Дэйву Тейту посвящается
 

 

 

 

 
      Это произошло в окруженном пустыней Кварцхасаате, месте, куда стремятся многие караваны, но достигают которого лишь единицы. Элрик, наследственный император Мелнибонэ, последний в десятитысячелетней династии, способный с помощью колдовских знаний вызвать к жизни запредельные силы, лежал, готовясь принять смерть. Снадобья и травы, которые обычно поддерживали в нем жизнь, закончились в последние дни его долгого пути по южной оконечности Вздыхающей пустыни, и он не смог найти замены для них в этом городе-крепости, который был больше знаменит своими сокровищами, чем благами жизни.
      Принц-альбинос медленно, вяло протянул свои пальцы к свету, обнажив кровавого цвета камень на кольце Королей, последнем символе его древних обязанностей. Потом он уронил руку. Наверное, у него мелькнула надежда, что Акториос вдохнет в него жизнь. Но камень был бесполезен, пока у Элрика не хватало энергии повелевать скрытыми в нем силами. И потом, у него не было особого желания вызывать сюда демонов. Он по собственной глупости попал в Кварцхасаат; ему не за что было мстить жителям этого города.
      Хотя у них-то были причины ненавидеть его; правда, жители пустынного города не подозревали о его истинном происхождении.
      Когда-то Кварцхасаат властвовал над землей, обильной реками и прекрасными долинами, его леса зеленели, его поля приносили богатые урожаи. Но все это было более двух тысяч лет назад, до того как колдовство, неосторожно использованное Кварцхасаатом в войне против Мелнибонэ, не стало грозить Имрриру. Кварцхасаат потерпел поражение на двух фронтах. Он был поглощен огромными массами песка, которые нахлынули на него как прилив, оставив только столицу с ее традициями, которые со временем стали главной причиной ее продолжающегося существования.
      Поскольку Кварцхасаат всегда стоял на этом месте, его граждане полагали, что он должен сохраниться любой ценой. Хотя город жил без цели или смысла, его власти все же чувствовали, что обязаны продлевать существование города всеми средствами, какие были в их распоряжении. Четырнадцать раз вражеские армии пытались пересечь Вздыхающую пустыню, чтобы поживиться сказочными сокровищами Кварцхасаата. Четырнадцать раз они становились жертвами пустыни.
      А тем временем основным наваждением города (некоторые сказали бы «основным промыслом») стали коварные интриги между правителями города. Республика, хотя и только по названию, и центр огромной континентальной империи, хотя и полностью покрытой песком, Кварцхасаат находился под управлением Совета Семи, известного под странным названием Шестеро и Еще Один. Этот совет контролировал большую часть городского богатства и большую часть его дел. Прочая городская знать, мужчины и женщины, которые предпочли не служить Семикратии, хотя и имела немалое влияние, но вместе с тем не владела никакими атрибутами власти.
      Как узнал Элрик, одной из таких теневых фигур была Нарфис, баронесса Куваира, которая жила в простой, но прекрасной вилле на южной окраине города. Главным объектом внимания этой особы был ее известный соперник - старый герцог Рал, покровитель лучших художников Кварцхасаата. Его дворец стоял на северных высотах и, несмотря на всю свою показную аляповатость, был довольно красив. Как узнал Элрик, эти двое избирали каждый по три члена совета, тогда как седьмой, всегда безымянный и называемый просто Шестикратор (он и управлял шестеркой), обеспечивал сохранение равновесия, потому что мог своим голосом решать вопрос в пользу то одной, то другой стороны. Многие соперничающие городские фигуры более всего желали получить доступ к уху Шестикратора - даже баронесса Нарфис и герцог Рал.
      Элрика не интересовали закулисные интриги Кварцхасаата, как не интересовали его интриги и в Мелнибонэ, - он прибыл сюда из любопытства и из-за того, что Кварцхасаат был единственным городом на огромной территории, лежащей к северу от безымянных гор, которые разделяют Вздыхающую пустыню и Плачущую пустошь.
      Элрик передвинул свое тощее тело на соломенном тюфяке и подумал не без иронии, что его могут похоронить здесь и никто из местных так никогда и не узнает, что в их земле лежит наследственный правитель самого большого врага Кварцхасаата. Он спрашивал себя: неужели боги припасли для него именно такую судьбу, а те величественные перспективы, которые виделись ему в сонных грезах, всего лишь шутка?
