Пролог

— Да откроешься ты наконец или нет! — в сердцах воскликнула Эрика, тщетно пытаясь повернуть ключ в дверях собственной квартиры. То ли нервы совсем сдали, то ли с замком что-то случилось. «Надо успокоиться», — подумала она, — а то так недолго вообще ключ сломать. И ведь вроде не пила, а в голове полный туман». И зачем она пошла на эту выставку? Скучные работы, стандартная тусовка, все прошло по хорошо знакомому сценарию. Как и сотни подобных мероприятий.

Эрика весь вечер чувствовала себя неуютно, ее не покидало чувство вины за то, что не послушала мужа и не осталась с ним. Несколько раз она пыталась позвонить домой, но никто не отвечал. «Наверное, уснул», — подумала она. Но все равно не могла успокоиться. Она не дождалась закрытия выставки и поехала домой, даже ни с кем не попрощавшись. Гнала машину на бешеной скорости, чудом избегая столкновений с другими автомобилями. Заходя в подъезд своего дома, она вдруг почувствовала, что сердце ее бьется, как будто перед прыжком в пропасть. Эрика остановилась перед ступеньками, держась за перила и тщетно пытаясь успокоиться. И сейчас, уже у двери, сердце колотилось, как бешеное.

Ключ наконец поддался ее усилию, и дверь отворилась. Первым, что ее поразило, была необычная тишина в доме. «Наверное, действительно уснул или ушел куда-нибудь», — подумала Эрика, пытаясь отогнать безотчетную тревогу. Войдя в гостиную, она увидела мужа лежащим ничком на ковре в странной, неестественной позе. Нагнувшись, Эрика заглянула ему в лицо и застыла как вкопанная. Лицо его было перекошено, словно скрученное невероятной болью. Он не шевелился. И не дышал.

Эрика попыталась сделать ему искусственное дыхание и массаж сердца, но это не помогло. Она бросилась к телефону, но не дошла, почувствовав внезапно накативший приступ тошноты. От страха и ужаса. Эрика прислонилась к стене, прикрыв рот руками и прерывисто дыша. Ей хотелось кричать, но горло сдавило спазмом. Он был мертв. Ее муж мертв. Жуткая реальность медленно доходила до нее, застилая сознание черной мглой. Потолок покачнулся, и она медленно сползла по стенке, теряя сознание…

Вскрытие показало обширный инфаркт миокарда, тот самый редчайший случай спазма сосудов, который случается у молодых людей на фоне стресса или других до конца не выясненных причин. Патологоанатом, производивший вскрытие, был бесстрастен, он по роду своей работы привык видеть смерть и горе родственников, и не давал воли эмоциям.

— Скажите, а… а если бы ему сразу, как только начался приступ, оказали необходимую помощь, он… он бы выжил? — запинаясь, спросила его Эрика.

— Трудно сказать, область поражения достаточна обширна, я не берусь делать какие-либо предположения в такой ситуации. — Патологоанатом с любопытством оглядел красивую, хорошо одетую молодую женщину, которая была бледна как полотно, но глаза ее оставались сухими, никаких признаков слез не наблюдалось. «Крепкие нервы», — подумал он, — другая бы на ее месте билась тут в истерике, а эта ничем не выдает своих чувств. А ведь раз спросила, значит, не было ее рядом, потому и помощь не оказал никто. Нелегко ей будет нести такой крест. Но я-то ничем помочь не могу».

Пожалуй, в этой ситуации Эрике уже никто не смог бы помочь. Если и можно было помочь, то делать это надо было много раньше, когда сосуд был пуст, и его можно было наполнить не разрушающей его жидкостью, а чем-то более стоящим…

Глава 1

Разве мог кто-нибудь предположить, что замужество Эрики, столь тщательно взвешенный и продуманный шаг, может закончиться так ужасно? Шагает человек по жизни уверенной бодрой походкой, не зная ни в чем отказа, препятствий, трудностей, и вдруг на голову с грохотом падает кирпич, меняя все устоявшиеся ценности и взгляды.

Впрочем, нельзя сказать, что все было так уж безмятежно до этого черного дня. Были, были уже тревожные звоночки и до этого. Но разве кто-нибудь хотел их услышать?

Если вернуться на несколько шагов назад, пытаясь отыскать первый камешек, заложенный в построение замужества Эрики, то, пожалуй, на сцену выплывет тот самый день, когда Луиза Иннокентьевна, мама Эрики, впервые задумалась о том, что их дочь слишком избалована и совершенно не приспособлена к жизни. А началось все с обычного вечера в конце трудового дня…

— Ну что за день, сплошные неприятности! — проворчала Эрика, придя домой после работы. Отшвырнула сумку и улеглась на диван, всем своим видом демонстрируя усталость и плохое настроение. — Больных невпроворот, и при этом сплошные сложные случаи. И попробуй ошибиться, так называемые коллеги разнесут это по всем инстанциям! Никто не похвалит лишний раз за правильный диагноз, зато, если ошибешься хоть в одной мелочи, все тут как тут, чтобы поехидничать!

— Такова работа врача, милая. Не нравится ответственность, надо было идти работать в другую сферу. — Мама взглянула на нее с тревогой. Она давно стала замечать, что Эрика частенько пребывает в раздраженном настроении, ее перестала радовать жизнь, как это было раньше, она уже не искрилась жизнелюбием и во всем искала недостатки, и это их с отцом беспокоило. С одной стороны, они радовались, что она не бросила работу, как они опасались поначалу, но с другой стороны, было видно, что дочь не удовлетворена своей жизнью.

Еще ее тревожило то раздражение, с которым Эрика переносит любые мало-мальские неприятности на работе. До начала трудовой деятельности Эрика практически не встречала никаких ощутимых препятствий в своей жизни. Не считая неприятности с другом их семьи. Но об этом инциденте вспоминать было не принято. Закончив медицинскую академию, она, не без помощи отца, конечно, устроилась врачом-диагностом на ультразвук в крупном центре. Коллектив центра был совершенно нормальным, со своими правилами выживания, так было везде и всегда, но Эрика воспринимала это абсолютно неадекватно, ей все время казалось, что все настроены против нее, строят заговоры и желают ей самого плохого. На самом деле это были обычные склоки и мелочи жизни, встречающиеся в любом коллективе, где дорого место под солнцем. Эрика просто не была к этому готова.

— Ну и брошу к черту эту работу! — в сердцах бросила Эрика в ответ на реплику матери. — Уйду на фирму торговать оборудованием, заработаю кучу денег, и не надо будет дрожать над каждым миллиметром какой-нибудь там почечной ткани.

— Разве тебе не нравится твоя работа?

— Да в том-то и дело, что нравится, не нравилась — давно бы уже все бросила. Но коллектив у нас — это же не коллеги, а серпентарий какой-то! Так и норовят ужалить, так и норовят! Так и ждут, когда же другой споткнется. Сразу готовы затоптать.

— Ты изматываешь себя, дорогая. Ты хочешь совместить и работу, и постоянные вечеринки за полночь, но это отражается на твоем здоровье, и прежде всего на твоей нервной системе! — осторожно сказала Луиза Иннокентьевна. — По-моему, тебе пора уже подумать о своей жизни серьезно. Ты хорошо справляешься с работой, твой директор говорил нам, что у тебя вполне получается, но пора бы уже подумать и о создании семьи. Ты так не считаешь? Материально мы тебя сможем поддерживать всегда, но тебе ведь нужно мужское плечо, как и любой нормальной женщине, не так ли?

— А я что, не думаю об этом, по-твоему? — Эрика лежала на диване и устало смотрела в потолок. — Я что, сижу взаперти и ни с кем не встречаюсь? Да я даже с вашими протеже дебильными не отказываюсь встречаться, а результат все тот же. Мне уже самой все это надоело. О-сто-чер-те-ло! Все как будто сговорились выводить меня из себя чем-нибудь. Обязательно что-нибудь эдакое да выкинут, чтобы я больше никогда не захотела их видеть. Такое впечатление, что вокруг сборище идиотов. Нет, ну, мам, я не утрирую, ну ты бы сама никогда не согласилась с такими даже поужинать.

— Ну не может же быть так, что все плохие вокруг тебя, дочка. Просто надо уметь разглядеть в человеке хорошее, что-то особенное, а ты не хочешь этого делать, отвергаешь сразу — и все тут. Точка.

— Мама, не трави душу, и так тошно. Сама я все это прекрасно знаю. Но поделать ничего не могу. Изменить себя не могу. Такая я вот у тебя бяка выросла. — Эрика поднялась с дивана и подошла к матери, обняв ее, как в детстве. — Раньше надо было меня воспитывать, мам. Теперь я уже большая девочка.

— Ой, не зарекайся. Жизнь порой так меняет людей, что и предположить невозможно. Хотя лучше будет, если тебя это минует. Потому что обычно это происходит через потери и неудачи. Счастье не заставляет людей меняться. Зачем меняться, когда и так все хорошо? Поэтому уж лучше не меняйся!

— Да уж, перспектива сломаться под влиянием неприятностей мне не кажется привлекательной!

— Может, тебе временно отдохнуть от работы? Давай мы пошлем тебя за границу, подумай, куда ты хочешь? Отвлечешься от всего, что тебе так надоело, да и свежие впечатления никогда не повредят.

— Да что, я там не была, что ли, — отмахнулась Эрика. Затем она задумалась ненадолго. — Хотя, может, на недельку стоит смотаться. Я подумаю, мам.

Эрика заперлась у себя в комнате, залившись слезами. На кого она злилась, было совершенно непонятно. Жизнь раскладывала перед ней только самые лучшие карты, но она, казалось, совершенно не ориентировалась в них. Судьба всегда была к Эрике благосклонна. Мало того что родилась она в обеспеченной и известной семье (отец, Евгений Анатольевич, занимал высокий пост в правительстве и владел довольно крупным бизнесом, мать, Луиза Иннокентьевна, не работала, но вела насыщенную светскую жизнь и принимала активное участие в организации различных мероприятий в сфере моды и дизайна), Эрике еще достались от природы хорошенькое личико и в придачу очень даже неплохие мозги. Вдобавок к этому она получила от родителей редкое имя, выделяющее ее в любом коллективе с первого же момента. Роскошные волнистые волосы с каштаново-солнечным отливом в сочетании с зелеными глазами, которые становились серыми, когда настроение ее менялось в сторону бури, придавали ей вид маленькой колдуньи, которая шла по жизни, не встречая преград на своем пути и не сомневаясь, что любое ее желание будет исполнено и без применения колдовских чар.

Так было с самого раннего детства, когда не оставалось вокруг ни одной души, не поддавшейся ее очарованию. Лет до пяти за ней смотрела няня, вышколенная строгой бабушкой и боявшаяся сказать слово поперек маленькой принцессе. В те времена отец Эрики, Евгений Анатольевич Лазарев, еще не занимал высокий пост и не владел такими капиталами, как сейчас, но зато ее дедушка с бабушкой по линии матери были из старинного рода, отпрыски которого не потеряли практически ничего даже после революции и умудрились неплохо устроиться и при советской власти. Выдав замуж дочь, они настояли на том, чтобы молодые первое время жили с ними, так как дом был большой, места хватало, была прислуга и финансовое положение их было, естественно, намного лучше, чем у молодого зятя. Так они и жили все вместе, пока не пристроили зятя в хорошее место, откуда и началась его успешная карьера, пережившая с помощью связей тестя все неспокойные политические времена, включая перестройку. Но до их ухода в отдельную квартиру (из которой они позже, после кончины бабушки и дедушки, опять переехали в усадьбу родителей) за маленькой Эрикой присматривала няня, строго следовавшая инструкциям бабушки во всем, что касалось воспитания наследницы. Когда девочке исполнилось пять лет, мама ее, Луиза Иннокентьевна, заволновалась, что она совершенно лишена навыков общения со сверстниками, замкнувшись в доме среди взрослых и лишь изредка общаясь с детьми их друзей. Начитавшись книг по воспитанию детей, она запаниковала, что девочке придется нелегко в школьном коллективе, и на семейном совете они решили отдать ее на один год перед школой в детский сад. Заведение, конечно, выбрали, самое что ни на есть лучшее, с воспитателями провели необходимую беседу на тему, как оберегать Эрику от ненужных психологических проблем, и после этого девочку выпустили, словно голубку в небо, в детсадовский коллектив. К их удивлению, Эрика не испытывала никаких проблем в детском саду. Добивалась она этого больше тем, что все воспитатели и нянечки просто обожали прелестную девчушку, и она была всегда на особом положении любимицы. Со сверстниками отношения тоже складывались вполне нормально, но, даже если у нее и возникали проблемы с ними, старшие были всегда на ее стороне, не разбираясь, кто прав, кто виноват, а дети в таком возрасте боятся авторитетов и подсознательно тянутся к любимчикам.

Так подошло время школьной поры, и Эрика пошла в одну из лучших в городе школ. Школьные годы тоже пролетели без особых забот. Мозги у нее были на месте, и учеба давалась ей без труда. Не в пример многим детям, которые, будучи херувимчиками в раннем детстве, выйдя из этого возраста, утрачивают свою прелесть, Эрика этого избежала, сохранив красоту принцессы с фарфоровым лицом и огромными зелеными глазами. Даже в период подростковой угловатости, когда многие девочки в ее классе переживали по поводу своей неказистости и нежеланных прыщиков, она легко и плавно прошла его без ущерба для своей внешности и вскоре из хорошенькой девочки превратилась в прелестную девушку. Некоторые находили, что ее немного портит излишняя самоуверенность и надменность, но, когда ей было надо, она умела очаровать даже таких придирчивых критиков. Такая вот она была, Эрика, всегда окруженная обожанием, поклонниками и удачей. Уверенная в каждом своем шаге и идущая по жизни с высоко поднятой головой.

И о чем же она плакала сейчас, уткнувшись в подушку с расшитыми китайскими драконами шелковыми наволочками? Скорее всего, о том, что планка, высоко поднятая ею самою и родителями, стала казаться недостижимой, а следовательно, настала пора пересмотреть что-то в жизни. Мама права — почему бы не съездить за границу и не расслабиться, отключившись от серых московских будней?

И она поехала в Рим. Это был ее любимый город. Она могла бродить там часами, сидеть в маленьких кафе на улице, пить изумительный кофе, какой умеют делать только в Италии, смотреть на фонтаны, голубей и жизнь этого чудного города. И думать. Думать о том, почему у нее, у которой есть все, что только может пожелать молодая девушка, не складывается, ну никак не складывается личная жизнь. Она перебрала все свои знакомства, неудачные романы и пришла к неутешительному выводу: все дело было в ней. Вернее, в том, что ее все раздражали. Она уже давно перестала искать идеального мужчину (по ее меркам это выходило слишком нереально), но продолжала поиски хотя бы того, кто мог бы быть стать тем самым «мужским плечом», о котором говорила мама.

В принципе поклонников у нее было много и в школе, и в академии. И если поначалу она просто с королевским снисхождением принимала их ухаживание и позволяла им быть рядом в качестве сопровождения и веселой компании, то позже она стала более разборчива и, следуя напутствию мамы, стала приглядываться к ним как к возможным кандидатам в мужья. Но, как ни странно, при ближайшем рассмотрении никто не казался ей подходящей кандидатурой. Очень часто разочарование ожидало уже при первом свидании, и Эрика не упускала случая посмеяться над незадачливыми поклонниками.

— Представляете, — со смехом рассказывала она подругам, — у него был такой убийственный парфюм, а вернее, его количество, что я просто не знала, куда себя деть и чем закрыть нос! Люди на нас оглядывались, как на ходячую парфюмерную фабрику! А один поклонник подарил мне тако-о-ой букет!!! Уж не знаю, где он его приобрел, но через пять минут по всему моему телу ползали какие-то насекомые и я чуть не убила его этим же букетом!

Желающих послушать ее истории всегда было предостаточно — она так лихо высмеивала недостатки других, что лучшего развлечения между лекциями и не придумаешь.

Одна из историй вообще стала известна на весь курс, и еще долго Эрике напоминали о ней. Как-то она пошла на ужин в один престижный ресторан со своим новым знакомым, который, очевидно, умирал, как хотел впечатлить ее своими манерами и возможностями.

— И вот сидим мы, значит, заказываем, — рассказывала Эрика. — Парень выбирает самые изысканные блюда и блистает передо мной познанием французской кухни, включая названия блюд на французском языке. Не говоря уже о том, что он полчаса выбирал вино, тщательно изучая год выпуска, цвет, в какой долине собран урожай, что росло рядом и кто там пробегал, пока рос виноград. И вот блюда заказаны, вино искрится в наших бокалах рубиновым светом, мы ведем тихую беседу при свечах… Все просто прелестно, мой милый друг, по глазам видно, доволен собой, как никогда. И тут мимо проходит официантка с подносом, на котором сверкает серебряная чашечка с десертом. Клубничным. Проходила она не очень-то и близко от нас, но этого расстояния оказалось достаточно, чтобы, когда она споткнулась, чашечка с десертом выпрыгнула с подноса и приземлилась аккурат на моего изысканного дружка. Ну все засуетились вокруг, чуть ли не вылизали его рубашку, тысяча извинений и все такое. Ярости его не было предела, и, пока он брызгал слюной по поводу обслуживающего ресторана, лицо его, руки и шея на моих глазах стали покрываться огромными красными пятнами, а лицо затем стало приобретать шаровидную форму. Словно в фильме ужасов. Все вокруг так и застыли от ужаса вокруг него, пока он наконец не отвлекся от своего брюзжания и не почувствовал неладное. Короче говоря, оказалось, что у него сильнейшая аллергия на клубнику, развивающаяся даже от попадания на кожу, и пришлось везти его срочно в больницу, делать кучу инъекций и так далее. Я его еще раз навестила после этого, из чувства жалости, но, видимо, он не хотел больше видеть свидетельницу его конфуза. Скажу я вам — это было что-то!

Как-то она замуж было собралась. Даже два раза. Думала, нашла жениха своей мечты. В первый раз это случилось во время учебы в академии — появился парень старше ее лет на семь, солиднее и интереснее всех ее ровесников, при деле и при средствах, умеющий красиво ухаживать и кружить ей голову. Не то чтобы она влюбилась в него, но увлеклась — это точно. Тем более что о «женихе» этом уже знала даже мама (!), и они планировали встречу с ним (на деле — смотрины) в самое ближайшее время. Эрика уже присматривала себе фасоны свадебного платья и подумывала о том, где они будут справлять свадьбу. Она никому, кроме мамы, об этом не рассказывала, боясь сглазить, но в душе уже представляла себе вытянутые от зависти лица подруг, когда они узнают эту новость! Но закончилось все печально и банально. Парень морочил ей голову несколько месяцев, а потом она узнала, что он женат. Жена жила в каком-то другом городе, и мало кто в Москве знал о ее существовании. Эрика тогда жутко злилась, что оказалась в таком дурацком положении, и на какое-то время поиски мужа вообще прекратила. Все жаловалась подругам: «Не встречу я никак свою половинку, то ли конь у принца устал, то ли принц из седла выпал, но вот только никак он до меня не доскачет».

Закончив академию, большинство ее подруг повыходили замуж, и она чувствовала себя неуютно, когда все старательно пытались ее познакомить с кем-нибудь или участливо спрашивали при встрече: «Ну что, замуж так и не вышла?» «Нет, не вышла, не нашелся еще принц для такой принцессы», — отшучивалась она, но самолюбие ее при этом ужасно страдало.

А потом… Потом был Валера. Очаровательный, галантный Валера Зубов, с оксфордским экономическим образованием за плечами, блистательным интеллектом, старше Эрики на двадцать лет. Музыкант, играющий на ее струнах с виртуозностью мастера. Среднего роста, с темно-каштановыми волосами и такими же темными глубоко посаженными глазами, выразительными бровями и волевым подбородком, он двигался, словно кошка, плавно и мягко, иногда замирая, словно готовясь к прыжку. Если он слушал собеседника, то голова его всегда была чуть склонена набок, и невозможно было угадать по его лицу, о чем он думает. Так обычно ведут себя вышколенные дипломаты, привыкшие всегда сохранять вежливое и учтивое выражение лица. Говорил он так же, как и двигался, — мягко, вкрадчиво, не торопясь. Глаза его всегда смотрели на человека изучающе, ловя каждое движение и выражение лица собеседника. Никто никогда не видел Зубова в состоянии гнева, но зато было немало свидетелей его спокойной твердости и упертости, если это касалось дела. Его подчиненные знали: чем больше улыбается рот Зубова при неподвижном взгляде, тем хуже им придется в ближайшие минуты.

Эрика встретила его на одном из приемов отца. Он подбирался к ней очень искусно, не спеша, отметив сначала какое-то из ее высказываний, потом тихо шепнув нечто очень лестное о стиле ее одежды. Возможно, если бы это был просто незнакомец, она бы не обратила на него внимания. Но отец представил его с большим уважением как своего будущего помощника и потом еще, заметив его знаки внимания к Эрике, сказал ей, что возлагает на него очень большие надежды. Отец редко давал подобные характеристики, и если уж даже он отметил Валеру, то в глазах Эрики его достоинства утроились.

В тот вечер, когда они познакомились, Валера подошел к Эрике лишь несколько раз и, уходя, просто попрощался, не показывая личной заинтересованности. Эрика была заинтригована, так как, по идее, если Валера планировал перейти на работу к ее отцу, он должен был бы приложить все усилия, чтобы понравиться Эрике. Но Валера был умен — он знал, где не стоит переступать границу, и четко придерживался этого. Пара замечаний, случайное прикосновение, взгляд — и все. Эрика попалась на умело закинутый крючок.

Несколько дней она ловила себя на мысли, что думает о нем, вспоминает его слова, шутки и даже представляет их двоих вместе. Валера выдержал паузу и через неделю позвонил. Позвонил, когда отец Эрики был в отъезде. Совпадение? Возможно. Но Валера был слишком умен, а совпадения существуют для тех, кто не в состоянии контролировать ситуацию.

— Эрика? Это Валерий, узнаете?

— Да… — Она заулыбалась телефонной трубке, словно одержала маленькую победу. — Узнаю.

— Как поживаете?

— Неплохо.

— Неплохо? Просто неплохо? Это необходимо срочно исправить и превратить в состояние «отлично».

— И что это значит?

— Не хотите съездить со мной на открытие теннисного турнира?

— Даже не знаю. А когда?

— Сегодня. Вечером. Если я заеду в пять, вы будете готовы?

— Да… — Она хотела спросить, почему он вдруг решил пригласить ее, но не стала. В конце концов, и так все ясно.

На корте было людно, открытие сезона всегда привлекало множество людей. Эрика то и дело ловила на себе любопытные взгляды присутствующих. Многих она знала, некоторых нет, но любопытство, скорее, было вызвано не столько ею самою, сколько тем, что она появилась там с Валерой. Фирма, которую представлял Валера, была одним из спонсоров турнира, и организаторы обхаживали его, как могли. Их усадили на первый ряд, постоянно фотографировали, журналисты задавали какие-то вопросы. Эрика чувствовала себя прекрасно, блистательно. Она, конечно, часто выходила в свет с родителями, но чтобы так, фактически самостоятельно, в паре с мужчиной — это ощущение было для нее новым и захватывающим. Когда турнир закончился, они направились на коктейль, но вскоре оттуда ушли. Валера, невзирая на уговоры организаторов, сказал, что у них запланирована еще одна важная встреча.

— Мы что, идем на другую встречу? — спросила Эрика, когда они вышли на улицу.

— Нет.

— Но… ты же сказал, что спешишь на важную встречу?

— А я и спешу. Ты не поняла? На очень важную встречу. На встречу с тобой.

Она опустила голову и улыбнулась. Что ни говори, сразу видно — взрослый мужчина. Не то что ее ровесники, неспособные нормально ухаживать за такой девушкой, как она.

Так начался их роман. Наполненный светскими удовольствиями, изысканными ужинами, элегантными подарками и интеллектуальными разговорами. Эрика была в восторге. Очарована. Опутана умно сплетенной паутиной. Она почувствовала себя принцессой, которой наконец нашли достойную пару. Достойную во всем.

Глава 2

Родители испытывали двойственное чувство по отношению к их роману. С одной стороны, лучшей пары для Эрики не сыскать. Евгений Анатольевич заприметил Валерия Зубова давно. Он работал в той же сфере, что и сам Лазарев. Крутился между правительственными и коммерческими кругами, которые, как известно, тесно взаимосвязаны. Торговля строительными материалами, производство изделий из пластмассы — дел был много. И такой человека, как Валера, был незаменим для людей вроде Лазарева. Находящемуся на правительственном посту Евгению Анатольевичу просто необходим был доверенный помощник для контроля его инвестиций в бизнес.

Валера пока еще не работал официально на Лазарева, но уже часто помогал ему в том или ином деле, и оба знали: еще немного, и Евгений Анатольевич возьмет Зубова к себе под крыло. Уважать Валеру было за что — деловая хватка, острый ум, прекрасное образование, авторитет в сферах бизнеса. Одно смущало Лазаревых — возраст. Все же двадцать лет разницы — это не пять и не десять, это уже ощутимо. Их девочка была умна и хороша собой, так ли уж необходим ей этот неравный брак? Хотя о браке как таковом разговора еще и не было, но заметить оживление Эрики и ее увлеченность Валерой было несложно. Родители не препятствовали их отношениям, но и не толкали ее в них обеими руками. Эрику же это заботило меньше всего. Голова ее окончательно вскружилась, сердце пело от состояния полета, разум работал в полном согласии с сердцем — в Валере ее устраивало все. Если копнуть чуть глубже и спросить Эрику, влюблена ли она, та, пожалуй, затруднилась бы с ответом. Любви она не искала и не чувствовала в ней острой необходимости. Что дает любовь? Одни страдания. Примеров — хоть отбавляй. Старомодная вещь, которую пора уже сдать в утиль. А вот такие отношения, как у них с Валерой, — это и есть модель современной пары, как она считала. Равные по уму, положению, достойные друг друга во всем партнеры. Чего еще можно желать?

Мать не раз заводила с ней разговор на эту тему.

— Неужели я вижу, что моя дочь наконец влюбилась? — шутливо спрашивала она, скорее проверяя реакцию, чем веря в свои слова.

— Ой, мама, ты еще веришь в эти сказки про любовь?

— Верю. Почему нет? Что в них плохого? А ты? Ты уже такая взрослая девочка, что не веришь в любовь?

— Не то чтобы не верю, мам, но… Ну скажи откровенно, ну зачем она мне? То, что у нас с Валерой, — это же намного лучше. Так хорошо и спокойно мне никогда не было.

— Мне кажется, Эрика, ты подменяешь понятиями «хорошо и спокойно» что-то другое. Скорее всего, свое польщенное тщеславие и сложившиеся представления о том, каким должен быть твой мужчина.

Луиза Иннокентьевна осторожно взглянула на дочь, пытаясь найти отклик на свои слова. Но Эрика казалась безмятежной и уверенной в себе и своих ощущениях.

— Ты все усложняешь, мама. Зачем мне копаться в себе и искать, что и с чем я путаю, если в итоге мне просто хорошо, понимаешь? Валера мне дал то, чего я искала. Почему я должна еще сомневаться?

— И ты планируешь выйти за него замуж?

— А почему нет? Возможно, в будущем, мы рассмотрим и этот вариант. По-моему, отец ему тоже доверяет, не можем же мы оба ошибаться.

— Да при чем тут отец, Эрика? Отец видит в нем своего помощника, а ты — мужа. Это же разные вещи. Ты не забывай, что Валера старше тебя на двадцать лет! Подумай только — двадцать лет!

— Ой, ну и что? Какое это имеет значение? Он дает мне то, что мои ровесники никогда не смогут мне дать. Вот это действительно имеет значение!

— Это ты сейчас так считаешь. А через двадцать лет ему будет за шестьдесят, а ты будешь еще молода, энергична и красива. И что ты будешь делать? Сейчас тебе эта разница не видна, но потом она будет ощущаться намного острее.

— Откуда ты знаешь, мама? Ведь ты никогда не жила с мужчиной намного старше тебя, откуда тебе знать, что ждет такую пару? Я уверена, что энергии у Валеры хватит на четверых и через двадцать, и через тридцать лет.

— Тебе виднее, но я бы на твоем месте не торопилась с выводами и решениями.

Но разве Эрика принадлежала к тем, чье мнение можно было легко изменить?

Времени у Эрики было довольно много. После окончания академии она пошла в интернатуру специализироваться на диагностических методах исследования. Интернатура не отнимала у нее много времени, знания всегда давались ей легко, а потому времени на личную жизнь хватало с лихвой. Валера приглашал ее с собой на многие мероприятия, а участвовать ему где только не приходилось. На деловые встречи он ее, конечно, не брал, но на всякого рода презентациях и вечерах благотворительности она неизменно сопровождала его. Благотворительность входила в его обязанности. Это стало частью хорошего тона для крупных фирм — выбирать себе подопечных и финансировать их. На самом деле денег на эти цели уходило не так уж и много — по сравнению с теми миллионами, которыми они ворочали, но шуму всегда было достаточно, и все знали, что о благотворительности никто не забывает. Одним из объектов милости фирмы Валеры была школа. Они закупили для нее компьютеры, сделали освежающий ремонт и обновили библиотеку. Как почетных гостей их пригласили на торжественную часть выпускного вечера.

— Я понимаю, что это не бог весть какое развлечение, но показаться и сказать пару слов необходимо. И ты как символ молодости и красоты мне там просто необходима! А то я совсем стариком себя почувствую среди всех этих школьников.

— Да я уже тоже давно не школьница, — засмеялась Эрика. — Ты мне льстишь!

— Да-да, прикидывайся мне тут старушкой. Так пойдешь?

Эрика кивнула. Почему бы и нет?

Здание школы было залито огнями, нарядные школьники и их родители спешили на свой последний школьный вечер. Переступив порог школы и увидев толпу девчонок и мальчишек, таких серьезных и преисполненных важностью момента, она почему-то сильно расстрогалась. Звуки живого оркестра разливались по всем уголкам огромного зала и даже вырывались в распахнутые окна, наполняя июньскую вечернюю прохладу невыразимым очарованием, свойственным поре выпускных вечеров, когда надежды на неповторимое будущее, непременно светлое и самое лучшее, излучаемое сердцами вчерашних школьников, пронизывали летний воздух абсолютно повсюду. Эта пора, когда молодые, еще «не оперившиеся» девушки и парни, вдруг в одно мгновение начинают чувствовать себя взрослыми и, оставляя позади школьные дни, отправляются в дальнее плавание под названием «взрослая жизнь». С трогательным волнением бьются их сердца, переполненные ожиданиями и смятением, не зная, в какую сторону направятся их корабли. Но время не ждет, ветер уже надувает паруса, и каравеллы отправляются в свой сложный путь, и никто не может даже и представить себе в этот момент, сквозь какие шторма им придется пройти, на какие рифы напороться и в каких гаванях будет ждать их пристанище. И звуки музыки выпускного бала провожают их, надувая паруса надеждой, создавая незабываемую атмосферу ожидания чуда….

Воспоминания семилетней давности захлестнули Эрику теплой волной. Они увидела себя как бы со стороны. Вот она стоит, выпускница, хорошенькая, будто с картинки журнала мод, и вертится перед зеркалом, выискивая невидимые глазу недостатки в своем внешнем виде. С недовольной гримаской на лице она подправляет платье то там, то тут, не в силах оторваться от своего изображения.

— Эрика, ну давай быстрее, все уже давно собрались, а ты все красоту наводишь! Заканчивай уже прихорашиваться, и так красивая, все ждут тебя одну!

Судя по возгласам, ее одноклассники уже теряли терпение, и она побежала занимать свое место для групповой фотографии. Встала она конечно же в самом центре, сделав это совершенно бессознательно, просто по привычке. Она всегда и везде была в центре внимания, это было ее естественным состоянием и окружающими воспринималось, как само собой разумеющееся.

— Ты прекрасна, как фея, — шепнул ей голос сзади.

Она слегка улыбнулась. Это был Макс. Она бы удивилась, если бы он этого не сказал. Максим Рогожин, или же Макс, как все его называли с незапамятных времен детства, был ее верным Санчо Пансо уже столько лет их школьной жизни, что, казалось, даже когда она его не замечала, он все равно был рядом, готовый прийти на помощь или просто молча восхищаться. Она же воспринимала его с королевским снисхождением. Не то чтобы она с самого раннего детства уже могла оценить разницу в их происхождении, но так уж ее воспитали, внушив ей, что она обладает некой исключительностью, и обстоятельства ее жизни подпитывали этот росток, пока он не вырос в дерево значительных размеров.

Вот и тогда, на своем выпускном вечере, она не сомневалась в своей неотразимости. К тому же ее верный кавалер Макс, как всегда, ни на шаг не отставал от нее, рассыпаясь в комплиментах.

— Можно я хоть один танец с тобой потанцую сегодня? Это же наш последний школьный вечер, в конце концов! — спросил Макс с умоляющим выражением лица.

— Посмотрим, я еще не решила, с кем и когда я сегодня буду танцевать. Но может быть, и до тебя очередь дойдет! Жди, мой дорогой, надежда умирает последней!

Эрика насмешливо взглянула на Макса и упорхнула к стайке своих подружек, и уже через секунду из другого конца зала был слышен ее заливистый смех, заставляющий многих оборачивать головы, чтобы посмотреть, кто же там так заразительно смеется. И улыбнуться вместе с ней.

Макс… Макс для Эрики ассоциировался с ее детством, юностью, беззаботными годами. Для Макса же Эрика была не просто подругой детства. Он был влюблен в нее столько, сколько помнил себя в этой школе. В общем-то, он не должен был попасть в эту престижную школу, но по чистой случайности директор школы и его отец оказались друзьями детства, и его зачислили туда без оговорок. Отец его рано погиб от сердечного приступа, и директор школы захотел сделать для сына своего друга что-то действительно полезное и принял его в свою школу, посчитав, что хорошее образование обеспечит ему путевку в жизнь. Мама Макса, тихая интеллигентная женщина, выросшая в семье преподавателей, работала сотрудником одного научно-исследовательского института, увлеченная наукой, но совершенно неприспособленная к современной рыночной ситуации. Она вырастила сына, внушив ему, что знания — это главное в жизни и что, если ты чего-то стоишь в своей профессиональной сфере, ты никогда не пропадешь. Это было ее кредо, и она постаралась передать его своему единственному сыну. И он не обманул ее надежд.

У Макса было много друзей, но в основном не из класса, так как ему было порой тяжеловато не отставать от своих одноклассников в плане дорогостоящих развлечений, за которые платили их родители. Но он никогда бы не согласился поменять эту школу ни на какую другую. Потому что в этой школе училась Эрика. Девочка из его снов. Девочка, в которой он не замечал ничего отрицательного — ни ее надменности, ни ее самодовольства, ни даже ее насмешливого отношения к нему. Он просто любил ее беззаветной любовью и старался быть всегда возле нее. А вдруг она позовет его, а его не окажется рядом? Он делал все, чтобы этого не случилось. И это сработало. Она так привыкла к его присутствию, что, если его не было рядом, она невольно начинала искать его взглядом. Так они и выросли вместе, деля радости и разочарования детских лет. И вот уже наступил выпускной вечер, и Макс завороженно смотрел на принцессу своих снов, не скрывая своего восхищения. Он знал ее насквозь и мог с уверенностью сказать, что, упорхнув к своим подружкам, она там долго не задержится и вновь подойдет к нему. И в самом деле, не прошло и пяти минут после того, как она отошла от него, и вот они опять оказались рядом.

— Ну что, Макс, так и настаиваешь на своем решении поступать на медицинский факультет? — спросила его Эрика с едва скрываемой насмешкой.

— Да, по крайней мере, попытаюсь. Не получится — повторю попытку. Не хочу быть далеко от тебя, — улыбнулся Макс. Это было правдой, но отчасти. Желание поступить на медицинский возникло задолго до того, как Эрика объявила ему о своем решении стать врачом. Впрочем, свое желание Эрика объясняла в основном тем, что «она подумала-подумала, ни на чем не смогла остановиться, и родители посоветовали ей пойти пока на медицинский, а там уже решат, что делать». Для Макса же это было следование зову сердца. Он чувствовал, что это его призвание, и тщательно готовился к поступлению. То, что Эрика будет поступать туда же, только прибавляло ему упорства.

— Но послушай, Макс, ну ты же понимаешь, как у тебя мало шансов. Мой репетитор говорит, что уже сейчас все места разобраны и они знают в приемке, кто поступит, а кто нет. Ну есть, конечно, как всегда, небольшой процент для гениев, должен же кто-то потом работать и лечить народ, — снисходительно улыбнулась она, — но ведь это такой малюсенький шанс, будет просто жалко потерянного года. Подумай хорошенько, почему бы тебе не попробовать что-нибудь попроще, — с видом наставницы внушала Эрика.

— Я давно подумал, Эрика, — мягко ответил Макс, — но я никогда не упускал свой шанс. Пусть это давалось мне с трудом, но я его не упускал. Постараюсь и в этот раз.

— Ну как знаешь, ты такой упрямый, тебя не переубедишь, — надулась Эрика.

— Пойдем лучше танцевать, слышишь, какая музыка. — Макс энергично потянул ее за руку. — Подари мне наконец свой танец, иначе этот выпускной для меня так и не начнется!

И они закружились в танце так, что окружающие расступились, освобождая место этой красивой паре. Они, казалось, не касались пола, настолько слитны и легки были их движения. Так уже мало кто умел танцевать, особенно среди их сверстников, и поэтому всякий раз, когда танцевали Эрика и Макс, они оказывались в центре внимания, неизменно привлекая зрителей и вызывая зависть у друзей. Прелестная Эрика могла бы составить достойную пару кому угодно, но и Макс не уступал ей в своей привлекательности, и хотя это была и не такая броская и уверенная красота, как у нее, но все же его отличное телосложение, прямой и упрямый взгляд серых глаз и твердый подбородок не оставляли равнодушными многих девушек, которые, однако, не имели никаких шансов по той простой причине, что его сердцем давно и прочно завладела Эрика.

Привыкнув считать Макса хорошим дополнением к списку ее поклонников, Эрика не замечала, что он прежде всего является ее самым верным, да и, пожалуй, единственным, близким другом. Хотя у нее было достаточно много приятелей, которых объединяли с ней по большей части общие развлечения и дружеские отношения их родителей, о более тесной дружбе она как-то никогда не задумывалась, не чувствуя в ней необходимость. У таких красивых и успешных девушек, как Эрика, редко бывают близкие подруги в настоящем смысле этого слова, так как, с одной стороны, сами они не способны на то самопожертвование, которое требуется для истинной дружбы, и, с другой стороны, остальные девушки все время чувствовали себя в тени, когда бывали рядом с Эрикой. И если только сами они не были сами «серыми мышками», которым лучи чужой славы заменяли недостаток своих собственных (а такие, как правило, Эрике не были интересны), то прочной дружбы у них не получалось. Девочки из ее окружения старались дальше совместных вечеринок в их отношениях не заходить. Но саму Эрику это мало волновало, так как она не ощущала потребности в подругах. И во многом так сложилось благодаря существованию Макса. Правда, учитывая, насколько далеки в столь юном возрасте понятия дружбы и любви, можно было только догадываться о той буре чувств, которая бушевала в душе этого упрямого в своем стремлении завоевать Эрику паренька при совмещении роли беззаветно влюбленного с ролью близкого друга.

С наступлением рассвета звуки музыки затихли, знаменуя завершение выпускного бала, а вместе с ним и завершение школьной поры, превращая ее в прошлое, в пору детства и ранней юности, оставляя в памяти теплоту маминых рук и вкус первого поцелуя на губах….

Валера и Эрика пробыли на школьном вечере около часу. Валера заметил задумчивое состояние своей спутницы и, когда они сели в машину, повернул ее лицо к себе, мягко держа за подбородок.

— О чем задумалась? Школьный бал? Первый поцелуй? Или это был уже сто первый?

Эрика пожала плечами, стряхивая с себя остатки воспоминаний, вырываясь из плена прошлого.

— Почти угадал.

— Счастливая. Я уже ничего и не помню — так давно это было.

Остаток вечера они провели у Валеры дома, откупорили бутылку вина и зажгли свечи. Эрика удивила Валеру своей нежностью и чувственностью. Раньше он не замечал в ней этого. «Хотел бы я знать, чей образ сидит сейчас в ее голове, — подумал он. — И с кем она на самом деле занимается любовью, отдаваясь мне с таким бешеным блеском в глазах».

Глава 3

В проницательности Валере было не отказать. Сколь бы ни блистательной казалась его карьера и вообще жизнь, на самом деле начиналось все не так просто и гладко. И лишь благодаря уму он дошел до тех позиций, на которых находился сейчас. Семья его относилась к среднему классу — ничего выдающегося ни в плане связей, ни в плане средств. И для сына своего они готовили нечто подобное, не строя наполеоновских планов для него. Однако их амбиции не совпадали с его собственными. Сам он с ранней юности понял, что его уму будет тесно в тех рамках, которые уготованы для него. Ближе к окончанию школы он уже примерно знал, какими должны быть его следующие шаги. Поначалу от него требовалось лишь немного усердия, которое привело его к поступлению в МГИМО. Окончив институт с блестящим успехом, он получил отличные рекомендации от профессоров, с которыми его взяли работать в Министерство иностранных дел.

Работа в МИДе стала для него ступенькой в будущее: английский язык, знакомства со многими нужными чиновниками, вхожесть в «органы», знание процедур прохождения документов, стажировка за границей. К тридцати годам ему светила блестящая карьера дипломата, и его прочили в скором будущем на хороший пост в каком-нибудь посольстве. Однако сам Зубов к тому времени решил, что торчать всю жизнь в посольствах на небольшую зарплату не станет. Даже статус посла не казался ему таким уж привлекательным. Дело в том, что власть сама по себе интересовала его не так сильно, как деньги. А послы к категории богачей никогда не относились. Конечно, они не бедствовали, но и не шиковали так, как мечталось Валере. Он решил сделать следующий шаг и поступил в Оксфорд. Пробил себе грант на экономический факультет и даже заручился рекомендациями из МИДа, хоть это было и нелегко. Наобещал, что вернется работать в МИД после этого, и был таков. На его удачу, Союз вскоре распался, и к моменту его возвращения все его обещания потеряли всякую актуальность. Зато приобрели актуальность полученные знания.

В Англии у него остался друг, Алекс, выходец из семьи советских эмигрантов. Они познакомились в университете и, хотя и учились на разных факультетах, довольно быстро сошлись, почувствовав родство душ. Их объединяли общие интересы и взгляды на жизнь. Они умели зарабатывать деньги, не выходя из комнаты в студенческом кампусе, вооружившись лишь ноутбуком и знанием нужных страниц в Интернете. Они собирали информацию о том, кому что необходимо купить, потом находили тех, кто мог предоставить товар, и перепродавали его. Деньги были не бог весть какие большие, но ощутимые для студентов, лишенных финансовой поддержки со стороны родителей. Тем более для этого им не приходилось отрабатывать вечерние часы в ресторанах и барах официантами или разносчиками пиццы, как это делали большинство студентов в их положении. В то время как другие отрабатывали свои пятьсот фунтов, считая при этом каждый пенни, они могли себе позволить тратить свои тысячу фунтов на все, что угодно. В их тандеме Алекс являлся гением Интернета, а Валера — гением финансовых операций.

Они поддерживали связь и после отъезда Валеры в Россию и вскоре совместно придумали первую в их жизни финансовую операцию. Закупив через Интернет дешевые акции, они заполонили интернетовские чаты и форумы ложной информацией о ценах на рынке, о ситуации в данной сфере и стоимости этих акций и, когда волна интереса к ним достигла пика, продали акции по десятикратной цене до того, как кто-либо заметил подвох. Деньги они держали на офшорном счету, так что добраться до них было не так просто тем, кто захотел бы проверить этих двух «гениев». Воодушевленные успехом, они провернули еще несколько подобных операций, и в итоге у Валеры появились деньги на открытие своего бизнеса. При этом умница Зубов не бросал связей с правительством и активно использовал старых знакомых во взаимовыгодных контрактах. Они ему давали крышу, он им — отмывание их денег и прибыль.

Валера не числился среди выдающихся крупных бизнесменов. Но не потому, что не имел денег. Просто он не стремился к этому. Зарабатывая деньги, он их по большей части копил на будущее, не афишируя доходы. Он не стремился к званию самого богатого или самого влиятельного. Зачем? Зная свое государство, он прекрасно понимал, что статус богача, в конце концов, лишь создаст дополнительные проблемы, а так, заработав достаточное количество денег, можно будет потом просто уехать, стать другим человеком и наслаждаться жизнью где-нибудь на Мальдивских островах. Он даже поставил себе для этого планку — десять миллионов долларов. «Вот когда цифра сбережений достигнет этой суммы, — думал он, — тогда я сорвусь с места и исчезну». А пока… Пока Валерий Зубов блистал талантами на поприще бизнеса сильных мира сего, и они все любили его именно за то, что при таком интеллекте и способностях он не лез на первые места и прекрасно соблюдал дистанцию там, где это требовалось. При этом он тоже не был в тени, мелькал там и тут, все его знали, но никому бы в голову не пришло поставить его на одну ступеньку с боссами, хотя на самом деле он недалеко от них отстал.

Возможно, Эрику он именно этим и привлек — цинизмом в отношении к жизни, который она разглядела в нем. Он любил повторять фразу из «Маугли»: «Мы с тобой одной крови — ты и я». Возможно, он был прав, она увидела в нем родственную душу. Ведь она и сама обладала тем же качеством — брать от жизни все, невзирая на лица. Начиная от выбора профессии, заканчивая выбором мужчин — все это проходило в процессе решения через ее разум, но никак не через сердце. Она жаждала получить как можно больше удовольствия с как можно меньшими душевными затратами.

Даже в учебе она видела прежде всего не зубрежку и посещение лекций, как другие, а полную впечатлений студенческую жизнь, ожидание которой щекотало ее нервы в школьные годы. До поступления институт у Эрики были друзья старше ее, и она с завистью слушала их нескончаемые истории о бурных вечерниках, веселых сессиях, поездках за город и так далее. Она всегда им завидовала и ждала с нетерпением, когда же она получит этот заветный статус студента и с полным правом присоединится к их обществу уже не как школьница, а на равных. И веселая жизнь действительно началась и не обманула ее ожидания, закружив в водовороте сменяющихся с быстротой молнии событий.

Учеба давалась ей сравнительно легко, так как она была отнюдь не глупа, а если и возникали проблемы, всегда можно было выйти на нужных людей, используя родительские связи. К тому же она никогда бы не смирилась с ролью посредственности, поэтому это определенным образом служило своеобразным двигателем ее успехов в образовании. Она ухитрялась быть членом студенческих кружков, делать доклады на межуниверситетском уровне, иметь приличную зачетку и при этом не пропускать ни одной интересной вечеринки и быть главной заводилой на всех внеучебных мероприятиях. У нее было много приятелей, достаточно средств, и она любила и умела весело проводить время. Многие вечера она пропадала на дискотеках, бесконечных днях рождения, в клубах, по поводу и без повода, благо крепкое здоровье позволяло переносить без ущерба бессонные ночи и наутро бежать на очередную лекцию. Она старалась не пропустить ни одну выставку, ни одну премьеру, и, если мероприятие обещало стать хитом сезона, можно было с уверенность утверждать, что Эрика там будет присутствовать.

Это качество осталось в ней и после окончания академии. Большое количество свободного времени и выходы в свет с Валерой обеспечивали Эрике необходимую долю развлечений на том уровне, которого она хотела, и положение подруги довольно известного мужчины. Пожалуй, в этом было ее главное отличие от Валеры — она не любила находиться в тени. Слава и внимание были необходимы ей как воздух. Они прекрасно сочетались. И почему только родители не видели этого?

Через несколько месяцев развития их отношений у отца Эрики обнаружились какие-то проблемы. Он приходил домой хмурый и злой, запирался у себя в комнате и подолгу не выходил оттуда. Эрика однажды подслушала, как он рассказывал матери о том, что ему грозят крупные неприятности.

— Знаешь, я даже не понимаю, откуда ветер дует. То ли кто-то из политических конкурентов копает, то ли по бизнесу кому дорогу перешел. — Голос его звучал неуверенно и даже растерянно, что было совершенно не характерно для отца.

— А как ты узнал, что под тебя копают?

— Так нашлись люди, кто донес вовремя. Говорят, негласно счета мои проверяют, бизнес и все, что вокруг него.

— Но ведь тебе не о чем беспокоиться, не так ли? — Луиза Иннокентьевна встревожилась не на шутку. Раз муж так расстроен, это неспроста.

— Я думаю, что не о чем. У меня все чисто. Но ты же знаешь, при желании можно на пустом месте состряпать дело. Только вот не пойму — зачем? С президентом у меня нормальные отношения, не могу сказать, что ветер оттуда дует, даже не знаю…

— Но ведь пока ничего не нашли, чего ты так волнуешься?

— Раз копают — значит, знают, что искать. Значит, получили санкцию и направление, где искать. А это с потолка не берется. Нет, скорее мне надо Зубова к себе брать, а то некому и доверить все эти дела.

— А почему он до сих пор не перешел к тебе?

— Да он завершает сделку для другой корпорации, и я же знаю, кто за этим стоит. Не хочу обрывать на полделе, зачем мне врагов наживать. И так вот… какая-то зараза на хвост села…

Эрика прислонилась к стенке, чтобы перевести дыхание. А вдруг отца снимут? Или, еще хуже, посадят? Это же кошмар! Такой будет удар для отца, матери, для нее самой. Ведь она привыкла жить в положении принцессы со всеми вытекающими последствиями… Что же будет, если все рухнет в один момент?

Дождавшись, когда отец уйдет, она бросилась к маме с массой вопросов:

— Мам, папу могут посадить, да? Только скажи мне честно: его посадят? А как же мы? Что мы будем делать?

Луиза Иннокентьевна немного странно посмотрела на свою дочь, словно видела в первый раз. Губы ее задрожали, голос срывался то ли от гнева, то ли от слез, душивших ее саму.

— И это все, что тебя волнует? Тебя трогает только то, что ты будешь делать? Работать пойдешь, как все люди. Это во-первых. А во-вторых, кто тебе сказал такую чушь? Твой отец — честный политик и бизнесмен, ему нечего боятся.

— Да? Я все слышала — он сам сказал, что, раз начали копать, теперь не успокоятся! И не надо мне тут лапшу вешать про честность, все мы знаем, что политика — грязное дело!

— Не смей так говорить об отце!

Казалось, что еще секунда, и мать ударит Эрику. Но вместо этого она вдруг как-то поникла, опустила плечи и сползла на кресло. Словно под тяжестью непосильного груза. Эрике стало ее жалко.

— Ну, мама, мамочка, не надо! Все образуется. Мы ведь везучие. У нас всегда все заканчивалось хорошо. И отец — он же умница, он найдет выход. С его связями и его головой…

Луиза Иннокентьевна кивнула и закрыла лицо руками. Потом махнула рукой, делая Эрике знак уйти. Она не любила плакать при посторонних, даже при собственной дочери. Эрика тихо вышла из комнаты. В голове ее зрел план. Если все сейчас ополчатся против отца, то только один человек будет в состоянии ему помочь. Валера. Только его мозги смогут вычислить, где подвох.

Она рассказала ему о надвигающейся беде в тот же вечер. Валера сильно расстроился — Евгения Анатольевича он уважал и искренне сочувствовал, что у того неприятности.

— Я постараюсь выяснить окружными путями, кто там стоит за спинами диггеров (так он называл тех, кто копал под Лазарева). Они ведь по чьей-то указке работает. А вот выясним, кто заварил кашу и зачем — станет ясно, как все это остановить.

— Ты умница! Спасибо тебе.

— Мы с тобой одной крови — ты и я. В одной связке. Как же я брошу тебя в такой ситуации?

На душе у Эрики сразу стало светлее. Если Валера взялся за дело, значит, все будет хорошо. У него не бывало провалов ни в чем, такой уж человек. Ну, пожалуй, ни в чем — громко сказано, улыбнулась она про себя. Кое в чем провалы все-таки случались, но и то — только после сильно загруженного дня. Она старалась деликатно не обращать внимания на эти маленькие неудачи в сексе, случались они редко, он сильно переживал, она делала вид, что все в порядке. В основном же в сексе он был довольно неплохим партнером. Конечно, первого ее мужчину никто не мог пока затмить, но это, скорее, относилось больше к области психологии и подсознания, чем к практичной реальности. О своем первом мужчине она вспоминала не так часто. Но каждый раз после начала новых отношений ей нет-нет да приходили на ум воспоминания той ночи на даче у подруги. Запоздалая потеря девственности. Было это настоящее чувство, прикрытое ее обычном цинизмом, или нечто большее?

Случилось это во время учебы в академии. Как раз незадолго до того вечера она жаловалась Максу на то, что нет в ее жизни настоящей любви, никак не встретит она, мол, свою половинку. На что он довольно резко заметил, что ей пора проверить зрение.

— Что? — Эрика удивленно вскинула брови. — Что ты имеешь в виду? Не поняла.

Подобные замечания были не в стиле Макса.

— Ты просто не видишь очевидных вещей. Или не хочешь замечать. Но это я так, к слову о половинках. — Макс резко встал и направился к выходу.

Эрика оторопело смотрела ему вслед. «Что это с ним? Раньше я таких выходок за ним не замечала», — подумала она.

— Эрика, ты едешь завтра с нами на день рождения Алены? — Ее мысли прервал голос Дины, «подруги дней ее веселых», как она ее называла. — Не забудь предупредить родителей, что до утра, она готовит грандиозную программу!

— А кто идет?

— Да все из нашей группы, она решила пригласить нас к себе на дачу, ожидается, что будет весело!

— О’кей, конечно, пойду, как же вы там без меня, кто зажигать-то будет? — Эрика улыбнулась. Скромность никогда не была отягощающей чертой ее характера.

— Мама, я завтра уезжаю на дачу к Аленке на день рождения, — сообщила Эрика маме за ужином. — С ночевкой, — вызывающе добавила она.

— А почему с ночевкой? — забеспокоилась мама. — Разве нельзя вечером вернуться домой? Давай я за тобой машину пошлю.

— Ой, мама, ну что ты, как в детском саду. Ну как я вернусь вечером обратно, если все только и начнется вечером!

— Что — все?

— Что, что! Все! Дискотека, шашлыки, все, что запланировано. Я же не заявлю всем, что, потому что моя мама слишком беспокойная душа, мне пора обратно и на боковую?

— Ну не утрируй, пожалуйста, Эрика. Ты прекрасно знаешь, что я тебя везде отпускаю и не задаю лишних вопросов. Но на даче, где, я уверена, ваши ребята напьются до чертиков, не совсем безопасно оставаться на ночь.

— Мама, — Эрика старалась не выходить из себя, — ты забыла, сколько мне лет? Ну сколько вы с отцом еще будете трястись за каждый мой шаг?

— Ой, тебя не переспоришь, дочка. Делай как знаешь. Только без глупостей, хорошо?

Эрика беззаботно засмеялась и, чмокнув маму, удалилась в свою комнату. Без глупостей! Это было бы смешно, кабы не было так грустно. Несмотря на образ жизни Эрики, ее взгляды и ее внешность, она все еще не вступила в ряды женщин в полноценном смысле этого слова. Были, конечно, поцелуи и все такое прочее, но настоящего секса у нее еще не было, хотя в это мало кто верил из ее подруг. И причиной этому было не отсутствие желающих и возможностей, а какое-то чувство брезгливости, которое мешало ей подпустить мужчин слишком близко к своему телу. Она понимала, что долго с этим тянуть не стоит, и даже вслух подсмеивалась над теми «все еще девушками» ее возраста, которые никак не могли преодолеть этот смешной барьер, но сама при этом не могла переступить через отвращение к похотливым рукам своих знакомых, которым ничего, кроме ее тела, не было нужно. Каждый раз, когда она морально настраивалась на то, чтобы на этот раз дойти до конца, свидание заканчивалось ссорой с партнером, так как в итоге в решающий момент она все равно начинала отчаянно отбиваться и с омерзением отталкивать потное мужское тело. Самое главное, что после этого она чувствовала себя еще хуже, начиная разувериваться в том, что она вообще когда-нибудь потеряет девственность. Именно поэтому беспокойство мамы казалось ей просто смешным.

День рождения Аленки удался, она любила все делать с размахом и на этот раз тоже не поскупилась на количество шашлыков, выпивки и даже дискотеки с приглашенным популярным диджеем, так что скучать никому не пришлось. Одна из их подруг недавно вернулась из Бразилии и учила всех танцевать зажигательную самбу. Танец покорял страстью своих движений и огненной музыкой, затрагивая глубинные чувственные струны и доводя всех до изнеможения. «Недаром латиноамериканцы считаются лучшими в мире любовниками, — думала Эрика. — Неудивительно при таких танцах! Бешеный ритм, покачивание бедрами, разгоряченные тела, прижавшиеся друг к другу, глаза в глаза… И ритмичная музыка нон-стоп, не дающая и шанса на охлаждение пыла…»

Было уже далеко за полночь, когда все, притомившиеся от танцев и бесконечных коктейлей, потихоньку разбрелись кто куда. Дача располагалась на берегу реки, и места вокруг для ночных прогулок было хоть отбавляй. Эрика и Макс сидели на траве и смотрели на лунное отражение в речном серебре. Было слышно верещание неутомимых сверчков, время от времени можно было заметить падающую звезду, но, как всегда, это происходило так быстро, что невозможно было успеть загадать желание. Купол звездного неба создавал ощущение того, что они были одни в целом мире, унося в черную синеву от реальности происходящего.

— Красиво, — прошептала Эрика. — Тишина и ночь всегда завораживали меня, оказывая какое-то магическое воздействие. Представь, что мы с тобой в нереальном мире и вокруг никого нет. И мы сами можем придумать правила для этого мира.

— Правило номер один: никогда не смешивай так много напитков, иначе потом будет болеть голова, даже в нереальном мире, — шутливо сказал Макс, заботливо накидывая на ее плечи свою рубашку. Однако взгляд его был отнюдь не шутливым, он, не отрываясь, смотрел на Эрику и, казалось, этот взгляд готов был поглотить ее без остатка.

— Правило номер два: делай то, что тебе хочется в данный момент, — продолжила в том же тоне Эрика, также неотрывно глядя Максу в глаза, физически ощущая огонь его пылающей кожи.

— Приложение к правилу номер два — не медли и никогда потом не жалей об этом, — сказал Макс и неожиданно наклонился и поцеловал ее долгим, захватывающим дух поцелуем. Его губы были теплые и нежные, и от его поцелуя шла волна неотразимой зажигающей энергии, которая поглотила и Эрику, наполнив непреодолимым желанием, затмевающим все остальные мысли и чувства..

— Правило номер три: если тебе это нравится, требуй продолжения, — прошептала Эрика и откинулась на мягкую траву так, что глаза ее засияли от отражающихся в них звезд. Черное с серебром небо продолжало мерцать звездопадом умирающих в огне звезд, но они этого уже не замечали…

Макс был прав — голова наутро все-таки болела. Кроме этого, мысли ее абсолютно спутались, и она никак не могла собрать их во что-нибудь вразумительное и понятное. Все уже упаковывали свои сумки и готовились к отъезду, она же никак не могла сосредоточиться.

— Ты выглядишь как-то странно, подруга, — прощебетала Динка Эрике, озабоченно поглядывая в то же время в зеркало на свое собственное отражение. — Ну и видуха у меня. Надеюсь, до дома проветрюсь и приду в нормальный вид! Может, тебе аспиринчику дать, дорогая?

— Ой, отстала бы ты, Динка, и без твоих комментариев тошно! — огрызнулась Эрика.

Макс крутился рядом, поглядывая на нее своим обожающим нежным взглядом, и это почему-то выводило ее из себя.

— Ну как знаешь, я же как лучше хотела, — обиделась Дина, — но глаза у тебя все равно какие-то… странные. — Она пожала плечами и направилась к машине относить свои сумки.

— Слушай, Макс, — немного нервно произнесла наконец Эрика, — я, конечно, не отрицаю, что сама спровоцировала тебя, но ты же видел, сколько я выпила, и я надеюсь, ты понимаешь, что это ни к чему ни меня, ни тебя не обязывает, ну ты понимаешь, что я имею в виду? Я хочу сказать, что рада, что моим первым мужчиной стал мой лучший друг со школьных лет, но это не должно изменить наших отношений. Ты знаешь, в наши дни секс — это просто сиюминутное желание. Я не имею в виду, что…

— Моего отношения к тебе это точно не изменит, Эрика, — резко прервал ее Макс. Взгляд его стал жестким, и Эрике стало от него не по себе. — Я всегда любил тебя и буду продолжать любить. И для меня все это имеет совершенно другой смысл, чем для тебя, хотя я тоже живу в том же мире, что и ты. Но я не хозяин твоей судьбы, ты сама ею управляешь. И мне просто удивительно, как ты не хочешь видеть очевидных вещей.

— Каких вещей? Чего я, спрашивается, не вижу такого, что видишь ты, мистер Всезнайка?

— Вот когда увидишь, тогда и поговорим.

Макс прервал разговор и отошел.

— И не надо мне читать нотаций! — прокричала ему вслед Эрика. «Тоже мне правильный какой нашелся», — подумала она с раздражением, хотя в душе понимала, что ее реакция немного неадекватна, и это выводило ее из себя еще больше. Этого ей еще не хватало, теперь этого Макса вообще невозможно будет отлепить от нее! Но уж она постарается, чтобы он почувствовал дистанцию, это ей не составит большого труда! И она отдалилась тогда от него, создав стену из кирпича, выложив ее своими руками….

Каким смешным теперь казалось Эрике ее поведение. Зачем она усложняла то, что на самом деле было так просто? С тех пор у нее были другие мужчины, более опытные и умелые любовники. Валера в том числе. В фантазии ему было не отказать, он знал, на какие точки нажимать, чтобы завести Эрику с полоборота. Почему же она вспоминала ту ночь? Возможно, потому, что оставила та ночь ощущение некой энергии, энергии двух тел, способных слиться в одно целое, захватить ее от макушки до пальчиков ног, отключить ее разум, закружить в вихре эмоций. Вот этого не хватало в ее нынешних отношениях. Именно это и заставляло ее возвращаться мысленно к событиям той ночи на берегу реки. Возможно, так случается у всех, успокаивала она себя. Не она первая, не она последняя, цепляющаяся за воспоминания юности.

В конце концов, сравнивать Валеру с Максом было абсурдно — это как сравнивать глиняный горшок и изящную вазу редкой работы. Да, именно так, заключила она и стряхнула с себя все мысли о прошлом. Наслаждайся настоящим, Эрика! Этот девиз никогда не подводил ее, зачем было ему изменять?

Глава 4

Дни полетели мрачной чередой. Из-за напряженной ситуации у отца постоянно случались нервные срывы. Однажды, придя с учебы, Эрика обнаружила его дома одного, сидящего в кресле. Одного взгляда на него хватило, чтобы защемило сердце.

— Эрика, у меня к тебе есть разговор.

Отец выглядел ужасно: мешки под глазами, лихорадочно горящие глаза — словом, сам не свой. Последнее время он так выглядел постоянно, но сейчас по его состоянию было понятно: что-то случилось, что-то стало последней каплей. Неужели все? Неужели конец? Эрика лихорадочно соображала, сколько времени еще понадобиться Валере, чтобы распутать клубок до конца. Возможно, еще не поздно?

Она бросила сумку на пол и сел напротив отца, приготовившись услышать самое ужасное.

— Я даже маму не хочу вмешивать, отправил ее за покупками.

— Что ты имеешь в виду? — Эрика не понимала, почему отец не хочет смотреть ей в глаза.

— Мне тяжело это говорить, но ты должна пообещать мне, что расскажешь всю правду. Я твой отец, Эрика, и, если надо, я готов принять на себя всю вину, но я должен знать, зачем ты это сделала и почему? Если ты скажешь мне сейчас всю правду, то, возможно, все еще можно будет исправить. Ты ведь не понимаешь, чем это может грозить мне, тебе, всей нашей семье.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — прервала его Эрика. — Объясни, о чем ты? Что я сделала? При чем тут вообще я? Если хочешь знать, я пыталась тебе помочь, я все сделала, чтобы вытащить тебя из этого дерьма, а ты теперь еще в чем-то меня обвиняешь?

— Я ни в чем тебя не обвиняю, доча. Я просто хочу знать — почему?

Отец наклонился вперед, сцепив ладони. Он смотрел на Эрику, как смотрят на душевнобольных, с жалостью и тревогой. Он не хотел верить в случившееся, но все доказательства указывали на нее.

— Тебе нужны были деньги? Неужели ты думаешь, что я не дал бы тебе все, что ты хочешь, спроси ты меня об этом? Зачем же так, Эрика, обманом?

— Да ты что, с ума сошел?

Она испугалась. Она совершенно не понимала, о чем речь, но отец был так серьезен и кидал ей обвинения прямо в лицо, словно горсти грязи.

— Или ты мне объяснишь, в чем дело, или я больше не хочу слышать этот бред, папа! — Ее голос сорвался на крик, но не от злости, а от страха и непонимания, что же происходит.

