Глава 1

— Смотрите, смотрите, это же сама Дормич! — стайка девчонок-подростков загудела от волнения, словно пчелиный рой, встревоженный необычным посетителем. Заглянув в этот дорогущий бутик поглазеть на коллекцию последних моделей европейских дизайнеров, подружки и не чаяли, что подвернется такая удача. Не каждый день встречаешь живую звезду телеэкрана, чье лицо вызывает визги восторга у юных мечтательниц.

— Глядите, как перед ней продавщица заискивает, — прошептала Маринка, одна из старшеклассниц. — Нас еле впустила, мымра, а её готова облизать с ног до головы. — добавила она со вздохом зависти.

— Ну, ты сравнила — нас и Её! — возразила Света, её подруга, с придыханием произнося слово «Её». — Она же звезда, а мы кто? Смотрите, она уже уходит! Взяла один шарфик и все! Небось, два «куска» за него выложила! Даже в магазине очки от солнца не снимает, как голливудская звезда.

— Она и есть звезда. А давайте автограф попросим, а вдруг даст? — предложила Маринка и проворно извлекла из недр школьной сумки ручку и блокнот.

Девчоночья стайка нерешительно направились за Маринкой, завидуя в душе, что Маринка опередила всех со своей классной идеей.

Дормич тем временем стояла у кассы и ждала, пока с её карточки снимут деньги. Она, конечно же, заметила, группку восторженных девиц, направляющейся к ней, но она так же отметила про себя молодого человека со странной внешностью, вошедшего вслед за ней в бутик и с тех пор не сводивший с неё глаз. Сразу и не скажешь, чем этот парень приковывал взгляд. Среднего роста, несколько взъерошенные русые волосы, клетчатая рубашка и отутюженные коричневые брюки. Можно было бы сказать, что у него совершенно непримечательная наружность, если бы не нервный тик, вздергивающий время от времени уголки его рта. И еще глаза — круглые, немигающие глаза цвета настолько светлого, что казались почти бесцветными, даже прозрачными. Эти немигающие глаза приклеились к Альбине, но смотрел он не в ее глаза, а словно сквозь неё.

Умудренная опытом и славой, она знала, что фанаты бывают разные, и среди них встречаются настоящие психи, так прилипнут, что потом не отвяжешься. Альбина надменно взглянула на странного типа, давая понять, что не собирается отвечать улыбкой на его рыбий взгляд. Незнакомец моментально среагировал и отвернулся, якобы рассматривая лейбл какой-то вещицы. Дормич тоже отвернулась и, натянув ослепительную дежурную улыбку, попрощалась с продавщицей.

— Вы уж извините, сейчас нашего менеджера нет на месте, а так бы она сама непременно вас обслужила! — заворковала продавщица.

— Уж один шарфик без Елены Леонидовной я как-нибудь смогу купить, — засмеялась Альбина. Девчонки тем временем приблизились к ней, и одна из них протянула блокнот с ручкой, нарочито бравадным голосом попросив её там расписаться. Альбина оценила её смелость и размашисто чиркнула автограф на весь лист. Подняв глаза от блокнота осчастливленной девицы, Дормич замерла. Странный незнакомец с прозрачными рыбьими глазами стоял совсем рядом и, не отрываясь, пристально смотрел на неё. Он стоял так близко, что она почувствовала его дыхание, смесь алкоголя и лекарств, вызвавший у неё легкий приступ тошноты. В руках он держал небольшую стеклянную банку с прозрачной жидкостью. Банка моментально насторожила Альбину, она инстинктивно попятилась, но не успела отойти — в следующее мгновение рыбье лицо исказила отвратительная ухмылка и незнакомец выплеснул содержимое банки прямо в лицо Дормич, уничтожив за секунду объект зависти и подражания миллионов телезрительниц.

Глава 2

— Катя, накрой стол, сейчас чаевничать будем, — приказывающим тоном «попросил» Олег Васильевич.

Так как являлся он не кем иным, как заведующим лабораторией, все его просьбы на территории лаборатории должны были выполняться беспрекословно и даже с благоговейным трепетом. Само собой, это никоим образом не относилось к Людочке, лаборантке, к которой лысеющий, отягощенный внушительным пузиком, Олег Васильевич Драгов питал самые нежные чувства (что, впрочем, ничуть не умаляло его любви к жене). Здесь, в пределах маленькой, плохо финансируемой лаборатории НИИ Микробиологии, доцент Драгов был Бог и царь, а его протеже Людочка Молчанова — царицей. Остальные занимали оставшиеся места в сложившейся иерархии, при этом Катерина Лаврентьева находилась на самой последней ступеньке. Тому было много причин: она не обладала ничем таким, что могло бы вознести её выше. Ни связями (как Виолетта Горячева, появляющаяся в институте раз в полгода и при этом успешно получившая недавно заветную корочку кандидата биологических наук), ни смазливой внешностью, (как Людочка, сметающая своим лазурным взглядом невинной богини любые препятствия), ни, на худой конец, двойным высшим образованием и готовящейся диссертацией, как Марина Степановна. У Катерины ничего этого не было. Да она ни что и не претендовала.

— Мигом сделаю, Олег Васильевич, — пролепетала Катя и бросилась выкладывать на стол чашки и ложки. Затем она включила чайник и сбегала в ближайшую булочную за сладким.

Когда все было готово, она просто тихо уселась у края стола, в ожидании остальных. Она настолько свыклась с ролью бесцветной улитки, что в другой ипостаси себя и не представляла. Если спросить, например, Людочку, «А как выглядит ваша сотрудница Лаврентьева?», она, пожалуй, поморщит лобик и затруднится ответить, потому как кто разглядывает незаметную, вечно прячущуюся внутри своего мирка, улитку? Убирает комнаты, хороша на побегушках — и ладно. Какая разница, как она выглядит?

— Ну, что у нас сегодня нас обед? — потирая влажные ладони спросил Олег Васильевич, закряхтел и уселся за стол. Будучи не таким уж и старым, Драгов, однако, выглядел неважно. Дряблое лицо, невыразительные маленькие глазки, лысина, старательно прикрываемая двумя волосинками, пузо значительных размеров — совершенно стандартный вид стареющего мужчины, не заботящегося о своей внешности. Но так как кроме стандартной внешности Драгов обладал еще и званием доцента и властью директора лаборатории, он пользовалась успехом у определенной части женской части НИИ. При этом он наивно полагал, а, возможно, просто хотел верить, что обладает совершенно неотразимыми чертами, раз женщины так охотно флиртуют с ним.

Усевшись за стол, он оглядел своих подопечных, заметив, что Людочка уселась рядышком, но к еде не притронулась, лишь налила ему чаю. Её невозможно было не замечать на фоне остальных сотрудниц. Марина Степановна давно перешагнула за сорок, располневшая, замотанная семейным бытом и финансовыми неурядицами, эта женщина просто физически не успевала следить за собой. Утреннего времени хватало ровно на то, чтобы накормить домочадцев, да отвезти детей в школу и садик. Единственное, что она успевала, так завить свои короткие рыжие волосы да неумело подкрасить карие глаза, окруженные сеточкой предательских морщин. Катерина… О той так вообще шеф ничего не мог сказать, она просто сливалась с общей обстановкой и ему никак не хватало времени разглядеть её. Не то, что Людочка — услада очей его. Куда ни глянь — ножки, грудь, огромные голубые глаза, все вызывало восторг. Недаром он принял её на работу сразу же, как увидел. И ведь способная! И мужем не отягощенная. Сплошные приятности, словом.

Драгов оглядел тарелки, раздумывая, что бы покушать. Обед, как всегда, состоял из того, что принесли сотрудницы. На сегодня на столе оказался пирог от Марины Степановной, выкладывающей дорогу своей кандидатской всеми возможным путями, в том числе и кулинарными, блины от Катюши да булочки из магазина. Шеф обедом остался доволен, а вот вид Людочки не на шутку встревожил его.

— Людмила, ты что это сегодня такая задумчивая? Не ешь ничего?

— Что-то голова болит, Олег Васильевич, — томно протянула Людочка, — после представления моих тезисов на совете я прямо сама не своя от нервного перенапряжения. — добавила она ключевые слова, томно потупив глазки.

Шеф нахмурился. Ему тоже не понравились нападки некоторых его коллег на безусловно талантливый доклад Людочки, но с этим он уж как-нибудь разберется.

— Ты пообедай, душа моя, и отправляйся домой, отдохни.

Марина стрельнула глазами в сторону Люды, памятуя, как много недоделанной работы та оставляет на её плечи. А ведь ей еще сегодня ребенка пораньше их садика забрать надо, там короткий день. Людочка взгляд поймала и тут же состроила очередное страдание на лице.

— Боюсь, не получится. Нам с Мариной Степановной так много дел надо закончить сегодня. — страдальчески выдавила она из себя.

Драгов немедленно отозвался на страдания душой и телом, прикрыв её ладонь своею.

— Я уверен, что Мариночка войдет в твое положение и выручит тебя, как это не раз делала ты. Не так ли, Марина? — он развернулся всем корпусом к Марине Степановне, тщетно пытающейся вспомнить, когда же это Люда её выручала. Оставалось лишь кивнуть в ответ, что поделаешь.

Катерина уже привыкла к подобным представлениям. Она даже немного завидовала, что в её жизни нет никаких интриг, никаких кандидатских, никакой борьбы за место под солнцем. Ничего интересного, словом.

Когда шеф с подопечной ушли, Марина Степановна разразилась потоком возмущения.

— Нет, ты слышала, Катерина? Слышала? Наглости этой подстилки нет предела просто! Всю работу на меня свалила, а сама только ублажением шефа занята!

— Да, несправедливо, — тихо согласилась Катюша. Сотрудницы всегда изливали ей свои мысли, словно подушке. Никому и в голову не могло прийти, что она может понести разговоры дальше. Её интересы не пересекались ни с чьими интересами, и повода бояться младшей лаборантки не было. О том, что в итоге позже всех уйдет сама Катерина, никто не подумал. А ведь ей надо дождаться, пока последний сотрудник закончит с опытами, прибрать все и закрыть лабораторию. Вот и сегодня она уселась в уголке, дожидаясь, пока Марина закончит свои премудрости с пробирками. Ожидание скрашивали книги. В последнее время она зачитывалась романами Даниелы Стил, уносившие её в мир сладких грез, прекрасных и сильных духом девушек, благородных принцев с лимузинами, вилл на берегу моря и обязательного хеппи энда. Мир, недоступный ей.

Её собственный мир был окрашен сплошь в серые тона. Внешность, которую она ненавидела всей душой за откровенную невзрачность, одинокая монотонная жизнь, скучнейшая до тошноты работа, люди вокруг, смотрящие сквозь неё. Она ощущала себя пустым местом. Она не понимала, зачем она живет на этом свете. Жизнь казалась ей сплошным потоком безысходности и несправедливости. Мысль, «почему одним Бог дает все — красоту, деньги, славу, а другим лишь жидкий пучок волос, оттопыренные уши да грязную работу за гроши в придачу?» мучила ее не протяжении многих лет. Разве об этом она мечтала в юности? С годами сменились декорации, но среди этих декораций она так и не нашла своего места. Порой казалось, что ей вообще нигде нет места.

Их было двое у родителей — Катерина и Даша, сестры-двойняшки, выросшие вместе и неразлучные, как сиамские близнецы. Они не были идентичными близнецами, обладали похожей, но и разной в тоже время внешностью. Катерина уродилась несимпатичным ребенком. Большие, причудливой формы уши располагались под абсолютно прямым углом к голове, жидкие, тускло-пегого цвета волосы паклями свисали вокруг бледных щек. Нос, заостренный, слегка вытянутый вперед, как у лисички, не улучшал общего впечатления. Глубоко посаженные карие глаза, пожалуй, могли бы украсить это невзрачное лицо, если бы были более живыми и несли хотя бы толику огня. Но и это отсутствовало на лице Катюши, как её ласково называли родители. Единственное, чего у Катерины было в избытке — так это роста. Но при общей неуклюжести высокий рост девушки не исправлял положения, а делал из неё обыкновенную каланчу. По необъяснимой причине девочка с раннего детства была очень вялой и пассивной. С одной стороны, она не доставляла родителям никаких хлопот, всегда слушалась и исправно помогала по хозяйству, которое было довольно большим по их деревенским меркам. С другой же стороны, излишняя пассивность делала Катюшу вечной тенью её сестры, которую она любила беззаветной любовью, понятной лишь близнецам.

Дашута по внешности сестру не намного обогнала, чуть более правильные черты лица да более густые волосы, но красавицей её тоже нельзя было назвать. Зато уж живости в характере ей было не занимать. Её улыбчивое личико мелькало везде, где можно. Она успевала и по дому помогать (хотя и не с таким усердием, как Катя), и в школе была активисткой, затейницей всяких мероприятий, и с ребятами на лавочке вечерами сидеть, песни петь да семечки лузгать. Чертенок, сидящий в ней, привлекал к ней ребят со всей округи, да и девчат тоже, доказывая лишний раз, что внешность не играет ведущей роли в становлении лидера. Катерину она обожала не меньше, чем та её, но жалела, считая, что Катюша хоронит себя под своими комплексами. В принципе, так оно и было на самом деле. Катюша, например, не видела в популярности Дашуты никакой другой причины, кроме её более удачной внешности. Зациклившись на своей «серости», она со временем смирилась с этой ролью и не претендовала на большее. Сестре своей она не завидовала, слишком уж любила. А вот другим красивым, по её мнению, девочкам, завидовала со страшной силой. А уж когда в город переехали, там её зависть к чужому успеху расцвела пышным цветом, снедая её изнутри подобно прожорливому червю.

В город её, конечно же, Дашка затащила за собой.

— Ну сколько мы с тобой тут пропадать будем? Ну, подумай, нам скоро семнадцать стукнет, работать пойдем, потом и замуж пора будет выходить, и кого мы здесь найдем? Оглянись! — Дашутка явно не первый день об этом думала, но она знала, что одну её родители в город не пустят, а вот с Катериной — как за каменной стеной, доверят хоть кругосветное путешествие.

— Боязно все же, Дашут. — Катюша боялась всего на свете, а уж о том, чтобы покинуть отчий дом и подумать не могла.

— А чего тебе боязно? Со мной не пропадешь, ты же знаешь!

Катюше верила её словам безоговорочно. Раз сестра говорит — значит, так оно и будет. Родители были категорически против, но не утихающий напор Дашуты сделал свое дело. Она и учителей в школе привлекла, чтобы родителям внушили перспективность девочек и необходимость дальнейшего развития, и родню привлекла пожурить отца с матерью, что крылья детям обрезают, все, что могла, сделала и своими слезами окропила. Наконец, родители сдались, но с одним условием. Что отпускают Дашу под ответственность Катерины, как более серьезной и спокойной нравом. Катерина торжественно согласилась ответственность на себя взвалить и отправились они за поисками призрачного счастья.

И все шло хорошо поначалу, и работу подыскали (Катерина в НИИ Микробиологии помогать при лаборатории, а Дашута в магазине продавщицей), и квартирку сняли однокомнатную (не без помощи родителей), в общем, все, как по маслу. Жить бы да радоваться, так нет, угораздило Дашку поддаться на уговоры друга своего новоявленного поехать с ним на работу в молодежный лагерь. Катерина пыталась робко возражать, но тщетно.

— Ну, зачем тебе это надо, Дашуня? Чего тебе не хватает? Что я родителям скажу?

— Скажешь, на работу поехала, с детьми работать, что тут такого? — Даша хлопала глазами, не понимая, чем это могло грозить.

— Но я же за тебя как бы отвечаю…

— Но не можешь же ты нянчиться со мной все время, это же смешно и невозможно. Не грусти сестренка, и не боись. Может, я и тебя позже туда смогу устроить, хорошо? — подмигнула Дашута, считая вопрос решенным. — Представь только, лес, пруд, как дом отдыха, только еще и деньги за это заплатят!

Через две недели Катерине позвонили из городской больницы скорой помощи, куда Дашуту привезли в крайне тяжелом состоянии, жестоко избитую неизвестными. Катюша места себе не могла найти. Проводила рядом с сестрой дни и ночи, на работу не ходила, все плакала, не представляя себе, чем это может обернуться.

Усилиями врачей Даша выкарабкалась. Физически, но не морально. Что с ней произошло, она так и не рассказала. В милицию заявлять отказалась. Говорить об этом отказывалась напрочь даже с родной сестрой. Родителям Катерина ничего не сказала, боялась, что попадет обоим, да и расстраивать не хотела. Однако, случай этот не прошел бесследно. Дашуту словно подменили. Она находилась в постоянном трансе, словно умом немного тронулась, на работу ходила автоматом, пока её оттуда не уволили («Нам продавщицы со странностями не нужны — всех клиентов распугают», так объяснил Катюше свое решение директор). В один прекрасный день Даша просто исчезла из дома, ничего не сказав, и после этого её никто больше не видел.

Катюша заявила в милицию, даже фотографии Дашины везде развесили, но единственно, что удалось выяснить, так это то, что Дашу видели сидящей у реки. Что произошло потом — так и осталось тайной, как и то, что же произошло с ней до больницы. Тела её не нашли, но после этого Дашу никто больше не видел. Катерина разыскала того парня, который уговорил Дашу в злосчастный лагерь поехать, но он сказал, что ничего не знает, не видел, как Даша из лагеря исчезла. По его бегающим глазкам можно было понять, что он врет, но правды от него добиться казалось для Катюши невозможным. В милиции сказали, что они опросили сотрудников лагеря и, по их сведениям, в лагере Даше пришлось не сладко. Что она, вроде бы, подверглась травле со стороны так называемых «коллег», но концов случившегося не наши, да особо и не искали. Даша — девушка совершеннолетняя, могла просто уехать в другой город, и дело с концом. Катерина в то, что Дашута «просто уехала» не поверила, но открывать дело для дальнейших розысков, как ей сказали в милиции, никаких оснований не было. После нескольких месяцев бесплодных поисков Катюша мысленно похоронила Дашу, виня во всем одну себя.

— Вы доверили мне её, а я…— рыдала она перед родителями. — я не углядела. Я во всем виновата, я одна виновата.

Родители выплакали все глаза, не понимая, за что с их дочерью такое приключилось. Антонина Степановна и Кондратий Иванович, тихие простые люди, набожные, не сделавшие в своей жизни ничего плохого, не могли найти никакого объяснения произошедшему, они отказывались верить в случившееся.

— Ведь не нашли её мертвую? — в который раз вопрошала Антонина Степановна. — Значит, жива. Не поверю в её смерть, пока не увижу своими глазами.

