перемена, а его все не было.
      Санька налегке, не надевая стеганки, только нахлобучив на вихрастую голову пилотку, которую он носил всю зиму, отчего у него до сих пор шелушились помороженные уши, выбежал за угол школы.
      Снег кругом лежал темный, ноздреватый, ручейки с глухим бормотанием перегрызали черную от вытаявшего навоза дорогу, проталины на пригретых солнцем пригорках казались сухими и теплыми - так хотелось разуться и побегать по ним босиком!
      "Где-нибудь река вскрылась. Застрянет теперь наш Тимка, не то еще письма подмочит", - озабоченно подумал Санька.
      Задрав голову, он долго щурился на солнце, оглядывался по сторонам, принюхивался, словно не доверял, что все это - и солнце, и потеплевший ветер, и влажный душистый воздух - подлинное, весеннее.
      Из-за поворота дороги показался Тимка Колечкин, маленький, белоголовый, в старенькой шубейке, в овчинной шапке.
      Санька зашагал ему навстречу, деловито пожал руку:
      - Запаздываешь, почтарь!
      - У Калачевки мост разобрали. Ледохода ждут. Еле через реку перебрался, - сказал Тимка.
      Санька кивнул на толстую кожаную сумку на его плече:
      - Богато сегодня?
      - Это еще не все... Тут и половины нет. Знаешь, сколько писем на почту приходит... тысячи... разбирать не успевают. Так и лежат кучей.
      - А нам опять ничего?
      - Я ж поясняю, - Тимка старался не смотреть на Саньку: - недодали мне почту. Запаздывают с сортировкой. Вот завтра дополучу - обязательно вам будет.
      - Ты и в прошлый раз так говорил - обязательно... и в позапрошлый! Санька уныло махнул рукой и направился к школе.
      Тимка вздохнул, словно был в чем виноват перед Санькой, порылся в сумке и побежал за ним:
      - Машу Ракитину позови. Письмо ей!
      Санька остановился, кинул беглый взгляд на конверт и помахал рукой худенькой большеглазой девочке с короткими пенькового цвета волосами, стоявшей с подругами на школьном крыльце.
      Пряча по привычке руки в рукава жакетки, Маша Ракитина подошла к Тимке.
      Ей письмо, да еще с почты. Небывалое дело!
      Правда, в прошлом году после ссоры с подружкой Зиной Колесовой, жившей от нее через три дома, пришло Маше письмо с пометкой "срочное" и с тремя марками на конверте. Да и то его принес не письмоносец с толстой сумкой, а Зинкин братишка. Он вытолкнул тряпку, закрывавшую незастекленную часть рамы, бросил письмо в избу и закричал: "Зинка с тобой по гроб жизни теперь не водится! И в школу за ней не заходи и за одну парту вместе не садись!"
      Но Маша и не подумала читать письмо. Она вымела его вместе с мусором за порог, а потом, когда через два дня девочки помирились, они отыскали письмо на помойке и, не читая, разорвали на сто кусков и пустили по ветру.
      Но сейчас Тимка Колечкин держал в руках настоящее письмо с почты, толстое, в белом конверте, все в жирных черных штемпелях.
      Маша недоверчиво взяла его и вдруг опрометью бросилась в класс. Ученики побежали следом:
      - От кого, Маша?
      - Читай скорее!
      - На адрес посмотри, на почерк!
      Но девочка, сев на парту, выставила острые локотки и грудью прикрыла письмо:
      - Уйдите... Никому ничего не покажу. Сперва сама прочитаю. Все уйдите!
      Ученики неохотно разошлись по своим местам. Но головы их, как подсолнухи к солнцу, неудержимо поворачивались в сторону Маши, а глаза с завистью следили за тем, как девочка читает письмо.
      Вдруг Маша порывисто поднялась, вскинула голову и возбужденно закричала:
      - Девочки, ребята!.. Стожаровские, торбеевские, локтевские - все, все, кто учился у Андрея Иваныча! Вы знаете... он жив! Жив! - Девочка взмахнула письмом, как сигнальным флагом. - Письмо нам шлет... Про всех спрашивает!