      В спешке и в некотором смятении оставив Филкхар, он сел на первый корабль, уходивший из Расхила. Корабль этот доставил его в Джадмар, где Элрик, отдавая себе отчет в том, что делает, поддался на обман старого илмиорского пьяницы, продавшего ему карту, на которой был нанесен легендарный Танелорн. Как и предчувствовал альбинос, карта оказалась фальшивкой - она увела его далеко от обитаемых мест. Он решил было пересечь горы, чтобы добраться до Карлаака через Плачущую пустошь, но, сверившись со своей собственной картой (более надежным мелнибонийским источником), обнаружил, что гораздо ближе Карлаака находится Кварцхасаат. Направившись на север на полудохлом от голода и жары жеребце, он нашел только высохшие русла рек и истощенные оазисы, потому что в мудрости своей для похода через пустыню выбрал время горячих ветров. Ему не удалось найти сказочный Танелорн, и, казалось, ему уже не удастся добраться и до другого города, который в сказаниях его народа был не менее легендарен.
      Для них это было своеобычно - мелнибонийские хроники демонстрировали только мимолетный интерес к поверженному противнику, - но Элрик помнил, что собственное колдовство Кварцхасаата и стало одной из причин гибели этой империи, хотя и грозило ее врагам-получеловекам. Как ему помнилось, все дело было в неправильной помещенной руне, произнесенной Фофеаном Далсом, герцогом-колдуном, предком ныне живущего герцога Рала, в заклинании, которое должно было привести к потоплению мелнибонийской армии в песке и возникновению вала по границам империи. Элрику еще предстояло узнать, как это происшествие толковалось в сегодняшнем Кварцхасаате. Возможно, они сочинили мифы и легенды, объясняющие поражение города злыми истечениями с острова Драконов.
      Элрик размышлял о том, как собственная одержимость мифом привела его к почти неминуемой гибели.
      «Мои ошибочные расчеты, - сказал он, обратив свои безжизненные малиновые глаза к Акториосу, - говорили, будто у меня есть что-то общее с предками этих людей».
      Милях в сорока от павшего коня Элрика нашел мальчик, искавший камни и драгоценности, что время от времени оказывались на поверхности после песчаных бурь, которые были постоянным явлением в этой части пустыни и в известной мере помогали городу выжить. Этими же бурями объяснялась и удивительная высота великолепных стен Кварцхасаата.
      Будь Элрик в лучшем состоянии, он бы не преминул насладиться монументальной красотой города. Эта красота покоилась на эстетических представлениях, оттачивавшихся столетиями, и отсутствии внешних влияний. Хотя множество неправильной формы зиккуратов и дворцов имели гигантские размеры, в них не было ничего уродливого или вульгарного. Они обладали каким-то воздушным качеством, особенной легкостью стиля, отчего казались (со всеми их цветами: красным - терракоты, поблескивающим серебром - гранита, белым - штукатурки, насыщенными синим и зеленым) словно бы по волшебству сделанными из самого воздуха. Их душистые сады теснились на удивительно сложных террасах, их фонтаны и каналы, питающиеся из глубоких скважин, издавали спокойное журчание и разносили благоуханные ароматы по старинным вымощенным улочкам и широким с высаженными деревьями аллеям. И вся эта влага, которую можно было бы направить на выращивание урожаев, использовалась только для того, чтобы сохранять внешний вид Кварцхасаата таким, каким он был во времена своего имперского величия; при этом вода ценилась больше драгоценностей, ее использование регламентировалось, а похищение строжайше наказывалось по закону.
      В обиталище же Элрика не было и тени великолепия - раскладная кровать, солома на полу из плитняка, единственное высокое окно, простая глиняная кружка и кувшин с небольшим количеством солоноватой воды, за которую он отдал свой последний изумруд. Доступ к бесплатной воде иностранцам был запрещен, а единственная вода, поступающая в продажу, стоила чрезвычайно дорого. Вода Элрика наверняка была украдена из общественного фонтана. Об установленных законом наказаниях за такого рода воровство предпочитали не говорить даже в узком семейном кругу.