Катерина не старалась их переубедить. У неё просто не было на это сил. Сколько ни настаивали родители, Катя не захотела остаться в деревне. Основной причиной было то, что она не могла смотреть в глаза отцу и матери, постоянно ощущая, что подвела их, обманула доверие, потеряла сестру. Все в доме напоминало о Даше, это было просто невыносимо. Вернувшись в город, она даже квартиру сменила. Взяла еще более отдаленную от центра, еще более скромную и дешевую, в Бирюлево, казавшееся ей краем света, на зато не имевшее ничего общего с воспоминаниями о сестре.

Катя чувствовала, что Даша, скорее всего, мертва, и искать её бесполезно. Родители все еще ждали того момента, когда их Дашута, целая и невредимая, появится на пороге отчего дома и все время спрашивали Катю, не слышно ли чего нового. Катерина же не выносила даже разговоров о Даше, настолько глубокой была её рана. По той же причине, что она не захотела оставаться в деревне, Катя ограничила на минимум общение с родными. Они иногда приезжали к ней навестить, но она была явно не рада визитам, и они стали появляться у неё все реже и реже.

Катерина жаждала общения, которое могло бы заполнить пустоту в её душе и отвлечь от депрессии. Кто ищет, тот всегда найдет. В их лаборатории появилось новое лицо — аспирант Леонид. Как только он вошел в их комнату, высокий, с волнистыми русыми волосами, открытой улыбкой и очаровательным здоровым румянцем, сотрудницы лаборатории мгновенно растаяли.

— Знакомьтесь, это Леонид Мартынов, аспирант из Нижнего Новгорода, собирает материал для своей работы и, заодно, будет перенимать опыт у нас. Его рекомендовал один мой очень хороший товарищ, так что прошу любить и жаловать! — представил парня Олег Васильевич.

— Людмила, — протянула первая руку «королева».

— Очень приятно. — Леонид галантно приложился к протянутой руке.

— Людочка, разве нам не пора на конференцию? — властные интонации шефа ясно давали понять, кто хозяин в этом огороде. — Мария Степановна, будьте добры, введите нашего гостя в курс дела.

Леонид тут же ретировался, очевидно, будучи хорошо знакомым с правилами игры в подобных учреждениях. Пока Марина Степановна объясняла гостю, что к чему, Катерина с раскрытым ртом глазела на новенького. Её никто и не подумал представить, и она так и стояла в углу, никем незамеченная.

— Не хотите чаю? — вдруг тихо спросила она.

Марина Степановна удивленно взглянула в её сторону. Катя никогда не встревала в разговоры и уж тем более никогда не проявляла инициативу. Заметив её пунцовые щеки, Марина понимающе улыбнулась. Леонид, к радости Катюши, от чаю не отказался. За столом он все расспрашивал Марину Степановну о работе и семье, с интересом слушая подробности о детях и муже.

— А вы, Катерина, тоже уже успели обременить себя брачными узами? — как бы невзначай спросил он.

Катюша зарделась, не зная куда себя деть от смущения.

— Нет, — пролепетала она.

— С родителями живете?

— Нет, одна.

Как показалось Марине Степановне, это факт странным образом Леонида очень даже обрадовал. Когда он отлучился, она подошла к Кате с видом старшей наставницы.

— Будь осторожна, девочка. Такой вскружит голову, и моргнуть не успеешь.

Катерина послушно кивнула.

— Ты не смотри, что такой галантный и симпатичный. От таких не знаешь, чего ждать. А потом страдают девицы, вроде тебя.

Катюша еще раз кивнула, но про себя подумала, что Марина Степановна просто наговаривает на бедного парня.

В последующие дни Леонид вел себя просто безупречно. Неизменно учтивый со всеми сотрудницами, благоговейно-уважительный к шефу — словом, он к каждому нашел подход. Он был первым, кто так обратил внимание на Катюшу. То стул пододвинет, то пробирки поможет отнести, то в булочную вместе за компанию сбегает. Марина Степановна с Людочкой все посмеивались меж собой.

— И что он в ней нашел, в нашей дурочке? — пожимала плечами Людочка.

— Может из тех, кто считает, что не с лица воду пить? — предположила Марина Степановна.

Если бы они слышали, что происходило за кулисами лаборатории, то им бы, опытным волчицам, стало бы все в миг ясно. Возможно, и Катерине бы подсказали что дельное. Катюша же была настолько очарована первым в её жизни мужским вниманием, что не заподозрила ничего дурного.

— Чудесные сегодня были пирожки! — обхаживал Катерину Леонид, провожая до метро.

— Спасибо, — ответила польщенная Катерина. Раньше все просто лопали её еду, не удосуживаясь даже спасибо сказать. А Леонид — сразу видно воспитание! — Я завтра еще принесу, я много нажарила.

— Ах, счастливица, А мне все бутербродами питаться приходиться. — вздохнул он. — Я уже их видеть не могу! И желудок болит…

У Катерина аж сердце сжалось от жалости. Конечно, парень вдали от родителей, некому и позаботится о нем. А у неё дома целая тарелка этих пирожков стоит.

— А давай, я тебе их передам к ужину? — предложила она, удивляясь своей смелости.

Леонид растроганно улыбнулся, благодарно пожав её руку.

— Правда? Было бы просто восхитительно!

Таким образом, он попал к Катюше домой. Поужинать они в итоге решили у неё. Катюша буквально летала по кухне, подогревая пирожки и накрывая на стол. Потом уселась напротив, разглядывая своего дорого гостя.

— Та знаешь, Катюша, так здорово тут у тебя! — проговорил с набитым ртом Лёня. — Так уютно, словно дома вновь оказался.

— Спасибо.

— А я живу в такой конуре, просто страх божий. И деньги берут большие, настоящая обдираловка. Порой даже не хлеб не остается. — продолжал он свои жалобы.

Катя слушала его слова внимательно, но не понимала, куда он клонит. Видя, что намек не понят, Леонид перешел в открытое наступление.

— Я знаешь, что подумал? А давай я у тебя тут угол буду снимать? Чем платить неизвестно кому, я уж лучше тебе деньги отдам. Что думаешь? И тебе и мне хорошо. Ты не подумай, я не кусаюсь! — засмеялся он, видя нерешительное выражение лица Катерины. — По хозяйству помогу, да и на работу веселее добираться будет.

Леонид выбрал жертву очень мудро. Другая бы в жизни не купилась на его трёп, а Катерина все за чистую монету приняла.

— Сколько бы ты хотела за угол? — спросил он, словно Катерина уже согласилась.

— Не знаю даже, сколько сможешь, наверное.

— Ну, значит, договорились. За мной не заржавеет! — улыбнулся он улыбкой довольного и сытого кота. — Я здесь всего месяца три-четыре пробуду. Материал соберу, одобрение шефа получу и обратно домой. Так что долго тебя обременять не буду.

Катерина была даже рада такому повороту. Жить в тоске и одиночестве ей надоело до тошноты, так что появление постояльца, да еще такого, казалось настоящим фейерверком в её серой и унылой жизни.

— Только вот что, девчонкам на работе ничего не говори, ладно? А то пойдут потом слухи-разговоры, проблем не оберешься. Сама знаешь, какие они змеюки, тебе же еще и навредят.

Катя кивнула. Это казалось резонным. Незачем им знать о её тайне.

В итоге на работе заметили лишь, что Катерина вроде как немного живее и увереннее стала. Снесли это на то, что влюбилась, дурочка, что с неё возьмешь? Леонид был осторожен, отношений их ничем не выдавал. Как и обещал, по хозяйству Кате немного помогал поначалу, потом вечерами был больше занят, все в библиотеках торчал. По крайней мере, так он Катерине говорил. Вот только с оплатой за жилье тянул все. То потратился на книги, то на реактивы для опытов, то родители денег не прислали вовремя. Но Катя не беспокоилась. Раз сказал, что заплатит, значит заплатит. Да и потом, он давал ей много больше, чем могут купить деньги. Внимание, заботу, нежность, смех. Она верила, что это любовь. Ей было не с чем сравнивать, кроме как с игнорирующим её, как личности, отношением окружающих. А Ленечка увидел в ней человека, увидел её прекрасную душу. Разве это можно измерить деньгам? Он разглядел в ней внутренний свет. Он так и сказал:

— Твоя прекрасная душа так и светится через глаза. Невозможно оторваться.

И поцеловал. Так в 22 года девицу Катерину первый раз поцеловал мужчина. Ощущение было божественным. Теплая волна поднялась откуда-то из глубин её тела и захватила разум в плен сладостного тумана. Катерина, наконец, поверила, что она тоже женщина. Это открытие было невероятно приятным. Прямо, как романах Даниэлы Стил. Точь-в-точь. Жаль, что Леня настаивал на секретности, а так хотелось всем в лаборатории рассказать о своем счастье! Но он был непреклонен.

— Еще до шефа дойдет, потом он и тебя и меня выгонит с треском.

— Почему же выгонит, Ленечка? Разве любить запрещено?

— Потому что на работе так нельзя, котенок. Служебный роман называется, понимаешь? Это нигде не приветствуется. — при этом Леня крепче сжимал её в своих объятиях и вздыхал, показывая, что ему тоже тяжело.

Катя ему верила безоговорочно. А кому же верить, если не ему? Иногда она задавалась вопросом, а что же дальше? Но загадывать казалось делом бессмысленным, а спросить не хватало решительности. И она просто упивалась счастьем. Упивалась целых пять месяцев. А потом Леониду пришло время уезжать.

— Теперь надо и дома поработать. А через пару месяцев я опять приеду, за подписями. Надо будет отзыв у шефа выцарапать. Так что ты тут не скучай, если смогу позвоню, но ты не волнуйся, если не получится. Связь плохая и дорогая. Скоро все равно увидимся!

Он закружил Катерину по комнате, бережно поддерживая её за талию. В глазах Катюши читался немой вопрос. И стояли слезы.

— Ну, чего ты вдруг? — Леонид обхватил её лицо ладонями. — Да ладно тебе. Подумаешь, пару месяцев поскучаешь! Ты смотри, другим квартиру не сдавай, уговор?

— Да что ты, Ленечка, да как я могу, я же только тебе, только для тебя… — бормотала Катюша.

— Ну и отлично.

Еще один поцелуй. Жаркие объятия. Уныло взвизгнувшая дверь.

Глава 3

Во время отъезда о Лене никто особо не вспоминал в лаборатории, одна Катерина втихомолку скучала и ревела от разрывающей сердце любви. Но одновременно она была счастлива. Строила радужные планы, едва сдерживалась, чтобы не сообщить о них на работе, но Леня ей строго-настрого наказал молчать, она и молчала. Вот приедет, тогда и объявят всем. Леня не обманул, через два месяца его улыбки и галантное обращение вновь согревали сердца работниц лаборатории. А его поцелуи вновь уносили Катерину на небеса. Она ему сюрприз приготовила, все никак не знала, как сказать. В вечер приезда он ушел, сославшись на важную встречу, пришел под утро и сразу спать завалился. Так что пришлось до следующего вечера ждать.

Сюрприз Ленечку, однако, скорее ошеломил, чем обрадовал.

— Ты уверена?

— Да, — покраснела Катюша. — три месяца уже.

У Леонида лицо перекосилось.

— А чего же ты ждешь?

— Как это — чего жду? — не поняла Катерина.

— Ну, чего аборт не сделала?

— Зачем аборт, Ленечка? — из глаз её брызнули слезы. — Разве ты меня к себе не заберешь? Ты же обещал…

— Ну, да, обещал, но рано мне сейчас о детях думать. Мне еще на ноги встать надо, работать начать.

— Ничего, я же работаю.

Прозвучало это глупо, Катерина и сама понимала, что денег её ни на что не хватит.

— Не смеши меня, Котенок. Пока не поздно, займись этим. Мне сейчас, честное слово, не до этого.

Катерина ничего не ответила. Решила, что Леня просто к новости этой не готов, потому так и среагировал. Корила себя за поспешность. У человека защита на носу, нервотрепка сплошная, да и вообще — только-только приехал, а она сразу такими известиями огорошивает! Дура, и только.

Ленечка на этот раз совсем недолго пробыл. Да и дома практически не бывал, все дела, дела. Собрал подписи все нужные и опять домой засобирался.

— Ты не дури, — строго напутствовал он её. — с абортом не тяни. Рано нам еще. Вся жизнь впереди. Может, тебе денег на врача оставить?

Катя неопределенно пожала плечами.

— А ты когда приедешь?

— На защиту около трех месяцев уйдет, потом и приеду к тебе.

— Правда?

— Кончено! Смешная ты. Ну зачем мне тебе обманывать? Не плачь. У нас еще все впереди. Но к врачу сходи. Обещаешь?

— Три месяца… Так долго. Вечность.

— Как три дня пролетят. Не заметишь, точно тебе говорю.

— Ты звони, Лёнь. Мне так тоскливо без тебя. У меня же никого нет. Только ты.

— Если смогу. Сама понимаешь, сколько сейчас дел будет. Не до звонков. Ну, ты это… ты жди. И пальцы крестиком держи за меня.

— Да я за тебя каждый день молиться буду. Ты только приезжай.

— Приеду. — эхом отозвался Леня и умчался восвояси.

Катерина подумала — подумала, и аборт решила не делать. Все равно ведь он за ней приедет. Уж справятся они как-нибудь с ребеночком, он же уже кандидатом наук будет, как никак, да неужели работу не найдет с такой светлой головой? Да и родители на что? Помогут. Когда после защиты приедет, рассуждала она, уже не такой нервный будет, по-другому на все посмотрит и согласится с ней, что незачем от ребеночка избавляться было. На работе она так ничего и не сказала, растущее пузо платком перетягивала, свободной одеждой прикрывала, халатиком припрятывала. Вот когда поженимся, тогда и объявим, думала она, а пока нечего на языки попадаться. Сердце сжималось от безотчетного страха перед будущим, а глаза светились надеждой на долгожданное счастье.

Жизнь потекла своим чередом. Работа-дом-работа-дом. Когда третий месяц истек, Катя заволновалась. Леня так ни разу и не позвонил. Как он там? Защитился ли? Когда приедет? Обеспокоенная, что что-то случилось, она решила сама позвонить, хотя он заверял, что пытаться бесполезно, связь до невозможности ужасная. Ей повезло — дозвонилась она с первой попытки, но почему-то на том конце провода ответили, что никакого Леонида они не знают. Это было странно. Неужели она неправильно записала телефон? Катерина попробовала еще раз. Результат тот же. Это было катастрофой. Но не концом. Возможно, она ошиблась, но ведь он-то обязательно позвонит! И приедет. Он обещал. Он ведь любит её. А она его. Этого было вполне достаточно для веры в счастье.

А еще через месяц Катерина стала потихоньку увядать. От Ленечки вестей не было. Живот рос. Уже и перетяжки не помогали — заметно было. Благо, сотрудницы её не имели привычки разглядывать лабораторную улитку, а то бы давно уже заметили.

Зато соседи — те все замечают, сердобольные. Одна из старушек не постеснялась спросить, где папашу-то носит.

— Мой жених, — зарделась Катерина. — сейчас в отъезде, скоро приедет.

Соседка кивнула и с жалостью взглянула на девушку. «Жениха» того она видала, но вот что приедет он, ей не верилось.

Катерина приуныла, но надежды все еще не теряла. Так не бывает, твердила она сама себе. Лёнечка приедет, обязательно приедет. Может, с защитой проблемы какие, может, еще что. Он обещал. Он её любит. Эти слова так и звучали в её голове, удобряя увядающую веру. Она верила в своего Ромео, как бывает лишь при первой любви, когда сердце словно лишается всех рецепторов разумности и внемлет лишь безумию. Мысленно Катерина представляла себя настоящей невестой, проводившей дни в ожидании жениха, словно они и вправду были помолвлены. В её наивном представлении после всего, что между ними произошло, по-другому и быть не могло. Она боялась выйти вечером из дому, а вдруг Леня позвонит, а её не окажется? В определенный момент она даже решилась узнать телефон Леонида у девочек в лаборатории, а вдруг кто-нибудь записал? Но нерешительность и неуверенность, как объяснить свой интерес, так и не позволили её реализовать свою затею. А Лёнечка все не звонил. И не приезжал.

Надежда оборвалась, словно полет птицы от пули охотника, когда в один из дней Марина Степановна за обедом вдруг вспомнила о галантном аспиранте.

— А что там слышно о красавце нашем из Нижнего? Защитился хоть или так и ходит? Ни слуху от него, ни духу. Уехал и пропал.

Катерина в струну вытянулась от напряжения.

— Защитился. — пробурчал Олег Васильевич с набитым ртом.

Катеринино лицо осветилось улыбкой. Значит, защитился. Умничка. Она не сомневалась в нем. Значит, скоро за ней приедет!

— Как раз недавно со своим знакомым оттуда разговаривал, он мне и рассказал. — продолжал Олег Васильевич, доев котлетку. — Защитился и женился даже, наш пострел везде успел.

— И женился даже? — хохотнула Людочка. — он и здесь времени не терял, и дома, смотрю, тоже.

— Да там дело решенное было. Потому и торопили родители с защитой.

— Уж уверена, денег на чадо не пожалели. — не смогла удержаться Марина Степановна.

— Ну, Мариночка, — улыбнулся отеческой улыбкой шеф. — наше время таково, что если есть деньги, то все двери открываются быстро, а если нет — то всегда остается надежда на мозги и трудолюбие.

Марина Степановна намек поняла и замолчала. Но когда шеф ушел, она продолжила тему, уже с Людочкой.

—Ну, ничего себе, Лёнька-то дает! Все успел! А ведь мозгов — на пять копеек. А мы тут хрячимся, хрячимся, а конца и не видно.

— Ну, ты сравнила! — Людочка сосредоточено покрывала ногти ярко-красным лаком. — У него папаня знаешь кто? Шишка какой-то в Нижнем, со связями и деньгами. Правда, он говорил, что его лично родичи деньгами не балуют. Когда он здесь был, папаня ему кроме денег на приличное жилье, еду и книги больше ни на что не дал. Не хотел, чтобы дитя развращалось в ночных клубах.

— Да? — Марина Степановна рассмеялась. — Много ты знаешь! То-то девчонки из соседней лаборатории рассказывали, как этот «дитя» с ними отрывался на дискотеках да все папашины деньги на дорогие рестораны тратил.

— Ну, не знаю, — протянула Люда. — Мне что шеф про него рассказал, то и говорю. А откуда у него деньги на остальное были, не знаю. Значит не такой уж тупой, раз нашел, откуда деньжат раздобыть.

Тут раздался шум из угла и женщины заметили, что Катерина сползла по стеночке на пол. Неуклюже, тяжело, словно под грузом непосильной ноши. Людочка все еще сушила ногти, а потому не пошелохнулась. Марина Степановна подошла к Кате, похлопав её по щекам.