      Ученики вновь окружили Машину парту:
      - Это правда?
      - Где он теперь?
      - Почему молчал так долго?
      - Да читай же, не мучай!
      - Нет, нет, только не Маша, - возразил пухлощекий, с выпуклыми рачьими глазами Петька Девяткин, вспомнив, как девочка всегда торопится и перевирает слова. - Пусть Коншак читает.
      Дрогнувшей рукой Санька взял у Маши письмо.
      В классе стало очень тихо.
      Учитель, Андрей Иваныч Ракитин, родной брат Машиной матери, обращался через племянницу ко всем своим бывшим ученикам. Он сообщал, что лежит после ранения в госпитале, чувствует себя совсем хорошо и хочется ему о многом побеседовать с ребятами. Молчал он так долго потому, что находился в таких местах, где не было ни полевых почт, ни письмоносцев.
      Что это за места, столь далекие, учитель, конечно, - расскажет ребятам, но не сейчас, а немного позже, как только вернется в родные Стожары. А встреча не за горами...
      - "А чем вы, дорогие мои друзья, встретите своих. отцов и братьев, когда они отвоюются и вернутся домой? - читал Санька слова учителя. Как вы живете, учитесь в школе? Довольны ли матери вашими успехами? Шумит ли наш зеленый сад над рекой, в котором до войны мы так любили работать? Колосятся ли в поле хлеба, которыми так славился колхоз имени Пушкина? Подробно напишите мне обо всем, расскажите про колхоз, про школу. Не удивляйтесь, друзья мои, когда найдете в этом письме немного семян".
      - Каких семян? Где? - закричал Семушкин.
      Маша достала из конверта небольшой бумажный пакетик, на котором было написано:
      Цензуру прошу не задерживать.
      Посевной материал.
      Маша высыпала на ладонь мелкие коричневые зернышки.
      Головы школьников склонились над ее ладонью.
      - Это мак, да? - спросила Зина Колесова.
      - Не похоже, - ответила Маша.
      - "Я нашел эти семена, - продолжал читать Санька, - в пустом поле, около окопа. Кругом все заросло бурьяном и чертополохом, а сквозь них пробивалось несколько созревших головок клевера, и таких на редкость крупных, что я залюбовался. Богатые, должно быть, травы выращивали люди на этом поле. Я отобрал лучшие зерна, сохранил их и теперь посылаю вам. Приютите это доброе семя, вырастите его, и оно щедро отблагодарит вас за труды.
      "Что можно сделать, если зерен так мало?" - спросите вы. Но вспомните бригадира нашего колхоза Егора Платоновича Коншакова. До войны он вывел замечательный сорт пшеницы всего лишь из трех колосков. Да, да, из трех колосков, в которых было ровным счетом двести восемь зерен.
      Расспросите об этом поподробнее Катерину Васильевну Коншакову и опытника Захара Митрича Векшина. Берегите, друзья мои, этот редкий сорт, выращенный Егором Платоновичем, не дайте ему потеряться. Сейчас солдатам дорог каждый колосок, каждая былинка в поле. Придут они домой, порадуются вместе с вами на золотые нивы и скажут великое спасибо за ваше усердие и заботу.
      Ваш учитель Андрей Иванович".
      Школьники вновь склонились над Машиной ладонью. Сколько раз видели они семена трав и злаков в поле и на току, в ящике сеялки и под барабаном молотилки, в мешках и закромах амбаров, но никогда маленькие, темные, тугие, как скрученные пружинки, зернышки не вызывали такого интереса, как сейчас.
      Глава 2. ВЕСНА
      Из школы Маша возвращалась вместе с Санькой. До деревни Стожары, где они жили, было километра три.
      Озорные ручейки, точно сговорившись, поминутно преграждали им путь. То они разливались широкой лужей, то, размыв дорогу, неслись сердитым потоком и бормотали: "А вот не пропустим, не пропустим!"
      Маше первой надоело отыскивать переходы и мостики, и она решительно зашагала прямо через лужи и потоки. Санька еле поспевал за девочкой.