      Элрику были нужны редкие травы, чтобы подкрепить его больную кровь, но даже если бы они здесь и продавались, то теперь ему были не по карману, в котором оставалось всего несколько золотых монет. В Карлааке это было бы целым состоянием, но они ничего не стоили в городе, где золото использовали для облицовки водоводов и сточных канав. Походы по улицам выматывали и угнетали Элрика.
      Раз в день мальчик, нашедший Элрика в пустыне и приведший его в эту комнату, посещал альбиноса. Мальчик разглядывал его, словно Элрик был какое-то занятное насекомое или пойманный грызун. Мальчика звали Анай, и хотя он и говорил на всемирном языке, в основу которого был положен мелнибонийский, акцент у него был такой сильный, что нередко Элрик не понимал ни слова.
      Элрик еще раз попытался поднять руку, но она тут же упала. В это утро он смирился с тем неопровержимым фактом, что никогда не увидит свою возлюбленную Симорил и никогда больше не воссядет на Рубиновый трон. Он испытал сожаление, но какое-то отчужденное, словно речь шла не о нем - болезнь странным образом наполняла его сердце ликованием.
      - Я думал продать тебя…
      Элрик, мигая, вглядывался в полумрак комнаты - в тот дальний ее угол, куда не проникало солнце. Он узнал голос, но видел лишь неясный силуэт у двери.
      - … но, похоже, на ярмарке, что будет через неделю, я смогу предложить только твое тело и оставшиеся вещи.
      Это говорил Анай, которого такая перспектива удручала не меньше, чем Элрика.
      - Конечно, ты все еще большая редкость. У тебя лицо, как у наших древних врагов, вот только кожа почему-то белее кости. Я раньше никогда таких не видал.
      - Мне жаль, что я не оправдываю твоих надежд. - Элрик с трудом приподнялся на локте. Он полагал, что было бы неблагоразумно говорить здесь о его истинном происхождении, и представился наемником из Надсокора, города нищих, который был известен тем, что давал приют любому отребью.
      - Я даже было подумал, что ты - волшебник и вознаградишь меня каким-нибудь тайным знанием, с помощью которого я стану богатым и, возможно, войду в Шестерку. А еще я тебя представлял духом пустыни, который наделил бы меня каким-нибудь полезным умением. Но я, похоже, только попусту потратил на тебя воду. Ты всего лишь больной наемник. У тебя что, вообще нет ничего? Ну, например, какой-нибудь безделушки, которая может быть ценной? - Взгляд мальчика остановился на длинном и тонком предмете, завернутом в материю и стоявшем в изголовье кровати Элрика.
      - Это вовсе не сокровище, приятель, - мрачно сообщил мальчику Элрик. - О том, кто им владеет, можно сказать, что он несет проклятие, которое нельзя снять.
      Он улыбнулся, представив себе мальчика, который пытается найти покупателя для Черного Меча. Меч, завернутый в драный кусок плаща, время от времени испускал что-то вроде тихого шепотка, как слабоумный, пытающийся восстановить дар речи.
      - Ведь это оружие, да? - спросил Анай. Его живые голубые глаза казались огромными на тонком загорелом лице.
      - Да, - ответил Элрик. - Это меч.
      - Древний? - Мальчик засунул руку под свой полосатый коричневый халат и поскреб коросту у себя на плече.
      - Точно сказано. - Элрика забавляло происходящее, но даже такой короткий разговор был для него утомителен.
      - И сколько ему лет? - Анай шагнул вперед и теперь был хорошо виден Элрику в лучах солнца. У него был вид существа, идеально приспособившегося обитать среди рыжеватых камней и темного песка Вздыхающей пустыни.
      - Может быть, десять тысяч. - Испуганное выражение на лице мальчика помогло Элрику на мгновение забыть о собственном почти неминуемом близком конце - так, по крайней мере, ему показалось. - А может, и больше.
      - Ну, тогда это огромная редкость! Знатные дамы и господа Кварцхасаата ценят редкости. А среди Шестерки есть любители, которые собирают такие вещи. Например, его честь владетель Унихт Шлура. У него даже есть доспехи илмиорской армии. И каждый из этих доспехов находится на мумифицированном теле настоящего воина. А у госпожи Талит есть коллекция из тысячи военных предметов - и все разные. Позволь мне, господин наемник, взять этот меч, и я найду покупателя. И тогда я поищу тебе твои травы.