— Катя, ты что? Что с тобой? Плохо? Врача что ли вызвать? — обратилась она к Людочке.

— Плесни водой в лицо, может, поможет.

Марина Степановна зачерпнула ладонью воды из крана и плеснула на Катюшу. Та шевельнулась и открыла глаза. Огляделась и медленно поднялась, опираясь на сидение стула.

— Ты что, больна? Давление, может? — спросила Марина Степановна. Ей стало жалко девушку, настолько бледный и несчастный вид был у той.

— Слушай, а ты это, не из-за Лёньки случайно? — вдруг спросила Людочка, вспомнив, как Катерина восторженно смотрела на аспиранта. В таких делах она была опытной девицей, да и с чего бы Катерине повалиться именно во время разговора о нем?

Катя молчала, сидя на стуле и тупо уставившись в пол. Потом встала, расстегнула пуговицы на халате, и налила себе воды.

— Что, правда, из-за него? — Марина Степановна пристально оглядела Катерину и вдруг заметила её явно округлившуюся фигуру. Раньше она этого не замечала, а может просто не разглядывала вечно молчаливую сотрудницу. Катерина обычно в халате ходила, и облегающих вещей не носила, так сразу и не увидишь. А тут от удушья халат распахнула, живот так и выпячился бесстыдно. — Слушай, Катя, а ты что, беременная???

Катя ничего не ответила, залившись слезами. Марина Степановна и Людочка ошарашено уставились на её живот. Раньше они над ней все подшучивали, что она полнеет, как на дрожжах, но кто бы мог подумать!?! Ведь никто и предположить не мог, что у этой неприметной улитки мог быть любовник, да что она могла залететь. Как-то не укладывалось это все в голове.

— От Леньки, да? — выдавила изумленная Люда. — Ты поэтому расстроилась так? Вот подлец! А ты — дура настоящая!!! Идиотка! Ты что, надеялась, что он на тебе женится? Да по нему же сразу видно, что за птица. Ну, как можно такой дурой-то быть?

— Что делать будешь? — Марина Степановна сочувственно тронула Катю за плечо. — Ему скажешь?

— А как она докажет? Тест что ли генетический сделает? Все равно придется ждать, пока ребенок родится. Уж лучше сейчас аборт сделать.

— Думаю, что уже поздно. — со знанием дела оценила животик Катерины умудренная опытом Марина Степановна. — Ей уже рожать скоро, я так понимаю. Вот не повезло-то!

Катерина молчала, словно речь не о ней шла. В тот момент, как она услышала о женитьбе Леонида, её словно ножом ударили в самое сердце. Все внутри сжалось от ощущения провала в пропасть. Но если какое-то время в голове проносились варианты, что вышло недоразумение и Ленечка все равно за ней приедет, то когда она услышала разговор Марины Степановны и Людочки, то все встало на свои места. Вот оно что, значит! Подонок экономил папочкины деньги за счет Катерининой квартиры, тратя их на свои удовольствия. А Катя ему и кухаркой, и прислугой была, и минуты одиночества в постели скрашивала. Полный сервис и притом абсолютно бесплатно. Катюша молча сняла халат и повесила его на вешалку. Вытащила сумку из шкафчика и беззвучно вышла. Обсуждать с сотрудницами, которым в этой истории ничего, кроме интересной сплетни, не нужно, она не собиралась. Все и так было ясно.

Словно в тумане добралась она до дому, легла в постель и так и уснула, не раздевшись, будто в состоянии отупения. Мыслей никаких не было, точно мозг блокировал весь мыслительный процесс, что бы оградить Катерину от неизбежного психоза. На утро она так же механически, как и всегда, оделась, позавтракала и поехала на работу. По дороге она думала о чем угодно, только не о случившемся. Руки автоматически то и дело взлетали на живот, защищая от толкавшихся пассажиров, но голова работала совсем в другом направлении.

Войдя в лабораторию, она проигнорировала уставившихся на неё сотрудниц, и привычными движениями принялась прибираться на столах. Почти сразу же появился Олег Васильевич, судя по сдвинутым бровям, несомненно, уже осведомленный о неприятном происшествии в его царстве.

— Катерина, не могла ты со мной в кабинет пройти, поговорить надо.

Катерина послушно пошла вслед за ним, спиной ощущая любопытные взгляды. Олег Васильевич не стал церемонится и начал сразу с дела.

— Катерина, я тут услышал о … о недоразумении, приключившемся с тобой, — он запнулся под прямым взглядом девушки.

— О каком недоразумении, Олег Васильевич? — неожиданно твердо спросила Катя.

— Ну, о …о твоем интересном положении и об отце ребенка…

— А что с отцом ребенка?

— Во что, Катя, — Олег Васильевич утер пот со лба. Разговор был не из приятных, а её упертость не облегчала его. — То, что случилось, это, в общем-то, твоя вина. Можно сказать, по твоей глупости и наивности. Леонид — сын очень влиятельного человека, и связываться с их семьей не имеет смысла, кроме неприятностей на свою голову, ты ничего не добьешься, понимаешь?

— Нет.

— Ну, если ты сейчас поднимешь шумиху, то ты ничего не получишь в любом случае, а я пострадаю, так как на меня свалят все шишки, в моей же лаборатории все приключилось. Если хочешь, я попробую с парнем напрямую поговорить, хотя все равно у него денег своих нет, чтобы тебе помочь. А семья его вряд ли захочет это обсуждать, невеста там тоже не из простых, понимаешь?

— Нет, — упрямо тряхнула головой Катерина.

— Что ты не понимаешь? — взорвался Олег Васильевич. — Что? Думаешь, что сможешь его шантажировать своей глупостью? Кто, как не ты виновата, милочка? Чтобы в наш век и так залететь — это же какой идиоткой надо быть!

— Олег Васильевич, я не понимаю, о чем Вы говорите и какое отношение Леонид имеет к моему положению, — тихо произнесла Катя. — Отец моего ребенка погиб в автокатастрофе, к сожалению, а Леонид к этому никак не причастен.

Она сама не знала, откуда родилась эта история. Но чувствовала, что выслушивать этот бред от шефа не было никаких сил. Что до неё никому нет дела, она знала давно, но оправдываться за свою любовь она не собиралась. Уж лучше прослыть несчастной вдовой, чем обманутой идиоткой.

— Как? — Олег Васильевич выпучил глаза от изумления. — Значит, это … это.. все неправда?

Ему стало невероятно легко на душе. Если ребенок не от этого придурковатого аспиранта, то нет никаких проблем! Он так распереживался после сообщения Людочки о Кате и Леониде, что воображение уже нарисовало все возможные проблемные последствия, если она решиться добиваться алиментов. Но если все это неправда, то и боятся нечего! Он даже улыбнулся от ощущения свалившегося груза с плеч, но потом спохватился, сообразив, что девушка по-прежнему в нелегком положении.

— Я очень сожалею о случившемся, мы тебе, конечно же, поможем, чем сможем. Бери декретный, когда положено, не тяни, я все подпишу.

— Спасибо. — безучастно произнесла Катя. — Я могу идти?

— Да, да, конечно. Можешь даже пораньше уйти домой. Да, и позови мне Людмилу.

Катерина вышла, тихо прикрыв за собой дверь, а Олег Васильевич приготовился отругать свою пассию, извратившую всю информацию и поставив его в такое дурацкое положение.

Когда Катя вошла в лабораторию, Марина Степановна первая не выдержала.

— Ну, что сказал?

— Попросил Людмилу зайти к нему. А меня отпустил домой.

— Попросил меня зайти? — Людочка, казалось, была сбита с толку. — А тебе-то что сказал?

— Сказал, что поможет, чем сможет. — Катерину даже забавляло наблюдать шокированные лица сотрудниц. Она ощущала, что поднялась над всеми этими сплетнями, отгородилась от них стеночкой бесчувствия, перестала воспринимать окружающих, как часть своей жизни. Она им безразлична, они ей тоже. Сидят тут перед ней, корчат сочувствие, смешанное с удивлением. Они-то ожидали увидеть её в слезах, убитую горем и отчаянием, а тут что-то совершенно непонятное.

— Ну, ладно, я пошла. — пробормотала Людочка и направилась к шефу.

Катерина размеренными движениями сняла халат и вымыла руки.

—Я пойду, Марина Степановна, нездоровится мне. Олег Васильевич разрешил.

— Да, да, конечно.

Марина Степановна проводила её, хлопая глазами, ничегошеньки не понимая. Что происходит? Или это у Катерина своего рода защитная реакция? Людка-то с утра ей уже рассказала, что шеф собирается историю эту замять, потому и вызвал Катю к себе на разговор. Но реакция Катерины казалась крайне странной.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами Марина Степановна и вернулась к своим записям. Когда вернулась красная от смущения и злости Людочка, кипя от негодования, Катерины уже не было. Так что домысливать новую сплетню им пришлось без первоисточника.

— Доченька, ты бы отошла от края дороги, а то ведь так и до беды недалеко! — старушка тронула за рукав молодую женщину в «положении» с совершенно отстраненным лицом. Вдоль дороги был выстроен довольно высоко приподнимающийся над землей бордюр, разделяющий дорожную часть от пешеходной. Странная женщина зачем-то встала на этот бордюр, неуклюже балансируя, определенно рискуя упасть с него. Она невидящим взором взглянула на старушку, вздрогнула, словно старушка не за рукав её потянула, а ударила, пошатнулась и в следующее мгновение упала на дорогу, прямо под колеса несущегося на огромной скорости джипа…

На самом деле, Катюша Лаврентьева еще не решилась умирать. Но и на жизнь у неё сил не осталось. Покинув стены лаборатории после разговора с шефом, она тщетно пыталась найти смысл в своем унылом существовании, но так и не смогла отыскать его. Все, о чем она была не в состоянии думать вчера, заполнило её сознание сегодня. Жизнь вдруг предстала перед ней в виде унылой серой полосы, без какого-либо просвета. Вспышка любви, озарившая её дни, оказалась иллюзией, призраком, принесшим лишь полное разочарование в жизни. Словно после разноцветного фейерверка оказаться в кромешной тьме. У неё и раньше-то не было особой силы воли и энергии жить, а в последнее время все вообще свелось к нулю. К чему делать усилия и дальше влачить это жалкое существование на обочине жизни, если света в конце и не предвидится? Единственным стоящим и ценным в её жизни была Дашута, её любимая, обожаемая Даша, которую она потеряла. Если бы она только прислушалась тогда к состоянию сестры, если бы рассказала вовремя родителям, может, тогда бы её удалось спасти! Как самонадеянно было с её стороны взять на себя ответственность за Дашку, как могла она решить, что справиться с этим? Она виновата в её смерти. Она, её безответственность и те подонки, которые безнаказанно надругались над ней. Так же безнаказанно, как надругался над её верой в любовь Леонид. Безнаказанно, потому что людям с деньгами и связями можно все, а таким, как она и Дашута — остается только питаться объедками жизни тех, других. И страдать.

Что оставалось Катерине в этой жизни? Родить ребенка, обреченного влачить такую же унылую беспросветную жизнь? Она не смогла даже за взрослой сестрой углядеть, как она справится с маленьким ребенком, которого, к тому же, вряд ли сможет когда-нибудь полюбить? Она чувствовала себя ни на что неспособной. Похоже, что для неё в этом мире отмеряно лишь самое плохое, все хорошее раздали другим. И что она будет делать с таким багажом? Она шла вдоль автотрассы, не соображая, куда она двигается и зачем. В какой-то момент она остановилась, схватившись за сердце, внезапно болезненно ощутив его существование. Боль отпустила. Но мысли продолжали буравить душу. Ах, как было бы просто закончить все одним разом и забыться в безмолвии… Катерина забралась на бордюр, но понимала, что ей никогда не хватит смелости прыгнуть с него на дорогу. Шажок, еще шажок…

Она смотрела на мчащиеся мимо машины и они представлялись ей людьми в её жизни, спешащими по своим делам. Им нет дела до неё, до её проблем, до её беды. Никому нет до неё дела. Ей хотелось крикнуть им вслед, знают ли они, как страшно жить таким, как она? Как она устала от своей жизни? Как изуродовано её сердце, покрытое шрамами, словно пиявками? Как тяжелее и тяжелее ей становится цепляться за жизнь и делать вид, что у неё все в порядке? Еще с тех пор, как умерла Даша, родная, любимая Дашута, еще с тех пор, как она упустила её, не удержала её раненое сердце в своих руках, не согрела остывающую душу своим теплом…

Знают ли эти занятые своей жизнью люди, как часто она сидит в своей квартире в полном одиночестве и плачет навзрыд? Как ей хочется быть замеченной, понятой и услышанной? Как часто ей хочется бросить все к черту и раствориться в темноте? Как давно у неё не появлялось новых знакомых? Да она и не стремилась к этому. У неё не было сил на дружбу, она боялась боли и не пускала никого в свою переполненную болью душу. Лишь Леню пустила. А он разорвал все в клочья и ушел. Знают ли эти людишки, мчащиеся в своих автомобилях, как она начинает каждый день с того, что ищет хоть малейшую причину прожить еще один день? Любовь на короткое время избавила её от этой привычки, но и то лишь для того, чтобы потом она усилилась. Как ей до слез жалко своих бедных родителей, которым она не в силах помочь, потому что сама же подвела их, способствовала их боли, оттолкнула их, отгородилась? Как ранит их ничем неистребимая любовь? Знают ли эти равнодушные люди, как иногда ей, Катерине, хочется, что её просто обняли покрепче и хоть на одно мгновение проявили заботу? Просто сказали ей об этом искренне, без подтекста, от всего сердца? Сказали, что любят её? Быть может, это дало бы ей хоть одну причину, хоть одну зацепку полюбить эту странную жизнь?

Мимо проносились, завораживая скоростью, машины, а она все стояла, покачиваясь, словно в ступоре, не зная, куда деть свою никчемную жизнь. Стояла, пока её не вывело из равновесия неожиданное прикосновения сердобольной старушенции….

— Скорее, скорее, освободите проход, готовьте операционную! Экстренная больная!

Мертвенно бледную Катерину привез в Центр Экстренной Помощи донельзя перепуганный водитель сбившего её джипа. Дежурный врач, осмотрев её, покачал головой. С такой травмой трудно будет что-либо сделать. Но он был призван бороться за жизнь пациентов до последнего и сделал все, что смог.

Несчастная Катерина не выдержала схватки со смертью. Во время операции она скончалась.

— Это конец, уже ничего не сделаешь. Оформляйте. — хмуро сказал Артем Данилович, молодой хирург, оперировавший её. — Да, и свяжитесь с Булевским из ожогового центра. Похоже — это его клиент.

— В милицию сообщать? — спросил ассистент.

— Составьте описание и приложите к истории, а остальным пусть Булевский занимается, у них там свои процедуры с донорами.

Артем Данилович в нерешительности остановился и оглянулся. Он сделал, что было в его силах. Возможно, даже больше, чем нужно. Но кто же знал…

Глава 4

Профессор Булевский сидел в своем кабинете, в полной темноте, обхватив голову руками. Пальцы, тонкие гибкие пальцы хирурга, столь верно служившие профессору столько лет, вцепились в седые волосы, словно змей разума в свою жертву. Мозг напряженно работал, обрабатывая информацию. Многолетний опыт по пересадке кожного трансплантата практически подошел к концу. Булевский стоял на пороге мирового открытия. Он не просто стоял, он уже шагнул туда одной ногой, ощутив будоражившее кровь тепло прожекторов, но вот вторая застряла за порогом. Бессонные ночи, нервные клетки, невосполнимо утраченные при неудачах, разочарования, булыжниками усыпавшие его путь, тысяча смертей подопытных животных — все это поблекло и забылось в лучах победы. Разве это имело хоть какое-то значение, когда вот он — результат, в его руках, вот они — формулы, составы, расчеты, результаты клинических опытов, все, абсолютно все подтверждающее его правоту. Он сделал это! Он смог доказать возможность полного обновления внешности путем пересадки чужой кожи в неограниченных количествах. И его метод работал! Никому еще не удавалось достичь такого. Максимум, чего добивались его коллеги — это пересадки небольших кусочков, да и то чаще всего на время чужеродные куски либо отторгались, либо приживались уродливыми рубцами. Его же больные покидали клинику как «новенькие», словно и не было в их жизни никаких катастроф, и служили живым свидетельством его успеха.

Он довольно долго пробовал себя в разных сферах хирургии. Будучи экспериментатором по природе, он перепробовал многое, пока не возглавил ожоговый центр, где нашел себе широкое поле деятельности для работы с кожей. Вот тут-то он и задумал сосредоточиться на одном и изобрести нечто совершенно новое. И немало преуспел в этом. Пациенты и коллеги знали его способности, клиника его всегда была переполнена людьми, стремящихся к идеальной пластике. Деньги текли ручьем, больные не скупились ради своего здоровья и красоты. Центр процветал, как и он сам. Слава уже коснулась его кончиком луча, но еще не осветила настолько, чтобы удовлетворить его амбиции. Как актер, получивший Оскара за второстепенную роль, все равно мечтает о награде за главную, так и его прожорливому самомнению было мало достигнутого признания.

Профессор так долго шел к своей славе, что он не мог, просто был не в состоянии удовлетвориться стандартным представлением своих опытов. Кого впечатлит лоскут кожи на ноге? Никого. Даже если это спасло жизнь человеку после тяжелого ожога, даже если он теперь может жить без рубцов. Это не произведет желаемого фурора. Булевский был тщеславен. И он умел ждать. Он ждал СВОЕГО пациента. Пациента, который затащит его вторую ногу в свет прожекторов мировой известности. Все было готово для этого, он даже точно знал, КАКОЙ это должен быть пациент. Осталось только дождаться момента.

Пальцы сильнее обхватили голову стальным обручем, словно боль от нажима могла разрешить проблему. Где же ты ходишь, мой подопытный человечек? Ну, попади в мои руки, приди ко мне, и я сделаю для тебя всё… Не бойся, больно будет совсем недолго, совсем чуть-чуть….

Глава 5

Альбина Дормич ничего не видела, кроме кромешной тьмы. Она просто физически не могла раскрыть глаз, или, вернее, то, что от них осталось. Впрочем, она представления не имела, ЧТО от них осталось, и что вообще осталось от её лица. Боль была настолько жуткой, что даже сильнейшие болеутоляющие не могли унять её. Казалось, на все лицо надели раскаленный лист железа и оно продолжает прожигать кожу насквозь, пробираясь разъедающим жаром не только до костей, но и до самого мозга. Альбина находилась в таком состояние уже несколько дней, то приходя в сознание, то вновь проваливаясь в бездну. Врачи думали, что это проявления болевого шока, на самом же деле её организм, а вернее мозг, просто-напросто отказывался приходить в себя полностью. Разум отказывался воспринять реальность произошедшего, а уж тем более не было ни сил, ни желания смирится с последствиями.