— Хорошо, я объясню. Но, думаю, ты и без меня это знаешь. Я обнаружил, что с моих счетов были переведены огромные суммы на офшорный счет до того, как я заплатил с них налоги. Именно это и послужило началом расследования, меня могут обвинить в неуплате и сокрытии налогов. Кроме того, произошла утечка важной информации, благодаря которой мы потеряли много денег, но, думаю, кто-то другой хорошенько на этом наварился. Стоимость этой информации довольна велика. Деньги, деньги… Неужели тебе так нужны деньги? Или тебя кто-то заставил?

Эрика ощущала себя так, словно вот-вот потеряет сознание. Но после объяснения отца она рассмеялась, громко и нервно.

— Папа, да ты что? Я даже не знаю, где твои счета и как перевести хоть один доллар! Ты за кого меня принимаешь — за компьютерного гения? Уф, я уж всерьез испугалась, что натворила что-то, а тут… Чушь полная. С чего ты вообще подумал на меня?

Лазарев внимательно изучал дочь, не понимая ее реакции. Если не она, то кто? Кто-то, кто использовал ее?

— Я скажу тебе, почему я подумал на тебя. Потому что вся информация доступа к моим счетам находится на моем домашнем компьютере. И доступ ко многим электронным файлам с секретной информацией по бизнесу тоже хранится там.

— Но, папа, ты же прекрасно знаешь, что я захожу на твой компьютер под своим паролем, у меня там свои документы. Да и то я пользуюсь этим редко. Я даже не знаю твой пароль.

— В том-то и дело, что мой пароль, а вернее — целая сложная система паролей была взломана. И обнаружил я это только сегодня. Понадобились специалисты, чтобы доказать это. Мы даже знаем даты, когда пытались взломать систему и когда наконец взломали. Все совпадает.

— Что совпадает?

— То, что в эти дни ты оставалась дома одна, а мы были в отъезде на даче.

Эрика побледнела и покрылась капельками липкого пота. Теперь все ясно. Но мозг отказывался верить в это. Ей придется все рассказать отцу. Как она могла быть такой идиоткой? Боже мой… Она не сдержалась и расплакалась. Она все уничтожила из-за собственной глупости и самонадеянности. Но ведь она не знала, не знала!

Отец взял ее за руки и притянул к себе.

— Тебе просто надо все рассказать, и мы вернем деньги. Бог с ней — с потерянной прибылью, но деньги надо вернуть и уплатить с них налоги. Можно еще откупиться, можно замять все дело, только помоги мне, хорошо?

Эрика рыдала, не в силах признаться, в чем состоит правда. Он ее убьет. Или его. Да она сама готова его убить!

— Ты не понимаешь, папа, не понимаешь! Прости меня! Я такая ду-у-у-ура-а-а! — ревела она белугой.

— Где сейчас деньги? — мягко переспросил отец. Он пока не думал о том, что же натворила его дочь. Проанализировать ее поведение можно будет позже. А сейчас… сейчас не было ни одной лишней минуты. Чем скорее они вернут деньги, тем больше надежды на то, что дело замнут.

— Ты не понимаешь! Ты не понимаешь…

— Что?

— Это… это не я! — Она прекратила реветь, подняла голову и взглянула на отца полными страха глазами.

— А кто?

Эрика приложила руку к губам и выдохнула:

— Валера.

Она не выдержала его взгляда и отвернулась.

— Но… как? Ты подпустила его к компьютеру? Та дала ему пароль на вход? Но даже если так, то как он вошел в мои документы? Ты понимаешь, Эрика, это же не минутное дело. Это требует много времени.

Она покраснела. Но теперь уже не имело смысла скрывать.

— Он оставался у нас дома, когда вас не было. И пользовался компьютером. Говорил, что ему надо проверить почту по Интернету.

Евгений Анатольевич задумался. Валера с его мозгами… Вполне возможно. Но надо быть гением, чтобы провернуть это за несколько дней.

— Я все равно не понимаю. Сколько же часов он проводил за компьютером? Неужели ты ничего не заподозрила?

— Он не сидел подолгу. Ну, может, полчаса, и так несколько раз. Я и подумать не могла… — Она опять разрыдалась. Из-за нее, из-за ее непроходимой тупости отцу теперь грозит тюрьма!

Отец взял телефон и стал кому-то звонить. Он вышел в другую комнату, но она слышала, как он спрашивает, как возможно взломать пароль и сколько времени на это требуется.

Когда он вернулся, он выглядел более расслабленным и успокоившимся.

— Вот что. Наш компьютер проверят. Скорее всего, он запустил специальный вирус, открывающий доступ к секретным файлам и отсылающий их другому адресату. То есть он действовал не один, кто-то помогал ему. Кто-то, кто получал эти файлы и вскрывал их. Кто-то очень хорошо разбирающийся в этом. Но хорошая новость состоит в том, что это можно доказать. Можно проследить отсылку файлов. Должны остаться какие-то следы. И если это так, то мы сможем доказать его вину. И я буду чист.

Эрика покачала головой. Теперь, зная, на что способен Валера, она ни на секунду не сомневалась, что он от всего открестится.

— Он ведь не признается, что был у нас. А кто мне поверит? Скажут, что я просто пытаюсь свалить вину на него.

— Ну за это не волнуйся. Мы ведь тоже не профанов наймем для этого. Если он причастен — мы это докажем.

Внезапно он подошел к Эрике, притихшей в кресле, и обнял ее. Помолчав, он сказал очень тихо:

— Я так рад, Эрика, ты себе даже не представляешь.

Она изумленно взглянула на него.

— Такой груз с плеч. Так ужасно было подозревать тебя, мою принцессу, мою маленькую девочку. Я матери в глаза не мог взглянуть. Она бы не выдержала. Черт с ними, с деньгами. Как-нибудь разберемся. Главное, что ты непричастна. Я тебя очень люблю.

Эрика готова была опять разрыдаться. Только отец может не держать зла на нее в такой ситуации и еще найти, чему радоваться. Ведь фактически это она его подвела, допустила такой промах, подставила его под такой риск. А он…

— Прости меня.

Лазарев тем временем мысленно уже переключился на Валеру. Вот ведь хитер! Несмотря на злость, он не мог не признать размах его хитросплетений. Интересно, сколько подобных операций он провернул незаметно для других? Сколько денег он украл у тех, на кого работал? Ведь он всегда работал с крупными корпорациями, имел доступ к информации. Хотя, чтобы провернуть то, что он сделал с его счетами, ему бы все равно понадобился доступ. Использовал его дочь, подонок. За это, пожалуй, он получит больше всего. По косточкам будет разобран, каналья. Всю жизнь будет в тюрьме гнить и проклинать тот день, когда встретил Эрику. Он отстранился от Эрики и сделал еще один звонок. Предупредить, чтобы Валеру не выпускали из страны в случае, если тот решит сбежать.

— Послушай меня, Эрика. Только успокойся, и теперь давай говорить как взрослые люди. Мне понадобится твоя помощь. Не вздумай и виду показать Валере, что ты все знаешь. Поняла меня? Ни единым жестом, ни взглядом, ни словом. Он умен и хитер, сразу раскусит, если ты сделаешь хоть один неосторожный шаг.

Эрика слушала затаив дыхание. Зачем отец просит ее об этом? Разве не стоит наказать Зубова сразу же?

— Я сделаю вид, что уеду с матерью на несколько дней. Ты опять пригласишь его домой. Дай ему столько времени за компьютером, сколько он захочет. А я скажу ему, что готовлю крупную операцию, намекну, что имею очень ценную информацию. Установим камеру наблюдения. Если он опять вздумает стащить что-то, мы его засечем.

— А если нет?

— Тогда расследование займет чуть больше времени, но мы все равно выведем его на чистую воду.

Эрика кивнула. Она готова была сделать все, чтобы загладить вину. То, что отец не держит на нее зла, не умаляло ее вины. Быть такой идиоткой! Поверить, что этот подонок влюбился в нее! И ведь замуж даже собралась, планы строила. А ее использовали, использовали, словно тупую куклу, ключ к дверям квартиры, бесплатную отмычку. Это был удар не только по ее самолюбию, это был удар по всем ее ценностям — по мнению о себе, о мужчинах, о том мире, в котором она вращалась. Боже мой, оказаться настолько близорукой, чтобы суметь так опозориться! Одно радовало: отец вновь воспрял духом, плечи расправились, глаза загорелись. Таким она привыкла его видеть всегда. К тому времени, когда мать вернулась из магазинов, они успели уже обсудить все детали. Эрике было настолько стыдно, что она предпочла, чтобы отец сам рассказал маме о случившемся. А она ушла из дому, чтобы развеяться и прийти в себя.

Пять миллионов! За пару месяцев! Это оказалось настолько просто, что Валере не верилось. Он и не думал, когда начал роман с Эрикой, что она окажется его лотерейным билетиком, счастливой монеткой. Нет, он, конечно, планировал, что через нее больше приблизится к Лазареву, что получит какие-нибудь ценные данные, внедрится в его бизнес. Может быть, даже как зять. Но чтобы такая удача! И все благодаря Алексу. Это он надоумил его, как можно вытащить все файлы с базы данных Лазарева. Просто, как все гениальное! Вирус. Вирус, созданный Алексом специально для того, чтобы внедряться в базу данных и отсылать файлы с ключевыми словами на нужный адрес. Для этого не потребовалось много времени — запустил вирус, и готово. А самонадеянная, самовлюбленная Эрика, возомнившая себя женщиной его мечты, думала, что он просто проверяет свою почту. Сработано чисто и блистательно.

Мало того, Эрика его еще решила в спасатели отца выбрать, передавала ему всю информацию по следствию, услышанную дома, все слухи и подозрения. Она думала, что Валера сможет что-то сделать! Он старательно делал вид, что пытается изо всех сил. Поначалу он решил немедленно смотаться из страны и осуществить свой давний план, но из слов Эрики следовало, что ему ничего не грозит, что Лазарев совершенно не подозревает, откуда дует ветер и кто подставил ему такую подножку. Среди отосланных файлов оказались и такие, где давались ценные данные по готовящимся сделкам. Валера был жаден — использовал и это. Через подставных лиц перебежал дорогу и стянул сделку на себя. Еще денежек прибавилось на счету. Пора бы было уже и сматываться, но что-то его удерживало. Инстинкт охотника подсказывал, что еще не все возможное сделано. Напасть на такую золотую жилу и все бросить казалось глупым. Он ждал. Дал себе месяц сроку и выжидал очередной возможности. Алекс сказал ему, что каждый раз для новых файлов вирус надо модифицировать, чтобы менять ключевые слова согласно необходимой информации. А значит, необходимо будет еще один раз добраться до домашнего компьютера Лазарева. Добрая Эрика включит его, введет пароль, а дальше — дело нескольких минут.

И ведь дождался. Эрика сообщила ему, что отец хочет откупиться от следователей и аудиторов и что для этого хочет провернуть какое-то дело.

— Все сидит теперь за своим компом, — жаловалась она ему. — На работу практически не ходит, что-то печатает и печатает на компьютере, звонит разным людям, шепотом разговаривает. Я не могу понять, что говорят, но похоже — дело затевается крупное. То ли золото, то ли нефть. Думаешь, ему не безопасно сейчас проворачивать дела?

— Не знаю, Эрика. Но он ведь дальновидный политик. Раз решился на это, то с одобрения вышестоящих. Значит, те откупных ждут, вот и позволили ему провернуть дельце. Я уже практически докопался, кто стоит за всей этой заварушкой. И знаешь, похоже, все затеяно только ради того, чтобы Евгения Анатольевича вынудить на большой откуп. Это не из-за политики, не из-за места. Это все из-за денег. Знают, гады, что он все сделает, чтобы замять дело.

Эрика с благодарностью посмотрела на него и поцеловала.

— Как же мне с тобой повезло! А как ты думаешь, отцу когда мы расскажем, кто под него копает?

— Не торопись. Я не могу такими фамилиями на ветер бросаться. Но если он узнает, ему будет легче. По крайней мере, можно будет разговаривать с кем-то более вышестоящим, чтобы остановить произвол.

Она кивнула. Он улыбнулся. Новое дело? Что же, значит, отъезд его не за горами.

Удача не просто сопутствовала ему, ее было даже в избытке. Лазарева вызвали зачем-то в Питер, Луиза Иннокентьевна уехала с ним. Эрика, как всегда в подобных случаях, принималась играть роль хозяйки большого дома и пригласила Валеру к себе. На романтический ужин, как она любила говорить. Хотя ужин они обычно заказывали, готовить ей было лень. К тому времени Алекс уже подготовил новый вирус, а Зубов купил себе билеты в Англию, где они условились встретиться.

Жадность фраера сгубила. Не далее как через пару дней гений своего времени Валера Зубов сидел перед следователем и лихорадочно обдумывал, какой адвокат сможет вытянуть его из этой передряги. Что, впрочем, в итоге оказалось делом бесполезным. Лазарев не прощал предательства ни в отношении него, ни в отношении дочери. Особенно в отношении дочери.

Глава 5

Эрику на время отправили отдыхать, лечить нервный срыв и депрессию, в которую она впала после этого случая. Интернатуру она закончила кое-как, но, будучи сильной духом, через пару месяцев она уже окончательно взбодрилась и вернулась к прежнему ритму жизни. В семье об этом случае старались не вспоминать, чтобы не травмировать Эрику. Ее это устраивало — жить с чувством вины не ее стиль.

Потом началась работа. Эрика решила заняться ультразвуковой диагностикой, приводя при этом вполне практичные доводы.

— Работа не пыльная, — говорила она, — и доход какой-никакой будет.

— Ну поработай в этом направлении пока, осмотрись, если понравится, откроешь свой частный кабинет, если не понравится, пристроим тебя в какую-нибудь фирму, связанную с медициной, — сказал папа, узнав о ее решении.

— Но имей в виду, что для того, чтобы набраться опыта, придется сначала отпахать в обычной клинике, — предупредил ее один из преподавателей, который взялся устроить ее на работу, — только так увидишь максимум различной патологии.

Эрика не хотела слишком уж всепоглощающей и изнуряющей работы, но, с другой стороны, тщеславие не позволило бы ей быть диагностом ниже среднего уровня, поэтому она заранее настроилась на тщательную практику. И все шло хорошо, не считая мелких стычек с коллективом и… И мужчин. С созданием семьи так и не получалось.

Кто бы знал, что предпринятая после разговора с мамой поездка в Рим окажется такой судьбоносной? Что именно там Эрика вдруг увидит решение своей проблемы — простое и ясное, как майский день.

Решение пришло за чашкой кофе в кафе напротив знаменитых Испанских ступеней. Площадь, как всегда, была переполнена туристами и отдыхающими итальянцами. Молодежь расслабленно расположилась на бесконечных ступенях, парочки сидели обнявшись, жмурясь от яркого солнышка, кто-то делал зарисовки, кто-то читал, наслаждаясь атмосферой. Эрика поймала себя на том, что наблюдает за целующимися парочками с завистью. Почему у одних все так просто, а у других… Мама права — с этим надо было что-то делать. Может, итальянца какого-нибудь найти? А что? Если приглядеться — они довольно симпатичные. Эрика отхлебнула остывший кофе и оглянулась, вглядываясь в прохожих.

Мимо ее столика прошел молодой мужчина, и ей показалось, что он кого-то ей напоминает. Такие же серые глаза, золотистые волосы, подбородок…. Ну конечно же Макс, он похож на Макса. Стоп! Макс! Вот оно — решение. Как же это ей раньше не приходила в голову эта расчудесная по своей простоте мысль? Макс, ее верный Макс, с которым спокойно, как за каменной стеной, который беззаветно любил ее столько лет и который обещал ждать ее вечно! Он, конечно, не такой уж престижный жених, как ей, может, хотелось бы, но родители, в конце концов, помогут пристроить его куда-нибудь, может, фирму ему откроют, а там, глядишь, раскрутится. Ведь отец ее тоже начинал не с золотых вершин, ничего, бабушка с дедушкой помогли ему добиться в жизни успеха, теперь его очередь ставить зятя на ноги. Она слышала от общих знакомых, что Макс стал успешным хирургом и что, несмотря на молодость, он уже добился признания среди своих коллег. Но что такое врач в наше время? На стиль жизни Эрики этих денег никогда не хватит, так что лучше уж пусть родители займутся обустройством его карьеры. Итак, Макс. «Ты просто не видишь очевидного. Или не хочешь замечать», — вспомнила она его слова. А ведь он прав. Пока с журавлем в небе никак не получается, почему бы не обратиться к синице в руках? Стоит попробовать.

Эрика приняла решение и как бы заключила договор с самой собой и от этого почувствовала невероятное облегчение и с довольной улыбкой откинулась на спинку стула. Допив ароматный кофе, она прошлась по магазинам, накупив себе кучу дизайнерской одежды самых известных Домов моды, заодно и купила для Макса несколько безделушек в подарок, чтобы не являться с пустыми руками, и предлог будет для визита. Удивительно, но она ни на секунду не сомневалась в успехе своего предприятия.

Домой Эрика вернулась в прекраснейшем настроении. Кружилась и пела, раздавала всем привезенные сувениры и вообще вся сияла, как новый хрусталь.

— Что-то случилось, Эрика? — спросила наконец мама, не дождавшись пояснений сему счастливому состоянию, радуясь и недоумевая одновременно. — Вот уж не думала, что поездка окажется настолько полезной для тебя!

— Случилось, случилось, я придумала решение проблемы своей жизни, пазлы сошлись, и потому я довольна, как сытый удав! — напевала Эрика.

— Слушай, удав, сядь и расскажи нормально, что случилось, ну я же сгорю сейчас от нетерпения! Будь человеком!

— Мама, твоя дочь выходит замуж! — торжественно сообщила Эрика. — Ну как, чем не событие?

— Всем событиям событие, согласна, и кто же у нас избранник? За одну неделю объявился? Итальянца повстречала?

— Нет, мам, ну зачем мне итальянец, они жен дома держат, между прочим, нет, нет-нет, наш, родной, давно изученный и опробованный со всех сторон, прошедший огонь и воду и медные трубы. Ну, может, с медными трубами еще все впереди, но все остальное — чистая правда!

— Ничего не понимаю. О ком речь? Перестань кружиться по комнате, это ведь серьезный разговор. Что ты себе еще там в голову вбила? — Любопытство Луизы Иннокентьевны стало переходить в стадию тревоги, так как она знала свою дочь и такие экстренные перемены не сулили ничего хорошего. Разумного, по крайней мере.

— Ну ладно, скажу, скажу. Помнишь Макса, мы учились вместе в школе и в академии, ну ты должна помнить, он же не отставал от меня.

— Макс? Ну конечно, помню. Славный такой парень, милый очень, любил тебя, кажется, до безумия. А при чем тут он?

— Вот он-то как раз и при чем. При ком, вернее. При мне то есть. Он уже давно делал мне предложение выйти за него замуж, а я, можно сказать, только сейчас дозрела и решила его руку и сердце принять! — с победоносным видом объявила Эрика. Глаза ее излучали бескрайнее довольство собой и своим решением.

Мама присела на краешек дивана и пыталась понять, шутит ее дочь или нет. Похоже, что не шутит. Луиза Иннокентьевна прекрасно помнила этого симпатичного паренька, который ходил хвостиком за ее дочерью чуть ли ни с первого класса. Она всегда одобряла эту дружбу, потому что он был бесконечно предан Эрике и чист душой, что было немаловажно. О том, что их отношения зайдут дальше дружбы, она никогда даже и не думала. Потому что слишком хорошо знала свою дочь и ее вкусы, которые она, впрочем, сама же и привила ей с детства. Но привязанность того сероглазого парня была очень трогательной, и сегодняшнее предложение Эрики грозило разрушить эту дружбу, так как слишком велика была вероятность того, что ее дочь просто поиграет его чувствами, удовлетворив свой сиюминутный порыв, и бросит его, растоптав все начисто. Ей был симпатичен Максим, и не хотелось бы, чтобы Эрика, используя его любовь, превратила свой брак в полигон для своего тщеславия.

— То есть как это — дозрела? Раньше он тебе не был нужен даже в числе сопровождающего, а теперь вдруг стал годиться в мужья? То есть, подумав и решив, что, раз другого пока нет даже и на горизонте, можно помучить этого мальчика? Ты ведь его совсем не любишь?

— Мама, ну почему помучить? Да он будет счастлив до небес, что я соглашусь стать его женой, я осчастливлю человека, а ты говоришь — помучить. А любовь… Видно, мое сердце не имеет этого рецептора, у меня врожденный порок сердца — отсутствие рецептора к любви!

— Не говори так, Эрика, какие ужасные вещи ты говоришь, — всплеснула руками мама. — Ты просто ее еще не дождалась, своей настоящей любви. И зачем тебе этот брак, я плохо понимаю. Вернее, я понимаю внешнюю сторону твоего решения, но никак не внутреннюю. И почему ты так уверена, что он до сих пор ждет тебя?

— Уверена. Он сказал, будет ждать. А он не из тех, кто нарушает данное слово. Да и потом, мама, ну как такую, как я, можно забыть? И разве не ты сама торопила меня определиться с выбором мужа? Вот я и определилась, почему ты не рада теперь?

— Уж лучше бы ты не так буквально восприняла мои слова. Теперь я уже жалею о сказанном.

Эрика лишь пожала плечами.

Отцу сообщили вечером. Он по-деловому выяснил всю информацию про будущего зятя и про его семью, ничем не выдавая своих эмоций.

— Знаешь, Эрика, если бы ты имела хоть чуточку другой характер, я бы попытался тебя переубедить. Потому что не вижу в этом браке ничего прочного. И не из-за парня самого, он, как я понимаю, особых проблем создавать не будет, а из-за тебя самой. Ты же долго не выдержишь такого преклонения. Сядешь на шею, свесишь ножки, а потом сбежишь, — спокойно рассуждал отец, как будто обдумывал свою очередную сделку. — Но тебя, к сожалению, не переубедишь. Ты из того рода людей, которые учатся на своих ошибках.

— Ну пока я вроде не делала никаких крупных ошибок, папа, не так ли? — возразила Эрика. — Может, и на этот раз все обойдется?

И почему они все не в восторге от ее решения? Ведь это так очевидно! В этом браке одни плюсы и никаких минусов. Хороший надежный муж, верный и преданный, без особых претензий, о чем еще можно мечтать? Он же будет как тесто в ее руках: что слепишь, то и получишь. Прелесть!

— Ладно, приводи своего избранника, поговорим, там и подумаем, — промолвил Евгений Анатольевич, проигрывая в уме различные варианты, как можно все сделать так, чтобы свести риск к минимуму.

«Избранник» тем временем и не подозревал, что его судьба решилась без его ведома. Жизнь Максима Рогожина текла спокойно и предсказуемо. И в общем-то одиноко. Вернее, он был настолько поглощен работой, что места для чего-то другого не оставалось. Справедливости ради надо сказать, что было бы желание — нашлось бы и время и возможности, но в том-то и дело, что желания не было. Макс принадлежал к категории однолюбов. Унаследовал он это качество от матери, которая после смерти отца так и не смогла больше полюбить другого мужчину. Всю жизнь Анна Тимофеевна жила воспоминаниями о погибшем муже, культивировала в сыне любовь и уважение к почти забытому им образу. Он уважал ее чувства и никогда даже и не намекал на возможность появления другого мужчины в ее жизни, хотя частенько подумывал с беспокойством о ее одинокой старости.

Беспокоясь об одиночестве матери, Макс совершенно не задумывался о своем. Если Эрика долгое время держала его образ глубоко в подсознании, то Макс всегда четко знал, что она и есть любовь его жизнь. Знал это в школе, в медицинской академии, все то время, что они прожили на виду друг у друга. Та ночь на даче у Аленки многое изменила в его жизни. Только такая непредсказуемая личность, как Эрика, могла сама же приблизить его к себе и сама же воспользоваться этим в качестве предлога для разрыва. Он чувствовал Эрику лучше, чем она сама. Если ей было непонятно смятение, творившееся в ее душе, то Макс это состояние ощутил со всей глубиной. И не удивился, когда она вдруг выстроила невидимую стену между ними, отдалившись от него и всем своим видом показывая, что их ничего не связывает.

Какое-то время они даже практически не общались. Эрика продолжала жить в своем ритме, а Макс был поглощен учебой и дежурствами в клинике, где он снискал уважение у своих учителей и коллег упорством и очевидным талантом. Пациенты любили его не только за знания, но и за чувство сострадания и умение разговаривать с ними. Он твердо шел к цели стать хорошим хирургом и использовал для этого все свои ресурсы. Он не искал сближения с Эрикой, отлично зная, что она нуждалась в нем, хоть и не признавалась в этом даже самой себе.

И он оказался прав. Через некоторое время Эрика, поняв, что Макс и не собирается требовать от нее никаких стабильных отношений (чего она, пожалуй, боялась больше всего на свете), сама возобновила их общение, сделав при этом вид, что это по-прежнему для нее ровным счетом ничего не значит. Макс не сопротивлялся этому сближению, но стал тратить гораздо меньше времени на разговоры о личной жизни Эрики, стараясь избегать тем о ее поклонниках. Отшучивался и сразу же менял тему. Однако он по-прежнему был всегда рядом, когда ей нужна была помощь в чем-либо. Его любовь к ней не остыла, но она трансформировалась в нечто новое, где было место не только поклонению своей возлюбленной, но и своей собственной жизни, своему развитию. Макс уже не зацикливался на своих чувствах, он повзрослел, и жизнь обретала для него все более разнообразные краски, однако все это нисколько не мешало ему поддерживать пламя любви в своем сердце, не навязывая его при этом Эрике. Саму Эрику это устраивало как нельзя лучше.

Учеба подходила к завершению, и Макса уже ждали на работу в хирургическом отделении, где он провел столько бессонных ночей, берясь за любое дело и накопив приличный опыт. Ему не надо было беспокоиться о том, чем он займется после распределения, его талант и настойчивость сделали это за него.

Окончание академии неминуемо означало полное расхождение их путей, и Макс знал это. Что посеяно, то посеяно. Если это когда-либо взрастет, так тому и быть, если же нет — тогда… Тогда он не знал, что делать. Потому что не мыслил себя без Эрики, не знал, как он сможет без нее жить.

Последний день студенчества был давно распланирован. Они решили отпраздновать свой выпускной, заказав на весь выпуск ужин в ресторане. Это были уже не те неоперившиеся юнцы, которые смотрели широко распахнутыми глазами в будущее на школьном балу, нет, это были уже другие лица и другие глаза. Кто-то успел обзавестись семьей и даже детьми, кто-то еще только строил планы, а кто-то вообще не думал об этом. Одни уже познали на практике, что такое настоящая медицина, и твердо знали, чего хотят добиться в этой непростой области, другие еще только пробовали себя, до сих пор не определившись в своих приоритетах, третьи, получив диплом о высшем медицинском образовании, мечтали совсем о другой карьере, ничем не связанной с работой в клиниках. Все они были разные, но всех их объединяло в этот вечер одно: они заканчивали очередную главу своей жизни и стояли на пути к следующей.

Эрика держала в руках бокал с шампанским, прислонившись к косяку дверного проема, и смотрела на вечерний город с балкона. Город сверкал огнями, заманивая в свою яркую и динамичную жизнь, обещая невероятные возможности, признавая право на риск и ничего не упоминая о том, что вот теперь-то только и начинается настоящая жизнь, где практически нет права на ошибки, а если оно и существует, то за каждый неверный шаг существует своя расплата.

— Один танец мой? — неслышно подошел к ней Макс, напоминая своим вопросом их школьный выпускной.

— Твой-твой, и не один, — засмеялась Эрика.

— Ну пойдем тогда, доктор Эрика!

Музыка звучала мягко и настраивала на лиричный лад. Вокруг в ритм музыки покачивались пары, и все вдруг показались Эрике такими родными, и в тоже время ее не покидало ощущение завершения одного из наиболее ярких периодов жизни. Ей почему-то взгрустнулось.

— А ведь разойдемся вот так и практически перестанем видится, — вздохнула она. — Заживем каждый своей жизнью и забудем друг про друга.

— А тебе будет от этого грустно?

— Да, представь себе. Говорят, студенческие годы неповторимы… А что будет потом, никто не знает. Счастливы ли мы будем, что нам приготовила судьба — неизвестно. А неизвестность всегда пугает. — Эрика была не похожа сама на себя. Ее извечная самоуверенность, казалось, начинала ей изменять.

— Послушай меня, Эрика. Один раз выслушай меня внимательно. — Макс мягко приподнял ее подбородок и посмотрел ей в глаза. — Потому что всегда ты слушала только себя одну. Так вот. Я люблю тебя. И я буду продолжать любить тебя, где бы ты ни была и чтобы с тобой ни случилось. Я был тебе одноклассником, однокурсником, другом, советчиком, был даже любовником. Но я хочу большего. И я буду ждать тебя.

— Ждать чего?

— Ждать момента, когда ты наконец поймешь, что сильнее моей любви ты ни у кого никогда не найдешь. Что никто не сделает тебя счастливее, чем это могу сделать я. Я терпеливый. Я жду уже столько лет и смогу прождать еще столько же и больше. И когда ты наконец поймешь это, мы пойдем и подадим заявление в ЗАГС.

— Подожди, подожди, это предложение руки и сердца или как? — Эрика пыталась перевести все в шутку, хотя понимала, что Макс абсолютно серьезен. Его взгляд не оставлял в этом никаких сомнений.

— Ты все прекрасно поняла, Эрика, и я не собираюсь это повторять. Я просто буду ждать. — Макс поцеловал ее в губы и проводил к столику.

Щелк! Еще одна групповая фотография на прощание — и они перевернули очередную страницу своей жизни.

Глава 6

Итак, Эрика решительнейшим образом настроилась поговорить с Максом и не могла дождаться наступления следующего дня после разговора с отцом. Однако на следующий день встретиться не получилось. Он был на дежурстве, а клиника не являлась подходящим местом для подобных разговоров. Через день звонок Эрики застал его дома. И, кажется, разбудил его.

— Привет, Макс, узнаешь? — преувеличенно веселым голосом проговорила Эрика.

— Алло, кто это? — Макс явно еще не проснулся до конца. — Что-то в отделении случилось?

— Да ты что, Макс, это же я! Неужели не узнаешь, стыдно должно быть, ведь не так много времени прошло!

— Эрика?! Эрика, что-то случилось? — В сонном голосе Макса слышалось удивление и смятение.

— Нет, просто звоню узнать, как у тебя дела. Почему обязательно что-то должно случиться?

— Ну не знаю, просто ты никогда не звонила раньше просто так. Да и вообще ты давно не звонила. Я, признаться, удивлен. Как у тебя дела? Как поживаешь?

— Хорошо поживаю. Вот только вернулась из Рима, привезла тебе кое-какие сувениры. Когда можно зайти и отдать их тебе? — Эрика разговаривала немного принужденно, и Макс никак не мог понять, в чем же дело.

— Заходи хоть сейчас, ты же знаешь, я всегда тебе рад. Или хочешь, встретимся где-нибудь.

— Давай лучше встретимся где-нибудь, не хочу твоих беспокоить. Давай в парке около твоего дома, там новый бар открылся, я подъеду через час. — Эрика не дождалась ответа и положила трубку. Надо было привести себя в порядок, все-таки «историческая встреча», улыбнулась она про себя.

Макс пришел раньше времени, он сидел за столиком и курил сигарету за сигаретой, заказав себе двойной кофе, так как ужасно не выспался. Дежурство было неспокойным, не удалось сомкнуть глаз ни на минуту. Постоянно поступали новые больные, и ими надо было заниматься. Утром тоже появились неотложные дела, за ними — еще, и так пришлось остаться почти до вечера. Он едва дотащился до дома и свалился в кровать, намереваясь проспать до утра, как это часто с ним бывало. Звонок Эрики разбудил его через час после того, как он уснул, и этого времени ему, естественно, не хватило, чтобы хоть сколько-нибудь выспаться. Он привык к таким недосыпам, и мозг его при этом работал так же четко, как и у отдохнувшего человека. Но в данный момент он не совсем понимал, чего хочет Эрика, и это сбивало его с толку. Это был явно не простой визит вежливости, он слишком хорошо ее знал. С другой стороны, он давно ее не видел и соскучился по ней. А встреч не искал. После того разговора на окончании академии он решил не давить на нее и жить своей жизнью. Работал он много, и это отнимало все его душевные и физические силы. Но он не переставал надеяться, что в один прекрасный день она позвонит и скажет, что поняла, как любит его. Но чем больше времени проходило, тем тусклее становилась надежда. Мысли о ней он поселил глубоко-глубоко в сердце, в потайной любимой комнатке, куда заглядывал лишь в минуты воспоминаний и приступов романтики. И вот она позвонила. Это было совершенно неожиданно и довольно странно, поэтому он решил, что ей опять нужна его помощь, как в старые добрые времена. «Ну что ж, — подумал Макс, — поможем, чем сможем. В любом случае я рад буду ее повидать».

Морально он был готов к встрече, не ожидая от нее ничего экстраординарного. Однако то, что он увидел, ошеломило его. Одетая, как всегда, с иголочки, элегантная и очаровательная, повзрослевшая и похорошевшая, Эрика не шла, а летела, глаза ее сияли, и она излучала прямо-таки ощутимую энергию хорошего настроения, и это было очень заразительно. Прохожие и сидевшие за столиками люди не могли оторвать от нее своих взглядов — настолько она приковывала внимание всем своим видом.

— Ты что, выиграла миллион? — спросил Макс.

— И это вместо приветствия старого друга! — Эрика чмокнула его в обе щеки и села напротив. — Это тебе! — Она протянула ему пакетик с сувенирами и улыбнулась той своей особой улыбкой, которая всегда сводила его с ума. Она была эффектна, как никогда. Загорелая, подтянутая и явно настроенная на особый лад.

— Спасибо. Ты потрясающе выглядишь. Когда ты позвонила, я решил, что что-то стряслось, но, глядя на тебя, я вижу, что у тебя все не просто хорошо, а суперхорошо. Я прав? — Макс говорил медленно, немного растягивая слова. Он пытался дать себе время оценить ситуацию. Что-то происходило, но что — до него никак не доходило. — Что делала в Италии? Проветриться ездила?

— Ага, что-то вроде того. Мысли в порядок привести. — Эрика, не отрываясь, смотрела прямо ему в глаза.

— И что, привела? Я имею в виду — мысли в порядок привела?

— Да. Отлично они, надо сказать, упорядочились. Видимо, римский воздух очень полезен для этой процедуры.

— Воздух или римские магазины? — поддразнил Макс.

— И то, и другое, это не столь важно, главное, что результат позитивный.

— А с чего вдруг пришлось мысли приводить в порядок-то? Случилось что?

— Наоборот. Слишком долго ничего не случалось. Но я это собираюсь изменить. — Эрика покачивала своей изящной ножкой, обтянутой тонкими ремешками золотистых босоножек, загадочно улыбалась и, без сомнений, флиртовала с ним.

У Макса закружилась голова. Зачем она пришла? Опять поиграть с ним? Испытать свои чары? Но он и так всегда безумно хотел ее, подавляя свои чувства и инстинкты только ради того, чтобы не давить на нее. Сейчас взгляд ее был настолько однозначным, что не оставалось никаких сомнений в цели ее визита. Но он не позволит ей делать из него любовника на один день. Лучше вообще никаких отношений, чем такие. Это было бы унизительно для них обоих. Взгляд Эрики выбивал его из колеи, но Макс уже вырос из этих игр и научился лучше контролировать ситуацию.

— Слушай, Эрика, я очень рад тебя видеть, но, когда в последний раз ты на меня так смотрела, это закончилось твоей нервной истерикой наутро и клятвами не придавать произошедшему никакого значения. Я же живой человек, мужчина, так что учитывай это, пожалуйста, и не смотри на меня так. Если тебе просто захотелось очередного приключения, то найди себе кого-нибудь другого, хорошо? — Слова его прозвучали немного резко, но именно этого он и хотел.

— Зачем, если я уже нашла тебя? Ты не хочешь предположить, чем закончились мои размышления в Риме? — На Эрику его резкость, казалось, не возымела никакого действия. Настроение ее нисколько не испортилось. Значит, дело было в чем-то другом. В чем?

— Я даже не знаю, о чем они были. Как я могу знать, чем они закончились?

— Это можно определить одним словом: «Да».

— Что «да»?

— Да, я согласна, да, я все осознала, да, я увидела очевидные вещи, да, я выйду за тебя замуж. Как тебе?

— Умопомрачительно. Я, правда, не услышал самого главного — «да, я люблю», но это, видимо, в твой список размышлений не входило. — Макс закурил очередную сигарету, выиграв паузу на ответную реакцию. Это было давно ожидаемое, но все равно неожиданное предложение. Она всегда к нему возвращалась. Он знал это, как то, что дважды два четыре. После долгого отсутствия она вернулась к нему опять, поняв, что нуждается в нем, какие бы другие причины она ни придумывала для своего решения. Но все же было странно слышать эти слова от нее, может быть, он не предполагал, что она придет к этому решению так быстро? Хотя прошло не так уж мало времени…

— Так твое предложение в силе или я зря тут сижу вообще? — Эрика, признаться, ожидала более бурной радости от Макса, но он, видимо, еще не верил в свалившиеся на него счастье.

— Ну почему зря, спасибо за подарки! — Макс уже откровенно посмеивался над ней. — А если серьезно, то как-то все это неожиданно. И, главное, как-то неубедительно ты все это представила. Ты понимаешь, насколько серьезен этот шаг?

— Да уж, не маленькая девочка, мерси.

— И ты не передумаешь перед алтарем?

— Нет, на меня это вроде не похоже.

— Как раз-таки очень даже похоже. Я так долго ждал этого момента и вот, когда он настал, почему-то не верю тебе. Мне самому это странно.

— Ой, Макс, не осложняй жизнь. Давай попробуем. Ну не получится — разбежимся.

— Для тебя это так просто, да? Получится, не получится… — Макс задумался, давая время своим мыслям и эмоциям прийти к соглашению, разглядывая сквозь сигаретный дым глаза Эрики, пытаясь заглянуть в самое их зеленое дно и увидеть хоть какое-то объяснение ее предложению. Что ею движет? Почему вдруг после стольких лет она решила принять его любовь? И имеют ли все эти размышления хоть какое-то значение, если его любовь горит с той же яркостью, как и раньше? Даже если ее чувства не имели достаточной силы, он вдруг почувствовал уверенность, что его огня с лихвой хватит на них двоих. Так зачем тогда медлить и сомневаться? Жизнь дается один раз, и если не рисковать и не давать друг другу шанс, то никогда ничего не получится!

— Для тебя, значит, не будет большой трагедией, если не получится? — продолжил он свою мысль.

— Макс, ну зачем обсуждать возможные неудачи, если есть возможность просто все проверить на деле?

— Потому что я хочу тебя заверить, что… — Макс широко улыбнулся светлой мальчишеской улыбкой, — …что все у нас получится, потому что я просто не позволю этому «не получиться»!

Он обхватил ее голову обеими ладонями и притянул к себе, смотря ей прямо в глаза. Взгляд его горел странным пламенем, словно он поддался магии ее очарования и заразился на мгновение ее колдовской силой.

— Я люблю тебя просто до безумия. И моя любовь не оставит нашему браку ни малейшего шанса на неудачу! Слышишь, ни малейшего!

— Пусти, ты с ума сошел, да пусти же, все смотрят на нас! — Эрика попыталась освободиться от его рук, порозовев от усилий.

— Ну и пусть смотрят, разве нам с тобой привыкать?

Все действительно смотрели на них и улыбались. Она тоже не удержалась и расплылась в улыбке. «Ну вот все и решили, — подумала она про себя, — теперь осталось сыграть самую шикарную свадьбу на свете! Раз уж замуж, то по полной программе!» От этих мыслей ее глаза заискрились, и Макс, приняв это на свой счет, решил, что он, пожалуй, ошибался насчет ее излишнего прагматизма.

Следующий месяц прошел в приятных хлопотах: выбор платья, колец, планирование свадебной церемонии, кого приглашать, куда в медовый месяц ехать — все это было настолько возбуждающим и волнующим, что захватывало Эрику целиком и полностью. Практически все на себя взяли, естественно, ее родители. Правда, этому предшествовал не очень гладкий разговор Макса и ее отца.

— Я бы предпочел тоже участвовать в организации свадьбы. Это ведь и моя свадьба, Евгений Анатольевич, — настаивал Макс.

— Я понимаю тебя прекрасно, Максим, но ты тоже пойми: для Эрики это событие чрезвычайной важности. Свадьба моей дочери не может пройти безлико и стандартно. Представь, как это ее расстроит. А тебе пока это не под силу. Вот пойдет твоя карьера на лад, поставим тебя на ноги, потом свадьбу вашим детям сам будешь делать! — Будущий тесть говорил об этом как о решенном деле.

— Насчет работы мы с вами уже обсуждали. Я свою хирургию люблю и бросать не собираюсь. Тут вы меня не переубедите, хотя бы потому, что это касается только меня. А насчет свадьбы… — Он замолчал. Не хотелось бы портить отношения с будущим тестем еще до начала семейной жизни, но соглашаться на его условия выходило за рамки его планов. Хотя… Зачем упираться, если Эрика все равно в этом вопросе настоит на своем, для нее и вправду играло большое значение, где и как пройдет церемония и прием, сколько будет гостей и кто будет в их числе, на какой машине они поедут, какое шампанское им подадут, насколько это будет исключительным и неповторимым по своей шикарности. — Ладно, Евгений Анатольевич, ваша взяла, но только из-за того, что для Эрики эта помпа действительно очень важна. Я не собираюсь портить ей настроение в такой день.

— Ну, положим, работа твоя касается не только тебя, так как ты будешь отвечать и за свою семью в скором будущем, поэтому точку мы на этом пока ставить не собираемся, а насчет свадьбы — спасибо за понимание, уважил! — Евгений Анатольевич пожал ему руку, показывая, что он доволен исходом разговора.

Свадьба прошла с блеском. Эрика выглядела умопомрачительно в своем элегантном атласном платье, расшитом жемчугом, с длинным шлейфом, раскрывающимся веером позади нее. В волосах ее была жемчужная диадема, мерцающая перламутром среди каштановых кудряшек, уложенных в греческом стиле, на шее и в ушах красовались такие же крупные жемчужины, оттеняя ее фарфоровую кожу. Макс не мог оторвать от нее взгляда, не видя ничего, кроме ее бездонных зеленых глаз, в которых он безнадежно тонул, и губ, от которых он был готов не отрываться никогда. На Максе был белый костюм в тон платью невесты и атласная белая бабочка. Вдвоем они смотрелись словно олицетворение счастья, красоты и молодости.

Большинство знакомых Эрики были удивлены ее решением, хотя некоторые согласились с тем фактом, что с такими, как Макс, действительно как за каменной стеной. И что это немаловажно для семейной жизни. И может, этой взбалмошной Эрике наконец удастся опуститься на землю и зажить спокойной семейной жизнью. Мама Макса от всего сердца радовалась за молодых, она давно знала о чувствах ее сына к этой яркой и необычной девушке и была счастлива, что он наконец обрел свое счастье. Анну Тимофеевну немного тревожило то, что разница в положениях их семей была столь очевидной и что невеста была несколько другого склада, чем Макс, но счастливый вид ее сына притушил все ее тревоги, и надежда на счастье пересилила скептицизм разума. Несмотря на различное отношение к этому браку, все, и сторонники, и противники, удивленные и поддерживающие, отгуляли на свадьбе от души, послав молодым миллион пожеланий счастья и удачи. Было весело, изысканно, и на следующий день молодоженов отправили в Испанию на медовый месяц, вернее, это оказалось двумя неделями, так как на большее время Максу вырваться с работы не удалось, но и их хватило для того, чтобы они успели насладиться сладким вином первых дней семейной жизни. Они не вылезали из своего номера, познавая друг друга в пьянящей страсти, лишь изредка отвлекаясь на купание в море и дегустацию изумительной испанской кухни.

Когда они вернулись, их ждала собственная трехкомнатная квартира, где были созданы все условия для уютного семейного гнездышка, — живи и радуйся. Макс так и сказал Эрике, перенося ее через порог, что это будет их гнездышком счастья и любви. «Надеюсь, — кивнула Эрика, — только сейчас мы займемся не обсуждением нашего гнездышка, а кое-чем поважнее!» Любовником Макс был замечательным, и она не собиралась откладывать тестирование их роскошной спальни на потом.

Глава 7

— Эрика, твоя запеченная рыба вчера была исключительной! — Луиза Иннокентьевна с удовольствием вспоминала прошедший накануне ужин. Это был один из редких вечеров, когда Эрика пригласила их с отцом в гости. Не то чтобы они редко у нее бывали, нет, редкостью было то, что она сама готовила ужин. Чаще всего Эрика сама забегала к ним повидаться и перекусить или взять что-нибудь домой, чтобы не возиться с ужином, или же просила домработницу что-нибудь приготовить для них. Она сама прекрасно умела готовить, у нее было то самое кулинарное чутье, которое делает блюда, приготовленные его обладательницей, изысканными и необычайно вкусными. Но Эрике было жалко тратить свое время на такое банальное дело, как приготовление пищи, а потому готовила она исключительно по особым случаям и вдохновению и представляла это всегда, как большой праздник.

— Спасибо, мам, ты же знаешь, что я люблю пофантазировать. Мы подобную рыбу на юбилее дяди пробовали, помнишь? Я просто чуть изменила соус и вот — вуаля! — Эрика, как всегда не страдала излишней скромностью.

Она прекрасно выглядела, замужество, как любили говорить ее друзья, пошло ей на пользу. Она обрела черты обворожительной молодой женщины, ее магический взгляд изумрудных глаз, так привлекавший многих мужчин, стал еще более насыщенным и наполнился чувственностью и женственностью, ее не тревожили никакие заботы, она жила по своему расписанию и составляла его, следуя исключительно своим желаниям. Она продолжала работать, но уже в частной клинике, пока не своей, а у их знакомых, и планировала через годик открыть свой кабинет или консультационный центр. Семейная жизнь ее протекала без особых хлопот. Она всегда с иронией и усмешкой слушала рассказы своих подруг об их семейных трудностях. Она не понимала, как они могли дойти до того, что мужья пытались диктовать им, что делать, как проводить свое время и как тратить деньги. Она списывала это на счет их слабохарактерности и полного отсутствия самоуважения. Доводить дело до спора, как супругам проводить отпуск и в какую школу отправлять детей? Нет уж, простите, это было не для нее. Если у человека есть свое мнение, он не станет его менять только из-за того, что другой человек, связанный с ним брачным свидетельством, имеет другую точку зрения. Мама смеялась над рассуждениями Эрики, напоминая, что просто ей повезло с мужем, что он никогда не вмешивается в ее дела и не навязывает ей свои суждения. Если бы у Макса был другой характер, Эрика запела бы совсем другую песню.

Это было правдой, характер Макса устраивал Эрику как нельзя лучше, но, с другой стороны, это было единственным путем сосуществования в семье, который она могла признать.

Макс боготворил ее и не «мешал жить», как она выражалась. Поначалу они много спорили по поводу его работы и карьеры, но он твердо стоял на своем и ни в какую не хотел уходить из практической хирургии. Доводы типа «не хватает денег» на него не действовали, тем более что зарабатывать он стал более или менее прилично благодаря частным операциям и популярности среди пациентов. Эрика не хотела менять свои потребности и стиль жизни, и денег Макса ей, конечно, не хватало на ее сумасшедшую по насыщенности жизнь. Однако родители по-прежнему помогали ей финансово, закрывая глаза на доходы зятя, так как он хорошо относился к их дочери и этого было в принципе достаточно. В итоге Эрика отстала от Макса в плане работы, предоставив ему свободу действия. В обмен на свою. Это был негласный пакт о «невторжении на личную территорию» друг друга. То есть, скорее, это относилось к Эрике. Ей эта свобода и отсутствие каких-либо обязательств были просто необходимы. Макс не мог сопровождать ее на всех мероприятиях, но ей этого и не было нужно. Ей хватало его присутствия дома, он устраивал ее, и даже очень, как мужчина, он был надежен, решал практически все бытовые вопросы и не обременял ее своими проблемами. И, самое главное, не мешал ей проводить ее свободное время (которого у нее было намного больше, чем у него) так, как ей этого хотелось. В то же время они довольно часто выходили куда-нибудь вместе, ей нравилось просто поболтать с ним иногда о том о сем или выехать за город на пикник, где он обычно разжигал огонь и запекал что-нибудь вкусненькое на углях.

— Как здорово, Макс, вот так лежать и ни о чем не думать, — говорила она, лежа на его плече и вдыхая свежий воздух, смешанный с легким запахом дыма и жареного мяса. — Никакие проблемы не отягощают мысли, ни о чем не надо беспокоиться, никуда не надо спешить… Все так просто и понятно. И на сердце легко и прозрачно, как этот воздух. Мило и романтично.

Это была другая романтика, отличающаяся от той, какая была признана в кругу ее знакомых, и порой она ощущала, что это ей очень нравится, что именно эта романтика и простота и доходят до ее сердца, поднимая со дна его что-то чистое и светлое, что-то такое, что отсутствовало в ее повседневной жизни, похожее на радости из мира детства, и она ощущала в такие моменты, что упускает нечто важное, нечто давно забытое и погребенное под ворохом наносной гламурности и бесконечных развлечений. Но потом она вновь окуналась с головой в свой привычный круговорот и забывала об этом и даже гнала подальше эти свои мысли, чтобы не затруднять ход своей привычной жизни. Ей хватало того, что ей было легко и надежно с Максом, хотя это являлось только надводной частью айсберга, более мощным основанием для ее умиротворенного состояния была любовь Макса, их отношения, в которые он вкладывал так много своего сердца и души, ее чувство «тыла», которое он обеспечивал, но она слишком много значения придавала внешней стороне жизни, чтобы осознавать это.

— Надо будет купить загородный домик с садом, и можно будет проводить там недели, занимаясь любовью и жаря ребрышки на углях, — мечтательно проговорила Эрика. — Красота!

— Красота! Только вот ребрышки, как я понимаю, буду жарить я, а чем вы, мадам, будете заниматься?

— Как это чем? Любовью! — воскликнула Эрика. — Разве этого недостаточно, сударь?

Макс только смеялся в ответ. Он-то знал, что больше, чем на один день, его любимую жену на природу не вытащишь. Это были редкие вылазки, и он очень дорожил этими минутами. Он по-прежнему любил Эрику до безумия, хотя порой ему было грустно оттого, что ей важнее пойти куда-нибудь с друзьями, чем провести тихий вечер дома. Но ему было важно, что она чувствовала себя счастливой, и поэтому он не останавливал ее. И даже не пытался ее изменить. Она, конечно, не каждый день уходила, и, если она оставалась дома и он не дежурил в этот день в клинике или не мчался на экстренную внеплановую операцию, они занимались любовью или же просто сидели у телевизора, она — читая свои книги или журналы, он — перебирая ее волосы и вдыхая их аромат и просто наслаждаясь покоем. Он очень хотел ребенка, но Эрика говорила, что с ее четвертой группой крови и отрицательным резус-фактором можно ожидать от беременности каких угодно осложнений и что она пока морально не готова к таким переживаниям. Он, как врач, соглашался с ней, потому что у него-то резус был положительным, и было вполне вероятно, что у Эрики с ребенком будет резус-конфликт. Конечно, современная медицина вполне успешно справлялась с этой проблемой, но он не давил на нее. В конце концов, это ее здоровье и, как он думал, она заботилась о здоровье ребенка, и поэтому именно она как мать имеет все права решать, когда она будет к этому готова.

— Эрика, вы женаты уже пять лет, а о ребенке даже и речи нет! — Мама, в отличие от Макса, не сдерживала своих эмоций. Ты ведь не молодеешь с годами, зачем откладывать так надолго?

— Мама, мы уже все обдумали и решили, я еще не готова, дай мне еще время. И потом, не такая я уж и старуха, к твоему сведению! На Западе в сорок лет первого ребенка рожают, и ничего, все нормально.

— И глупо поступают, ребенок от этого здоровее не рождается, ты как врач должна это понимать.

— Я все понимаю, мама, но я пока не хочу такой ответственности. Ведь это же не так все просто, тем более с моими предпосылками к риску! — Эрику бесило, что ей навязывают это решение. Слава богу, что хоть муж особо не давит. Она видела столько беременных, прошедших через ее обследования, столько возможных патологий, видела, как тяжело этим женщинам, какая это нагрузка, да и потом — маленький ребенок… Она в принципе любила детей, но собственный ребенок — это же изменит всю ее жизнь, а она к таким радикальным переменам еще не была готова. Возраст ей еще позволял подождать, и она не торопилась с этим решением. Эрику вполне устраивала ее жизнь, и даже иногда казалось, что слишком уж все гладко. Она вспоминала слова папы насчет того, что при слишком хорошем отношении к ней она вскоре «сядет на шею и свесит ножки», и иногда ей казалось, что она очень близка к этому, если уже не перешагнула эту стадию. И тогда ей становилось интересно: а что же будет потом? куда это приведет ее?

В один прекрасный день, когда Макс дежурил, а она отдыхала после принятия массажа, в дверь раздался звонок. «Ну кто там еще», — с некоторым раздражением подумала Эрика и, нехотя встав, направилась к двери, запахивая на ходу шелковый халатик. В дверях стояла молоденькая девушка, миленькая, просто одетая, которая явно не знала, с чего начать. Она все стояла в дверях и мялась, переступая с ноги на ногу.

— Добрый день, чем могу помочь? — Эрике надоело ждать, и она решила сама начать разговор. — Опять по поводу сборов пожертвований на что-нибудь? — Их квартира располагалась в довольно престижном районе, и к ним часто заглядывали представители различных благотворительных фондов в надежде на то, что обеспеченные жильцы окажутся достаточно щедры. Эрика привыкла к таким посещениям, и у нее уже был заготовлен ответ на их возможные просьбы.

— Нет-нет, я по другому поводу, — поспешно сказала девушка, — ой, забыла поздороваться даже, здравствуйте, — виновато добавила она. — Вы ведь Эрика?

— Она самая. — Эрика изучающе разглядывала гостью, гадая, что ей может быть нужно. Та, в свою очередь, тоже разглядывала Эрику с нескрываемым любопытством.

— А можно мне войти, а то неудобно как-то разговаривать в дверях. — Взгляд у девушки был прямой и открытый.

— А о чем речь пойдет, простите? — Эрика начинала терять терпение, хотя и была заинтригована. Девушка была не похожа на просительницу и явно пришла сюда с какой-то определенной целью.

— О Максиме.

— О ком? А, о Максе, вы имеете в виду? А что случилось?

— Ничего не случилось, но поговорить надо. — Казалось, гостья имела твердое намерение поговорить с Эрикой и явно не собиралась это намерение менять.

— Ну проходите, раз так, а вы, кстати говоря, кто будете? — спросила Эрика с легкой иронией.

— Ой, простите, не представилась. Я Лена. Я работаю с Максимом.

— Медсестра? — вопросительно-утвердительным тоном заключила Эрика

— Да, медсестра. — Девушка смутилась под взглядом Эрики: слишком уж много в нем было превосходства.

Эрика ждала, скрестив руки, что последует за этим.

— Вы знаете, я в общем-то пришла поговорить с вами о том, что Максим… он такой хороший человек, такой талантливый, и он… он заслуживает счастья в этой жизни. — Девушка Лена запнулась и покраснела от волнения.

— И вы что же, считаете, что он недостаточно счастлив? — Эрика не понимала, куда она ведет. И почему вообще эта девица позволяет себе вмешиваться в их жизнь.

— Да, я так считаю. И все это потому, потому что вы как его жена, ну, в общем, вы не делаете его счастливым.

— О? Даже так? Это интересно. — Эрика вскинула брови, кажется начиная понимать, к чему весь этот разговор. — А он вам об этом сам сказал или это чистой воды догадки?

— Нет-нет, сам он никогда плохого слова ни о ком не скажет, а тем более о вас. Но… я же не слепая, я же вижу: он несчастлив с вами. И это несправедливо по отношению к нему. Вы… вы какая-то неправильная жена. Ему нужно другое отношение. Его нужно оберегать, заботиться о нем, он же такой талантливый, ему надо создавать все условия!

— Так-так, — Эрика откинулась на спинку кресла, — и кто, вы думаете, может сделать его более счастливым? Может быть, вы претендуете на эту роль? Или уже стараетесь в этом направлении, милочка? — Она с трудом сдерживала свою ярость. Какая-то девчонка считает себя вправе указывать ей, Эрике, на ее непригодность в семейной жизни. Да что это такое, в конце концов? Как она посмела! Она что, думает, что я не смогу ее поставить на место? Долго она это выслушивать не собиралась. Всему должен быть предел.

— Зачем он вам, — уже сквозь слезы проговорила Лена, — ведь он вам совсем не нужен, а я его люблю уже столько времени, я знаю, что смогу сделать его счастливым. Но ведь вы его держите и не отпускаете. Вы же мучаете его, но не отпускаете, он же как игрушка для вас, а я его люблю, по-настоящему люблю, понимаете! — почти выкрикнула девушка.

«Ну вот, только истерик нам тут не хватало», — подумала Эрика. Ей внезапно стало жалко эту девушку. Она взглянула на ситуацию с другого угла и увидела несчастную молоденькую медсестру, отчаянно влюбленную во врача, как это часто случается в клиниках, где хирург является фактически богом как для пациентов, так и для среднего медперсонала. Сколько трагедий разыгралось на этой почве, сколько измен и разбитых семей… Но Эрика была слишком умна для того, чтобы позволять такой банальной ситуации портить ей день. И жизнь. Она была настолько уверена в любви своего мужа, что могла не позволять себе нервничать из-за соплей молоденьких медсестер.

— Вот что, Леночка, — Эрика подала ей стакан воды и салфетку, — этот разговор ни к чему не приведет, хотя бы потому, что построен он только на ваших предположениях и ничем не обоснован. Даже если вам лично так не кажется. Поэтому не будем зря тратить мое и ваше время. — Эрика встала, показывая всем своим видом, что разговор окончен.

— Вы просто не понимаете, что из-за своего эгоизма отнимаете у своего мужа его шанс на счастье. — Лена всхлипнула, но удержалась от рыданий. Она встала, пригладила юбку и с достоинством направилась к двери. — Извините, что побеспокоила, — обернувшись у двери сказала она напоследок.

Несмотря на великолепное самообладание Эрики, после ухода отчаянной медсестры настроение ее было испорчено. Она закурила сигарету, что случалось с ней не так уж часто, села в свое любимое кресло и задумалась о том, что, быть может, в чем-то и права эта девушка, может быть, она не замечает того, что Макс не так уж и счастлив в браке, как она думает. Она, конечно, не образец жены в классическом, домостроевском понимании этого слова, но разве ему это было нужно? Может, и нужно, но он никогда этого не показывает. Он любит ее, а она позволяет себя любить. Разве это не самое главное? Ведь в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку, так, кажется, говорят мудрые люди. Тут в ее сердце что-то шевельнулось — это было сомнение. Оно вопрошало: так ли все обстоит на самом деле, как она привыкла рисовать в своем воображении? Так ли уж она равнодушна к Максу, как привыкла об этом думать? Быть может, за привычной иронией и снисхождением скрываются более глубокие чувства? Эрика не могла ответить на этот вопрос. Даже сама себе. Ей просто не хотелось слишком глубоко в себе копаться. Это могло нарушить привычный ход ее жизни. А зачем?

— А у меня тут без тебя гости были, — начала она разговор, когда Макс вернулся домой.

— Да, и кто же? — рассеянно спросил Макс. Мысленно он все еще был в событиях прошедшего дежурства. Это было ему свойственно — обдумывать тщательно, как он провел операции, насколько правильно поставил диагноз, перечитывать литературу, чтобы быть уверенным, что он все сделал правильно, и, если находилась возможность сделать еще лучше, он внимательно изучал это.

— Твоя медсестра Леночка! — многозначительно сказала Эрика. Вдруг она поймала себя на том, что изучает его реакцию. Если между ними что-то есть, то его глаза выдадут его моментально. Она искала хоть что-то, что бы могло пролить свет на истинные отношения между ними, однако он был лишь искренне удивлен.

— Лена? Наша Лена? Что она здесь делала?

— Ваша Лена прочитала мне лекцию о том, как ты несчастен со мной, что я порчу тебе жизнь и все в таком духе. Очень гневная лекция, надо признать, прочувственная! Но меня не пробила, к сожалению.

— Лена? Она все это сказала? Ты меня удивляешь. Кто бы другой рассказал, я бы не поверил. Она же такая скромница.

— Да уж, эта скромница влюблена в тебя по уши. Только не говори мне, что никогда не замечал этого!

— Ну я же не слепой, замечал, конечно, но никогда бы не подумал, что она решится прийти сюда и разговаривать с тобой на такие темы, обвинять в чем-то. Очень странно. Она в больнице-то робеет передо мной, как школьница. Краснеет даже, если я к ней обращаюсь.

— И что, никогда не пыталась соблазнить тебя? — Эрика уже справилась с неожиданной вспышкой ревности и принялась подшучивать над Максом. — Представляю: ночь, все отделение спит, к молодому многообещающему хирургу подкрадывается очаровательная медсестра и страстно целует его в губы! А он…

— Не паясничай, любимая, тебе бы пожалеть бедную девушку за ее безответную любовь, а ты издеваешься, — укоризненно сказал Макс, улыбаясь, однако, краешками глаз. Ему было приятно увидеть, что его жена может, оказывается, ревновать. — Радуйся, что на твоего мужа обращают внимание, не совсем пропащий человек, значит! — рассмеялся он.

— Да уж, она не сильно меня жалела, когда выговаривала мне, какая я безнадежная эгоистка! — защищалась Эрика. — Не думай, что мне было приятно выслушивать этот бред!

— Ой, тебя, бедняжку, так легко обидеть! Уж я представляю, каким ледяным душем ты ее обдала! Нет, честное слово, мне ее жалко. Не завидую тому, кто встанет на твоем пути! — Макс засмеялся, представив себе эту сцену.

— Да ладно тебе из меня монстра делать! Я беленькая и пушистенькая, как ты, возможно, успел заметить. Скажи лучше, что мы сегодня делаем? Я сегодня никуда не иду, так что развлекать меня придется тебе.

— Дай мне пару часов выспаться, а потом пойдем куда-нибудь поужинаем, хорошо? Я так полагаю, что, будучи в расстроенных чувствах после разговора с Леной, ты была не в настроении подумать об ужине?

— Ты попал в точку, дорогой, поэтому об ужине придется подумать тебе.

Чуть позже вечером она все же задала ему вопрос, который крутился у нее в голове с момента ухода Лены:

— Макс, а ты тоже так думаешь, что я порчу тебе жизнь? Что я слишком эгоистична по отношению к тебе? Может, тебя и вправду не устраивает такая жизнь?

— Не говори глупостей, любимая! — Макс нежно обнял ее за плечи. — Ну как может портить жизнь человек, которого любишь? А я тебя люблю, надеюсь, в этом ты не сомневаешься? А значит, мне хорошо с тобой. Всегда и везде. Не забивай себе этим голову.

Эрика удовлетворенно вздохнула. Но не слишком ли простое объяснение нашел для нее Макс?

Глава 8

Работа в частной клинике приносила Эрике достаточно приличный доход, если сравнивать с окладом в государственных больницах. Она набила руку, приобрела уверенность, заработала уважение коллег и пациентов. На обследование к ней можно было попасть только по записи. Впрочем, в клинике у нее не было конкуренции, так что в любом случае все больные на УЗИ шли к ней. Стоил ее прием немало, но все деньги обычно шли в кассу, а ей отчислялись проценты — таковы были условия контракта. Когда она стажировалась в государственной больнице, то не раз становилась свидетельницей левого заработка врачей от «благодарных» больных. Все знали, что врачам платят гроши, и те, кто мог себе позволить, обычно давали врачу некую сумму «в карман». Здесь, в частной клинике, это никому в голову не приходило. Тем более удивилась Эрика, когда однажды молодой парень, обследовавшийся у нее, вдруг стал совать ей конверт.

— Вы в кассу должны заплатить, — на всякий случай напомнила она ему.

— Нет-нет, это вам. Я так благодарен за прекрасный прием!

Парень жаловался на какие-то боли в области печени, но ни в анализах, ни по УЗИ так ничего не нашли. Эрика осмотрела его очень внимательно, но никаких признаков патологии не углядела. Парень ей понравился, выглядел он лет на тридцать, темноволосый, с отполированными ногтями, одет в стильную льняную рубашку и добротные джинсы, весь такой аккуратненький и интеллигентный. Эрика еще подумала, глядя на него: «Есть же люди, смотрящие на мир через другую призму, не жалеющие денег за свое здоровье». Но озвучивать они свои мысли не стала.

— Зря вы это — уберите. У нас тут так не принято. Это же частная клиника.

— Не обижайте меня, Эрика Евгеньевна. Я же от чистого сердца!

— Послушайте, эээ, — она заглянула в его карточку, — Геннадий, вы уже заплатили за прием, не стоит беспокоиться.

— Позвольте мне судить, во сколько я оцениваю свое здоровье. Та смешная плата, которую с меня взяли в приемной, ни на что не годится. Вы знаете, сколько стоит подобное обследование за рубежом? Минимум сто, а то и двести баксов. А вы в клинике берете медяки и еще не хотите принимать благодарность от всего сердца.

— Ну вы не сравнивайте нас и их. Разные условия, разные цены. Если у вас нет больше вопросов, то вы можете идти. Я написала в вашей карточке отчет, можете забрать его.