      - И тогда я поправлюсь, и ты сможешь выручить за меня хорошую цену, так? - Элрик забавлялся все больше.
      На лице Аная появилось абсолютно невинное выражение.
      - Нет-нет, господин. Тогда ты станешь сильным, и я ничего не смогу с тобой сделать. Я просто возьму с тебя комиссионные за твой первый договор.
      Элрик чувствовал симпатию к мальчику. Он помолчал, собирая силы для следующих слов.
      - Ты полагаешь, что я смогу найти работу здесь, в Кварцхасаате?
      - Конечно же, - ухмыльнулся мальчик. - Ты сможешь стать телохранителем кого-нибудь из Шестерки или кого-нибудь из их приближенных. У тебя очень необычная внешность - возьмут сразу. Я ведь тебе уже говорил, что наши правители - жуткие интриганы и заговорщики.
      - Это обнадеживает. - Элрик перевел дыхание. - Видимо, я смогу жить достойной и полной жизнью здесь, в Кварцхасаате. - Он попытался заглянуть в сверкающие глаза мальчика, но тот отвернул голову, и теперь солнечный свет падал только на часть его тела. - Но, судя по всему, травы, о которых я тебе говорил, растут только в далеком Кване, а это несколько дней пути у подножия Зубчатых Столбов. Я умру еще до того, как самый быстрый скороход пройдет половину пути до Квана. Ты пытаешься утешить меня, мальчик? Или у тебя менее благородные мотивы?
      - Я сказал тебе, господин, где растут эти травы. Но может быть, кто-то уже собрал урожай в Кване и вернулся?
      - Тебе известен такой аптекарь? Но сколько он попросит за столь ценное лекарство? И почему ты не сказал мне об этом раньше?
      - Потому что раньше я об этом не знал. - Анай устроился в относительной прохладе у двери. - После нашего последнего разговора я навел справки. Я простой мальчик, мой господин, а не ученый и, уж конечно, пока еще не прорицатель. Но я умею скрыть свое невежество и подать его как знание. Я, может, и невежественный, мой добрый господин, но вовсе не глупый.
      - Я разделяю это твое мнение о тебе, любезный Анай.
      - Тогда я возьму меч и найду на него покупателя? - Он снова вышел на свет и протянул руку к мечу.
      Элрик откинулся назад, покачал головой и улыбнулся.
      - Я тоже, юный Анай, невежествен. Но в отличие от тебя я, похоже, еще и глуп.
      - Знания дают силу, - сказал Анай. - А став сильным, я, может быть, попаду в окружение баронессы Нарфис. Я мог бы стать капитаном ее стражи. А может, и благородным!
      - Я не сомневаюсь, настанет день и ты будешь гораздо больше, чем то или другое. - Элрик вдохнул застоявшийся воздух. Тело его затряслось, легкие словно обожгло огнем. - Поступай, как знаешь, хотя я и сомневаюсь, что Буревестник подчинится тебе.
      - Так я могу попробовать?
      - Попробуй. - Превозмогая боль, Элрик дергаными движениями переместился на край кровати и освободил от тряпья огромный меч.
      Буревестник определенно являл собой неземное оружие. Испещренный рунами, сверкающий черный клинок его был украшен древней и тонкой резьбой - то таинственным и непонятным рисунком, то изображениями драконов и демонов, сошедшихся в схватке.
      Мальчик открыл рот и отпрянул, словно жалея о том, что предложил такую сделку.
      - Он живой?
      Элрик смотрел на свой меч со смешанным чувством - отвращением и чем-то родственным чувственной любви.