Почему это произошло именно с ней? Она никогда не придавала значение чувствам других людей, и уж тем более не могла допустить мысль о том, что кто-либо способен её ненавидеть. Завидовать, соперничать, восхищаться, недолюбливать — да все что угодно, но не ненавидеть до такой степени, чтобы превратить её в чудовище! Жизнь изменилась раз и навсегда. Она сама изменилась. Теперь она верит во все темное и отвратительное, во все мерзостное и гадкое, на что только способен человек. Мир показал ей самую чудовищную из своих сторон, о которой она никогда не подозревала. Или то, что она так долго жила, обернутая в сладкую вату, являлось лишь прелюдией к страданию? Её приторную пилюлю жизни не разбавляли специально, заготовив всю горечь на последок? А как еще можно было объяснить то, что с ней случилось? Она снова впала в забытье, отключившись от реальности.

— Ну что, так и не приходила в себя? — этой пациентке перевязки делал исключительно сам профессор Булевский, по известным ему одному причинам не подпуская к ней никого. Он внимательно взглянул на пациентку, чье лицо было скрыто под многослойными повязками, пытаясь уловить её состояние.

— Нет, профессор, вроде бы датчики иногда показывают, что она реагирует на звуки и прикосновения, то есть в сознании, но при этом она не шевелится и не произносит ни звука. Странно как-то всё это. — медсестра Света привычными движениями раскладывала на перевязочном столике все необходимое. — Начнем?

Булевский кивнул, поправив резиновые перчатки. Затем осторожно снял пинцетом повязки, одну за другой, слой за слоем, обнажая обезображенное серной кислотой лицо. Остатки лица. Даже ему, видавшему с своей жизни немало обожженных тел, невероятно изуродованное, фактически уничтоженное лицо казалось страшным. Обнаженный череп с сохранившимися глазами и кусками расплавленного мяса.

Альбина слабо шевельнулась.

— Вы обезболивающее вкололи?

— Конечно, профессор, но она все равно реагирует, видимо, боль ужасная… — медсестра вздохнула. За свою жизнь она насмотрелась страданий и похуже, но никогда еще так не сопереживала. Про эту пациентку говорили абсолютно все. Конечно, будь она просто симпатичной девушкой, её бы тоже жалели, но не так. Дормич была известной ведущей передачи о моде, её фотографии украшали обложки глянцевых журналов, красовались на гигантских рекламных щитах вдоль улиц. Правильный овал лица, большие, неестественно фиолетовые глаза, обрамленные темными густыми ресницами, скулы и нос, словно вылепленные умелым скульптором, чувственные губы, каскад блестящих темно-каштановых волос. Образ женщины-искусительницы, так успешно используемый рекламщиками, неизменно имел успех. Такому лицу не требовалось много косметики, оно и так было настолько ярким и запоминающимся, что требовалось лишь мельком взглянуть на неё, чтобы уже никогда не забыть. Девушки, вроде Светы, отчаянно завидовали таким красавицам, думая о них, как о недосягаемых звездах, богинях, достичь уровня которых им никогда не светит. И вот надо же — такая трагедия…

В госпиталь то и дело заглядывали журналисты, вынюхивая информацию о её состоянии, даже у неё, Светы, взяли интервью. Всем перепало по кусочку внимания и тени от славы пострадавшей звезды. Но, казалось, саму жертву вся эта суета абсолютно не трогала… Она практически не двигалась и ничего не произносила. И только слабые стоны время от времени выдавали её боль.

Альбина равнодушно сносила боль от перевязки, слушая разговор медиков. Лишь изредка вздрагивали пальцы. Жалеют. А чтоб их всех… Пусть жалеют кого-нибудь другого. Она все равно не собирается жить. ТАК жить. Ни за что. Это она решила сразу же, как только осознала, что с ней произошло. Не надо было обладать большим воображением, чтобы представить, как она сейчас выглядит. Бинты скрывают не просто открытую рану, они заключили в свои объятия потерянное будущее, веру в себя, надежду на счастье. Эти лоскутки белой сетки скрывают от внешнего мира начало конца. Они призваны оберегать рану от инфекции, но разве инфекция — это просто бактерии, летающие в воздухе? Гораздо страшнее та инфекция, которая таится в безжалостном мире, неспособном на сочувствие проигравшим. Этот мир затопчет упавшего, и понесется дальше, усмехнувшись его слабости. Пока она в больнице, обмотанная бинтами, она в безопасности, но потом бинты снимут, и исчезнет и эта последняя тонкая защита. Зачем ждать? Альбина решила, что как только появится возможность, она первым делом перережет себе вены. Или ширнётся такой дозой, что отключит её навсегда…

Перед глазами проносилась одна и та же картина. Словно в замедленной киносъемке она вновь и вновь видела перед собой это мерзкое лицо с рыбьими глазами. Лицо безумца, ненавидящего её. С необъяснимым ужасом она смотрит в эти бесцветные глаза сквозь стекло своих солнцезащитных очков. В следующее мгновение он выплескивает на неё обжигающую жидкость. Все. Дальше — невыносимая боль, миллиардами иголок пронзившая лицо. И темнота под слипшимися веками, не отпускающая её с тех пор.

Её жизнь кончена. Кого волнует ходячая уродливая голова? Альбина, дитя своего мира, всегда жалела некрасивых людей, считая некрасивость своего рода убожеством. Она прекрасно осознавала, что её внешность является одной из главных составляющих успеха. Мозги у Альбины, конечно, тоже были на месте, но умных много, а вот умных красавиц намного меньше. Дочь известных людей, актрисы Руны и журналиста Бориса Дормич, она с раннего детства поняла, что свои данные надо использовать на все сто, чтобы как можно быстрее пробиться на вершины успеха. Уже в тринадцать лет она дефилировала на подиуме, демонстрируя модели самых известных российских модельеров. Конечно, родительские связи сыграли тут не последнюю роль, но без внешних данных связи в модельном бизнесе мало что значат. Поездив по миру, в девятнадцать лет она решила учиться журналистике. Мир моделей нравился ей поначалу, но, насмотревшись на судьбы тех, кто к тридцати годам уже не знал куда себя девать, она твердо решила, что обеспечит себе будущее заранее, и преуспела в этом. Легко получив место ведущей передачи о моде, она, наряду с этим, продолжала карьеру модели, но уже больше в качестве фотомодели, рекламируя известные марки косметики и парфюмерии. Её жизнь была образцом успеха и предметом зависти.

Никогда не знавшая ни в чем отказа, Альбина привыкла получать все по щелчку пальцев, она имела в этой жизни слишком много, пресыщаясь деньгами, славой, наркотиками, любовниками. Имея все и так легко, человек быстро теряет чувство реальности. Ему начинает казаться, что все в этом мире предназначено для него. В свои двадцать семь лет Альбина была твердо уверена, что человечество делиться на счастливцев и неудачников. Причем, неудачники рождены исключительно для того, чтобы обеспечивать комфорт таким, как она. В мире, в котором она выросла и жила, шагать по головам являлось привычным делом. Настолько привычным, что она и не замечала уже эти головы. Окружающие знали её, как законченную стерву и эгоистку, а она и не пыталась скрыть это. Она считала, что уж у неё-то для этого есть все основания. Успех и конкуренция — тяжелое бремя, любила повторять она, где нет места соплям и сантиментам. Насмешливое и надменное выражение лица менялось лишь перед камерой, где она профессионально надевала на себя то выражение, которое требовалось для данного снимка.

В тысячный раз вспоминала она тот ужасный день, все до мелочей, последний день её нормальной жизни. День не заладился с утра. Встав пораньше, она съездила в тренажерный зал, где выяснила, что её личный тренер Паша заболел. С другим тренером она заниматься категорически отказалась, испортив настроение администратору заявлением, что не потерпит такого отношения и что клиентов надо бы предупреждать об отсутствии тренера заранее.

Затем она вернулась домой и включила автоответчик. Звонил Веня, её продюсер, и просил срочно перезвонить ему.

— Что там у тебя? — недовольно спросила она, заваривая крепкий кофе. Домработница Валя опаздывала. Придется пригрозить увольнением. За такие деньги можно сделать усилие и появляться на работе вовремя.

— Альбиночка, солнышко, у нас тут небольшая проблемка нарисовалась! — заверещал Веня. По его взволнованному голосу можно было понять, что проблемка эта Дормич не понравится.

— Что еще? Не тяни резину, Веня, ты же знаешь, как я это не люблю.

— В одиннадцать Жданов просит нас подъехать на совещание.

— А съемки? Они что — отменили съемки программы? Они думают, что я потом ночами буду отрабатывать? — заорала Альбина. — Что они о себе вообразили?

— Не знаю, солнышко, ничего не знаю. За что купил, за то продаю. У них какие-то нововведения намечаются, как я понял.

— Что еще на нововведения? Вот, блин, только поставишь все на нужные рельсы, деньги идут, все счастливы, как какой-нибудь мудак решить креативность проявить!

— Альбина, за тобой заехать? — прервал её Веня, зная, что возмущения её могут продолжаться не одну минуту.

— Сама доеду, — буркнула она и швырнула телефонную трубку.

Ну, что за народ? Сколько раз она говорила им, ничего за её спиной не обсуждать, так нет, все не можется этому Жданову, директор канала, надо же показать, что он самый умный!

На встречу она опоздала. Когда она появилась в приемной Жданова, секретарша сообщила, что все уже собрались и ждут её одну. Альбина распахнула дверь кабинета шефа и, не торопясь, вошла, всем своим видом показывая свое отношение к совещанию.

— А, Альбина, проходи, мы уж заждались. — Жданов жестом хозяина указал на свободное кресло у стола. Оглядев собравшихся, Альбина заметила новое лицо в команде — женщину лет тридцати — тридцати пяти, подтянутую, ухоженную, с выражением лица хищницы. Длинные отманикюренные ногти, превосходный макияж, великолепный деловой костюм, сжатые губы и стальной взгляд — уверенная женщина, знающая себе цену. Она сидела, откинувшись на спинку стула, скрестив на груди руки, не выказывая никакого видимого дискомфорта от того, что находилась в новом для неё коллективе.

— Альбина, знакомься. — несколько устало сказал Жданов. — Это мой новый заместитель Алла Полякова.

Альбина удивленно вскинула брови. С каких пор назначения делаются так скоропалительно и втайне от сотрудников? Но говорить ничего не стала, с шефом не спорят. Но ведь её вызвали и отменили запланировали съемки не только ради представления новой Поляковой. Что еще приготовил Жданов?

— Очень приятно, — вслух сказала она. — Альбина Дормич.

— Ну, вам-то представляться нужды нет! — несколько снисходительно, с улыбкой, произнесла Алла. — Вас и так все знают.

Альбина улыбнулась одними губами на этот нехитрый ход.

— Ну, вот что. — Жданов привычным жестом затарабанил пальцами по столу. Он всегда тарабанил, когда нервничал. — Альбина здесь, можно и к делу приступить.

Веня при этом заерзал на кресле и упорно не смотрел в глаза Альбине. Она насторожилась. Что-то не так.

— Алла пришла к нам не с пустыми руками, а только что после стажировки в Штатах. — продолжал шеф. — откуда привезла пакет идей и предложений.

Дормич откинулась на спинку кресла и прищурилась. Ну, ну… Алла заметила её движение и, в свою очередь, наклонилась вперед, облокотившись о стол, словно приготовившись к атаке.

— Нам давно уже необходима свежая струя и новый подход, и это именно то, что предлагает Полякова. Мы пересмотрим многие программы и начали мы, как вы догадываетесь, с «Подиума». Я надеюсь, все члены команды продемонстрируют свою готовность к переменам и поддержат начинания Аллы. — При этом Жданов повернулся в сторону Альбины, кинув многозначительный взгляд.

— Ну, шеф, не стоит из нас закоренелых консерваторов тут делать! — улыбнулась Альбина. — Мы полны внимания, что за новые идеи вы решили применить к нашей программе, которая и так, прошу заметить, приносит немалые деньги и вся реклама по косметической продукции и одежде идет в первую очередь через наше эфирное время.

Жданов опять затарабанил пальцами по столу и кивнул Поляковой, давя ей слово.

— Именно поэтому мы и начали с «Подиума», — уверенным тоном начала она. — На пике популярности и надо ошеломлять зрителя переменами и новыми поворотами. Если же ждать, пока зрителю надоесть привычная форма, и рейтинг поползет вниз, то может оказаться поздно.

— А если ваши ..эээ… идеи окажутся провальными? Кто будет вытаскивать программу обратно из ямы? — Альбина скептически скривила губы. Приходит какая-то новенькая выскочка, пусть даже с супер образованием, и начитает с попыток показать всем, что она самая умная, а остальные, усилиями которых столько циклов программа держит высокий рейтинг, выходит, дураки.

— Альбина, не кипятись, — вмешался Жданов. — Ты же еще не выслушала предложение Аллы.

— Я не кипячусь, Алексей Палыч, просто хочу предупредить, что не хотела бы стать свидетельницей провала моей программы.

— Вы неизменно придете к этому, если не будете двигаться и меняться. На западе никто не будет держать одну и ту же передачу в неизменном виде столько времени!

Дормич поджала губы и метнула взгляд на Веню. Молчит, трус, боится испортить отношения с новой протеже шефа. Продюсер еще называется…

— Я считаю, — Полякова встала и начала марш вокруг стола. — что «Подиуму» необходимо сменить декорации. Пора выйти из студии и начать снимать передачу в разных модельных агентствах, за кулисами показов высокой моды, вовлекая модельеров и моделей в соведущие. Свежие лица, свежие идеи, свежие коллекции!

— Очень оригинальная идея! — воскликнула Дормич, невинно хлопая глазами. — Правда, слегка напоминает «Fashion TV», не находите? Нас в плагиате не обвинят?

— Нет, не обвинят. — со спокойствием удава отреагировала Полякова. — Мы ведь не живую трансляцию предлагаем, как у них, а лишь используем некоторые элементы этого. При ваших-то связях в мире моды, Альбина, я удивлена, как это вы раньше не пришли к этой идее.

Это уже удар ниже пояса. Прямым текстом обвинять её в тугодумии?

— А о стоимости ваших нововведений вы не подумали? — обратилась она к Жданову. — Это же поездки по всему свету, отели, билеты на шоу, оплата моделям и модельерам, они, знаете ли, люди избалованные.

— Знаем, — многозначительно парировала Алла, явно намекая на саму Дормич. — но это настолько повысит рейтинг передачи, что затраты окупятся.

— Ладно, народ, — Жданов почувствовал, что его миссия выполнена и теперь, пока девочки не разберутся между собой, вопрос решать бесполезно. — у меня нет больше времени тут оставаться, так что оставляю вас обсудить детали и жду вас завтра с готовым проектом. И никаких отмазок, ясно? — обвел он глазами всех сидящих. — Съемки придется делать ускоренными темпами. Если начнем завтра же после обеда, то успеем к субботе.

Альбина вышла вслед за ним, сославшись, что ей необходимо переговорить с Веней. Веня засеменил за ней, внутренне проклиная все на свете, зная, что ничего хорошего он сейчас не услышит.

— Почему ты мне заранее не сказал, что за бомбу они приготовили? — зашипела Дормич на одетого с иголочки, но все равно выглядевшего довольно тщедушно продюсера.

— А я сам узнал только что. Думаешь, они мне сказали? Я кто? Я — человек маленький. — заверещал он.

— Ты хоть понимаешь, что это значит? Да эта дура, похоже, нас вообще хочет выжить из программы со своими шизанутыми идеями! Я же знаю это «Fashion TV», там вообще нет ведущих, вот и она туда же клонит. Стерва!

— Да ну почему ты так решила? Да куда они без тебя, Альбина? Ты же лицо передачи, да «Подиум» без тебя умрет!

В голове же Вениамина Прохорова в это время вертелись совсем другие мысли. Если Дормич права, и они на самом деле по какой-либо причине решили избавиться от взбалмошной ведущей, то продюсер им все равно будет нужен, а значит надо держаться Поляковой. Король умер, да здравствует король! Вслух же он продолжал подмазывать разъяренную Дормич.

— Ты же звезда, это все знают, а она кто? Ну, побарахтается в нашем болоте, захлебнется и уйдет, а ты останешься!

— Если Жданов будет её так поддерживать, то я уйду на НТВ, мне давно уже предлагают там контракт на любых условиях. Посмотрю я тогда, как они тут за кулисами высокой моды проживут со своими модерновыми идеями! Ладно, пошли. Госпожа Полякова, поди, заждалась уже. — скривилась Альбина.

Остаток совещания Дормич провела за рассматриванием своих ногтей, предоставив вспотевшему от нервного напряжения Вене доводить «до ума» предложения Поляковой. Завтра с утра я зайду к Палычу, размышляла она, и поставлю вопрос ребром — или «Подиум» со мной, как был, или, как его видит Полякова, но без меня. У меня и другие источники доходов есть и предложений не меряно. И Влад поможет, если что. Так что пусть решает. А сегодня незачем тратить нервы на эту стерву, пусть сотрясает воздух своим бредом.

— Альбина, вы так и не хотите ничего нам сказать? — обратилась к ней Полякова, с трудом сдерживая нарастающее раздражение. Эта красотка начинала её выводить.

— Нет, я думаю, мой продюсер разбирается в вопросе не хуже меня. Я ему доверяю.

— Ну что же, тогда можем считать проект-предложение завершенным. Увидимся завтра у Жданова.

Алла собрала бумаги и вышла, кипя от злости. Она ожидала сопротивления со стороны Дормич и была готова к отстаиванию своих позиций, тем более шеф дал ей полный карт бланш, но полное игнорирование её предложений со стороны Альбины могло вывести из себя кого угодно.

Альбина даже толком не попрощалась с Веней, кинув лишь «увидимся», и направилась к машине. Поглядев на часы, она чертыхнулась. Сегодня еще встреча с Зиновьевым, наверное, станет уговаривать продлить контракт на рекламу часов фирмы его любовника. Ну, если повысит гонорар, можно и продлить, думала она, выруливая к зданию модельного агентства. С такими тенденциями на телевидении придется брать больше контрактов на рекламу.

— Привет, Венера, — кинула она на ходу секретарше в приемной. — Влад у себя?

— Доброе утро, Альбина. — широко и радужно улыбнулась Венера, словно увидела любимую подругу. — Да, Владимир Николаевич у себя, только подъехал.