Геннадия, однако, так просто было не выпроводить. Он уселся на кушетке рядом с ней и облокотился на спинку ее стула, приблизив таким образом свое лицо вплотную к ней.

— Вы такая красивая и умная врач, что просто удивительно. Вы знаете, что вы в своем роде редкость?

— А вы знаете, что я тут сижу не для того, чтобы флиртовать с пациентами? Люди приходят по записи, и следующий клиент уже ждет.

— Не можете расслабиться ни на одну минутку? Устроить перерыв на чай? Кофе? Или мне вас подождать после работы? Когда вы заканчиваете?

Он приблизился так близко, что почти касался губами ее плеча.

— Эрика Евгеньевна, вы скоро освободитесь, а то…

Медсестра Оля запнулась, увидев немую сцену. Эрика вспыхнула, а Геннадий и не подумал отодвинуться.

— Мы уже закончили, — резко сказала Эрика. Этого еще не хватало! Теперь Оля подумает, что я тут бог знает чем занимаюсь. — Больной уже уходит. — Она многозначительно посмотрела на Геннадия, и тот, тяжко вздохнув, нехотя встал.

Оля кивнула и поспешно закрыла дверь. Что она подумала, неизвестно, но новая сплетня уже готова была сорваться с языка и понестись по кабинетам.

— Вы поставили меня в дурацкое положение. — Голос ее звучал холодно и неприветливо. Хватит любезностей, долюбезничалась!

— Уйду, только если примете мою благодарность, — запел старую песню Геннадий, вновь пытаясь засунуть конверт ей в карман.

Опасаясь, что, если он не выйдет в ближайшую минуту, Оля приведет в кабинет еще кого-нибудь поглазеть, как Эрика любезничает с мужиками под видом обследования, она с раздражением вытолкала его за дверь, оставив деньги в кармане. В конце рабочего дня она открыла конверт, обнаружив в нем пятьсот долларов. Ничего себе благодарность! Больше, чем ее месячный оклад! Если это был лишь прием подката к ней со стороны Геннадия, усмехнулась Эрика, то он промахнулся — ее такой суммой не впечатлишь.

Она сразу заметила его — он стоял у выхода, в тени деревьев, и курил, театрально зажав между двумя прямыми пальцами сигарету, медленно выпуская дым. Казалось, он немного нервничает. Эрику его вид и эта театральность окончательно вывели из себя, добавив к раздражению от многозначительных взглядов девушек в приемной. Она решительным шагом направилась в его сторону.

— И что ты о себе вообразил, а?

Геннадий как-то странно дернулся и отвел глаза от нее, глядя куда-то за ее спину. Эрика решила, что на пороге клиники, должно быть, уже собралась толпа любопытствующих. Это догадка лишь подхлестнула ее злость.

— Думаешь, сунул мне под видом благодарности вшивые пятьсот баксов и уже можешь ждать меня здесь в полной уверенности, что я сейчас же прыгну к тебе в постель? Так вот я тебя разочарую, милый. Ты просчитался. Так что можешь забрать свои паршивые деньги назад.

К ее удивлению, он молчал. Куда только подевалась его словоохотливость? Она пожала плечами, приняв его молчание за смущение, и полезла в сумочку, пытаясь среди бумаг найти злосчастный конверт.

В этот момент она почувствовала чье-то прикосновение. Оглянувшись, она увидела двоих мужчин позади себя, один из которых взял ее за локоть.

— Эрика? Эрика Лазарева?

— Да. А в чем, собственно, дело?

Вид у мужчин был слишком официальный, чтобы принять их за прохожих.

— Следователь Воронин.

Тот, который взял ее за локоть, вытащил из нагрудного кармана удостоверение и развернул перед ее носом.

— Чем могу помочь?

Воронин внутренне усмехнулся ее холодному надменному тону. Вот так все начинают. Посмотрим, какую песню потом запоет птичка.

— Можно осмотреть вашу сумочку?

— На каком основании?

— На основании жалоб от клиентов клиники, что вы берете взятки, укрывая таким образом доход от уплаты налогов.

Поверить в реальность происходящего было сложно. Геннадий все оглядывался по сторонам, казалось, он ждет еще кого-то, но не может найти его среди собравшейся толпы любопытных. Медсестры и врачи охали, кто-то посоветовал не открывать сумку.

Эрика знала, что отвертеться будет невозможно. Ее подставили, подставили самым банальным образом. Как можно было быть такой идиоткой! Деньги в конверте наверняка меченые, Геннадий выступит в качестве свидетеля, и дело готово. Колени подкосились, и она облокотилась на близстоящую машину. Та заорала пронзительной сигнализацией. Воронин тем временем аккуратно взял сумку из ослабевших рук Эрики и извлек оттуда конверт. Пересчитав деньги и показав, где стоит отметка, он попросил свидетелей подписать, что конверт нашли именно в сумке у Эрики.

— Мы вынуждены вас задержать.

— Я никуда не поеду без своего адвоката.

— Прекрасно. Только вот поехать все равно придется. Для составления протокола.

Они подтолкнули ее в машину, затолкав туда же бледного Геннадия, который все продолжал вертеть головой, словно воробей на ветке. По дороге Эрика позвонила отцу и сообщила ему о случившемся. Тот не стал задавать лишних вопросов и приехал в участок уже с адвокатом. Эрику отпустили, но нервы помотали прилично.

Макс сказал, что в данный момент идет волна проверок по больницам, видимо, Эрика попала под горячую руку.

— Но ведь это явная подстава, Макс! Если бы я регулярно брала левые, как это все делают, я бы еще поняла. А тут — в первый раз, и так попасться!

— Слушай, действительно, а зачем ты вообще взяла? У вас же все через кассу идет?

Эрика замялась. Не скажешь же, что этот идиот пытался с ней заигрывать.

— Да он так настаивал, выходить из кабинета не хотел, а там уже больные другие ждали…

Макс бросил на нее быстрый взгляд, но не стал расспрашивать дальше.

Для того чтобы дело окончательно закрыли, потребовалось доказать, что конверт Эрике подсунули без ее ведома. Чудесным образом (после стараний Лазарева) все свидетели сцены между Эрикой и Геннадием «забыли» о том, что она кричала о деньгах. А Эрика утверждала, что отлучалась из комнаты, пока там находился Геннадий.

Дело замяли, но неприятный осадок остался. Эрика подумывала о смене места работы, так как ей все время чудились косые взгляды и пересмешки за спиной. Макс убедил ее остаться, но тут стали происходить весьма странные вещи.

Обычно результаты осмотра и диагноз она вводила в компьютер, оттуда отчет можно было либо распечатать, либо переправить другому врачу по внутренней сети. После случая с Геннадием Эрику стал просто преследовать какой-то злой рок. Почему-то именно с ее отчетами постоянно случались неприятности. Диагноз исчезал или коверкался до неузнаваемости, на печать выводилось совсем не то, что она вводила, ключевые слова пропадали, меняя всю суть документа. Врачи и пациенты стали жаловаться, что ее отчеты невозможно читать, что они неверны и так далее. Доказать свою правоту Эрике не составляло труда, но каждый раз оправдываться и разбираться с казусами становилось невыносимо. Доходило до абсурда: когда на какую-нибудь аномалию вместо «не обнаружено» выходило «обнаружено», это было чревато неприятными последствиями для пациента. Один клиент обвинил Эрику в том, что ему, по ее вине, чуть не сделали операцию, поверив ее лжедиагнозу. Это уже грозило крупными скандалами. Эрику стали вызывать на разные разборы, требуя объяснить свои ошибки. Количество клиентов клиники резко упало, что немедленно сказалось на оплате персоналу. На Эрику все смотрели волком, не скрывая, что винят во всем одну ее.

— Но вы же понимаете, что это не моя вина? Ну не могу я писать такие глупости, я же здесь не первый день работаю. Видно же, что это ошибка компьютера.

— Ошибка компьютера, говоришь? — не выдержала одна из врачей-терапевтов, которая лишилась половины своей клиентуры из-за Эрики. — А почему же эти ошибки только у тебя получаются? Почему-то у всех остальных с отчетами все в порядке, у тебя одной сплошные ляпы.

— По-вашему, я поглупела в одночасье? — огрызнулась Эрика. — До этого вы только ко мне и направляли людей, а теперь я вдруг страдаю острым приступом тугодумия?

Врачи пожали плечами, не зная что ответить. Но факт был налицо — клинике грозило закрытие.

Решение пришло со стороны Макса, который, зная систему работы в их клинике, посоветовал проверить всю систему на вирус.

— Если бы был вирус, то он бы работу всех врачей портил. У нас единая система. Это что-то другое… Кто-то в клинике ненавидит меня, вот и портит мне жизнь, выживает. Я уверена, что и со взяткой тот же человек подстроил, все ради того, чтобы от меня избавиться! — чуть не плакала Эрика.

— Все равно проверьте, только эта причина возможна, — настаивал он. — Между твоим компьютером и центральным документ может быть испорчен только внутренним вирусом. Никто из людей так систематично не может создавать эти ошибки.

Эрика послушалась его и обратилась к директору, Кларе Игоревне, с просьбой вызвать профессионального системщика и проверить компьютеры.

— Я даже готова сама найти его и заплатить, Клара Игоревна, только разрешите ему все проверить! Надо же что-то делать с этим безобразием!

Клара Игоревна, оставившая Эрику после инцидента с прокуратурой только лишь из уважения к ее отцу, согласилась не без видимого раздражения. Столько неприятностей от одного и того же сотрудника — не перебор ли?

Системщика Эрика нашла, вернее, отец кого-то отыскал — смешного невысокого парнишку в очках, серьезного и фанатично преданного компьютерам — точь-в-точь, как представляют работников Силиконовой Долины. Тот пришел в выходной день с кипой дисков с разными программами и провел в клинике практически весь день. Вечером он позвонил Эрике и сообщил, что обнаружил вирус в системе, портящий файлы. Почему этот вирус атаковал только отчеты Эрики, он пока не мог объяснить, а чтобы очистить систему от вируса, ему потребовалось перепробовать множество антивирусных программ, пока не нашлась нужная. Главное — система теперь была стерильна и можно было спокойно продолжать работу.

Поздно вечером того же дня в квартире Эрики раздался звонок — звонил тот самый системщик.

— У вас есть время? — Голос его звучал возбужденно, словно он совершил важное мировое открытие.

— Есть, а что? Что-то еще раскопали? Я думала, вы уже ушли из клиники…

— Да я и ушел. Просто… этот вирус так меня заинтересовал, что я решил его скопировать себе и расшифровать. Там оказалась такая сложная система кодов…

— И? — нетерпеливо перебила его Эрика. «Ну что за зануда, — подумала она. — Зачем ей его системы кодов?»

— Вы знаете, этот вирус… Он такой странный. Самопальный какой-то. Похоже, его специально для вас придумали.

Она передернулась, как от удара.

— Специально для меня? Зачем?

— А вот это я не знаю. Думал, может, вы знаете. Мало ли.

— А как вы узнали, что вирус для меня создан?

— Говорю же, посмотрел, как он спрограммирован. Там система ключевых слов — и она привязана к вашему имени. Поэтому на отчеты других врачей это не действовало.

Эрика впилась пальцами в стол. Де жа вю или?..

— И еще одна фишка.

— Еще?

— Да, самое интересное. Если бы я не удалил вирус сегодня, то завтра бы он уничтожился сам по себе. И оставил бы после себя надпись на вашем компьютере. Как только вы включили бы компьютер — на мониторе должна была бы выскочить надпись.

— И какая же? — тихо спросила Эрика, силясь унять дрожь в коленях. Подсознательно она уже догадалась, что примерно там может быть.

— «Мы с тобой одной крови — ты и я. Не расслабляйся».

«Звонить отцу!» — было первой и единственной мыслью в голове Эрики. Кто еще мог что-то сделать в этой ситуации?

Валера Зубов умел ждать. Умел вынашивать подолгу планы. Умел мстить. Чего он не умел — так это прощать. А на Лазаревых он затаил обиду. В тюрьме оказалось не так уж и плохо, если регулярно платить налог за комфорт. Первые несколько лет он сидел тихо, зная, что за ним наблюдают и просто так исчезнуть не дадут. Потом, почувствовав ослабление контроля, он стал готовиться к выходу. Нанял адвоката, подготовил документы на сокращение срока. Скостить срок не составило большого труда. Все покупалось и продавалось, правда, необходимо было не попадать в поле зрения Лазарева. Поэтому сделал Валера все тихо, не привлекая внимания, так, что до его знакомых эта информация даже не докатилась.

Умничка Валера держал деньги не на одном счету. Так что когда произвели конфискацию, то львиную сумму денег удалось скрыть и сохранить. Не без помощи Алекса, конечно. Теперь бы уехать так же тихо — и дело с концом. Пока заметят, хватятся, поздно уже будет след его вынюхивать. Но не мог, не мог Зубов уехать просто так. Не мог оставить Лазаревых без прощального подарка. До самого Евгения Анатольевича добраться было сложно. Слишком велик риск засветиться. А вот у дочери его ненаглядной по нервам поиграть куда легче. Зубов понимал, что причинить ей серьезный вред вряд ли удастся, да и не надо ему было. Легче всего было просто организовать мелкие гадости, чтобы поняла принцесса, что не все пути в мире усыпаны розами для нее. Хотелось сделать что-то изящное и красивое, чтобы за это невозможно было его, Валеру, наказать, но при этом показать напоследок, что он все равно умнее их.

Нанять безвестного артиста Гену было минутным делом, организовать звонок и жалобу в прокуратуру — тоже. Запустить придуманный Алексом вирус казалось вообще гениальной идеей, и сработала она великолепно. Последнюю акцию он организовал так, что произошла она уже после его отъезда. Так сказать, прощальная открытка на память. Чтобы знали и помнили. Уже находясь в самолете, он с улыбкой чеширского кота представлял себе выражение лица Эрики, когда после всех неприятностей она прочтет его прощальную записку.

Спустя месяц Валера сидел на балконе своей квартиры с видом на море. Рай на берегу океана, существовавший в реальности. Трудно было поверить, что это не утопия. Новая жизнь, новое имя. В просторной спальне одевалась красивая блондинка. Она была настоящей мастерицей в постели и пользовалась приятными духами. Надо будет ее пригласить еще раз. Или не ее, а ту, вчерашнюю? Как ее звали? Хм, он даже не мог вспомнить. В мире столько удовольствия, когда есть деньги! Они с Алексом продолжали свои дела, добираясь то до одних, то до других счетов. Конечно, соблюдая осторожность. Впрочем, беспокоиться было не о чем. Москва с ее пасмурной погодой и холодами осталась далеко позади. Обманутые им толстосумы никогда не дотянутся до него здесь. Он исчез, растворился, испарился — красиво, тихо, бесследно. Оставшиеся в прошлом самодуры и их дочери его больше не волновали.

Валера вздохнул, расправляя плечи. Пора выпроводить блондинку и за работу — вот-вот на связь выйдет Алекс, надо включиться в сеть.

Закрыв дверь на замок, он взял кружку с кофе и сел за компьютер. Введя пароль, он откинулся на спинку кресла в ожидании появления знакомой картинки на мониторе, и отхлебнул кофе. Когда он вновь поднял глаза, то застыл, не в силах поставить кружку на стол. На мониторе неизвестно откуда появилась надпись бегущей строкой:

«Мы с тобой одной крови — ты и я. Не расслабляйся».

Глава 9

Говорят, если ты считаешь, что в твоей жизни все хорошо, то ты либо лукавишь, либо не удосужился рассмотреть свою жизнь повнимательнее. В последнее время Макса стало преследовать именно это ощущение, что он чего-то не видит в своей жизни, что он упускает нечто очень важное, нечто очень нужное ему, просто необходимое, но он не мог понять, что это за «нечто». На первый взгляд все казалось нормальным. Обожаемая жена, любимая работа, признание коллег и пациентов, неплохой доход, все, как, казалось бы, и должно быть у человека его возраста. Казалось бы… Вот это «казалось бы» и портило все. Потому что на деле он вдруг стал явственно ощущать, что ему тесно в «рубашке» его собственной жизни, что он не реализует себя в полной мере и что даже от своей любимой работы он перестал получать то колоссальное удовлетворение, к которому он всегда так стремился. Не потому, что ему не нравилось его дело, нет, медицина была у него в крови, а потому, что он хотел большего. Большего в профессиональном плане, большего в плане опыта, большего в плане познания жизни. Ему стало казаться, что, живя слишком уж благополучной жизнью, он перестал замечать события вокруг. Эдакое своеобразное «притупление инстинктов вследствие чрезмерного благополучия». Он где-то читал о таком термине, относящемся к животным, которые, будучи помещенными в домашние условия, где не надо было заботиться о пропитании и выживании, теряли свои природные инстинкты. У него происходило что-то похожее. Дни его жизни протекали слишком гладко и предсказуемо, и он уже стал видеть себя в недалеком будущем с обрюзгшим брюшком, лежащим на диване с газетой в руках. Он ненавидел этот образ. Даже его работа в клинике казалась ему чем-то рафинированным и тупоугольным. Он чувствовал, что есть где-то места на земле, где он мог бы принести больше пользы, где он больше нужен и где его больше ждут. Он часто об этом думал, но не находил ответа на свои вопросы. Однако эта мысль зудела в его голове и не оставляла его в покое.

Ответ пришел совершенно неожиданно, когда однажды он встретил своего однокурсника Глеба, который бросил практическую медицину и работал в представительстве одной известной европейской неправительственной организации «Милосердие». В университете они называли Глеба «дипломатом» за знание многих иностранных языков и манеру общаться — вкрадчивую и очень осторожную. Они давно не виделись, и Макс решил пригласить его посидеть где-нибудь и спокойно поговорить.

— Так ты лечением конкретно не занимаешься? — спросил Макс Глеба. — Не боишься потерять практику?

— Да, знаешь, я уже отошел немного от практики, я в основном занимаюсь проектами по гуманитарной помощи, ну знаешь, распределением, переговорами, слежу, как идет процесс. — Глебу нравилась его работа, он чувствовал себя там как рыба в воде. — Знаешь, работа в такой организации совершенно меняет кругозор. Столько новых вещей узнаешь, на все по-другому начинаешь смотреть, мне нравится мое дело, да и потом, мы же стольким людям помогаем, в особенности таким группам населения, которым никто другой не поможет. Я не жалею о своем выборе. Я считаю, что приношу не меньше пользы, чем если бы сидел в поликлинике. Может, даже и больше. И потом, это мое, понимаешь, это то, что у меня получается и приносит удовлетворение.

— А я думал, что в «Милосердии» только практикующие врачи работают и только в горячих точках, — удивился Макс.

— И так, и не так. Смотря в какой стране какие нужды. Есть и врачи в горячих точках, а есть и такие, как я, не практики, но тоже нужные человеки! — улыбнулся Глеб.

— Слушай, — загорелся вдруг Макс, — а не мог бы ты мне найти информацию, где сейчас вашим нужны хирурги? Я имею в виду, именно для оказания медицинской помощи? Посмотри, хорошо?

— Хорошо, — удивленно протянул Глеб, — но имей в виду, что это, скорее всего, окажется где-нибудь в Африке или Латинской Америке, где идет война иди эпидемия какая-нибудь, то есть условия там будут очень тяжелые. Да и платят они не супер по сравнению с другими. Это больше волонтерская организация. Но опыт, конечно, приобретаешь колоссальный в таких условиях. Увидишь то, что здесь нигде за всю жизнь не встретишь. А это ты для себя спрашиваешь?

— Да.

— А чем тебя твоя нынешняя работа не устраивает? — Глеб был удивлен не на шутку. Он слышал от друзей, что Макс работает в хорошей клинике, у него хорошее положение, он делает успехи, зачем ему все это бросать? Он встречал людей, которые работали в горячих точках, о которых спрашивал Макс, но это были врачи-иностранцы, которые пресытились спокойной жизнью дома и пытались повидать свет и набраться острых ощущений, работая в экстремальных условиях. Но, по их рассказам, это был адский труд, требующий большой моральной и физический самоотдачи.

— Понимаешь, мне трудно объяснить это, но я хочу чего-то большего. Там, где я работаю, столько врачей, что, есть я или нет меня, больным все равно окажут помощь, все отлажено, отработано, врачей много, лекарств более или менее достаточно. Я там, по большому счету, не нужен. Так, винтик в большом механизме. Вполне заменимый причем. Я живу спокойной жизнью, делаю то, что и другие могут здесь сделать, а где-то есть люди, которым срочно нужна помощь, которые отчаялись ее получить, а предоставить ее некому. Мне нужна живая жизнь, понимаешь? Живая, а не как по накатанным рельсам.

— Н-да, дела… — Глеб задумался. Он понимал, о чем говорит Макс. Хотя наверняка поймут его немногие. — И ты думаешь, твоя жена поддержит тебя в твоих благих помышлениях?

— Удар ниже пояса, Глеб. Это будет сложно, понимаю. Но, в конце концов, я могу уехать на какое-то время и приезжать домой навещать ее. И годика через два вернусь. А там посмотрим.

— Ладно, надеюсь, ты ее убедишь, а я, как и договорились, как только найду что-нибудь интересное, дам тебе знать.

И он нашел. Он завез к Максу на работу распечатки с информацией о Бугенвиле. Это был остров, входящий в состав Папуа — Новой Гвинеи, где жители подняли восстание за независимость. Несколько лет там уже шла яростная гражданская война, полная разрушений и кровопролития, и, как это бывает на войне, люди были лишены элементарных вещей, включая медицинскую помощь, в которой они так отчаянно нуждались. Представители «Милосердия» открыли там свой офис, послав врачей работать в местном госпитале, обеспечивая население гуманитарной помощью в виде продуктов питания и медикаментов. Но возникла необходимость в дополнительных сотрудниках, так как количество нуждающихся в медицинской помощи было огромно и они не справлялись с потоком больных.

Когда Макс увидел распечатки, сердце его забилось от предвкушения. Это было именно то, что он искал. В его представлении именно в таких местах и протекала настоящая жизнь, без прикрас, без излишней отшлифованности, полная воздуха, эмоций и самореализации. Ему не потребовалось много времени, чтобы принять для себя решение. Теперь надо было поговорить с Эрикой. Он долго морально готовился к этому разговору, зная, что это будет нелегко. Эрика была не из тех людей, которые понимали и одобряли подобные акции. Для разговора он выбрал один из их тихих совместных вечеров, чтобы никто не отвлекал их. И даже наедине с ней он все не знал, как начать, и в итоге просто дал ей прочитать распечатки, которые принес Глеб.

— Что это? — Эрика отвлеклась от подпиливания своих ногтей и пробежала глазами текст, не найдя для себя ничего особо интересного. — Решил увлечься изучением гражданских войн в Тихоокеанском регионе? — спросила она, вернувшись к своим ногтям.

— Это Глеб принес. Я же тебе говорил, что встретил его недавно. На этот остров их организация набирает врачей. Не просто набирает, они им жизненно необходимы.

— Ну? Хочешь заняться рекрутингом? С чего это тебя вдруг заинтересовало? — Эрика наконец подняла голову и внимательно посмотрела на Макса. Что еще за идеи взбрели в его голову? Она заметила, что в последнее время он стал несколько странным, часто можно было видеть его с отвлеченным взглядом, мысли его витали где-то далеко, о работе он рассказывал реже и с меньшим энтузиазмом, чем раньше. Но она не вдавалась в его проблемы, не считая их серьезными. По-видимому, она ошибалась. Слишком уж странный был взгляд был у ее мужа.

— Я хочу туда поехать, любимая. Мне это нужно. Я хочу помочь этим людям, хочу сделать что-то важное в своей жизни, хочу увидеть жизнь, как она есть, а не в причесанном и выглаженном виде, как я вижу здесь. Хочу получить опыт, который я никогда не получу здесь, понимаешь? — увлеченно говорил Макс. Его глаза горели, было видно, что эта идея захватила его, как пламя. — Я стал задыхаться здесь, я хочу увидеть мир, но не курорты, пляжи и музеи, а мир других людей, которым нужна моя помощь как воздух. Нужна так, что иначе они просто не выживут. А я могу ее предоставить. Я хочу понять других людей изнутри, а не по книжкам, хочу сделать что-то такое, что сделает мою жизнь не бесполезной.

— Ты с ума сошел или мне надо серьезно воспринимать твои слова? — Эрика не знала, как реагировать. Слишком это было для нее неожиданно. — Тебе мало проблем в твоей клинике? Тебе мало лечить людей здесь? Твоим больным, по-твоему, ты не нужен?

— Нужен, но кроме меня здесь есть столько образованных врачей, что я один не делаю в море погоды. А я хочу приносить ощутимую пользу. Заметную. И тем людям эта помощь нужна больше, чем здешним. Просто потому, что у них не так много шансов ее получить.

— Захотел суровой жизни повидать? Приключений? Езжай в любую нашу деревню, проведи там с месяцок, повидаешь столько, что на всю жизнь хватит, и больных и не больных, каких хочешь! — Эрика перешла на повышенный тон. Гладкая поверхность океана ее семейной жизни зашлась рябью и даже волнами, и было похоже, что скоро грянет шторм. Ее такой всегда послушный и предсказуемый муж, оказывается, вынашивал в голове совершенно безумные идеи и даже не делился с ней ими! Не все, как видно, просто в покладистом Максе, есть и у него подводные камни. Как это она проглядела этот момент! Главное, чтобы было еще не поздно его переубедить, чтобы огонь адреналиновых идей не поглотил его еще до конца, оставив место для разумных доводов.

— Как ты можешь сравнивать, Эрика. Ты видела фотографии? Ты прочитала, что они пишут о том аде, который там творится? Почему ты не хочешь понять, что эти люди страдают?

— Я могу понять, Макс, я не бесчувственная кукла и тоже медик, между прочим, но чего я не понимаю, так это того, почему именно ты должен туда поехать и спасать этот богом заброшенный остров? Что, в целом мире нет никого, кто бы мог туда поехать, только ты один у нас такой благодетель? — Эрика совершенно потеряла терпение. И главной причиной было то, что она знала: когда у Макса такое выражение лица, его не переубедишь.

— Я — потому что я этого хочу. Потому что я чувствую, что это будет правильно. Что это то, что мне нужно. Постарайся меня понять. Я не требую, что бы ты поехала со мной, я понимаю, что это нереально, но я бы мог поехать хотя бы на год-два. Это ведь не так долго — Макс все еще пытался убедить ее. Но по глазам своей жены он уже видел, что она не хочет его слышать. Совершенно.

— Ты хочешь оставить меня здесь одну? На два года? И это и есть твоя бесконечная любовь? Вот к чему мы в итоге пришли. Я просто тебе надоела, так и скажи, если так, и не надо для этого уезжать на край света! Я и сама могу уйти, труда не составит! — Эрика была близка к истерике. — Не зря эта дурочка Лена мне тут нотации читала, она, наверное, раньше меня узнала о твоих страданиях в родных пенатах, о твоем рвении умотать подальше от меня! Ну признайся, я последняя, кто слышит об этом? А может, Лена или кто другой подобный ей еще и компанию тебе составит? И как это мне в голову не пришло! — Эрика вдруг осеклась. Это было чудовищно. Она чувствовала себя отвергнутой женой, устраивающей истерику уходящему мужу. Это было вульгарно и унизительно.

— Эрика, ты сейчас горячишься и не хочешь разумно посмотреть на вещи. Давай подумаем, у меня есть еще время для подачи документов, давай вернемся к этой теме чуть позже. К моей любви это не имеет никакого отношения. Ты прекрасно знаешь, как я тебя люблю, поэтому несправедливо и бессмысленно смешивать одно с другим. Но у меня есть моя жизнь, которую я хочу прожить не бесполезно, понимаешь? Ну, пожалуйста, постарайся понять меня, любимая! — Макс попытался обнять ее, но она откинула его руки, выскочила в коридор, схватила ключи от машины и буквально выбежала из квартиры, хлопнув дверью.

Она поехала к родителям. Кому же еще она сейчас сможет вылить весь гнев, который кипел в ней? Это невероятно! Такого бреда она от своего муженька не ожидала. Он был готов бросить ее ради какого-то острова на краю света и еще требовал от нее понимания! Это выходило за рамки ее понимания. Слезы гнева и обиды жгли глаза, размазывая силуэты машин на дороге. «Надо взять себя в руки, иначе можно и в аварию попасть», — подумала она рассерженно.

Что это было? Обида жены, которая перестала понимать своего мужа, или истерика избалованного ребенка, который вдруг увидел, что вещи устроены не только согласно его желанию? Ей было трудно решить, что именно движет ею и провоцирует такою бурную реакцию. Ясно было одно: Макс выходит из-под ее контроля, и это грозит ее личному благополучию. Она-то всегда считала, что знает его вдоль и поперек, что одно ее слово — и он изменит свое решение в ее пользу, да так всегда и было, а тут выходит, что он полон неожиданностей, бредовых идей и, самое главное, что не настолько он дорожит ею, раз так легко собирается все бросить и уехать на край света! Именно с этой тирады она и начала с порога родительского дома.

Родители, конечно, встали на ее сторону. Для них это было таким же шоком, как и для самой Эрики.

— Говорил я, что ничего хорошего из этого брака не выйдет! — громогласно шумел отец. — У вас слишком разные приоритеты в жизни и разное понятие о том, что и как от жизни нужно брать!

— Да он с ума сошел, твой муж. — У Луизы Иннокентьевны просто не находилось других слов. — Да что он вообразил о себе, паршивец, что он может вот так просто оставить жену ради своих бредовых идей?

— Вот и я о том же. — Эрика всхлипывала и усиленно кивала в знак полного согласия. Ей было невероятно жаль саму себя, и слезы ручьем текли из ее глаз.

Они еще долго возмущались по этому поводу, осуждая Макса как только могли, однако, когда бурные возмущения поутихли немного и стало понятно, что Эрика не хочет отпускать мужа ни под каким предлогом, Луиза Иннокентьевна решила поискать решение этой проблемы.

— Эрика, дочка, а может быть, ему что-то здесь другое предложить, чтобы поездок по свету было много, увлекательно?

— Да что ты, мама, он же медицину свою в жизни не бросит. И он хочет именно страдающим народам помогать. Прямо Мать Тереза в мужском обличье! Он считает, что зажрался здесь. Устал от легкой жизни. Конечно, жена денег не требует, вы с отцом предоставляете нам все условия для беззаботного существования, проблем никаких не испытывает, а теперь он, видишь ли, устал от такой жизни. Хочет приключений! — Эрика чувствовала себя так, как будто ее предали.

— Но он никогда не требовал от нас материальной поддержки, тут ты несправедлива, Эрика, — заметил отец. — Все, что мы делаем, это делается практически для тебя, а не для него.

— Ну да, а квартира, в которой он живет? Это не в счет? А наши отпуска? Это все только для меня?

— Но ведь ты бы не согласилась жить в квартире, которую бы он мог купить, и не согласилась бы отдыхать в тех местах, которые вам, как молодой семье, были бы по карману, так что в этом ты не права. Но принимать такие решения при наличии семьи — это все равно безответственно, в этом я с тобой согласен. Он не может тебя так оставить на два года. Это нонсенс. — Евгений Анатольевич прокручивал в голове возможные варианты разрешения ситуации. Решение зятя было для него непонятно, а потому он никак не мог придумать, что же он может сделать, что может предложить взамен, чтобы изменить его.

— Я знаю, что удержит его от этого безумного шага, — сказала вдруг мама после раздумий. — Ребенок. Если ты, Эрика, забеременеешь, он никогда тебя не оставит так надолго. Это уж точно. Если, конечно, он тебе нужен как муж и как отец твоего ребенка.

«Ребенок? А ведь это вариант!» — подумала Эрика. Он был ей нужен. И как муж, и как отец ее ребенка. Это было очевидно. Иначе бы она так не бесилась. Это было для нее своего рода открытием, видимо, раньше она недооценивала свою привязанность к нему. А сейчас она вдруг остро почувствовала, что, если он уедет, ей будет его очень не хватать. Что она должна сделать все, чтобы его остановить. И предложение мамы казалось самым удачным ходом. Он очень хочет ребенка. Он никогда не оставит ее в ожидании ребенка, их ребенка! Ну что же, хочет ребенка — получит ребенка, и тогда уж он будет в ее власти на все сто.

Она вернулась домой на следующее утро, отоспавшись у родителей и с новыми силами и вдохновением для семейных подвигов. Пожалуй, ради сохранения мира в доме имеет смысл иногда идти на компромиссы», — думала она. Это было новым для Эрики. Но она видела в этом лишь проявление своей власти над мужем и возможность женщины крутить мужчиной при любых обстоятельствах. Правда, мысль о том, что вынуждало женщин идти на эти хитрости лишь желание сохранить своего мужчину, не так четко отпечатывалась в ее голове.

Макс уже ушел на работу. Он не звонил ей после того, как она ушла вчера вечером. Он знал, что ей нужно дать время остыть. Хотя он не был уверен, что она поменяет свое отношение к его планам. Поэтому он был очень удивлен, когда услышал по телефону ее бодрый голосок:

— Привет, Макс. Как дела?

— В порядке, как ты? Как спала? — Макс осторожничал. Он не знал, с чего бы это Эрика такая ласковая после семейной бури.

— Да все нормально. Ты сегодня дома ночуешь или в клинике?

— Ну если ты меня очень хочешь видеть, то дома!

— Хочу, хочу. Даже приготовлю что-нибудь вкусненькое. Знаешь, я согласна с тобой, что надо нам с тобой дать время на обдумывание. Ну насчет твоей поездки. Я подумаю, — милым голоском проворковала Эрика. — Только ты не торопи меня с решением, ладно?

— Не буду. Ты меня приятно удивила. Я очень рад, что ты решила подумать. Слушай, меня уже зовут. Пора на обход. Увидимся вечером. Целую!

Он повесил трубку, все еще сохраняя удивленное выражение лица. Все-таки его жена — удивительное создание. Никогда он не сможет понять и познать ее до конца. Когда ожидаешь от нее понимания — не получаешь его, а когда наоборот — она неожиданно превращается в ласковую кошечку. Он был уверен, что за этой ласковостью кроется что-то.

Однако вечером им увидеться не удалось. Пациент, которого Макс недавно оперировал в качестве ведущего хирурга, вдруг дал осложнение в виде внутреннего кровотечения. Макс остался в больнице, они стали готовить больного к повторной операции. Он нашел минутку позвонить домой и предупредить, что, возможно, придется остаться на ночь, так как не может оставить своего больного в таком состоянии.

— Не обижайся, ладно? Я отвечаю за этого пациента, я оперировал — мне и выводить его из этого состояния. — Голос Макса звучал виновато.

— Ладно уж, что мне с тобой поделать! — вздохнула Эрика. — Только завтра не задерживайся, а то мне вечером уходить.

— Куда?

— Подруга организовывает выставку молодых художников.

— И нельзя не пойти? Нам так о многом надо поговорить…

— Макс, это на тебя не похоже, — укоризненно начала возмущаться Эрика, — ты же всегда спокойно смотрел на такие вещи? Раз иду, значит, надо пойти, значит, мне это интересно.

— Ладно, ладно, не продолжай, иди, кончено, раз интересно. — Макс удержался от вздоха. —Мне пора, милая, пока, спокойной ночи. Я люблю тебя.

Этого пациента Макс вел уже не первую неделю. Случай был сложный, требовалась объемная и сложная операция, кроме того, у больного был сахарный диабет, что осложняло его состояние и предвещало самые разные осложнения. Но, взвешивая риск от операции и от последствий без операции, консилиум пришел к выводу, что все-таки необходимость операции в данный момент перевешивает риск, и больного стали готовить к ней. Это было в первый раз, когда Максу доверили пациента полностью — и подготовку к операции, и ведение самой операции в таком объеме. Он очень переживал за все мелочи, — возможно, оттого, что раньше только ассистировал при подобных сложных случаях, или оттого, что чувствовал, что от исхода этой операции зависит его переход в другую категорию профессионализма. Кроме того, он по-человечески привязался к этому больному, проводя многие дни в его палате, беседуя с ним и членами его семьи, настраивая его на самый успешный исход операции.

Пациента звали Георгий Николаевич, пожилой человек, фронтовик, он держался молодцом, несмотря на тяжелое заболевание, мучившее его долгие годы. Он принадлежал к той категории людей, оптимизма которых хватает не только на них самих, но и на всех окружающих. Румяное лицо с глубокими морщинами, густые брови, светло-голубые глаза, лучащиеся улыбкой. И бесконечное количество анекдотов и реальных историй, произошедших с ним за долгую жизнь. В палате Георгия Николаевича никогда не бывало пусто. Если не было посетителей — друзей, родственников, то комната заполнялась пациентами из других палат. Жизнь больных, как правило, скучна и уныла, и присутствие таких оптимистов по жизни, как Георгий Николаевич, является живительным источником. Обожали его не только пациенты отделения, но и врачи. Макс специально начинал каждое утро с обхода именно его палаты — это гарантировало заряд бодрости.

После того как прошла первая операция, все, казалось, шло нормально, и никто уже практически не ожидал никаких неприятностей. На всякий случай Георгия Николаевича держали в реанимации под постоянным наблюдением, и вот, когда все показатели уже практически стабилизировались, у него началось внутреннее кровотечение. Когда Макс узнал об этом, он почувствовал себя так, словно его ударили в солнечное сплетение так, что стало трудно дышать. В голове сразу завертелись возможные причины, и все сходилось к тому, что он совершил какую-то катастрофическую ошибку во время первой операции, чего-то он не предусмотрел, что-то упустил, и это «что-то» могло стать роковым для его пациента. Пациента, который доверил ему свою жизнь, поверил ему как врачу, как специалисту, как человеку. А он, Макс, подвел его…

Ночь выдалась ужасная. Во время повторной операции вывили причину кровотечения — сосудистые стенки были очень слабые, но никто не ожидал, что до такой степени и что разовьется настолько опасное осложнение. Крови больной потерял очень много. Вызвали бригаду сосудистых хирургов для поддержки во время операции, все вместе они боролись за жизнь Георгия Николаевича целую ночь. Перелили кровь. Много крови. Нашли все нужные медикаменты, сделали все, что могли. К утру состояние вроде бы стабилизировалось. Его перевели в реанимацию. Макс не отходил от него ни на минуту, следя за показателями и собственноручно делая все необходимые процедуры. «Если в течении суток не будет ухудшения, — думал он, — то надежда на нормальный исход будет вполне реальна». Время шло немыслимо медленно. Макс не спал вот уже вторые сутки, но не ощущал этого. Его мысли были сконцентрированы только на жизни этого человека, обладающего энергией десятерых. В эти минуты Макс жалел лишь об одном: что не знал такой молитвы, которая могла бы помочь сохранить эту жизнь. И он просто молча сидел рядом с ним, не спуская глаз с мониторов датчиков. Ближе к вечеру Георгий Николаевич умер. Так и не приходя в сознание.

Максу показалось тогда, что лучше бы умер он сам. Столкнувшись вот так вот лицом к лицу со смертью, он почувствовал себя совершенно беспомощным и ничтожным человечком, неспособным повернуть ход судьбы никакими силами. Однако его сознание жгли мысли еще и о том, что где-то он допустил ошибку, которая и послужила причиной неудачи. Такой трагической неудачи. Это была катастрофа. Как он сможет подойти к другому пациенту с таким грузом на сердце? Как он сможет вновь взять в руки скальпель? В его практике это была первая смерть пациента, за которого он был ответствен от начала до конца. Он знал, что случай будет сложным, но ведь они провели столько совместных консилиумов, столько раз вызывали консультантов из других отделений, чтобы вместе разработать тактику, что, казалось, продумали все возможное и невозможное. Оказалось, не все. Что-то упустили. Макс не смог выйти к родственникам, чтобы сказать им об этом. Он просто не мог этого выдержать. Он сидел в ординаторской, выкуривая сигарету за сигаретой, и смотрел невидящими глазами в пустоту.

— Макс, это случается у каждого хирурга. Такие случаи неизбежны. Мы не боги, а всего лишь люди и не можем предусмотреть все, — говорил ему Илья Петрович, его учитель и мудрый советчик еще со студенческих времен. — Ты не должен опускать руки из-за одного случая. Тем более твоей вины здесь нет. При таком диабете возможны всякие неожиданности. Такой организм — это черный ящик, никогда не знаешь до конца, чего ожидать. Иди домой, выспись и возьми себя в руки. Ты думаешь, у меня не было таких случаев? Были, и не один, это жизнь, мы постоянно берем на себя риск, без этого невозможно оперировать! При всем нашем старании мы не можем гарантировать успех во всех случаях, есть еще такое понятие, как судьба. И если человеку суждено умереть, он умрет, и ты ничего, к сожалению, не сможешь с этим поделать, как ни цинично это звучит. Мы пытаемся, мы делаем все возможное, но мы все равно слабее Провидения, понимаешь? Не терзай себя, иначе не сможешь двигаться дальше.

Макс кивнул. Он не мог говорить. Лицо его ничего не выражало. Оно казалось безучастной серой маской.

После оформления всех необходимых бумаг Макс поехал домой. Он сам не помнил, как очутился дома, принял душ и лег на диван, неподвижно глядя в потолок, продолжая пропускать через свои легкие бесчисленное количество никотина. Эрики не было дома. Она подошла через некоторое время, вернувшись из салона, где делала укладку и маникюр перед вечерним выходом.

— Что за дым по всему дому! — закричала она с порога. — Макс, у нас что, изба-курильня? Сколько же надо выкурить, что топор можно вешать в доме! Макс, ты где?

Зайдя в комнату, она остановилась как вкопанная, потрясенная видом своего мужа. Таким она его никогда не видела.

— Макс, что случилось? У тебя все в порядке, Макс? Да что с тобой? — Она начала трясти его за плечи, чтобы хоть как-то привлечь внимание к своему присутствию. — Да объясни, в чем дело, в конце концов?

— Мой больной умер. Георгий Николаевич. Звезда нашего отделения. Счастливейший в своем добродушии человек. Он умер, Эрика. Его больше нет, а я живой. А ведь я виноват в его смерти.

— Как умер? Это тот, из-за которого ты остался вчера? Кто сказал, что ты виноват? — Эрика лихорадочно соображала, что можно сделать, если это действительно вина Макса. Возможно, будет расследование, придется подключать людей, чтобы отмазать.

Зазвонил телефон. Это был Илья Петрович.

— Эрика, вечер добрый, как там Максим?

— Плоховато. Что случилось? Он нормально не рассказывает. Говорит, что он виноват в смерти пациента. Это так? Начнут расследование?

— Да нет, Эрика, это он на себя наговаривает. У больного был диабет, такие осложнения случаются, вина Макса разве только в том, что он не ясновидящий.

— А-а-а, — выдохнула Эрика, — ну тогда не так страшно.

— Страшно, Эрика, смерть всегда страшна, особенно когда это случается в твоей практике в первый раз. Впрочем, даже когда в десятый, все равно страшно. Ты побудь с ним, дай ему выговориться, напои, в конце концов. Ему надо снять стресс, ладненько? — Илья Петрович всерьез беспокоился за Макса. Гипертрофированное чувство ответственности его ученика может оказать плохую услугу в такой момент. Именно поэтому он попросил Эрику не оставлять Макса наедине со своими мыслями.

— Д-да… хорошо, — как-то не очень уверенно ответила Эрика, — до свидания, Илья Петрович, спасибо, что позвонили.

— Макс, это твой Петрович звонил, слышишь? Говорит, ты вообще ни при чем, чтобы так не переживал. — Эрика деланно бодрым тоном пыталась встряхнуть Макса.

Он ничего не ответил. Только продолжал курить.

— Может, ты со мной пойдешь на выставку? Развеешься, отвлечешься? А? Давай, собирайся, я подожду тебя!

Макс наконец посмотрел на нее, посмотрел с ужасом.

— Ты что, не слышала, что я тебе только что рассказал? Человек умер. Человек, который мог бы еще жить да жить, если бы не попал в мою палату, в мои руки. Я несу ответственность за его смерть. Ты это можешь понять? — Глаза у Макса были полны отчаяния.

— Возможно, жил бы, а возможно, нет. Это его судьба. Это ему не повезло, а не тебе. И ты тут ни при чем. Ты, я уверена, сделал все возможное. Перестань раскисать, возьми себя в руки. — Эрике уже надо было уходить, но она не знала, как оставить мужа в таком состоянии. Она понимала, что ему нужна поддержка, но не хотела отменять свои планы, тем более что Макс — мужчина и должен иметь более крепкие нервы. В конце концов, он должен сам справиться со своим стрессом. — Мне уже пора уходить, может, тебе налить чего-нибудь? У нас там есть бутылка отличного виски, принести?

— Останься, Эрика. — Безысходность в его голосе поразила ее. — Останься, пожалуйста, ты мне так нужна. Мне просто нужно, чтобы ты посидела рядом и я бы мог обнять тебя и ни о чем не думать. Если у меня это получится. Прошу тебя…

В глубине души Эрика понимала, что ей надо остаться, тем более выставка не была такой уж важной. Но она никогда не меняла свои планы из-за Макса или из-за кого-либо другого. Это было бы слишком… слишком странно для нее. «Да и потом, — подумала она, — раз он на самом деле не виноват, то это просто пустые переживания. Скоро пройдет. И как можно работать врачом, если так близко к сердцу все принимать. Да и друзья обидятся, если не приду, обещала же». Она могла бы придумать себе еще тысячу причин пойти, чтобы только заглушить стучащуюся неприятным молоточком мысль, что надо остаться.

— Ладно, дорогой, ты что-то совсем раскис. Ты же мужчина, в конце концов, возьми себя в руки! Полежи, посмотри телевизор, я там новые фильмы принесла. Выпей чего-нибудь покрепче, расслабься. Я через пару часиков вернусь уже. Пока. — Эрика поцеловала его и застучала каблучками по лестнице, пытаясь оторваться от тянущей ее назад непонятной силы.

Эрика весь вечер чувствовала себя неуютно, ее не покидало чувство вины за то, что не послушала Макса и не осталась с ним. Несколько раз она пыталась позвонить домой, но никто не отвечал. «Наверное, уснул», — подумала она. Но все равно не могла успокоиться. Она не дождалась закрытия выставки и поехала домой, даже ни с кем не попрощавшись. Гнала машину на бешеной скорости, чудом избегая столкновений с другими автомобилями. Заходя в подъезд своего дома, она вдруг почувствовала, что сердце ее бьется, как будто перед прыжком в пропасть. Эрика остановилась перед ступеньками, держась за перила и тщетно пытаясь успокоиться. И сейчас, уже у двери, сердце колотилось, как бешеное.

Проклятый ключ никак не поворачивался. Руки дрожали и не слушались хозяйку.

— Да откроешься ты наконец или нет! — в сердцах воскликнула Эрика, терзая замок. То ли нервы совсем сдали, то ли с замком что-то случилось. «Надо успокоиться, — подумала она, — а то так недолго вообще ключ сломать. И ведь вроде не пила, а в голове полный туман». И зачем она пошла на эту выставку? Скучные работы, стандартная тусовка, все прошло по хорошо знакомому сценарию. Как и сотни подобных мероприятий.

Ключ наконец поддался ее усилию, и дверь отворилась. Первым, что ее поразило, была необычная тишина в доме. «Наверное, действительно уснул или ушел куда-нибудь», — подумала Эрика, пытаясь отогнать безотчетную тревогу.

— Макс? Макс, ты дома?

Эрика прошла в гостиную и увидела мужа лежащим ничком на ковре в странной, неестественной позе. Нагнувшись, она заглянула ему в лицо и застыла как вкопанная. Лицо Макса было перекошено, словно скрученное невероятной болью. Он не шевелился. И не дышал.

Эрика попыталась сделать ему искусственное дыхание и массаж сердца, но это не помогло. Она бросилась к телефону, но не дошла, почувствовав внезапно накативший приступ тошноты. От страха и ужаса. Она прислонилась к стене, прикрыв рот руками и прерывисто дыша. Ей хотелось кричать, но горло было сдавлено спазмом. Макс был мертв. Ее муж мертв. Жуткая реальность медленно доходила до нее, застилая сознание черной мглой. Потолок покачнулся, и она медленно сползла по стенке, теряя сознание…

Вскрытие показало, что у Макса был обширный инфаркт миокарда, тот самый редчайший случай спазма сосудов, который случается у молодых людей на фоне стресса или других до конца не выясненных причин. Патологоанатом, производивший вскрытие, был бесстрастен, он по роду своей работы привык видеть смерть и горе родственников и не давал волю эмоциям.

— Скажите, а… а если бы ему сразу, как только начался приступ, оказали необходимую помощь, он… он бы выжил? — запинаясь, спросила его Эрика.

— Трудно сказать, область поражения достаточна обширна, я не берусь делать какие-либо предположения в такой ситуации. — Патологоанатом с любопытством оглядел красивую, хорошо одетую молодую женщину, которая была бледна как полотно, но глаза ее оставались сухими, никаких признаков слез не наблюдалось. «Крепкие нервы, — подумал он, — другая бы на ее месте билась тут в истерике, а эта ничем не выдает своих чувств. А ведь раз спросила, значит, не было ее рядом, потому и помощь не оказал никто. Нелегко ей будет нести такой крест. Но я-то ничем помочь не могу». — Вот заключение и необходимые справки, — продолжил он вслух, — если у вас больше нет вопросов, то до свидания, у меня еще много работы. Мои ассистенты подготовят тело к выдаче через несколько минут.

— Да-да, спасибо, до свидания, пойдем, Эрика. — Ее мама торопливо забрала бумаги и отвела Эрику в сторону. Ей хотелось увести дочь поскорее из этого места, чтобы лишний раз не травмировать ее. — Мы сами все сделаем, дорогая, иди в машину, шофер отвезет тебя к нам домой.

Эрика, казалось, не слышала ее. Отдернув руку, она направилась к скамейке неподалеку, где сидела мама Макса. Анна Тимофеевна не могла заставить себя слушать ужасные слова патологоанатома, не могла слушать, как о ее сыне говорят, словно о безжизненном теле. Для нее Макс не был мертвым. Анна Тимофеевна тихо плакала, в глазах ее была такая боль, что на это невозможно было смотреть. Эрика молча села рядом, взяв руку свекрови в свою, и не находила слов, чтобы выразить то, что чувствовала.

— Анна Тимофеевна… мама, — наконец произнесла она, — я не знаю почему, — она запнулась, — почему Бог забирает таких людей, как Макс, так рано, я не знаю, но может быть, он был слишком хорош для этого мира. Этот мир не был достоин его. Я не была достойна его. И Бог решил, что ему место в лучшем мире. Вот так, наверное. Я знаю, что не сделала ничего, чтобы сделать жизнь Макса счастливее. Но я любила его. Правда, я осознала это слишком поздно, наверное, просто не хотела думать об этом раньше. Но я должна это сказать вам, чтобы он… чтобы он тоже услышал меня. — Глаза Эрики по-прежнему оставались сухими, лишь только глубокая вертикальная морщинка на лбу не исчезала, и взгляд ее был страшно пустым.

Анна Тимофеевна продолжала тихо плакать, она ничего не ответила, лишь кивнула и обняла Эрику, как бы принимая ее слова. Макс был ее единственным ребенком, ее гордостью, ее радостью, она вложила в него всю свою любовь и заботу, она смотрела, как он растет и развивается, как занимает свое место в жизни, оправдывая все их родительские надежды. Она гордилась его планами, стремлениями, она видела в нем продолжение своего погибшего мужа, но лучшее продолжение, более совершенное, и она всегда благодарила судьбу за подаренную радость в жизни. И вот сейчас, когда его так неожиданно не стало, ей казалось, что больше у нее в жизни ничего не осталось, ничего, ради чего стоило бы жить. Она всегда с тревогой следила за его семейной жизнью, ей казалось, что его жена пришла из совершенного другого мира и что только преданная любовь ее сына скрашивает их очевидные различия. Она никогда не замечала и толики любви у Эрики, но никогда не позволяла себе вмешиваться в их отношения, не считая себя вправе делать это. Лишь бы ее сын был счастлив. Лишь бы у него все было хорошо…

И вот сейчас, когда ее гордая невестка сидела рядом с ней и говорила эти простые человеческие слова, ей стало жаль ее, она почувствовала своим раненым материнским сердцем, что Эрику переполняет не меньшее горе, чем ее саму, и она приняла ее признание. В эту минуту они были близки в своем горе, как никогда не были близки в счастье.

Глава 10

Прошло уже три месяца после того, как похоронили Макса, а состояние Эрики не менялось. Она так и не проронила ни одной слезинки, заковавшись в невидимый панцирь, и никого не пускала за этот панцирь. Час за часом, день за днем она съедала себя по кусочку, замкнувшись в своем горе и безмерном чувстве вины, которое неотступно преследовало ее с того рокового вечера. Она практически ни с кем не общалась, лишь изредка впуская родителей и навещая маму Макса. Ни друзья, ни коллеги не могли дозвониться до нее, она не поднимала трубку телефона, не открывала дверь, и их попытки пробиться к ней становились все реже и реже, но ее это абсолютно не волновало. Ее вообще ничего не волновало. Кроме своего горя, в котором она жила и потихоньку тонула, рискуя захлебнуться в лабиринтах своего потрясенного сознания. Она будто отстранилась от своего тела и смотрела на себя, свои поступки и свою жизнь со стороны. И то, что она видела, ужасало ее все больше и больше.

— Ты бы выплакалась, Эрика, дочка, ну сколько можно так убиваться. — Мама безуспешно в который раз пыталась встряхнуть Эрику. — Дай волю своим чувствам, и тебе станет полегче, нельзя же так копить все в себе. — Ее очень тревожило состояние дочери, и она подумывала о том, что надо бы пригласить специалиста, чтобы привести ее здоровье в порядок. Обычными задушевными разговорами тут, похоже, не обойдешься.

— У меня нет никаких чувств, мама, разве ты не успела заметить это за всю мою жизнь? Правда, ты особо не придавала этому значения и не учила меня, что жить без чувств — это неправильно. Почему ты не научила меня любить, мама? Почему не научила ценить людей и меньше думать о себе? Разве не это должно внушаться с детства родителями? Почему я пропустила все это? Я же инвалид, мама, ты понимаешь, я выросла моральным инвалидом, потому что у меня нет тех необходимых составляющих, что делает человека человечным. Разве ты не считаешь это ненормальным?

— Ты просто сейчас поглощена горем и поэтому говоришь такие ужасные вещи, Эрика, ты не хочешь найти силы справиться с этим. Тебе нужна квалифицированная помощь чтобы справиться с твоим состоянием, — настаивала мама.

Эрика лишь качала головой, не особо вникая в то, что ей говорили. Они просто не понимали ее. Не понимали, что ее гложет, отнимая все ее душевные и физические силы. Мысль о том, что она убила своего мужа, преследовала ее, становясь ночным кошмаром, не давая дышать без боли. Она физически ощущала, как этот ужас въедался в нее настырным червем, прорывая черные лабиринты в ее воспаленном мозгу. Если бы она только послушала его, если бы только не ушла в тот вечер, как последняя эгоистка, если бы только… Ведь он наверняка имел шанс выжить. А она, Эрика, его жена, которую он так любил и делал все для ее счастья, она бросила его в тот единственный вечер, когда он попросил ее поддержки. Оценивая свою жизнь, она с ужасом видела эгоистичную женщину, которая думала только о себе и которой было совершенно наплевать на других. Даже на человека, который был ей самым близким другом всю ее сознательную жизнь, который был предан ей и отдавал ей все свое сердце без остатка. А она предала его. И не было ни одного даже самого малюсенького шанса, позволяющего хоть как-то загладить свою вину. Потому что он был мертв. И вернуть его невозможно. Даже ее запоздало проснувшаяся любовь к нему не могла вернуть его ей. А может быть, эта любовь существовала давно, но ее эгоизм не давал ей поднять голову? Ее эгоизм боролся за свое право на существование и не пускал никакие конкурирующие чувства в ее сердце, губя их на корню. Любовь и эгоизм никогда не уживутся в одном человеке, потому что любовь — это всегда в какой-то степени жертвоприношение, а приносить в жертву свои интересы, пусть даже ради любимого человека, Эрика никогда не собиралась.

Упущенные шансы, душевная слепота, пустота — все это поглощало Эрику и тянуло все глубже и глубже в бездну, выстраивая по кирпичику панцирь на ее сердце, и день ото дня он становился все толще и толще, не оставляя никому шансов пробиться сквозь него. Сердце то колотилось от отчаяния, то замедляло свой ход, словно устав от бесполезной борьбы. Вокруг была темень, холодная и непроглядная, наполненная голосами, доносившимися неизвестно откуда. Если бы, если бы только, если бы только она не… Ее затягивало в липкую трясину, и не было ни сил, ни желания оттуда выбраться. А дышать становилось все труднее и труднее…

— Эрика! Эрика, очнись! — Голос мамы звучал как-то издалека. — Эрика, ты вся горишь! Боже мой, надо срочно вызывать врача.

— Что случилось? Где я? — Эрика с трудом открыла глаза. Ее знобило, и все вокруг было как в тумане.

— Ты у себя дома, успокойся, ты больна, у тебя жар, почему ты не позвонила мне? — Мама с тревогой смотрела на влажный лоб Эрики и спутавшиеся волосы. Видимо, она лежала и металась в таком состоянии уже давно и даже не ощущала его. Недаром Луиза Иннокентьевна заподозрила неладное еще вчера, когда Эрика уехала от них, словно в тумане, мало реагируя на их слова. Она сказала потом отцу, что если Эрика сама не пойдет к врачу, то она поведет ее насильно. С утра она звонила ей несколько раз, но никто не отвечал, хотя это было привычным делом, Эрика практически не брала телефон в последнее время, правда делая иногда исключения, когда определялся номер родителей. Почувствовав неладное, Луиза Иннокентьевна помчалась к дочери домой и обнаружила ее лежащей в кровати, в бреду и с высокой температурой. — Я беспокоилась за тебя, вчера ты была совсем не в себе, решила навестить тебя, и вот пожалуйста — у тебя лихорадка! Говорила ведь тебе — надо обратиться к специалисту, но ты же никогда не слушаешь меня. Сегодня же поедем в больницу! Даже и не сопротивляйся!

— Не надо никакого врача, мама, я и так приду в себя, я в порядке, я просто… — пробормотала Эрика и опять провалилась в темноту ее кошмаров, сжимающих тисками виски.

Ей все-таки пришлось пролежать две недели в специализированной клинике, где знакомый специалист по восточной медицине мудрил над ней, используя все нетрадиционные и традиционные методы стабилизации нервной системы и восстановления душевных сил. Его звали Чан, коллеги и пациенты так и называли его — доктор Чан, он был выходцем из китайских эмигрантов и после получения медицинского диплома провел немало лет в Китае, изучая тибетскую медицину. Было трудно совмещать знания, полученные в ключе западной медицины, с китайскими премудростями, не всегда они совпадали, а иногда даже противоречили друг другу. Но постепенно он добился того баланса, который позволял ему брать лучшее от обоих направлений, достигая гармонии в лечении. Поначалу над ним посмеивались, так как его методы были в диковинку отечественным врачам, но потом его признали и даже стали посылать к нему своих знакомых, так как успех его лечения был очевиден. Луиза Иннокентьевна частенько обращалась к нему по разным поводам и всегда была довольна результатом, хоть ее супруг и посмеивался над ним, считая его немного странным. Но даже он не мог не признать, что Чан умничка и всегда умудряется добиться улучшения пациента. Именно поэтому сейчас, когда Эрика впала в непонятное состояние, они обратились именно к нему, так как обычный врач тут вряд ли был бы в силах помочь.

Доктор Чан молча выслушал Луизу Иннокентьевну, ни о чем не спрашивая саму Эрику, и сразу же поместил ее в палату своей клиники. Он не задавала никаких вопросов, казалось, ему и не нужны устные детали, ему было намного важнее, какой у Эрики пульс, тонус кожи, состояние радужки и белков глаз, как реагируют различные точки на теле и еще всякие невидимые обычному глазу детали, из которых он собирал по крупицам информацию и составлял для себя целую картину. Поначалу его заботило прежде всего физическое состояние Эрики, и для его восстановления он старался добиться прежде всего баланса энергетических сил. Иногда он внимательно разглядывал рисунок на радужке ее глаз и, качая головой, бормотал про себя что-то неодобрительное. Что-то ему там не нравилось, и он стал уделять Эрике больше внимания, как будто боялся упустить важный момент в ее лечении. После того как Эрика немного окрепла, он стал задерживаться около нее, подолгу разговаривая с ней на разные темы, не имеющие никакого отношения к ее горю. Он рассуждал о жизни, о взаимоотношениях людей, о разной жизненной философии. Он рассказал ей множество разных историй-легенд, учащих тому, как ничтожен человек в руках судьбы и как, в то же время, значителен он в построении своей жизни. Незаметно для себя Эрика стала втягиваться в эти разговоры, высказывая свою точку зрения, но больше интересуясь тем, что думают по тому или иному вопросу разные восточные философы.

— Твоя жизнь — это дерево, где каждый листочек — это какой-то из моментов твоей жизни. И сколько этих листочков и насколько они красивы — это твоих рук дело. Сильный ветер может потрепать это дерево, сорвав всю листву и даже пообломав ветви, но энергия жизни не даст дереву погибнуть. А кто создает эту энергию? Только ты, — говорил ей доктор Чан, поглаживая свою бородку, — а чем ты создаешь эту энергию? Добром или злом. И то и другое дает мощную подпитку энергии, и только тебе решать, каким ты хочешь видеть дерево своей жизни, добрым или злым, потому что от этого будет зависеть, что ты передашь своим детям…

— А если я уже совершила ужасное зло, доктор Чан, — прошептала Эрика, глядя на колышущуюся листву за окном, — такое ужасное, что невозможно ничем его исправить, что мне делать? Зачем продолжать подпитывать сухое дерево, у которого уже практически нет шансов на новое поколение здоровой листвы… Какой в этом смысл?

— Это не тебе решать, Эрика. Для этого есть более высшие силы. Твое дело — проходить уроки, которые тебе даются, и учиться видеть в них смысл. И не тебе решать, насколько ужасно то зло, которое ты совершила. Ты не знаешь, что кому предназначено судьбой, и, возможно, то, что ты видишь как зло, было для кого-то благом. Ты никогда не можешь знать этого. Если ты хочешь, чтобы твоя жизнь не была сухим голым деревом, найди источник энергии. Найди то, что даст тебе эту энергию. Даст тебе дополнительные силы. Силы жить дальше и изменить свою жизнь, если она перестала тебя устраивать в том виде, в каком была раньше. Но никто, слышишь, никто не даст тебе абсолютный рецепт, как надо поступать и что правильно, а что нет. Это сможешь сделать только ты сама. Ты понимаешь, о чем я?

Она кивнула, не совсем понимая, что для нее значат эти слова, но чувствуя, что, пропустив их через себя, она сможет увидеть ту тропинку, по которой ей следует идти.

После этого разговора Эрика спала крепко и спокойно. Ей приснился Макс, он улыбался в лучах света и протягивал к ней свои руки.

— Следуй за мной, любимая, следуй за мной, — говорил он.

— Ты хочешь, чтобы я умерла и пришла к тебе?

— Нет, любимая, я хочу, чтобы ты следовала за мной.

— Но как, я не понимаю? — шептала Эрика. — Как, Макс, объясни мне, направь меня, я задыхаюсь от безысходности и темноты, Макс…

Но лицо Макса растворилось в белом свете, так и не дав ответа на ее вопрос.

Глава 11

Родители остались довольны видом Эрики после ее выписки из больницы и были очень благодарны доктору Чану за такую перемену в их дочери. Но тот не торопился с выводами и порекомендовал им наблюдать за Эрикой, но не сильно навязывать ей свои советы.

— Вам необходимо дать ей побыть одной и самой решить, что делать со своей жизнью, — сказал он им при выписке. — Она сейчас находится на распутье, и от того, куда она решит направиться, зависит очень многое в ее жизни. Если не хотите потерять ее, единственное, что вы можете сейчас сделать, — это не мешать ей. Все образуется само собой, вот увидите.

Луиза Иннокентьевна не стала вникать в странные слова доктора Чана, ей было довольно того, что Эрика возвращалась к жизни. Взгляд ее уже не был таким пустым, и она стала реагировать на внешний мир. Не так, как раньше, но все же… Она снова вышла на работу, но не особо распространялась о своих делах, казалось, она вынашивала в голове какой-то план, но пока не хотела им делиться. Она часто уходила на какие-то встречи, подготавливала различные документы, переводы, выписывала новейшие медицинские книги, было похоже на то, что она устраивается на новую работу или новые курсы. Родители не терзали ее вопросами, радуясь, что она нашла для себя что-то интересное, что кроме горестных мыслей наконец-то занимает ее голову. В конце концов она позвонила им и пригласила зайти к ней вечером на ужин, предупредив, что заодно она хотела бы поделиться с ними своими планами.

К ужину она накрыла стол, как для торжественного события, и родители недоуменно переглядывались, гадая, что же такое она хочет им сообщить.

— У тебя какой-то праздник, Эрика? — спросила мама, помогая ей расставлять бокалы.

— Можно сказать и так, — уклончиво ответила Эрика, — но давайте сначала поужинаем, а потом поговорим об этом, хорошо?