      Показались Стожары. Деревня двумя длинными рядами раскинулась на высоком берегу извилистой реки Стожарки. Были тут вновь отстроенные дома и старые избы. На задворках ютились подслеповатые временные клетушки и даже землянки. То и дело на широкой улице встречались белые смолистые срубы, лежали штабеля кряжистых бревен, кучи тонких длинных слег; расставив бревенчатые ноги, стояли "козлы" для распиловки досок.
      Пусто и просторно было между домами. Не смыкались между собой, как до войны, изгороди и заборы, и только раскидистые березы да высокие тополя прочно стояли на своих старых местах.
      На улицах было безлюдно. Санька с Машей свернули за усадьбы. Возвращаться домой этим путем было куда интереснее, чем вдоль деревни. Здесь, у хозяйственных построек, сновали и перекликались люди, двигались подводы, на скотном дворе, тоскуя по свежей траве, призывно и трубно мычали коровы, в кузнице необыкновенно отчетливо, как это бывает только ранней весной, звенело железо.
      Оттого ли, что день был по-настоящему весенний - теплый, солнечный, с мягким ветром, или оттого, что Маша несла такое дорогое письмо, но с каждым встречным ей хотелось поделиться своей радостью.
      - Здравствуйте! - говорила она колхозницам. - А мы письмо получили... от Андрея Иваныча.
      Женщины останавливались, расспрашивали, и добрая улыбка трогала их лица.
      У каждого из ребят были в колхозе свои излюбленные места.
      Сначала Маша заглянула на птичник, потом потащила Саньку в телятник надо же проведать телочку Долинку, которую они с матерью выходили этой зимой.
      Белоголовая мокроносая Долинка, узнав свою няньку, подбежала к девочке, захватила ее палец и, чмокая, принялась сосать.
      Недалеко от телятника находилась свиноферма. На солнце, в огороженном частым плетнем садке, паслись розовые, точно после бани, поросята.
      - Саня... на минуточку только, - потянула Маша мальчика за рукав, заметив его скучающий взгляд.
      Она быстро перелезла через плетень, присела на корточки и позвала:
      - Чушь, чушь, чушь!
      Поросята не обратили на нее никакого внимания. Они дружной стайкой метались из угла в угол или, окружив свинарку, тыкались пятачками в ее ноги и истошно визжали. Большие их уши-лопухи просвечивали на солнце.
      - Тетенька Лукерья, - спросила Маша, - а когда клички будем раздавать? Мы с девчонками столько их напридумывали: и Ромашка, и Незабудка, и Василечек...
      - Какие уж тут василечки! - отмахнулась от поросят свинарка. Разбойники... Обжоры! Все уши мне провизжали.
      Наконец Маша словила одного поросенка, почесала ему спинку, и тот, блаженно похрюкивая, растянулся у ее ног.
      - Ах ты дурачок, ах миленький! - растроганно зашептала Маша.
      - Вот тебе и "миленький", - засмеялась свинарка.
      Маша вскинула голову. Маленький поросенок, ухватив Машину сумку с учебниками, волочил ее по земле.
      Девочка бросилась вдогонку, вырвала сумку, сконфуженно перелезла через плетень и оглянулась - Саньки не было. Он уже стоял около кузницы. Подержался за поручни отремонтированного плуга, покрутил рычаги сеялки, потрогал ногой острые, как штыки, зубья бороны, Потом заглянул в дверцу низенькой закопченной кузницы, где у мерно вздыхающего горна колдовал бородатый кузнец Евсеич. Сейчас он проворным движением выхватил из горна огненно-оранжевую змейку, бросил ее на наковальню и угрожающе взмахнул молотом.
      "Так тебе, так тебе!" - выговаривал молот, но змейка, точно сердясь, обсыпала кузнеца колючими искрами, потом согнулась в дугу, стала темно-вишневой и наконец, когда ее сунули в бочку с водой, зашипела, выбросила клубочки пара и превратилась в дужку подковы.