Владимир Николаевич, он же Влад, был держателем акций этого агентства, но на деле не принимал никакого участия в его делах, спихнув управление на других. Заходил он сюда обычно только для того, чтобы подписать бумаги и расслабиться. Будучи человеком занятым, он находил здесь все для души и тела, без посторонних глаз, под прикрытием работы. Альбина тоже входила в программу расслабления, правда сама она на это смотрела по-другому, считая себя королевой, удостоившей вниманием мечту многих красавиц столицы. Их связь длилась около полугода, она сопровождала его на многие мероприятия и закрывала глаза на однодневные связи с другими девочками, считая себя выше этого. Он же помогал ей с карьерой и обеспечивал тыл. Иногда Альбина задумывалась о том, что Влад не испытывает к ней ничего, кроме желания потешить свое тщеславие, но так как сама она тоже никого не любила, её это пока вполне устраивало. Ты мне, я тебе — принцип сегодняшних дней. Он её никогда не подводил.

— Киса, рад тебя видеть, — встретил её Влад, не отрываясь от бумаг.

— Что-то не видно, — игриво ответила она и обошла кресло сзади, обхватив его за шею.

— Сейчас, сейчас, киса, вот только подпишу все и поедем пообедаем, я с утра ничего не ел.

— Может, ко мне заедем? Закажем что-нибудь и у меня пообедаем, заодно отдохнешь?

— Нет времени. Может, вечером заскочу.

— Жаль, что не сейчас… — вздохнула она.

— Что это ты такая ласковая сегодня? — взглянул он, наконец, на Альбине. — А у самой глазки так и сверкают, кто обидел мою кошечку?

— Скорее, тигрицу, а не кошечку, — засмеялась она. — Кто обидел, тому мало не покажется.

— Глядите, какие мы сегодня грозные! Что, весы показывают лишние сто грамм?

— Ой, слушай, вот еще твоих подколов мне сегодня не хватало! —огрызнулась она и убрала руки с его шеи. — Выпить есть?

— В баре, знаешь же.

Она налила себе джин с тоником и уселась на диване.

— Ты еще долго?

— Минут десять.

— Пойду, в порядок себя приведу. Куда пойдем обедать?

Он пожал плечами и ничего не ответил. В кабинете был отдельная ванная комната, куда она и направилась, прихватив сумочку. В сумочке находился заветный пакетик с белым порошком. Один вдох — и настроение в лучшем виде! Зайдя в туалет, она уселась на крышку унитаза и втянула носом свою дозу. Вот теперь можно и обедать идти, и с Владом спать, и вообще! Завернув пакетик в туалетную бумагу, она швырнула сверток в мусорное ведро. Взгляд упал на использованный презерватив. Затуманенный кокаином мозг не стал долго думать и через минуту она, пошатываясь, потрясала брезгливо зажатым между двумя пальцами «доказательством преступления».

— Ты что, совсем спятил? — заорала она. — Ты уже прямо здесь перепих устраиваешь, да? Зная, что я приду? А твоя секретарша мне лапшу вешает, что ты только приехал? И с кем это, интересно, так невтерпеж было?

— Киса, успокойся. С каких пор ты в мусорных ведрах ковыряешься? — засмеялся он.

— А с каких пор ты в такого кобеля превратился?

— Да давно уже. Разве ты не знала? Раньше тебя это устраивало. Какая муха сегодня укусила мою кису?

— Да иди ты! Плевать мне на тебя и твоих подстилок! Пошли вы все к черту!

— О-о-о, — присвистнул Влад, глядя в её поплывшие глаза, — я смотрю, наша киса в туалете время не теряла.

— Знаешь, что, шел бы ты куда подальше! — Альбина схватила сумку с ручки туалетной двери и вышвырнулась из кабинета, сопровождаемая взглядом изумленной Вероники. Будь Альбина в нормальном расположении духа, она бы нашла силы посмеяться над произошедшим, но утренняя стычка и кок обострили её восприятие и притупили чувство юмора. Она завела машину и поехала домой, в свою квартиру на Чистопрудном бульваре, где забралась в джакузи и закрыла глаза, отключившись от всего мира. Действия наркотика постепенно смягчалось и она уже пожалела о затеянном скандале. Влад, сто процентов, и не подумает позвонить. Придется тащиться к нему самой, хотя он уже так осточертел со своим выпендрёжем. Может, найти другого? Правда, сочетания хорошего секса, денег и связей не часто встретишь, вздохнула она. Значит, придется все же тащиться.

Со стороны казалось, что Альбина довольна жизнью. Настолько, насколько это возможно. Пожалуй, тщательно следуя имиджу успешной красавицы, добивающейся всего, чего хочет, она никогда никому не призналась бы, что живет двойной жизнью. Одна жизнь проходила наяву, её все видели знали, другая — ночью, после того, как голова касается мягкой подушки, мозги отключаются от повседневной реальности, мысли уносятся в другом направлении. Туда, где она видела себя обнаженной, с вывернутыми наизнанку мыслями и нутром. Самым удивительным было то, что в этих снах она словно заново проживала некоторые моменты своей жизни, но видела себя со стороны, как посторонний наблюдатель, наделенный способностью видеть насквозь. Сны эти по большей частью были мучительны, потому что в этом ирреальном (а, может быть, как раз реальном) мире у неё не было способности контролировать ни свои поступки, ни свои оценки.

Этого постороннего наблюдателя она называла своим вторым «я». Было довольно тяжело осознавать, что твое второе «я» буквально ненавидит тебя, вернее даже было бы сказать — презирает, потому что считает все твои поступки насквозь фальшивыми, продиктованными ложными представлениями типа «я должна быть такой». Альбина выросла в обстановке самых грандиозных ожиданий от неё — она должны быть самой красивой, самой модной, самой умной, самой успешной, самой заметной, самой-самой! Она довольно легко следовала этой нарисованной для неё дорожке, но путь в итоге привел к такому устоявшемуся поведению, что любой шаг за рамки сложившегося казался невозможным. Она сама поместила себя в эти рамки. Да и общество, в котором она выросла и прошла стадию формирования, ожидало от неё условной модели поведения. Будь звездой, требуй от всех вокруг поклонения, обожания, поддержки, не разбрасывайся на сентиментальные ерундовины, так как ты сильная, ты яркая, ты стерва, иначе ты никому неинтересна, никому не нужна. Любой шаг в сторону — и ты можешь ослабить интерес к себе, можешь сойти с пьедестала, можешь потерять звездность. А это равносильно смерти.

Второе «я» презрительно смеялось над реальной Дормич, высвечивая отвращение, с которым она общалась с людьми только по признаку нужности, злость, с которой она выслушивала снисходительные отзывы о ней «власть имущих», омерзение к собственному телу, когда она занималась любовью с мужчинами, не вызывавших в ней ни малейшего отклика. Особенно последнее. Мир секса она открыла для себя довольно рано, как часть познания мира вокруг. Поначалу ей это нравилось, она упивалась властью своей красоты над мужчинами, да и над женщинами тоже. Да, ради интереса она попробовала и женщин, не нашла в этом ничего неприятного для себя, но и никаких преимуществ перед сексом с мужчинами тоже не оказалось. Тогда еще её тело было живым, чувствовало энергию партнера, откликалось на неё, секс доставлял ей удовольствие, давал ощущение внутреннего взрыва.

Лет до двадцати она шла на поводу своих желаний, своих стремлений, полагалась на свои инстинкты. Она могла себе это позволить, потому что еще не маячила впереди долгосрочная карьера, потому что её молодость и красота еще открывали для неё все желаемые подиумы и модельные агентства без использования связей. А потом… Потом началась жестокая реальность судьбы модели, обнаруживающей, что кожа семнадцатилетней девушки значительно отличается на фотографии крупным планом от кожи двадцати двухлетней, что работодатели очень внимательно изучают дату твоего рождения прежде, чем смотрят на твое лицо.

Впрочем, сообразительная Альбина позаботилась об этом заранее, поступив на факультет журналистики и создав себе базу для будущего. Но этого оказалось мало. Какими бы звездными не были её родители, их связей оказалось недостаточно для запросов Альбины. Она не могла довольствоваться малым ни в журналистике, ни в мире моды. Так в первый раз она переспала с одним влиятельным дядечкой, от которого зависел её контракт. И вот тут-то Дормич обнаружила весьма приятную вещь — её тело, столь любимое и обожаемое до каждого миллиметра тело, имеет магическое влияние на мозги мужчин, не просто доставляет им наслаждение, но и имеет гипнотический эффект на их мысли, заставляя их делать то, что она хочет. Это было на самом деле открытием для Альбины, так как сама она никогда не хотела никого настолько, чтобы это занимало её разум, контролировало её поступки.

С того первого секса по расчету спать для удовольствия стало казаться пустой тратой времени, разве что в качестве отпуска иди под действием алкоголя или наркотиков. И вроде бы все шло хорошо, сумма в контрактах вновь взлетела вверх, она получила передачу с отличным эфирным временем, звезда удачи светила ярко и радовала глаз. Кроме одного маленького «но» — возник неожиданный побочный эффект. Любовь к собственному телу постепенно стала сменяться презрением и ненавистью. Тогда же впервые появились те странные сны, вторая реальность, выворот наизнанку. Постепенно жизнь начала казаться пустой и отвратительной. Дорога, так тщательно выкладывающаяся по камешку столько лет, вела в итоге в никуда. Сны рисовали картинку будущего — Альбина лежала на чужой кровати, с пеной у рта от передозировки наркотиками, окруженная пустотой…

А еще это противное второе «я» иногда напоминало о Тёме. Напоминало эдакой иголочкой, которую втыкают в затянувшуюся ранку, чтобы напомнить о её существовании. В отличие от всего другого, в этом случае Альбине было чем возразить. Тёма — не её вина. Он сам выбрал то, что получил. Или ей так только казалось?

Ничего романтичного в их встрече не было. Альбина тогда только окончила школу и встречалась с Олегом, начинающим журналистом. Олег взял у неё интервью, откровенно восхищался ею, да и статья получилась замечательная — без подколов и иронии, гламурная и светская. Ей это польстило, они начали встречаться и проводить вечера вместе. Бары, клубы… Отношения доставляли обоим приятные минуты, но, пожалуй, не более того. Друг Олега, Тёма, возник на горизонте как-то незаметно, присоединялся к ним один или с девушками, по большей части молчал, слушал, иногда рассказывал странные истории, слишком серьезные по мнению Альбины.

Тусовка, где они вращались, собирала людей самых разных интересов, но с одним общим стремлением хорошо провести время. Впрочем, Тёма несколько выделялся из толпы. Прежде всего тем, что появлялся не так регулярно, как остальные, все был занят учебой в университете. Альбина посмеивалась над ним, называя ботаником, хотя к ботанике его будущая профессия не имела никакого отношения. Выделялся молчанием, серьезным взглядом, отсутствием стремления ставить из себя кого-то, кем не являлся. Альбину он невзлюбил. Она была в этом уверена с самого начала. Ей даже казалось порой, что он и на Олега влияет, пытаясь изменить его мнение. Почему невзлюбил, она не знала. Но все признаки были налицо. Тёма избегал её взгляда, частенько иронизировал над её словами, всячески исключал любое соприкосновение, даже рукопожатие. Альбину это даже забавляло.

— Неужели я так противна, что ты даже руку мне пожать не хочешь?

Он лишь пожимал плечами и переводил разговор на другую тему.

— Слушай, а может твой друг голубой и ревнует тебя ко мне? — спросила она однажды Олега.

— С чего ты взяла?

— А почему он так откровенно меня ненавидит?

— Да кажется тебе все это. А почему тебя это волнует?

Вопрос был на засыпку. Действительно, почему? Уязвленное тщеславие? Возможно. До сих пор никто так открыто не выказывал к ней неприязни.

— Да не волнует меня твой ботаник. Откуда только у тебя такие друзья?

Олег лишь смеялся в ответ.

Вскоре, однако, обнаружилась довольно любопытная деталь, зацепившая Альбинино внимание. В один из ленивых вечеров, когда они, как обычно, собрались расслабиться, Тема взялся заказывать всем выпивку. Когда очередь дошла до нее, она лишь неопределенно пожала плечами, мол, заказывай, что хочешь.

— Крепкое или не очень? — уточнил он.

— Давай покрепче. Я сегодня не в тонусе, так что не помешает.

— Кальвадос мне и даме. — бросил Тема бармену.

— Кальвадос? — Альбина уставилась на него, словно на привидение. Когда-то в юности она зачитывалась Ремарком и «Триумфальная арка» зацепила ее больше других произведений. Она представляла себя порой Жоан, и Кальвадос, напиток, так обожаемый героями романа, взбудоражил ее воображение. Она заказала его через знакомых, так как в Москве найти не удалось. Попробовав в первый раз, она не сразу поняла в чем его ценность, но образ Жоан протянул ниточку между ней и напитком, и яблочный аромат навсегда вошел в ее кровь, превратившись навсегда в символ страсти.

— Не подходит? — Артем жестом остановил бармена. — Давай закажу что-нибудь другое.

— Да нет, наоборот. Просто… Олег вот, например, всегда прикалывается надо мной, что я люблю кальвадос. Мало кто понимает, за что я обожаю эту простенькую яблочную водку.

— Сказала тоже, простенькая. — Тема неодобрительно усмехнулся. — Такой аромат еще поискать надо.

— Да я-то сама так не считаю, — непонятно зачем стала оправдываться Альбина. — это так другие говорят, когда узнают мое тайное пристрастие. Ты, значит, тоже поклонник Кальвадоса…

— Угу. Могу даже рассказать, как все началось.

— Погоди, попробую угадать. Ты прочел «Триумфальную арку» Ремарка, да? Прочел о стакане с Кальвадосом на подоконнике, о глотке в темноте, о глазах, полных страсти…

Артем впервые за долгое время посмотрел ей в глаза, долго и внимательно, без улыбки, просто изучал.

— Ты тоже?

— Да, я тоже. Как прочла о Кальвадосе, так и загорелась непременно попробовать. А уж когда попробовала, так сразу и влюбилась в него окончательно и бесповоротно.

— Похожая история. — на этот раз Тема улыбнулся широкой теплой улыбкой, словно встретил старого друга из детства.

В это время подошел Олег. Увидев у них в руках рюмки с терпко пахнущим напитком янтарного цвета, он расхохотался.

— Только не говорите мне, что нашли друг дуга! Я и забыл, что Тема тоже любит эту фигню. Кальвадосники несчастные!

— Тебе не понять, — парировала Альбина. — Это не для таких, как ты.

— Ну конечно! Куда нам до ваших утонченных вкусов!

— Утонченность тут не при чем. Это напиток любви, простой, ничем не прикрашенной любви. Страсти, если хочешь. — Альбина наклонилась к Олегу, состроив томное лицо.

— Я и без Кальвадоса страстный мужчина, разве ты не знаешь?

— Конечно, знаю, котик. Но лишнее подтверждение не помешает…

Тема отошел, оставив голубков продолжать воркование. Но Альбина заметила, как он, уходя, кинул на нее еще один внимательный взгляд, будто пытался сложить в уме сложные составляющие, никак не поддающиеся сложению.

Однажды после небольшой презентации, где Альбина представляла продукцию начинающей упаковочной фирмы, оказалось, что фотограф запорол пленку и для буклета пришлось собирать непрофессиональные снимки по знакомым, снимавшим больше друг друга, чем моделей. Среди фотографировавших оказался и Тёма. Как бы Альбине не претило обращаться к нему, она все же поехала к нему домой, так как пока среди набранных пока фотографий не нашлось ничего примечательного. А Тёма, по словам Олега, занимался фотографией давно и серьезно.

Тёма был откровенно не рад её визиту, а когда узнал, зачем она пришла, так вообще заторопился, засобирался, сославшись на срочные дела.

— Ты знаешь, мне надо уходить сейчас, а где та пленка, я даже не знаю. Я даже не помню, распечатал я её или нет. Скорее всего — нет. И где сейчас искать её среди всех пленок? Я ведь не подписываю их. Может, я поищу позже и тебе позвоню?

— Да, да, конечно…

Альбина рассеяно слушала его, разглядывая тем временем его комнату.

— Знаешь, Артем, — говорила она тихо, не глядя на него. — Я знаю, что ты… ты очень близкий друг Олега и не очень-то….ммм… тепло воспринимаешь меня в качестве его девушки.

— Я не понимаю, о чем ты.

Тема заложил руки за спину, словно не знал, куда их деть. Лицо его было абсолютно спокойно, но общий вид, жесты, выдавали некую нервозность, беспокойство.

— Я тут подумала, — продолжала она, — что, может быть, если ты не против, конечно, мы могли бы… могли бы попытаться стать друзьями.

— Да мы, вроде бы, и так…

Тема зачем то подошел к столу, заслонив его.

— У тебя тут интересно.

Альбина тоже приблизилась к столу, усмехнувшись царящему там «порядку». Заваленный книгами, полных хаос. На стене над столом, как впрочем и по всей комнате, коллекция фотоснимков на стенах, скорее всего, не его, уж слишком хорошо сделаны.

— А это что? — Альбина вытащила за уголок снимок, прикрытый книгой на столе. На фотографии была она, крупным планом. Вслед за этой фотографией из-под книги показались и остальные снимки из пачки, освободившись от скрывающего их груза.

Тёма молчал. Альбина, затаив дыхание, перебирала фотографии, одну за другой, переполняясь изумлением. Время от времени она оборачивалась к нему, пытаясь что-нибудь сказать, но слов не находилось.

На всех фотографиях, абсолютно на всех была изображена она, Альбина. С разных ракурсов, в темноте и в лучах света, улыбающаяся и задумчивая, вычурно позирующая специально для камеры и естественная, как ребенок. Издалека и вблизи. Профиль и анфас. Полутона. И везде — она, она…

— Но, почему…? — вопрос застрял у неё в горле. — Ты ведь никогда…Ты даже не разговаривал со мной никогда толком.

— Мне пора идти. — ответил он, не глядя ей в глаза. — Надеюсь, ты нашла, что искала. Отбери, что тебе нужно. Захлопнешь дверь, когда будешь уходить.

В дверях он остановился и обернулся.

— Теперь ты понимаешь. Инстинкт самосохранения… — кулак взлетел, словно намереваясь стукнуть стену, но вместо этого лишь бессильно опустился.

Тёма выскочил за дверь, оставив её одну в его квартире. Альбина была настолько потрясена снимками, потрясена своим открытием, что не могла думать ни о чем другом. Даже не смогла выбрать снимки для рекламы. Она просто смотрела бесконечное количество раз на свое изображение, как будто увидела себя впервые. Так её не удавалось заснять даже самым крутым фотографам. Это был не просто объектив фотоаппарата. Не просто внимательный взгляд беспристрастного фотографа. Намного больше…

После этой встречи она довольно долго не видела его. А потом была вечеринка в клубе. Олег напился в стельку и не мог не то, что Альбину довезти до дому, но и себя самого. Альбина фыркнула, оставила его на попечения друзей в четыре утра и отправилась ждать вызванное такси за дверьми клуба.