За ужином она много и возбужденно говорила, выпив немало вина, глаза ее блестели, казалось, она вся во власти какой-то идеи, которая захватила ее целиком и держит в состоянии лихорадочного возбуждения. Родители давно не видели ее такой, и к их недоумению присоединился страх. Зная свою дочь, они могли заранее предположить, что эта встреча не совсем обычна, раз Эрика в таком состоянии. Эрику вообще редко что захватывало целиком, до последнего времени она жила, как это называется — «по верхам», не утруждая себя углублением в проблемы, а тем более не отдаваясь во власть зажигающих идей. Нельзя сказать, что Эрика не была страстной или рисковой по натуре, но просто то, что могло потенциально усложнить жизнь, проходило обычно ее стараниями мимо нее. Сейчас же было очевидно, что Эрика не в себе, что ее мысли захвачены чем-то посторонним, необычным, таким, что могло вызвать неодобрение родителей, иначе бы она так не нервничала и не оттягивала сообщение новости.

После ужина они расположились в гостиной, с нетерпением наблюдая за тем, как Эрика раскладывает на журнальном столике какие-то проспекты с видами тропиков.

— Ты собираешься в круиз? Решила попутешествовать и отдохнуть? Какая замечательная идея! — воскликнула мама, взглянув на мужа, как бы ища у него поддержки своим словам. Он, однако, покачал головой, внимательно разглядывая разложенные бумаги. Казалось, до него начинало доходить то, что собиралась сообщить им их дочь, и это отнюдь не радовало его. Разложив бумаги, Эрика уселась в глубоком кресле, скрестив ноги, и глубоко вздохнула, как бы набираясь решительности начать разговор. Осушив свой бокал вина, она наконец решилась.

— Вы знаете, что последние месяцы были не самыми легкими в моей жизни, — начала она, — и вы знаете также, каких трудов мне стоило пробиться через это, чтобы понять, чего я хочу от своей жизни. Я сделала, к сожалению, слишком мало хорошего за свои прожитые годы и умудрилась испортить жизнь самому дорогому для меня человеку. — Эрика прерывисто вздохнула и жестом остановила маму, которая собиралась что-то возразить. — Более того, мой эгоизм стал причиной его смерти.

— Но, Эрика, ты не можешь это утверждать, это лишь твои домыслы, ничем не доказанные, — не выдержала Луиза Иннокентьевна.

— Мне не нужны ничьи доказательства, мама, мне достаточно своей совести, которая наконец заставила меня взглянуть на вещи трезво и объективно. Так вот, — продолжала она глухим голосом, — я долго думала, что ничем и никогда не смогу искупить свою вину и исправить совершенные мною ошибки, но в конце концов я поняла, что это не так. Есть кое-что в этой жизни, что я могу еще сделать, чтобы продолжать жить дальше спокойно. И я собираюсь воспользоваться этим шансом. И самое главное, что это подсказал мне Макс.

Родители смотрели на нее так, как будто боялись, что у нее опять начинается то близкое к безумию состояние, из которого она вроде бы недавно вышла.

— Вы помните, я думаю, что перед… перед тем, как его не стало, он загорелся одной идеей, тогда показавшейся нам всем безумной и безрассудной, — продолжала Эрика. — А ведь просто-напросто узость нашего мышления и черствость сердца не давали нам понять весь смысл того, к чему так стремился Макс. Он просто хотел реально помочь тем людям, которые в этом так остро нуждались.

— Постой, постой, ты говоришь про ту затею с поездкой в какую-то горячую точку? — Мама тревожно смотрела то на Эрику, то на мужа, который не задавал вопросов, а лишь только хмуро качал головой, боясь услышать то, о чем он догадывался.

— Да, именно про это. И так как он не… не успел осуществить эту идею, — слова о Максе все еще давались Эрике с трудом, — я решила, что я смогу подхватить ее и реализовать. У меня тоже есть медицинское образование, хоть и не такой практический опыт, как был у него, но все же я кое-что еще помню, да и книги помогут мне не потеряться. Я связалась с нужными людьми в той самой организации, «Милосердие», о которой говорил Макс, им еще нужны врачи-волонтеры для Бугенвиля, так что… так что это именно то, что я собиралась вам сообщить сегодня. Вот, — облегченно выдохнула Эрика, радуясь, что смогла все это произнести.

Какое-то время родители оцепенело молчали, подсознательно надеясь на то, что через мгновение Эрика улыбнется и скажет, что все это лишь неудачная шутка. Этого не произошло, и тогда до них стал доходить смысл сказанного. Луиза Иннокентьевна до боли прикусила себе палец, сдерживая готовые вот-вот брызнуть слезы.

— Я бы мог сказать тебе сейчас тысячу слов и привести тысячу доводов против этой безумной затеи, но боюсь, что уже поздно, ты просто не услышишь меня, — печально сказал отец. — Твое извечное упрямство, похоже, и тут играет с тобой в непонятные игры.

— Да ты что! Ты так спокойно говоришь ей, что не будешь ее отговаривать? — Луиза Иннокентьевна не верила своим ушам. Она просто не могла поверить в такую реакцию своего всегда рационального мужа. — Ты собираешься отпустить свою дочь на край света, чтобы она там продолжала сходить с ума? Да она не понимает, что говорит, она еще не пришла в себя, ее обратно в больницу надо, вот что надо сделать. — Мама даже не обращалась к Эрике, как будто она была не в состоянии принимать участие в дискуссии. Это было словно продолжением всего того безумия, в которое их семья погрузилась несколько месяцев назад. Беда не приходит одна, говорят люди, и это как нельзя острее почувствовали они на собственном опыте. Одно за другим печальные события и известия подтачивали их всегда такую спокойную и благополучную жизнь. И вот, когда появилась надежда, что все позади, что Эрика пришла в себя и все встанет на свои места, на них сваливается новый удар. И ее муж собирается сложить руки и стоять в стороне, не пытаясь ничем помешать этому кошмару.

— Я не согласен с тобой, дорогая, потому что я понимаю, как и почему она пришла к этой идее, но это не значит, что я согласен с Эрикой. Я совершенно не одобряю ее затеи, хотя бы потому, что она сама не осознает, что это такое — тропический остров без признаков цивилизации, да еще и с гражданской войной, но я не в силах ее остановить. Так же, как и ты. — Лицо Евгения Анатольевича вдруг осунулось, и он не поднимал глаз, избегая встретиться взглядом как с дочерью, так и с женой. Говорят, все семьи счастливы одинаково и несчастливы по-своему. Их семье, в частности ему самому, всегда все завидовали. Завидовали его положению, успехам в бизнесе, взаимопониманию с женой, их красавице и умнице дочери, стабильности в их семье. Стабильность — это был тот самый кит, на котором строил все свое настоящее и будущее Евгений Анатольевич. На этом зиждилась его уверенность в своей жизни, и он делал все для ее укрепления. Но разве мог он предсказать такой поворот судьбы? Сделав, казалось бы, все для счастья своего ребенка, он не учел, что смерть не подчиняется людским законам. Что, придя в их дом, она поставит все с ног на голову. Что он окажется в таком положении, когда понимаешь, что теряешь собственную дочь, отрываешь ее от своего сердца и отпускаешь в свободное плавание, не зная, когда сможешь увидится вновь.

— Мама, отец прав, вы не сможете меня остановить. Я уже оформила все документы, визы, сделала нужные прививки, билеты у меня на руках, так что у меня есть пара недель на сборы и все, поддерживаете вы меня или нет, но это уже не просто моя бредовая идея, а реальность.

— Да ты что, не можешь подключить своих людей, чтобы они остановили ее выезд из страны? Это же проще простого, и никакие визы и билеты не помогут! — Губы у мамы дрожали, она была на грани истерики. Переживания за дочь в течение последних месяцев и так накопились у нее на сердце в виде огромного нарыва, но это решение Эрики было последней каплей, и она была больше не в силах сдерживать свои эмоции.

— И чего мы этим добьемся, дорогая? Разве что получим ненавидящую нас дочь, да еще и, возможно, с новым нервным срывом.

— Мама, не плачь, не надо, постарайся меня понять, — пыталась успокоить ее Эрика, вспоминая, как точно так же взывал к ее пониманию Макс, так и не добившись его. «Как все повторяется, — подумала она, — как наши ошибки возвращаются к нам бумерангом! Если бы знать все это наперед!»

Идея уехать в Бугенвиль пришла к ней вскоре после ее выписки из больницы, когда она решила навести порядок в своем доме и наткнулась на эти бумаги, оставшиеся после Макса. Это решение показалось ей настолько верным и простым, что она удивилась, как это она не подумала об этом раньше. Ей виделось, что это и есть тот самый выход, который подсказывал ей доктор Чан и о котором говорил ей Макс в ее снах. Она нашла Глеба, собрала нужные документы и была уже готова ехать. Она вдруг явственно прочувствовала все те ощущения, которые овладели Максом в то время, и ей стало вдвойне больно, оттого что она не могла услышать и понять его тогда — тогда, когда это было ему так необходимо.

— Я просто должна это сделать, понимаете? — продолжала она убеждать родителей. — Иначе я так и не найду смысл своей жизни, а зачем мне жить, не имея его? Не понимая, для чего я живу? Может, я и совершаю ошибку, но это будет моя ошибка, мой опыт, я должна пройти через это, чтобы определиться, что мне делать дальше. Я хочу пройти через то, к чему так стремился Макс, хочу до конца понять, что это такое — отдавать себя людям без остатка, помогая им! Это так долго отсутствовало в моей жизни, что мне придется наверстывать это семимильными шагами. — Глаза Эрики стали влажными при виде маминых слез и отцовского побледневшего и постаревшего лица. Она нахмурилась и крепче сжала губы, чтобы сдержаться и не расплакаться. Но она действительно искренне верила в то, что говорила, она чувствовала в этот момент, что никак не сможет поступить иначе, даже если у нее не находилось достаточно аргументов в пользу своего решения. Это было на уровне ощущений, которые не поддавались логическому обоснованию.

— А если тебя там убьют, если ты заболеешь чем-нибудь ужасным, что тогда, ради чего тогда будут все твои жертвы? — Луиза Иннокентьевна пыталась еще найти доводы остановить ее, все еще предполагая, что ее дочь просто не до конца понимает, на что идет. — Кто их оценит? Что, кроме горя, это принесет нам?

— Ну, мам, не рисуй такие мрачные картины, сколько людей там уже работают, и все нормально, а от тропических болезней я прививки получила. Так что все будет хорошо, — произнесла Эрика, думая при этом, что риск, конечно, все же есть, но тут уж все в руках судьбы. — А насчет того, кто это оценит… Я иду на этот шаг не ради оценки других, а ради помощи другим, ради самой себя и ради Макса. Так что, если ты имеешь в виду оценку наших знакомых здесь, то меня это нисколько не волнует.

— Это я во всем виновата, — вдруг горестно произнесла мама, — если бы я не поддалась изначально твоей глупой идее выйти замуж за этого мальчика, который совершенно не подходил тебе, если бы я предотвратила этот бред с самого начала, все бы обернулось по-другому. Уж лучше бы ты вообще не выходила замуж, чем в итоге мы пришли к такому безумию! Если бы не твой муж, ничего бы такого и не случилось!

Мама уже не сдерживалась и открыто плакала. То, что она говорила, ныло у нее в душе уже давно, с того времени, как она стала замечать, как теряет дочь, как та неумолимо отдаляется от нее.

— Мама, что такое говоришь! Как ты можешь! — Эрика казалась совершенно отчаявшейся. — Ведь это Макс, Макс, а не я, пострадал в итоге от всего этого, это он умер из-за меня, а не я! И если бы не он, я так бы и прожигала свою жизнь совершенно бессмысленным образом, бросая на ветер свои дни. Тогда бы ты была счастлива? Да? Это бы успокоило тебя?

Луиза Иннокентьевна покачала головой, закрыв лицо руками. У нее не осталось никаких доводов. Ее дочь не хотела слушать их слова, она приняла решение и не собиралась его менять.

Родители еще долго сидели в тот вечер у Эрики, узнавая все подробности ее планируемой работы и места, куда она собиралась. Информация была, конечно, не обнадеживающей. Остров находился очень далеко, и похоже было, что жизнь там будет тяжелая, несмотря на то что членам организации обычно пытались создать более или менее терпимые условия. Они никак не могли смириться с мыслью, что их родная дочь, их Эрика, которую они растили для самого лучшего в этом мире, окажется в таких ужасных условиях, на краю света, они никак не могли понять, за что им столько переживаний в жизни, за что им столько неприятностей свалилось на голову за такой короткий срок. «Беда не приходит одна», — в который раз думала мама, утирая уголки глаз.

Позже, вечером, на своем балконе они долго сидели, взяв друг друга за руки, и молчали, не зная, что сказать в такой ситуации. Они привыкли управлять всем в своей жизни, но тут они не могли ничего сделать, не рискуя потерять дочь.

— Может, нам стоит гордиться своей дочерью, — наконец тяжело произнес Евгений Анатольевич. — Не в каждой семье дети стремятся сделать добро затерявшейся среди океана горстке людей, потерявших надежду на помощь. Может, нам стоит гордиться тем, что она решила именно так поменять свою жизнь, а не по-другому?

— Не знаю, не знаю… Тяжело смириться с тем, что моя ласточка, моя взлелеянная доченька окажется там… там, в этом ужасном месте, где нас не будет рядом, чтобы помочь в случае надобности, ведь ей будет безумно тяжело. Как она справится с этим? Я не представляю, просто не представляю себе этого. — Луиза Иннокентьевна покачала головой, и морщинки вокруг ее глаз казались глубже, чем обычно.

— Может, пришла пора ей повзрослеть? Просто она выбрала такой путь, а не другой, мы не можем влиять на ее судьбу на протяжении всей ее жизни, как бы нам этого ни хотелось, дорогая. Она уже далеко не маленькая девочка, какой она была и всегда будет в наших глазах. Мы поставили ее на ноги, мы сделали все, что было в наших силах, а теперь нам только остается смотреть, как она идет, пусть спотыкается, падает, но опять встает и продолжает свой путь. Мы можем только пожелать ей удачи. Возможно, нам надо было это сделать много раньше, и тогда она бы избежала стольких ошибок… Возможно…

Они посмотрели друг другу в глаза, понимая, что столкнулись с извечной борьбой разума и чувств, а родительские чувства, как известно, намного сильнее разума, и потому им было так тяжело принять реальность и осознать, что их дочь внезапно и безвозвратно повзрослела.

Глава 1

— Доктор, сюда, пожалуйста, быстрее садитесь в машину, пока ваши чемоданы не привлекли внимание местной шпаны, — прокричал местный паренек с кожей цвета черного эбенового дерева. Только белки глаз да зубы блестели на его лице, а все остальное для непривычного взгляда европейца сливалось в одно лоснящееся от жары и влаги полотно. Эрика только что прибыла в Араву, центральный город в Бугенвиле, наиболее подвергшийся разрушению. Она проделала огромный путь и страшно устала. Три дня перелетов, непривычная жара и влажный климат только усугубляли ее усталость, поэтому реакция у нее было несколько заторможенной, и она никак не могла сориентироваться, что ей делать. Паренек встретил ее с табличкой в руках, на которой было написано «Доктор Эрика». Эрика усмехнулась про себя, но она была уже в курсе, что ее фамилия слишком сложна для местного населения и что они заранее окрестили ее «доктор Эрика». Перед вылетом сюда она остановилась в Порту-Морсби, столице Папуа — Новой Гвинеи, государства, в которое до сих пор официально входил Бугенвиль.

Порт-Морсби, смесь высоток в центре города и домах на сваях, стоящих как на воде, так и на холмах, встретил ее дружелюбно. По дороге из аэропорта она все удивлялась пейзажу: ожидала буйную тропическую растительность, а вместо этого видела редко высаженные пальмы вдоль немногочисленных дорог и траву на холмах. Однако когда ее вывезли в центр города, на побережье Кораллового моря, пейзаж сменился. Город расположился в лазурной бухте с белым песчаным пляжем, виднелись лодки на море, в порту, в огороженной заводи яхт-клуба. Вдоль дороги развесили ветви манговые деревья, буквально усыпанные плодами, кустарники с ало-розовыми цветами. Вообще цветы росли повсюду — на кустарниках, на деревьях, среди травы, везде, куда ни посмотри. И если бы не ужасающая грязь на улицах и пляжах, то город можно бы было признать красивым, но городской пейзаж, из которого местные жители решили взять не самое лучшее, отвлекал от красоты природы и заставлял задуматься о разрушительной силе бедности.

В гостинице ее встретил представитель «Милосердия», который снабдил ее необходимой информацией об их программе, о ситуации на острове и о том, какие правила следовало соблюдать Эрике, чтобы избежать, по возможности, различных неприятностей. Главным правилом было соблюдение нейтралитета, то есть исключалось проявление симпатии той или иной стороне воюющих. Кроме того, было дано множество инструкций, как избегать тропических болезней, обеспечивать себе элементарную гигиену, и, чем больше слушала его Эрика, тем больше она понимала, что о понятиях комфорта, к которым она привыкла в той, как она теперь говорила, жизни, придется забыть, так как здешние условия были совершенно другими и к ним ей еще надо было привыкнуть.

Ее привезли сначала в Буку, город неподалеку от Аравы, где было более спокойно, на маленьком, старом самолете, который трещал и скрипел во время полета, и Эрике все казалось, что он вот-вот развалится, однако, судя по спокойствию остальных пассажиров, это было обычным делом и никого нисколечко не беспокоило. В самолете, до отказа забитом людьми и их вещами, так что даже в проходе один на другом были свалены огромные тюки, пассажиры испытывали нестерпимую духоту и жару. Эрике все казалось, что ее сердце не выдержит такой жары, и она была безумно рада, когда они наконец приземлились. Из Буки ее отвезли в Араву на вертолете. Она никогда до этого не летала на вертолетах и ужасно боялась, однако это оказалось не так страшно, и было даже интересно смотреть сверху на непривычный пейзаж тропических островов, не считая ужасающего зрелища обгорелых зданий, лежащих угольно-черными островками на территории всего города. Паренек Джо, который ее встретил, запихнул ее чемоданы, набитые большей частью книгами, лекарствами и словарями, все приговаривая, что им стоит поторопиться, пока они не стали добычей желающих поживиться.

— А что, у вас так много воруют? — спросила Эрика по дороге.

— Ох, доктор, раньше был порядок везде, но с этой войной, сами знаете, всем на порядок наплевать, одни воюют, а другие на этом стараются наживиться. — Эбеновый паренек многозначительно вздохнул, причмокнув ярко-красными губами. Такие губы (и такого же цвета зубы!) она уже видела у других местных жителей и поначалу все не могла понять, отчего это. Это, да еще и красные плевки на всех дорогах, которые она принимала за кровь, привели ее в ужас, наводя на мысль о повсеместном туберкулезе. Оказалось, что это всего лишь местный заменитель курева, только его жуют — орех бетель, или «буаи», как некоторые его называли, смешанный с горчицей и мелом, дающий в итоге ярко-красный цвет губам, зубам и слюне и оказывающий легкое наркотическое действие. Жевали его все без исключения: мужчины, женщины и молодежь, в любое время суток, и даже находясь на работе, и она уже не удивлялась этому. «Да, — в который раз подумала она, преодолевая отвращение при виде красных плевков, — ко многому здесь еще придется привыкать».

По разрушенной, а потому сильно ухабистой дороге ее привезли в лагерь, который офис «Милосердия» обустроил для своих работников. В общем-то это был даже не лагерь, а хорошо огороженная территория, где ютились близко друг к другу деревянные домики на сваях, в которых и размещались сотрудники. Место было выбрано из-за близости к госпиталю, который расположился в здании бывшей школы, так как настоящий госпиталь был сожжен сепаратистами, как и многое другое на острове.

— Ну здравствуй, Эрика. — К ней подошел невысокий худощавый мужчина в очках, одетый так же, как и все в компаунде, в длинные холщовые брюки, ботинки на толстой подошве и рубашку с длинными рукавами. — Меня зовут Фил, я возглавляю здесь команду медиков и очень рад нашему пополнению. Добро пожаловать в Бугенвиль и в наш госпиталь!

Эрика кивнула и пожала его руку, все еще с любопытством оглядываясь по сторонам.

— А вот здесь ты будешь жить. Джо перенесет твои чемоданы, и можешь располагаться. — Фил остановился около одного из домиков, открывая дверь и жестом приглашая Эрику войти. — Комфорт не бог весть какой, но базовые условия есть, туалет, душ, газовая плитка, сетки на окнах…

— Даже душ и газовая плитка? — удивилась Эрика. Она представляла себе все гораздо хуже.

— Ну газ мы привозим в баллонах, так что экономим, как можем, чтобы не закончить его до завоза следующей партии, а душ подключен к баку с водой, который нагревается от солнечной энергии, так что по утрам вода холодная, но не ледяная, а к обеду уже совсем ничего. Правда, когда период дождей, с нагревом дела обстоят похуже, но все равно стоит жара, так что не замерзнешь, это я тебе обещаю, — засмеялся Фил.

— Это вы сами тут все понастроили? — продолжала оглядываться Эрика.

— Кое-что мы, но в основном это все уже было в таком виде, когда мы приехали. Здесь было что-то вроде интерната для школьников и учителей. Город-то ведь был центром рудниковой промышленности, здесь находилось много рабочих и австралийских консультантов, они так отстроили город, что он, по рассказам, был просто райским уголком, особенно в сочетании с природой — это сказка! Но, видимо, переборщили с рудниками. То ли землю не поделили с местными племенами, то ли прибыль, то ли дело в экологии, сейчас уже трудно сказать, почему началось восстание за независимость. Итог, к сожалению, один: практически все сожжено, город разрушен, люди лишились всякой поддержки правительства, ни тебе продовольственных поставок, ни медикаментов, ничего, только бойня и разрушение. Уже погибло несколько тысяч людей, сколько погибнет еще, даже трудно предположить. А ведь этот остров называли «раем на земле», а теперь его называют «островом печали». Такая вот разница. — Фил погрустнел, было видно, что он принимает все это очень близко к сердцу. — Ну да что я тут рассказываю, сама все увидишь и разберешься. Наше дело лечить людей, кто бы они ни были, правильно?

Эрика кивнула, для нее еще было не совсем привычно разговаривать на английском, хотя заложенные спецшколой знания совсем не забылись. Но произношение людей, с которыми она встречалась, а особенно местных жителей, сильно отличалось от того, к чему привыкло ее ухо в родной школе и у репетитора.

— Значит, так, ты пока располагайся, освежись, а я зайду через час, и пойдем посмотрим госпиталь и все остальное. И смотри не снимай сетки с окон, а то комаров здесь столько, что никакие противокомаринные средства не спасут!

Эрика поднялась в дом, разглядывая темные душные комнаты, в спальне был вентилятор, которым нельзя было пользоваться из-за экономии электроэнергии, поэтому там было так же, как и в остальных комнатах, жарко и душно, как и снаружи, и даже хуже благодаря плотным сеткам на всех окнах. Устройство дома было максимально простым: кое-какая посуда на кухонном столе, плитка, деревянный стол с такими же самодельными стульями, огороженная душевая кабинка и неизвестно откуда взявшийся незатейливый пейзаж на стене, оставленный, видимо, предыдущими жильцами. На стенах виднелись следы от раздавленных насекомых, пахло сыростью, а внутри шкафов — плесенью. «Надо бы почаще проветривать», — подумала Эрика, по-хозяйски изучая скудное содержимое шкафов. Кто-то заботливо оставил на кухне несколько бутылок с минеральной водой и банки с мясными консервами. На столе ярким пятном выделялась корзина с фруктами. Эрика с любопытством заглянула в нее — манго, бананы, киви, все гигантских размеров и благоухающие характерным терпким ароматом. Она взяла манго, улыбнувшись мысли, что на родине это считается экзотическим фруктом, а здесь, скорее всего, это самый дешевый продукт, растущий на деревьях вдоль дорог сам по себе. Ей говорили, что Бугенвиль считается островом самых огромных фруктов в тихоокеанском регионе, и, глядя на корзину, в это легко можно было поверить.

Разложив свои вещи и приняв теплый душ, который на самом деле был слабой струйкой воды, Эрика переоделась в легкие джинсы и рубашку, повязав на голову платок, чтобы убрать мешавшие ей волосы. От жары они слипались маленькими завиточками на лбу, и ей приходилось постоянно убирать их. До прихода Фила оставалось еще немного времени, и она присела на открытом балконе, разглядывая территорию лагеря и людей, снующих туда-сюда, перетаскивая какие-то ящики с пометкой «Милосердие», баллоны с питьевой водой и что-то еще, чего она не могла разглядеть. Эрика откинулась на спинку плетеного кресла, затянувшись сигаретой. Она никогда не была заядлой курильщицей, разве что иногда покуривала за компанию с подругами на вечеринках, но никогда это по-настоящему не было ее привычкой. Она вспомнила о сигаретах после смерти Макса, тогда она сидела подолгу наедине со своими мыслями, и, чтобы хоть как-то притупить их горечь и остроту, она начала курить, помногу, не замечая, как пустеют пачка за пачкой, не замечая, как это превращается в зависимость. Макс тоже много курил… Макс… Она закрыла глаза, медленно выдыхая дым. «Вот я и здесь, любимый, — тихо прошептала она, — здесь, на острове печали. Ты так и не успел попасть сюда, зато это сделала я. Я сделал шажочек к воплощению твоей мечты. Мне трудно. Я не знаю, что и как будет дальше, справлюсь ли я, выдержу ли я, найду ли я здесь то, что ищу… Но первый шаг я сделала… И я прошу тебя дать мне силы пройти этот путь до конца».

— Ты кто?

Вопрос прозвучал откуда-то снизу, и Эрика сначала не поняла, кто это, вздрогнув от неожиданности. Потом из-за дерева высунулась голова маленькой чернокожей девочки лет трех-четырех, опрятно одетой, с аккуратно заплетенными косичками. Лицом она была больше похожа на африканский тип, чем на меланезийцев, населяющих Бугенвиль, и, значит, вряд ли была ребенком кого-то из местного персонала.

— Ты кто? — повторила девочка свой вопрос, уставившись на нее с нескрываемым любопытством.

— Я — Эрика, а ты кто?

— Я — Рабдина. Ты откуда приехала?

— Из очень далекой страны, — улыбнулась Эрика. Наверное, дочка кого-нибудь из сотрудников, хотя странно видеть в таком месте детское лицо. — Ты, боюсь, о такой стране и не слышала.

— Ты летела на самолете?

— Да, очень долго летела, над океаном.

— Я тоже летала на самолетах, — гордо сообщила девчушка, расплывшись в ослепительно белозубой улыбке. — Много летала. Я все знаю про самолеты, вот так-то! Я тебе принесу банан! Хочешь?

— Постой, у меня есть бананы, лучше давай я дам тебе конфет! — Эрика поманила ее к себе наверх. Рабдина не замедлила подняться, остановившись в дверях, с любопытством оглядывая чемоданы Эрики, все еще стоявшие в комнате. Эрика вытащила из сумки прихваченный в аэропорту шоколад. — Держи!

— Спасибо. А у тебя еще много есть?

— Много, не волнуйся, я его тоже люблю. Заходи в гости, будем вместе лопать шоколад.

— Зайду! — Девочка так же стремительно убежала, как и появилась.

Пока Эрика смотрела ей вслед, к дому подкатила машина Фила, и она сделала последнюю затяжку, докуривая свою сигарету.

— Эрика, ты готова? — Голова Фила высунулась из окна машины. — Я тебя жду внизу!

— Иду, уже спускаюсь. — Она быстро затушила сигарету и спустилась вниз.

— Закрывай двери, тебе придется быть все время начеку, даже на территории лагеря, — предупредительно сказал Фил. — Мы дадим тебе рацию, настроенную на наш канал, ты будешь носить ее с собой постоянно, таким образом будешь в курсе всех наших переговоров, сможешь услышать, если что срочное, или запросить помощь, если понадобится. Не удивляйся, — сказал он в ответ на ее вскинутые брови, — мы здесь в военных условиях, перестрелка может начаться в любом месте в любую минуту. И хоть они вроде бы уже оставили Араву и переместили бои глубже в горы, все равно иногда случается пальба.

— А откуда же тогда столько пациентов в госпитале, если бои не здесь?

— Мы ведь не только на раненых работаем, здесь осталась большая часть населения, включая женщин, детей, стариков, которые тоже нуждаются в помощи, как и любые люди, они болеют, рожают, рождаются, умирают, и здесь нет никого, кроме нас, кто бы мог оказать им квалифицированную медицинскую помощь. Сюда привозят больных со всего острова, так как больше госпиталей нет. Строится еще один в Буке, куда они хотят переместить столицу, там вроде бы не так все разрушено, но он еще не начал работу, так что все пока ложится на наши плечи. Не хочу пугать, но легко не будет. — Фил пытливо взглянул в глаза Эрике. Он уже был свидетелем того, как некоторые врачи не выдерживали и уезжали, не доработав до конца контракта, а эта девушка не выглядела слишком крепкой и закаленной, чтобы ожидать от нее чего-то другого. Правда, было в ее взгляде что-то граничащее между упорством и отчаянием, и это заставляло его думать, что они сработаются.

— Да я и не ожидала ничего легкого, Фил, ты не беспокойся за меня, со мной все будет в порядке. — Эрика улыбнулась открытой улыбкой, она понимала, почему Фил беспокоится, она и сама бы так думала на его месте. — А зачем машина? — удивилась она. — Разве ты не сказал, что госпиталь находится совсем рядом?

— Да, рядом, но таковы правила безопасности. — Фил развел руками, как бы извиняясь, — Даже сто метров вне лагеря нельзя пройти пешком. Зачем лишний риск? Ведь организация несет за нас ответственность как-никак, понимаешь? Не все так плохо, — засмеялся он, увидев, как лицо Эрики становится все более и более озабоченным. — Несмотря на все эти неудобства, у нас очень хорошая команда, мы как одна семья, мы в одной лодке и поэтому стараемся скрасить нашу жизнь, добавляя в нее праздников. Так что тебе еще у нас понравится, доктор Эрика!

Пока они пересекали на машине территорию лагеря, Эрика опять увидела девочку Рабдину, весело махавшую им вслед.

— Кто эта девочка? Ребенок кого-то из сотрудников?

— В каком-то смысле да. Эта наша достопримечательность. Она скрашивает наши вечера своей детской болтовней. А с чувством юмора, я тебе скажу, у нее все в порядке! И с любопытством тоже. — Фил засмеялся, вспоминая нескончаемый поток вопросов Рабдины. — А вообще-то она удочеренная дочка Дэна, нашего координатора. Он руководитель всей программы, как ты, наверное, слышала. Ты его скоро увидишь. Кстати, ты уже знаешь, наверное, что Дэн — твой соплеменник?

— Как это — соплеменник? У нас в стране племен давно уже нет! — засмеялась Эрика словам Фила.

— А здесь так всех называют, близких по крови и языку.

— А откуда ваш Дэн будет?

— Не знаешь? — хитро улыбнулся Фил. — Тогда не скажу, пусть будет сюрпризом.

— А разве разрешают сюда привозить детей? Опасно, условия все-таки не для малышей!

— В принципе не разрешают, да сюда семейные практически и не приезжают, а если и приезжают, то ненадолго. Просто у Дэна особенный случай с Рабдиной. Он как-то умудрился договориться.

Они проехали до госпиталя, который располагался совсем рядом в двухэтажном здании, построенном достаточно добротно еще в мирные времена. Внутри все было переоборудовано под палаты, перевязочные и операционные. Сделано это было достаточно примитивно, только самое необходимое. Врачей было не так уж и много, все приезжие. Среди медсестер было несколько местных девушек, но были и иностранки, по большей части религиозные миссионеры, работающие в тех краях с давних времен. Больных было много, они лежали не только в палатах, но и в коридорах, и даже на полу. Запах стоял ужасный, и все это в духоте и жаре. Эрика постоянно отирала капли пота со лба, чувствуя себя неуютно оттого, что другие, казалось, не замечали этой жары.

— Жарко, доктор? — спросила ее, широко улыбаясь, чернокожая медсестра Бьеб. — Ничего, это только первый день, потом привыкнете! Там вон, в уголочке, баллон с водой стоит, если что — подходите, пейте, а то совсем плохо станет с непривычки-то. Вам, белым людям, наша жара — что для нас ваш холод. Собьет с ног — и не заметишь.

Эрика с трудом понимала, что говорит Бьеб, так как она произносила больше слов на пиджине, местной смеси упрощенного английского и немецкого, наследие колонизаторов, и Эрике эти слова не были понятны. «И к этому привыкну», — подумала она, в который раз убирая непослушные завитки волос под платок.

Фил провел ее по госпиталю, показывая, что где расположено и кто чем занимается. Зрелище откровенно ужасало. Больные лежали кто просто на полу, кто на кроватях в палатах и коридоре, часть людей просто сидели на полу вдоль облупленных стен. Грязные, потные, угрюмые лица, запахи гноя, пота и медикаментов — Эрике показалось на секунду, что она вот-вот грохнется без сознания. Но она взяла себя в руки и даже отметила, что, если улыбнуться кому-нибудь, в ответ угрюмое лицо тоже озаряется краснозубой улыбкой.

Работники госпиталя приветливо улыбались, с любопытством оглядывая красивую молодую женщину, непонятно как оказавшуюся на этом краю света. Один из врачей, Стивен, пошутил, что первое, что ему пришло на ум при виде Эрики, это что мисс красоты делает тур по миру и заглянула к ним для моральной поддержки.

— Нам бы это не помешало! — смеялся он. — Здесь моральная поддержка — на вес золота!

— А ничего, что плюс к поддержке я вам еще и с лечением помогу, а? — в тон ему отвечала Эрика.

— Ну это слишком много удовольствий сразу! Сжальтесь! Мое одинокое сердце не выдержит такой атаки красоты и ума!

Теперь уже послышался смех со всех сторон.

— На столько, сколько выдержит твое сердце, Стивен, не хватит всех красавиц мира! — парировал Марк, еще один врач, меняя при этом кому-то повязку на ноге. — Так что можешь не волноваться, Эрика, разбить ему сердце тебе не грозит, слишком уж оно крепкое!

Стивен и Марк провели здесь не один месяц, бок о бок, прекрасно осознавая, что в такую дыру мало кто приедет без особого мотива. Жить здесь было сложно, а вынужденная изоляция от внешнего мира, замыкавшая работников миссии в узком кругу лагеря, приучила их к тому, что без чувства юмора такой жизни не выдержит никто.

Работы было много, слишком много, и никто не шатался без дела. Причем разделения труда здесь, по всей видимости, не существовало. Пока Эрика наблюдала за работающим персоналом, она заметила, что один и тот же человек мог стоять на подмоге, поднося и унося инструменты, а мог сам делать перевязки или другие процедуры. Операции, конечно, оставались за врачами, но и тут не было такого понятия, как узкий специалист, врачи брали на себя любые случаи, с которыми больные поступали в госпиталь. Кто был свободен, тот и занимался пациентом, будь то ребенок с аппендицитом, солдат с открытой черепно-мозговой травмой или женщина в родах. Эрика смотрела на все это с расширенными от ужасами глазами, так как в своей недолгой практике она никогда не сталкивалась ни с чем подобным, разве что слышала кое-что из рассказов Макса и помнила некоторые темы из учебников. «Боже мой, как хорошо, что я взяла с собой как можно больше книг», — подумала она с некоторым облегчением. Но все равно это не спасет от трудностей, все равно что поступить заново в институт, только с более жесткими правилами и без права на ошибку, так как здесь под руками будут не резиновые муляжи, а живые люди.

Фил, наблюдая за выражением ее лица, усмехнулся, но решил приободрить ее:

— Не думай, что мы все приехали сюда с подобными навыками и знаниями. Большинство из нас научились многому на месте. Читать в книгах и видеть на деле — это совершенно разные вещи, хотя и взаимодополняющие друг друга. Даже мне, который провел в подобных местах не один год, и то приходится открывать для себя много нового каждый день. Ни один больной не похож на другого. Понимая это, мы здесь четко придерживаемся правила взаимовыручки. Никто не осудит тебя за вопрос и никто не откажет в помощи, если ты попросишь. Так что не смущайся, если поначалу не будешь чувствовать себя комфортно, все придет со временем. И еще — у нас тут отличные помощники, которые не дадут упасть, даже если сильно споткнешься. Вот, например, Мирьям, она медсестра, каких поискать надо. — Фил указал на смущенно улыбавшуюся девушку, стоявшую неподалеку от них.

Эрика благодарно улыбнулась словам поддержки, но в душе совершенно не успокоилась. Может, со временем она и станет смотреть на свою работу по-другому, но сейчас это все только пугало ее, вызывая дрожь в руках и спазмы в желудке. После того, как они закончили ознакомление с госпиталем, Фил сказал ей, что она может остаться здесь еще на какое-то время, чтобы осмотреться, но потом ей лучше пойти и выспаться после дороги, так как иначе она не сможет проснуться на следующий день.

— В госпиталь мы приходим довольно рано, — объяснил Фил, — так что утром поспать не удается, и это не считая ночных смен и авралов, которые возникают довольно часто. Так что используй сегодняшний день на адаптацию и набирайся сил для настоящего старта. Потом мечтать будешь о лишнем часике сна!

Со сном у Эрики в этот день проблем не намечалось. После перелета и обилия впечатлений она буквально валилась с ног и ей было абсолютно все равно, насколько жесткая у нее кровать и как душно под сетчатым балдахином над кроватью, защищающим от комаров. Ее это нисколько не волновало. Она просто легла, не раздеваясь, лишь скинув кроссовки, и моментально закрыла глаза. Не прошло и пяти минут, как она уже спала глубоким сном.

Глава 2

Данила Карелин вырос в самолетах, поездах и африканских заповедниках. С детства он привык к частым переездам из страны в страну, адаптируясь каждый раз к новым условиям, новой школе и заводя новых друзей. Это было нелегко, но жутко интересно. Его родители были родом из Тюмени и занимались изучением животного мира. Занимались они этим фанатично, отдавая делу всю жизнь. Сначала они работали в российских заповедниках, в тайге, в самых разных местах. Потом решили, что после северной фауны было бы интересно изучить что-то совершенно противоположное, и связались с английским обществом изучения животного мира африканского континента. Их труды были довольно известны в научном мире, а потому опытных советских ученых с радостью приняли для продолжения исследования в рамках английского проекта в Африке. Таким образом путешествия Карелиных вышли за рамки Советского Союза и приняли мировые масштабы.

Маленького Данилку они возили везде с собой, решив заранее, что не оставят его на попечение бабушек и дедушек, а покажут ему настоящую жизнь, полную захватывающих дух пейзажей и интереснейших людей. Может, кто другой и видел в такой жизни сплошные неудобства, малярию и изнуряющую жару, осуждая их за то, что они лишают свое чадо нормальной цивилизованной жизни со всеми удобствами, не говоря уж о нормальном образовании, но они видели в этом настоящую закалку для своего сына, возможность привить у него любовь к природе, познать ее, увидеть жизнь со всех ее сторон. Подтверждением правоты их выбора служило то, что маленький Данила впитывал все как губка и несомненно обожал жизнь, которую они вели.

Так было до того времени, пока Данила не вырос и не пришла пора определяться с его высшим образованием. Тогда они решили вернуться и осесть на какое-то время в России — определить сына в институт, оформить свои записи в серьезный научный труд, посмотреть, что изменилось дома за время их долгого отсутствия. Однако Данила не пошел по стопам родителей, как ожидалось. Насмотревшись «прелестей» жизни в развивающихся странах и всем сердцем полюбив людей, живущих там, он решил направить свои силы в другую сферу, позволяющую ему продолжать работать для этих несчастных людей, привлекая к ним внимание и деньги всего мира. Окончив институт и проработав пару лет в родном городе, он понял, что страсть к путешествиям передалась ему от родителей в полной мере. Усидеть на одном месте казалось совершенно невозможным. Он просто физически ощущал необходимость сорваться с места и уехать куда глаза глядят — лишь бы мчаться по неизведанным просторам, видеть и впитывать все больше и больше нового. Многочисленные друзья по всему свету помогли ему в конце концов устроиться в Красный Крест, и это дало ему возможность осуществить свою мечту. Родители остались в Тюмени, поняв, что возраст уже не тот, чтобы мотаться по свету, да и с годами люди имеют тенденцию тянуться к своим корням, своей земле. Они занимались составлением энциклопедии животного мира и были вполне счастливы.

Данила же выпорхнул из гнезда и вернулся к тому свободному парению, к которому привык с раннего детства. И вот в свои тридцать шесть лет он уже успел поработать в пяти странах, участвуя в проектах различных гуманитарных организаций, преимущественно в горячих точках, где они поставляли самое необходимое, привозили врачей, лекарства, всегда в напряженных условиях, всегда среди смертей и несчастий, всегда на пределе сил и возможностей. Однако он не ощущал, что устал от такой жизни. Его работа приносила ему удовлетворение, а это многого стоило в его глазах. Ни за что на свете он не согласился бы променять ее на спокойную размеренную жизнь в каком-нибудь благополучном офисе.

Приходилось ему работать и в тех странах, где он вырос, живя с родителями. Там он встречался людьми, которых знал с детства, советуясь с ними, как лучше помочь их народу. И когда он видел в их глазах уважение, смешанное с огромным признанием и благодарностью за то, что для них делалось, когда он слышал слова стариков о том, что люди не забыли о них, не бросили их на произвол судьбы, он забывал обо всех трудностях и отчетливо понимал, что выбрал правильный путь, хоть и сопряженный с постоянными скитаниями по свету и с опасностями. Так, работая в Руанде, он однажды оказался отрезанным на территории, окруженной разъярившимися толпами вооруженных людей, изгонявших белых со своих земель. Так проявлялся антирасизм, распространявшийся по африканскому континенту с ужасающей скоростью. К дележу власти примешалась ненависть к белому человеку за все исторически нанесенные обиды. Потерявшие от ярости и запаха крови разум люди сметали все на своем пути, с особенной жестокостью обрушиваясь на представителей белой расы. Это был разгар войны, жесточайшей по количеству кровопролитий.

Данила с местными помощниками доставлял медикаменты в отдаленные деревеньки, когда бои внезапно переместились в ту сторону, отрезав ему путь назад. Его черные «друзья» быстренько испарились в неизвестном направлении, спасая свои шкуры, и их можно было понять. За содействие белому человеку можно было потерять голову от взмаха длинного ножа или пулю в лоб. Данила стал искать возможности возвращения. После нескольких дней отсиживания в укрытиях и коротких ночных перебежек он наткнулся на семью черных фермеров, Этель и Ревы, которые, вместо того чтобы сдать Данилу воюющим, укрыли его у себя на свой страх и риск. Он прожил у них почти две недели, после чего кто-то из соседей его все-таки там увидел и донес на них. Этель убили прямо во дворе их дома, когда она вывешивала белье, Рева, услышав выстрелы, побежал за ружьем, но не успел, упав от пули, пробившей стекла на окнах и его сердце. Данила успел укрыться в подобии погреба, прихватив с собой их годовалую дочку Рабдину. По воле случае, стрелявших отвлекли взрывы по соседству, и они покинули дом, не найдя Данилу и решив, что он успел сбежать раньше. Они даже не тронули дом и хозяйство, не заметив автомобиль, закрытый в сарае, хотя обычно после таких нападений дома сжигались дотла. Переждав еще сутки, Данила решился бежать, взяв с собой воды и провизии, а также машину. Через двое суток дней ночных передвижений они с Рабдиной достигли города, где можно было укрыться в безопасности на территории международной организации.

Девочку предложили пристроить в приют, но Данила наотрез отказался, не видя для нее никакого светлого будущего в такой стране. На содержание подобных приютов у государства не было денег, и условия там были ужасающими. С тех пор маленькая Рабдина всегда сопровождала Данилу, в какой бы стране он ни находился. Ему приходилось нанимать нянек, чтобы они присматривали за ней, пока он был на работе, но он твердо решил, что, пока условия будут позволять, он не расстанется с ней, фактически удочерив ее. И если поначалу им двигала в больше степени благодарность ее родителям за свою спасенную жизнь, то позже он так привязался к ней, что уже и не мыслил себя без этой малышки с огромными черными глазами, кучерявыми волосиками и невероятно обаятельной улыбкой.

Случалось, он сходился с женщинами, жил с ними какое-то время, но это никогда не длилось достаточно долго, так как отношения их были построены в основном на сексе и не были обременены той духовной близостью, которая обычно отдаляет разрыв на неопределенное время. К тому же его идеи и работа всегда стояли для него на первом месте и отнимали все его силы. Иногда он задумывался о том, что придет когда-нибудь время, когда ему захочется оседлой жизни, возникнет потребность в создании семьи, уютного домашнего очага, но, по всей вероятности, это должно было произойти не скоро, так как на данный момент он не мыслил себя без своей работы. И если найдется такая женщина, которая будет согласна разделить с ним условия его жизни, болея за те же идеи, что и он, если она сможет полюбить Рабдину той же нежной любовью, что испытывал он, то тогда да, тогда он, возможно, согласится на спутницу жизни. В любом случае в настоящий момент его мало волновал этот вопрос, так как всегда находились более приоритетные проблемы, занимающие его мысли.

Здесь, в Бугенвиле, работать было тоже нелегко. Они постоянно испытывали нехватку всего — людей, медикаментов, правительственной поддержки, что было так важно для их операций. Но они как-то выкручивались, и во многом благодаря их сплоченной команде и преданному делу руководителю. И они старались не нарушать устои их лагерной семьи, их негласные правила взаимовыручки и взаимоподдержки, потому что в противном случае это могло осложнить и свести на нет всю их работу.

Рабдина и здесь конечно же жила вместе с ним. Она была единственным ребенком в лагере, так как организация не одобряла нахождение в Бугенвиле семей сотрудников, но Данила взял все под свою ответственность и уговорил начальство сделать исключение. У этой девочки никого не было в целом мире, кроме него, и он не представлял, как он может поместить ее в интернат, пусть даже самый хороший, в возрасте четырех лет — это было слишком рано для ребенка, который уже и так потерял своих родителей. А отправлять африканку в холодную Россию ему даже в голову не пришло. Так она и оказалась в Араве. Правда, из-за условий работы и частых командировок ему пришлось найти няню, которая бы жила вместе с ними, решая все их бытовые вопросы. Няню звали Бунги. Это была дородная невысокая женщина с добродушным лицом и широкой белозубой улыбкой. Ее дети были уже взрослыми, а мужа убили во время войны, так что она могла посвятить все свое время Даниле и его дочке, к тому же это давало ей возможность оплатить учебу детей в столице. Рабдина сразу же привязалась к Бунги и всегда с радостью оставалась с ней, но ей было трудно находиться на одном месте дольше десяти минут. В итоге она носилась по лагерю целыми днями, засовывая свой любопытный носик во все дела, и вскоре стала всеобщей любимицей, так что скучно ей не было — всегда находились желающие пообщаться с ней. Даниле же было просто спокойнее, когда он видел ее смеющееся личико рядом с собой, и он ни на минуту не пожалел о своем решении взять ее в Бугенвиль.

К моменту, когда к ним присоединился новый член команды — Эрика, приехавшая в их лагерь в качестве врача-волонтера, красивая, с огромными печальными зелеными глазами, серьезная и упрямая в своем решении отдать работе всю свою энергию, Данила работал в Бугенвиле уже около года. Он приехал туда сразу, как только их офис решил открыть в Бугенвиле свое представительство, реагируя таким образом на восстание и полную неразбериху, творившуюся в этом удивительно красивом месте с уникальной природой. Его прислали возглавить представительство, и вот уже почти пятнадцать месяцев он жил в этом лагере, занимаясь проблемами сотрудников госпиталя, выбивая деньги на продовольствие, лекарства и на существование всей программы. У него было не так уж много помощников, и на его плечи ложились все ежедневные проблемы, включая и то, что было очень трудно найти желающих приехать в этот богом забытый край и помочь их миссии.

Когда он узнал о том, что к ним едет врач из России, он был рад пополнению и ждал с нетерпением ее приезда. Дополнительные руки были им просто необходимы. К тому же она была русская, как и он. Путешествуя по свету столько лет, он довольно редко встречал соотечественников среди коллег. Здесь, в Папуа — Новой Гвинее, иногда можно было увидеть русских пилотов, журналистов или туристов — любителей подводного плавания. Пилотов нанимали для перевозки грузов в провинции, по большей части они приезжали из Владивостока. Сам он с ними виделся редко, так как до Бугенвиля они обычно не добирались, их территорией считалась провинция Маданг. Бывало, что, пока он не выберется домой в короткий отпуск, он не разговаривал по-русски вообще. Разве что Рабдину иногда учил некоторым словам, чтобы с бабушкой и дедушкой могла общаться. И конечно же постоянно заказывал пачки книг из дома. В принципе за всю свою жизнь он провел вне России больше времени, чем дома, но родители с детства прилагали все усилия к тому, чтобы Данила не потерял интереса к корням, не забыл родной язык и откуда он родом. И хотя в детстве он стал было больше разговаривать на английском, звучавшем вокруг него повсеместно, родители упорно продолжали общение на русском и даже параллельно с местными школами проводили домашнее обучение по школьной программе России. Это было нелегко, он сопротивлялся двойной нагрузке, но в итоге это дало ожидаемые результаты — Данила вырос русским не только по паспорту, но и по внутреннему состоянию.

Кандидатура Эрики была отобрана в штаб-квартире «Милосердия», и к Даниле в руки попало уже готовое решение вместе с биографией. Это вызвало у него радость от возможности поработать с русским врачом (кто бы мог подумать, что он встретит землячку на другом конце света!), любопытство, как она попала в реестр «Милосердия», и недоумение. Судя по всему, она несколько лет работала в хорошо оснащенной столичной клинике, причем была достаточно узким специалистом, совершенно не имела опыта работы в полевых условиях, и что послужило причиной ее желания пуститься в такое далекое путешествие, было ему непонятно. Однако они были рады и такому специалисту, потому что других врачей с более солидным и обширным опытом привлечь им практически не удавалось. Такие, как Фил, были редким исключением, и Данила всегда радовался, что их госпиталю так повезло с ним.

Эрика приехала в тот день, когда Данила находился в другом городе, встречая груз с гуманитарной помощью. Это был один из тех нелегких дней, когда он встречался лоб в лоб с совершенно неожиданными проблемами. В порт в Киете прибыло судно, доставившее груз от их организации для Бугенвиля. Груз составляли продукты питания и медикаменты для офиса. Когда судно прифрахтовалось и начали отгрузку, неожиданно подъехал джип, оттуда выскочили вооруженные и разъяренные представители повстанцев и начали кричать, чтобы остановили выгрузку. Выяснилось, что они подумали, что это груз от правительства Папуа — Новой Гвинеи, поэтому ни в какую не хотели принимать их подачки, как они выразились. Данила объяснил им, что это донорская помощь от «Милосердия», не имеющая отношения к правительству ПНГ. Однако даже после его объяснения повстанцы упирались, сказав, что, если они примут груз, это будет означать, что они признают свою несостоятельность, якобы они не могут обеспечить сами себя. Это был один из их пунктиков — идея, что они ни в ком не нуждаются. С большим трудом Данила убедил их в необходимости медикаментов для их больных, потом уговорил и на прием продуктов питания, указав, что они пойдут беременным и роженицам для поддержания их здоровья. После долгих совещаний между собой сепаратисты наконец дали согласие на отгрузку. Но каких нервов это стоило Даниле! Они чуть не лишились такого долгожданного груза!

В лагерь он вернулся поздно, едва успев к ужину. Ужинали в лагере обычно все вместе, так было веселее, да и было время пообщаться. Они наняли повара, который в мирные времена работал в местном ресторане и теперь остался без работы, так как заведение их было разрушено, а клиенты все сбежали. Он готовил нехитрые блюда из того, что было, но, по крайней мере, это было съедобно и ни у кого не болела голова о том, чем бы перекусить после работы.

Поцеловав выбежавшую к нему навстречу Рабдину, Данила присел за общий стол. Он сразу же заметил новенькую, так как она явно выделялась из общей компании своей еще не успевшей загореть и обветриться холеной кожей, красивейшими волосами и напряженным взглядом. Было заметно, что она еще не совсем освоилась с языком и старательно прислушивается к общей речи, стараясь вникнуть в разговор.

— О, Дэн, с приездом, — поприветствовал его Фил, — присаживайся, как все прошло? Ты что-то задержался.

С чьей-то легкой руки Данилу с самого начала стали называть Дэн, так как имя это легче произносилось сотрудниками. Многие даже и не знали его настоящего имени.

— Как всегда, не без эксцессов, но все уже разрешили. — Данила принялся за свой сандвич, поглядывая на Эрику с любопытством. — Конечно же забыли предупредить людей в порту, что идет этот груз, конечно же не все документы были отправлены, люди не были готовы к приему помощи, но что я люблю здесь, так это то, что, если есть терпение, все проблемы разрешимы. Но, скажу я вам, мы чуть не отправили корабль неразгруженным обратно.

— Да ты что! Ну и народ, им помогают, а они отказываются.

— Гордые! Да и поначалу они решили, что груз из ПНГ, а не от нас. Но потом они, к счастью, во всем разобрались.

— Какая им разница, от кого помощь? — заворчал Стивен. — Не так много им и предлагают, в их положении не стоит быть слишком разборчивыми.

— Есть разница, и большая, они же пытаются доказать, что могут быть независимой страной, понимаешь? — Данила, казалось, совсем не был взбешен произошедшим. — Поэтому их можно понять. Хотя больным в госпитале, возможно, не до политических разборок, когда они умирают от недостачи лекарств. Ладно, главное, что все закончилось благополучно.

— Кстати, познакомься, это Эрика, доктор Эрика, которую мы так ждали! — Фил кивнул в сторону Эрики.

— И заметь, она превзошла все наши ожидания! — добавил верный себе Стивен.

— Ну уж, Стив, фантазию твоих ожиданий трудно превзойти! — Данила обернулся к Эрике. — Очень приятно, я — Дэн. Данила, вернее. — Он привстал, чтобы пожать ее руку, отметив про себя нежность ее кожи. Они здесь уже давно забыли, что такое ухоженные руки, и он вдруг подумал, как скоро она тоже станет такой же равнодушной к своей внешности, погрузившись в будни, полные тяжелой работы и влажной жары. «А мне-то какое дело до этого, — одернул он сам себя внутренне, — лишь бы работала нормально». Из вежливости по отношению к остальным он не переходил на русский, решив удивить ее потом.

— Она будет жить рядом с нашим домом, — доложила Рабдина, — там, где раньше жил дядя Кларк. Значит, я смогу часто заходить к ней в гости и она будет угощать меня конфетами.

— Что, уже успела очистить все запасы сладкого у нашей гостьи? — Данила укоризненно покачал головой. — Дай человеку освоиться, Рабди, а то она сбежит от нас, даже не начав! Ну как тебе у нас здесь, Эрика? Лучше или хуже, чем ожидала? — Он заметил, как она сразу напряглась от того, что к ней обратились с вопросом.

— Да я на пятизвездочный курорт и не была настроена, так что пока все нормально, — ответила она, медленно выговаривая английские слова. Голос у нее был певучий, с легким бархатом, она тоже разглядывала шефа, про которого уже много слышала и который, как ей показалось, слишком уж пытливо ее изучал, как будто искал ответы на все вопросы сразу. Стивен уже успел рассказать ей о загадочной истории об удочерении Рабдины, и она невольно почувствовала уважение к этому странному мужчине, способному на такой поступок. Это выбивалось из рамок обычных мужских поступков, и ей было любопытно, что же из себя представляет этот человек. Но самой интригующей новостью, убившей ее наповал, стало то, что Дэн русский! Стивен не знал подробностей, а Эрика еще не так освоилась, чтобы расспрашивать других. В итоге она решила, что он, скорее всего, просто потомок каких-нибудь русских эмигрантов. Увидев его и услышав безупречный английский, она лишь удостоверилась в своих предположениях.

— А как госпиталь, освоилась? — продолжал выспрашивать Данила.

— Разбираемся потихоньку, осматриваемся. Непривычно поначалу, но, думаю, еще неделя-две, и я уже войду в общий рабочий ритм.

— Ну ты слишком оптимистична, я думаю, это займет несколько больше, наши условия все-таки отличаются от цивилизованных клиник, так что тебе ко многому придется привыкать заново, но при желании все реально, а желания, я думаю, у тебя хоть отбавляй, судя по тому, что ты здесь.

Данила с удовлетворением отметил про себя, что взгляд у Эрики был открытый и прямой, она не прятала своих мыслей и эмоций. Он недолюбливал скрытных людей, ему всегда импонировали люди с открытой душой, без камней за пазухой, может быть, потому, что он сам принадлежал к их числу.

Когда все потихоньку стали расходиться, Данила пересел поближе к Эрике.

— Ты, наверное, уже слышала о том, что мы соплеменники?

Эрика вздрогнула от неожиданности. Чистейший русский!

— А я думала, вы…

— Ты, — поправил он.

— Ты из эмигрантов.

— Почему?

— Ну, как выглядишь, английский.

— О, у этой истории длинные ноги. Хочешь, расскажу?

— Давай.

— Только с одним условием: я рассказываю, как я здесь оказался, но и ты тоже. Договорились?

Эрика пожала плечами. У нее была заготовлена история для таких любопытных.

По первой оценке Данилы вновь прибывшая должна была вписаться в их «семью» без особых проблем. И во многом благодаря этому открытому взгляду, который так ему понравился с первого же вечера. Он наблюдал за ней последующие недели, не в силах оставаться равнодушным к ее упорству и невероятной работоспособности. Она почему-то ужасно трогала его, была в ней какая-то скрытая печаль, но он не считал себя вправе копаться в этом. Он начинал ловить себя на том, что все чаще и чаще находит предлоги зайти к ней в госпиталь или же заглянуть вечером к ней домой, чтобы обсудить ту или иную проблему. Для того чтобы заглянуть к ней в домик, предлог можно было особо и не искать, так как все чаще и чаще его маленькая разбойница бросала няню и убегала к своей соседке, которая всегда разрешала ей поиграть рядом с ней, давала различные чудесно пахнущие платочки и красивые прозрачные шарфики для платьев ее кукол и готовила очень вкусные фруктовые салатики.

Рабдина никогда не пытала Данилу, почему он возит ее везде с собой и заботится о ней. Она безоговорочно приняла на веру историю о смерти ее родителей на войне, рассказанную Данилой, но часто спрашивала, какими были ее родители, особенно мама, вынуждая Данилу придумывать на ходу чудесные истории о материнской любви. Не мог же он сказать ей, что практически не успел узнать ее родителей за короткие две недели. И он с ужасом думал, что в один прекрасный день ему придется рассказать ей правду, почему погибли ее отец с матерью, и быть готовым к тому, что она будет вправе винить его в их смерти. Но он не торопился с этим, решив дать ей время повзрослеть и созреть для объективной оценки. Заменив ей в какой-то степени отца, он был не в силах заменить ей мать, а няни не могли этого сделать как минимум в силу того, что Данила с Рабдиной постоянно меняли место жительства, а вместе с этим менялись и их помощницы. Поэтому сейчас, видя, как Рабдина привязывается к Эрике, Данила боялся, что девочка увидит в ней возможную замену маме, а на это не было никаких оснований. Он боялся, что, чересчур сильно полюбив Эрику, Рабдина тяжело перенесет потом их неизбежное расставание. Но поделать с этим он ничего не мог, так как Эрика поощряла приходы Рабдины, давая ребенку все больше поводов довериться ей, и никакими силами невозможно было ограничить их общение. Не застав Рабдину дома, Данила мог с полной уверенностью направиться к Эрике, зная, что там-то он ее точно найдет.

— Бунги, тебе надо бы построже быть с Рабдиной, не может же она все время беспокоить доктора Эрику, может, та устала и хочет расслабиться, а наша непоседа не дает ей даже передохнуть.

— Да разве ее удержишь, мистер Дэн, — недовольно ворчала Бунги, — я только отвернусь, как ее уже и след простыл! И все время там проводит, если видит, что доктор у себя.

— Ну, значит, опять мне идти и вытаскивать ее оттуда. — Данила не слишком натурально вздыхал и отправлялся к соседке, мысленно радуясь возможности вновь ее увидеть. Бунги смотрела ему вслед, не слишком веря его вздохам и недовольству. Она была не слепая и видела, какими глазами мастер (так все здесь называли тех, на кого работали) смотрел на доктора Эрику. Рабдина-то понятно, почему не выходит оттуда, доктор с ней словно с подружкой разговаривает, на равных, какому ребенку такое не понравится, а вот мастер, тот о другом думает. «Помяните мое слово, скоро он сам из ее дома вылезать не будет», — говорила она своим приятельницам, которые тоже работали в лагере. Как это обычно и бывает, прислуга знала тайны своих хозяев еще задолго до того, как сами хозяева узнавали об этом.

Зачастую Эрика задерживалась в госпитале и приходила поздно, и тогда Рабдина, не дождавшись ее, с несчастным видом шла спать. В такие дни Данила все равно находил какой-нибудь предлог зайти к своей соседке и частенько, даже после долгого трудового дня, с удивлением заставал ее за чтением медицинских книг.

— Может быть, тебе стоит больше отдыхать, Эрика? Нам загнувшиеся от перенапряжения врачи не нужны! — шутливо говорил он, скрывая за этим свою тревогу за нее.

— Да опять попался сложный случай, вот сижу, читаю, все ли сделала правильно и что делать дальше. — Эрика не стеснялась признаваться в том, что не всегда была уверена в своих знаниях. За время работы в Бугенвиле она загорела, стала более уверенной в общении, но это никак не отразилось на ее колдовской красоте, как того ожидал изначально Данила, Эрика по-прежнему оставалась интригующей и по-своему хрупкой женщиной, притягивая Данилу, словно магнит.

— Да уж, я хоть и не врач, но в этой системе уже давно, и все равно каждый раз чувствую, что неизведанное не имеет пределов. — Данила уважал ее стремление все сделать правильно, несмотря на то что в данных условиях хаоса и переизбытка больных это было невероятно сложно. И все же он до сих пор не мог понять, что делала здесь эта девушка, вышедшая явно из обеспеченной семьи и не строящая на этом периоде своей жизни базу для последующей карьеры, как это делали многие другие, приехавшие сюда. Что толкнуло ее бросить все свое благополучие у себя дома и умчаться на край света.

У них в команде было пять-шесть врачей, одни постоянно менялись, другие оставались. Часть из них, такие как Фил и Марк, были преданные своему делу специалисты, которые время от времени делали перерыв в своей практике на родине для того, чтобы поработать в совершенно другом направлении, поделиться опытом, увидеть мир и не выпадать из обоймы международного реестра врачей. Другие, как, например Стивен и Рози, грубоватая, прямодушная молодая женщина, находились здесь потому, что таким образом набирали определенные бонусы для своей карьеры, дававшие потом возможность на дальнейшее обучение или на продолжение исследований у себя дома, открывая новые горизонты. Некоторые приезжали из стран третьего мира за заработком, так как даже их волонтерский оклад здесь был выше заработной платы у них дома. В побуждениях Эрики он не находил ни того, ни другого, ни третьего. Она еще не так встала на ноги как специалист у себя на родине, чтобы уже делиться опытом с другими, и она явно не нуждалась в финансовом плане, чтобы ехать сюда за деньгами. Это также не был юношеский романтизм, нет, это было нечто другое, нечто, что не давало Даниле покоя, потому что он чувствовал, что, не поняв эту причину, он не сможет понять до конца ее саму.

Но Эрика не шла на откровенные разговоры. Она была всегда вежлива, серьезна, держала дистанцию и намеренно уходила от любых разговоров о личной жизни. Даже общий язык общения не приблизил его к ней. Она явно никого не собиралась впускать в свой внутренний мир. Данила пускался в окружные пути и разговаривал с ней на отвлеченные темы: о путешествиях, достопримечательностях, литературе. И она обнаруживала немалые познания, признавая то, что побывала во многих странах, правда, это были все больше курортные места, причем далеко не самые дешевые. В литературе у них оказался схожий вкус, и он стал приносить ей почитать книги из своей большой библиотеки.

Несмотря на поражающую его твердость духа, она постоянно вызывала в нем желание оберегать и заботиться о ней. Данила всегда считал, что он просто относится к Эрике как к другу, который нуждается в его опеке, пока однажды, склонившись над ее затылком, пока она подписывала какие-то бумаги, он не поймал себя на том, что непреодолимо хочет поцеловать нежный изгиб ее изящной шеи.

Глава 3

Эрика сидела на полу своей комнаты, положив на колени книгу с листком бумаги, и писала письмо родителям. Сейчас, после нескольких месяцев труднейшей адаптации, она уже могла более или менее спокойно описывать свою жизнь и работу здесь, в Араве, в маленьком лагере, где жила горстка фанатов своего дела, ставших ей родными, бок о бок, день за днем спасавших жизни людям, о существовании которых в большинстве уголков мира даже и не подозревали. Сейчас она уже могла писать об этом, не придумывая, что бы такое вставить, чтобы придать письму оптимистичный настрой. Она посылала письма довольно регулярно и всегда была рада весточкам из дома, хотя каждый раз чувствовала себя виноватой, читая, как родители до сих пор переживают за нее, ей было жаль, что она доставляет им столько тревог, но она не могла и не хотела ничего менять.