      - Некоторые сказали бы, что он наделен разумом и волей. Другие - что это демон в чужом обличье. Некоторые считают, что в нем обитают души всех смертных, преданных проклятию, и не находят оттуда выхода, как когда-то не нашел выхода огромный дракон, обитающий в другой рукояти - не в той, что сейчас на этом мече. - К собственной едва ощутимой досаде, он вдруг понял, что получает удовольствие от растущего изумления мальчика. - Разве тебе никогда раньше не приходилось видеть творение Хаоса, мастер Анай? Или того, кто обручен с подобной вещью? Возможно, ее раба? - Он окунул свою длинную белую руку в грязную воду и, поднеся ее ко рту, смочил губы. Его красные глаза поблескивали, как гаснущие угли. - Во время моих странствий я слышал разговоры о том, что этим мечом когда-то сражался сам Ариох - он рассекал им стены между мирами. Другие, умирая от удара этим мечом, называют его живым существом. Есть теория, которая утверждает, что он единственный представитель целого народа, живущий в нашем измерении. Но если он пожелает, то может призвать к себе миллионы братьев. Ты слышишь, как он говорит, мастер Анай? Понравится ли этот голос случайному покупателю на рынке, очарует ли его? - С бледных губ сорвался звук, который нельзя было назвать смехом, но в нем явно слышалась какая-то ирония отчаяния.
      Анай поспешно вернулся на солнечный свет. Он откашлялся.
      - Ты сказал, что у него есть имя?
      - Я называл этот меч Буревестник, но народы Молодых королевств иногда называют его иначе - и не только меч, но и меня. Это имя Похититель Душ. Он и вправду выпил немало душ.
      - Ты - похититель снов! - Анай не мог оторвать глаз от клинка. - Почему ты никому не служишь?
      - Я не знаю условий и не знаю, кто наймет «похитителя снов». - Элрик посмотрел на мальчика в ожидании дальнейших объяснений.
      Но взор мальчика был прикован к мечу.
      - А мою душу он выпьет?
      - Если я захочу. Чтобы в мою кровь вернулась жизнь, мне нужно только позволить Буревестнику убить тебя и, может, еще нескольких, и тогда он передаст мне свою энергию. И тогда я, несомненно, смог бы найти коня и уехать отсюда. Возможно, в Кван.
      И теперь голос Черного Меча стал громче, словно тот одобрял слова Элрика.
      - О, Гамек Идианит! - Анай поднялся на ноги, готовый, если будет нужно, улизнуть в любой момент. - Это похоже на легенду о стенах Масс'абуна. Говорят, что те, кто повинен в нашей изоляции, владели такими мечами. Да, у их вождей были точно такие мечи. Об этом рассказывают учителя в школах. Я ходил в школу. Ах, какие страшные истории! - Мальчик нахмурился.
      Элрик испытал угрызения совести - не нужно было пугать парнишку.
      - Мой юный Анай, я не принадлежу к тем, кто сохраняет свою жизнь за счет людей, не причинивших им никакого вреда. Частично поэтому я и попал в нынешнюю свою переделку. Ты спас мою жизнь, дитя. Я ни за что не убью тебя.
      - О господин, ты человек опасный! - Мальчик в испуге сказал это на языке еще более древнем, чем мелнибонийский, и Элрик узнал его, поскольку изучал как подспорье в своих исследованиях.
      - Откуда ты знаешь этот язык - опиш? Испуганное выражение на лице мальчика сменилось удивленным.
      - Его здесь, в Кварцхасаате, называют уличным брехом. Тайный язык воров. Но я думаю, на нем говорят в Надсокоре.
      - Да, это так. В Надсокоре говорят на нем. - Элрика снова заинтриговал этот незначительный поворот событий. Он потянулся к мальчику, чтобы успокоить его.
      Увидев это движение, Анай дернул головой и произвел горловой звук. Попытка Элрика приободрить мальчика явно не увенчалась успехом. Не сказав больше ни слова, Анай покинул комнату - его босые ноги быстро зашлепали по коридору, а потом растворились в звуке улицы.
      Элрик, решив, что Анай исчез навсегда, ощутил приступ грусти. Теперь он жалел только об одном - что он никогда не воссоединится с Симорил и не вернется в Мелнибонэ, чтобы сдержать свое обещание и жениться на ней. Он понял, что владение Рубиновым троном никогда не привлекало его, но еще он знал, что править Мелнибонэ - его долг. Может быть, он специально выбрал себе такую судьбу, чтобы избежать этой ответственности.
      Элрик знал, что хотя его кровь и испорчена странной болезнью, это кровь его предков, и отказаться от того, что принадлежало ему по праву рождения, было нелегко. Он надеялся, что своим правлением сумеет превратить Мелнибонэ из эгоистичного, жестокого и упаднического обломка презираемой всеми империи в обновленную державу. Державу, способную принести мир и справедливость всей вселенной, представив пример просвещенности, которому к своему благу смогут последовать другие.