— Я поеду с тобой.

Тёма подошел к ней незаметно, догнав её уже у дороги.

— Я не из пугливых… — удивленно взглянула она на возникшую рядом фигуру.

— Я знаю. Но я поеду с тобой.

Сказано это было так, что возражения отметались сами собой. А потом были бесконечные минуты в такси. Руки, коснувшиеся друг друга и отлетевшие в разные стороны, словно обжегшись. Прикосновение головами, опять таки случайное. Напряженная тишина.

Они вели себя, как подростки, совершенно не понимающие, что делать со своими эмоциями, ощущениями. Как слепые новорожденные котята, знающие инстинктивно, что они умеют ходить, но еще не понявшие, как это делать. Таксист несколько раз взглянул на них в зеркало, напряженные, вытянутые в струнку, ни единого звука. Он решил, что везет рассорившихся влюбленных и улыбнулся.

Он вышел вслед за ней, отпустив такси. Зачем, он сам не знал. Проводил до дома. Она все молчала, язык почему-то прилип к небу. Во рту пересохло. Она жила одна и могла пригласить его к себе. Боже, никогда она не переживала так по такому простому поводу. Пригласить к себе понравившегося парня. Что за проблема? Но на этот раз проблема была, реальная, она билась там, где обычно бьется сердце, она пыталась выпрыгнуть и застревала где-то в области горла, сжимая его, не давая вымолвить банальные слова приглашения, такие простые и доступные в любой другой момент, и такие недоступные именно в это мгновение.

Тема облегчил задачу. У подъезда он спешно попрощался и ушел, так и не дав ей вымолвить ни слова. Альбина прислонилась к стене, силясь совладать со своим сердцебиением. Плохой знак. Она теряет контроль. Надо собой, над ситуацией. Она раздваивается и перестает принадлежать себе.

Они продолжали встречаться только на людях. Никогда не звонили друг другу, никогда не оставались наедине. Олег посмеивался, что теперь они точно превратились в настоящих врагов.

— Вы что, на самом деле поцапались? Даже смотреть друг на друга не хотите. И что за кошка между вами пробежала, не понимаю.

Альбина пожимала плечами, Тёма молчал.

Однажды Олег буквально подтолкнул их на совместный танец, решив примирить. Альбина не ощущала его рук на талии, она чувствовала, словно вся окутана его телом, его дыханием, его близостью. Ее собственное тело отозвалось каждой клеточкой, растворяясь в ощущениях. Её захватила волна оргазма и она закрыла глаза, отдаваясь горячему потоку. Альбина благодарила бога, что в клубе темно, иначе её пылающее лицо выдало бы её с головой. Когда она вновь нашла силы взглянуть на Тёму, она встретилась с его пристальным взглядом. Его мысли были спрятаны за маской внимания, но выдала кожа, предательски покрывшись бисеринками влаги.

— Спасибо, — вежливо сказал он, ведя за локоть к столику. Музыка еще не кончилась, но им обоим необходимо было сесть. Продолжать танец казалось пыткой.

Альбина пропустила мимо ушей насмешку Олега, что они даже один танец не могут станцевать, надела маску улыбки и стала отчаянно опустошать бокал с виски. Он все понял, стучало в её голове. Он знает. Он знает, что с ней твориться. И он тоже в плену той же паутины. И те фотографии. Это началось давно. Почему же он молчит?

На следующий день она не выдержала. Позвонила и попросила его приехать. Он ничего не ответил, просто положил трубку. Но приехал. Не сразу, но приехал. Открыв дверь, Альбина несколько секунд стояла молча, ощущая себя полной идиоткой. Ну почему она не знает, как себя вести с ним? Почему он такой сложный и не похож на других мужчин? Ведь все ясно и так, без слов, без лишних движений. Все давно решено и предопределено между мужчиной и женщиной, остается лишь следовать инстинкту, желанию, зову сердца…

Она не могла больше стоять и бездействовать. Подошла и поцеловала его. Буквально впилась губами, наверстывая упущенные моменты. Через несколько мгновений они уже лежали на полу и Альбина срывала с него одежду, едва справляясь с прерывающимся дыханием.. Внезапно он отстранился.

— Что? Что? — закричала она, задыхаясь от желания, от непонимания, от страха.

— Я не могу. Ты и Олег… Он мой друг. Я не могу.

Его трясло. Он поднялся, поспешно оделся и вышел.

Так и оставшись лежать на полу, Альбина ощутила резкую боль внизу живота. Такую острую, что даже не смогла сдвинуться с места. Ей хотелось закричать ему что-нибудь очень обидное, злое, оскорбить… Но язык не слушался. Лишь заплакала. Горько, как маленькая девочка. Это был и так сложный период в её жизни. Проблемы с мамой. Бесконечные обиды на жизнь. На семью. Стена боли. И теперь вот Тёма. Глупо.

Они встретились еще один раз. Всего один раз. И опять оказались вместе в одном такси. В темноте. До этого весь вечер она издевалась над ним, высмеивала так зло, как только могла. Он не реагировал. Совсем. Словно слышал не то, что говорит её рот, а то, о чем стонет сердце. И взглядом вел с ней совсем другой диалог.

В такси он взял её за руку. Нежно, не торопясь, перебирал её холодные пальцы. Потом осторожно взял за подбородок, повернул к себе её залитое слезами лицо.

— Ты ведь все понимаешь, да? Мы не можем предавать друзей, это … так нельзя…

Так нельзя. А как? Как можно? Когда все внутри готово разорваться тротиловой бомбой, как можно?

— А любовь? — выдавила она. — А себя? Свое сердце мы предавать можем?

Она отодвинулась, забилась в самый угол, натянула берет на глаза, закрылась, отгородилась от него ладонями.

— Я больше не хочу тебя видеть, — шепот сквозь слезы. Бесполезная влага, мешающая говорить. — Никогда. Я не хочу… не хочу мучений. Исчезни, ясно тебе? Исчезни!

Он остановил машину и вышел в темноту. Исчез. В полном смысле этого слова. Больше она его не видела. С Олегом они вскоре расстались. Он и так никогда не был ей дорог, а теперь и вовсе превратился в напоминание о Тёме. О неудаче. О непонимании. Она окунулась головой в свою обычную жизнь. Новые мужчины. Новые страсти. Она забыла о нем. Она, но не второе «я», напоминавшее о несостоявшемся «нечто», что, возможно, и было единственным истинным.

Во второй реальности это напоминание звучало очередной издевкой. Она ненавидела эти сны, она ненавидела погружение в это состояние, она оттягивала время сна насколько, насколько могла, заполняла ночи чем угодно, только бы не спать. Но спать все равно приходилось. Да и бессонные ночи сказывались мешками и синяками под глазами. И тогда, проспав вынужденно и вновь побывав там, за чертой реальности, Альбина усилием воли заставляла себя забыть об увиденном. Таким образом, она научилось с этим жить, разграничив сны и жизнь с открытыми глазами, заставив себя поверить, что сны — это просто сны, игра больного воображения. Ничего более. К психотерапевту она никогда не обращалась и держала свои открытия в себе, запрятав глубоко-глубоко. Как постыдные фотографии, сделанные случайно, в дурмане, но отражающие то самое, настоящее выражение лица.

Сейчас, задремав под струями джакузи, Альбина опять стала погружаться в мир со своим вторым «я», перед глазами поплыл отвратительный образ невменяемой девицы, унизительно выясняющей подробности происхождения использованного презерватива из мусорного ведра. До какой же степени надо себя презирать, чтобы совершать столь тошнотворные поступки, смеялось второе «я». Посмотри на себя, словно проститутка, упавшая в цене, цепляющаяся изломанными ногтями за любой намек на деньги.

Альбина закашлялась и очнулась. Оказалось, что, забывшись, она соскользнула ниже и вода затекла к ней в нос. Инстинкт к жизни моментально привел её в чувство. И, как всегда, она быстренько, умело закрыла видение плотной ширмой. Огляделась, взяла с полу журнал. Фотографии мира моды окончательно вернули её в действительность. Перелистывая страницы «Vogue», она наткнулась на рекламу новой коллекции аксессуаров в бутике «Элле». Надо бы порадовать себя, расправить скомканный день, решила она, и выползла из воды, не трудясь заворачиваться в полотенце. Одинокая жизнь прививает определенные привычки, иногда принимаемые за признаки свободы…

Запив обезжиренный йогурт минеральной водой, накинув одежду, она отправилась за покупками.

Потом…. Потом был тот самый бутик, и стайка восторженных школьниц, и … и мерзкий человечишка с бесцветными прозрачными глазами, поставивший крест на всей её жизни. Все кончено. Она понимала, что единственное, что её ожидает, это жалость и насмешки. На какое-то время. А потом все забудут про неё, убогую. Просто перешагнут и забудут, как это всегда делала она сама. Забвение — смерть…

Глава 6

— Очухивается!

— Да, пора бы уж, сколько можно спать! Когда в последний раз снотворное кололи?

— Вчера.

— Больше не надо. Пусть приходит в себя. Ей уже можно двигаться.

Интересно, это они про меня? — подумала Альбина, пытаясь разлепить глаза. Яркий свет мешал разглядеть людей вокруг, но голоса казались знакомыми. Она уже их слышала, но где? Вспомнить это казалось совершенно невозможным делом. Альбина четко помнила невыносимую боль после ожога, перевязки, отчетливое желание умереть.. Ей даже казалось, что она помнила, как прыгнула из больничного окна, вырвав из вен иглы и оторвав от тела провода датчиков. Или это была игра её больного воображения? Мечта о смерти, настолько заполнившая её мозг, что в итоге смешалась с реальностью. Она не могла поручиться, что это произошло именно так. Потому что потом все куда-то исчезло, в памяти образовался провал, белое пятно, и вот теперь она проснулась и с удивлением обнаружила, что ни боли, ни даже малейшего дискомфорта она не ощущает. Это было по меньшей мере странно.

— Где я? — беззвучно прошептала она, щурясь от солнечного света, щедро струящегося сквозь распахнутые окна.

— Да закройте шторы, наконец, — произнес важного вида пожилой врач, сидящий рядом с её кроватью. — Она же отвыкла от света.

Медсестра послушно задернула плотные шторы, и в комнате воцарился приятный полумрак. Альбина, наконец, смогла спокойно разглядеть окружающую обстановку. Похоже, она до сих пор находилась в больничной палате, небольшая группа людей в белых халатах разглядывали её, словно инопланетянку. Пожилой врач, подтянутый, среднего роста, с довольным выражением лица, представился. Именно его голос показался ей таким знакомым.

— Профессор Булевский Всеволод Наумович, ваш лечащий врач. Вы находитесь в отделении ожогового центра. Надеюсь, вы помните, как сюда попали? — вдруг встревожился он. Глубоко посаженные темно-карие глаза внимательно изучали каждое движение пациентки.

— Да, помню, — глухо отозвалась Альбина. Лучше бы не помнила, подумала она про себя.

— Ну, вот и чудненько. Не удивляйтесь, что несколько дней вы находились в усыпленном состоянии, это мы для вашего блага сделали, чтобы избавить от ненужной боли. А за это время подлечили вас немного.

Рука Альбины невольно потянулась к лицу. Рука слушалась нехотя, как заржавевший механизм. Такое же ощущение было от движения во всем теле. У самого лица рука остановилась в нерешительности. Мысли затикали бойкими часиками. Бинты сняли! Так вот почему она ничего не чувствует, она сделали что-то с её лицом! Но что они могли сделать? Заштопать раны? Превратить месиво в изрытую рубцами поверхность? Она так не решилась дотронуться и вопросительно взглянула на профессора. Тот весело кивнул.

— Да, да, не бойтесь, теперь вы можете прикасаться к своему лицу, сколько угодно.

Альбина не понимала, чему он так откровенно радуется. Она прекрасно осознавала, что при любом раскладе она все равно выглядит ужасно. Она даже представить себе не могла, насколько ужасно. Приготовившись нащупать бугристые рубцы, пиявками испещрившими поверхность, она осторожно прикоснулась к тому, что раньше являлось одним из самых красивых лиц на телевидении. Пальцы нащупали совершенно гладкие щеки, нос, подбородок… Она бросила непонимающий взгляд на Булевского.

— Что за чудо вы со мной сотворили?

В сердце затеплилась неожиданная надежда. А вдруг и впрямь они каким-либо образом сумели восстановить её былую внешность? И все мысли о смерти были преждевременны? И жизнь совсем даже не закончилась, а только начинается?

— Ну как? — заулыбался вновь Булевский. — Чудо —не чудо, а мировое открытие мы с вами совершили, это я могу обещать!

Булевский разглядывал свою пациентку, своё достижение, не скрывая своего удовлетворения. В тоже время глаза его как-то неопределенно бегали. Так бывает, когда человека что-то тревожит глубоко внутри.

— Вы можете в это не верить, Альбиночка, но вы вновь обладаете целым и невредимым лицом!

— Но … как это возможно? — глаза Альбины засветились от радостного возбуждения. — Зеркало! Дайте мне зеркало!!!! Вы — маг и волшебник, профессор! Я…я все, что хотите, для вас сделаю! Я отдам вам все, что у меня есть!

— Нет, нет, — мягко остановил Булевский медсестру, потянувшуюся за зеркалом на тумбочке. — Сначала мне надо вам кое-что объяснить. Все не так просто.

Он помолчал, подбирая слова. Слишком уж большие перемены внешности ожидали Дормич в зеркальном отражении.

— Дело в том, — продолжил он, — что мне пришлось пересадить вам кожу другого человека… Я давно работал над этим, и вот в вашем случае такая удача — и нашелся-таки подходящий донор, и как раз вовремя! Итог — у вас вновь человеческий облик.

— И? — Альбина не совсем понимала, что все это значит и почему она не может взглянуть на себя в зеркало.

— Понимаете, Альбина, — вздохнул Булевский, — Мы пересадили не просто кожу, но и … как бы объяснить, фактически все лицо. Ведь ваше собственное было сожжено кислотой практически до основания. Откровенно говоря, мы могли вообще потерять вас, не подвернись вовремя подходящий материал.

— То есть, — медленно произнесла Альбина. — то, что сейчас есть у меня — это не мое лицо?

—Ну, получается, что так. Вернее, было не вашим, а стало вашим. Вы даже шрамов не найдете, так идеально все срослось!

Альбина откинулась на подушки. Чужое лицо. Совершенно чужое. Нет, такое невозможно. Что-то же должно было остаться от неё прежней! Мысли нырнули под пласт непонимания.

— Дайте мне, наконец, зеркало! — потребовала она. — Немедленно!!!

Профессор кивнул и медсестра робко передала Альбине зеркало. Все замерли. Альбина, взглянув на свое отражение, отпрянула. Несмотря на предупреждение врача, подсознательно она все равно ожидала увидеть кого-то, похожего на себя прежнюю. В зеркале же на неё смотрела совершенно незнакомая девушка. Незнакомая и уродливая. Мало того, что черты лица были отвратительны сами по себе, еще и местами проглядывалась противные пятна розово-белого цвета, да и кое-где проглядывались бугорки под кожей и асимметрия. Это отвратительное зрелище дополняли жиденькие бесцветные волосы, паклями висевшие над огромными ушами. Только глаза свои она узнавала, да и то, от них остался лишь фиолетовый цвет, все остальное — разрез, ресницы, были не её. Все было чужое! И ужасное!

— Кто… кто это? — Альбина выпустила зеркало из рук и оно мягко упало на одеяло.

— Это новая Альбина Дормич! Разве работа не прекрасна? Посмотрите, ни одного шрама на лице, словно и не было никакого ожога! Пятнышки, некоторая асимметрия — это все ерунда, со временем пройдет, не волнуйтесь, а так у вас вновь здоровый нормальный вид.

— Вы….вы с ума сошли! Зачем мне такое… уродливое лицо???? Почему меня никто не спросил???

— Я понимаю ваши чувства, — осторожно произнес профессор. Психолог предупредил его, что первоначальной реакцией может быть довольно сильный шок, но в итоге радость от возможности вернуться в нормальную жизнь должна пересилить. Булевский, однако, все равно был уверен, что после сотворенного им чуда, пациентка должна быть страшно благодарна судьбе за подаренную удачу. Он ожидал некоторого удивления, вопросов, радости, чего угодно, но только не такого откровенного ужаса и отвращения в глазах.

— Вам еще предстоит свыкнуться с новым обликом, — вкрадчиво продолжил он, — это не придет сразу. Но зато….

— Как вы посмели? — сдавленно прошипела Альбина. — Как вы посмели так… так надругаться надо мной? Вы решили, что я подопытная крыса? Вы решили, что надо мной можно издеваться?

— Что? — Булевский покрылся пунцовыми пятнами. — Да я вам вернул здоровье, дал возможность вернуться к нормальной жизни, вернул жизнь, можно сказать! Думаете, это было легко?

Альбина закрыла лицо руками, словно стыдясь показывать его.

— Как вы могли пришить ко мне эту гадость, не спросив меня? Кто дал вам право решать, хочу я этого или нет? Да я бы лучше умерла, чем жить с таким лицом!!! Он мне нужно, слышите, не нужно!!!!! Можете забрать его к чертовой матери!!!!

— Во-первых, успокойтесь, — попытался взять в себя в руки уязвленный Булевский, успокаивая скорее себя, а не её. — Во-вторых, вы просто не видели себя до операции — вот это было действительно отвратительно. Если бы видели — сами взмолились бы сделать вам эту операцию. А спросить вас мы не могли по той причине, что вы, дорогая, находились в бессознательном состоянии, а ждать у нас не было времени — вы в любой момент могли вообще умереть. Некоторые, ммм, косметические недостатки мы можем попозже исправить, сейчас пока ничего нельзя трогать, пока все не прижилось и не начало функционировать в полную силу. Но ведь и так неплохо!

Булевский был хирургом, а не психотерапевтом. Разбираться в тонкостях женского восприятия красоты ему было недосуг. Он искренне недоумевал, чем же так расстроена Дормич. Он списал это на нервное потрясение от пережитого стресса в общем, и решил передать её на время в руки психологов.

— Я пришлю к вам психолога и он поможет вам пройти период адаптации. А потом мне надо будет представить вас научному миру. Такое достижение нельзя скрывать от общества.

— Идите вы к черту со своей наукой!!! Лучше бы я умерла!!! — крикнула ему вслед Альбина. — Я никого не хочу видеть!!! И попробуйте только рассказать кому-нибудь о том, что сделали со мной!