Первые ее письма были похожи на художественные репортажи. Ей приходилось длиннющими фразами описывать местные красоты и прекрасных людей, окружающих ее, избегая упоминаний о переполненном тяжелыми больными госпитале, о слезах в подушку от собственного бессилия перед сложными случаями, об опухших глазах после ночного штудирования медицинской литературы и о неверии в себя. Обо всем этом она не могла написать домой, так как это добило бы родителей, и так не находивших себе места от переживаний за дочь. Единственное, что она могла для них сделать в этот момент, так это писать о том, что у нее все неплохо, остров изумительно красив, что шеф — ее соотечественник и что она наконец становится врачом в настоящем смысле этого слова.

Поначалу этот оптимизм давался ей нелегко. Поначалу вообще было все чудовищно тяжело. И дело было не только в условиях жизни. Бытовые и климатические условия мало волновали ее, так как их с лихвой затмили трудности по работе. Она постоянно чувствовала нехватку практических навыков, отсутствие нужного оборудования, различие в подходах к лечению. Ах, как она жалела в такие минуты, что не уделяла достаточно времени практике в свое время и что не брала дежурства в клинике, как советовал ей Макс. Тогда ей казалось, что подобная работа ей ни к чему, что знание ультразвуковой диагностики вполне может заменить отсутствие остальных навыков. Здесь, в Бугенвиле, она получила возможность убедиться в своей неправоте. Ей пришлось пересмотреть все свои учебники, пособия, журналы о тропических болезнях и хирургии, все, о чем она раньше имела только теоретическое представление, теперь все это возникало перед ней в реальной жизни, требуя немедленного разрешения ситуации. По большей части ей приходилось постигать все на практике, учась у коллег или додумывая по ходу дела. И, на удивление ей самой, со временем навыки приходили к ней, а информация укладывалась в голове в более или менее упорядоченном виде.

Спустя несколько месяцев она перестала так панически бояться больных и вместе с этим почувствовала себя намного увереннее, причем во всех отношениях. Фил был прав, когда сказал ей в самом начале о незаменимых помощниках. Среди них самыми близкими ей стали акушерка Бьеб и медсестра Мирьям. Они были противоположностью друг другу по темпераментам, но обе настоящие профессионалки в своем деле и очень преданы работе в госпитале. Бьеб была приземистой круглолицей женщиной лет сорока, давно практикующей в области акушерства, знающей почти всех людей в округе благодаря своей профессии, прямолинейной и веселой. Если она видела, что Эрика что-то делает не так или сомневается, она не ждала удобной минутки, а говорила об этом прямо на месте, но обставляла это такими шутками, что Эрика даже не обижалась. Наоборот, она была безмерно благодарна ей за помощь и советы. Мирьям была молоденькой девушкой, прошедшей курсы медсестер в Австралии по какому-то гранту от австралийского посольства, поэтому знания ее были на очень хорошем уровне, и, кроме того, она обладала приятным характером и изумительно красивой и необычной внешностью. Поговаривали, что мать родила ее от какого-то белого человека, но в силу принадлежности ее к влиятельному клану факт этот не афишировался, хотя по лицу Мирьям можно было заметить, что она не обладала типичной меланезийской внешностью. И дело было даже не в цвете кожи, а в заостренных чертах, в необычной форме глаз, тонких губах. Она была очень застенчива, но всегда под рукой в нужный момент, не раз выручая Эрику в моменты запарки. И Бьеб и Мирьям помогали Эрике не только в работе, но и объясняли многое о местных традициях, проливая свет на характер и обычаи бугенвильцев, что было очень важно для их понимания. Благодаря таким людям Эрике было все легче и легче адаптироваться к новой жизни и работе.

Привыкнув к общению на английском языке и даже выучив некоторые самые необходимые слова на местном наречии, она стала более активно участвовать в коллективных обсуждениях, находила слова, чтобы пошутить, чтобы приободрить, поддержать, если надо. У нее сложились хорошие отношения с коллегами, и она открывала для себя все больше и больше нового в людях. Причем это новое отношение было далеко от того скептического высокомерия, которые было свойственно прежней Эрике. Она научилась заново любить жизнь. Но не так, как она любила ее раньше, потребительски и эгоистично, а по-новому, увидев в ней совсем другой смысл. Когда мать ребенка, которого она вылечила от брюшного тифа, приносила ей со слезами на глазах корзинку с кокосами и сладким картофелем, благодаря за спасенную жизнь своего малыша, когда новорожденный младенец издавал свой первый крик у нее на руках и его мать плакала от счастья, она чувствовала, что с панциря на ее сердце одна за другой сходят чешуйка за чешуйкой, давая доступ для энергии тепла человеческой души. И чем больше ее сердце получало это тепло, тем больше она чувствовала, как меняется ее восприятие окружающего, как жизнь начинает казаться ей совсем другой, полной ярких красок и живых людей. И постепенно пустота, которая образовалось в ней после смерти Макса, начинала заполняться чувствами: радостью и переживаниями, симпатиями и любовью, нежностью и желанием заботиться о других, всеми теми живыми чувствами, которые были так далеки от нее долгое время.

Огромную роль в этом сыграла и ее новая маленькая подруга — Рабдина, привязавшаяся к ней той непосредственной детской привязанностью, которая присуща только чистым душой детям, не признающим никаких барьеров в общении и доверяющим только своим внутренним ощущениям. Эрику забавляла эта смешная девчонка, задающая множество вопросов и по-детски прямодушная в своем любопытстве. Рабдина проводила у нее много вечеров, утоляя свой подсознательный голод по общению с женщинами. Няня ее была больше озабочена хозяйством, и хоть и была очень добра с ней, но не вела с ней никаких задушевных разговоров, доктор Рози была слишком сурова и вообще никогда не играла с Рабдиной ни в какие игры, и поэтому, когда появилась Эрика, такая красивая, с длинными пушистыми волосами, как у куклы Барби, не жалеющая для нее своих безделушек и общающаяся с ней на равных, как со взрослой, для Рабдины стало естественным проводить как можно больше времени рядом с ней, получая то, чего Данила, будучи мужчиной, при всей своей любви не мог ей дать. Рабдина была очаровательным ребенком, и с Эрикой произошло то же, что и с Данилой несколько лет назад: она по настоящему привязалась к ней, полюбив, как родную.

— Эрика, а почему твои глаза иногда такие грустные-грустные? — спросила ее как-то Рабдина.

— Разве, Рабди? Тебе, наверное, показалось!

— Нет, не показалось! Вот и Данила тоже говорит — почему, интересно, наша тетя Эрика такая грустная?

— Он так говорит? И часто вы меня обсуждаете за моей спиной, а, плутовка, признавайся?

— Нет, не часто, — слукавила Рабдина. — И потом, он уже так давно не говорил. Теперь он говорит, что ты очень красивая.

— А раньше была не красивая?

— И раньше красивая! Но когда ты грустная, у тебя глаза становятся такие… такие… жалостливые, что сразу плакать хочется, вот! Не грусти, ладно?

— Обещаю, Рабди, не буду. Только если ты будешь хорошо себя вести и слушать Данилу и няню, согласна?

— Согласна! — Рабдина обхватила своими ручками ее шею, крепко-крепко сжав ее от избытка эмоций. — Я тебя так люблю, Эрика, так люблю, так же, как Данилу!

— О! Это большая честь для меня, Рабди, я ее не заслужила, наверное. И я хочу, чтобы ты знала, что я также сильно люблю тебя, вот!

— Точно так же? — хитро прищурилась Рабдина.

— Ага, точь-в-точь!

— Раз ты любишь меня так же, значит, ты тоже любишь меня, как Данилу?

Эрика попала в ловушку детской логики.

— Ну не знаю, наверное, да. Вы оба очень хорошие.

— Я так ему и передам. — Рабдина соскочила с ее колен и кинулась домой сообщать Даниле новость.

Порой Эрика смотрела на себя в зеркало, и ей казалось, что она видит кого-то другого, даже цвет ее глаз был уже не ярко-зеленый, а больше похож на цвет морской волны. Может, это происходило оттого, что вокруг было столько моря и солнца, а может быть, оттого, что она сама наполнилась внутренним светом.

Обилие моря и солнца насыщало пейзаж острова ярчайшими красками. Остров был изумительно красив. Арава располагалась на берегу океана с прозрачнейшей водой, в котором им, однако, не рекомендовалось купаться из-за соображений безопасности. На острове было смешение различных ландшафтов, можно было увидеть горы, покрытые зелеными тропическими дождевыми лесами, практически непроходимыми для неопытного приезжего, были там также и равнины, покрытые высокой густой травой, и песчаные пляжи с кокосовыми пальмами. Говорили, что подводный мир здесь чуть ли не самый разнообразный в мире, и, если бы не война, здесь можно было бы устроить отличное место для любителей подводного плавания.

Местный народ был очень своеобразным, многие имели хорошее образование, доставшееся в наследство от австралийских колонизаторов. Они не были похожи на большинство новогвинейцев, так как происходили от другой ветви, близкой к жителям Соломоновых островов. Бугенвильцы постоянно указывали на то, что до столицы ПНГ от них целая тысяча километров, а до ближайшего Соломонова острова всего пять. Кроме того, даже цвет кожи у бугенвильцев был как у их близких соседей — выраженно-черный, а не как у основного населения ПНГ — красно-коричневый. Поэтому они не считали себя частью этой страны с самого ее образования. Но толчком к восстанию послужило не это, а то, что медные рудники, открытые и управляемые австралийцами, по мнению обитателей острова, не приносили им никакого дохода (так как весь доход уходил в чужие руки), а только разрушал экологию этой чудесной земли. Они захотели независимости, а правительство не захотело терять доход от рудных копей. По этой причине и шла война на протяжении уже восьми лет, оставляя за собой разрушенные города и тысячи оборвавшихся жизней.

Эрике было жаль этих людей, так как они нравились ей своей открытостью, приветливостью и готовностью помочь, колоритностью, самобытностью и любовью к своей земле и народу. Вдохновение, с которым они рассказывали о своих традициях и достижениях, было очень заразительно. Не раз в знак благодарности они приглашали работников миссии на их местные праздники, которые устраивались хоть и не с таким размахом, как было принято в мирные времена, но все же иногда случались. Это были красочные и ни на что не похожие зрелища, где участники раскрашивали свои лица и тела яркими красками, украшали себя ракушками и перьями, зубами убитых крокодилов и кабанов, шкурами свиней. Женщины надевали на себя юбки из сухой раскрашенной травы, оставляя грудь обнаженной, лишь прикрыв бесчисленными бусами, а мужчины надевали на бедра повязки из шкур свиней. Такого она никогда не видела, даже в музеях, и была впечатлена, как эти люди сохранили свою культуру. При том, что в повседневной жизни они были вполне современными людьми, во время праздников они возвращались к своим корням и очень гордились этим. Она отсылала родителям фотографии, что создавало у тех впечатление, что она живет среди абсолютных дикарей, это смешило ее, потому что сама она считала, что бугенвильцы такие же достойные уважения люди, как и другие народы.

Данила Карелин изначально вызвал у нее лишь уважение, которое укреплялось по мере того, как она наблюдала его в работе, умело справляющегося с миллионом проблем, возникающих в их проекте и в госпитале. Ничего другого, личного, она про него не могла сказать, хотя было трудно не отметить, что сочетание светлых волос и карих глаз вместе с обаятельной улыбкой привлекали женские взгляды. Она старалась не позволять себе сближаться с ним лишь по причине землячества, ее вообще не привлекали в данный момент близкие отношения с кем-либо. Хватит ошибок в жизни, хватит неверных шагов. Она приехала не за романтикой, а работать, тяжело и самоотверженно работать.

Данила, несомненно, обладал неординарным характером и имел особый статус в лагере не только благодаря формальной позиции шефа, но и благодаря своим способностям руководителя. Ей не раз представлялся случай убедиться в этом, но особенно ярко это проявилось во время того периода, когда правительство начало оказывать на них давление из-за того, что их миссия якобы поддерживает сепаратистов и этим самым замедляют подавление восстания. Обстановка вокруг их миссии тогда накалилась до предела, был риск, что их вот-вот выдворят из страны, закрыв и госпиталь, и всю программу.

Они выходили на работу, оставляя в домах упакованные чемоданы, чтобы не тратить время на сборы в случае экстренной депортации. Члены команды продолжали прием раненых и других пациентов из окружающих деревень, но обеспечивать им охраняемый доступ к госпиталю становилось все сложнее, так как возрастал риск того, что по дороге в госпиталь машины с ранеными могли оказаться арестованными или же попросту обстрелянными правительственными войсками. При этом местное население стало обвинять их, что они работают на правительство, служа приманкой для оппозиции.

Ожидалось, что проблему разрешат на более высоком уровне, но решение никак не приходило, а работать становилось все труднее и труднее. И тогда Данила принял решение, которое потом чуть не стоило ему рабочего места. Он добился соглашения с повстанцами о том, что группы раненых и нуждающихся в медицинской помощи жителей деревень будут каждый раз сопровождаться кем-то из их коллектива, таким образом, если будет нападение на них, то это будет означать нападение на членов международной миссии. В свою очередь, он добился от них обещания не трогать такие же группы раненых от правительственных войск, которые тоже иногда прибывали к ним в госпиталь после особенно крупных стычек. При этом он показывал, что их миссия и впредь будет оставаться нейтральной, но не позволит нарушать права раненых на получение медицинской помощи, какую бы сторону они ни представляли.

Атаки на группы прекратились практически сразу, а вскоре ситуация на острове в общем стала смягчаться и стороны начали склоняться к переговорам, в связи с чем необходимость в эскорте отпала, но вся команда оценила волевое решение Данилы, и его статус лидера укрепился еще больше.

Эрика уважала Данилу и ценила его дружбу. Присутствие Рабдины так или иначе сближало их и способствовало частому совместному времяпровождению. Эти двое — Данила и его дочка — скрашивали ее одинокие вечера и вообще всю жизнь в лагере. Они подолгу беседовали с Данилой, и ей нравилось слушать истории о его жизни в Африке, о его работе в горячих точках, ей нравилось, что в его рассказах не было ни тени хвастовства, и ей казалось, что она вместе с ним заново переживала разные события его жизни. Сама она иногда тоже рассказывала о себе, но только в общих чертах, никогда не касаясь своего замужества и вообще личной жизни. Но Данила все же не отставал, все настойчивее и настойчивее вникая в подробности ее жизни. К тому же благодаря ее рассказам Данила вливался в жизнь России, которая фактически прошла мимо него, пока он бороздил мир. Эрика давала ему возможность взглянуть на события глазами очевидца, изнутри, и страна, которую он покинул и знал большей частью по книгам и газетам, казалась ему все более привлекательной.

При этом Данила не забывал по крупицам выпытывать у Эрики ее мысли и воспоминания. Эрике не нравилась его настойчивость, так как она замкнулась в себе, но казаться грубой ей не хотелось, и приходилось хоть как-то поддерживать подобные разговоры.

— Что ты думаешь о любви? — спросил он как-то ее, застав врасплох. — Мне кажется, у красивых женщин должно быть особенное мнение о любви, или я не прав?

— Н-не знаю, — неуверенно ответила Эрика, отведя глаза в сторону, — я думаю, что любовь — это постоянное самопожертвование… Сложно сказать…

— Странный подход, — удивленно воскликнул Данила, — а мне кажется, что если любовь взаимна, то совсем не обязательно постоянно приносить какие-то жертвы. В чем тогда было бы счастье? Взаимность дает друг другу возможность не приносить жертвы, а просто идти на уступки, на компромисс, если хочешь, время от времени.

— Может быть, — уклонилась она от прямого ответа, — сложно сказать…

— Сложно сказать, сложно сказать, — шутливо передразнил он ее, — что ты заладила одно и то же, как будто ты сама никогда не испытывала этого чувства! И не пытайся меня уверить, что женщина с такими полными чувств глазами за всю свою жизнь ни разу не была влюблена! — При этом Данила внимательно изучал ее реакцию, пытаясь уловить хоть намек на ключ к тайне, которую она оберегала с таким рвением.

— Да, пожалуй. — Эрика посмотрела ему прямо в глаза, и взгляд ее был полон смятения и боли. Она явно не находила, что ответить, но боль в ее глазах была такой ощутимой, что Данила поторопился перевести разговор на другую тему, чтобы отвлечь ее. Однако после этого разговора он стал более осторожно касаться подобных тем, терпеливо ожидая, пока она сама захочет поговорить об этом. Но Эрика, похоже, не торопилась открывать свою душу, несмотря на то что она явно менялась день ото дня, становясь менее замкнутой, и все чаще можно было слышать ее заливистый смех, на который все невольно оборачивали головы, испытывая непреодолимое желание улыбнуться вместе с ней.

Глава 4

— Эрика, мне сегодня надо слетать в деревню Буин. — Данила застал Эрику в ее домике еще до выхода на работу. — По последним донесениям, там вчера бомбили и пострадало много мирных жителей. Они никогда не доберутся сюда сами, поэтому нам придется отвезти им продукты питания и медикаменты. Со мной должен был поехать Фил, но у них там в госпитале сложная операция, они начали еще ночью и до сих пор возятся, так что почти вся бригада там. А мне нужен медик на всякий случай. Мало ли что, вдруг понадобится помощь прямо на месте.

— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой, я правильно поняла тебя, Данила? — Эрика докурила сигарету, затушив ее в крупной белой морской раковине, служившей ей пепельницей. Она сидела в своем любимом плетеном кресле на балконе и боролась с остатками сна. Стояло прекрасное ясное утро, первое за время долгих проливных дождей. Мокрый сезон был в разгаре, и тропические ливни брали свое, вырвавшись из плена после затянувшегося сухого сезона. И теперь все вокруг преображалось на глазах, покрывалось зеленью и цвело пышным цветом, меняя желто-коричневый окрас холмов и лугов на ярко-зеленый цвет. Эрика проснулась по будильнику и все никак не могла согнать следы сна, до сих пор мысленно пребывая в том состоянии, когда сон и реальность не разграничились и картины ночных видений все еще стоят перед глазами. Ей снился дом, снились родители, Макс, и это не было полным горечи и кошмаров, как обычно бывало в ее сновидениях, а, наоборот, оставило какое-то светлое чувство. Она проснулась с улыбкой на губах, и уже один этот факт обещал сделать день прекрасным. Данила застал ее врасплох, но она уже привыкла к неожиданным переменам планов.

— Именно, если ты не возражаешь, конечно. — Данила облокотился на перила балкона, разглядывая все еще сонную Эрику и думая, правильно ли он делает, предлагая ей эту довольно рискованную поездку. По его данным, бомбежка была случайной, регулярных военных действий там не было, но все же риск оставался, так как это было совсем рядом с лагерем повстанцев. Но ему действительно был нужен врач для этой поездки, и, по странному совпадению, все оказались заняты. Свободной оставалась только Эрика, которую не стали вызывать на ночную операцию, так как она и так уже провела две ночи подряд на дежурстве, поэтому решили дать ей отдохнуть. В итоге же получалось, что теперь ей придется сопровождать Данилу. «Хорошенькую услугу оказал ей Фил», — подумал Данила с некоторым раздражением, не отдавая себе отчета, что, если бы на ее месте оказался любой другой, он бы так не нервничал.

— Когда вылетаем? — Эрика, казалось, была ничуть не озабочена предстоящей поездкой.

— Через час. Зайдешь в штаб перед вылетом, проверишь набор для оказания первой помощи, остальное я сам подготовлю. Да, и надень пуленепробиваемый жилет на всякий случай.

— Что, есть вероятность пальбы? — Лицо Эрики оставалось непроницаемым.

— В здешних условиях вероятность есть всегда, ты же знаешь, — спокойно проговорил Данила, хотя подобные меры предосторожности они предпринимали далеко не каждый день.

— Договорились. — Эрика встала со своего кресла и потянулась. — У-ух, сейчас бы искупаться в море! — мечтательно сказала она, прекрасно зная, что это пока невозможно, до тех пор пока не ситуация не прояснится и им не разрешат покидать территорию лагеря. Но к тому времени их самих здесь, пожалуй, уже не будет. Так что придется отложить мечты до отпуска.

— Мечтать не вредно, — поддразнил ее Данила, — а пока можешь довольствоваться прекрасным душем из чистейшей дождевой воды. В лучших салонах красоты ты не получишь такое купание, да еще и бесплатно!

— Ну да, — усмехнулась Эрика, вспоминая, что можно получить в салонах красоты, и это показалось ей таким далеким, как будто бы и не с ней все это происходило когда-то. Она встряхнула своими роскошными волосами, как бы отгоняя мысли из прошлого. — Ну ладно, Данила, ты иди, собирай все, что нужно, а я минут через сорок подойду, в госпиталь заскочу на минутку и сразу в штаб. Рабдина еще спит?

— Спит, вчера допоздна морочила голову няне своими книжками, не могли уложить в кровать, теперь вот отсыпается.

— Еще бы. Она тратит столько энергии за день, я вообще удивляюсь, когда она ее успевает пополнять!

— Хорошо, что она не застала тебя вчера, а то и тебе бы не дала уснуть. Когда ты вообще успеваешь отдыхать, если моя красавица не дает тебе ни секунды покоя?

— Да ладно, ты же знаешь, что я лучше отдыхаю с ней, чем одна. С ней веселее, она такая забавная и славная девчонка, никаких хлопот, одни приятности! — улыбнулась Эрика. Она и в самом деле так думала, с Рабдиной ее вечера летели быстрее и веселее. И с Данилой тоже, пожалуй. — Ну ладно, Данила, до встречи, — попрощалась она, — и вправду пора душ принять, а то не проснусь никак!

— До встречи. — Данила не переставал удивляться легкости, с которой Эрика бралась за любые задания, даже тогда, когда это было ей не совсем по силам. Она старалась набрать как можно больше опыта во всем, с чем сталкивалась, и в то же время иногда сквозь ее поступки сквозило болезненное стремление быть для всех хорошей. Порой он даже говорил ей об этом, пытаясь объяснить, что это нереально, что временами здоровый эгоизм очень даже уместен, невозможно быть хорошей для всех.

— У всех у нас есть право на заботу о себе, Эрика, ты не можешь все время стараться только для других в ущерб себе, как иногда ты делаешь, ты же не святая, таким образом только лишний стресс заработаешь, — сказал ей как-то Данила.

— Знаешь, Данила, всему в жизни есть предел, — ответила она, скривив губы. — И, поверь мне, свой лимит на эгоизм я, пожалуй, уже исчерпала. С лихвой. Так что пора мне и в другом ключе пожить немного. Тебе не понять, о чем я говорю, потому что ты знаешь меня совсем немного и узнал меня не такой, какая я была раньше. Поэтому придется тебе поверить мне на слово, что я знаю, что делаю. Кроме того, мне совсем не в тягость, а даже наоборот, приятно доставлять людям радость.

На этом она тему закрыла, не дав Даниле возможности продолжить нравоучения в этом направлении. Сейчас он вспомнил об этом разговоре, думая, что Эрика будто нарочно ставит себя в тяжелые условия как можно чаще, словно искупая этим какие-то грехи. «Сколько еще загадок и недосказанного ты таишь в себе, — думал он, направляясь к штабу, — в один прекрасный день я подберу ключик к твоему сундучку с секретами. И кажется мне, что открыть его будет необходимо прежде всего тебе самой».

Полетели втроем — пилот Тони, Данила и Эрика, нагруженные ящиками с разнообразным содержимым. Тони был австралийцем, работающим в частной компании, которая выполняла заказы на полеты на вертолете. Немногие организации могли себе позволить иметь собственный вертолет и были вынуждены обращаться в компанию за такого рода услугами, поэтому такой бизнес был очень доходным. Это стоило недешево, но другого выхода не было. Тони часто летал с «милосердцами», как он их называл, и знал там практически всех работников, а также их маршруты. Зачастую он приходил к ним в лагерь просто так, навестить и скрасить свои вечера, и со многими у него сложились приятельские отношения, хотя по натуре своей он был намного прагматичнее и считал, что работники подобных гуманитарных организаций страдают излишним идеализмом.

— Кто оценит ваши старания и мучения за гроши, которые вы получаете за свой адский труд? — вопрошал он их с иронией. — Вы думаете, эти люди способны оценить порывы вашей души? Как бы не так! Я здесь живу уже очень давно и знаю их вдоль и поперек. С ними ухо надо держать востро, дашь палец — откусят всю руку! Это я вам точно говорю!

Но, несмотря на такие заявления, Тони был надежным партнером и дело свое знал хорошо. Он никогда не подводил, и Данила любил, когда за штурвалом был именно он, а не другие пилоты. Поэтому в этот раз ему тоже стало спокойнее на душе, когда он узнал, что с ними полетит Тони. «Хорошая у нас подбирается команда», — улыбнулся он про себя.

Собрались они быстро и благодаря прекрасной погоде через полчаса были уже на месте. Выходя из кабины вертолета, прикрыли лица от солнца и ветра. Они приземлились недалеко от деревни Буин, где встречающие должны были забрать привезенный груз. Однако вокруг было пусто, их никто не встречал, и это было очень странно.

— Как минимум к нам должен был бы выйти местный священник, отец Питер, именно он с нами связался и сообщил о том, что требуется помощь. Странно, что его нет… — Данила встревоженно оглядывался вокруг, раздумывая, что им делать дальше.

— Давай хотя бы оставим груз кому-нибудь из местных, и тогда уже можно будет лететь обратно. — Эрике тоже показалось необычным отсутствие людей. — Не лететь же нам с нашими ящиками обратно.

— Да, но у нас есть правила безопасности, которым мы обязаны следовать, и эти правила не разрешают нам действовать при невыясненных обстоятельствах на чужой территории. — Данила уже вытащил рацию, чтобы связаться со штабом и посоветоваться о дальнейших действиях, когда они увидели группу людей, двигающихся к ним навстречу со стороны деревни. Данила заслонил глаза от солнца, разглядывая приближающихся. Они были похожи на местных, но в отличие от мирных жителей деревень были вооружены, что выдавало в них повстанцев.

— Похоже, к нам непрошеные гости, — процедил сквозь зубы Тони, оценивая, чем им это может грозить и как быстро они смогут убраться отсюда в случае реальной угрозы. «Гости» что-то кричали им на местном наречии, из чего он смог разобрать только что-то вроде «стоп», «не двигайтесь». Когда они подошли к ним поближе, было уже четко видно, что это представители вооруженных сепаратистов, но настроены они были не агрессивно.

— Зачем вы приехали? — Один из них, с густой бородой, одетый в форму с камуфляжным окрасом, подошел к ним вплотную. Он не направил на них оружия, но и не убрал палец с курка.

— Мы представители гуманитарной организации «Милосердие», привезли продукты и лекарства. — Данила оставался спокойным, ничем не выдавая волнения. — Нам сообщили, что здесь вчера бомбили, и попросили помощи.

— Да, ваши друзья из правительства решили взорвать всю деревню, никого не пожалели. — Повстанец сплюнул на землю красную слюну с бетелем, яростно сверкнув глазами.

— Это не наши друзья, мы соблюдаем нейтралитет, мы помогаем многим вашим, когда они приходят к нам в госпиталь, вот и сейчас привезли помощь для жителей этой деревни, а ведь это тоже ваши люди. — Данила старался вести переговоры как можно мягче, чтобы не спровоцировать вооруженных людей на агрессию. Они, похоже, и так уже были взбудоражены вчерашней бомбежкой и полны жажды мщения. — Кому мы можем оставить эти ящики?

— А оружие у вас есть?

— Нет, мы не поставляем оружие, только продовольствие и медикаменты. Это все, что находится в нашем вертолете.

— О’кей, мы проверим. — Человек в камуфляжной форме скомандовал что-то своим людям, и двое из них отделились от группы и вошли в вертолет, начав проверять содержимое ящиков. Потом они вышли и стали переговариваться между собой, поглядывая то на Данилу, то на вертолет.

— Вам придется остаться с нами, — наконец сообщил им один из повстанцев, — мы заберем ваш вертолет. Нашим людям нужен вертолет. У нас мало транспорта, а тем более вертолетов, а нам надо воевать, чтобы вернуть остров обратно нашему народу. А вы пойдете с нами. Кто из вас пилот?

— Ну я, — с вызовом ответил Тони.

— Тебе придется показать моему человеку, как управлять этой штукой, и перегнать его в укрытие. Нечего ему стоять тут на открытой местности.

— Но среди деревьев мы его не сможем посадить. И потом, как вы себе это представляете — за пять минут научить кого-то управлять вертолетом? — взбесился Тони. Мало того что у него забирают вертолет, еще и учить кого-то надо!

— Значит, пристроите вертолет около деревьев, чтобы можно было прикрыть его ветками. И не твоего ума дело, за сколько времени мой человек научится управлять твоей машиной. Мало будет пяти минут, потратите час, два, целый день! Твои друзья подождут! — загоготал бородач. — И ты не в том положении, чтобы спорить с нами!

— Тони, сделай, что просят, — тихо сказал Данила. — Он прав, мы не в том положении.

Тони зло сплюнул и пошел к вертолету, где его уже ждал один из солдат. Данила с Эрикой направились к деревне. Что происходит? Что с ними собираются делать? Как долго им придется здесь оставаться? Эти вопросы мучили их, пока они молча следовали за вооруженными людьми.

— Не вытаскивай рацию, — тихо сказал Данила Эрике, — не показывай, что она у тебя есть. Она нам еще пригодится.

Но эти предосторожности были напрасны, так как, когда они дошли до ближайшего дома, где их ожидала еще бо\льшая группа повстанцев, их тут же обыскали, отобрав и рацию, и ножи, оставив только фляги с водой и салфетки. Их продержали в комнате около часа, пока не появился Тони.

— Ну как прошло обучение? — спросил Данила. — Сертификат выдал?

— Ага, десять сертификатов и лицензию в придачу. Не знаю, как они, я с этим парнем не решусь сесть в одну кабину. Хотя, надо признать, схватывает он достаточно быстро, прямо-таки на лету. Что тут у вас?

— Пока ничего. Молчат. Я ждал тебя, теперь пойду поговорю с ними.

Данила подошел к охранявшему их парню, сказав, что хочет переговорить с главным. Тот сделал шаг в сторону, пропустив его в комнату, где сидели все остальные.

— Кто у вас здесь главный? — спросил Данила, оглядывая лоснящихся от пота, уставших людей, в глазах которых была лишь надежда на сегодняшний день, дальше они не загадывали.

— Что ты хотел? — отозвался тот самый мужчина в форме, который разговаривал с ними около вертолета.

— Что вы собираетесь с нами делать? Если вам нужен только вертолет, то отдайте нам рацию, чтобы мы связались с нашим штабом, и они пришлют за нами кого-нибудь. — Данила не знал, как себя вести, так как ситуация была непредсказуема, к тому же он безумно нервничал из-за того, что втянул Эрику в эту дурацкую поездку. Да и Рабдина… там, в лагере… Но кто же знал?

— Вас никто не тронет, мы знаем ваш лагерь и ваш госпиталь, мы не звери, мы не будем трогать тех, кто не воюет против нас. — Вожак разглядывал Данилу, пытаясь углядеть в его глазах страх. Страха не было, и это ему понравилось. Раз эти люди не боятся их, значит, они не видят в них животных, как это часто встречалось среди белых. — Но вам все равно придется погостить у нас. Дело в том, что у правительства сейчас группа наших людей, посланных на переговоры. Они должны вернуться на днях, нам обещали, что не тронут их, но мы не верим ничьим словам. Мы слишком часто верили пустым обещаниям, которые потом использовали против нас. Поэтому на этот раз мы продержим вас у нас до тех пор, пока не вернутся наши люди. Вы будете гарантом их безопасности.

— Но как правительство узнает, что мы здесь? Как они узнают, что мы тут в качестве гаранта безопасности ваших людей? — Данила немного успокоился, так как он не думал, что переговорщиков захватят, скорее всего, они вернутся, как и было обещано, а следовательно, вероятность, что группу Данилуы отпустят совсем скоро, была достаточно реальна.

— А вы эту информацию по своей рации передадите. А мы подтвердим по своим каналам. Так что за это не волнуйтесь, — усмехнулся лидер. — Сегодня вас переправят в деревню Лагуан, где находится наш лагерь, там вы и будете ждать. Мы будем давать вам возможность время от времени связываться со своими, чтобы не думали, что мы вас тут замучили до смерти. — В его глазах опять появились горечь и озлобленность. — А то ведь нас всем представляют как бессердечных варваров, убивающих всех вокруг без причины… Никто не хочет понять, что мы просто боремся за чистоту нашей земли, за обладание ею, за то, чтобы наши дети дышали чистым воздухом, а не пылью с медных рудников, батрача на иностранцев за гроши. Да что там, разве вам это понять… — Он махнул рукой, резко повернулся и пошел к выходу. — Подготовьте все для переброски наших… эээ… гостей в Лагуан. Мы все тоже снимемся отсюда, оставим только пару ребят для связи, — бросил он не оборачиваясь.

После того как все собрались, Данилу заставили под надзором связаться с его штабом и передать, что они будут находиться в одном из лагерей сепаратистов, ожидая возвращения посланцев с переговоров. Место, где они находятся, называть было запрещено, только договорились о следующем выходе на связь. Эрика вела себя спокойно, хотя было видно, что ей жарко и что она устала, но она старалась это никому не показывать. Тони время от времени выражал свое мнение на все происходящее немногословными, но красноречивыми матерными фразами. Данила нервничал больше всех, так как чувствовал себя ответственным за своих людей и еще не до конца понимал, насколько можно верить обещаниям повстанцев отпустить их после того, как их люди вернутся с переговоров. А что, если переговоры закончатся не так, как они ожидали, что, если им не пойдут на уступки, что тогда? Что тогда станется с миролюбивым настроем повстанцев по отношению к их «гостям»? И что станет с Рабдиной, если с ним, Данилой, что-нибудь случится? Он не мог дать ответы на эти вопросы, поэтому оставалось только надеяться на лучший исход.

Глава 5

Ночью этого же дня они были уже в Лагуане. Путь туда была очень тяжелым, так как недавние тропические ливни размыли дороги, и открытый грузовик, в который они плотно набились, пришлось оставить где-то посередине дороги, а дальше идти пешком. Когда они наконец добрались до места назначения, то были выжаты, как лимон, грязные, потные, голодные. Но, как оказалось, никто не собирался их кормить в этот вечер, так как все почти сразу же уснули, закрыв их в бараке и оставив охрану перед входом. Усталость была сильнее голода, и они тоже уснули почти мгновенно, как только почувствовали под собой ворох банановых листьев. Всю ночь их кто-то кусал, и все трое беспрестанно ворочались и чертыхались.

Наутро их разбудила одна из местных женщин, видимо жена одного из сепаратистов. Она принесла им немного запеченного сладкого картофеля и различных листьев, которые употреблялись в качестве съедобной зелени. На лбу у нее была татуировка в виде двух полосок, это означало, что она являлась старшей дочерью в семье. Волосы ее были коротко острижены и повязаны цветастым платком по типу банданы.

— Это ваша еда, вода стоит там, в углу, в баллоне, это дождевая вода, ее можно пить. — Она поставила перед ними еду, завернутую в банановые листья, и молча вышла.

Тони, Данила и Эрика набросились на картофель, но его оказалось совсем мало на троих голодных взрослых, и пришлось запихивать в себя и тушеные листья, хотя вкус у них был достаточно отвратительный.

— А ведь они этим питаются всю жизнь, — заметила наконец Эрика, запивая «завтрак» теплой мутноватой водой.

— Да уж, они делятся с нами тем, что есть, но, боюсь, нашим желудкам понадобится время, чтобы привыкнуть к такой пище, — сказал Данила, ощущая, как, словно в ответ на его слова, желудок предупредительно заурчал. — Как вы вообще, ребята? — обратился он к Тони и Эрике, но смотрел при этом только на Эрику. Вид у нее был неважнецкий. Под глазами синяки, волосы спутались и были полны разных колючек и сухой травы. Несмотря на это, она держалась молодцом, как будто оказывалась в таких ситуациях не раз и ей было не привыкать к подобным условиям.

— Могло бы быть и лучше, — процедил Тони, выковыривая тростинкой из зубов грубоватые жилки съеденных листьев. — Надеюсь, эти их дипломаты чертовы скоро вернутся.

Эрика разглядывала свои ступни, которые она натерла во время вчерашнего перехода.

— Я, пожалуй, лучше без обуви пока похожу, — сказала она, промывая их водой. — А то мои раны совсем нагноятся.

— Ну конечно, чтобы тебя какая-нибудь тварь укусила? — запротестовал Данила. — Лучше приложи к ним кусок бананового листа и надень сверху носки и ботинки. Так будет безопаснее.

— Черт, меня комары искусали, живого места нет! — ругался Тони, расчесывая бесчисленные укусы.

— Не только тебя, — пробормотал Данила, у которого тоже зудело все тело. — Эрика, давай я тебе помогу распутать волосы, они полны колючек.

— Думаю, что мне придется их отстричь, когда вернемся, за пару дней здесь они запутаются окончательно, вряд ли можно будет их привести в нормальный вид. — Эрика с грустью провела по волосам рукой, ощупывая, что в них набралось.

— Да еще и вшей наверняка подхватим здесь, и блох, и чесотку. — У Тони голова была полна мрачных прогнозов. Хоть он и достаточно давно жил на этом острове, но никогда не попадал в условия, в которых жили местные жители. Таким, как он, иностранцам обеспечивались самые лучшие условия жизни, которые только можно было позволить в Бугенвиле. Даже после начала войны он жил неплохо, так как спрос на его полеты не падал, и это давало ему вполне приличный заработок. Продукты привозили его друзья, так что он не слишком страдал от отсутствия комфорта. Здесь же все было, по его мнению, настолько ужасным, что радоваться было абсолютно нечему, особенно учитывая тот факт, что пробудут они здесь еще неизвестно сколько. — Твои «пара дней», Эрика, звучат чертовски неправдоподобно!

— Если мы будем только об этом и думать, то можно сразу записываться в очередь в психушку, — сказала Эрика. Она чувствовала себя препротивнейше, ее тошнило от этой еды, отчаянно хотелось искупаться, ноги ныли и болели в тех местах, где она их натерла, но ей казалось, что они все в одной лодке, поэтому не имеют права расслабляться, чтобы не упасть духом окончательно.

— А может, нам попытаться бежать отсюда, пока ноги целы? — вдруг предложил Тони на полном серьезе.

— Да ты с ума сошел? — Данила не верил своим ушам. — Мы же в горах, куда ты пойдешь? Даже если ты имеешь представление, куда двигаться, первые же повстанцы, на которых мы наткнемся, пристрелят нас немедленно, учитывая цвет нашей кожи. Мы же для них все на одно лицо, думаешь, будут разбираться?

— Не говоря уж о том, сколько там змей и прочей живности, брр, — добавила Эрика, брезгливо передергивая плечами.

— Вы как хотите, а я, если еще пару дней ничего не решится, уматываю отсюда, по мне, так это лучше, чем ждать, пока тебя пристрелят во сне за чьи-то ошибки. — Тони пнул какой-то тюк, находившийся в комнате, злясь от собственного бессилия.

Послышались голоса, и дверь в их барак приоткрылась, давая пройти высокому плечистому человеку, обвешанному патронами и с огромным ножом на боку, тем самым, которые использовали местные жители для покоса травы, отточки стрел, раздела свиней — для всего, где нужен был острый предмет. Кроме всего этого он еще служил и оружием.

Высокий рост не был характерен для местных жителей, и вошедший выглядел довольно внушительно на фоне остальных. Борода его имела вид довольно опрятный, да и одежда выглядела куда лучше, чем у других повстанцев. Глаза, круглые, выразительные, разглядывали гостей очень внимательно, словно читая их мысли.

— Приветствую наших гостей. Меня зовут Огуа, я возглавляю группу людей в этом лагере. Вам уже объяснили, зачем вы здесь, так? — говорил он отрывисто, на прекрасном английском, что выдавало в нем образованного человека. Да и выражение лица его говорило том, что Огуа не простой повстанец, тупо следующий чьей-то указке. — Вы не пленники, вы наши гости. Можете выходить из барака, ходить по территории лагеря, но за вами все время наблюдают, так что не делайте глупостей. Еду и воду мы вам будем давать из того, что будет в наших запасах, если что срочно необходимо — спрашивайте Килари, которая заходила к вам утром, она живет в соседней хижине.

— Спасибо. Я — Дэн, это доктор Эрика и наш пилот Тони. — Данила встал, чтобы пожать Огуа руку. Он много слышал про этого отважного и решительного человека, который был одним из самых верных помощников Франсиса Оны, главного лидера восстания за независимость, решившего вернуть землю своему народу. Он, правда, выбрал слишком жестокие и разрушительные методы для достижения этой цели, но можно ли обвинять в агрессии тех, кто не имеет ничего для противостояния, кроме оружия и силы? В душе Данила в чем-то понимал этих людей, хоть никогда и не одобрял войны в целом. Эрика тоже с любопытством разглядывала Огуа, думая о том, как много надо иметь мужества, чтобы, будучи практически отрезанными от всякой цивилизации, выживать в этих условиях и вести за собой целый народ.

— Когда мы в следующий раз сможем связаться с нашим штабом? — спросил Данила.

— Сначала мы сегодня свяжемся с нашими людьми, узнаем обстановку, а потом, в зависимости от того, что мы узнаем, будем решать, что можно передавать вашим.

Как выяснилось позже, дела пока шли нормально, переговоры близились к завершению, и кое-какие соглашения все же были достигнуты, хоть и не в том объеме, на который надеялись сепаратисты.

Целый день пленники провели, бродя по лагерю и рассматривая, чем занимаются люди. Повстанцы жили в этом лагере, видимо, уже давно, тут же были и семьи некоторых из них. Люди селились по десять — двадцать человек в хижинах, женщины собирали коренья и готовили еду, мужчины уходили в горы, исчезая там на несколько дней, и возвращались уставшие и озлобленные. В последние дни перестрелки временно прекратились, так как все с тревожным нетерпением ожидали результатов переговоров. Лица у повстанцев были хмурые, напряженные, на гостей они поглядывали с любопытством, но без агрессии. Все знали, зачем здесь эти люди и откуда они, к тому же госпиталь «Милосердия» был достаточно известен в Бугенвиле.

День прошел сонно и уныло, делать было абсолютно нечего, Данила попытался предложить свою помощь в колке дров, но ему сказали, что у всех здесь есть свои обязанности и что им сказано гостей не трогать. У Эрики ступни не переставали болеть, она заметно хромала на обе ноги, но все же решилась пройтись по лагерю и зайти в хижину к Килари, уж очень интересно ей было с ней поговорить. Килари была женой одного из лидеров восстания и активно участвовала в сопротивлении властям ПНГ. Когда Эрика зашла к ней, она как раз кормила своих детей. Впрочем, процедура эта сводилась к тому, что она выложила на циновку банановые листья с едой, а дети подбегали и запускали туда ладошки. В здешних условиях горячая еда подавалась пару раз в день, а то и один, а потому уговаривать детей покушать не приходилось. Все остальное время они питались тем, что росло на деревьях.

— Привет, Килари, можно мне войти?

— Заходи. — На лице у Килари не отразилось ни одной эмоции, она лишь мельком взглянула на опухшие ноги своей гостьи.

Эрика осторожно присела на полу хижины. Ей было интересно, как живет эта женщина и ей подобные, вставшие грудью на защиту своей родины, своей земли, своих семей.

— Тяжело тебе, наверное, жить вот так, в лагере, когда вокруг война?

— Не тяжелее, чем жить под гнетом иностранцев, высасывающих кровь из нашей земли. — Лицо по прежнему ничего не выражало.

— Ты думаешь, вы сможете добиться полной независимости? — тихо спросила Эрика. Сама она в это слабо верила.

— У нас нет другого выхода. Тебе действительно это интересно? — вдруг спросила Килари, оторвавшись от самого маленького ребенка, которому еще приходилось помогать доносить еду до рта.

— Действительно. Я бы не была здесь, на этом острове, не лечила бы ваших людей, если бы не испытывала к ним симпатию.

— Симпатию… — задумчиво повторила Килари. — Для тебя это просто симпатия, а для меня — это мой народ. Ты знаешь, что исторически у нас здесь всегда был матриархат? Мы принадлежим клану наших матерей, мы передаем землю нашим дочерям, мужчины наравне с женщинами участвуют во всем — фермерстве, ведении хозяйства, а женщины наравне с мужчинами воюют. У нас культивируется истинное уважение к женщине с детства, не то что в вашей западной культуре. Когда у нас рождается девочка, мы говорим — она укрепит наш клан, когда рождается мальчик, мы говорим — он укрепит клан своей жены. И вот приходят иностранцы, прикрепляют нас сначала к Папуа — Новой Гвинее против нашей воли, хотя мы совершенно не относимся к ним и никогда не относились, даже цвет кожи у нас другой. Потом они высасывают из нашей земли полезные ископаемые, потом разрушают весь наш уклад и культуру, а потом удивляются, почему мы так злы на них? Это моя земля, мои дети, мой клан! Зачем нам нужно это чужое вмешательство под благовидным предлогом? Мы поставим все на свои места, пусть даже ради этого погибнут многие из наших людей. Кто-нибудь спросил нас, как мы хотим развиваться? Нет. Мы для белых — обезьяны, способные лишь на рабский труд. Скажешь, не так?

Эрика молчала. Килари была права — большинство белых именно так и думали.

— А я хочу вернуть мою землю и управлять ею без советчиков.

— Но ведь вам будет трудно без помощи других? И вы не можете изолироваться от цивилизации? — Эрика была потрясена болью Килари, наполняющей ее слова. Она слышала подобное много раз и всегда проникалась сочувствием и уважением к патриотизму бугенвильцев.

— Мы жили без денег и западной администрации много столетий, так почему мы не можем прожить без них теперь? Если только нам не будут мешать, мы прекрасно выживем. — Килари, как все остальные жители острова, была абсолютно уверена в их самодостаточности. — Но мы не хотим войны и смертей. И если наши противники согласятся на мирные переговоры, мы тут же перестанем стрелять, потому что мы не кровожадные варвары, мы лишь хотим получить нашу землю обратно.

Эрика вздохнула. Все это было сложно, как и в любой войне. Слишком много было поставлено на карту, слишком много противоречивой информации вокруг.

— Удачи тебе и твоему народу, Килари!

Эрика захромала к своей хижине, обдумывая услышанное. Год назад она и слыхом не слыхивала об этих людях, а теперь вот сопереживает им, как своим родным. Как непредсказуема, однако, судьба…

Вечером их опять накормили какими-то кореньями и травой, запеченными с кокосовым молоком в горячих камнях, после чего Тони сразу же лег спать, а Эрика и Данила вышли подышать воздухом. Несмотря на то что в горах обычно бывает прохладнее, чем в низине, свежесть здесь можно было поймать лишь в вечернее время. Ночью обычно шел дождь, а днем земля нагревалась и испаряла воду, наполняя воздух удушливой влажностью. После захода солнца картина менялась — воздух очищался и наполнялся ароматами цветов, трав, свежести. Они сидели недалеко от хижины, радуясь вечернему бризу, который казался настоящим наслаждением после дневной изнуряющей жары. Высокая трава служила мягким покрывалом, насекомые назойливо кружились вокруг в поисках света и пищи.

— Эрика, мне так жаль, что я втянул тебя во все это. — Данила смотрел, как Эрика безуспешно пытается вытащить из ноги занозу и убрать отмершие кусочки кожи на нарывах. — Я просто молю Бога, чтобы все закончилось благополучно, хотя даже в этом случае я не смогу простить себя за то, что по моей вине ты вынуждена страдать.

— Страдать? — не отрываясь от своего занятия, переспросила Эрика, усмехнувшись горестной улыбкой. — Ты, видимо, не знаешь, что это такое — страдать. А с чего ты решил, что это по твоей вине? Не говори глупостей. Как ты мог знать, что так получится? Если бы не я, так Фил или кто-то другой оказался бы на моем месте, тебе было бы легче от этого?

— Если честно, то легче, — признался Данила. — Они мужчины и более приспособлены к жизни и подобным «приключениям».

— Ну спасибо за комплимент. По-моему, я еще не начала ныть и устраивать истерики по поводу неудобств, хотя я и женщина, — возмущенно проворчала Эрика.

— Да при чем тут это? Кто же спорит, ты молодчина, я очень горжусь тобой. — Он с нежностью посмотрел на нее, на самом деле испытывая гордость за ее мужество. Немногие мужчины были бы способны перенести такое.

— А в чем же тогда дело? — Эрика смотрела ему прямо в глаза, сохраняя, однако, несколько отстраненное выражение лица.

— В чем дело… Да в том, что я ужасно переживаю за тебя! Я не знаю, как повернутся события и какой будет исход всего этого. А вдруг мы окажемся мишенью для срывания злости за неудавшиеся переговоры или еще за что-нибудь? Ведь эти люди воюют, они не слишком разбираются, кто прав, а кто виноват, понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что они могут нас убить? — спокойно спросила Эрика, оглядывая людей, снующих по лагерю. — И что ты будешь за это ответствен?

— Не знаю, Эрика, не знаю… Я не боюсь смерти или боли, но здесь есть ты… Ты женщина, мало ли что может случиться в военном лагере, я просто боюсь, что не окажусь рядом вовремя, чтобы защитить тебя… — Данила опустил голову. Он действительно этого боялся. Он видел, какие красноречивые взгляды бросали на нее некоторые из обитателей лагеря. — Ты ведь знаешь, как здесь относятся к женщинам.

— К женщинам они как раз относятся хорошо. У них матриархат, как ты знаешь. И потом, послушай… Как бы мне выразить свою мысль. — Голос Эрики вдруг сделался глухим и тихим. — Во-первых, что бы со мной ни случилось — это моя судьба, которую я, очевидно, заслужила. Ты не знаешь моей жизни, но можешь мне поверить, что я не была ангелом до приезда сюда. Во-вторых, я ни за что не пожелала бы тебе нести крест вины за чью-то судьбу. Ни при каких обстоятельствах. Ты не отвечаешь за меня, и от тебя, откровенно говоря, мало что зависит в данной ситуации. Извини, но это так. Каким бы великим дипломатом ты ни был, все зависит не от твоих талантов, а от совершенно иных факторов. Так что выброси эту ерунду из головы. Мы можем только плыть по течению. Я бы поняла тебя, если бы ты волновался за Рабдину, вот о ее судьбе уж точно надо побеспокоиться в случае, если нам здесь не повезет. Ради нее нам стоит постараться выкарабкаться отсюда.

О, смотри, Килари к нам направляется, — вдруг сменила она тему, — наверное, что-то хочет сообщить. Привет, Килари!

Килари, как всегда суровая и хмурая, подошла к ним и молча стала разглядывать ступни Эрики. Воспаленные и нагноившиеся, они выглядели не лучшим образом. Так же молча Килари ушла и через несколько минут вернулась с половинкой сухого кокоса, в которой была какая-то смесь в виде мази.

— Приложи это, все пройдет к завтрашнему дню, — протянула она мазь Эрике.

— Спасибо, а что это?

— Мы учимся у природы, как лечить наших людей. Природа дает нам все необходимое. Это нам тоже дала природа. Этой мазью мы всегда лечим болезни на коже. Увидишь, как быстро она действует. — Килари оставила кокосовую чашечку Эрике и ушла.

Эрика задумчиво зачерпнула мазь указательным пальцем, понюхала, раздумывая, из чего она могла бы быть составлена.

— Хм, запах, как у масла какао. Но есть что-то еще, терпкое и напоминающее по запаху свежую древесную кору. В любом случае выбор у меня небольшой, — вздохнула она, — либо позволить этому нарыву гнить дальше, либо довериться матушке-природе. — Она решительно намазала ноги мазью, перевязав сверху банановыми листьями. — Если завтра я превращусь в лягушку, противоядие ищите у Килари! — засмеялась она.

Данила не стал продолжать разговор о поджидающих их опасностях, но решил не спускать с Эрики глаз, особенно когда она ходила по лагерю. Всю ночь он думал о том, что она ему сказала насчет судьбы. Это проливало некоторый свет на ее жизнь и на ее мысли. Он все больше и больше чувствовал, как она притягивала его, очаровывала. Он никогда не встречал такие сочетания самых различных качеств в женщине. Жизнелюбие, с одной стороны, и готовность плыть по течению — с другой, желание помочь другим при полном равнодушии к самой себе, а главное — такая открытость во всем, что касалось сегодняшнего дня, и полная замкнутость, едва речь заходила о событиях прошлого. И при всем при этом ее необыкновенный взгляд всегда затрагивал в нем какие-то неизведанные струны, о существовании у себя которых он за тридцать шесть лет своей жизни и не подозревал. Это было для него настолько новым, что он и не знал, что с этим делать. Он хотел бы окружить Эрику всей своей нежностью и заботой, чтобы она перестала уплывать в своих мыслях в неведомые печали, но он не знал, позволит ли Эрика ему это сделать. Он боялся, что она не собирается никого впускать за закрытые двери своей жизни, но в то же время не собирался отступать и оставлять ее наедине с этой темной пучиной, полной теней из прошлого, где она могла в один прекрасный день утонуть навсегда. Она была слишком ему дорога, чтобы он мог вот так просто, из страха быть отвергнутым, отступить, как трус.

Он приподнялся на локте, разглядывая спящую Эрику, и наблюдал, как меняется ее мимика во сне, она то улыбалась, как ребенок, то вдруг вздрагивала, как будто от страха. «Что ты видишь в своих снах? — думал Данила. — Хотел бы я в них побывать и увидеть все твоими глазами». Ему нестерпимо хотелось поцеловать ее, но он не стал этого делать, боясь напугать ее.

Наутро нарывы на ноге Эрики затянулись, процесс заживления был налицо.

— Чудеса! — изумилась Эрика. — И спала я так крепко, как давно уже не спала. Даже не помню, что снилось.

— Что-то тревожное, ты вздрагивала во сне, — заметил Данила, вытряхивая из ботинок забравшихся туда муравьев.

— А ты наблюдал?

— Да, не спалось, — нехотя ответил Данила.

— Нехорошо. Теперь я буду чувствовать себя неуютно во сне, зная, что ты наблюдаешь за мной спящей.

— Не волнуйся, у меня же не всегда бессонница, так что спи спокойно.

— Зато я спал, как молодой бык! — вставил Тони. — Надеюсь, сегодня нас покормят чем-нибудь более съедобным?

— Ага, зажаренным цыпленком и клубничным пудингом, — издевательски бросил Данила.

— Дэн!!! — застонали в один голос Эрика и Тони. — Ты хочешь, чтобы мы захлебнулись собственной слюной!

— И еще принесут отличные прожаренные стейки, политые грибным соусом, и…

— Данила!!! — Вслед за этим в него полетели смятые банановые листья и ботинки Эрики.

Они начали бросать друг в друга чем попало, смеясь и катаясь по деревянному настилу.

— Ну сущие дети, — вздохнул Тони. — А от стейка я бы не отказался…

Стейк им, к великому разочарованию Тони, не принесли. Зато принесли печеные зеленые бананы, которые здесь употребляли наравне с картофелем, манго и вскрытые кокосы, в которых плескался свежайший кокосовый сок. Плюс варенный сладкий картофель опять-таки.

— Я скоро в травоядное животное превращусь! — взмолился Тони.

— Вегетарианство еще никому не повредило, — заметила Эрика, ее забавляла нетерпеливость Тони, хоть сама она тоже совершенно не ощущала ни малейших признаков сытости в своем урчащем желудке.

Плоды манго были очень спелыми и сладкими, и они жадно впились зубами в сочную мякоть.

— Все не так уж и плохо, — сказал Данила, — ну где вы еще получите столько бесплатных овощей и фруктов!

— Да я бы эту бесплатную траву… — Тони замолчал, покосившись на Эрику. — Ладно, не буду продолжать, а то ушки некоторых из нас не выдержат тирады простого пилота.

— Если ты меня имеешь в виду, Тони, то мои уши и не такое выдерживали, — засмеялась Эрика, — давайте-ка лучше пройдемся по лагерю, а то совсем мало двигаемся.

— Да откуда силы будут на движение, — продолжал ворчать Тони, но поплелся за ними к выходу.

Лагерь располагался на вершине высокого холма, и с него открывался очень живописный вид на окрестности.

— Смотрите, сколько бабочек вокруг, — захлопала в ладоши Эрика, — да какие крупные! Красота! Как жаль, что нет с собой фотоаппарата заснять всю эту прелесть.

— Тебе здесь только фотоаппарата не хватает, остальным ты, я смотрю, довольна? — Тони удивлялся нескончаемому оптимизму этой женщины, которая своим поведением словно стыдила Тони за его нытье и мрачный настрой.

Эрика засмеялась и подставила лицо солнечным лучам, наслаждаясь их теплом. Воздух был изумительный, если не считать дыма от приготовления пищи, который время от времени доносил ветер. Данила любовался ею исподволь, делая вид, что рисует что-то палкой на земле. В лучах солнца, с развевающимися от ветра каштаново-золотистыми волосами, она показалась ему сказочным хрупким эльфом, занесенным сюда, в лагерь повстанцев, морским бризом, который и подарил ей цвет ее глаз. И ему вдруг стало страшно, что в один прекрасный день этот же бриз решит забрать ее обратно, туда, в сказочную страну, откуда она родом. И если Данила не сделает ничего, чтобы удержать Эрику, он может после никогда не увидеть ее. От этой мысли сердце Данилы забилось в каком-то неправильном ритме, ему показалось, что оно на мгновение даже потеряло свой водитель ритма, показав ему, обладателю этого сердца, как это может быть неприятно. В этот момент Данила совершенно ясно понял, что не может допустить того, чтобы Эрика в один прекрасный день покинула его, и он должен сделать все возможное, чтобы удержать ее рядом.

Он не заметил, что Тони, в свою очередь, тоже разглядывает его.

— Что, нелегко тебе, дружище? — тихо спросил он Данилу, воспользовавшись моментом, когда Эрика отошла, преследуя огромную бабочку изумительной расцветки.

— Что ты имеешь в виду? — от неожиданности вздрогнул Данила.

— Да ее, ее имею в виду, я не слепой, вижу, как ты на нее смотришь.

— А почему нелегко?

— Да потому что она как закрытая раковина, красивая снаружи, но никто не знает, что внутри. Может быть, жемчужина, а может, ничего нет. И неизвестно, захочет ли она показать, что у нее за створками. Не все раковины раскрываются, знаешь ли, — задумчиво сказал Тони, удивившись сам себе — не часто он выдавал такие поэтические сравнения.

— Чтобы раковина раскрылась, она должна почувствовать себя в безопасности. А эту безопасность может дать только любовь.

— А не боишься, что внутри может оказаться пусто? Что жемчужины-то и нет вовсе?

— Да не нужна мне жемчужина. Я хочу найти там живое существо с бьющимся горячим сердцем. И я уверен, вернее, я чувствую, что я найду то, что ищу.

— Надеюсь, тебе повезет, — сказал Тони, — если мы, конечно, выберемся из этой заварушки.

В этот момент они увидели направляющего к ним Огуа с группой его людей. Данила и Тони привстали, чтобы поприветствовать их. Эрика тоже сразу же подошла, с нетерпением ожидая, какие новости на этот раз им принесли. Новости были хорошие.

— Удача на вашей стороне, — проговорил Огуа, вынув изо рта подобие самодельной сигары. — Наши посланцы вернулись целыми и невредимыми. Вы тоже можете возвращаться к своим.

— И как переговоры? — тихо спросил Данила. Он видел, что Огуа не светился радостью, а по-прежнему выглядел озабоченным и хмурым.

— Как? — Огуа, казалось, удивился, что Даниле это интересно. — Как я и думал. Правительство скажет всем, что пошло на громадные уступки нам, по мне же, эти уступки гроша ломаного не стоят, это все одни слова. На деле к независимости не сделано ни одного шагу. Но хоть добычу руды не будут возобновлять, и то хорошо. Может быть, мертвая земля возродится через какое-то время, и наши дети смогут выращивать на ней урожай так же, как это делали наши предки… Ладно, — он махнул рукой, — мы отправим вас до определенной точки поближе к вашему лагерю, слишком близко не подойдем, опасно для нас… А там уже сами дойдете. Да, и спасибо, что лечите наших людей, — бросил он на прощание.

— А вертолет? — тихо спросил Тони безо всякой надежды на ответ. — Как же мой вертолет?

— Забудь, — с сожалением сказал Данила, — мы отошлем в твою компанию отчет, как все было, это единственное, что мы можем сделать, вертолет уже не вернешь. Это война как-никак.

— Хорошо, что живы остались, — также тихо добавила Эрика.

— Подожди, еще не добрались до своих. Рано расслабляться. — Тони, как всегда, оптимизмом не отличался.

Однако на этот раз он был недалеко от истины. Слова «отправим вас обратно» означали, что им пришлось сначала проделать тот же путь до деревни Буин, где их поначалу захватили, то есть пройти несколько часов пешком до проезжей части, потом их везли на грузовике, потом из деревни они добирались до побережья, что заняло еще несколько часов, оттуда на лодке их довезли до места, которое, как им объяснили, было «совсем недалеко от Аравы», и высадили на берег, указав, в каком направлении идти, чтобы добраться до своих. К этому моменту уже начинало темнеть, и они совершенно выдохлись. Они захватили с собой воду из лагеря повстанцев во флягах, но с едой была полная напряженка. С силами тоже.

— Я думаю, нам надо остановиться и переночевать здесь, а на рассвете двинуться дальше. Иначе мы не дойдем. Надо отдохнуть, — устало сказал Данила, смотря, как Эрика еле волочит ноги, утирая крупные капли пота со лба.

— Ты думаешь, это достаточно безопасно? — спросил, озираясь, Тони. — Вообще-то здесь, на побережье, вряд ли кто тронет. Сепаратисты прячутся в горах, а грабители в городах, здесь их нет, — ответил он сам себе на свой вопрос. — Давайте действительно сделаем привал. Может, рыбу удастся поймать какую-нибудь.

Эрика послушно остановилась, тяжело опустившись на песок. Она чувствовала ужасную слабость, и, кроме того, ее знобило, хотя со лба ручьем лился пот.

— Ты в порядке? — с тревогой спросил Данила, видя, что она сидит, прикрыв глаза и скрестив руки, ежась, как будто ей было холодно.

— Не совсем, — призналась Эрика, — может, просто от усталости, может, пройдет, если отдохну.

Но похоже, эта была не просто усталость. Ноги стали совершенно ватными, голова болела, а все тело пронизывало иголочками спазмов и боли. Она не могла открыть глаза, веки стали тяжелыми и совсем не слушались ее.

— Только давайте сдвинемся с песка, пересядем на траву, а то здесь всякие рачки и другая живность ползает, особенно по ночам. — Тони деловито оглядывался, подыскивая более или менее подходящее место. Он прожил достаточно долго в этих краях, чтобы разбираться в том, как делать привалы и ловить рыбу.

Данила предложил Эрике руку, чтобы помочь ей переместиться. Это было очень кстати, потому что силы ее были на исходе.

Глава 6

Эрика прилегла на траву, закрыла глаза и ощутила, что сознание ее странным образом затуманивается. Когда Тони удалось поймать острой палкой пару рыбин прямо у берега (благо они здесь плескались в большом количестве), она уже провалилась в липкий сон. Она не видела, как Данила с Тони очистили и съели сырую рыбу (это было обычным делом, все знали, что морская рыба безопасна), она не слышала, как Данила, вытирая пот с ее лба озабоченно говорил Тони о том, что Эрика выглядит странно и что это не похоже на простую усталость. Ничего этого она не слышала. Она проснулась позже, когда уже совсем стемнело и мужчины, утолив немного свой голод, спали рядом с ней, свалившись от усталости. Она проснулась оттого, что ее всю трясло и лихорадило, а мышцы нестерпимо болели. «Боже мой, еще этого не хватало, — подумала она с ужасом, — это малярия или еще какая-нибудь гадость». Ее одежда была мокрой от пота, волосы слиплись, перед глазами плясали черные мушки.

— Данила, — слабо позвала она, — Данила, проснись, пожалуйста. — Зубы у нее стучали со страшной силой, и она едва-едва могла произносить слова.

— А? Что? — Данила вскочил, не сразу поняв, что происходит. — Эрика? Эрика, что с тобой, тебе плохо? Бог мой, тебя вовсю лихорадит! — Он приблизился к ней, пытаясь разглядеть ее лицо. — Я все сидел рядом с тобой, наблюдал, а потом, видимо, уснул, сам не заметил, — виновато сказал он. — Господи, Эрика, у тебя глаза опухшие, как не знаю у кого!

Тони тоже проснулся, приподнявшись на локтях, протирая сонные глаза.

— Что случилось? Ей совсем плохо?

— Трясет. Вся горит. — Данила не знал, что можно сделать, чтобы ей помочь. — Надо что-то делать, а у нас ничего нет с собой, чтобы элементарно сбить температуру.

— Малярия?

— Не знаю. Может, и любая другая лихорадка. Нас покусало так много тварей за последние дни, так что может быть все, что угодно. Пойду смочу рубашку в воде, попытаюсь остудить ее этим. — Данила поднялся и пошел к морю.