      - А-а, молодой Коншаков! - заметил Саньку Евсеич. - Глазами смотри, а руками навыкай... Ну-ка, бери молоточек!
      Санька только того и ждал. Он сбросил куртку, закатал рукава гимнастерки и с замирающим сердцем схватил небольшой молот.
      Когда Маша заглянула в кузницу, то увидела, что Евсеич в паре с Санькой ковали железо. И уж кто-кто, а девочка тоже без дела оставаться не могла. Она подбежала к кузнечным мехам:
      - А я горн раздувать буду!
      - Эге, прибывают подручные! - Евсеич сунул в воду подкову и вытер рукавом лицо.
      Мельком взглянув на Машу. так же неторопливо вытер лицо и Санька, поплевал на ладони и переложил молот из руки в руку.
      - Еще работа будет?
      - Самая малость осталась, - засмеялся Евсеич: - плужков с дюжину да борон десятка два. - И он отобрал у Саньки молот. - Иди-ка домой, братец! И так, поди, второй час добираешься...
      Небрежно накинув куртку на плечи, раскрасневшийся, довольный, Санька вышел из кузницы.
      - Оденься, ты... - дернула его Маша за рукав. - Кузнец горячий...
      Санька ничего не ответил, посмотрел в поле, прислушался, как в овраге за кузницей клокотала вода, и улыбнулся.
      - Весна-то какая, Маша! Будто на тройке гонит... - И неожиданно спросил: - Ты что летом собираешься делать?
      - До лета еще далеко! - удивилась Маша.
      - Знаю. А думать загодя надо, - заметил Санька. - Слышала про ребят из Локтева? Все прошлое лето в поле работали. Сами пахали, сами сеяли! И знаешь хлеб какой вырастили...
      - Ну и что, Саня, что? - с нетерпением прервала его Маша.
      - Вот и мы со Степой Карасевым в бригаду думаем записаться.
      - В бригаду? - остановилась Маша.
      - Да! К матери к моей. Слыхала, какое она дело начинает?.. Ты моего отца хорошо помнишь?
      - Дядю Егора? А как же! - оживилась Маша. - С ним по грибы хорошо было ходить - всегда полный кузовок наберешь. А какие он нам свистульки голосистые делал!..
      - То дело десятое, - перебил Санька, - я о другом. Помнишь, он целину начал поднимать за оврагом, на Старой Пустоши?
      - Ну, помню... - ответила Маша.
      - А засеять не успел - война помешала. Вот матери и запала думка: вырастить в этом году хлеб на Старой Пустоши...
      - Погоди, Саня, погоди, - перебила его Маша. - У тети Кати уже есть делянка... на ближнем поле.
      - Это само собой. Она за ее бригадой так и останется. А на Старой Пустоши - это добавочно.
      - А управится тетя Катя?
      - Ей Татьяна Родионовна пополнение дает из комсомольцев - Лену Одинцову с подругами. А только матери все равно людей не хватает.
      - Нет, не примут вас, - вздохнула Маша.
      - Это почему же? - обиделся Санька. - Что я, работать не умею? Вот скажу матери - и запишет. Ей теперь в бригаде каждый человек дорог... Он покосился на девочку: - Желаешь, могу и тебя записать.
      - Правда, Саня? - обрадовалась Маша. - Я ведь тоже могу и полоть и жать...
      - Мое слово твердое, - заверил Санька. - Сказал - значит, запишу.
      - И знаешь, Саня, - загорелась девочка: - если бы Старую Пустошь да тем зерном засеять, что твой отец вырастил! Ты видел его? Оно где хранится? Мать твоя знает?
      - Наверное, знает, - не очень уверенно ответил Санька.
      - Зайдем к вам, Саня, спросим тетю Катю.
      Изба Коншаковых стояла на том конце деревни, который в Стожарах назывался Большим, и смотрела окнами на реку. Он была построена прошлым летом на месте добротного пятистенного дома, сожженного немцами. Маленькая, в два окна, собранная из обгорелых бревен, изба выглядела невзрачно. Многое еще было недоделано: крыша над двором покрыта только наполовину, мох и пакля из стен торчали клочьями, ступеньки на крыльце еле держались. "С боков не дует, сверху не льет - жить можно. А красоту и попозже наведем", - говорила обычно Катерина Коншакова.