Булевский был не просто хирургом, а исключительным хирургом. Он знал все о человеческом теле, но ничегошеньки не знал о женской психологии. Всю жизнь он отдал науке и своим опытам, всю жизнь стремился к мировым открытиям и славе, и настолько был занят профессор этим, что совершенно не заботился о своей личной жизни. Справедливости ради надо сказать, что один он практически никогда не был — будучи известным хирургом, он не испытывал недостатка в женском окружении. Интеллект обладает удивительной эротичностью. Профессор в клинике, лектор в университете, ученый на совете, все они, находясь во власти своих идей, передавая слушателям энергию своих мозгов, гипнотизируют окружающих, заставляют их видеть не просто физическую оболочку, а светящийся изнутри интеллект. Конечно, речь идет о тех, у кого этот интеллект намного выше среднего уровня. А если к этому добавляется еще и элементы известности, власти, то эффект удесятеряется. Если встретить такого человека вне его деятельности, то, возможно, ничего примечательного и не обнаружишь. Но как только он попадает в сферу своей области, тут то и начинаются чудесные превращения…

Булевский обладал исключительным интеллектом, известностью в своей сфере и властью в рамках своего института. Своего рода бог на своей территории. Всегда находились молоденькие медсестры и аспирантками, которые с замиранием смотрели ему в глаза и ловили каждое слово. Эти незрелые души наивно полагали, что смогут спасти сердце одинокого светилы и скрасить его досуг. Булевский от внимания и заботы не отказывался, но ему было явно не до любви и серьезных отношений. Женщины приходили и уходили, а его работа была всегда с ним. Он и не делал никаких попыток удержать их и искренне не понимал, чего им еще нужно и почему они так печально смотрят на него перед уходом. Каждая новая пассия прибавляла ему вдохновения, но не могла вытеснить любовь к науке.

Все эти женщины проходили стороной, не оставляя никакого заметного следа ни в его жизни, ни в его сердце. А то, что их сердца оставались полными разочарования и неуверенности в себе и в любви, его не волновало. До какого-то момента. Вернее, до того момента, как он встретил Сабину. Его аспирантка, молодая, по-восточному красивая яркой вызывающей красотой, буквально сбила его с ног при первой же встрече. Когда он увидел её в своем кабинете, увидел эти черные брови, изогнутые идеальной дугой, длиннющие ресницы, окутывающие тайной миндалевидные глаза невероятной выразительности, тонкий прямой нос, пухлые розовые губы, манящие капризным изгибом… Булевский влюбился. Влюбился впервые за свои пятьдесят с небольшим лет. Как мальчишка. Как бывает только в первый раз — безоглядно, без головы, без оговорок. Сабина, с её иранской кровью, доставшейся от отца, была девушкой покорной и тихой, немного даже застенчивой. Казалось, она не совсем понимала, какой красотой она обладает, и совершенно не манипулировала ею. На неприкрытую страсть Булевского Сабина реагировала весьма сдержанно, не отталкивала, но и не приближала, держалась всегда с подчеркнутым уважением, не переходящим, однако, в подобострастие.

Булевский носился с ней и вокруг нее, как помолодевший в одночасье петушок. Коллеги дивились его невесть откуда удесятерившейся энергии, фейерверку идей, чудодейственной трансформации вечного цинизма в мальчишеский оптимизм. Привыкший к легким трофеям среди прекрасной половины человечества, Булевский не совсем понимал поначалу, почему Сабина, муза его мечты, не спешит в его объятия. Недели сменяли недели, месяцы сменяли месяцы, а она продолжала держаться на почтительной дистанции. Однако, это не мешало им встречаться и вести долгие задушевные беседы.

Булевский читал ей Есенина, едва касаясь ее черных блестящих волос, размышляя о том, что понимает, как и почему поэт создал свои персидские мотивы. Сабина в ответ слушала, склонив голову, несмело улыбалась, а потом мягко переводила разговор в другое русло.

— Всеволод Наумович, почему вы не заканчиваете свою статью?

— Не знаю, времени нет, — отмахивался он.

— Но ведь это так важно, ученые ждут этой информации, вы не можете обкрадывать научный мир, не делясь своими мыслями! Это преступно, если хотите знать!

При этом голос ее звучал так же тихо, как и всегда, но в нем появлялись твердые, упрямые нотки, выдававшие бурлящие глубоко внутри эмоции.

— А ты обкрадываешь меня, не делясь со мной целиком своим «я».

— Хотите, я помогу вам? Вы будете диктовать, а я печатать? Так будет быстрее, заодно и отредактируем вместе.

— Зачем этим прекрасным ручкам лишняя работа? — он касался пальцами ее запястья, она мягко убирала руки. — Дай мне волю, и я окружу тебя всем самым лучшим, ты никогда не будешь знать ни в чем недостатка. Я сделаю из тебя королеву!

— Мне нетрудно будет напечатать, честное слово! Коллегия уже на следующей неделе, мы могли бы предоставить материалы уже к тому времени, ведь опытные результаты все готовы. Не упрямьтесь, Всеволод Наумович, давайте закончим статью!

Она почти умоляла. В огромных глазах лучились надежда и вера в светило пластической хирургии. И светило не могло устоять перед этой искренней верой в него, и уступало. И они садились вместе печатать статью, или обзор, или заканчивать описание опытов, все, что было на повестке текущего момента, все, что требовало от профессора концентрации и вдохновения. Сабина, его муза, давала ему предостаточно вдохновения. А еще он верил, не переставая верил, что однажды она все же уступит ему. Он принимал ученическое восхищение в ее глазах за признаки любви, веру в него за привязанность, готовность помочь — за желание побыть с ним как можно дольше.

Они ездили вместе на научные конференции, она ассистировала ему при докладах, демонстрации опытов, пациентов, во время операций. Надо признать, что большая часть из его окружения не сомневалась, что между ними далеко не платонические отношения. Булевского это мало заботило, а вот Сабина искренне огорчалась, если кто-нибудь из злоязычников намекал на то, что она любовница Булевского и что только и старается женить его на себе. Но восхищение ее перед его умом было настолько велико, что она мужественно перешагивала и эти недоразумения.

В конце концов сердце профессора не выдержало и, как мужчина, он решился на прорывный шаг. Будучи уверенным, что Сабина просто не решается на обнаружение своих чувств и шаги сближения, он предложил ей руку и сердце. Для него эта была формальность. Булевский ни на секунду не сомневался, что вслед за предложением последует незамедлительное уверенное «Да» и заживут они и дальше долго и счастливо.

— Но, но… профессор, я не могу…. — лепетала побледневшая Сабина, тревожно сведя брови-стрелы над переносицей.

— Не можешь? Не можешь что?

Булевский настолько был озадачен ответом и вообще реакцией, что потерял всякую способность соображать. Он всматривался в ее увлажнившиеся блестящие глаза силился сообразить, чем он так обидел свою Музу.

— Я не могу выйти за вас замуж.

— Но… почему? Почему, Сабина? Боишься сплетен? Пересудов? Это же ерунда! Главное — не это.

— Вот именно.

— Что вот именно?

— Главное не это.

— А что тогда? Сабина, любовь моя, я не понимаю…

Он протянул к ней руки, но она отпрянула.

— Я не люблю вас, Всеволод Наумович.

Сабина подняла на него глаза, полные боли. Ей не хотелось ранить это научное божество, восхищавшее ее на протяжении долгого времени, но ей хотелось раз и навсегда объяснить стоявшему перед ней мужчине, что между ними совершенно другие отношения.

— Я восхищаюсь вами, я ценю вашу доброе отношение ко мне, я в восторге от всего, что вы создаете, но я не люблю вас, как мужа. Более того, я люблю другого человека и даже обручена с ним.

— Обручена?

— Давно. Он очень хороший парень и он…

Булевский отшатнулся, сделав предупредительный жест: «Не продолжай!». Сердце предательски закололо. Мир рухнул. Но ненадолго. Эгоистичная натура, отступившая на короткое время под натиском чувств, вновь выступила на сцену. Его отвергли. Какая разница, что пилюлю смягчили восторгами по поводу его интеллекта. Ни одному мужчине этого не будет достаточно. Его отвергли, как мужчину, и этим все сказано. Его Муза спустилась с божественного пьедестала и превратилась в обыкновенную женщину, пусть молодую и красивую, но все же обыкновенную женщину со всеми вытекающими из этого последствиями. Булевский чувствовал себя не то что обманутым, нет, скорее разочарованным. А вернее будет сказать, он словно очередной раз получил подтверждение своим жизненным принципам, которым не изменял до последнего, а когда изменил — прокололся. Его жена и вечная спутница — это наука. Он попробовал ей изменить, не вышло. Ну что же, по крайней мере, наука никуда от него не сбежала, она, верная подруга, всегда ждала его внимания и заботы, его энергии, мыслей, его отдачи на все сто процентов. Ему было куда укрыться. И он отступил. Отступил, но не забыл о нанесенном оскорблении. Это не далось ему легко. Он прошел все муки ада, которые проходят отвергнутые влюбленные. Но он смог победить в схватке с тщеславием, потому что подкупил его другими, более заманчивыми предложениями своего ума.

Сабину он вынудил сменить место аспирантуры, подыскал ей другого руководителя в другом НИИ, сделал все, чтобы не видеть ее. Он, конечно, встречал ее еще несколько раз, знал, что она вышла замуж, видел ее с беременным пузом, а потом… Потом она исчезла с горизонта вовсе, ушла в декретный отпуск, звезда ее потухла для него окончательно. Вся его энергия вновь направилась в русло открытий и рискованных экспериментов.

Он работал над пересадкой тканей, добиваясь все больших и больших успехов. Больные после его лечения забывали о том, что когда-то их тела покрывали уродливые келлоидные рубцы, любуясь практически стопроцентно восстановленной гладкой кожей на месте ужасающих ожогов. Пересадка кожи от доноров давала фантастические результаты и Булевский возлагал на эти опыты большие надежды. И вот, когда журавль в небе пойман, когда слава находится перед ним на блюдечке с голубой каемочкой, только протяни руку и возьми ее, его пациентка запрещает ему раскрывать тайну эксперимента! Это было убийственно. Из-за дурацких комплексов лишать мир такого открытия? Лишать его, Булевского, славы? Нет, не мог понять профессор женскую логику. Слишком все сложно и запутанно. И ведь против не пойдешь. Нарушений-то много сделано, всякий сможет подкопаться и подвергнуть сомнению «чистоту эксперимента». Придется уповать на то, что Дормич изменит свое мнение и встанет на его сторону.

Несколько дней Альбина провела в обществе психолога. Анна Себастьяновна Полевая работала в ожоговом центре года четыре, но с таким случаем никогда не сталкивалась. Ей доводилось работать по большей части с людьми, которым приходилось жить с уродливыми шрамами, или с поврежденными частями тела. Но такое она видела впервые, недаром профессор предупредил её, что случай уникальный, тянет на мировое открытие, но пациентка сложная, избалованная прежней жизнью. Дабы информация об эксперименте Булевского не утекла за пределы клиники раньше времени, он допускал к Дормич лишь своих проверенных людей, о её состоянии знал очень узкий круг людей. Анна Себастьяновна, одна из избранных профессором, конечно, была наслышана о Дормич и едва совладала со своими эмоциями, когда увидела её новый облик. Если бы она встретила её, как Катерину Лаврентьеву, она, несомненно, нашла бы миллион доводов по поводу того, что внешность — это то, как воспринимает себя человек, все зависит от собственного мироощущения и уверенности в себе и прочие известные истины. Но тут… Психолог мысленно поставила себя на место Дормич, чья карьера, да и вся жизнь, была обусловлена в первую очередь её красотой. Заплатить потерей своего главного козыря за то, чтобы остаться в игре под названием жизнь должно быть психологически безумно сложно. Будь пациентка ординарной личностью до трагедии, ей бы сейчас было намного легче смирится с новым обликом, пусть даже менее симпатичным, чем прежний. На взгляд Анны Себастьяновны, новое лицо Альбины отнюдь не было уродливо само по себе. Разве что в сравнении с истинным лицом Дормич…

Словом, Полевая прекрасно понимала проблему Альбины и про себя ругала на чем свет стоит Булевского за поспешность. По её мнению, прежде, чем показать Дормич её новый облик, надо было провести тщательную подготовку. Теперь же расхлебывай её состояние. Но Анна Себастьяновна сделала все, что могла. Шаг за шагом они проходили с Альбиной все возможные варианты, все возможные исходы, проходили переоценку взглядов, приспосабливали Альбину к реальной возможности жить. Они даже сблизились — из всего персонала Альбина воспринимала только её.

— Красоту твою ведь уже не вернешь в любом случае, как это ни печально, — говорила психолог, — но если между двух зол выбирать лучшее, то, согласись, ты как раз получила тот самый лучший вариант. Может, стоит тебе попробовать пожить с этим, прежде чем концентрироваться на суициде? Конечно, все будет не так, как прежде, но, возможно, все окажется не так плохо?

— Знаешь, Анна, иногда я желаю, чтобы вместе лицом мне поменяли и мозги, и память и всю прошлую жизнь. Я любила красивую жизнь, красивую одежду, поплавать в море, покачаться на волнах, поваляться на теплом песочке. У меня были возможности обеспечить себе эту жизнь. У меня было столько желаний и планов, была уверенность в завтрашнем дне и даже в своем благополучии через пять-десять лет я была уверена. А сейчас я не только не уверена в следующей минуте своей жизни, я даже не уверена, хочу ли я этой дополнительной минуты, понимаешь?

— Ты похожа на боязливого птенца, который, еще не пробуя летать, уже боится неба.

— Да какого неба, Анна? — с горечью воскликнула Альбина. — О каком небе ты говоришь? Небом было моя прежняя жизнь. А то, что теперь — это уже не небо, а вязкое болото.

— Ты не права. Ты отрицаешь то, чего не знаешь. Откуда такая уверенность, что у тебя не получится новая жизнь?

Альбина пожала плечами. По её мнению, тут не надо было быть провидцем, чтобы понять это.

— Знаешь, в чем разница между моими мечтами тогда и сейчас?

Анна покачала головой.

— В том, что сейчас у меня осталось лишь одна реальная мечта — чтобы люди, знающие меня, при встрече улыбались. Улыбались не потому, что им любопытно поглазеть на меня, как на обезьянку в цирке, а потому что им небезразлично то, что внутри меня. Чтобы, когда наши глаза встретились, я увидела в них не жалость, не издевку, не злорадство, а искреннюю человеческую дружескую улыбку. И страх, что я никогда не увижу этого, сковывает меня со страшной силой.

— Пока ты не дашь себе шанс, ты никогда не узнаешь, исполнима твоя мечта или нет, — сказала Анна Себастьяновна, с трудом подавляя комок в горле. — Возможно, ты утрируешь жестокость людей.

После долгого перерыва, Альбина вновь начала переживать свои погружения в странный мир. Правда, теперь это происходило не так часто и не вызывало такие отрицательные эмоции, как раньше, но все же видения вернулись. Она вновь видела себя со стороны, вновь оценивала себя, заново переживала свои разговоры и поступки, по-прежнему не любила свое тело. Это было даже забавно, при таком внутреннем отторжении своей оболочки, так цепляться за её прежни вид в реальности! Не поддавалось никакой логике.

В снах появилась новая деталь. Очень странная. Альбина представала перед собой с пугающе пустым пятном вместо лица. При этом она прекрасно осознавала, что это она, но лица не было. На его месте ничего не было. Темно-серая расплывчатая пустота. Такой она казалась себе совсем чужой. Второе «я» уже не презирало её, оно просто отдалилось, отстранилось и трансформировалось в нейтрального наблюдателя. Эмоций в видениях стало намного меньше, забывать о них стало намного проще. И куда легче было не сосредотачиваться на них, проводя дни с Анной.

Дни бежали быстро и в голове постепенно прояснялось. Анна откопала множество примеров приспособления к жизни людей после катастроф, нахождение себя в новых ипостасях, приобретение нового я.

Дормич кивала и как будто соглашалась с разумными доводами. Однако, усилия психолога сделали лишь часть дела — Альбина отказалась от мысли покончить с собой, но вернуться в свою прежнюю жизнь она была все еще не готова. И когда профессор вновь пришел к ней на разговор, она его огорошила.

— Вот что, профессор… Кто знает о вашем эксперименте?

— Моя команда врачей, очень узкий круг.. Другим мы пока ничего не сказали, ждали полного выздоровления и результатов. А что?

— А моим родителям что сказали?

— Что вы пока на специальном лечении в реанимации.

— И они, конечно же, даже не старались взглянуть на меня? Как это на них похоже. — скривилась Альбина. Что мать, что отец — оба всегда ограждали себя от лишних стрессов. Она была больше, чем на сто процентов уверена, что они давали бесчисленные интервью по поводу её трагедии, но вот чтобы настоять на встрече с ней — слишком травматично для таких «тонких» натур… Она выпрямилась в кресле, собравшись с духом сообщить о своем решении.

— Я смирюсь с тем, что вы сотворили , но с одним условием.

— Да?

— Вы никому не скажете, кто я.

— Но…

— Именно так. Вы будете продолжать говорить публике, что я еще в коме, пока я не решу, что делать с моим имуществом и вообще с моей жизнью. Вы не станете докладывать обо мне никому, пока все не позабудут о том, что случилось. Я не хочу, чтобы хоть кто-либо заподозрил во мне меня. Я выйду из больницы, как совершенно другой человек.

Булевский казался не просто ошеломлен, он был подавлен, раздавлен, убит. Все его планы, его путь к славе… Все отодвигалось на неизвестное время. Альбина смотрела на его реакцию с некоторым злорадством. Ну что же, хоть так, да отомстила за его незаконные опыты.

—Но, почему? — выдавил, наконец, профессор.

— Вам не понять. Я не могу вернуться в свой мир с ТАКИМ лицом. Может быть позже, но не сейчас. Скорее всего, никогда. Терпеть не могу жалости и насмешек. Уж лучше прожить где-нибудь в глухой норе, не показываясь никому на глаза. Ясно?

— Но… под каким же именем вы выйдете?

— Расскажите мне о той, чье лицо я ношу. Кто она? Откуда?

— Да я и не знаю толком, — растерялся и занервничал профессор. — Она бросилась под машину, спустя несколько часов умерла. Родственник её так и не объявились, документов не нашли, так что не знаем даже, кем она была.