Когда он вернулся, Тони уже снял с Эрики одежду, приготовив ее для обтираний. Однако их усилия не принесли женщине никакого облегчения. Тогда они отнесли ее к морю, окунув несколько раз в прохладную ночную воду, пытаясь остудить пылающее тело, но Эрику все так же лихорадило, губы потрескались, она то приходила в себя, то опять теряла сознание. Данила по-настоящему испугался, так как совершенно не имел понятия, что они могут сделать с пустыми руками. Когда Эрика теряла сознание, она бредила. Тони не понимал ни слова, но Данила отлично мог разобрать ее бормотание. Особенно имя, которое она повторяла постоянно.

— Макс, Макс, где ты… Я не хотела, прости… Макс, прости меня… Как я жалею… Макс, вернись, я не хотела, чтобы все так… вернись, умоляю… — Она бормотала его имя вновь и вновь, ее голос был полон отчаяния, и Данила, невольный свидетель ее откровений, решил, что некий Макс ушел от нее по неизвестной причине. «Неужели это и есть ее тайна? — думал Данила, держа ее за руку. — Непохоже, чтобы несчастная любовь настолько выбила ее из колеи. Нет, что-то еще скрывается за этим именем. Хотел бы я знать, черт подери». Данилу охватили злость и отчаяние. Он был бессилен перед ее болезнью, потому что не знал, отчего это, потому что не было никаких лекарств под рукой, потому что до лагеря было идти еще неизвестно сколько, потому что она могла умереть прямо здесь, и он не смог бы ей абсолютно ничем помочь. Он злился на свое бессилие, на повстанцев, которые бросили их так далеко от лагеря, на комаров, которые разносили инфекцию, на жару, которая ничем не помогала, абсолютно на всех и вся.

— Нам надо идти, — решительно сказал он Тони. — Это единственное, что может ее спасти. Чем быстрее мы окажемся в нашем госпитале, тем быстрее ей окажут помощь.

— Да, ты прав, понесем ее по очереди на руках.

Данила кинул на Тони быстрый взгляд, в котором сквозило удивление. Несмотря на постоянное нытье и критику всего вокруг, Тони реально оценивал ситуацию, и, когда появилась серьезная опасность для Эрики, он действовал без раздумий, так, как того требовала ситуация.

— Спасибо тебе, Тони, ты знаешь, ты в общем-то совсем не обязан…

— Брось молоть ерунду. Времени нет на это. — Тони взял их сумки с флягами с водой и помог поднять Эрику. Данила перебросил ее через плечо, и они зашагали вдоль темного берега молча, думая каждый о своем, вглядываясь в даль в надежде увидеть огоньки Аравы.

— Вот сволочи, говорили, что недалеко нас высадили, — выругался Тони, в очередной раз меняясь с Данилой, чтобы нести Эрику.

Уже светало, а они еще не видели признаков приближающегося города. Эрика открыла глаза, придя в себя и оглядываясь вокруг. Первое, что она увидела, была спина Данилы, взмокшая от быстрой ходьбы и тяжелой ноши. Голова раскалывалась, тело зудело и горело. Как она оказалась на спине у Данилы, она совершенно не помнила.

— Что происходит? — произнесла она еле слышно.

— Тебя лихорадило всю ночь, ты чем-то больна, и мы направляемся к Араве, тебе срочно надо в госпиталь, — задыхаясь, проговорил Данила. — Как ты, тебе легче? — Он остановился, опустив Эрику на песок. Она выглядела ужасно, красные глаза ввалились, щеки пылали на фоне бледного лица.

— Мне плохо, все тело ломит, мышцы страшно болят. На малярию не похоже, раз ты говоришь, что лихорадило практически постоянно. — Голос у нее был слабым, но, по крайней мере, она была в сознании. — Я бредила? — вдруг спросила она, глядя Даниле в глаза.

Тот смутился.

— Было немного, — ответил за него Тони, — но я все равно ничего не разобрал, так что беспокоиться тебе не о чем. Можешь продолжать бредить, твоих тайн я не пойму все равно. — Тони пытался приободрить ее. — Если ты относительно меня беспокоишься, — добавил он, вспомнив, что Дэн ее «соплеменник».

Эрика перевела взгляд опять на Данилу и поняла по его виду, что в бреду наговорила много чего.

— Все это бред, не обращайте внимания, — прошептала она, прикрыв глаза. — Наверное, я теперь смогу немного пройти сама. — Она попыталась привстать, однако ноги не держали ее.

— Даже и не думай. — Данила усадил ее обратно на песок. — Если не хочешь испортить себе здоровье окончательно, повиси на наших плечах еще немного, надеюсь, мы скоро придем. — Он прищурился и посмотрел вдаль. Однако пейзаж был таким же безлюдным, как и прежде.

Напоив Эрику водой, они продолжили свой путь, останавливаясь время от времени на короткие передышки. Через два часа им показалось, что вдали нарисовались очертания хижин.

— Если это не Арава, то, по крайней мере, какая-то из близлежащих деревень. — Тони пытался разглядеть, насколько большой этот населенный пункт.

— Да нет, это Арава, смотри, видны очертания сгоревшей церкви. Максимум через полчаса мы будем на месте! — радостно воскликнул Данила. — Слышишь, Эрика, скоро наш лагерь! — Эрика, однако, его уже опять не слышала, у нее началась новая волна лихорадки, кроме того, она вся покрылась сыпью и вновь погрузилась в бессознательное состояние.

— Похоже, это лихорадка Денге, — мрачно сказал Данила.

— Похоже. У моего напарника было такое, только у него потом еще все кровоточить стало.

— Вроде бы разные формы есть. Не дай бог, у нее начнется то же самое. — У Данилы уже не было сил на эмоции, но внутри у него все сжалось от страха, что они не успеют помочь ей, что уже поздно или что в госпитале не справятся. Через десять минут уже стало отчетливо видно, что они приблизились к Араве, это прибавило им сил. Город был практически пуст, и на улицах, как назло, не встретилось ни одной машины. Им пришлось дойти до лагеря пешком, собрав в кулак последние силы и энергию. Когда наконец они приблизились к воротам лагеря, охранник поначалу решил, что Эрика мертва, и оттого впал в ступор, не соображая, что ему надо делать. Зрелище было впечатляющим. Грязные, в мокрой одежде мужчины и безвольно висящая на плече у Данилы Эрика.

— Ну шевелись, открывай и зови людей на помощь, давай, давай. — Тони тяжело опустился у ограды, прислонившись к ней.

Данила опустил Эрику на землю, руки у него дрожали, а плечо ныло от тяжелой ноши. Но он не замечал этого и только смотрел на Эрику и молил Бога, чтобы ей успели помочь. Охранник наконец овладел собой, открыл ворота и помог им донести Эрику до ближайшего домика, где находился обслуживающий персонал лагеря. Им принесли холодной воды и льда, который положили на лоб и грудь Эрики, чтобы хоть немного остудить жар до прихода врачей.

— Сообщил нашим? — спросил Данила охранника.

— Да, да, они вот-вот будут здесь. — Испуганный парень стоял в дверях, не зная, чем он еще может помочь. Уже несколько дней по лагерю носились слухи об их похищении, и многие не верили, что они вернутся живыми. Слухи были самыми разными, начиная с того, что их держат в заложниках, заканчивая версией, что их уже давно убили, но не хотят об этом говорить. Большинство считали, что их если еще и не убили, так все равно вскоре убьют как ненужных свидетелей, а если это не сделают в лагере повстанцев, то убьют по дороге обратно. Народ в лагере был взбудоражен, никто не знал, чего ожидать. Когда вчера сообщили, что их выпустили и они в любую минуту могут прибыть в лагерь, все так обрадовались, что то и дело кто-нибудь подбегал к воротам и смотрел на дорогу, ожидая увидеть приближающиеся фигурки, но этого не случилось, и надежда опять стала угасать. К утру, так и не дождавшись их появления, все опять приуныли и вернулись к своим делам, планируя послать группу розыска, если до вечера не будет никаких вестей. И вот они здесь, в каком бы ни были состоянии, но живые и невредимые, а это — самое главное.

— Боже мой, Дэн! Вы вернулись! — Фил и еще один врач, Герхард, выскочили из машины, примчавшись из госпиталя по вызову охранника. — Как вы, господи, что с ней? — Фил моментально оценил ситуацию профессиональным взглядом и стал щупать пульс у Эрики. — Помогите мне перенести ее в машину, — обратился он к охранникам. — Ее надо срочно везти в госпиталь. — Дэн, Тони, есть силы ехать с нами?

Они кивнули и втиснулись в ту же машину.

— Заодно расскажете, что да как, — на ходу продолжал Фил, — мы очень беспокоились. — Он взглянул на Эрику. — И ведь было из-за чего. Ну и заварушка. Вот уж не повезло. Нам сообщили по каналам повстанцев, что вы должны были еще вчера прибыть в лагерь. Когда вы не пришли, мы не знали, что и думать. И главное, не знали, где вас искать. Нам даже не сказали, где вас должны оставить. Хотели ехать и искать по всему побережью. Ну ладно, все вопросы потом, а сейчас срочно займемся Эрикой. Давно она в таком состоянии?

— Со вчерашнего вечера. Лихорадит практически постоянно, бредила, утром эти высыпания появились. В общем, полный комплект, — устало вздохнул Дэн. — Как Рабдина?

— В порядке, мы сказали, что ты в командировке, скоро приедешь, так что она не волновалась.

Они уже подъехали к дверям госпиталя, где их ждали носилки и капельница для Эрики.

Фил по ходу дела отдавал указания взять кровь на анализы, сколько чего перелить, какие медикаменты подготовить.

Данилу и Тони окружил весь персонал госпиталя, засыпая вопросами, объятиями и поцелуями.

— Потом, потом все вопросы, покушать дайте чего-нибудь! — кричал Тони, пытаясь перекричать общий гул.

Данила не мог ничего толком рассказывать, нервно ожидая результатов анализов Эрики.

— У Эрики лихорадка Денге, — сообщил Фил, подойдя к ним через полчаса, — но форма, похоже, неопасная, мы с ней справимся, и все будет в порядке. Повезло, можно сказать. — Он похлопал по плечу Данилу, видя его перекошенное от волнения лицо. — Кстати, у нее очень редкая группа крови, четвертая отрицательная, — между прочим добавил он. — Как и у тебя, Дэн, заметь.

— Это знак! — подняв указательный палец, многозначительно вставил Тони, уплетая за обе щеки мясные консервы с хлебом.

— Знак чего? — не понял Фил.

— Да это он просто от радости обжорства не знает, что и говорит, — перевел все в шутку Данила. У него отлегло от сердца, и он позволил себе немного расслабиться. — Ты что, проголодался, что ли? — с деланным удивлением спросил он Тони, смеясь при виде его полного рта.

— Спрашиваешь! Можно подумать, ты сытый! Небось больше меня готов съесть. Не уверяй меня, что наелся сырой рыбой.

— Ух ты, вас что, сашими угощали? — переспросила Рози.

— Чем-чем? — не понял Тони.

— Ну сашими — это такое японское блюдо из сырой рыбы.

— Ага, мы были в японском ресторане, где шеф-поваром был главный японец по имени Тони-сан. — Данила издевался над Тони, который уже опустошил больше половины консервной банки и целую упаковку хлеба. — И он не только собственноручно поймал для нас рыбу, но разделал ее, подав на изысканнейших банановых листьях.

— В гробу я видал такие рестораны, — пробурчал Тони с набитым ртом.

Они продолжали рассказывать про свои приключения, смеясь и подбирая съестное со стола, словно то, что произошло, было лишь небольшим недоразумением.

— Ну, я думаю, теперь можно и выпить. — Данила с наслаждением откупорил бутылку с ледяным пивом. — Полагаю, у меня сегодня заслуженный выходной, и пиво мне не повредит, а, Тони, ты не возражаешь, дружище?

— А я вообще у вас в гостях, так что в первую очередь вся выпивка полагается мне!

— Как и все консервы, ты хочешь сказать? Не дождешься, ты у нас теперь только на сладком картофеле будешь сидеть! Да на листьях тушеных, если очень попросишь!

— Нет, спасибо, если тебе так уж приглянулась местная кухня, то можешь обратиться к мистеру Огуа и его верной спутнице Килари, они непременно пригласят тебя в гости и угостят чем-нибудь подобным! А я — увольте, больше к ним ни ногой!

После всех переживаний, усталости и напряжения последних дней они безудержно хохотали, снимая стресс и давая волю своим эмоциям, которые они так долго пытались сдерживать…

Глава 7

Эрику перевезли в ее домик, так как, по словам Фила, в госпитале можно было прихватить еще какую-нибудь инфекцию, особенно при ее ослабшем организме. Хоть лихорадка и не осложнилась кровотечением, которого все боялись, Эрика все еще была слаба, мучаясь от ознобов, высокой температуры и болей во всем теле. Данила провел несколько ночей у ее изголовья, поднося ей пить и прикладывая холодные компрессы к ее лбу во время очередных приступов лихорадки.

Днем часто забегала Рабдина проведать свою любимую подругу и очень расстраивалась, что ничем не может ей помочь. Она была удивительно смышленым ребенком и, как оказалось, все прекрасно знала про то, что случилось с Данилой, Эрикой и дядей Тони. Когда он пришел домой после своего возвращения, она бросилась ему на шею, начав безудержно рыдать.

— Что случилось, Рабди, дорогая? Я же просто вернулся из командировки, ты так соскучилась по мне? Ты чего так плачешь?

— Да, ври побольше, «из командировки», — продолжала рыдать она, — я все слышала, что они перешептывались про вас. Этот глупый Фил думал, что я ничего не знаю и поверю в его сказки. А я все слышала-а-а-а. — Слезы, которые она, видимо, долго и старательно сдерживала, катились из ее глаз.

— Вот партизанка, — улыбнулся Данила, — так ты втихомолку переживала тут? Уж лучше бы призналась и они бы сказали тебе, все нормально!

— Я думала, тебя убьют! Я думала, никогда больше тебя не увижу-у-у!

Данила обнял ее крепче, не зная, что сказать. Он остро почувствовал все то отчаяние, которое переполняло ребенка во время их отсутствия. Не зная до конца, что же происходит, девочка конечно же думала о самом страшном. И мужественно держала свои страхи внутри себя, никому этого не показывая и ни с кем не делясь своими переживаниями. Даже для взрослого это было тяжело, не говоря уж о четырехлетнем ребенке.

— Ну-ну, теперь все хорошо, родная, я дома, меня никто не обидел, все хорошо, успокойся… Видишь, я рядом с тобой, нечего было переживать! И потом, дядя Фил не совсем обманывал тебя, я на самом деле поехал туда в командировку, просто нас попросили задержаться там. Как бы в гостях, понимаешь?

— Что за гости такие, если вас в горах держали, без еды, под дулом пистолета?

— А это ты откуда взяла, что с нами так обращались? Кто мог такую чушь тут рассказывать, — удивился Данила.

— Слышала. Охранники между собой разговаривали, говорили, что тамошние люди вас непременно замучают и убьют, — продолжала всхлипывать Рабдина.

— Ерунда, не было ничего такого, это они от незнания говорили. Нас хорошо кормили, и никто не запугивал оружием. Просто задержали дольше, чем мы планировали. И в следующий раз, вместо того чтобы слушать отрывки разговоров и додумывать самой оставшуюся часть, лучше спроси взрослых, тех, кто знает, что на самом деле происходит, договорились? И это касается всего, Рабди.

— А Эрика? Где она? С ней тоже все нормально? — Рабдина размазала слезы по лицу и стала громко шмыгать носом.

— Да, но она приболела немного, так что нам надо будет за ней поухаживать. Ты не против?

— Я буду ухаживать, я! Вы мне только скажите, что делать!

— И ты тоже, конечно, но мне надо будет провести у нее несколько дней, ты разрешаешь?

— Спрашиваешь! — обиделась Рабдина. — Но только и я буду приходить и помогать, скажи Бунги, чтобы разрешала мне!

— Обязательно скажу, не переживай. Только если не будешь забывать выполнять задания по книжкам, которые тебе надо изучать, договор?

— Договор! Я могу их и у Эрики дома читать, она мне всегда помогала.

— Нет, сейчас она тебе помогать не сможет, пока не выздоровеет. Так что будешь заниматься с Бунги и со мной, и не спорь. — Данила был неумолим. — А в свободное время — пожалуйста, ухаживай за Эрикой.

И она действительно почти целыми днями усердно сидела около Эрики, рассказывая ей свои бесконечные истории и принося пить. Из нее вышла отличная сиделка, неунывающая и неугомонная, но по вечерам ее отправляли спать, и тогда рядом оставался только Данила. Он проводил с ней столько времени, что это не могло не вызвать пересуды среди коллектива лагеря.

— Ты бы за дочкой родной так не ухаживал, — шутил Стивен, заходя их проведать.

— Так я же втянул ее в это, мне и вытаскивать, — улыбался Данила, не зная, как еще объяснить его гиперопеку, которая не могла не бросаться в глаза остальным. Но, по большому счету, его это мало волновало. Он и не собирался скрывать свои чувства к Эрике, не видя в этом ничего постыдного. Единственное, из-за чего он не афишировал свое к ней отношение, так из-за самой Эрики, боясь смутить ее, не зная, как она сама отнесется к его любви. Все остальное не было для него помехой, так как он твердо намеревался завоевать ее сердце, ее доверие, ее любовь. Пусть на это уйдет немало времени, он не будет торопить события, но и не отступится.

Была ночь, когда, как сказал Фил, должен быть произойти кризис, перелом в сторону улучшения. Фил положил Эрику под капельницу и оставил с ней Данилу, дав ему нужные инструкции.

— Если что, вызывай меня по рации, я буду держаться рядом, — сказал он, похлопав Данилу по плечу. — Я более чем уверен, что завтра дело пойдет на поправку, но сегодня еще будет тяжело.

— А если не пойдет? — Данила не мог не спросить о том, что так волновало его.

— Есть небольшой риск, что пойдут системные осложнения, но очень маловероятно. — Фил не хотел обманывать Данилу или напрасно его пугать.

— Но все же, если разовьются эти самые… осложнения? — не отставал Данила.

— Тогда срочно придется перевозить ее на Большую землю. Причем в Австралию, это самое близкое место из тех точек, где ей смогут оказать нужную помощь. Мы с нашим оборудованием здесь не справимся. И в Порту-Морсби тоже, — с сожалением сказал Фил.

— То есть надо быть готовыми к эвакуации?

— В принципе да, если все учесть…

— Тогда скажи ребятам, чтобы держали все наготове и связались с центром по эвакуации в Морсби, пусть приготовят самолет.

— Но если эвакуации не будет, то нам придется заплатить неустойку за простой их самолета, — осторожно сказал Фил. — Я понимаю, что ты переживаешь, но ты же знаешь, эти частные компании просто так не стоят в режиме ожидания. В любом случае они достаточно быстро все организуют в случае запроса.

— Это их «достаточно быстро» может оказаться недостаточным для нее, — резко сказал Данила. — Оформи все на мое имя, а не на организацию, если придется платить неустойку, а я молю, чтобы именно так и случилось, то заплачу я сам. Вопросы есть? — спросил он Фила, давая понять, что тому пора торопиться выполнять его инструкции.

— Нет, — спокойно ответил Фил. — Ты молодец, — добавил он после секундной паузы и вышел.

В эту ночь Данила не сомкнул глаз, сидя на полу рядом с кроватью Эрики, не прекращая пить крепкий кофе, чтобы не уснуть, так как это было уже не первое его ночное бдение. Он поил ее, держал за руку во время бреда, приносил лед и даже стирал ее насквозь промокшую от пота одежду.

— Эрика, родная, ты только выкарабкайся, — шептал он, гладя ее волосы. — Видишь, какие получились дела, я, оказывается, люблю тебя, но сколько тебе пришлось пережить, чтоб такой идиот, как я, понял это наконец. Но главное, что я все-таки понял это и не собираюсь этого скрывать. Да и зачем скрывать любовь, да, Эрика?

Он разговаривал сам с собой, хотя и обращался к ней, но она в эти минуты не слышала его, находясь в бессознательном состоянии. А может, и слышала, он не мог этого знать, но ему непременно хотелось поделиться с ней своими чувствами, даже если она не могла ничего ему ответить.

— Знаешь, я был таким дураком, думая, что если ты не хочешь впускать меня в свой мир, то не надо и стучаться. Я был не прав. Я буду стучаться, буду стучаться до тех пор, пока ты не откроешь и не впустишь меня к себе. И только если после этого ты скажешь, что мое присутствие в твоем мире тебе не по душе, только тогда я соглашусь отступиться. Только тогда. — Данила прижал ее влажную руку к своей небритой щеке, как бы пытаясь если не словами, то через прикосновения передать ей то, что переполняет его. — Если бы силы любви было достаточно, чтобы победить твою болезнь, то ты бы непременно выздоровела, в этом я уверен, — тихо говорил он ей, отметая все свои материалистические взгляды и моля Бога, чтобы он передал ей его энергию для выздоровления. Он заснул только тогда, когда ее дыхание стало ровным, жар спал и она заснула спокойным сном.

Может быть, его мольбы, а может быть, собственные силы организма Эрики в конце концов одержали верх, и к утру кризис миновал. Эрика проснулась и с удивлением увидела Данилу, спавшего на полу рядом с ее кроватью. Она почувствовала необыкновенную легкость, какой не ощущала с момента начала болезни, и поняла, что дела пошли на поправку. Она осторожно встала, пробуя свои силы, и даже дошла до крана с водой, чтобы умыться. Ее покачивало, что было неудивительно после болезни, но она ясно ощущала, что ей несравненно лучше. Тело уже не ломило, голова не раскалывалась, а руки и ноги ее слушались.

Она налила себе воды и осторожно присела на краю кровати, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Данилу.

— Ну вот тебе! Оставили его ухаживать за больной, а в итоге больная уже на ногах, а он тут спит, понимаешь ли!

Это был хриплый голос Тони, который просунул свою голову в дверь, чтобы посмотреть, не спят ли его друзья.

— Шшшш, — прошептала Эрика, — он, похоже, не спал всю ночь, а может, и не одну, дай ему отоспаться. Давай выйдем на балкон. Ты как здесь оказался?

— Дела, подряды, а вообще-то решил вас проведать. Поймал Фила по дороге, тот сказал, что Дэн у тебя дежурит, бесплатной сиделкой записался. Повезло тебе, такой уход первоклассный, от самого шефа! — Тони поддерживал Эрику под локоть, пока они выходили из комнаты.

— Да ладно тебе, Тони, — смутилась Эрика, — я же его не заставляла, просто человек он такой хороший.

— Да-да, сказки мы эти уже слышали.

— Перестань, лучше скажи, как ты сам, чем занимаешься?

— Я уже работаю, хоть и пришлось выслушать немало «приятных» слов от своего начальства по поводу вертолета. Как будто я его сам им в руки отдал, положив на блюдечко и повязав голубой ленточкой. — Он раздосадованно хмыкнул.

— А что, наши не дали вам отчет о произошедшем? — Эрика не было в курсе того, что происходило, пока она болела.

— Дали, но, когда потеряны такие деньги, тут уже не до отчетов. И потом, страховая компания трясет, как может, им ведь неохота такие деньжищи платить, вот и ищут повод, чтобы скостить сумму. Разнюхивают, расследуют, всю душу наизнанку уже вывернули. Так и хочется им сказать: вас бы туда, ребятки, в костюмчиках с галстуками, посидели бы денек, облепленные комарами и на одной траве, в компании с вооруженными молодцами, тогда бы не спрашивали меня, почему так все случилось! Но ничего, и это переживем. Ты-то как? — спросил он, разглядывая бледную и похудевшую Эрику. — Выглядишь не блестяще!

— Ты, как всегда, суперлюбезен, Тони, — улыбнулась она в ответ. — Но чтобы ты ни говорил, я-то не забыла, как ты тащил меня на себе вдоль берега. И я хочу, чтобы ты знал, что я тебе очень благодарна. Такое не забывается. Я у тебя в долгу.

— Ну не только я тебя тащил, — проворчал Тони, не скрывая, однако, как ему приятно это слышать. —Только вот моли Бога, чтобы долг отдавать не пришлось! Не хотел бы я еще раз оказаться в подобной заварушке!

— Это уж точно, — засмеялась Эрика. — Мне бы тоже не хотелось!

— Ну ничего, как-нибудь по-другому должок вернешь, — мечтательно сказал Тони. — Только вот не передо мной одним ты в долгу, ты не забыла? — Он кивнул в сторону спящего Данилы.

— Не забыла, — задумчиво ответила Эрика. — И этот долг растет изо дня в день. Не знаю… Даже не знаю, как буду расплачиваться.

— Не знаешь? А ты подумай. Тут не надо быть гением, чтобы догадаться. — Тони разглядывал ее лицо, пытаясь понять, настолько ли она наивна или на самом деле не понимает. — Ты просто не хочешь видеть, что происходит вокруг тебя, — озвучил он свои мысли.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она и вдруг она побледнела, кровь отхлынула от ее лица. Эрика откинулась на спинку кресла и вскинула руки, прикрыв ладонями глаза.

— Что с тобой, Эрика, опять плохо? — Тони с тревогой взглянул на ее белое как полотно лицо.

— Н-нет, просто вспомнилось кое-что… Один разговор, очень похожий на этот. Это было давно… Очень давно… Я тогда тоже не хотела видеть очевидного… И очень дорого за это заплатила…

— Все мы совершаем ошибки в своей жизни, Эрика, но жизнь — это река, где вода находится в непрерывном движении и постоянно меняется. Но если ты зацепишься за ветку дерева на берегу, ты никогда не сможешь следовать водам реки. А знаешь, куда впадают все реки? — Она молчала. — Они впадают в море. И если ты застрянешь в прошлом, то никогда не попадешь в море и не увидишь его красоты.

— Не знала, что ты такой романтик, Тони, — грустно улыбнулась Эрика.

— Да ты вообще меня не знаешь, если уж на то пошло. Но, пронеся тебя на моем собственном плече не один километр, я считаю себя вправе давать тебе советы. — Он придал своему тону покровительственный оттенок.

— Да уж, имеешь, отрицать не могу. Только не дави на меня, о’кей? — Она в упор посмотрела на Тони, давая понять, что не даст ему зайти слишком далеко в «приватную зону» ее чувств.

— Не буду, я хоть парень и простой, но знаю, где висит знак «Стоп». Ты сказала, что в долгу передо мной? Так?

Она выжидательно смотрела на него.

— Так вот, если хочешь рассчитаться, то просто дай ему шанс. Это все, о чем я хотел тебя попросить.

Эрика не успела ничего ответить, потому что в этот момент вошли Фил и Стивен.

— Уф, только вырвались из госпиталя! Ну как ты? По всему видно, что в порядке, а? — Фил удовлетворенно разглядывал Эрику, констатируя, что кризис миновал и теперь уже поправка является вопросом нескольких дней.

— А где наша сиделка? — громко спросил Стивен, заглядывая в комнату. — Неужели не выдержал и сбежал? А-а-а, вот он! Вы только взгляните на него!

Данила открыл глаза и прищурился от яркого солнечного света. Он испуганно посмотрел на кровать, которая была пуста, но потом успокоился, увидев через окно улыбающееся лицо Эрики, болтающей с Филом на балконе.

— Всем привет, — сонно сказал он, выходя на балкон, — ты уже сбежала из кровати? Не могла еще денек полежать? — укоризненно обратился он к Эрике. Однако его радостный и потеплевший взгляд показывал, как он рад.

— Твоими молитвами я, как видишь, практически здорова!

— Ну я бы не стал так уж поспешно записываться в ряды здоровых, — заметил Фил, — небольшая потливость и слабость еще помучают тебя немного, но в принципе все опасности уже позади, теперь уже только одна дорога — на улучшение!

— Ладно, ребята, мне пора. — Тони засобирался уходить. — С вами хорошо, но работа не ждет! Увидимся! — Он пожал всем руки. — И помни, долг платежом красен, — сказал он на прощание Эрике.

— Ты о чем, Тони? — Данила с подозрением переводил взгляд с Тони на Эрику.

— Да так, пока ты спал, у нас завелись свои секреты! До встречи, дружище. — Тони сбежал со ступенек, насвистывая что-то себе под нос.

— Нам тоже пора, больных много, дел много, все, как всегда. Чувствуется, что тебя не хватает, Эрика, давай выздоравливай побыстрее! — Фил со Стивеном тоже встали. — Ты как, сегодня отдыхаешь? — обратился Фил к Даниле.

— Нет, конечно, дел по горло, кто же этим всем займется. Сейчас только кофе выпью, если наша пациентка мне позволит. — Он посмотрел на Эрику, улыбаясь усталой и все еще сонной улыбкой.

— Ну ладно, тогда увидимся за обедом или за ужином, — сказал Фил, подумав, что в обед он, пожалуй, Данилу не увидит за общим столом, если вообще увидит его там до тех пор, пока Эрика не сможет присоединиться к ним.

Они ушли, а Данила и Эрика остались сидеть, молча глядя им вслед.

— Кофе в шкафу над раковиной, — сказала Эрика, указывая рукой в сторону кухни.

— Да я уже почти все твои запасы кофе выпил за эту ночь, не волнуйся. Ты сиди, я заварю и принесу сюда.

— Спасибо. И вообще за все спасибо, Данила. Не думай, что я такая бесчувственная, что не замечаю, столько ты для меня сделал и делаешь. У меня просто… ну как бы тебе сказать… ступор какой-то, что ли, на слова благодарности, я… я все чувствую, но не могу выразить, понимаешь? — Она вопросительно посмотрела на него, и было видно, что она действительно не может найти слов.

— Я рад, что ты выздоравливаешь, — сказал Данила, пропустив ее вопрос. — Давай пить кофе!

— А, вот вы где! — Звонкий голосочек Рабдины зазвенел колокольчиком в дверном проеме. — А я тебе цветы принесла, гляди! — Она вытащила из-за спины букетик полевых цветов.

— Ой, ласточка моя, спасибо тебе! — растрогалась Эрика. — Ты такая у нас заботливая, что бы я без тебя делала!

— А ты что, уже выздоровела? — Рабдина кивнула на покинутую кровать.

— Ну почти. Еще немного полежу, и сможем, как прежде, весело проводить время.

Рабди радостно кивнула и пошла искать банку, чтобы поставить цветы.

— Будешь кофе? — Данила внес ароматно дымящийся планшер с крепким напитком.

— Нет, пожалуй, лучше посплю сейчас, еще не совсем бодро себя чувствую.

— Рабди, слышишь? Эрике сейчас надо будет поспать, а ты пойдешь домой и не будешь ее беспокоить, договорились? Зайдешь попозже, о’кей?

— О’кей, — нехотя согласилась Рабдина. По выражению ее лица было видно, что изначально у нее были совершенно другие планы. — Но пока ты здесь, я тоже посижу, и не вздумай от меня избавиться, ты здесь всю ночь был, а я только пришла!

— Никто не хочет от тебя избавляться, Рабди, сиди сколько хочешь, я всегда тебе рада, ты же знаешь. — Эрика прижала к себе девчушку, чувствуя, как сильно она по ней соскучилась за время своей болезни.

Когда они ушли, пообещав заглянуть в обед, Эрика с удовольствием встала под душ, а потом вернулась в кровать, так как в горизонтальном положении ей все еще было комфортнее, чем в вертикальном. Она легла, не раздеваясь, скрестив руки под головой, и прикрыла глаза, раздумывая о событиях последних дней, о том, что с ними случилось — с ней, с Данилой, — перелистывая страницы собственных мыслей и воспоминаний. Было такое ощущение, что лихорадка сняла какую-то пелену с ее мыслей, сделав их прозрачными для понимания. Так бывает после длинных туманных дней, пасмурных и унылых, заворачивающих реальность в плотное полотно серого покрывала. А когда погода проясняется, вдруг с удивлением обнаруживаешь вокруг уже забытые краски, лучи солнца, голубизну неба.

Эрика вспоминала отрывки разговоров с Данилой там, в Лагуане, его взгляды, жесты, намеки, постепенно ей стали припоминаться его смутно расслышанные слова о любви, которые перемешивались с видениями ее воспаленного мозга, его прикосновения, и, в конце концов, слова Тони… Они стучали маленьким молоточком прямо у нее в ушах. «Ты просто не хочешь видеть, что происходит вокруг тебя… Если ты застрянешь в прошлом, ты никогда не попадешь в море и не увидишь его красоты… Дай ему шанс…»

Но она еще не была готова к каким-либо близким отношениям, да и вообще она не считала себя достойной чего-то хорошего в личной жизни. Комплекс неполноценности в любви, страх перед тем, что она не справится, что ее сердце окажется неспособным дать взаимность в той степени, в какой любящие люди отдаются друг другу, страх вновь причинить боль другому человеку, все это душило ее, сковывая любые порывы. Как она могла дать шанс Даниле, такому милому и доброму, такому заботливому и нежному, как она могла дать ему повод любить себя, если не была уверена, что сможет сделать его счастливым? Любви не надо давать повод, чтобы она вспыхнула, прозвучало внутри нее. Да, это было правдой, вздохнула Эрика. Данила уже и так любит ее, хотя она не давала никаких надежд и обещаний. Он тоже нравился ей. Глубже она не позволяла себе копаться, опять-таки боясь потревожить глубины своего сердца, которое и без того все время ныло. Ее тянуло к нему. Ей становилось спокойно и тепло рядом с ним. Все возвращается на круги своя. Как бы она ни старалась избежать этого, она опять проживала ту же самую ситуацию, которая была у нее с Максом. Она опять пыталась отгородиться от человека, который всем сердцем тянулся к ней. Она вновь искала безопасности и избегала ответственности. Она вспомнила слова мудрого доктора Чана: «Если твои каналы любви забиты горем и переживанием, они никогда не смогут впустить любовь вновь. Ты должна очистить их, освободиться от вороха прошлого, и иногда, ты знаешь, мощный поток любви может помочь восстановить эти каналы, но ты не должна сопротивляться ей». Вот и Тони о том же говорил.

И еще она вспомнила притчу, рассказанную Чаном в одной из их неторопливых вечерних бесед. Один ученик спросил Мастера, сколько времени ему потребуется, чтобы осилить его учение.

— Десять лет, — ответил Учитель.

— А если я буду очень прилежным учеником и еще больше стараться, еще лучше учиться?

— Тогда двадцать лет, — ответил Мастер.

— А если я посвящу себя только учению, все силы отдам, тогда сколько времени понадобится?

— Тогда уйдет тридцать лет.

— Но, Учитель! Я тебя не понимаю, — разочарованно произнес ученик. — Каждый раз, когда я говорю, что буду учиться прилежнее, ты отвечаешь, что мне понадобится все больше и больше времени? Почему?

— Чем быстрее ты будешь бежать по одной дороге, тем больше вероятность, что пропустишь другие тропинки и даже обходные пути, — ответил Мастер.

«Не стоит торопиться с выводами и действиями, — решила для себя Эрика. — Не стоит обрекать себя на одиночество, боясь обжечься вновь. Не стоит искать сложности там, где их, возможно, и нет. Дважды не войдешь в одну и ту же реку». И даже если она оказалась опять на том же месте на берегу своей реки, это не значит, что река не поменялась. Это уже другая река, другая вода, другие чувства, другой шанс. Шанс для нее, Эрики, попытаться исправить свою жизнь. Может, у нее получится на этот раз? Она уже проделала немалый путь для того, чтобы по кирпичику построить свою жизнь заново. У ее нового дома уже есть стены, но, чтобы он ожил, в нем надо поселить людей. Она представила себя и Данилу сидящими у камина за чашкой чая, Рабдину, играющую на пушистом ковре… Рядом большая собака, притихшая у ног, уютно мерцающий огонь… Эта картина так живо нарисовалась в ее мозгу, что она улыбнулась своим мыслям, а ее фантазия полетела дальше, рисуя один за другим этюды счастья… Она так и уснула с улыбкой на губах, положив голову на изгиб своей руки….

Глава 8

— Ты сегодня как всегда придешь или пораньше?

Голос Данилы пробивался сквозь журчание воды в ду\ше, и Эрика с трудом разбирала, что он говорит.

— Если ничего не случится, то пораньше, суббота все-таки! — крикнула она в ответ, старясь перекричать воду, и осеклась, вспомнив, что Рабдина еще спит сладким сном.

— Постарайся пораньше!

— Данила, я ничего не слышу, подожди, пока я выйду из душа! — Эрика выключила воду и просушила полотенцем волосы, которые уже заметно отросли после вынужденной стрижки после инцидента с повстанцами. Она накинула легкий халатик и вышла на балкон. — Что ты говорил, милый? — Она прижалась влажной прохладной щекой ко все еще сонному лицу Данилы, который только докуривал свою первую утреннюю сигарету.

— Говорю, постарайся прийти пораньше, дорогая. — Он потрепал ее по щеке и улыбнулся. — Какая ты прохладная, прелесть…

— А что такое, у тебя какие-то особенные планы?

— Угу, — кивнул он. — Вообще-то у меня сегодня день рождения, — несколько обиженно сказал он. — Никто не помнит, никто не поздравляет…

— Ой, да что ты! Данила, милый, как я могла забыть! Почему ты мне не напомнил заранее? — запричитала Эрика, но не слишком убедительно. На самом деле она уже давно задумала сюрприз — большую вечеринку с барбекю, которую они готовили с ребятами из госпиталя и отдела снабжения уже несколько дней, в секрете от Данилы закупая нужные продукты, напитки, петарды, шары и серпантин, заказав их даже в Австралии. Тони помог им договориться с ребятами, которые туда часто летали, чтобы они оперативно все привезли. А местные медсестры и акушерки подготовили национальные танцы в костюмах и с традиционным раскрасом. Рабдина принимала во всем этом активнейшее участие, но стойко хранила молчание. Они с Эрикой чувствовали себя сообщницами и ни за что не хотели выдавать ему этот секрет, чтобы не испортить сюрприз. Однако Данила уловил странные нотки в ее тоне.

— Ты что-то задумала? Или у тебя другие планы на вечер? — настороженно спросил он.

— Нет-нет, я буду ждать тебя здесь вечером в шесть часов, договорились? И тогда что-нибудь придумаем, о’кей? — Она невинно посмотрела ему в глаза, изо всей силы стараясь придать убедительности своим словам.

— Что у тебя на уме, признавайся. — Данилу было не так-то просто провести.

— Что у меня на уме? У меня на уме, что мне надо бежать на работу, чтобы успеть все сделать и пораньше освободиться для нашего вечера, дорогой!

Выпив кофе и почти на ходу проглотив сандвич, она убежала в госпиталь, оставив его мучиться в догадках, что бы значил ее странный тон.

Вечером в шесть она была, как обещала, дома, но, завидев его, она с ходу стала тараторить о каком-то происшествии, которое только что произошло и требовало его немедленного участия.

— О чем ты говоришь? Что еще за ЧП? — обеспокоенно спрашивал он, но был не в состоянии добиться от нее вразумительного объяснения. Он уже забыл про свой день рождения, мысленно прокручивая все возможные варианты того, что могло приключиться, пока его не было в лагере. Эрика же продолжала тянуть его в сторону помещения, где обычно они все обедали и ужинали, убеждая, что им надо торопиться, чтобы он все увидел своими глазами. Однако когда они подошли к помещению, там стояла подозрительная тишина и вход был завешен огромным куском цветной ткани.

— Что все это значит? — Он удивленно уставился на кусок ткани, не имея ни малейшего понятия, что происходит.

— Зайди, сам увидишь, — загадочно улыбнулась Эрика.

Он откинул завесу и… зажмурился от яркого света, оглушенный внезапно загремевшей музыкой, разрывами петард и криков: «С днем рождения, дорогой Дэн!» Зал столовой был переполнен людьми, разодетыми в яркие костюмы, словно в лагере был карнавал. Сотрудники миссии и госпиталя, члены их семей — все поздравляли его с днем рождения, а Тони открыл огромную бутылку шампанского, разливая шипучий напиток в одноразовые стаканчики.

— С днем рождения, любимый. — Эрика нежно поцеловала Данилу в губы, сияя от удовольствия, что сюрприз удался.

Данила был ошеломлен. Он никогда не видел в их лагере такого праздника и все еще не мог поверить, что все это устроено ради него. Конечно, это все Эрика, только ей в голову могла прийти идея организовать подобный праздник. Сколько же времени ушло, чтобы все это привезти сюда? Не обошлось тут и без Тони, по всей видимости.

— Когда вы все это подготовили? Вот хитрюги, и ни одна душа не проговорилась! — Данила расплылся в довольной улыбке, тронутый до глубины души таким неожиданным подарком. —Такого дня рождения у меня никогда не было! Ну, Тони, всем разлил шампанское? Я хочу выпить за Эрику, за всех моих друзей и соратников, за всех нас, короче говоря! — Он поднял пластиковый стаканчик с шипящим напитком.

— Не морочь голову, — перебил его Тони, — сегодня твой день рождения, а не наш, так что все мы будем пить за тебя!

— За Дэна! За Дэна! — раздавались отовсюду возгласы, и все по очереди подходили к нему, чтобы поздравить.

Рабдина, наряженная, как принцесса, поднесла ему набор из ракушек, который она долго собирала специально для него.

— Ты тоже про все знала, а, плутовка?

— Ага, но я ведь ничего не выдала, правда? — с гордостью спросила она. — У нас с Эрикой был заговор!

— С тобой можно ходить в разведку, это точно!

После этого в комнату вошли одетые в юбки из травы женщины из госпитального персонала со своими детьми. Они разукрасили лица так, что стали похожи на ярких птиц из сказки, украсили себя бесчисленными бусами из всевозможных материалов, включая морские ракушки, клыки крокодилов и свиней, перья. Все это считалось очень дорогим в местных племенах. Ракушками и зубами животных расплачивались во время свадьбы, обменивались между кланами, передавали коллекцию по наследству. До появления денежных купюр этот материал служил единственным средством оплаты. По тому, сколько на ком было ракушек и клыков, можно было судить о богатстве той или иной семьи.

С женщинами в зал вошли и несколько мужчин, которые, образовав круг вокруг них, принялись играть на барабанах, обтянутых кожей огромных ящериц. Женщины и дети закачали бедрами в такт музыке, напевая неспешную, но ритмичную песнь на своем языке. Все зрители разошлись к стенам, освободив пространство в середине зала для представления. Танцоры сначала собрались в центре, а потом сделали несколько кругов вокруг зала, так же покачивая бедрами и продолжая нескончаемую песню. Зрелище было потрясающим по своей экзотичности и красочности. Все щелкали фотоаппаратами, запечатлевая самобытную красоту национального представления. Данила качал головой от изумления. Он никак не ожидал такого дня рождения.

— Как ты это все устроила? — тихо спросил он Эрику.

— Это было не сложно, милый. Они все тебя так уважают и любят, что мне не составило труда уговорить их подготовить этот праздник. Да и потом, это же не только для тебя праздник получился, но и для них, а люди здесь соскучились по подобным развлечениям. Они были рады устроить это, и тебе приятно, и им возможность отдохнуть и отвлечься от повседневных проблем.

— Ты знаешь, я так давно не отмечал своего дня рождения. Даже не помню, когда в последний раз это было. Пожалуй, только с родителями, в России. А так…

— Это потому, что давно не жил дома. Наши люди не пропустят такого события в своей жизни.

— Это точно. Мне вообще многое надо вспомнить. Эта космополитская жизнь превратила меня в человека без роду и племени. Надо поучиться у местных папуасов, как не забывать о причастности к своим. Они могут уехать хоть на край света, но никогда не забудут при этом своих корней и традиций. Посмотри на Порт-Мосрби. Как и любая столица, он является сборищем мигрантов из всех провинций. И даю голову на отсечение, ни один из них не забыл, откуда он. Более того, обычно к старости они возвращаются на свою землю.

— Ну, к старости и ты, возможно, вернешься в Россию, кто знает.

— Ты права, кто знает. Но я все же упустил многое в погоне за впечатлениями.

— Ты ведь не бездельничаешь, путешествуя по свету. Ты делаешь нужное дело.

— Но, может быть, оглянись я у себя дома получше, я бы нашел и там возможность помогать людям, ты не находишь?

Эрика пожала плечами. Разве не это она говорила когда-то Максу? Но тогда она не понимала до конца ни смысла своих слов, ни смысла его стремлений. Только сейчас она способна дать иную оценку произошедшему.

Когда танцующие закончили, зал взорвался аплодисментами, от души благодаря их за красочное шоу.

— Да уж, в наших западных краях такого не увидишь, разве что в музеях каких-нибудь! — присвистнул восхищенно Стивен.

— Здорово, что они так бережно хранят свои традиции, — добавил Герхард.

— Подожди, чем сильнее цивилизация будет влиять на этот край, тем меньше подобной самобытности у них останется. Это реалии развития, так случается везде. — Рози не слишком восторгалась местными традициями, по ее мнению, было бы лучше, если бы эти люди уделяли больше внимания образованию и развитию, чем тратить столько усилий на оберегание своего прошлого. Для нее национальные традиции не имели большого значения. Будучи воспитанной в американской среде, где эти элементы отсутствовали, она видела в них лишь экзотику, красивую, интересную, но совершенно бесполезную.

— Одно другому не мешает, — возразил Данила. — Есть множество примеров развитых наций, которые, двигаясь вперед в своем развитии, не потеряли драгоценные жемчужины своей культуры. И я считаю, это очень важно.

— Да нет, в большинстве случаев национальная культура и традиции отодвигаются на задний план, когда дело доходит до мощного экономического развития, образования и так далее. Тут уже не до ракушек и свинячьих хвостов, — насмешливо сказала Рози.

— Тебе, Рози, это трудно понять, потому что в вашей стране народы, которые являются хранителями подобной культуры, загнаны в резервации, а остальные жители — эмигранты, сознательно покинувшие свою родину, оторвавшись от своих корней. Так что ты не можешь так судить обо всех, основываясь только на опыте вашей страны. Я сам такой же сбежавший, так что знаю, о чем говорю.

Они не успели продолжить свою дискуссию, так как Эрика захлопала в ладоши, привлекая внимание гостей.

— А теперь — торт! — объявила она и погасила свет.

В комнату торжественно вошла Рабдина, неся с помощью няни огромный торт с зажженными свечами.

— С днем рождения, Данила! — Она важно подвела его к торту. — Ну, задувай! И не забудь желание загадать!

Данила послушно задул свечи, загадав желание, и дал Рабдине право первой разрезать торт.

— Какое же ты загадал желание? — улыбнулась Эрика, заметив, что Данила сделал паузу перед тем, как задул свечи.

— Не говори, не говори! Не исполнится! — на полном серьезе воскликнула Рабдина.

— Не могу сказать, так как хочу, чтобы оно непременно сбылось! — виновато пожал плечами Данила.

Вечеринка продолжала набирать темпы, гости вливались в общую струю веселья и уже практически все танцевали, отдаваясь во власть энергичных ритмов музыки. Эрика, наблюдая за друзьями, с улыбкой отметила, что Фил ни на минуту не отходит от медсестры Мирьям, что заботливо кружится вокруг нее, словно лебедь вокруг своей лебедки. То, что Фил неравнодушен к Мирьям, она заметила давно, и это было неудивительно, мягкий, женственный характер девушки и ее красота не могли оставить равнодушными никого. Да и работа в одном госпитале явно сближала их: дежурства, совместные переживания, общие интересы… С недавнего времени они с Данилой стали замечать, что по утрам Мирьям иногда приезжает в госпиталь вместе с Филом, видимо, отношения их переросли в новую фазу, и она иногда ночевала у него. Они радовались за них, но и беспокоились в то же время, потому что знали, что семья Мирьям может чинить препятствия их любви. К белому человеку здесь относились либо как к добытчику, который должен, делясь доходом, обеспечивать весь клан, а не только свою жену; либо же девушек просто не отдавали им. Вывезти местную девушку из влиятельной семьи, не избежав неприятностей или крупного откупа, было практически невозможно. Фил не хотел обсуждать эту тему, и Данила с Эрикой не вмешивались в его личную жизнь. Но смотреть на его нежную заботу и проявления любви к этой красавице было в любом случае приятно. «Надеюсь, у них все будет хорошо», — думала Эрика, с улыбкой наблюдая за ними.

Позже, когда все танцы были перетанцованы, все мясо с гриля было съедено, все напитки выпиты и даже от торта не осталось ни единого кусочка, они лежали, усталые и возбужденные одновременно, обняв друг друга. Данила гладил ее волнистые волосы и думал о том, как переменчива порой бывает судьба. Они жили вместе уже не один месяц, но он до сих пор не потерял остроты своих ощущений и чувств. С Эрикой ему казалось, что жизнь обрела совершенно иной смысл. Они были так близки по духу, что могли бы стать лучшими друзьями, если бы не страсть, которую он питал к ней и которая только усиливалась со временем. Она понимала его с полуслова, а иногда и слов не требовалось, и он удивлялся, как люди, выросшие в таких разных мирах, могут настолько чувствовать друг друга. В то же время ему пришлось достаточно долго и терпеливо выжидать, пока Эрика не только позволила ему приблизиться к ней, но и сама дала волю своим чувствам. Это было нелегко. Поначалу она напоминала затаившегося зверька, полного страха, боли и боязни оступиться. Каждый шаг, который она делала в его сторону, был небольшим и очень осторожным, она словно пробовала свои силы, свои способности. Он не торопил ее. Он знал, что если надавит слишком сильно, то может сломать тот пока еще тонкий росток любви, который она посадила. Казалось, она сама не верила, что этот росток выживет на ее почве. Но она старалась. Она старалась изо всех сил, ухаживала за своим чувством, словно за редким растением, и ее старания были так трогательны, что переполняли его сердце огромной нежностью. Пришло время, когда они решили жить вместе. К тому моменту они уже и так довольно часто проводили время то у него, то у нее дома, и их отношения не были ни для кого секретом.

— Эрика, может, хватит нам бегать друг к дружке в гости? Может, пора тебе переехать к нам? — осторожно спросил ее тогда Данила, решив заранее, что, если она не согласиться, он не станет настаивать. К его удивлению, Эрика согласилась не задумываясь.

— Я давно ждала, когда тебе надоест жить на два дома, пусть и расположенных по соседству. Наверное, если бы мы жили далеко друг от друга, ты бы раньше созрел для этого предложения?

— Как ты можешь так говорить? — возмутился было Данила, но потом увидел, что она шутит. — Я думал, ты не согласишься, а так бы я с самого первого дня твои вещи к себе перенес!

— Ну так уж и с первого! — хохотала Эрика, представив себе эту картину.

Рабдина была вне себя от восторга, когда Данила сообщил ей, что Эрика теперь будет жить вместе с ними. Правда, на нее эта новость оказала несколько неожиданное воздействие.

— Она станет моей мамой? — робко спросила она. При этом глаза ее были полны той надежды, которая свойственна детям, до сих пор верящим в чудо.

— Пусть она сначала побудет тебе старшей сестрой, хорошо? А потом мы посмотрим. — Даниле не хотелось обнадеживать ее понапрасну, хотя это было именно тем, чего бы и он тоже желал от всей души.

— Хорошо, — вздохнула Рабди, — но все же лучше было бы, если бы она стала моей мамой. Я так хочу, чтобы у меня была мама…

Рабдина редко говорила с Данилой на эту тему. Она знала, что ее родители на небесах, и в общем-то и не помнила их, но в душе она всегда желала, чтобы в один прекрасный день у нее появилась настоящая живая мама. Данила почувствовал, что его глаза наполнились предательской влагой. Он не мог сказать Рабдине ничего определенного, так как не был уверен в планах Эрики, и в то же время не хотел торопить ее с решением.

— Давай сделаем так: мы пошлем наше желание звезде на небе и посмотрим, может, она сможет его исполнить, договорились? Мы ее очень сильно попросим об этом.

В этот вечер Рабдина не согласилась пойти спать, пока не дождалась наступления темноты и не просидела на балконе с полчаса, договариваясь о чем-то своем со звездами на ночном небе.

Работа шла своим чередом, оставляя мало времени на отдых и на тихие вечера. Когда пришло время отпуска, они решили съездить в Россию. Ехать в Тюмень Эрика отказалась, сославшись на то, что пока еще не готова к встрече с его родителями. Данила не настаивал. В итоге, доехав до Москвы, они расстались — Данила с Рабдиной поехали дальше, а Эрика осталась.

Однако через неделю Эрика позвонила Даниле и сообщила, что меняет билеты. Она недооценила силу свои чувств и воспоминаний. Поездка оказалась такой трудной, что через несколько дней она уже рвалась вырваться из знакомой среды. Все казались ей призраками из прошлой жизни, встретить которых она еще, как оказалось, не была готова. Как только она утолила голод по общению с родителями, то почувствовала себя совершенно чужой в родном городе. Развлечения, на которые затащили ее друзья, показались чем-то совершенно ненужным и пустым, разговоры и увлечения подруг не затронули в ней никаких струн. Ее все нашли странной и даже стали поговаривать, что Эрика немного тронулась после смерти мужа и так и не восстановилась. Ее их мнение не трогало. Ей стало скучно и тесно. В квартире, где они жили с Максом, она не смогла пробыть ни минуты, слезы набежали на глаза, и она кинулась оттуда вон с быстротой молнии, почувствовав, что еще не в силах встретиться с этим спокойно. Пометавшись так из угла в угол, она поняла, что хочет назад, к ясному тропическому солнцу, к лазурному небу, к своим подопечным, к их жизни с Данилой, к Рабдине, назад в Бугенвиль… Данила не смог поменять билеты так же быстро и вернулся вслед за ней несколько дней спустя.

— И что ты сотворила из нашего отпуска? Вся поездка насмарку, — сетовал он. — Проделать такой путь и пробыть там всего неделю… Ну ты даешь!

— Извини, Данила. Это трудно объяснить. Может, позже визиты домой будут удаваться мне легче. А сейчас мне и здесь хорошо.

— Смотри, останешься здесь на всю жизнь! — пошутил Данила. — Тропики входят в кровь, и трудно бывает их покинуть.

— Не получится. Тебя же все равно перекинут отсюда через год, максимум два, и не думай, что тебе удастся от меня избавиться, у нас же с тобой даже группа крови одинаковая, не говоря уж о родстве душ, так что последую я за тобой эдаким маленьким хвостиком! — засмеялась она, смахнув остатки грусти. — Слушай, Данила, — внезапно сменила она тему разговора, — у меня пропадает целых две недели честно заработанного отпуска. Впервые в жизни я работала так, что прямо-таки физически ощущаю потребность расслабиться душой и телом. И я хочу куда-нибудь уехать отсюда на оставшиеся дни. Ты сможешь поехать со мной сейчас? У тебя ведь тоже еще есть дни в запасе?

— Было бы неплохо. У меня накопилось столько дней, что их просто некуда девать. И куда ты хочешь, чтобы мы поехали?

— Не знаю. Куда-нибудь, где тихо и хорошо, где можно поваляться у моря, где много прелестных маленьких ресторанчиков и мало людей.

— Надо подумать, — задумчиво сказал Данила, — может, в Новую Каледонию махнем, там замечательные пляжи, немного туристов, а с другой стороны — это как маленькая Франция, но намного ближе. Как ты на это смотришь?

— Прекрасно! Я там никогда не была, едем!

— Как твой начальник, я разрешаю тебе взять побольше дней, даже в счет неоплачиваемого отпуска, раз уж отдыхать в кои-то веки, то как следует!

— Рабди с нами поедет?

— А ты что думаешь?

— Ну как ты оставишь ее здесь, жалко, давай возьмем, я тебе помогу за ней присмотреть.

— Спасибо. — Данила благодарно обнял ее.

— За что? — удивилась Эрика.

— За твое понимание. Ты ведь совсем не обязана помогать мне с Рабдиной.

— Да я ведь ее тоже люблю, не думай, что я это делаю исключительно для тебя! — возмутилась Эрика.

— Все равно спасибо, — повторил Данила и закрыл ей рот поцелуем, не дав возразить.

Глава 9

Оформление виз не заняло много времени, и вскоре они уже мчались на машине вдоль живописных берегов Новой Каледонии. По пейзажам остров очень напоминал Папуа — Новую Гвинею, но все было так благоустроенно и ухоженно, что глазам не верилось, как два похожих острова могут быть в то же время такими разными. Новая Каледония входила в состав Франции, и влияние французской культуры чувствовалось во всем: в обустройстве городов, в многочисленных кафе и ресторанах на улицах, в магазинах и в ценах — они поистине не уступали европейским! Но в то же время жители острова сохранили и свою культуру, и повсюду можно было увидеть изделия народного творчества, своеобразно вписывающиеся в общую картину благополучия.

Эрика, Данила и Рабдина объездили практически весь остров, посмотрели самые знаменитые достопримечательности, а в перерывах валялись на пляже, наслаждаясь тишиной и безопасностью. Всех троих не покидало ощущение, что они находятся на семейных каникулах. Рабдина играла с песком около берега, строя башни и разные фигурки, целыми днями ее невозможно было оттащить от воды.

— Даже непривычно, — говорила Эрика, насыпая песок на разгоряченное тело Данилы, — так тихо и спокойно, не надо озираться по сторонам, можно не думать ни о каких проблемах… Неужели и в Бугенвиле настанут когда-нибудь такие времена?

— Сомневаюсь, что скоро, — отозвался Данила. — Независимость дается им слишком дорого.

— Здесь так красиво… Глаз невозможно оторвать. Все прямо дышит романтикой! Идеальное место для любви.

— Для моей любви любое место подходит. — В его голосе послышались шаловливые нотки. — Правда, для этого надо как минимум переместиться с пляжа в наш номер! — Он подобрал с песка сухую травинку и стал водить ею по изгибам ее гладкой загорелой спины.

От этих прикосновений Эрику словно пронизывало током, ее тело наполнялось горячей волной желания, которому было нестерпимо тесно, и оно рвалось наружу.

— Ты прав, пойдем в номер, — приглушенно сказала она, и интонации ее голоса заводили Данилу еще больше. — Вот только Рабдину надо отвести в детский клуб на пару часиков, — заговорщическим голосом прошептала она.

Номер у них был экзотичным, полным света и прохладного морского бриза. Комнаты украшали морские ракушки всевозможной величины и раскраски, мебель, сделанная в национальном стиле из резного дерева с причудливым рисунком, изображающим различные народные истории. Из окна открывался захватывающий дух вид на бесконечный океан, и шум прибоя был постоянным фоном для отдыхающих.

Романтичность места не могла не оказывать своего воздействия. А может, дело было вовсе и не в этой окружающей их романтике, а в чем-то другом, но Эрика расцветала на глазах, словно цветок, дождавшийся наконец живительных лучей света. Она открывала для себя все новые и новые стороны своей чувственности. Она чувствовала не просто нежность и ласку, усиленную доверием и привязанностью, нет, это была настоящая страсть, захватывающая ее с головой, придающая хрипотцу ее голосу и особый блеск ее глазам. Но страсть эта не была чем-то изолированным от сердца, наоборот, она возникла на почве тех составляющих любви, которые наполняли ее как вода пустой сосуд, создавая совершенно новую Эрику, женственную, открытую для любви, абсолютно непохожую на ту отчаявшуюся заблудившуюся девушку, которая когда-то покинула стены родного дома в поисках смысла жизни. Эрике были внове эти ощущения. Она чувствовала себя то ребенком в теплых заботливых руках, то ей, наоборот, самой безумно хотелось оберегать Данилу от всех тревог и забот, то она погружалась в страсть, с удивлением открывая для себя, что отдавать в любви не менее, а более приятно, чем только получать, и порой она думала про себя, что не понимает, за что ей такое счастье.

Однажды вечером, когда они ужинали в одном из прибрежных ресторанчиков, Эрика решилась на серьезный разговор, который давно зрел в ее мыслях, но она никак не решалась обсудить это с Данилой, не будучи уверенной в его реакции. Нынешний вечер, тихий, романтичный, облаченный в морской бриз, казалось, как нельзя лучше подходил для подобных признаний. Рабдина, как всегда, поклевала, немного еды, как птичка, и уже бегала вокруг, общаясь с официантами и посетителями. У нее это всегда получалось очень легко и непринужденно: через десять минут пребывания в любом месте она уже заводила друзей. Вот и сейчас не успели они оглянуться, как она уже рассказывала фантастические истории своим новым знакомым, какой-то пожилой паре туристов, которые внимательно слушали ее россказни, кивали и угощали при этом конфетами. Данила, улыбаясь, смотрел на ужимки Рабдины, наблюдая при этом краешком глаза за нетерпеливым ерзаньем Эрики на стуле.

— Данила, как ты смотришь на консервативные устои? — спросила наконец Эрика как бы между прочим, уставившись вдаль и пожевывая соломенную трубочку от коктейля.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ну как ты смотришь на роль женщины в обществе, в семье, на ее традиционную пассивность?

— Смотря в чем пассивность. — Он, улыбаясь, провел пальцем по ее плечу.

— Ну, нет, я не про это, — засмеялась она, — я имею в виду в широком смысле этого слова.

— В широком смысле я думаю, что женщина сама вправе решать, что ей нужно для ее счастья, пассивность или активность, консерватизм или феминизм, только ей решать, так же как и мужчине.

— Значит, ты за полное равенство? — не унималась она.

— Нет, не за полное. Я, например, не считаю, что труд их должен быть одинаково тяжелым или что они должны быть одинаково ответственны за содержание семьи, я считаю также, что женщина заслуживает большей заботы о ее нежной персоне. Это к примеру. — Он подумал еще и добавил: — Но если самой женщине что-то из перечисленного все-таки необходимо для ее счастья, то флаг ей в руки, пусть живет, как ей нравится.

— Ясно, — как-то неуверенно сказала Эрика.

— Эрика, если у тебя есть конкретный вопрос, не ходи вокруг да около, я же вижу, что тебя интересует что-то другое. — Данила смотрел ей в глаза, как ребенку, от которого можно ожидать какой угодно шалости.

Эрика сделала небольшой глоток своего коктейля из кокосового молока с ромом «Пина Колада», и было видно, что она не может набраться духу сказать что-то, что вертелось у нее на языке. Данила спокойно молчал, только в уголках глаз его спрятались искринки улыбки.

— Я хочу сказать тебе что-то важное, но не знаю, как ты на это посмотришь, — сказала она наконец.

— Если ты этого не скажешь, то так никогда и не узнаешь, как я на это смотрю!

— Я хочу ребенка! — выпалила Эрика и закусила верхнюю губу, нервно теребя в руках салфетку.

— А почему ты не знаешь, как я на это посмотрю? — Данила взял ее за руки. Заявление было довольно неожиданным, и видно было, что далось оно ей не без труда — ни само решение, ни слова об этом. Он с нежностью заглянул ей в глаза, стараясь поддержать ее неуверенное балансирование на грани собственных чувств.

— Ну не знаю… — замялась она, — потому что мы не так давно вместе, потому что мы даже не женаты, потому что у тебя, может, пока совсем другие планы в жизни. И у тебя есть Рабдина. В общем, это не просто ведь желание родить ребенка, это ведь означает, что надо создавать семью, ну ты понимаешь, что я хочу сказать? — Она смотрела на Данилу, ожидая, что он облегчит ей задачу и сам скажет это за нее. Но Данила намеренно не прерывал ее. Видя, что она справится, он решил ее подзадорить и нарочно делал вид, что не понимает, о чем речь, вопрошающе приподняв брови.

— Ну, Данила, ну ты же понимаешь! — умоляюще воскликнула она. — Ты просто притворяешься, специально, чтобы подразнить меня! Хватит паясничать, я о серьезных вещах говорю, между прочим!

— Нет, дорогая, я абсолютно не паясничаю, так что ты имеешь в виду?

— Хочу ребенка, хочу, чтобы ты стал отцом моего ребенка, хочу, чтобы ты при этом еще и стал мужем матери своего ребенка, — скороговоркой на одном дыхании выпалила она, — вот что я имею в виду! Теперь понятно?

— А о существовании Рабдины ты не забыла? Она в набор твоих «хочу» тоже входит?

— Нет, конечно, не забыла! Как ты мог подумать такое, я ее люблю не меньше твоего и…

— То есть ты мне делаешь предложение? — уточнил Данила, оборвав ее на полуслове.

На этом решительность Эрики иссякла.

— Нет, я просто делюсь с тобой своими желаниями, — выкрутилась она. — Могу я просто помечтать?

— Можешь. А ты знаешь о том, что я по совместительству работаю главным исполнителем твоих желаний?

Эрика облегченно улыбнулась.

— А это значит, что стоит тебе только пожелать, и я обязан мчаться его выполнять! Работа такая, понимаешь ли. Особенно если твое желание как нельзя лучше совпадает с моим!

Он встал со стула, опустившись на одно колено, кряхтя, как старик, и торжественно произнес:

— Дорогая, любимая Эрика, для того, чтобы все твои только что перечисленные желания сбылись, тебе надо сказать только одно волшебное слово в ответ на мой волшебный вопрос: ты выйдешь за меня замуж?

— Да! — Она нагнулась, чтобы поцеловать его, и неожиданно из ее глаз брызнули слезы.

Данила поцеловал ее мокрые глаза. Несмотря на его браваду и шутливый вид, сердце его билось так сильно, как будто счастья было слишком много, чтобы оно могло его вынести.

— Данила, ты зачем встал на колени? — От глаз любопытной Рабдины ничего не могло ускользнуть, и она была тут как тут, почуяв, что происходит что-то важное и интересное. — Ты что, в рыцарей играешь? А Эрика — твоя принцесса, да?

— Помнишь, мы с тобой загадали желание? — Данила взял в обе ладони ее лицо, глядя ей в глаза.