      Он легко бы расстался с Черным Мечом за возможность вернуться к Симорил. Но про себя он знал, что это невыполнимо. Черный Меч был не только его средством добывания хлеба насущного и защиты от врагов. Владея Черным Мечом, он становился заложником обязательств его предков перед Хаосом, а он не мог себе представить, чтобы Владыка Ариох позволил ему пренебречь этими обязательствами. Каждый раз, когда он начинал задумываться об этих вещах, об этих намеках на более высокую судьбу, его мысли путались, а потому он предпочитал не вдаваться в эти вопросы.
      «Что ж, может быть, совершив грех или умерев, я разорву эти обязательства и обману старых скверных друзей Мелнибонэ».
      Его дыхание становилось все реже, и легкие уже не так обжигало. Напротив, он ощутил в них прохладу. Он попытался было встать и добраться до грубого деревянного стола, на котором лежали его скудные припасы. Но кровь так медленно двигалась в его жилах, что он смог только поднять голову и издалека посмотреть на черствый хлеб и вино со вкусом уксуса, на сморщенные куски засохшего мяса, о происхождении которого он счел за лучшее не думать. Он не мог подняться. Он не мог заставить себя пошевелиться. Он принял свою близкую смерть если не хладнокровно, то по крайней мере с известным достоинством. Погружаясь в усталое небытие, он вспомнил о своем решении покинуть Мелнибонэ, о тревоге своей кузины Симорил, о тайном блеске в глазах своего честолюбивого кузена Йиркуна, об обещании, которое он дал Ракхиру, воину-жрецу из Фума, отправившемуся на поиски Танелорна.
      Интересно, спрашивал себя Элрик, оказались ли поиски Ракхира Красного Лучника более успешными или он упокоился где-нибудь в другой части огромной пустыни и его алые одеяния истрепал этот вечно дышащий ветер, а его плоть иссохла на костях. Элрик всей душой надеялся, что Ракхиру удалось найти мифический город и тот покой, что обещали его стены. Потом он почувствовал, как растет его тоска по Симорил, и ему показалось, что он плачет.
      Некоторое время назад он подумывал - не вызвать ли ему Ариоха, его покровителя, Герцога Хаоса, чтобы тот спас его, но эта мысль вызывала в его душе глубокий протест. Он опасался, что, воспользовавшись помощью Ариоха еще раз, потеряет больше, чем жизнь. Каждый раз, когда этот могущественный дух помогал ему, еще больше укреплялось их соглашение, сколь очевидное, столь и загадочное. Впрочем, все эти его внутренние борения не имели никакого практического значения. В последнее время Ариох демонстрировал все большее нежелание приходить к нему на помощь. Возможно, Йиркун во всех смыслах подменил его, Элрика…
      Эта мысль вернула Элрика к его боли, к его тоске по Симорил. Он снова попытался подняться. Положение солнца на небе изменилось. Ему показалось, что он видит перед собой Симорил. Потом она превратилась в одно из воплощений Ариоха. Неужели Герцог Хаоса даже сейчас играет с ним?
      Элрик перевел свой взгляд на меч, который словно бы шевельнулся в своей шелковой тряпке и прошептал какое-то предупреждение, а возможно, угрозу.
      Элрик медленно отвернул голову.
      - Симорил? - Он уставился на столб света, льющегося в комнату из окна, перевел взгляд на необъятное небо пустыни. Теперь ему показалось, что он видит в нем какие-то фигуры, тени, имевшие очертания то ли людей, то ли зверей, то ли демонов. Очертания эти становились все отчетливее и стали напоминать его друзей. Он снова увидел Симорил. В отчаянии Элрик простонал: «Моя любовь».
      Он увидел Ракхира, Дивима Твара, даже Йиркуна. Он звал их всех.
      Услышав звуки собственного надтреснутого голоса, он понял, что бредит, что оставшаяся в нем энергия рассеивается в фантазиях, что его тело исчерпало свои силы и смерть близка.