      Санька с Машей вошли в избу. Санькина сестрица, Феня, с жесткими косичками, такая же, как и Санька, белобрысая, в звездчатых золотых веснушках, только пониже ростом, подметала пол.
      В углу Никитка, толстый восьмилетний увалень, забавлялся с котенком приучал его бегать с завязанными глазами.
      - А тетеньки Катерины нету? - спросила Маша.
      - Ничего, Мы без нее поищем, - сказал Санька.
      Он осмотрел сени, чулан, заглянул во все старые кадки, ящики, ведра. Ему уже не терпелось обшарить весь дом.
      Он заметил под кроватью крашеный фанерный ящик, тот самый, в который мачеха, проводив отца на фронт, сложила его костюм, рубахи, кое-какой инструмент и брезентовый портфель, до отказа набитый книжками и бумагами. "Вернется жив-здоров, все найдет в сохранности", - сказала тогда Катерина.
      Санька вытащил ящик из-под кровати и принялся рыться в вещах. На пол полетел столярный и сапожный инструмент, какие-то бумаги.
      - Саня, - остановила его Маша, - может, подождем... мать браниться будет...
      - Мамка идет! - вдруг вскрикнула Феня, заглянув в окно.
      Глава 3. ТРИ КОЛОСА
      После смерти первой жены Санькин отец, Егор Коншаков, два года ходил вдовцом, потом посватался к молодой вдове Катерине и однажды привел ее вместе с сыном Никиткой к себе в дом. Легонько подтолкнул Катерину к притихшим Саньке и Фене и весело подмигнул:
      - Вот вам, Коншаки, и новая мамка. Прошу любить и жаловать. Живите по-хорошему, уважительно...
      Санька знал Катерину давно. Она работала в колхозе счетоводом. Ростом всего лишь отцу по плечо, черноглазая, подвижная, она ничем не напоминала рослую, медлительную покойницу мать.
      "Какая же это мамка! - с пренебрежением подумал Санька. - Ей бы с нами в лапту играть".
      С приходом Катерины от былого запустения, что царило в доме Коншаковых без матери, не осталось и следа. Всюду было вымыто, выскоблено. Появились половички, расшитые скатерти, на окнах - цветы; часто играл патефон, принесенный Катериной. Детям она пошила обновки и зорко следила, чтобы никто из них не ходил в затрапезном виде.
      Феня быстро подружилась с Никиткой, привыкла к новой матери, стала учиться у нее шить на машинке. И только Санька никак не мог свыкнуться с мыслью, что эта маленькая, легкая, с черными озорными глазами женщина должна заменить ему мать. Катерина любила петь с девочками песни, заплетать им косички, рассказывать сказки, не раз ввязывалась играть с детьми в горелки.
      "Веселый двор у Коншаковых", - с улыбкой говорили соседи, с которыми Катерина поладила так же быстро, как и с детьми.
      С Егором Катерина жила душа в душу. Но такая жизнь продолжалась недолго. Началась война, и Егор вместе с другими мужчинами ушел на фронт.
      Немцы все ближе подходили к Стожарам. Женщины, старики и подростки вынуждены были покинуть родной колхоз, уйти в глубокий тыл.
      Через полтора года Стожары были освобождены от немцев, и колхозники вернулись обратно.
      - Вот мы и дома! - сказала Катерина, хотя на месте просторного пятистенного дома Коншаковых торчали лишь обугленные стены. И, заметив, что ребята на все смотрят испуганными глазами и ни на шаг не отходят от нее, она строго прикрикнула: - Это почему за юбку держитесь? А ну, марш на улицу - играйте, бегайте! Жить станем, как жили. Тятьку ждать будем, строиться будем. Не век же война-разлука!
      Когда поставили новую избу, Катерина отыскала сохранившиеся фотографии Егора и все их мелкими гвоздиками приколотила в переднем углу. Берданка Егора - премия от райисполкома - тоже была повешена на стену.