— Помню. Ты сказал, что звезда позаботится об этом. — Рабдина притихла, затаив дыхание. Неужели…

— Да, и она нас услышала.

— Значит, у меня теперь будет мама? — тихо спросила она, глядя то на Данилу, то на Эрику, испугавшись вдруг, что они имеют в виду что-то другое.

Эрика подошла к Рабдине и крепко обняла ее. Потом присела на корточки, чтобы оказаться с ней на одном уровне.

— Если только ты не против, котенок.

— Я? Нет! Я… я так давно мечтала об этом! — Рабдина прижалась к Эрике, обхватив ее своими ручками. — А ты не передумаешь? — Она все еще не могла в это поверить.

— Ни за что! Обещаю!

— Ну что, девочки, — Данила поднялся наконец с колен, — шампанское для Эрики и огромную порцию мороженого для Рабдины?

— Да! — в один голос закричали «девочки».

— Слушай, а почему ты спросила про консервативные устои? — чуть позже поинтересовался Данила.

— Ну как же — я же фактически сделала тебе предложение, вот и хотела заранее узнать, не боишься ли ты слишком инициативных женщин!

— Твоей предусмотрительности можно позавидовать!

Они поженились в Тюмени, на родине Данилы, куда приехали и родители Эрики. Поначалу Данила был уверен, что Эрика захочет свадьбу в Москве, где все ее друзья и семья. У него-то в Тюмени, кроме родителей, никого близких не было. Но Эрика намеренно не захотела делать это в Москве. Она помнила свою неудачную попытку в отпуске и решила, что не будет повторять ошибки. Если ей до сих пор тяжело там находиться, зачем омрачать свою свадьбу воспоминаниями? Мать с отцом сначала попытались возражать, но в итоге решили, что им остается только радоваться за то, что Эрика наконец-то вышла из ступора и вновь раскрылась жизни.

Свадьба была скромной, в кругу близких. Рабдину нарядили, как настоящую принцессу, и в пышном, щедро украшенном цветами платье, с венком на голове она чувствовала себя королевой бала. Эрика не захотела никаких традиционных свадебных нарядов и надела легкое платье жемчужного цвета, украсив его благоухающим тропическим цветком, который они специально заказали из московского цветочного магазина, чтобы хоть что-то напоминало им о далеком Бугенвиле, острове, где все начиналось. Она прекрасно выглядела, похудевшая, с нежным румянцем на загорелом лице, ее зеленые глаза были похожи на изумруды, прозрачные и чистые, как морская вода. Разглядывающих ее гостей не покидало ощущение, что эта молодая женщина нашла в себе целый клад жемчужин и не перестает удивляться и радоваться этому. И глаза ее излучали такую искрящуюся гамму чувств, от которой у Данилы захватывало дух.

Встреча с родителями Данилы прошла легко и непринужденно. Они и не думали, что когда-нибудь их сын-путешественник женится на русской! Шансов было один на миллион! Вот и верь потом статистике. Радовало также то, что невеста разделяла его интересы, стремления. Любая другая женщина, попытавшаяся принудить Данилу к оседлой жизни, потерпела бы неудачу. Не из того теста он был слеплен. Уж кому об этом знать, как не им, Карелиным, формировавшим сына собственным примером.

К радости жениха с невестой, на свадьбу смогли приехать Фил и Тони. При этом первый тост, который поднял Тони, был: «За повстанцев острова Бугенвиль!» Когда же все обратили на него удивленные взгляды и послышались возгласы протеста, он пояснил:

— Если бы эти гаврики не вздумали нас тогда похитить, Эрика с Дэном никогда бы не сблизились, и, кроме того, Эрика бы не заболела и мне не пришлось бы тащить ее на своем горбу до лагеря. Если бы мне не пришлось тащить ее на себе, она не была бы передо мной в долгу. А если бы она не была передо мной в долгу, то бог его знает, где бы сейчас была эта упертая парочка.

— А это-то тут при чем? — воскликнул Данила, который, обнимая свою смеющуюся жену, делал вид, что буквально воспринимает тост Тони.

— Да будет тебе известно, счастливчик, что твоя удача была частью Эрикиного должка мне, — многозначительно продолжал Тони. — Не затребуй я у нее приоткрыть для тебя двери, так бы ты и сидел на пороге несолоно хлебавши.

— Да, он прав, только, уточним, это не было частью долга, а являлось целым долгом, иначе ты потребуешь от меня еще кому-нибудь приоткрыть двери! — Эрика с трудом могла говорить сквозь смех. — Должна признать, Тони верно рассчитал мою нелюбовь оставаться в долгу и обязательность.

— Ничего я не потребую, если только насчет самого себя не передумаю, — «успокоил» ее Тони.

— Значит, моя любовь тут была вообще ни при чем? — с нарочитым возмущением воскликнул Данила.

— Сожалею, но так! Все лавры, пожалуйста, вашему верному слуге, — продолжал паясничать Тони. — Спасибо, спасибо, — раскланивался он аплодирующей компании. — Постараюсь и впредь не подвести вас. — И где наши голубки проведут медовый месяц? — спросил он, закончив раскланиваться.

— Так мы только что вернулись оттуда! — воскликнула Эрика. — Ты забыл, мы же недавно были в Новой Каледонии, более романтического места для медового месяца и не найти!

— Нет-нет, друзья, это был ваш отпуск, вы еще и женаты-то не были, а у нормальных людей медовый месяц проходит после свадьбы, а не до, — спорил Тони, не унимаясь.

— А кто тебе сказал, что мы нормальные люди? — воскликнули Данила и Эрика в один голос.

— Что, серьезно, никуда не поедете? — удивленно переспросил Фил.

— Отпуск свой мы уже и так истратили, а работы еще очень много, потом уже как-нибудь поедем, — ответил Данила. Они уже обсудили это с Эрикой, и оба были согласны в том, что пока у них нет времени на дополнительный отдых.

— Да дали бы вам ради такого случая дополнительные дни на отпуск. Не каждый день люди женятся, в конце концов. — Фил знал, что его друзья трудоголики, но не до такой же степени!

— Что за молодежь пошла, — проворчал Тони, — никакой романтики. Учить вас и учить, как жить красиво и правильно.

— Давай, давай, Тони, уж кому, как не тебе, знать об этом!

Пока мужчины перекидывались «комплиментами» в адрес друг друга, Эрика улучила минутку подсесть к маме, чтобы поговорить с ней до того, как все начнут разъезжаться. Она еще не поняла, как они относятся к ее свадьбе. Но, с другой стороны, она уже ощущала такую независимость, что вряд ли ее можно было поколебать. Не пойми ее родители, она бы сожалела об этом, но не переменила бы решения. Как, впрочем, и своего отношения к родителям. Изменилось только ее отношение к жизни. Уже не казалось, как раньше, что все ей что-то должны, иллюзия вседозволенности разбилась давно и восстановлению не подлежала.

— Поздравляю, мы рады за тебя. Хотя, конечно, так все неожиданно. Ты даже ничего не писала об этом и в свой приезд не упомянула. — Луиза Иннокентьевна до сих пор не могла понять, какие чувства превалируют в ней — радость оттого, что ее дочь, похоже, нашла свое счастье, или грусть оттого, что она все меньше понимает ее и все меньше участвует в ее жизни.

— Не была уверена, мама, не обижайся. Зато сейчас я уверенна и счастлива. А это самое главное.

Эрика обняла мать и отца, и они поговорили еще об их планах, о работе, о Даниле, о том, когда они увидят ее в следующий раз. Эрика, смеясь, рассказывала об их похищении, вспоминая, как они жевали листья и непонятные коренья, сейчас события уже казались смешными и казались приключением. Однако Евгений Анатольевич прекрасно понимал, что на самом деле все не так смешно, как рассказывает им их дочь, он только качал головой, не зная, что сказать, ведь все равно изменить ничего уже было невозможно. В какую еще переделку она попадет, если и дальше будет мотаться по подобным местам? Никто из их знакомых не понимал, почему Эрика выбрала такую жизнь. Некоторые думали, что она все же зарабатывает хорошие деньги, просто не хочет афишировать. Некоторые склонялись к тому, что ее просто отослали туда для психотерапии. Лазаревы ничего не пытались объяснить, закрыв эту тему. Но все чаще Евгению Анатольевичу приходило на ум, что ведь им надо гордиться тем, что их дочь ни на кого не похожа, что она личность, и смогла доказать это.

— Ты так изменилась, Эрика, — сказала мама, — несмотря ни на что, мы все же рады за тебя. Правда, я совсем не знаю твоего мужа, и эта история с темнокожей девочкой, она такая странная, готова ли ты на такое — воспитывать чужого ребенка, да еще и с другим цветом кожи? Может, и да, я просто не знаю этого, так же как и почти ничего не знаю о твоей нынешней жизни… Для нас это все так необычно. Не каждый день слышишь такие истории, а тут своя собственная дочь совершает подобные поступки. Но я вижу, как ты счастлива. И я могу точно сказать, что такой умиротворенной и счастливой я не видела тебя никогда за всю твою жизнь.

Ее глаза заблестели от набежавших слез. Они с отцом очень скучали по Эрике, но постепенно смогли примириться с тем, что она выбрала этот путь и живет своей жизнью вдали от них. Но ведь все могло перемениться, успокаивали они себя. Может, после окончания проекта они все-таки переберутся поближе к ним? Ведь для Данилы эти места тоже не чужие, и родители его живут в России. Возможно, когда-нибудь их обоих опять потянет в родные края…

— Мама, я хочу попросить тебя об одном одолжении, — тихо сказала Эрика.

— О каком?

— Я хочу, чтобы ты зашла к Анне Тимофеевне, маме Макса, и поговорила с ней, рассказала ей о моей жизни и том, что я вышла замуж. Скажи ей… скажи ей, что вся моя работа в госпитале Аравы делается в память ее сына. И что я всегда помню о нем. Он всегда в моем сердце. Зайдешь? — Эрика вопрошающе взглянула на мать.

— Зайду, — заколебалась Луиза Иннокентьевна, — хоть мне и нелегко будет все это объяснить.

— Ну хочешь, я напишу ей письмо, где сама все объясню? Но я бы все равно хотела, чтобы ты просто по-человечески поговорила с его мамой. Когда я в следующий раз приеду в Москву, я обязательно зайду к ней, но не сейчас. Пока еще это трудно для меня. Не хватает мужества.

— Тебе нужно ее благословение? Ты думаешь, она осудит твое второе замужество?

— Не знаю, думаю, что нет, но она его мать, и он всегда будет для нее живым. Я бы не хотела, чтобы она обижалась на меня за недосказанность.

Луиза Иннокентьевна понимающе кивнула. Ради дочери она сделает это, хоть она до сих пор не до конца оправилась от того стресса, который перенесла во время депрессии Эрики. Для нее все, что было связано с Максом, ассоциировалось с болью ее дочери и с ее решением уехать от них. Как и у любой матери, ее суждения были сугубо субъективны, когда это касалось ее ребенка. Она очень долго переживала после отъезда Эрики и безумно скучала по ней. Она думала о странностях жизни, о дочери, которую вроде бы вырастила по своему образу и подобию, стараясь передать ей свои взгляды и принципы, и вот они пришли к моменту, когда перестали понимать друг друга.

Луиза Иннокентьевна провела не один вечер в этих размышлениях, анализируя шаг за шагом жизнь Эрики, такой, какой она виделась ей со стороны, и постепенно перед ней выстроилась цепочка логически связанных между собой событий. И начало этой цепочки вело именно в детство, в те самые безоблачные дни, когда Эрике внушалось чувство превосходства над другими, сознание того, что в этом мире все обязано совершаться только для нее и ради нее. Все остальное было следствием именно этого заложенного в нее ими же самолюбования и эгоизма. Это было болезненным открытием для Луизы Иннокентьевны, не так легко признавать свои ошибки, тем более в отношении воспитания собственных детей. Но в то же время это помогло ей увидеть поступки Эрики в другом свете. Она ясно увидела, как ее дочь стремится вырваться из порочного круга, как отчаянно пытается изменить то, чем жила почти три десятка лет, как перекраивает свою жизнь по кусочкам, сшивая их совсем в другом порядке. И хоть это нисколько не уменьшило ее материнские переживания за дочь, но во многом помогло ей взглянуть на ранее непонятные поступки Эрики глазами ее девочки.

Теперь, когда она увидела ее, сияющую от счастья и внутреннего умиротворения, она не могла удержать слез — так разительна была разница между Эрикой, убегающей от собственной жизни два года назад, и Эрикой, стоящей перед ними в красивом платье с благоухающим цветком в волосах и искрящимися глазами.

Глава 10

Лучи раннего солнца били прямо в глаза, пробиваясь даже сквозь плотные металлические жалюзи. За окном пели птицы, яркие и заливистые, населяющие лагерь круглый год. Их не касались войны и политические перемены. Все, что им было нужно — обилие еды и тепла, а этого в Бугенвиле было предостаточно. Как и яркого солнца. За два с половиной года работы в Араве Эрика так и не привыкла к столь раннему и яркому рассвету, сна ей постоянно не хватало, и, будучи по своим биоритмам «совой», утренний подъем она преодолевала с большим трудом. Ей требовалось как минимум полчаса, чтобы прийти в себя, выпить чашечку крепкого кофе, принять душ, и только после этого она была в состоянии разговаривать о чем-либо. Правда, это не касалось тех экстренных вызовов, когда ее вытаскивали среди ночи в госпиталь, сообщая, что прибыла новая партия раненых или у кого-то начались осложненные роды и нужна женщина-врач, потому что местные женщины не всегда соглашались рожать у врачей-мужчин. Тогда она вскакивала с кровати, просыпаясь мгновенно, забывая напрочь о своих биоритмах. Но таких случаев становилось все меньше и меньше в последнее время, так как столкновения сепаратистов с властями случались намного реже, уступая место переговорам, инициируемым международными наблюдателями.

Острову предложили дать автономию, хотя сами себя они давно уже провозгласили Республикой Мекамуи, вскоре даже планировалось провести выборы правительства. Рудники закрыли, восстанавливать разрушенные города никто не собирался, да и не на что было, все деньги давно разворовали, оставалось надеяться только на помощь международных организаций, как это обычно и бывает. Но люди все равно были рады тому, что война заканчивается и можно строить хоть какие-то планы на будущее. Мирное будущее.

Вследствие этого поговаривали, что в скором времени иностранный штат госпиталя значительно, если не совсем, сократят, передав управление в руки местных властей, когда они будут сформированы, а гуманитарные организации, подобные «Милосердию», свернут свою деятельность или же сократят ее до минимума, но оставляя медикаменты. Но пока это были лишь разговоры, никаких официальных извещений не поступало, и медики работали в обычном режиме, оказывая помощь местному населению, и работы, надо сказать, хватало с лихвой на всех. Правда, некоторые врачи уже уехали, отработав контракт, замену им не присылали, так как ожидали сокращений и средства на программу урезали значительно, и получалось, что нагрузка на оставшихся работников ощутимо увеличилась.

Эрика подумала, что сегодня, пожалуй, надо будет пойти в госпиталь пораньше, так как следовало еще проверить наличие инструментов и перевязочного материала, в последние дни его стало не хватать, а они до сих пор не оформили запрос на новые поставки. Она потянулась в кровати и улыбнулась, вспомнив, как вчера Данила пришел очень поздно и, прокравшись в кровать, все-таки растормошил ее, уже спящую, своими ласками.

Эрика почувствовала запах кофе, распространяющийся по всему дому. Запах этого напитка никогда не мог оставить ее равнодушной, а местный кофе был особенный по аромату и вкусу, пожалуй, лучший, который она пробовала за всю свою жизнь, и она никогда не могла отказать себе в удовольствии выпить лишнюю чашечку. Особенно по утрам. Она встала, подумав с улыбкой, что Данила, наверное, уже давно на ногах, раз успел заварить кофе, ожидая, когда она проснется. Она тихонько вышла на балкон и остановилась в дверном проеме, заглядевшись на его профиль. Когда он о чем-нибудь напряженно думал, на лбу его всегда собиралась глубокая вертикальная складка. В такие минуты он совершенно отвлекался от внешнего мира и ничего вокруг не замечал. Она завидовала этому качеству — даже при жутком шуме он мог сосредоточиться на своей работе, не отвлекаясь на окружающих.

Данила сидел, одной рукой поддерживая кружку с кофе на подлокотнике кресла, а другой сосредоточенно делая какие-то пометки в своем блокноте. Лицо его было озабоченным, погруженный в свои мысли, он и не заметил ее, притихшую в дверях. Еще утро не успело набрать свои обороты, а он уже продумывал свой рабочий день. В этом был весь Данила, не умевший отвлекаться от проблемы, пока она не была решена. И Эрика понимала, почему он был таким. Этому было простое объяснение — она была точно такая же!

— Доброе утро ранним пташкам! — весело воскликнула Эрика, отвлекая его от записей.

— Ты что-то рано. — Данила поднял голову и притянул ее к себе свободной рукой для поцелуя. При этом он придерживал блокнот открытым, не отрывая ручки от бумаги. — Я думал, ты еще поспишь, еще нет и половины седьмого. Отдохнула бы, понежилась в кроватке. Может, и я бы к тебе присоединился. Не соблазняет? — Но по смеющемуся лицу Эрики было понятно, что в его утреннее «присоединение» к ней в кровать она не поверила. Слишком уж озабоченный вид был у ее мужа, чтобы можно было поверить в то, что он способен вернуться мыслями к занятиям любовью. — Кофе?

Данила наконец отложил блокнот и привстал налить кофе из планшера.

— Конечно, и побольше! — Эрика опустилась в кресло напротив, с наслаждением делая обжигающий глоток своего любимого напитка. — Мне сегодня надо бы пораньше появиться на работе, до сих пор не оформлен запрос на поставки для госпиталя, а снабженцы без описи того, что в наличии, ничего не выдадут, ты же знаешь. А что ты строчишь с утра пораньше?

— Да так… Делаю пометки для одной сегодняшней встречи, приезжают потенциальные доноры, надо подготовить для них побольше информации, может, дадут денег еще на проект. Они думают, что если стрелять стали меньше, то люди здесь сразу стали жить лучше. Вот и покажу им, насколько хорошо они живут. А ты, значит, опять собралась работать допоздна? Не пора ли сбавить ритм, дорогая? Как врач ты-то уж должна лучше всех знать, что в твоем положении…

— В моем положении женщины занимаются и более тяжелым трудом до последнего, и ничего, — прервала его Эрика.

Они возвращались к этому разговору не первый раз, но она упрямо не хотела уменьшать объем своей работы. Она считала, что раз беременность переносится ею нормально, то и нет никаких поводов для беспокойства.

— Единственное, что меня беспокоит, так это то, что иногда приходится работать без перчаток. Мало ли какая зараза прицепится, никогда не знаешь, — задумчиво проговорила она, положив руку на свой округлившийся животик. — Не хотелось бы подцепить инфекцию в такое время. Именно поэтому мне надо бежать и оформлять запрос, иначе опять останемся без нужных материалов!

Эрика допила кофе и удалилась принимать душ. Через пятнадцать минут она уже садилась за руль своего старенького джипа, помахав на прощание Даниле и послав ему воздушный поцелуй. Ей не требовалось много времени для того, чтобы собраться. Одевалась она просто, свободные брючки и рубашка стали ее незаменимыми друзьями, о косметике она забыла уже давно. Было бы смешно и неуместно краситься в такой обстановке, где ни на одном лице не было и следов макияжа и где у людей были совсем другие проблемы в жизни. Порой она с насмешкой вспоминала времена, когда для выхода из дома ей требовалось не меньше часа, чтобы уложить волосы, подкраситься, выбрать наряд, подходящую сумочку, обувь. Боже, как давно и нелепо все это было. И как людям могут казаться важными такие незначительные вещи? Она не осуждала тех, кто жил такими ценностями, но сама бы она ни за что не хотела вернуться к тому образу жизни.

— До вечера, если не увидимся в обед! — крикнула она, заводя мотор джипа. В голове ее уже вертелись тысячи забот, связанных с работой. Еще не доехав до госпиталя, мысленно она уже была там.

— Не задерживайся, — послал ответный поцелуй Данила, обеспокоенно провожая ее взглядом. Она была уже на пятом месяце беременности, но это мало отражалось на ее энергии и подвижности. Наоборот, это, казалось, придает ей какой-то дополнительный стимул к жизни, и она бралась за все дела с еще большим энтузиазмом. Единственное, чего он смог добиться от нее на период беременности, так это отказа от сигарет и уменьшения количества потребляемого кофе. Все остальное в ее жизни оставалось по-прежнему, включая даже ночные дежурства в госпитале и перелеты на вертолете во время медицинской эвакуации. По негласному соглашению коллеги старались не беспокоить ее, когда это было возможно, и избавлять от слишком тяжелых случаев, но это плохо удавалось, так как она сама брала на себя максимум всего, что было возможно, не пропуская мимо себя ни легкую, ни тяжелую работу.

Он не мог не беспокоиться за нее из-за этого, но не мог и не гордиться тем, что его жена такая, какая есть. Вслух он постоянно журил ее за слишком большое усердие в работе и преданность своему делу, про себя же — отлично понимал ее и знал, что на ее месте он поступил бы так же. При этом он не мог не признать, что от Эрики он получал такое же встречное понимание. Работа требовала от него частых командировок, задержек до позднего вечера, часто возникали стрессовые ситуации, но она никогда не жаловалась, а лишь поддерживала его во всем и сопереживала ему.

— Трудоголики несчастные, — любил поговаривать Тони, верный друг семьи, который время от времени вытаскивал их на прогулки и на пикники на соседние, более спокойные острова, где можно было поплавать и даже полюбоваться на плескающихся дельфинов и касаток. — Ну как можно так работать! Вы же — молодая семья, я бы на вашем месте из постели не вылезал!

— Ну, Тони, ты преувеличиваешь. Ты за нас не волнуйся, мы все успеваем, — улыбались в ответ молодожены.

— А я вот волнуюсь, представьте себе! Я вообще не представляю, когда вы успели ребенка сотворить? А? Наверное, родится и тоже сразу на работу поползет. — Тони укоризненно покачал головой. Что-то у этих людей не в порядке с головой.

— Нет, Тони, мы его тебе на воспитание отдадим, — отозвалась Эрика, — раз ты у нас имеешь так много свободного времени!

— А я что, я не против! Уж я его научу, как правильно жить! Не сомневайтесь! — Тони, причмокивая от удовольствия, забулькал холодным пивом из банки.

— И попивание пивка на берегу океана будет одним и приоритетов в его программе воспитания, не так ли, Тони?

— А как же!

Эрика с Данилой только смеялись в ответ, они обожали Тони с его шутками и поддразниваниями, он разнообразил их порой слишком серьезную жизнь своим легким отношением ко всему вокруг. Правда, в последнее время он все чаще на полном серьезе укорял Данилу, что тот не отправляет Эрику на Большую землю, чтобы там спокойно доносить и родить ребенка.

— Ты что, мало насмотрелся жизни в этих краях? — ругал он Данилу. — Ведь если возникнут осложнения, вы можете даже не успеть доехать до нормального госпиталя?

Данила и сам это понимал. Он считал Эрику очень сильной и выносливой и не раз имел возможность в этом убедиться, но, когда она забеременела, он по-настоящему стал бояться за нее. Бояться, что с ней случится что-нибудь ужасное — выкидыш, кровотечение, что угодно — и он не успеет отвезти ее в Кернс. Кернс был ближайшим городом в Австралии, где находился достаточно крупный госпиталь. Они ездили туда несколько раз на регулярные осмотры, где и познакомились с доктором Керри, который обещал принять роды и наблюдать ее, когда она будет приезжать в Кернс. Ребенок развивался нормально, и Эрика уверяла, что нет никаких поводов для беспокойства и что она ни за что не бросит госпиталь до тех пор, пока это не станет действительно необходимо. После долгих споров договорились о том, что она поедет в Кернс на седьмом месяце беременности, а к предполагаемому сроку родов подъедет и Данила. Но, несмотря на это, страх Данилы за жену не проходил.

Эрика же, напротив, была энергична и весела. Когда она узнала, что беременна, то не могла поверить в это чудо. Повидав столько беременностей и родов, она впала в состояние радостного шока, когда сама ощутила, что носит в себе чью-то жизнь. Она не могла дождаться встречи, чтобы сообщить об этом Даниле, и прокричала новость прямо по рации, так что об этом в то же мгновение узнали все сотрудники проекта. Следующие полчаса эфирного времени были посвящены поздравлениям и бурным возгласам восторга и одобрения их друзей.

Но больше всех радовалась Рабдина. Вместо того чтобы, как опасались Данила с Эрикой, почувствовать ревность к будущему младенцу, она приняла эту новость как самое радостное событие в мире.

— Ура! У меня будет сестренка! Наконец-то! — кричала она на весь лагерь. — Как мне надоело сидеть дома с няней, теперь-то я буду не одна, у меня будет собственная сестренка, и я буду ее нянчить!

— Но это может оказаться братишка, ты не будешь возражать? — спрашивала Эрика, радуясь такой реакции.

— Нет, это будет сестренка, уж я-то знаю. И нянчить ее буду я, а ты можешь работать.

Они смеялись, представляя непоседу Рабдину за таким серьезным делом.

— Да тебе же надоест! Тебе придется бросить свои прогулки и игры и только и делать, что заботиться о малышке? Не сбежишь?

— А малышка будет со мной играть и гулять, для чего же еще сестренки рождаются?

— Ну, конечно, для чего еще, как не составить тебе компанию в твоих играх!

Беременность протекала удивительно легко и не доставляла Эрике никаких хлопот, кроме разве постоянного желания что-нибудь пожевать. Она все время носила с собой пакетики с едой, и даже в кармане ее белого халата всегда можно было найти какие-нибудь печенья или сухофрукты. Данила с улыбкой называл ее «маленькая обжора», за что в него не раз летели огрызки от яблок в знак протеста.

— Ты знаешь, Данила, — сказала она, когда в первый раз ощутила шевеление ребенка, — я просто не могу поверить в это чудо! Даже сейчас, когда его ножки стучат так, как будто бабочки порхают в моем животе, я все еще не могу поверить в реальность существования нашего малыша. После тридцати лет практически пустого существования моя жизнь наполняется смыслом. Я наконец знаю, ради чего я живу. Ради чего мне стараться в этой жизни. После всех моих грехов судьба, кажется, поворачивается ко мне своей благосклонной стороной, прощая меня, или, по крайней мере, дает мне шанс. Может, если я дам жизнь этому маленькому существу, я искуплю свое прошлое…

— Знаешь, любимая, — осторожно ответил Данила, тщательно подбирая слова, — я никогда не копался в том, что случилось в том страшном прошлом, о котором ты вспоминаешь с такой болью, но, что бы там ни было, ты уже помогла стольким людям, спасла столько жизней здесь, на этом острове, практически бескорыстно, что, на мой взгляд, тебе пора давно уже перестать корить себя за прошлые ошибки. Оставь прошлое прошлому. — Он гладил ее волосы, стараясь не взволновать ее слишком сильно, зная, что эта тема до сих пор очень болезненна для нее. Он знал частично, что произошло, в основном даже не от самой Эрики, а от ее мамы. Он знал, как это выглядело со стороны, но не знал, что же на самом деле перенесла Эрика. Если бы он заставил ее рассказать о своих тогдашних ощущениях, то этим он заставил бы ее пережить все это заново, а этого он хотел меньше всего на свете.

— Да, наверное, ты прав, — вздохнула она, — пора мне посвятить все свои мысли ему. — Она с нежностью тронула свой живот.

— Или ей. Учти — Рабдина уверяет, что это девочка! — весело добавил Данила, прикладываясь щекой к животику в надежде почувствовать хоть какое-то шевеление.

— Еще рано, милый, вот подожди еще с месяцок, и будет тебе такой футбол, мало не покажется! А потом так вообще — праздник, который всегда с тобой!

— У меня уже есть праздник, который всегда со мной. — Данила с нежностью посмотрел Эрике в глаза. — Я серьезно, Эрика, ты и есть мой праздник, мое счастье, моя душа, мое сердце. Я так счастлив, что ты у меня есть. Но иметь два, а вернее, три, вместе с Рабдиной, праздника — это будет просто невероятно! И если это будет действительно девочка, то я вообще потеряюсь в вашем девчачьем цветнике!

Эрика, улыбаясь, смотрела на него, с любовью разглядывая мелкие морщинки, казавшиеся лучиками вокруг его карих глаз.

— Я тоже счастлива, Данила, счастлива от всего, что меня сейчас окружает, я просто схожу с ума по моему мужу, я довольна тем, что я делаю, я без ума от мысли, что у нас будет ребенок, я самая безумная и счастливая женщина на свете!

Эрика не лукавила. Она именно так и ощущала себя — как самую счастливую женщину на свете.

Глава 11

— У тебя все просто отлично, Эрика, малыш в полном порядке, твои показатели тоже, так что, я думаю, больших сложностей нам ожидать не стоит. — Доктор Керри водил ультразвуковым датчиком по ее животу, внимательно разглядывая на мониторе изображение плода.

Эрика улыбалась, глядя, как ребенок сосет кулачок, болтая ножками. Сколько раз она видела подобную картину, когда работала на ультразвуковой диагностике дома, но никогда это не вызывало у нее такого восторга и умиления. Ведь на этот раз это был ее собственный ребенок! И еще не родившись, он уже мог общаться с мамой через монитор. «Жалко, что Данила не мог увидеть сейчас эту картину, он был бы в восторге», — думала Эрика.

— Хочешь знать пол ребенка или оставим это сюрпризом?

— Доктор Керри, — рассмеялась Эрика, — вы забываете, что я сама работала на ультразвуковой диагностике! Я уже и так увидела, что девчушка очень спокойная и любит сосать свои кулачки!

— Ах ну да, — улыбнулся в ответ доктор Керри. Ему часто приходилось видеть эти счастливые лица будущих матерей, когда они получали возможность лицезреть своих малышей еще в утробе. И ему всегда становилось светло на сердце от счастья, излучаемого материнскими улыбками. — Тогда мне добавить больше нечего, Эрика, кроме того, что следовало бы тебя отругать за то, что тянула до последнего и прилетела не на семи месяцах, как обещала, а за три недели до родов! А если бы начала рожать в самолете?

— Не начала бы. И даже если бы начала, с моими первыми родами я бы успела дважды приземлиться и доехать до вашего госпиталя.

На самом деле доктор Керри был прав. Она достаточно самонадеянно дотянула практически до последнего, несмотря на бесчисленные уговоры Данилы, Фила и всех остальных окружающих ее в Бугенвиле друзей и коллег. Она уверяла их, что сможет распознать, когда срок родов приблизится, и пока она не видит никаких признаков и не хочет бросать госпиталь и пациентов. Работы было по горло, а врачей оставалось все меньше и меньше — только Эрика, Фил и Джонатан, врач, приехавший последним из волонтеров. А средний медицинский персонал состоял из местных или миссионеров. И хотя Эрика уже не дежурила по ночам, днем она проводила в госпитале долгие часы, и никогда ей не приходилось сидеть без дела.

Программа уже сворачивалась, и представительство «Милосердия» должны быть закрыть в течение ближайших месяцев. Ситуация в Бугенвиле более или менее успокоилась, хотя по-прежнему остались нерешенными многие вопросы, послужившие началу конфликта, но туда прислали наблюдателей и миротворцев ООН, и правительство пошло на некоторые уступки. Время от времени то там, то тут все еще звучали короткие перестрелки, и некоторые из сепаратистов до сих пор скрывались в горах, не желая идти на мирные переговоры.

Пациентов в госпитале меньше не становилось, так как за отсутствием других госпиталей в округе люди из близлежащих деревень шли к ним за помощью, и они не отказывали им, пока была возможность хоть как-то облегчить их жизнь.

— Вот уедем мы, и что с ними станет? — Данила не представлял себе, как они закроют госпиталь и оставят людей без медицинской помощи. — Они ужинали в один из вечеров, собравшись вместе уже совсем небольшой командой. — Ведь никто не отстроит им заново все разрушенное на этом острове, никто не возобновит завтра же поставки всего необходимого… Эти люди будут выживать своими силами, другого выхода у них просто нет.

— Но ведь они сами разрушили то, что у них было, — возразил Фил, — я никого не осуждаю и не оправдываю, но я не понимаю, зачем было все сжигать, ведь могли завоевать свою независимость и пользоваться потом всеми оставшимися благами. Столько оборудования, стоящего миллионы, столько хороших зданий, все пропало, все сожжено и разрушено. Ведь столько денег улетело на ветер вместе с пеплом! — У Фила были личные причины для подобной горечи. Его отношениям с Мирьям грозила настоящая опасность из-за местных традиций и отношения к ним ее семьи. И так как они до сих пор не были в состоянии разрешить эти проблемы, Мирьям все чаще с грустью говорила ему, что им придется расстаться, как только проект закроют.

— Трудно сказать. Может быть, для них это было олицетворением колонизации, не знаю. Факт тот, что теперь им придется совсем тяжко. — Данилу это заботило тем больше, чем ближе приближался день отъезда из Бугенвиля.

— С другой стороны, невозможно постоянно жить и надеяться на чью-то помощь извне, — вставила Эрика, — пока они сами не научаться быть ответственными за свою жизнь, никто не сможет им помочь.

Такие разговоры они вели очень часто, приближаясь к моменту расставания. Хотя была и надежда встретиться где-нибудь в другом месте, если все решат продолжить свою деятельность в «Милосердии».

— Но вы то, ребята, наверное, решите уже осесть где-нибудь? — спросил Фил, — С ребятенком-то не очень поездишь по горячим точкам.

— Посмотрим, — уклончиво ответила Эрика, глядя на мужа.

— На первое время, конечно, придется пожить в более спокойном месте, даже если все пройдет нормально, новорожденному здесь не место, — выразительно посмотрел он на Эрику, которая уже заявляла ему, что сразу после родов собирается вернуться сюда, в Бугенвиль, чтобы побыть с Данилой, пока он закроет программу. — Но через несколько месяцев можно попробовать поработать в других местах, менее тревожных, в странах третьего мира. Помощь нужна не только на войне, сам знаешь. — Данила решил так после долгих раздумий и обсуждений с Эрикой их будущих планов. Он был бы не против, если бы Эрика сказала, что хочет вернуться домой после проекта в Бугенвиле и начать оседлую жизнь «как у людей», он бы отлично понял ее в этом случае и даже продумал варианты, где он сможет работать, если они поедут жить в Росиию, но в то же время он очень обрадовался, когда Эрика сказала ему, что вовсе не мечтает пока об уютном оседлом быте и еще достаточно молода, чтобы посмотреть мир и помочь Даниле продолжать работать в том же направлении. Он лишний раз убедился, насколько совпадают их взгляды, и это не могло не радовать.

Единственное, что огорчало его в последние дни, так это необъяснимое упрямство Эрики в отношении отъезда в Австралию на роды. Она никак не хотела слушать ни его, ни Фила, ни других, кто твердил ей, что не стоит так рисковать своим здоровьем и здоровьем малыша, откладывая поездку до последнего. Ей было уже тяжело ходить, живот стал огромным, особенно для ее не очень высокого роста, она часто задыхалась, болела спина, но она все так же упорно продолжала работать. Правда, теперь все чаще приходилось делать перерывы, чтобы посидеть и отдохнуть, выпить воды, перебороть слабость и переждать сильную жару. Медсестры перешептывались между собой, что доктор Эрика очень неосмотрительна, раз ходит в таком положении на работу, у их народа было не принято, чтобы женщина на сносях работала в общественных местах. Фил уже не находил слов, чтобы убедить Эрику оставить все и ехать в Австралию. Хотя он видел, что беременность протекает нормально, все же тянуть дальше становилось все опаснее и опаснее.

— Ты хочешь бугенвильца родить, я смотрю? Еще немного, и роды будем принимать здесь! — В душе Фил и в самом деле был готов сам принять роды у Эрики, так как они могли случиться уже в любой момент. — Если не будет осложнений, то это не составит большого труда, но ведь никогда не знаешь!

Эрика же каждый раз придумывала миллион дел и причин, чтобы не ехать, до тех пор, пока уже не перешагнула восьмимесячный рубеж. Только тогда она стала собираться и продумывать их дальнейшие планы.

— Эрика, тебя не пустят на борт самолета! — предупреждал ее Фил. — Кто захочет перевозить женщину, которая вот-вот родит, кому нужен такой риск!

— А мы сделаем справочку, что у меня всего лишь семь месяцев, и, глядя на мой аккуратненький животик, никто не засомневается. Тем более ты знаешь аэропорт в Порту-Морсби, там же всем все равно, хоть уже со схватками езжай.

— Животик у тебя как раз не очень-то аккуратненький! Так что не надейся, что никто не распознает подлог.

— Ну и что они сделают? Замерят объем живота и ультразвук? Да у них даже аппарата сканирования багажа нет, а ты говоришь, меня заподозрят. Если я покажу удостоверение, что я врач, никто и слова не скажет. А в Австралии уже будет поздно. Скажу, местные врачи ошиблись, если что! На тебя все свалю!

— Ну спасибо. Да я буду первым, кто тебя заложит за твое глупое упрямство. Вот уж не ожидал от тебя такой безответственности, доктор Эрика.

Но слова Фила не достигали своей цели, как и слова всех остальных, пытавшихся вразумить ее. К тому же Фил тоже отчасти являлся виновником ее задержки. Дело было даже не в Филе, а в его невесте Мирьям. Девушка давно уже неофициально жила с Филом, и это как ни странно, считалось нормальным в здешних краях. Но когда они решили зарегистрироваться, начались проблемы, которых все так боялись. Родственники Мирьям поставили условием, что Фил может жениться на Мирьям, только если не будет вывозить ее из страны. Мирьям была наследницей влиятельного и богатого клана, и в условиях матриархата ее потеря для семьи могла означать полный передел земельного управления. Несмотря на обещания, что Фил обеспечит ей более безопасную и лучшую жизнь, если вывезет ее из неспокойного Бугенвиля, и что детям ее уготовано лучшее будущее, семья Мирьям стояла на своем и даже запретила ей ходить на работу и видеться с Филом.

Для Фила это явилось настоящей катастрофой. Он так переживал, что вместе с ним переживал весь персонал проекта и госпиталя. Некоторые местные коллеги даже пытались помочь, используя свои связи, но перешагнуть через местные традиции было просто невозможно. Эрика тоже участвовала в переговорах и была вроде посредника между Филом и родней Мирьям. Со своим большим животом она, словно колобок, появлялась то в деревне Мирьям, то у Фила, передавая в обе стороны послания. Она все еще наделась на удачный исход, потому и задерживалась, однако вскоре стало ясно, что дело это позитивно не решится. Мирьям выпускать из семьи отказались, оставив Фила с разбитым сердцем и потерянной верой в силу любви.

Эрике пришлось оставить свою миссию посредника и собираться в дорогу. Откладывать больше было некуда. Шестое чувство подсказывало Эрике, что роды пройдут гладко. И поэтому она считала, что у нее в запасе еще достаточно времени. Данила очень хотел поехать с ней, чтобы наверняка не пропустить момент родов, но к тому времени, когда Эрика должна была ехать, оказалось столько неотложных дел, что он никак не мог разорваться между поездкой с женой и ответственностью за программу. В конце концов Эрика успокоила его, сказав, что у них в запасе еще две-три недели, и он наверняка успеет к тому времени.

— Первый ребенок обычно не торопится, дорогой, — утешала она его, — так что ты успеешь все закончить и приехать ко мне как раз в нужный момент. Не волнуйся, я договорюсь с малышкой, чтобы она дождалась папочку!

— Но как ты поедешь одна, я же голову потеряю от беспокойства. — Данила действительно не знал, как отпустить ее без сопровождения, и сердился, что она не поехала тогда, когда это было проще для всех. Но возмущаться было уже поздно, и они решили в итоге, что с Эрикой поедет одна из сестер госпиталя, сестра Стефани, которая и так собиралась лететь через Кернс в отпуск домой, в Канаду. К тому же Эрика настояла, что Рабдина тоже полетит с ней.

— Зачем ей здесь оставаться? Ты будешь занят, а там она будет со мной вплоть до родов, а потом уже и ты приедешь.

— А если я не успею приехать, куда ты ее денешь?

— Неужели в Кернсе я не найду сиделку на один день, пока буду рожать, Данила? Не беспокойся, пусть лучше побудет со мной, чем здесь, а потом и ты приедешь и привезешь все наши оставшиеся вещи. Все равно я там буду снимать квартиру, так что места будет достаточно, да и нам с ней вдвоем веселее.

Рабдина, когда услышала их споры на эту тему, не замедлила внести свою лепту:

— Кто-то же должен помогать Эрике, Данила, как ты не понимаешь! Я помогу ей все приготовить и потом буду ей помогать с лялькой, — говорила она с самым серьезным видом. — Тебе я тут не нужна, с тобой Бунги останется, а Эрике я нужна, и ляльке тоже.

— Подсовываешь вместо себя Бунги, значит? — подзуживал ее Данила. — Оставляешь меня одного!

— Ну, Данила, — умоляющим тоном протянула Рабди, — ну я же просто хочу Эрике помочь! Ты же потом скоро приедешь, правда ведь?

Даниле пришлось согласиться, учитывая, что в последующие дни он действительно будет очень занят и Рабдина практически не будет его видеть. Они собрали как можно меньше вещей, чтобы не утяжелять дорожную сумку, приготовили все документы и отправили их, провожая всей командой и желая удачных родов.

— Смотри, чтобы была похожа на тебя! — говорил при прощании Тони. — Нам нужны красавицы в наших рядах.

— На что ты намекаешь? — шутливо рассердился Данила. — Моя внешность тебя уже не устраивает, дружище?

— Да ладно, не переживай, зачем мужчине красота, не волнуйся, это не главное, всем известно, что мужчине полагается быть немного симпатичнее обезьяны! — «успокоил» его Тони, похлопывая по плечу. — Мы тебя ценим за другое!

Все засмеялись, однако даже их шутки не могли скрыть всеобщего волнения на лицах. За годы, проведенные Эрикой в лагере, все успели так полюбить ее, что казалось, она является близким другом, сестрой для любого из членов команды, всегда готовая выслушать, понять, поддержать и разрешить любые конфликты. Когда они поженились с Данилой, все от души были рады, считая, что их брак просто обречен на успех. И сейчас все переживали за Эрику, искренне желая ей благополучного исхода. У самой же Эрики на душе было удивительно спокойно. Даже обычные для готовящейся к первым родам женщины страхи не тревожили ее, ей казалось, что она знает , что все будет хорошо.

— Мне бы твое спокойствие, — говорил на это Данила. Но вообще-то он уже научился доверять ее интуиции.

Долетели они нормально, в аэропорту Порта-Морсби, как и предполагала Эрика, никто ее особо не допрашивал по поводу срока беременности, сестра Стефани помогала ей нести сумку, Рабдина непрерывно щебетала, не давая соскучиться, долетели они быстро, и уже через час после посадки она лежала в душистой ванной небольшой квартирки в Кернсе, которую они сняли специально недалеко от госпиталя, на случай, если понадобится срочно ехать в больницу.

Эрика отправила сообщение Даниле, что она долетела благополучно. Налаженной связи, к сожалению, у них друг с другом не было, Интернет в Бугенвиле работал очень плохо и ненадежно, а о том, чтобы дозвониться до Аравы, нечего было и мечтать. Но они все равно договорились отправлять друг другу электронные сообщения в надежде, что хоть с опозданием, но все же они будут достигать адресата.

После долгих месяцев тяжелой работы Эрика наконец решила дать себе расслабиться, отдохнуть и набраться сил перед важным событием. Они с Рабдиной гуляли по набережной Кернса, наслаждаясь спокойствием моря и криком чаек, делали покупки для себя и ребенка, чтобы все было готово к его, а вернее, ее появлению на свет. Родителям Эрика тоже позвонила, сообщив, что они теперь в Кернсе и что ждать осталось совсем недолго, но не стала говорить точных дат, чтобы они заранее не волновались. Мама вызвалась приехать помочь ей, но Эрика отказалась, так как ожидала со дня на день Данилу, а его помощи было бы ей вполне достаточно. Она обещала привезти к родителям малышку как можно скорее, как только она окрепнет достаточно для того, чтобы совершать долгие перелеты.

Хозяйка квартиры, которую они снимала, жила рядом с ней, по соседству. Это была пожилая женщина, Анна Родтчел, которая, как выяснилось, имела украинские корни, правда, эмигрировала в Австралию совсем еще ребенком. Но это не помешало ей не забыть украинскую кухню, которой угощала ее бабушка, и она даже знала несколько русских слов типа «картошка» и «собака», правда, выговаривала она их с очень смешным акцентом. Анна была очень милой и приветливой женщиной, из тех энергичных старушек, которые и в пожилом возрасте умеют наслаждаться жизнью и общением с людьми. Дети ее жили в Сиднее, она обитала в своей квартирке совсем одна и была рада поговорить с Эрикой на любые темы, скрашивая вечера. Она категорически отказалась от того, чтобы Эрика называла ее миссис Родчел, настояв на Анне, ей было приятно заиметь такую очаровательную молодую приятельницу, которую к тому же можно было опекать. Пожилые люди часто имеют такую потребность — опекать кого-нибудь, а в Австралии, где все становились независимыми еще с подросткового возраста, эта потребность часто оставалась невостребованной. С Рабдиной у них тоже сложились милые отношения, особенно после совместного поедания пирогов с фруктами, которые Анна с удовольствием пекла. Анна показала им все улочки Кернса, маленькие магазинчики и кафе, выставочные залы и сувенирные уголки, а по вечерам они выходили на набережную и любовались закатом.

Эрика чувствовала, что ей стало заметно легче дышать, это означало, что роды должны начаться очень скоро. Она все еще надеялась, что Данила успеет приехать. В последнем сообщении он написал ей, что, скорее всего, он будет в Кернсе через три-четыре дня, как только завершит очень важное дело, а потом ему разрешили взять месяц отпуска, который они проведут все вместе.

Оставалась еще пару дней до его приезда, когда Эрика вдруг проснулась среди ночи от того, что вся ее постель была совершенно мокрой. Она сначала испугалась, что это могла быть кровь, но, включив свет, увидела, что всего лишь отошли воды. В любом случае надо было скорее ехать в госпиталь. Она позвонила сначала доктору Керри, чтобы он ждал ее там, потом Анне, предупредив, где ее искать на случай, если вдруг позвонит или приедет Данила, и попросив присмотреть за Рабдиной.

— Я уже не успею найти сиделку сейчас среди ночи. Не могла бы ты присмотреть за ней до утра, а потом позвонить в агентство, чтобы прислали кого-нибудь. Я в принципе заранее договаривалась с ними о такой возможности.

— Эрика, ты меня обижаешь! — укоризненно промолвила Анна. — Я и сама прекрасно справлюсь с Рабдиной, пока ты будешь в больнице. Она большая самостоятельная девочка, мы отлично поладим. Я сейчас приду к тебе, чтобы не будить ее, посплю там до утра, а потом заберу ее к себе. Не беспокойся об этом.

— Спасибо тебе огромное за заботу, Анна. Может, лучше будет, если ты поживешь у нас здесь, а то вдруг Данила позвонит, кто-то же должен осчастливить его новостями.

— Хорошо, мне это не составит труда, дорогая. Надеюсь, все будет хорошо и ты скоро вернешься.

Пока они разговаривали по телефону, у нее начались схватки. Поэтому спорить она не стала, обрадовавшись такому легкому выходу из положения. Тем более Анне доверить Рабдину было куда надежнее, чем незнакомой сиделке. Пока схватки были довольно слабые, так что Эрика была в состоянии одеться и собрать необходимые вещи, чтобы взять их с собой в больницу. Анна вызвала для нее такси, заботливо усадив в машину. Дорога не заняла много времени, и буквально через десять минут Эрику уже сажали в кресло-каталку, чтобы увезти в родовую палату.

Эрика не ощущала никакой тревоги, наоборот, она была преисполнена трепетного волнения перед появлением на свет их с Данилой крохи. «Даст Бог, скоро мы увидим друг друга», — шептала она, гладя свой живот и ощущая под руками, как он напрягается, готовясь к очередной схватке. Вскоре они стали настолько интенсивными, что переносить боль стало трудно. Доктор Керри предложил ее обезболивание.

— Тебе решать, Эрика, насколько ты готова это все вынести, если боль на самом деле нестерпимая, то мы можем обезболить тебя в любой момент, ты же знаешь.

— Пока терплю, доктор Керри, если станет невмоготу, я вам скажу. — Лоб у Эрики был покрыт бисеринками пота, она ходила по палате, время от времени останавливаясь, чтобы переждать очередную схватку. Акушерка посоветовала ей пружинить на огромном резиновом мяче, чтобы облегчить боль схваток, это помогало какое-то время, а потом стало бесполезным занятием. Прошел еще час, и Эрика уже еле сдерживала слезы и крик, а на лице ее было написано, что терпеть уже очень тяжело.

— Эрика, я все-таки попробовал бы обезболивание, зачем тебе так мучиться? — настаивал доктор Керри. — Тебе ждать еще не меньше трех-четырех часов, давай введем спинномозговую анестезию, и ты спокойно дождешься момента родов и сбережешь силы для решающего момента.

Эрика согласилась, понимая, что без этого ей будет слишком тяжело справиться со всем этим. В этот момент она ужасно пожалела, что Данилы нет рядом с ней. Вся ее бравада куда-то улетучилась, и теперь она чувствовала острую необходимость в его присутствии, чтобы он держал ее за руку, говорил нежные ободряющие слова, чтобы просто был рядом с ней. «Интересно, что он сейчас делает? — думала она, — почувствовал ли он, что происходит со мной, или нет?»

После того как ей сделали обезболивание, она почувствовала невероятное облегчение. Осталось лишь ощущение легких спазмов, можно было поспать и расслабиться.

— И почему я отказывалась от этого чуда? — спросила она доктора Керри с улыбкой. — Женщины слишком самонадеянны, когда отказываются от достижений цивилизации в этом случае.

— А теперь поспи, Эрика, ты нужна нам бодрая и полная сил часика так через три. В последний момент мы не будем тебя обезболивать, чтобы не осложнить роды, так что тебе надо морально и физически подготовиться.

Эрика послушно уснула и проспала до тех пор, пока вновь не ощутила боль.

— Пора, — сказал доктор Керри после того, как осмотрел ее. — Теперь собери все свои силы, да ты и сама знаешь, как это происходит, давай, не подведи нас, твоя малышка уже готова встретиться со всеми нами!

Эрика с готовностью кивнула. Ей и самой не терпелось поскорее взглянуть в глаза своей крохе. Почему-то она была абсолютно уверена, что они будут зелеными, точь-в-точь как у нее самой.

Глава 12

Отправив Эрику и Рабдину в Австралию и убедившись, что они доехали нормально, Данила переключился на рабочие проблемы, надеясь, что сможет решить их как можно скорее и успеет присоединиться к своей семье. Его главной головной болью было то, что они не успевали закончить оснащение малюсенькой больницы в одной из отдаленных деревенек, которую они должны были уже давно открыть и сдать местному персоналу. Там было-то всего три-четыре палаты и одна операционная для несложных процедур, оснащения требовалось совсем немного, только для элементарных операций, но из-за дальности расстояний и труднодоступной местности все это занимало намного больше времени, чем они рассчитывали изначально. Кроме того, погода тоже была не на их стороне. Начался сезон дождей с сильными ветрами, и это часто служило причиной отмены полетов, так что дни шли быстро, полеты отставали от графика, и Данила нервничал, что задерживается все больше и больше. Завершение этой больницы было последним значительным пунктом в их программе, и, покончив с этим, он мог бы расслабиться, так как потом, после возвращения из Австралии, ему бы осталось лишь разобраться с некоторыми административными аспектами и закрыть программу «Милосердия». Они планировали оставить все как есть: лагерь, госпиталь, все, что они туда привезли, — но передать все это в руки самих бугенвильцев. Он ощущал удовлетворение от того, что\ они сделали за все это время, сколько пользы принесла их программа и сколько еще принесет то, что останется после них.

И вот эта деревенская больница застряла неразрешимой проблемой в планах Данилы. Он никак не мог оставить все неоконченным, так как не был уверен, что после его отъезда кто-нибудь доведет это дело до конца, и не хотелось, чтобы все их усилия пропали даром, слишком уж много сил было вложено в нее и слишком много обещаний сделано. Но, как это всегда бывает по закону пакости, чем больше он нервничал, тем больше возникало различных препятствий.

— Дэн, может, оставишь это все так, как есть, ну нет сейчас смысла пороть горячку, видишь же — ты не успеваешь, — говорил Фил, — ты сейчас намного нужнее Эрике там, в Кернсе, а это может и подождать, вернешься — завершишь. Дожди могут затянуться надолго, сколько же ты будешь здесь сидеть и ждать у моря погоды?

— Но я не могу все бросить. Люди там ждут, да и потом, если я сейчас уеду, то вернусь не раньше, чем через две-три недели. Бог знает что может случиться за это время. Я хочу снять этот груз с моих плеч и забыть о нем.

— Но, может, я смогу переправить то, что надо, без тебя?

— Все равно я как координатор должен сдать больницу им в руки и подписать все документы, так что мне придется ехать по-любому. — Данила переживал, что может не успеть к родам, но чувство ответственности в данной ситуации пересиливало. — Надо же, как не везет с погодой, прямо все один к одному!

— Знаешь, я еще хотел сказать тебе об одной важной вещи, вернее, решении. Ты можешь не волноваться за госпиталь после закрытия проекта.

— Что ты имеешь в виду?

— Я решил остаться. Я останусь здесь и буду работать в нашем госпитале. Буду работать в Бугенвиле и после вашего отъезда продолжу наше дело. — Фил выглядел смущенным и счастливым одновременно.

— Это из-за Мирьям, да? — тихо спросил Данила.

— Да. Может, со временем я смогу ее отсюда вывезти. По крайней мере, так я смогу ее видеть каждый день и жениться на ней. А там посмотрим. Не могу я ее здесь оставить так просто, буду пробовать все варианты. Но если я уеду, то больше ее точно не увижу. А я не смогу без нее жить.

— Ты молодец. Снимаю шляпу, дружище. — Данила похлопал его по плечу. «Любовь, — подумал он, — ты делаешь такие чудеса, что и поверить трудно». — Я очень рад, что госпиталь останется в таких руках. От души рад и поздравляю тебя с таким мужественным решением. Это лучшее, что мы могли ожидать. Но свою работу я все равно должен закончить. Думаю, ты меня тоже понимаешь.

Несмотря на погодные препятствия, они все же умудрились переправить туда большую часть медикаментов, перевязочного материала и инструментов, выкрадывая у погоды редкие ясные деньки. Кроме того, они организовали обучение местного персонала, чтобы они могли проводить элементарные процедуры и оказывать хотя бы первую медицинскую помощь. Дальнейшее обучение они планировали проводить уже позже, в госпитале Порта-Морсби, такой договоренности удалось достигнуть с властями.

Оставался последний этап, когда после завоза последней партии оборудования они должны были подключить его, проверить, как оно работает (если будет электричество!), подписать все бумаги. На этом можно было бы считать данную часть проекта закрытой. Однако именно этот последний этап, как назло, никак не удавалось осуществить. Должны были поехать Данила, Джонатан и кто-нибудь из местных, скорее всего их водитель Амоа, чтобы помочь им с переводом, если понадобится. Все было готово, и члены группы ожидали лишь команды ехать. Все зависело от решения Тони, так как он как пилот отказывался лететь, ссылаясь на погодные условия.

— Я понимаю, Дэн, что ты торопишься, но я думаю, твоей семье ты нужен целым и невредимым, и именно поэтому я не повезу вас, пока этот чертов дождь не прекратится. — Тони был неумолим, да Данила и сам понимал, что он прав, и поэтому не упирался и ждал, когда же небо прояснится. Он уже сообщил Эрике, что будет у них через несколько дней, и она ответила ему, что время терпит. Когда очередной день наконец начался с ясного неба, он нетерпеливо вызвал Тони по рации.

— Как тебе небо сегодня, капитан?

— Сойдет, — отозвался Тони, — собирай своих людей и все, что нужно для перевозки, надеюсь, погода не будет играть с нами злых шуток, нам это совершенно ни к чему.

— Да все уже собрано давно, сейчас только свою команду вызову, и мы готовы! — У Данилы аж заблестели глаза от мысли, что сегодня они наконец-то расправятся с этим и он займется своими личными делами! Он отправится к Эрике и будет на родах, как и обещал! Его сердце застучало сильнее, как только он представил себе этот момент. Он знал, что Эрика будет держаться молодцом и все должно быть в порядке. Он был уверен в этом. Единственное, чего он не знал, так это того, что в то утро, когда они взлетели с Тони в направлении к скрытой в горах деревеньке, его жена Эрика уже находилась в госпитале со схватками в самом разгаре и невероятно нуждалась в нем.

Они долетели до места довольно быстро, разгрузились, подсоединили все, что нужно, поговорили с теми, кто там собирался работать, приехала даже глава местного племени, дородная пожилая женщина, полная достоинства и уверенности в себе, с подарками для них и полными корзинами еды. Они собирались отпраздновать открытие этой маленькой клиники, которая для них казалась спасительным островком.

— Амоа, скажи им, что мы не можем остаться на обед, и так уже времени мало, — шепнул Данила, поглядывая на часы и на то, как женщины шустро раскладывали провизию на банановых листьях. Обед никак не входил в их планы, да и задерживаться не стоило, даже при таком ясном небе. Эти народные традиции гостеприимства, которые всегда так восхищали Данилу, в данный момент показались ему совершенно неуместными.

— Нельзя так, вы их сильно обидите этим, — укоризненно шепнул в ответ Амоа, качая головой в знак крайнего неодобрения. — Они принесли столько еды и подарков, как самым дорогим гостям, вы не можете так сильно оскорбить их, отказавшись от даров.

— Да, но мы не можем рисковать, задерживаясь здесь дальше, кто знает, что случится с погодой, она же переменчива, как женщина. — Тони придирчиво разглядывал небо, однако оно невинно сияло чистейшей голубизной. — Я не дам и цента за то, что такая погода продержится достаточно долго.

— Но повернуться сейчас к ним спиной будет прямым оскорблением с вашей стороны! — У Амоа даже глаза расширились от ужаса, когда он представил себе эту картину. В их стране так не поступали. Это было просто невозможно! Именно так и начинались многие межплеменные войны — с нанесения оскорбления.

Пока они обсуждали это, их стали приглашать отведать угощение, да еще с такой помпезностью и напыщенностью, как будто они и впрямь придавали этому огромное значение. Забили в деревянные удлиненные барабаны, женщины стали напевать приветствие и пританцовывать вокруг них и вождя племени, разбрасывая вокруг лепестки и надевая венки из ярких цветов им на шеи.

— Ну, может, мы посидим тут минут двадцать, чтобы никого не обидеть, и отправимся обратно, а то, если они решат, что вы намеренно их оскорбили, они могут преспокойно сжечь вашу клинику, они всегда так мстят за оскорбление — разрушением. — Амоа не сгущал краски, он знал местные обычаи и не считал нужным скрывать от этих белых людей, ничего не смыслящих в их традициях, что может повлечь за собой их неосмотрительный шаг. Потом еще его самого припишут к этой заварушке, и не отмоешься.

Данила вздохнул, не зная, что делать. Подвергать риску весь их труд, лишать местное население одной, пусть самой простой, клиники было бы ужасно. Он тоже, как Тони, посмотрел на небо и не увидел ничего, что бы его встревожило.

— Ну что, я смотрю, у нас нет выхода? — Он вопросительно посмотрел на Тони.

— Я не одобряю, это чистое небо абсолютно ничего не гарантирует, если хочешь знать. Но если ты считаешь, что этот обед на самом деле так уж важен, то делать нечего, — хмуро ответил Тони. Ему совершенно не нравилась эта идея.

Перед ними разложили корзины с фруктами, запеченные овощи разных видов, кокосовый сок и главный деликатес в этих краях — запеченную свинью. Это было знаком высшего уважения. Амоа уплетал за обе щеки, не так уж часто ему приходилось кушать мясо в последнее время, Данила, Джонатан и Тони едва прикоснулись к еде, все время поглядывая на часы. Они терпеливо дослушивали торжественную речь главенствующей женщины, совершенно не вникая в перевод, который делал Амоа с набитым ртом, когда Тони обратил внимание на то, что на горизонте небо уже не такое лазурное, как было десять минут назад. Он толкнул Данилу в бок.

— Посмотри на небо вон там, на горизонте, если мы не уберемся отсюда в ближайшее время, нам придется здесь ночевать, так и знай, и неизвестно еще, сколько ночей!

— Ну уж нет, эта перспектива меня совершенно не устраивает. — Данила вытащил свою рацию, где шли обычные переговоры между персоналом лагеря, уменьшил звук и приложил к уху, делая при этом встревоженное лицо.

— Амоа, переведи им, что мне поступило экстренное сообщение — нам надо срочно возвращаться в лагерь. Там чрезвычайное прошествие, мы никак не можем задерживаться. Скажи, что мы очень-очень благодарны, но не можем более наслаждаться их обществом. Понял?

Амоа понимающе кивнул и перевел его слова вождю, указывая на рацию как на доказательство того, что сообщение действительно поступило. Вождь недоверчиво посмотрела на рацию, потом на озабоченные лица своих белых гостей и расплылась в улыбке, что-то сказав на своем наречии.

— Она говорит, что в следующий раз вы должны будет приехать на несколько дней, чтобы они могли устроить настоящий праздник.

— Короче говоря, они не обидятся, если мы уберемся отсюда немедленно? — переспросил Тони. — Ну слава богу!

Убедившись, что Амоа подтвердил его слова, он вскочил на ноги и начал сердечно прощаться со всеми. Его примеру последовали Данила и Джонатан. Закончив объятия и рукопожатия и погрузив подарки из ракушек, кабаньих клыков и свиных хвостов, они взлетели, вздохнув с облегчением.

Данила сидел впереди, рядом с Тони, и видел, как лицо Тони становится все более и более хмурым по мере того, как небо стремительно превращалось из лазурного в серо-черное, затягиваясь на их глазах тяжелыми тучами, которые шли прямо на них, вернее, это они летели в направлении шторма.

— Надеюсь, все хорошо пристегнуты? — тревожно бросил Тони сидящим на задних сиденьях.

Все были пристегнуты, но это не убавляло нарастающей тревоги, особенно когда разразился сильнейший дождь и подул такой ветер, что вертолет стало бросать из стороны в сторону. Все молчали, не отрывая глаз от штурвала, который Тони удерживал с огромным усилием. Они приближались к лагерю, но вертолет постоянно дрожал в воздухе, не в силах совладать с порывами сильного ветра.

— Черт бы побрал этот чертов ветер, я не знаю, как посадить вертолет, мы уже недалеко от лагеря, но как только я начну сбавлять скорость при посадке, то неизвестно, как эта машина среагирует!

Тони был бледен, как никогда, прилагая все возможные усилия для того, чтобы справиться с управлением. Машина не слушалась его, он чувствовал, что ситуация выходит из-под контроля, и не знал, что можно сделать. Такого в его практике еще не было. Не летать в грозовой шторм — это было золотым правилом пилотов. И зачем он послушал их, зачем согласился остаться на этот дурацкий обед! Что понимают эти люди, кроме своих традиций! Теперь благодаря им жизнь его друзей и его самого находится под реальной угрозой. И ничего нельзя сделать. Уж лучше бы сожгли весь этот госпиталь в деревне, чем они все сейчас разобьются!

Данила тоже был бледен, думая о том, что будет, если они не смогут приземлиться благополучно, что будет с Эрикой, с их малышкой, с Рабдиной, что будет с этими самыми дорогими ему людьми? Выдержит ли Эрика второй такой удар в ее жизни, как она справится с этим? Ему было нисколько не жаль своей собственной жизни, но он не мог себе даже и представить, что будет с Эрикой, если она опять потеряет близкого ей человека. «А ведь она только начала свою жизнь заново, — подумал Данила, и его сердце сжалось от боли за нее. — И Рабдина… Она уже потеряла однажды родителей, неужели судьба вновь отберет у нее близкого человека?»

Джонатан вцепился в переднее сиденье, шепча про себя все молитвы, которые он только знал. Амоа закрыл глаза и, казалось, отключился от происходящего, на самом же деле его сильно тошнило, и тошнота вместе со страхом делали его состояние просто невыносимым.

Вертолет кружился вокруг места посадки, Тони не решался сбавить скорость в надежде на то, что ветер успокоится, но этого не происходило, и он кружил и кружил, пока стрелка показателя уровня горючего не поползла предательски вниз, спустившись к критической точке.

— Приземляемся, — сказал он глухим голосом, — у нас нет другого выхода. Молитесь, если кто умеет…

В этот момент беснующаяся стихия швырнула вертолет в сторону так, что Тони, стукнувшись виском об боковое стекло, потерял сознание и выпустил штурвал из рук. В следующее мгновение вертолет понесся носом вниз, неумолимо приближаясь к поверхности земли сквозь пелену дождя.

В тот момент, когда вертолет замер с окрашенными кровью стеклами и искореженными от удара стенками, уткнувшись носом в мягкую глину, в тысячах километрах от места падения, в Кернском госпитале, раздался крик новорожденной девочки, и счастливая Эрика прижала к груди свою малышку, плача от невыразимого счастья, которое может понять только мать, произведшая на свет долгожданного ребенка….