      Элрик прикоснулся к своему лбу, почувствовал капли пота на нем. Он подумал, сколько могла бы стоить каждая капелька на открытом рынке. Ему эта мысль показалась забавной. Сможет ли он выделить столько пота, чтобы хватило купить ему воды или хотя бы немного вина? А может, такая вот выработка влаги противоречила странным водным законам Кварцхасаата?
      Он снова скользнул взглядом по столбу света, и ему показалось, что он увидел людей, вероятно городские стражники пришли обследовать его обиталище и проверить, есть ли у него лицензия на производство пота.
      Потом ему показалось, что ветер пустыни, который всегда был где-то рядом, проскользнул в комнату, принеся с собой небольшую компанию элементалей, возможно, ту группу, которая доставит его в конечный пункт его пути. Он испытал облегчение. Он улыбнулся. У него было несколько причин радоваться тому, что его борьба подходит к концу. Может быть, он скоро воссоединится с Симорил.
      Скоро? Какое значение имеет время в царстве, где нет ни начала, ни конца? Может, он должен дождаться вечности, прежде чем воссоединиться с Симорил? Или просто мимолетного мгновения? Или он никогда не увидит ее? Может быть, впереди у него теперь только ничто, пустота? Или его душа вселится в какое-нибудь другое тело, возможно, такое же больное, как нынешнее, и ему снова придется решать нерешаемые задачи, снова оказаться один на один перед страшными нравственными и физическими проблемами, которые преследовали его с того самого дня, как кончилась его юность?
      Разум Элрика уносился все дальше и дальше от логических рассуждений - так тонущая мышь, которую уносит все дальше и дальше от берега, перед концом, несущим забвение, начинает бороться еще отчаяннее. Он усмехнулся, он пролил слезу. Он бредил и иногда засыпал, а жизнь тем временем уходила из него вместе с парами, поднимающимися над его странной костяного цвета телесной плотью. Любой посторонний увидел бы в нем какое-то уродливое больное животное, никак не принадлежащее к роду человеческому, агонизирующее перед смертью на грубом ложе.
      Наступила темнота, а с ней пришли люди из его прошлого. Он снова увидел волшебников, учивших его искусству колдовства. Он увидел свою странную мать, которую никогда не знал, и не менее странного отца. Он увидел жестоких друзей своего детства, от которых он понемногу отвращался после всех изощренных и жутких развлечений Мелнибонэ. Он увидел пещеры, тайные места острова Драконов, стройные башни и нарочито замысловатые дворцы его получеловеческого народа, чьи предки лишь отчасти принадлежали этому миру и возникли как красивые чудовища, чтобы побеждать и властвовать. А потом ими овладела невыносимая усталость, которая теперь стала ему куда понятнее, и они пришли к упадку и погрузились в самосозерцание и мрачные фантазии. Он закричал, потому что перед его мысленным взором предстала Симорил - ее тело, бессильное, как и его собственное, а на нем, кривясь в жутком сладострастии, творил самые грязные мерзости Йиркун. И тогда он опять захотел жить, вернуться в Мелнибонэ, спасти ту, которую он любил так сильно, что и себе не мог признаться в силе своей страсти. Но это было не в его силах. Он знал (теперь его фантазии закончились, и он видел через окно только темно-синее небо), что скоро умрет и никто не сможет спасти ту, жениться на которой он поклялся когда-то.
      К утру бред прошел, и Элрик понял, что от смерти его отделяют один-два часа. Он открыл затуманенные глаза, увидел столб света - теперь мягкий и золотой, не такой яркий и прямой, как вчера, а отраженный от сверкающих стен дворца, рядом с которым стояла его лачуга. Внезапно почувствовав что-то холодное на своих потрескавшихся губах, он дернул головой и попытался дотянуться до своего меча, так как ему показалось, что к нему приставили клинок - возможно, с намерением перерезать ему горло.
      - Буревестник…
      Голос Элрика был едва слышен, а рука - так слаба, что он не смог поднять ее, не говоря уже о том, чтобы удержать шепчущий меч. Он закашлялся и тут понял, что ему в рот вливают какую-то влагу. Это была не та грязноватая дрянь, которую он купил на свой последний изумруд, а что-то свежее и чистое. Он пил, изо всех сил пытаясь разглядеть, что перед ним, и наконец увидел блеск серебра, золотистую мягкую руку, изысканную парчу, насмешливое лицо, незнакомое ему.