      По всякому случаю Катерина вспоминала Егора. Ребятишки не должны плакать от таких пустяков, как ушибленная нога или порезанный палец, потому что отцу "там" больнее во сто крат; старшие не смеют обижать маленького Никитку, потому что, когда отец вернется, он все узнает и крепко накажет обидчика.
      По вечерам Катерина собирала детей в круг.
      - А что-то сейчас наш отец делает? - спрашивала она и певучим голосом, точно сказку, начинала рассказывать о похождениях бравого солдата Егора Коншакова.
      Похождения эти всегда были необыкновенны, при всех встречах с врагом Егор проявлял силу и храбрость удивительные.
      Ребята могли слушать мать без конца, хотя Санька и обнаруживал, что не все ладно в ее рассказах.
      Отец был кавалерист, старший сержант, а по словам матери выходило, что он командовал тысячами людей и умел не только рубить шашкой, но и бил врагов из пулемета и пушки, давил их гусеницами танка, забрасывал бомбами с самолета.
      - А тятька у нас кто? - снисходительно посмеиваясь, спрашивал Санька. - Майор?.. Полковник? А может быть, генерал?
      - Ты, умник, помалкивай, другим не мешай слушать, - отвечала Катерина. - Хорош сынок, коль не верит, что батька до генерала сможет дойти.
      Сейчас ребята не успели еще ничего прибрать, а Катерина уже перешагнула через порог и ахнула от изумления - такой беспорядок стоял в избе.
      - Коншаки! Разбойники! - только и нашлась она сказать.
      - Тетя Катя, - виновато поднялась Маша, - вы не очень сердитесь... Мы тут зерно ищем.
      - Какое зерно?
      - Ну, то самое, что Егор Платоныч вырастил... из трех колосков. Нам Андрей Иваныч в письме про него написал.
      - Учитель?! В письме?! - Катерина недоверчиво посмотрела на Машу. Да он же без вести пропал... второй год скоро.
      - А теперь объявился... он в госпитале, Андрей Иваныч... Только вот не пишет, куда раненный.
      Маша показала Катерине письмо и семена клевера.
      Катерина отошла с письмом к окну, прочла его и подумала о том, что весна начинается совсем неплохо, если такой хороший человек, как Андрей Иваныч, подал голос. На душе стало легче. "Два года не писал... А вот объявился... Значит, и Егор напишет".
      Катерина посмотрела на Саньку и Машу, которые все еще рылись в ящике.
      - А зерно вы напрасно ищете. Нет его у меня. Тут еще до вас заезжал ко мне агроном один, с селекционной станции. Хоть десять зернышек на развод просил подарить. А где их возьмешь!
      - Так где же оно? Расскажите, тетя Катя, - попросила Маша.
      - Что ж там рассказывать, только сердце бередить, - отмахнулась Катерина, но, заметив умоляющие взгляды Маши и Саньки, присела на лавку. - Так уж и быть, слушайте. Может, и на пользу пойдет.
      Как-то пошли мы с отцом по грибы на Старую Пустошь. Ходим, аукаемся, а грибы словно попрятались от нас. И вдруг Егор Платоныч подзывает меня. Подхожу, а он сидит посреди полянки на корточках и радуется: "Смотри, Катерина, какой я пшеничный колос нашел!"
      "Экая, говорю, невидаль - колос. Я думала, ты на грибной курень напал".
      А он опустился на колени и пополз по траве.
      "Ищи, Катерина, ищи! Это же редкая пшеница, старинный сорт. Про нее старики чудеса рассказывают. Не полегает, не осыпается, ни морозов не боится, ни засухи".
      Нашли мы еще два колоска. И правда, крупные они были, тяжелые, я таких отродясь не встречала.
      Собрал Егор Платоныч урожай с трех колосков, посоветовался с Андреем Иванычем, и весной посеяли они зерна в огороде на грядке. Грядка маленькая, со стол, но урожай получился замечательный.