Глава 13

Комнату залило невероятным светом, на всем играли разноцветные блики — на стенах, белой больничной мебели, стеклах распахнутых окон и даже на ресницах. Было ощущение полного счастья и состояние легкого удивления. Эрика открыла глаза и не сразу поняла, где она, инстинктивно ощупывая свой плоский живот. Уже через мгновение она с улыбкой повернула голову в сторону кроватки, где лежала невероятно хорошенькая девчушка со светлыми волосиками и пухлыми щечками, причмокивая во сне губами. В отличие от многих новорожденных она была хорошенькой с первых мгновений, и мать с гордостью разглядывала ее крошечное личико, ожидая, когда же она откроет свои светлые глазки, цвет которых она пока не могла разобрать. Она осторожно взяла малышку из кроватки и положила рядом с собой.

— У-у-у, какие мы красивые, золотце мое, — с умилением шептала Эрика, трогая ее крохотные ручонки, — вот приедет папа и посмотрит, какая у него красавица дочка! Мы ему расскажем, какая ты была умница, маму сильно не мучила, сразу закричала и даже немного покушала… Да, моя радость? А как мы назовем нашу красавицу? Вот приедет наш папа, и мы у него спросим, да, золотце?

Золотце открыла глазки и начала беспокойно шевелить ножками и искать ротиком мамину грудь.

— Ну-ну-ну, сейчас мы тебя покормим, правда, молока у мамы пока нет, но уж кушай, что есть, а там посмотрим. — Эрика осторожно дала тугую грудь малышке, и та с готовностью зачмокала, порозовев от своих усилий под завороженным взглядом матери. Поев, она тут же уснула опять, и Эрика вернула ее в кроватку, прикрыв легким одеяльцем. Вот он — вкус счастья! Держать на руках своего ребенка, знать, что ее отец — твой самый любимый и близкий человек, — это и есть счастье.

Эрика осторожно прилегла на кровать, стараясь не делать резких движений. Хоть роды и прошли без осложнений, все мышцы болели, как после очень тяжелой нагрузки, и любое резкое движение сразу же отзывалось в пояснице ноющей болью. Ее предчувствие не обмануло ее — все прошло легко и относительно быстро для первых родов, врачи остались довольны как матерью, так и новорожденной малышкой. Получив несколько капель молозива сразу после рождения, девочка уснула и проспала почти всю ночь, дав Эрике возможность выспаться и отдохнуть. «Не надейся, что она будет так спать и впредь, — сказала сама себе Эрика. — Но разве забота о таком ангелочке может утомить? Где же, интересно, Данила, странно, что он так задерживается. Наверное, так и не смог закончить с той больницей в срок», — подумала она. Но как-то все равно это странно. И тревожно.

Кто-то постучал в дверь. Это была Анна. Она осторожно заглянула в комнату и вошла на цыпочках, боясь разбудить малышку. Вслед за ней в двери показалось любопытное личико Рабдины, которой так не терпелось увидеть свою сестренку, что она заставила Анну идти в госпиталь сразу, как только они узнали по телефону, что Эрику с ребенком уже можно навещать.

— Ну как вы тут? Доктор сказал, что все прошло прекрасно!

— Да, мы держались молодцом, посмотри на нее, Анна, правда, красавица? Ну скажи, что таких младенцев еще не видела? Рабдина, подойди поближе, дорогая, познакомься — это твоя сестренка! Красавица!

— Конечно, конечно, — поспешила заверить ее Анна, улыбаясь материнским восторгам, — было бы странно, если бы ты так не считала. На кого похожа? Непонятно пока. — Анна разглядывала лицо малютки, но определить, чьи черты в нем угадываются, было очень трудно. — В любом случае некрасивой ей быть просто не в кого, я так понимаю!

— Вот только она поторопилась немного, так и не дождавшись папу, — виновато улыбнулась Эрика. — От Данилы нет вестей?

— Нет, — Анна покачала головой, — может, он сюрпризом летит к тебе?

— Странно, наверное, опять у них связь барахлит. Надеюсь, что все в порядке. — Она с безотчетным волнением взглянула на дочь, отгоняя от себя тревожные мысли.

— Не волнуйся, конечно, все хорошо, плохие новости обычно быстро долетают, так что, если нет новостей, значит, все нормально.

— Я надеюсь, но все равно он мог бы как-то послать весточку о том, когда прилетит.

— Не забивай себе голову тревогами понапрасну, дорогая, ты же знаешь, это может сказаться на твоем молоке.

— А можно я ее потрогаю? — прошептала Рабдина, не решаясь дотронуться до таких малюсеньких пальчиков. Лялька была такая смешная, такая кроха, как живая кукла, но во много раз лучше! Наконец-то у нее есть сестренка! Она уже представляла себе, как будет кормить ее из всех тех бутылочек с сосками, которые они приготовили в комнате к приходу Эрики, и купать в ванночке, и… и вообще, столько интересных вещей ждет их теперь впереди!

— Конечно, Рабди, ты даже можешь ее подержать, если сядешь со мной рядом, я дам тебе ее на руки, идем, я научу тебя, как правильно держать ей головку. — Эрика осторожно подняла малышку и положила ее на колени Рабдине, придерживая для безопасности.

— Такая хорошенькая и такая маленькая! — умилялась Рабдина. Она казалась такой большой и взрослой по сравнению с ней и сразу же себя именно такой и почувствовала. — Я же говорила вам с самого начала, что это будет девочка! — Ее переполняла гордость от сознания того, что она оказалась права.

— Ну ты же у нас маленькая фея, поэтому все знаешь. — Эрика обняла Рабдину, почувствовав, что девочка не притворяется в своей любви, ни капли ревности не было в ее взгляде, а ведь она имела на это все основания: раньше внимание Данилы принадлежало ей одной, потом пришлось делить его с Эрикой, а теперь еще и с этой крохой. Но ничего такого, похоже, Рабдину не волновало, и Эрика была признательна ей за такую любовь и искренность. — Теперь на тебе будет лежать большая ответственность, ты теперь старшая, во всем должна быть примером. И без твоей помощи я просто не знаю, как справлюсь!

Рабдина слушала с выражением лица, достойным английской королевы. Она вся преисполнилась важности и гордости и так и представляла себя в этой значительной роли.

Они посидели с Эрикой еще часик, развлекая ее своими разговорами и отвлекая от назойливой мысли, почему же нет вестей от Данилы. Когда они уже собрались уходить, в палату зашел доктор Керри.

— Как тут наши девушки? В порядке? — Он улыбался одними губами, но улыбка была какой-то неестественной, и взгляд выдавал напряжение.

— Что-то случилось, доктор Керри? — Эрика не могла не видеть расстроенного состояния доктора.

Он тяжело опустился на стул, скрестив на груди руки, и не решался начать разговор. Потом он посмотрел на Рабдину, как бы видя в ней препятствие для того, чтобы сообщить что-то Эрике. — Можем мы поговорить наедине?

— Анна, вы бы не могли с Рабдиной выйти на минутку? Нам с доктором, похоже, надо обсудить кое-что.

Анна понимающе кивнула и, взяв протестующую Рабдину за руку, вывела ее из палаты.

— Что случилось? — повторила свой вопрос Эрика, чувствуя неладное в его молчании.

— Понимаешь, Эрика, тебе сейчас нельзя волноваться, но я не могу скрыть от тебя то, что произошло. — Лицо его было бледным и взволнованным.

— Так что же произошло? — Эрика застыла на месте, чувствуя, что он собирается ей сообщить нечто совершенно ужасное. Она почему-то вдруг поняла, что это «нечто» непосредственно касается Данилы. — Только не говорите мне, что что-то случилось с Данилой…..

Керри молчал.

— С Данилой, да? Ну говорите же!

— Их вертолет потерпел крушение из-за плохих погодных условий, как нам сообщили. Где-то недалеко от вашего лагеря в Бугенвиле…

— Он… он погиб? — Эрика с трудом выговаривала слова. Нет, этого не может быть, только не с Данилой, нет, прошу, Боже, только не с Данилой, это невозможно… С кем угодно, но не с ним…

— Жив, — донесся до нее голос доктора, — но состояние очень тяжелое. Их привезли сюда, в госпиталь, сразу же после того, как обнаружили. Они пробыли в кабине вертолета довольно долгое время, пока их обнаружили. У него травма некоторых органов, в том числе почек, перелом нескольких костей, но хуже всего, что его нога была сдавлена долгое время искореженными частями вертолета, и мы опасаемся развития синдрома длительного сдавливания, ты ведь врач, понимаешь, что это такое.

Жив! Это было самое главное! Он уже в клинике, хорошей клинике с хорошими врачами, они вытащат его из этого состояния, они спасут его, обязательно спасут… Переломы, травма почек — это все поправимо, главное, он жив, жив! Кажется, Керри сказал, что «их привезли», значит, есть еще выжившие.

— А кто еще был вместе с ним?

— Пилот погиб, еще два пассажира сидели на задних сиденьях и пострадали меньше всего, видимо, вертолет врезался в землю носом. У них множественные переломы, но неопасные для жизни. Им повезло. И вообще, нам сказали, что только то, что в баке было мало горючего и что земля была влажная и мягкая от дождей, помогло вертолету избежать взрыва. Иначе бы в живых не остался никто.

Эрика слушала его, думая, кто же был за штурвалом, если это Тони, то… Было очень тяжело думать об этом. Столько всего сразу. Столько плохих новостей. Господи, почему за такой радостью должно следовать такое горе? Ну почему судьба не может быть щедрой до конца и надо обязательно что-нибудь забрать сразу после того, как дает что-то хорошее. Неужели в этом и заключается баланс и гармония? Но какая же может быть гармония, если отбирают самых дорогих и любимых людей… Надо собраться с силами. Она сможет это выдержать. Она сможет. В конце концов, Данила жив, а значит, ее крошка сможет скоро увидеть своего отца.

— Где находится Данила?

— В отделении интенсивной терапии, пока он держится, но состояние может ухудшиться в любое время. Остается только надеяться.

— Я хочу его увидеть, проведите меня к нему. — Эрика решительно встала с кровати, сморщившись от еще продолжающихся болей в мышцах.

— Ты уверена? Ты еще слаба, Эрика, может, подождешь немного? — Доктор Керри не скрывал своего сожаления о случившемся и тревоги за состояние Эрики. Казалось, она слышит только то, что ее муж жив, а то, что его шансы на то, что он выкарабкается, минимальны, ее мозг отказывается воспринимать. Что-то вроде защитной реакции на плохие новости. Но переубеждать ее сейчас не имело смысла. Она и так все поймет, к сожалению, в ближайшие дни.

— Нет, я в состоянии дойти до другого отделения. Попросите медсестру присмотреть за малышкой.

Она выглянула в коридор, ища глазами Анну с Рабдиной. Они сидели неподалеку от палаты. Анна вопросительно смотрела на Эрику. Рабдина притихла, почуяв неладное.

— С Данилой случилось несчастье, — с трудом выговорила Эрика. — Он сейчас болен и находится в этом же госпитале, и я собираюсь его навестить.

— Я тоже пойду! Я тоже хочу навестить Данилу! — Рабдина бросилась к Эрике, вцепившись в ее руку.

— Нет, Рабди, ты сейчас не можешь пойти со мной. Когда будет можно, я тебя обязательно возьму. А сейчас вы с Анной пойдете домой и приготовите все к нашему приходу. У тебя много дел, ведь только ты знаешь, что нужно малышке в ее комнате, правда? Анна без тебя не справится.

Эти слова подействовали на Рабдину, и она послушно отпустила руку Эрики и отошла к Анне. Анна продолжала вопросительно смотреть на Эрику, но не задавала вопросов, чувствуя, что то, что случилось, было не для ушей ее маленькой подопечной.

— Я тебе позвоню Анна, тогда и поговорим, хорошо? — Эрика поцеловала их, давая понять, что ей пора уходить.

— Если нужна помощь, ты можешь на меня рассчитывать, Эрика. — Анна проводила Эрику, которую посадили на кресло-каталку, чтобы не заставлять ее, еще слабую после родов, идти слишком длинное расстояние.

Данила лежал без сознания на больничной кровати, бледный, с израненным лицом, с кислородными трубками, торчащими из носа, капельницей, с зафиксированными ногами и руками. Но единственное, что было важно для нее в этот момент, так это то, что он дышал, что его сердце билось, а значит, была надежда на его выздоровление. Ничего важнее этого не могло быть.

— Данила, любимый, ты слышишь меня? — Эрика присела рядом с ним, положив ладонь на его влажный лоб. — Данила, все будет хорошо, все будет хорошо, милый. — Глаза стали застилать слезы, горячие соленые слезы, выдавая брешь в ее оптимизме.

К ним подошел лечащий врач из реанимации.

— Здравствуйте, я доктор Даррел, лечащий врач мистера… э… Карелина. — Фамилия Данилы далась ему с трудом. — А вы его супруга? — осторожно спросил он Эрику.

Она молча кивнула, не отрывая глаз от Данилы.

— Ему, несомненно, очень повезло, что, находясь на переднем сиденье, он остался жив, но, честно говоря, я должен предупредить вас, что мы не можем сейчас дать совершенно никаких гарантий, что все будет хорошо. Я бы не хотел вас зря обнадеживать. Пока состояние более или менее стабильное, он потерял много крови, но это не главное, переломы тоже поправимы, позвоночник цел, но его поврежденные почки и сдавленная нога…

— Он может потерять ее?

— Может быть, и нет, если не разовьется гангрена, мы делаем все, чтобы этого избежать. Дело в другом — сдавливание было длительным, скорее всего, более трех часов, так что теперь организм может среагировать на это развернутым краш-синдромом. Сейчас он в состоянии травматического шока, мы делаем все возможное, но, откровенно говоря, я боюсь, что он не справится с такой нагрузкой. В течение следующих нескольких дней будет ясно, в какую сторону развивается ситуация. Будем надеяться на выживаемость его организма и на то, что нога пробыла в сдавленном состоянии не так долго…

Эрика положила руку на лоб мужу. Возникло ощущение нереальности происходящего. Почему с ним? Почему сейчас, когда все шло так хорошо и когда на свет появилась их девочка, желанная и любимая уже в утробе? Когда у них столько планов впереди и столько любви друг к другу? Неужели жизнь опять наказывает ее за что-то, но тогда почему снова через другого человека, такого дорогого и близкого, такого нужного? Почему тогда не умерла она сама?.. Зачем вообще судьба столкнула их с Данилой, подарила им любовь и ребенка, чтобы потом захотеть отобрать его у нее? Это слишком жестоко….

Эрика молчала, но из глаз ее текли крупные слезы, и она была не в силах остановить их. Слова застряли в горле, и не было никаких сил выслушивать все эти мрачные прогнозы.

— Тебе пора, Эрика, — сказал доктор Керри, — возвращайся к своей малышке, Даниле предстоит еще много процедур. Вы, наверное, сегодня выпишетесь, так что будешь приходить к Даниле уже после этого. Ты ведь недалеко остановилась?

— Да, недалеко… — Эрика утерла слезы, глубоко вздохнув, как бы набираясь сил все это вынести. — А где лежат остальные… выжившие в той катастрофе?

— Они в другой палате, у них не такие уж серьезные повреждения, проваляются в гипсе с месяц, а потом будет все в порядке.

Эрику проводили в соседнюю палату, где она увидела Джонатана и Амоа. Оба были в ссадинах и с синяками по всему телу, в гипсе, словно обоих пропустили через мясорубку. Амоа спал. Джонатан, увидев Эрику, повернул в ее сторону голову, но не мог произнести ни слова. Бедный парень не мог даже порадоваться тому, что выжил. Ужас произошедшего до сих пор стоял у него перед глазами.

— Боже мой, Джонатан, Амоа, как хорошо что вы живы. — Эрика подошла к нему, поцеловав в лоб. — Как это все случилось? Почему?

— Господи, Эрика, как все ужасно. — У Джонатана набежали на глаза слезы. — Тони погиб, наш Тони, такой славный и всегда веселый Тони, а Дэн, они говорят, что он… что он тоже может…

— Так это все-таки был Тони за штурвалом?

— Да, Тони, а Дэн тоже сидел впереди, поэтому им так сильно досталось. В тот день мы повезли оборудование…

Джонатан рассказал, как все произошло. Он чувствовал себя даже виноватым оттого, что пострадал меньше других, он все еще был в шоке от катастрофы. Их нашли не сразу, он даже не помнил, сколько он пролежал там, в вертолете, корчась от боли, пока работники лагеря не нашли их. Он не мог шевелиться от невыносимой боли в переломанных ногах и все смотрел в окровавленный затылок Тони, отмечая неестественность поворота его головы. Врачебное чутье подсказывало ему, что Тони был уже мертв, Дэн был в таком состоянии, что казалось, он уже тоже не жилец. Амоа сначала все смотрел на него молча, полными ужаса глазами, даже не стонал, а потом потерял сознание, не справившись с болью и страшной картиной вокруг. Никто не шевелился. Через несколько часов их вытащили из изувеченного вертолета и практически сразу же отправили в Порт-Морсби. А оттуда в Кернс. Он помнил бледное лицо Фила, медсестер, сдерживающих рыдания, бесчувственного Дэна на носилках. Все казалось каким-то кошмарным сном из фильма ужасов.

— Никто не виноват, — тихо сказала Эрика, — просто тебе повезло больше, чем им, а им… ну что же, это судьба, хоть и совершенно несправедливая… — Она перевела дыхание, чтобы не впасть в истерику прямо здесь, в палате. — Я надеюсь, я уверена, Данила выкарабкается, но вот Тони… Ему уже ничем не помочь…Нам будет его не хватать…

Она помолчала немного, поняла, что еще немного, и она разрыдаться на глазах у Джонатана. Она понимала, что должна поддержать парня, но сил не было. Сил ни на что не было.

— Мне пора к моей малышке. Ведь у нас с Данилой теперь есть дочурка, знаешь, можешь нас поздравить, — слабо улыбнулась она, и перед ее глазами сразу возникло лицо ее ангелочка. — Я еще зайду, я теперь здесь часто буду бывать, скажи, если что понадобится.

— Спасибо, Эрика, и поздравляю вас, надеюсь, Дэн поправится. Кстати, как назовете малышку?

— Еще не знаю, дождусь, когда Данила придет в себя, тогда и решим, — уверенно сказала она. — И не вини себя, а благодари судьбу, что тебе так повезло, Джонатан, еще погуляем на крестинах нашей крошки!

Глава 14

Эрика еще несколько раз зашла к Даниле перед тем, как выписалась из госпиталя. Он так и не приходил в себя. Врачи постоянно вливали в него различные жидкости, антибиотики, обрабатывали раны, проводили гемодиализ. К концу дня они все еще не могли сказать ничего определенного. Но улучшения не наблюдалось. К вечеру Эрика приехала с малышкой на свою квартиру, где ее уже ждали Анна и Рабдина, приготовив все необходимое. Она позвонила Анне из госпиталя, объяснив, что случилось, чтобы не рассказывать это при Рабдине. Девочке они лишь сказали, что Данила болен и что пока к нему никого, кроме Эрики, не пускают.

Анна постаралась, обустраивая и украшая жилье для новорожденной. Маленькая колыбелька с кружевными рюшечками, крошечного размера комбинезончики, рубашечки и носочки, бутылочки, яркие погремушки — все это превращало комнату в сказочный детский мир.

— Как хорошо, что я все купила заранее, правда ведь, Анна? — устало спросила Эрика, уложив малышку в колыбельку. Рабдина сразу же начала качать ее, мурлыкая какую-то песенку.

— Ты молодец, сейчас бы тебе было не до этого, да и вообще хорошо, когда все под рукой. Ух, какая красавица, так бы и не выпускала ее из рук, — с умилением прошептала Анна, склонившись над колыбелькой. — Ты полежи, отдохни, я принесу тебе поесть, позволь мне поухаживать за вами, пока ты не придешь в себя, мне это будет в радость, уверяю тебя!

— Не знаю, что бы я без тебя делала, Анна, ты так меня выручаешь. Но мне все равно придется кого-нибудь нанять, даже не знаю кого, чтобы присмотреть за малышкой и за Рабдиной. Если я сейчас попрошу приехать маму, она раньше чем через две недели все равно не доберется: пока визы оформит, пока долетит сюда, а мне помощь нужна уже сейчас. Я предполагаю, что буду проводить многие часы в госпитале рядом с Данилой, а им там не место, моим девочкам.

— Зачем тебе кто-то нужен? Или ты мне не доверяешь? Я же сказала, что мне это доставит удовольствие, Эрика, я так давно живу одна, что мне в радость ваше присутствие, а тем более уход за малышкой. Да и Рабдина уже настоящая помощница! Она делает все, о чем ее только ни попросишь, и вполне может присмотреть за лялькой, пока я буду готовить что-нибудь покушать, а в остальное время я буду рядом. Мы вдвоем вполне сможем со всем справиться и без посторонней помощи.

— Но это очень тяжело, Анна, это столько хлопот, двое детей — тебе это может оказаться не под силу, да и потом, мне неудобно тебя так утруждать.

— За мои силы ты не беспокойся, у тебя и без этого проблем невпроворот, а насчет утруждать ты не права. Я сама предлагаю, так что даже не будем тратить время на бесполезные споры, — решительно сказала Анна, накрывая на стол.

Эрика заколебалась. Было бы отлично, если бы Анна помогла ей с детьми в эти дни. Нанимать здесь няню было очень дорого, а у них и так уйдет куча денег на лечение Данилы, несмотря на страховку, это выльется в кругленькую сумму. Да и потом, она привыкла к Анне, узнала ее поближе за эти недели и вполне могла доверить ей детей.

— Но ведь мы даже не знаем, как долго это все затянется, — тихо сказала Эрика. — Я надеюсь, что Данила быстро пойдет на поправку, но если быть реалистами, то это, скорее всего, продлится не одну неделю. И даже, возможно, не один месяц.

У нее защипали глаза. Как бы она ни силилась убедить себя и окружающих, что все будет хорошо, как врач она понимала, что Даниле придется нелегко. И она боялась предсказывать, какие осложнения могут ожидать его впереди и во что это может вылиться впоследствии. Но, как бы там ни было, на первое время, может, и стоит принять помощь Анны, ей на самом деле сейчас не до поисков няни. Ведь с новой няней надо провести вместе первые дни, чтобы удостовериться, что она подходящий для них человек и чтобы научить ее тому, что от нее требовалось. А у Эрики на это совершенно не было времени.

— Хорошо, Анна, я принимаю твое великодушное предложение. Надеюсь, девочки не будут тебя слишком сильно утомлять и расстраивать своим поведением. — Она улыбнулась и благодарно обняла Анну, как родную. — Ночи я беру на себя!

— И потом будешь идти невыспавшаяся в больницу?

— А что делать? Хоть ночью буду уделять время своей малютке. И, конечно, буду прибегать на кормление. Я собираюсь кормить ее так долго, как она сама этого захочет!

— Если будет достаточно молока, — добавила Анна. — А для этого тебе надо поменьше нервничать, дорогая.

— Да как же поменьше нервничать с такими событиями, — грустно отозвалась Эрика. Она и сама понимала, что ее слезы и стресс не могут не сказаться на состоянии малышки и на ее молоке. Но что тут можно поделать, никто ведь не ожидал такого «подарка» от судьбы. Остается только надеяться, что все это закончится благополучно и достаточно быстро.

Следующие сутки прошли без изменений. Эрика не отходила от Данилы целый день, отлучаясь лишь на кормление своей дочурки. Данила вроде бы пришел в сознание, но был апатичный, сонный и практически не реагировал на окружающих. Когда Эрика приблизила к нему свое лицо, он остановил на ней свой взгляд и даже слабо улыбнулся, однако тут же отвел затуманенные глаза и опять провалился в забытье. Показатели крови не улучшались, несмотря на все усилия врачей.

Эрика едва сдерживала слезы, когда видела его таким. Чем дольше он оставался в таком состоянии, тем меньше надежды оставалось на его выздоровление. Эрика не могла питать иллюзий по этому поводу. Каждая минута, не приносившая улучшения, отдаляла Данилу от его шанса на жизнь. Эрика вышла во дворик госпиталя и, сев на скамейку, зарыдала, закрыв лицо руками. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели все это было лишь призраком счастья, сладкой конфеткой, которой помахали перед ее носом, дав вдохнуть аромат любви и желания жить, а теперь собираются все это забрать? Нет, теперь, конечно, все по-другому, теперь у нее есть ее малышка, ради нее она вынесет все, что ей еще выпадет перенести, но все же, но все же… Все же так хочется опять обнять Данилу, ее Данилу, каким он был прежде, поделиться с ним радостью, рассказать о рождении их такого желанного ребенка. Так хочется увидеть их дочурку у него на руках, так хочется полноценной счастливой семьи… Она вспомнила, что до сих пор еще не сообщила своим родителям о рождении у них внучки. Как бы там ни было, надо их порадовать, они ведь тоже переживают за нее и ожидают этого известия. Она вздохнула, утерла слезы и направилась на квартиру, чтобы покормить малышку и позвонить своим.

— Мама, поздравляю, у вас теперь есть внучка! — Эрика старалась держать себя в руках и сохранять спокойный голос. Малышка в это время сопела у нее на руках, греясь в тепле маминой груди. — Нет, не знаю пока, на кого похожа, но очень, очень хорошенькая, прямо не терпится вам ее показать поскорее, но придется подождать с поездкой… Да, есть определенные проблемы, нет, не со мной, с Данилой, вы только не волнуйтесь, просто он попал в небольшую переделку, потребуется время, пока придет в себя… Вы не волнуйтесь, я буду вам звонить! Пришлю фотографии малышки по электронной почте, ждите, целую!

Эрика положила трубку, стараясь унять дрожь в руках. Нелегко было делать вид, что все в порядке, но, если бы она сказала правду, родители бы слишком сильно разволновались и еще бы примчались сюда. Она не хотела доставлять им лишних хлопот. Хватит и ее собственных переживаний. Но, окончив разговор, она могла позволить себе дать волю чувствам. Она неустанно повторяла сама себе, что не имеет права раскисать, так как кроха все уже чувствует и понимает, не надо огорчать ее нежное сердечко. Нельзя и Рабдине показывать, насколько все серьезно, для нее Данила самый близкий человек на свете, нельзя так травмировать девочку. Но, будучи нарочито бодрой и оптимистично настроенной целый день в госпитале и дома, в минуты, когда она оставалась наедине с собой, у нее уже не оставалось сил на этот театр, тем более что в душе она была далеко не так уверена в хорошем исходе, как пыталась внушить всем окружающим.

Еще один день не принес ничего нового, кроме того, что Данила вдруг пришел в состояние крайнего возбуждения, стал размахивать руками и говорить что-то совершенно бессвязное.

— У него нарастает интоксикация, и это уже действует на его мозг, — устало сообщил доктор Даррел. Он провел неспокойное дежурство, да и состояние Данилы огорчало его, прогноз был явно неблагоприятным, оставалось очень мало, что бы они еще могли сделать, чтобы помочь ему. — Мне очень жаль, Эрика, мы продолжаем делать все, что можем, но такая форма почечной недостаточности может стать необратимой. Ты понимаешь, что я хочу сказать…

— Понимаю, — автоматически прошептала Эрика. Однако ее сознание отказывалось выносить приговор Даниле, несмотря ни на какие мрачные прогнозы врачей.

— Мы теряем его, Эрика. Ты должна быть к этому готова. Можно, конечно, надеяться на чудо, но … Не знаю, что и сказать тебе.

— Может, пригласить специалистов по таким случаям? Может, они могут предложить что-то еще? Или перевезти его в более крупный госпиталь, в Сидней или Мельбурн, я не знаю, где смогут оказать более расширенную помощь? Я не хочу сказать, что не доверяю вам, доктор Даррел, но у любой клиники есть лимит возможностей, может, вы не все можете сделать из того, что возможно? Мы заплатим столько, сколько надо, мы…

— Эрика, — Даррел взял ее за руку, — дело ведь не в деньгах. Думаешь, я не предложил бы тебе альтернативу, если бы она была? Мы попробовали практически все, Эрика. И с другими специалистами консультировались, перевод его в другую клинику не поможет. А транспортировка может повредить ему и ускорить ухудшение состояния. Но если ты настаиваешь, то мы, конечно, можем это устроить…

Эрика покачала головой. Она доверяла доктору Даррелу, и, если бы был другой шанс, он непременно сказал бы ей об этом. Оставалось… Она не знала, что еще оставалось. Даже надежду — и ту уже нечем было подпитывать.

В этот вечер она долго не могла уснуть, думая о Даниле, о том, что с ним произошло, и о том, что может произойти. Она попыталась отвлечься от эмоциональной стороны и вспомнить все, что она знала о краш-синдроме. К ним в госпиталь иногда привозили этих несчастных людей, пролежавших длительное время под обломками какого-нибудь разрушенного здания или под стволом упавшего дерева. Несколько дней они обычно мучились от травматического шока, гангрены, начинали отказывать разные органы, самым страшным было, когда почки постепенно переставали выполнять свою функцию, и тогда в кровь поступало все то, что должно выводиться почками в норме, процесс становился необратимым, и в конечном счете чаще всего эти больные умирали, так как возможности их маленького госпиталя в Араве не позволяли оказать им необходимую помощь.

Эрика понимала, что, если в течение ближайших дней и даже часов у Данилы не наступит улучшение, никакие врачи мира не смогут ему помочь. Они еще что-то сказали про травмированные почки? Как же эти почки справятся с такой нагрузкой? Эрика прокручивала в голове все возможные варианты. Вероятность, что организм Данилы сам справится со всеми последствиями, была, конечно, минимальной, и Эрика это понимала. Но она также отказывалась верить в то, что нельзя придумать что-то, что даст ему надежду на выздоровление.

Она думала, думала до головной боли, складывая в уме пазлы невозможной задачки. Пазлы никак не сходились, упираясь в ограниченные возможности человеческого организма. Она тихонько встала, стараясь не разбудить малышку, включила ночник и стала листать книги, которые захватила из госпитальной библиотеки. Проглатывая главы за главами, она выискивала, что еще возможно сделать в случае, как у Данилы. Наконец она наткнулась на нестандартное решение, использованное одним из врачей. Случай этот был описан как успешный, но весьма редкий в силу определенных обстоятельств. Но Эрика видела в этом только одно: решение задачи уже не казалось ей таким уже невозможным. Оно существовало. И оно было вполне реальным, хоть и не стопроцентным выходом из ситуации.

Все сходилось, оставалось только обсудить это с лечащими врачами. Они, конечно, не сразу согласятся, начнутся бесконечные споры, на которые фактически не было времени. Но она верила, что сможет их убедить в необходимости этого шага. Она была просто обязана это сделать. Это был, пожалуй, единственный выход для Данилы, не считая чуда. Но в чудеса Эрика давно уже не верила. Она уснула уже почти под утро, но уснула с легким сердцем, потому что в нем поселилась реальная надежда.

— Доктор Даррел, мне надо поговорить с вами. — на следующий день Эрика подошла к доктору, как только увидела, что он наконец освободился. — Где бы мы могли посидеть о спокойно обсудить одну идею?

— Пойдем ко мне в кабинет, Эрика, там и поговорим. Ты что-то неважно выглядишь, синяки под глазами, дочурка спать не дает? — Даррел с участием посмотрел на Эрику. Эта молодая женщина восхищала его своим сильным духом и трезвым взглядом на реальность. Обычно в первое время после родов женщины бывают чересчур эмоциональны, легко впадают в слезы и депрессию по любому поводу, не говоря уж о настоящем стрессе, а эта на удивление держала себя в руках. «Может быть, профессия помогает», — подумал он, открывая перед ней двери своего кабинета.

— Да нет, она молодец, не требовательная. Мысли спать не дают, док, слишком их много!

Даррел присел в кресло, наливая воды себе и своей посетительнице.

— Ну я слушаю, Эрика, чем я могу помочь?

— Я знаю, что вы мало верите в выздоровление моего мужа… — начала она.

— Я не берусь ничего предсказывать, Эрика, но, зная, что ты медик, я просто не в состоянии обнадеживать тебя там, где вероятность благоприятного исхода не слишком высока. Мне приходиться опираться на сухие факты, как ни жестоко это звучит, — попытался возразить Даррел.

— Я понимаю. Именно поэтому я и пришла обсудить с вами то, что сможет существенно повысить шансы Данилы. Это, конечно, не панацея и не стопроцентная гарантия, но вы не сможете не согласиться со мной, что это не бредовая идея, а реальный шанс…

Они провели за этой беседой больше трех часов, Даррел даже пригласил своих коллег для того, чтобы они тоже высказали свое мнение. Нельзя сказать, что он сразу согласился с предложением Эрики, но он не мог не признать, что она права в том, что это, пожалуй, единственный шанс для Данилы. Они провели необходимые анализы и коллегиально пришли к выводу, что Эрика права и что ее идея вполне реализуема.

Когда все процедуры по обследованию закончились, результаты анализов подтвердили возможность реализации идеи Эрики. Доктор Даррел подумал, что его восхищение этой мужественной женщиной возросло еще больше. Он никогда не встречал подобной самоотверженности. «Неужели на свете еще существует такая любовь», — удивлялся он и ловил себя на мысли, что завидует ее мужу, завидует тому, что его так сильно любят. «Интересно, а что бы сделала моя жена в подобной ситуации», — подумал Даррел и не смог ответить себе с уверенностью, что она поступила бы так же. Да что жена, он и сам не знал, смог бы он решиться на такое.

Когда вечером Анна заглянула в комнату к Эрике, держа в руках тарелку с наваристым супом, она застала ее за сцеживанием грудного молока.

— Эрика, а я тебе чудесный супчик грибной принесла. Меня такой научила готовить еще моя бабушка-хохлушка, здесь, в Австралии, и понятия не имеют, как готовить такие супы. Садись, покушай, тебе надо набраться сил, да и для твоего молока полезно. Рабдина этот суп просто обожает!

— Спасибо, Анна, обязательно поем. Знаешь, наверное, скоро малышке уже не будет хватать того, что я сцеживаю, на всякий случай надо иметь в запасе молочную смесь, чтобы не держать ее голодной. — Эрика старалась оставлять несколько бутылочек сцеженного молока на случай, если не успеет прибежать на кормление. Однако, сколько бы молока она ни сцедила, в данный момент приходилось согласиться с тем, что из-за планируемого ею отсутствия в ближайшее время ее малышке придется довольствоваться смесью, пока мамы не будет дома. Да и потом, скорее всего, придется перейти на искусственное вскармливание на какое-то время.

— Она такая молодчина, такая разумная девочка, просто удивительно для такой крохи! — не уставала восхищаться Анна. — Она совершенно спокойна у меня на руках, как будто у родной бабушки, веришь? А Рабдина, в полной мере почувствовав себя старшей сестрой, ухаживает за ней по всем правилам. И бутылочку держит, и пить из ложечки дает, молодец. Когда ты освободишься, тебе и няня не будет нужна, Рабдина уже все будет уметь к тому времени!

— Анна, так ты ей ближе родной, ты же с ней с первого дня, больше меня времени проводишь. Я не удивлюсь, если вскоре она не захочет сходить с твоих рук ко мне!

— Прекрати говорить глупости, — поворчала Анна, однако было видно, что такие слова доставляют ей огромное удовольствие. — Мама всегда есть мама, детей не проведешь никакими ласковыми словами!

— Да уж, однако ей придется поскучать без меня несколько дней.

— Почему, ты куда-то уезжаешь?

— Нет, но мне надо будет провести несколько дней в больнице. Я оставлю тебе денег и все необходимые контакты на всякий случай. Доктор Керри тоже всегда носит с собой мобильный телефон, так что, если будет нужна консультация, звони ему сразу же. — Эрика продумывала, что еще может понадобиться Анне в ее отсутствие.

— Ты не хочешь рассказать, что происходит? Зачем тебе надо будет провести там несколько дней? С тобой все в порядке, я надеюсь? Это все из-за Данилы, да? — Анна встревоженно взглянула на Эрику, не зная, что и думать. Она и так беспокоилась из-за того, что Эрика постоянно сильно переживает из-за Данилы, ей было искренне жаль ее, особенно когда вспоминала, как Эрика, еще до родов, ждала Данилу, представляя его радость от появления на свет ребенка, как сияли от счастья и любви ее глаза всякий раз, когда она заговаривала о своем муже… И вот теперь все рушилось на глазах, и Анна не знала, как она еще может помочь этой милой женщине, которая так стремилась быть счастливой.

Эрика рассказала ей вкратце о своих планах, пропустив мимо ушей все ее ахи и охи. За сегодняшний день она выслушала и более весомые «против» по поводу своей идеи, но это ни на грамм не уменьшило ее решимости. Потому что «за» значительно перевешивали все «против». И главным на чаше весов была жизнь Данилы.

Усыпляя вечером малютку, она гладила тонюсенькие волосенки на ее голове и не могла наглядеться на то, как она неосознанно улыбается во сне сытой улыбкой.

— Обещай мне, что будешь умницей, котенок, обещай маме, что не будешь много плакать, — шептала она ей на ушко. — Мамы не будет несколько дней, совсем немного, а потом она вернется к тебе и привезет с собой папу, слышишь? Ты еще не видела своего папу, но скоро мама его привезет к тебе, и он сможет обнять свою крошку, как и я сейчас. Он замечательный, и он любит тебя, мое солнце. Ты только не скучай и знай, что мама скоро вернется, хорошо? А теперь спи, ты должна расти здоровой и крепкой, чтобы радовать нас с папой, котенок, баю-бай….

К ней на цыпочках подошла Рабдина в длиннющей ночной рубашке, какие она всегда обожала. Ей представлялось всегда, что она принцесса из сказки, а ночная рубашка до пола — это сказочное платье.

— Спит? — спросила она шепотом.

— Спит, покушала и спит, а ты почему не спишь? — так же шепотом спросила Эрика.

Рабдина пожала плечиками. Она мялась и теребила краешек детского одеяльца.

— Эрика, скажи, Даниле совсем плохо? Он умрет, да?

— С чего ты так решила?

— Ну ты такая расстроенная все время. И меня к нему не берешь. Значит, ему совсем плохо. Когда он просто болел, мне всегда можно было быть рядом с ним, а сейчас нельзя. И когда ты болела, мне разрешали ходить к тебе. А я соскучилась по нему. Я его очень-очень люблю.

— Я тоже люблю его, милая, и тебя люблю. А самое главное, что он нас тоже сильно любит, поэтому он обязательно поправится. С ним все в порядке, мы должны верить в это.

— Меня Данила научил, что когда очень-очень чего-то хочешь, надо загадать желание и послать его звездочке на небе, и она его исполнит. Я загадаю, чтобы Данила поскорее выздоровел и вернулся к нам.

— Вот и умница. Раз Данила сказал, что надо делать именно так, значит, это обязательно сработает. И еще, я скоро побуду с Данилой в больнице немного и не буду приходить домой. Ты поживешь с Анной и будешь помогать ей смотреть за малышкой. Ты же будешь молодчиной, правда?

Рабдина кивнула и обняла Эрику.

— А можно я сегодня с тобой посплю?

Эрика подвинулась, давая ей место в своей кровати.

— Я, конечно, не звезда на небе, но я тоже постараюсь, чтобы твое желание исполнилось, Рабди, — прошептала она, улыбаясь ей в темноте.

На рассвете ее разбудил звонок доктора Даррела.

— Эрика, я думаю, тебе надо срочно приехать. Состояние Данилы ухудшается на глазах, почечная недостаточность прогрессирует, чего мы больше всего боялись…

Эрика бросила трубку, не дослушав, на ходу натягивая на себя джинсы и рубашку. Она лихорадочно набрала номер Анны и попросила ее срочно прийти к ней на квартиру. Все, что нужно было оставить, она приготовила еще с вечера, осталось только как можно быстрее мчаться в госпиталь.

— Организм не справляется, Эрика, — на ходу говорил ей доктор Даррел, — все, как ты и предполагала. Показатели крови мы налаживаем, но почки все равно отказываются работать, это уже, скорее всего, необратимо. Если мы не будем действовать сейчас, мы можем потерять его. Но ты должна четко понимать, что, даже если мы сделаем то, что ты предлагаешь, это не гарантирует удачи, ты ведь это понимаешь? — Даррел замедлил шаг, глядя в глаза Эрике. Надо было дать ей еще один шанс подумать об этом, но в изумрудных глазах Эрики не было и тени сомнения. Взгляд их был твердым и решительным.

— Я же вам сказала, Даррел, что все понимаю, но я не вижу другого выхода, потому что, если мы промедлим еще, потом уже вообще ничего не поможет.

Даррел кивнул, отдавая инструкции своим ассистентам о том, что нужно подготовить.

— Я должен сказать тебе, Эрика, что я снимаю шляпу и глубоко преклоняюсь перед твоим мужеством. Ты — удивительная женщина, и я счастлив, что встретился и познакомился с тобой. Я буду молиться, чтобы судьба была на вашей стороне.

Эрика остановилась на мгновение, взяв Даррела за руку.

— Этот шанс — он не только для Данилы, док, он также и для меня. И если все получится, я смогу быть уверенной, что мое дерево полно энергии и что мне есть что передать своим детям.

— Честно говоря, не совсем понимаю, Эрика, — заморгал глазами доктор Даррел.

— Да это я так, одна восточная мудрость, — улыбнулась Эрика, — нам пора, не так ли?

— Да, скоро все уже будет готово, так что нам надо торопиться….

Глава 15

Его выкручивало, как жгут, и мотало из стороны в сторону. Боль. Страх. На каком-то бессознательном уровне. Потом появился коридор в виде лабиринта, почему-то зеленого цвета, закручивающийся в виде спирали. Чьи-то гудящие голоса, как будто в трубу, звон металла. Скрежет. Потом все вокруг стало липким и неприятным. Было настолько мерзко, что хотелось поскорее выбраться из этого липкого лабиринта. Он сделал внутреннее усилие, но ни руки, ни ноги не слушались его. Потом он ощутил себя в конце лабиринта, впереди был свет. Свет слепил глаза. Болела голова, и ломило все тело. Сгущалась глухая боль и где-то в глубине его тела, но было невозможно определить, где именно. Его тошнило. Глаза было невозможно открыть из-за слепящего света.

— Он приходит в себя, но действие наркоза еще не отошло. Приглядывайте за ним, ему может стать плохо.

— Он шевелится, но глаза не открывает…

Голоса, голоса… Чьи это голоса? Где он? Что происходит? Надо что-то вспомнить… Что? Случилось что-то ужасное. Постепенно стали всплывать картинки, сменяющие друг друга, словно ускоренные съемки: дождь, ветер, перекошенное от ужаса и сверхчеловеческого напряжения лицо Тони, голова бесчувственного Тони, мотающаяся из стороны в сторону, кровь на стекле, удар, темнота… Странно, что тогда он не ощутил никакой боли. Видимо, сразу же потерял сознание. А теперь все тело так болит. Что-то есть в этом странное. Ах да… Ведь он думал, что он уже умер. Но он чувствует боль… Неужели он выжил? Где же он теперь? Они сказали, «наркоз». Значит, его оперировали. Что-то еще смутно вертелось в голове. Голос. Голос Эрики. Да, он слышал ее голос, еще до… До того, как он проснулся. Кроме этого голоса, он ничего не помнил между падением вертолета и настоящим моментом. Эрика. Она была здесь, она разговаривала с ним. Было еще что-то очень важное… Память работала очень медленно, восстанавливая по крупицам всю картину. Ребенок. Ну конечно же ребенок! Эрика должна была родить на днях. Сколько дней уже прошло? Что с его ребенком? Родился ли он? Сколько времени он здесь лежит? Почему свет такой яркий? Почему боль такая сильная?

— Он морщится и стонет, видимо, появились боли.

— Введите ему еще одну дозу обезболивающего и снотворного, пусть отоспится, потом ему будет полегче.

— Где моя жена? Я… я хочу поговорить с ней! — Губы не слушались, производя лишь слабое бормотание… Боль утихает… Свет уже не так слепит… Данила опять провалился в сон.

— Как его жена? — Доктор Даррел склонился над Данилой, прислушиваясь к его дыханию.

— Она еще спит, скоро должна прийти в себя. Звонила какая-то ее знакомая, Анна, спрашивала, как она, я сказала, что все прошло отлично, что с ней все в порядке, — ответила медсестра. — Вот это женщина, правда, доктор Даррел? Пойти на такое… Я подобное первый раз в моей практике встречаю. Ведь с ней все будет в порядке?

— С ней, я думаю, все будет просто отлично. У нее крепкое здоровье, и нет никаких оснований для опасений. А вот что произойдет с ее мужем, никто не может пока сказать определенно. За него стоит побеспокоиться и помолиться. Нужно выждать сначала первые дни, потом первые месяцы, потом первые годы, и только после этого будет видно, каков результат. Но, конечно, чем дальше с ним все будет в порядке, тем больше вероятность успеха. При удивительной совместимости их крови, как у близких родственников, шансы на успех достаточно велики. Насколько я понял, они никак не связаны кровными узами, и вот надо же, такая совместимость, словно брат и сестра!

Доктор Даррел записал что-то на заметку в свой блокнот и направился к выходу.

— Ах да, вы можете перевести его жену к нему в палату, пусть побудут вместе пока, хотя она выпишется значительно раньше, но все же… Им будет легче вдвоем. И позовите меня, когда они проснутся.

К вечеру Данила проснулся. И первое, что он увидел, — это улыбающееся лицо Эрики, которая лежала на соседней кровати, приподнявшись на локте, и смотрела, как он просыпается.

— Привет! — сказала она. — Ну как ты, милый? Выспался?

— Привет… — Данила озирался вокруг, опять пытаясь вспомнить, как он тут оказался. Но вспомнить он ничего не мог, кроме самой катастрофы. Было совершенно ясно, что он находится не в госпитале Бугенвиля. Палата такая чистая, аппаратура… Австралия? Оставалось только предположить, что он потерял сознание, его нашли и привезли сюда. Голова была более ясной, чем во время первого пробуждения. Эрика была рядом, это было так хорошо, это просто невероятно — прийти в себя и увидеть ее улыбающееся лицо после стольких событий.

— Ты уже все знаешь?

Она кивнула, но лицо ее сохраняло улыбку.

— Видишь, как меня угораздило… Вот так вот, не повезло. Ты не знаешь, что с остальными?

— Тебе-то как раз повезло, потому что ты, по крайней мере, остался в живых. Вот кому не повезло, так это Тони. Он погиб. Сожалею, что приходится огорчать тебя вот так вот, с ходу. Но ты все равно думал бы об этом. Тони уже не вернешь. Когда вас нашли, он был мертв. Джонатан и Аома живы, пострадали меньше всех, несколько переломов, ничего опасного, лежат в этом же госпитале, скоро сможешь их увидеть.

Данила переваривал рассказанное Эрикой. Тони, значит, погиб. Это страшно. Не зря он так переживал, что в такую погоду лететь опасно. Ведь он их так отговаривал. Он так не хотел задерживаться в деревне. Словно предчувствовал беду. Столько полетов, столько опыта, и вот из-за каких-то двадцати минут задержки он погиб. Как глупо. Бессмысленно. Почему он не послушал его, остался на этот дурацкий обед? Самый разумный из них в результате умер.

Было трудно поверить, что он никогда уже не увидит его смеющегося лица и не услышит его шуток. Они его больше никогда не увидят. А ведь они хотели попросить его стать крестным их малышки. Данила закрыл глаза, представив перед собой лицо их верного друга. Столько всего прошли вместе, и вот теперь… Судьба милостива далеко не ко всем. Данила снова открыл глаза, собираясь задать вопрос, который на самом деле больше всего волновал его сейчас — насчет ребенка, но тут вдруг заметил, что что-то во внешнем виде Эрики казалось странным. Она лежала в такой же больничной одежде, что и он, и тоже была обвешана разными трубками и проводочками, ведущими к мониторам.

— А почему ты здесь в больничной одежде? Что все это значит? Что с тобой случилось? Что с нашим ребенком?

Она только улыбнулась в ответ, но не успела ничего ответить. В этот момент распахнулась дверь, и в палату вошел доктор Даррел.

— Ну как тут наши герои? Очнулись?

— Очнулись, — довольно бодрым тоном ответила Эрика, — вроде руки-ноги шевелятся, язык слушается, то есть все в порядке! Только вот грудь болит оттого, что набухла.

— С этим мы справимся, это не страшно. Будешь сцеживать пока, если хочешь сохранить молоко. Еще неделю на антибиотиках, и можешь возобновить кормление. А как наш потерпевший? — Даррел обернулся к Даниле, одновременно с удовлетворением отметив про себя, что все показатели на мониторах вполне нормальные. — Ты хоть знаешь, что произошло?

— До определенного момента помню, потом нет. Помню аварию, помню, что очнулся в какой-то момент здесь, и все — дальше полный провал.

— Неудивительно, ты же был в шоковом состоянии. Мы тебя чуть не потеряли. Но, — доктор с улыбкой взглянул на Эрику, — теперь, я думаю, у тебя появился шанс на второе рождение, вернее, ты уже родился заново, осталось только помочь организму с этим справиться!

— Я ничего не понимаю. — Данила переводил взгляд с доктора на Эрику, видя, что те заговорщически улыбаются. — Я ничего не понимаю, — повторил он. — Что происходит?

— Сама скажешь? — обратился Даррел к Эрике, но та отрицательно покачала головой. — Ну тогда мне выпадает эта честь. Понимаешь, во время катастрофы…

Доктор Даррел описал все, что с ним произошло, вплоть до его состояния, когда они испугались, что теряют его.

— Но твоя жена проявила поистине чудеса преданности и любви. Весь госпиталь преклоняет перед ней колени. Она спасла тебя, отдав тебе одну из своих почек. Она стала донором для тебя.

— Отдав мне что? Почку? — Или его мозг еще слишком медленно работает, или он вообще не понимает, о чем говорит врач. — Как это может быть?

— Твои почки отказались работать. Мы могли бы продержать тебя на аппарате искусственной почки какое-то время, но это бы тебя не спасло. Если бы Эрика не решилась на такой шаг — трансплантацию своей почки тебе, мы бы тебя не смогли спасти. И найти донорскую почку за такой короткий срок при твоей редкой группе крови мы бы тоже не смогли. А она оказалась для тебя отличным донором. Причем вся идея — от начала до конца — принадлежит ей. Так что вы теперь связаны не только обручальными кольцами. Ты в прямом смысле этого слова обязан ей жизнью.

— Теперь они связаны не только этим, — раздался голос Анны, незаметно вошедшей в дверь, — теперь у них есть еще эта чудесная малышка, которой не терпится увидеть наконец своих родителей!

Сверточек на ее руках пискнул в ответ, и оттуда высунулась сначала крохотная розовая ручка, затем показалось и все личико с заспанными глазками.

— Ах, мой котенок, как я по тебе соскучилась! Какая ты молодец, Анна, что принесла ее! — Эрика радостно протянула руки к малышке. — Мама так сильно скучала по своей дочурке. А как ты там, без меня? Расскажи маме, скучала? Посмотри, кто у нас тут есть — папа! Я же тебе обещала, что ты скоро увидишь папу, вот я и сдержала обещание. Кстати, Данила, познакомься, это наша с тобой дочурка, а это — Анна, мой лучший друг и, можно сказать, бабушка нашей малышки.

Тут она заметила нерешительно стоявшую в дверях Рабдину. Она не знала, что ей делать, вид врачей и бледных Данилы и Эрики несколько напугал ее, и она не решалась подойти к ним.

— Рабди, милая, что же ты там встала! Беги, обнимай Данилу, ты же столько просилась к нему! — Анна подтолкнула Рабдину к Даниле, и та с застенчивой улыбкой подошла к его кровати, осторожно обняв его за шею. Она заплакала. В последние дни она уже уверилась, что никогда больше не увидит его, потому что все что-то недоговаривали, потому что Эрике пришлось лежать с ним в больнице, она даже свою малышку оставила, значит, все было очень плохо. Она была уверена, что они просто не говорят ей правды, скрывая что-то ужасное. Как тогда, когда их похитили, а ей говорили, что они в командировке. И когда сегодня Анна сказала ей, что они пойдут и навестят их в больнице, Рабдина до последнего не верила, что сможет увидеть Данилу. Теперь она была рядом с ним и плакала от счастья. «Спасибо, тебе, звезда», — думала девочка.

Данила не мог говорить. Его сознание было не в состоянии объять информацию в таком объеме. Когда Анна поднесла к нему малышку, он не знал, как реагировать. Их крошка. Их долгожданная крошка! Мысли, эмоции — все смешалось запутанным клубком в его голове, и он не мог облечь в слова то, что чувствовал в этот момент. Его дочь! Господи, спасибо, что подарил нам это чудо. Его спасенная жизнь… Тут его ощущения не были столь однозначными. Как могла Эрика на такое решиться? Как она могла так рисковать? Имея кроху на руках и неся ответственность за Рабдину, как она могла так рисковать своим здоровьем, своей жизнью? Если бы спросили его согласия, он никогда бы не дал его, никогда бы не допустил, чтобы Эрика подверглась такому риску.

Он мало что понимал в трансплантологии, но мысль, что теперь Эрике придется жить с одной почкой вместо двух, обожгла его острым чувством вины. Точнее, эта была смесь самых различных ощущений. Получалось, что теперь почка Эрики будет работать на него. В этом было что-то очень странное и пугающее одновременно. В его сердце закрался страх: а что, если почка не приживется? Неужели тогда все страдания и жертвы Эрики окажутся бессмысленными? Нет. Не может быть, чтобы судьба допустила такую несправедливость. Эрика, Эрика… Раз человеку дано две почки, значит, так и нужно… Неужели он был ей настолько дорог, что она решилась отказаться от своего органа ради спасения его жизни? Неужели теперь всю жизнь надо будет бояться за ее здоровье? Зачем, спрашивается, ему вторая жизнь, если с Эрикой что-то случится по его вине?

Его мысли прервал смех Эрики, разглядывающей, как малышка схватила Данилу за палец и ни за что не хотела отпускать, притягивая его ко рту.

— Я могу догадаться, о чем ты сейчас думаешь, Данила, — ласково сказала Эрика, перейдя на русский. Она видела смятение, написанное на его лице, и прочитать мысли в его глазах было не так сложно. Она бы на его месте тоже испытывала неоднозначную реакцию. Идя на этот шаг, она и не ждала никакой благодарности от него, главным для нее было спасение его жизни — для него самого, для нее, для их детей, настоящих и будущих. — Мы использовали единственный шанс, который был возможен в данной ситуации. Поверь мне, Данила, без тебя мы бы никогда не были бы счастливы, нам: мне, Рабдине и малышке — нужен муж и отец, и, какой бы ни был риск, я ни капли не жалею, что приняла такое решение. Я сделала это не только ради тебя, но и ради себя, и ради наших девочек. Поэтому единственное, о чем ты сейчас должен думать, — это о том, чтобы поскорее встать на ноги и начать новую жизнь. Потому что ребенок — это всегда новая жизнь. Разве ты не хотел бы, чтобы она была у нас счастливой?

— Но ведь ты могла пострадать во время операции, Эрика! Ведь столько людей погибают на операционном столе, ты об этом не подумала? Что бы стало с детьми? Это было безответственно с твоей стороны! Ради призрачной цели ты подвергла риску жизни троих людей!

— Призрачной цели? Это ты себя называешь призрачной целью? Нет уж, дорогой, для меня ты не призрачная цель, а реальный человек, который мне не безразличен. И потом, это был минимальный риск с теми профессионалами, которые взялись за пересадку, так что об этом не стоит и говорить, Данила. — Эрика морально была готова к такой реакции, потому что сама подумала бы то же самое. Надо было лишь спокойно переждать первый всплеск эмоций, а потом все встанет на свои места. Меньше всего на свете она хотела бы, чтобы Данила чувствовал себя обязанным ей. Важно, чтобы он увидел это все в правильном свете, в свете любви тех, кому он был так необходим.

— А если почка не приживется?

— Приживется. Я уверена. В любом случае — мы вырвали у судьбы еще время, а там посмотрим. Посмотри на нас, Данила. — Голос Эрики был полон нежности и сочувствия тому, что творилось в его душе. Но в нем также слышалась стальная нотка. Она не позволит поставить под сомнение сделанное. Он должен бороться за свою жизнь так же, как она боролась, а не терзаться сомнениями. — Мы — твоя семья, и ты нужен нам. Разве это не достаточный стимул бороться за твою жизнь? Чего я тебе не прощу, так это того, что ты сдашься раньше времени, опустишь руки, не будешь верить в свои силы. Вот тогда все действительно превратится в призраки — и ты, и все мы.

Данила взглянул на нее и детей, представив на мгновение, что был в одном шаге от того, чтобы никогда их больше не увидеть. В одном маленьком шажке. Стоял у черты, за которой уже не было его семьи. Он так и не шагнул за черту. Он остался на той же стороне, где и дорогие ему люди. Он получил эту возможность, этот щедрый дар от судьбы, а вернее, от своей жены — возможность жить дальше. Мысли об этом постепенно приглушили его сомнения и чувство вины. В общем-то весь его негативизм происходил из чувства вины, маскируя несогласием тревогу. Постепенно его сердце вняло разуму и наполнилось благодарностью, безмерной благодарностью Эрике за ее любовь, преданность, за подаренный шанс на счастье.

Даррел с тревогой наблюдал за их беседой, не понимая ни слова. Сначала ему даже показалось, что они ругаются, но, увидев, как разгладились черты лица Данилы, как он расслабился и воспринял новость не только головой, но и сердцем, Даррел облегченно вздохнул. Теперь можно и оставить их.

— Нам еще предстоит большая работа, Данила, мы должны сделать все, чтобы не произошло отторжения почки. Это займет какое-то время. Ты должен быть готов бороться за свое здоровье. Ты просто не имеешь права теперь проиграть. — Даррел взглянул на часы и заторопился. — А теперь я пойду, другие больные ждут меня, я загляну к вам попозже. Вам надо о многом поговорить, но не переутомляйтесь, отдых сейчас для вас обоих самое главное. Такое пережить — не шутка.

Доктор попрощался, чувствуя, что сам переполнен эмоциями. Он все еще был под впечатлением произошедшего. Будет очень обидно, если у Данилы что-то пойдет не так. Когда он услышал предложение Эрики трансплантировать ее почку, то поначалу отверг эту идею, учитывая осложненное состояние как Данилы, так и Эрики, которая еще не окрепла после родов. К тому же для удачной трансплантации требовалась совместимость крови по очень многим показателям, а это встречалось только у близких родственников, и вероятность, что кровь Эрики окажется совместимой с кровью Данилы, была очень маленькой. Однако она не хотела ничего слышать об отказе. Ему пришлось вызвать коллег, специалистов по пересадке органов, и они предложили сделать необходимые тесты, прежде чем отвергать эту затею.

К его удивлению, результаты отвечали всем требованиям, предъявляющимся при пересадке донорских органов. Тогда он сдался, уступив настойчивости Эрики и фактам, которые были на ее стороне. С помощью квалифицированной команды хирургов операция по пересадке прошла успешно, но теперь нужно было убедить организм Данилы не отказываться от данной ему возможности нормально функционировать. Случаи отторжения встречались очень часто, однако что-то ему подсказывало, что в этом случае все будет в порядке. Впрочем, время покажет. Он шел по больничному коридору, и на сердце его было легко и светло, как если бы он лишний раз убедился, что мир устроен не так уж и плохо.

Анна Родчел не торопилась домой, решив посидеть еще немного, чтобы родители могли пообщаться с малышкой, прежде чем она увезет ее кормить. Малышка лежала рядом с отцом, мирно посапывая и причмокивая губками.

— Данила, нам надо еще дать малышке имя и оформить документы, я не хотела этого делать без тебя. — Эрика выжидательно посмотрела на него, однако было совершенно очевидно, что в ее голове уже есть определенные варианты.

— Кому, как не тебе, лучше знать, какое имя ей больше подходит. Ты же мать… Я всегда считал, что только мать может давать ребенку имя, так как никто лучше не чувствует характер крохи. И потом, я же вижу по твоим глазам, что ты уже что-то придумала! Выкладывай, что ты предлагаешь?

Эрика выждала паузу, а затем торжественно заявила:

— Я предлагаю имя Анна! — Она многозначительно посмотрела на миссис Родчел. — В честь моей дорогой подруги. Если бы не она и не ее поддержка, то не знаю, как бы я справилась со всем этим. Честное слово! И потом, я думаю, это имя очень подойдет нашей дочурке. Будет она у нас королева Анна!

— Ой, Эрика, дорогая моя. — Анна всплеснула руками, прослезившись от умиления. Она на самом деле привязалась к этой прелестной малютке, как к родной. Это было так мило со стороны Эрики — дать малышке ее имя!

— И еще, я хотела попросить Анну стать крестной для нашей крошки, ты не против, Анна?

— Я? Ну конечно нет! Как я могу быть против! Я берусь все организовать к вашему выходу из больницы, надеюсь, это будет уже скоро.

— Здорово! — захлопала в ладоши Рабдина. — Мне нравится! Как это здорово — Анна!

Данила лишь кивнул в знак согласия, продолжая теребить нежные детские пальчики. Ему было не так важно, как будут звать их малышку, Анна так Анна, милое красивое имя. В любом случае она будет для него самой прекрасной. Как и его жена. У него теперь большая семья, и он просто обязан сделать их счастливыми. Он ощущал себя так, словно в одно мгновение он обрел все, чего только можно пожелать: ребенка, свою жизнь, свое новое будущее…

Глава 16

Несколько месяцев спустя Эрика получила неожиданную посылку. Ей привезли ее родители, когда приехали навещать их в Австралию. Посылка была от старого знакомого, доктора Чана. Сначала показалось, что это картина, но, развернув свиток, Эрика увидела каллиграфически выведенный черной тушью текст на полотне, заключенном в рамку.

Высоко в Тибетских горах затерялся среди вершин маленький монастырь. Редко кто из простых людей попадал туда, за исключением немногочисленных, особо одаренных учеников, стремившихся познать тайны мироздания. Те немногие из учеников, кто доходил хотя бы до середины пути этого великого Знания, становились монахами. И только один из них становился Учителем.

У Учителя был свой сад, где, несмотря на суровые условия высокогорья, росло множество растений. Количество их равнялось числу людей на Земле. Растения жили своей особенной жизнью, и каждое обладало уникальностью.

В один прекрасный день к Учителю подошел самый младший ученик и воскликнул:

— Учитель, в твоем саду распустился прекрасный цветок! Он божественно прекрасен и совершенен. Он благоухает так, что затмевает другие цветы вокруг него!

— Да, я заметил, — спокойно ответил Учитель. — Высшие силы и впрямь наделили это создание многими прекрасными качествами. Но, боюсь, потратив все силы на свою внешнюю красоту, цветок не позаботился о внутреннем мире. На данный момент он пуст!

— Пуст? Но что с ним будет? Ведь всем известно, что невозможно выжить, не имея ничего внутри своего сосуда? — горестно воскликнул ученик, жалея несчастное растение.

— Ну почему же невозможно? — улыбнулся Учитель. — Возможно, если добыть энергию Земли и Космоса.

— Да, но для этого надо отдавать драгоценности своей души, а у этого несчастного ничего нет, Учитель!

— Ты прав. Есть и другой путь — энергия других растений, которые так привлечены его красотой, что готовы отдать все, что у них есть.

— Но тогда?.. — в ужасе прошептал ученик.

— Наблюдай…

Растения в прекрасном и переменчивом саду Учителя продолжали бороться за свою жизнь. Одни проигрывали в этой борьбе, другие уходили вообще без борьбы, покоряясь воле судеб, третьи побеждали и выживали, но с разными результатами. Младший ученик Учителя не переставал наблюдать за полюбившимся цветком.

— Учитель, вокруг того цветка образовалась пустыня! Он не выживет! Его задуют сухие ветра, засыплет горячим песком, и он бесславно исчезнет из твоего сада… Ты все знаешь, скажи, неужели это и есть его судьба?

— Цветок сам образовал пустыню вокруг себя. Он высосал всю энергией своих соседей и вот теперь остался один. Ничего не проходит бесследно, ты же знаешь.

Ученик был страшно огорчен. Его любимый цветок почернел и стал совсем некрасив. Даже благоухание стало отталкивающим. Сквозь истонченную кожицу стебля и листьев была заметна пугающая прозрачная пустота.

— Можем ли мы помочь ему, Учитель? — тихо спросил он, зная, что вмешиваться в судьбы обитателей сада нельзя.

— Наблюдай…

Сад Учителя развивался по своим законам, и рука невидимого садовника бережно направляла процесс.

— Смотри, Учитель, — восхищался внимательный ученик. — цветок превратился в деревце! Оно дает приют другим растениям, питая их за счет своих корней. Это удивительно!

— И заметь, пустыня вокруг тоже изменилась. Мы видим зарождающийся новый сад. Это ли не чудо?

— Чудо, Учитель, но… — Ученик едва слышно вздохнул. — Жалко, что исчез тот прекрасный цветок, украшающий твой сад.

— Ты не видишь истинной красоты, мой друг. Приглядись, на ветках деревца уже зародились крошечные бутоны. Ничего не проходит бесследно.

Словно в ответ на его слова один из бутонов раскрылся, выпустив прекрасные лепестки наружу. Учитель улыбнулся… И продолжал наблюдать…