      А перед самой войной засеял отец новым сортом пшеницы уже целую сотку в поле. Но пшеница созреть не успела. Началась война, немец как снег на голову... Пришлось нам уходить из колхоза. Прибежала я на Егорову делянку, хотела хлеб поджечь, а он - зеленый, не горит. Что делать? Давай я его с корнями выдергивать да ногами топтать...
      - Так все и загубила? - привстал Санька.
      - Так и загубила. - Катерина отвернулась к окну.
      - Как же мы теперь Андрею Иванычу напишем? - спросила Маша.
      - Что правду скрывать!.. Как было, так и отпишите. - Катерина вздохнула и принялась за уборку избы. Потом поглядела на Саньку, который просматривал какую-то тетрадь. - Чем это ты зачитался?
      - Да вот... в тятькиных вещах нашел. Называется "Мечты-думы". - И Санька протянул матери толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете.
      Катерина полистала ее.
      Это была заветная Егорова тетрадочка, куда тот заносил разные планы, наблюдения, расчеты, все свои "мечты-думы", как он любил выражаться.
      Был тут план и орошения огородов, и осушки Дальнего болота, и постройки электростанции на реке.
      - Смотри, смотри... и про Старую Пустошь все расписано, - сказала Катерина. - Чисто как в наставлении: и какая там почва, и каких она удобрений требует... Вот кстати твоя находка, Саня... А я-то гадаю, где отцова тетрадка затерялась. Обязательно колхозницам зачитаю.
      Санька посмотрел на Машу и придвинулся к матери:
      - Ты и нас в бригаду запиши. Мы тоже с тобой хотим работать.
      - Кто это?
      - Я вот, Степа... Маша еще...
      - А школа? - Катерина подняла голову от тетради.
      - Чего там школа, - запнулся Саня, - не маленькие! И пахать сможем, и полоть... Лену Одинцову с подругами приняла. А мы им вот нистолечко по работе не уступим.
      - Да что ты, право... - нахмурилась Катерина. - Будет время наработаетесь, земли на ваш век хватит. А пока учиться надо.
      Маша тихонько выскользнула из избы. Санька вышел за ней следом.
      - Говорила я - не запишет. Не так ты разговор начал, - упрекнула его Маша.
      - Я напрямик люблю.
      - По-другому надо... Так, мол, и так, желаем помогать взрослым. В свободное, конечно, время, после уроков... Знаешь, Саня, пойдем завтра к Татьяне Родионовне. Она поймет.
      - Пойдем, пожалуй...
      - Только, чур, я первая говорить буду. А то ты опять раз-раз - и все испортишь.
      - Ты - говорить, а я - пеньком стоять! - обиделся Санька.
      - Ну, где надо, головой кивнешь, словечко вставишь...
      - Ладно... там видно будет, - согласился Санька.
      Они расстались.
      Маша побежала домой, Санька вернулся в избу.
      У стола сидела грузная, одутловатая Евдокия Девяткина, соседка Коншаковых. Она доводилась Егору Платонычу дальней родственницей, считала своим долгом присматривать за семьей Коншаковых, любила поучать Катерину и ее ребят.
      - Слышала я про твои дела, слышала. Высоко взлетаешь, - говорила сейчас Евдокия. - Только опасаюсь, Катюша... В хлеборобах ты ходишь без году неделю, в помощники тебе дали малолеток зеленых... Как бы конфуза не вышло. Сидела бы ты, как при Егоре Платоныче, счетоводом в конторе спокойно и подручно.
      - Да что ты! - вспыхнула Катерина. - Настоящие-то хлеборобы знаешь чем заняты? Чертополох выпалывают с родной земли. Кому же, как не нам, хлебом их сейчас кормить!
      - Это я так, к слову пришлось, - замялась Евдокия и долго еще сидела в избе, рассказывая Катерине о своих болезнях и недомоганиях.
      Глава 4. "ХОЗЯЙСТВО ВЕКШИНА"
      На другой день после школы Маша с Санькой направились в контору колхоза.
      Контора стояла на бойком углу проулка, где полевая дорога вливалась в большак, и, как большинство домов в Стожарах, была еще не достроена.
      Всюду лежали смолистая щепа, желтые кольца стружек, груды бурых сырых опилок. Кровельщики, сбросив с крыш лохматую, взъерошенную солому, заменяли ее легкой белой дранью.
      Маша с Санькой вошли в контору. Просторное, как рига, помещение было еще свободно от перегородок и пахло смолой и хвоей. Блестели потолки и стены, поскрипывали свеженастланные половицы.
      В конторе было шумно и оживленно.
      Председательница колхоза, приземистая, крупнолицая Татьяна Родионовна Парфенова, спустив с головы платок, наклонилась над столом и вместе с бригадиром рассматривала план колхозных угодий.
      - Смотри, Маша, - шепнул Санька: - она же совсем старая, Родионовна. И волосы седые.
      - Она не старая. Она моей мамке ровесница, им на сорок седьмой побежало. Только Родионовна состарилась рано. Думаешь, легко это в председателях ходить! Мамка говорит: Родионовна - как око недреманное.
      - Какое? - не понял Санька.
      - Ну, спит, значит, мало, сутки ей коротки. Днем она то в поле, то на скотном дворе, а ночью в конторе - наряды готовит, планы составляет. Тут поседеешь...
      Вскоре бригадиры ушли, и Татьяна Родионовна заметила Саньку и Машу:
      - Ко мне, ребятишки?
      - К вам, Татьяна Родионовна, - выступила вперед Маша: - нам об одном деле поговорить нужно.
      - Да... о деле, - поддержал ее Санька.
      - Ну что ж, давайте! - Татьяна Родионовна чуть заметно улыбнулась. А может, я уже знаю, о чем разговор будет? В бригаду к Катерине вас записать? Так ведь?
      - Так, - согласился Санька и переглянулся с Машей. - А почему вы знаете?
      В горле у него пересохло, и слова, которые он, несмотря на Машин запрет, все же приготовил, сразу забылись.
      Он ждал, что Татьяна Родионовна сейчас засмеется и отошлет их домой готовить уроки.
      Но председательница не засмеялась. Она только покачала головой и задумалась.
      - Вдвоем, значит, прибежали. О себе тревожитесь. О других не подумали. А вы, по-моему, пионеры.
      - Пионеры, Татьяна Родионовна, - кивнула Маша.
      - А где же ваше друг за дружку? Мне тут от ребят отбоя не стало. Весна, что ли, на вас так действует... Вчера Степа Карасев с Алешей Семушкиным пришли - ставь их в пахари, и все тут. Третьего дня еще двое заявились - тоже желают в поле работать. Теперь вы с Саней... А почему бы вам всем вместе не собраться?
      - Мы соберемся, - встрепенулась Маша. - А тогда вы нас обязательно к бригаде припишете?
      Не успела Татьяна Родионовна ответить, как в правление вбежала невысокая крепкая девушка с широким обветренным лицом. Это была Лена Одинцова. Она торопливо объяснила Татьяне Родионовне, что дед Векшин ни в какую не хочет отпускать девчат к Катерине Коншаковой, бранится на чем свет стоит и сейчас явится сюда собственной персоной.
      И верно, через несколько минут, сердито постукивая можжевеловой клюшкой, вошел в контору высокий худощавый старик.
      Татьяна Родионовна поднялась ему навстречу.
      До войны Захар Митрич был известен в Стожарах как опытный огородник и садовод. Выращенные им сорта стожаровского лука и огурцов славились на всю область.
      Немцы причинили много зла опытному участку при колхозной хате-лаборатории: разрушили парники, погубили плодовые деревья.
      После того как Захар Митрич вернулся из партизанского отряда обратно в Стожары, он жадно принялся за работу. Выходил с косарями на луг, выезжал на пашню, но обострившийся застарелый ревматизм все чаще заставлял его отлеживаться в постели или бродить в обгорелых подшитых валенках около дома.
      Видя, как Захар Митрич томится без дела, Татьяна Родионовна предложила ему место сторожа при колхозной конторе. Старик отказался и вызвался поработать на запущенном опытном участке.