Это было правдой. Но это было не всей правдой. Профессор не сказал, в какой спешке все было сделано. Времени ждать не было, документы оформили быстро, как никогда, и сдали в архив. Судя по тому, что погибшую девушку никто не искал, профессор решил, что она была либо из глухой провинции, либо не имела ни родных, ни близких друзей. О том, что Дормич могут узнать бывшие знакомые погибшей, он как-то не подумал. Увлекшись свои экспериментом, он не вдавался в моральные аспекты опыта. В то врем, пока он шел к осуществлению этого эксперимента, он ревниво следил за коллегами за рубежом. Несколько ученых параллельно пытались произвести такую же операцию, но им не позволяли законы их страны. Всевозможные комиссии по медицинской этике создавали всяческие препоны. В России Булевский не боялся подобных препятствий, но все же элементарные нормы следовало соблюдать — как минимум необходимы были согласие родственников донора и самой Дормич. Он обошел и то и другое. Но если в случае родственников донора было еще оправдание, то в случае Дормич он чудовищно прокололся, ошибочно ожидая от пациентки всяческой поддержки и после операции.

— Тогда надо подумать о документах. — задумчиво произнесла Альбина, прервав его мысли. — Ведь не могу же я жить без имени. Ладно, поваляюсь тут у вас еще несколько дней, придумаю, что можно сделать. Поможете?

— А что мне остается делать?

— Уж придется. Вы виноваты в моем состоянии! — прошипела Альбина.

Они расстались, как заклятые враги. Страшно недовольные друг другом, полные разочарования и злости.

Глава 7

Альбина была готова к выписке, но проблема с документами все еще не была решена. Выход нашелся сам собой. Неожиданно, словно снег на голову среди лета. Пока Альбина отлеживалась в больнице, за стенами клиники родители Катерины Лаврентьевой вели активные поиски пропавшей дочери. Исчезновение еще одной дочери было слишком большим ударом, чтобы они смирились с этим без борьбы. Упустив Дашу, они решительно настроились приложить все усилия в случае с Катериной. Сначала спрашивали её знакомых. На работе, равно как и соседи, не видели Катюшу около трех месяцев. Мир полнится слухами и, конечно же, каждый счел своим делом доложить, что Катерина была в положении. Отсюда возникло предположение, что она могла переехать к отцу ребенка, но сотрудницы лаборатории заявили, что, по словам Катерины, он погиб.

Тогда обратились в милицию. Там вроде бы нашли описание, схожее с тем, что было в заявлении. Следы привели в ожоговый центр, куда несчастные старики бросились за подробностями. В мрачном темном помещении архива хмурая тетка долго рылась среди записей в журнале, пока, наконец, не нашла нужную. Увидев, что там написано, она удивленно приподняла брови.

— Вы знаете, доступ к этому случаю закрыт. Вам придется обратиться к самому профессору Булевскому, чтобы получить разрешение.

Антонина Степановна и Кондратий Иванович ничего не поняли. Затуманенное горем сознание лишь механически следовало указаниям.

Булевский, увидев на руках пожилой пары фотографию с таким знакомым до каждой черточки лицо, на мгновение потерял дар речи. Выслушав всю историю, он лихорадочно соображал, чем ему это может грозить. В принципе, в его действиях по бумагам трудно было отыскать зацепку на нарушение закона, но, с другой стороны, при желании его всегда можно было обвинить в чрезмерной поспешности. Раскрыв сейчас всю правду, он рискует спровоцировать большой скандал, который светиле был совсем ни к чему. Скрыть правду тоже рискованно, чего доброго усердные родственники повсюду развесили фотографии дочери. Что будет, если Дормич узнают?

— Вы знаете, у меня, возможно, есть для вас кое-что, — ласково произнес профессор, усадив визитеров в удобные кожаные кресла. — но сначала мне надо проверить одну деталь. Подождите в кабинете. Сейчас вам моя секретарша чаю принесет.

В этом кабинете он принимал самых важных гостей и все было рассчитано на комфорт и приятное времяпровождение. Уютная обстановка, приглушенный свет, картины — все располагало пациентов к задушевной беседе. А именно это и требовалось профессору для того, что бы люди в итоге безоговорочно вверяли ему свои тела.

Профессор быстрым шагом направился по длинному коридору отделения. Решение было столь очевидным, что Булевский, не задумываясь, устремился к Альбине, чтобы «обрадовать» её выходом из положения.

— У нас проблема, — заявил он с порога палаты.

— Что еще? — неприязненно спросила Дормич. Она виделся ей охотником, поместивший её в ловушку без ключика к освобождению.

— Объявились родители вашего донора, некой Екатерины Лаврентьевой.

— Очень хорошо. — Альбина подошла к зеркалу, вглядываясь в лицо, обретшее имя. — И что мне теперь делать прикажете? Пойти покланяться им в ножки в благодарность за щедрость их дочери? А они меня не прибьют ненароком? Я так понимаю, их мнения вы также, как и моего, не спросили.

— Да вы что же, не понимаете? Это же ваш шанс, тот самый, который вы упорно ждали! Можете выходить из больницы хоть сегодня!

До Альбины начало доходить.

— Но они же мне не поверят? Это займет одну минуту, чтобы понять, что я — не она.

— Отчего же? Скажем, что вы попали в автокатастрофу, сильные повреждения, цвет глаз изменился после пластики, рост и телосложение у вас с ней практически одинаковы, есть все шансы.

— Да какие шансы? Я же ничегошеньки не знаю о её жизни. Я этих родителей в упор не признаю.

— Так мы, голубушка, скажем, что вы в коме долго находились, память потеряли. Легче легкого. Классика!

— Классика мыльных опер, — фыркнула Альбина. Вообще-то, идея не так уж абсурдна. Прикинувшись ничегонепомнящей, она быстренько отошьет всех любопытных, но легенда при этом у неё будет. И, главное, документы. Что же, можно пожить гражданкой Лаврентьевой, пока не решит, что делать с собственной перевернутой жизнью.

— А они не знают, что та девушка, настоящая, умерла?

— Знают, но только по описанию внешности. Они пришли за подтверждением. Скажем, что это было описание на другого человека, а их дочь жива.

Булевский улыбнулся, видя, что Дормич купилась на идею. Не совсем то, что он планировал, но и так неплохо. По крайней мере, без скандалов обойдутся.

— Можно начинать жизнь с белого листа. Если вы, Альбина, конечно, не одумаетесь и не вернетесь в свою шкуру.

— Не одумаюсь, — процедила Альбина. — Моя шкура расплавилась вместе с моим лицом.

В этот день счастливые родители вновь обрели свою младшую дочь Катерину. Немного изменившуюся, с новым необычным цветом глаз (чего только столичные врачи не могут сделать!), слегка охрипшим голосом и абсолютной потерей памяти. Зато живую и невредимую. Не то, что Дашутка, которая так и исчезла навсегда. Кто знает, если бы они тогда так же не опустили руки и не прекратили поиски, может, и узнали бы что-нибудь о её судьбе, а сейчас… Сейчас уже никто не возьмется за поиски…

Альбина, скривившись, переоделась в допотопную одежду, которую привезли ей родители, собралась с духом и покинула порог больницы.

— Если что, отсылай всех ко мне за информацией, — напутствовал Булевский, — Надеюсь, никто не станет копать, что к чему.

— Звони, — протянула её свою визитку Анна Себастьяновна и обняла на прощание. Несмотря на уверения Альбины, что с ней все в порядке, психолог в это не верила. Слишком уж сильным был стресс. Главное, чтобы мысль о суициде не вернулась, думала она, провожая взглядом странную троицу — прослезившихся от счастья стариков и растерянную Альбину Дормич.

Прессе сообщили, что Дормич так и не вышла из состояния комы и неизвестно, сколько она еще проживет. Всех любопытствующих отсылали к Булевскому, который под предлогом инфекции объявил доступ к ней невозможным. Каждый получил то, что хотел. На какое-то время, разумеется.

Родители Катерины, милая пожилая пара со сморщенными, мозолистыми от деревенских трудов руками и добрыми лучистыми глазами, с умилением разглядывали чудом отыскавшуюся дочь. Она очень сильно изменилась и все время молчала, врачи сказали не теребить её особо и вводить в мир реалий постепенно, дабы не травмировать. Альбину поначалу очень напрягало их присутствие, она не знала, как себя вести и что делать, но потом решила, что они долго не пробудут рядом с ней. Как она поняла, они приехали издалека, оставили хозяйство, так что можно было рассчитывать в скором времени остаться наедине с собой.

Увидев «свою» квартиру, она прикусила язык, чтобы не выругаться. И в этом убожестве её предстояло жить! Антонина сообщила с гордостью, что за квартиру уплачено за год вперед, им пришлось кое-что продать для этого, но зато она может не волноваться и жить себе спокойно.

Сев на табуретку, Альбина закрыла лицо ладонями. Не волноваться? Жить спокойно? И сколько она так продержится? День, неделю, месяц? Вряд ли так долго. Хотя, выхода у неё не было. По крайней мере, пока. Несколько дней она осваивалась, узнавая о «своей» прежней жизни заново. Ничего интересного она в этой жизни не обнаружила, кроме того, что с настоящим миром Дормич эта жизнь никак не перекликается, а значит, является надежным укрытием. Она все еще не могла привыкнуть к тому, что в новом обличие её никто не узнает из бывших знакомых, пока она сама этого не захочет. Альбина все еще шарахалась от прохожих на улицах, от соседей в страхе, что её узнают. Привычка быть знаменитой и узнаваемой прочно вошла в её кровь. Новая ипостась никому неинтересной мышки со скрипом приживалась к хозяйке.

— Ой, Катюша! Жива! — охали соседки. Но дальше этого разговоры не шли, так как Антонина Степановна всегда семенила вслед за ней, предупреждая всех, что у дочери проблемы с памятью, доктора не велели беспокоить, не велели тревожить. Соседки умолкали, но за спиной кудахтали о том, что она сильно изменилась и что жаль девочку, и так не от мира сего была, после автокатастрофы, наверняка, так вообще умом тронулась.

Дни потекли унылой чередой. Кожа на лице постепенно приобретала здоровый ровный цвет, сосудистые пятна исчезли, и даже асимметрия постепенно выравнивалась, как и обещал Булевский. Но Альбина этого не замечала. Она настолько ненавидела это лицо, что старалась в зеркало вообще не смотреться. Этим самым Альбина невольно только усложняла себе задачу. Чем меньше она видела себя с новым лицом, тем меньше оно врезалось в её сознание, тем меньше оно имело шансов вытеснить прежнее представление о себе. Таким образом Альбинина память протестовала против новшеств, пытаясь сохранить как можно ярче докислотный образ. И это отдаляло на неопределенно время момент, когда Альбина смирится с маской. Маской длиною в жизнь.

Родители Катерины оказались доброжелательными и тактичными людьми. Старики старательно выполняли инструкции профессора, оберегая дочь от излишних потрясений. Знали бы они! Депрессия Альбины нарастала день ото дня и принимала угрожающие размеры. Мысли о суициде неотступно преследовали её. Ей казалось, что она прекрасно понимает, почему Катя шагнула под колеса машины. Жить так, как она, не смог бы никто. Но иногда в сердце её закрадывался страх, что ей не хватит сил покончить с этим так же, как это сделала Катерина. Она не осознавала, что в определенной мере чуткость и доброта Лаврентьевых были тому виной. Когда хочешь покинуть определенное место, самое сильное, что тебя может удержать — это любовь близких. Их отчаянное желание заботится о тебе. Искренняя, не требующая ответа привязанность. Эти узы могут оказаться крепче любых оков.

Её собственные родители всегда были озабочены только собой и карьерой, новые ощущения от родительской любви и ласки были непривычны и смущали её. Не потому ли так легко она решила не возвращаться в прежнюю жизнь? Альбина вспоминала свои отношения с матерью с содроганием. Самовлюбленная актриса Руна Дормич, зациклившись на своей карьере, никогда не уделяла внимания Альбине. Дочь была для неё чем-то вроде предмета гордости, хрустальной вазы, которую выставляют напоказ, но никаких теплых чувств к ней не испытывают. Когда Альбине исполнилось восемнадцать лет, с матерью приключилось несчастье — ранний климакс вдруг проявился психическими отклонениями. Мать стала жутко агрессивной и доходило даже до того, что она нещадно избивала Альбину. Избивала железными прутьями, до кровавых полос по всему телу. К врачам Руна идти не хотела, не считая себя больной, лечение принимать отказывалась наотрез. Отец жалел её и противился насильному помещению жены в психушку.

Это были жуткие месяцы. Альбина тогда переехала жить на квартиру, которую купил ей отец, серьезно опасаясь за её здоровье, но даже редкие визиты домой заканчивались ужасно. Отец тоже дома практически не ночевал, и в итоге мать однажды исчезла. Без записки, без предупреждения. Просто исчезла, не взяв с собой ничего, кроме денег. Они настолько устали от неё, что не стали искать, решив, что мать укатила куда-нибудь на курорт. Возможно даже не одна. Вернулась она спустя несколько месяцев, с телом, покрытым странными ранами, словно исколотом острыми прутьями, в ужасном физическом состоянии, но с успокоившейся психикой. Историю замяли, отношения в семье более или менее наладились, но близкими они так никогда и не стали. Вернувшись в свое прежнее состояние, мать Альбины вновь превратилась в сосредоточенную на себе дамочку, время от времени позирующую для прессы в окружении своей семьи. А у отца, казалось, всегда было слишком много женщин в жизни, чтобы заморачиваться проблемами жены. Они успешно поддерживали имидж золотой семьи, но абсолютно не были связаны между собой духовно.

Окажись Альбина в таком положении сейчас у своих собственных родителей, они бы посидели с ней полчаса, а затем наняли бы сиделку и побежали бы по своим делам, рассказывая на ходу знакомым, как они безумно расстроены состоянием дочери.

Искренняя забота Катиных родителей была чем-то совершенно новым для Альбины.

— Катюша, выпей чайку, с медом, милая. Чаек липовый, должно все прогреть изнутри.

Ласковый голос Антонины успокаивал и убаюкивал. Возвращал в детство, которого не было. А может, и было, но она не заметила, как оно прошло. Потому что детство должно ассоциироваться с уютным запахом, ласковыми руками, любящим взглядом. Деталями, заставляющими почувствовать человека вновь маленьким человечком, о котором заботятся и окружают беззаветной любовью. У Альбины не было таких воспоминаний. А потому казалось, что и детства не было. Когда кто-нибудь начинал делиться воспоминаниями из детства, она всегда переводила все в шутку, пытаясь этим прикрыть свою неуверенность. Разбираться в дебрях своей памяти ей было лень. И она все списывала на нелюбовь к сентиментальности в общем.

Кондратий, в противоположность жене, был человеком молчаливым и даже показался Альбине суровым и нелюдимым. Мнение её изменилось, когда по капле, день за днем, стала наполняться чаша нежности — то он поддерживает дочь под руку, когда поднимаются по лестнице, то убирает со стола посуду, задергивает ранним утром шторы в спальне, чтобы дочь могла подольше поспать… Маленькие, но очень важные проявления любви, подобные каплям теплой воды, падающим на кусочек льда.

Поначалу Альбину все это жутко раздражало. Похоже, что родители не собирались уезжать, решив, что дочь нуждается в них больше, чем хозяйство в деревне. Но она не могла не оценить, насколько терпеливо эти простые бесхитростные люди пытаются облегчить ей жизнь. Это не могло не пробить брешь в её сердце. Но, к сожалению, одна брешь не меняла общего настроя. Шаг за шагом узнавая о своей новой жизни, она все больше убеждалась, что так жить она не сможет. Ощущение это усилилось после посещения Катиного места работы. Они повезли её туда в надежде, что знакомая обстановка поможет ей вспомнить хоть что-либо из последних событий. Богом забытый НИИ, из которого её уже, было, уволили, но, увидев живой и невредимой, восстановили и даже от страха, что уволили незаконно, согласились дать ей длительный отпуск по состоянию здоровья и даже оплатить больничный. Когда Альбина услышала, сколько составляет её зарплата, она хотела рассмеяться и бросить мизерные деньги в лицо бухгалтеру, но вовремя вспомнила, кто она теперь. Склизкого вида мужик, назвавшийся шефом лаборатории, все лебезил перед Антониной Степановной, хваля её за упорство и настойчивость в поисках дочери. Но по лицу его было видно, что возвращение пропавшей сотрудницы его отнюдь не радовало. Две женщины из лаборатории, на которых Альбина взглянула лишь мельком, не могли оторвать с неё глаз. Что уж их так заинтересовало, Альбина так и не поняла. Услышала приглушенный шепот за спиной:

— Что они с ней сделали? Вроде она, но какая-то другая.

— Сказали же — пластику. Вот не было бы счастья, да несчастье помогло! А я и не знала, что сейчас можно не только грудь и фигуру, но и цвет глаз изменить! Это что-то новенькое!

Новенькое, новенькое, подумала Альбина. Вам бы такое новенькое, обзавидовались бы. Воспользовавшись больничным, она могла еще побездельничать дома. Правда, выходить на эту работу у неё в планах не было. У неё еще вообще никаких планов не было.

— Ты должна найти силы вернуться в прежний мир. — уговаривал её тем временем Булевский, с которым она продолжала встречаться. — Хотя бы для того, чтобы воспользоваться своими деньгами, жить в человеческих условиях! Я тебя не понимаю!

— А мне и не нужно ваше понимание сейчас, — зло отрезала Альбина. — Когда вы экспериментировали со мной, вы свое понимание запрятали подальше, а теперь оно мне ни к чему! И моя прежняя жизнь мне ни к чему. Меня там уже нет. По крайней мере, в этой жизни я своя, мышь среди мышей, а там — там я … — Альбина закусила губу. — Хватит об этом.

Решив, что так просто от присутствия родителей ей не избавиться, Альбина стала прикидываться, что у неё уже все хорошо и что помощь родительская ей больше не нужна. Правда, иногда не сдерживалась и переходила на привычный высокомерный тон, вводя отца с матерью в отчаяние.

— Да как вы можете так жить? Это же помойная яма, а не жизнь! — устроила она им истерику после того, как застала мать, бережно складывающую использованные баночки от солений в стенные шкафы, и так забитые всякой рухлядью. — Люди, живущие в такой яме, зачем они вообще живут, а? Говорите, сестра у меня есть? А где она? Где? Небось, умотала с каким-нибудь богачом, а о вас и думать позабыла! Вырвалась из клетки и не вспоминает! И правильно делает!

— Ну, ты полегше, — остановил её Кондратий. — Дашута исчезла не по своей воле, обидел её кто-то. Может, и нет её уже на свете.

Альбина осеклась. Вот тебе на — все рассказали, кроме главного. Не хотели, значит, травмировать. Что еще они «забыли» рассказать?

— Она же все забыла, ты уж прости её, грешную. — обращалась Антонина то ли к мужу, то ли к Богу, оправдывая дочь. — Она и раньше-то не слишком жизни радовалась, а теперь, поди, вообще потерялась в этом мире.

Уживаться с Катериной становилось все сложнее и сложнее. Физически она совершенно окрепла, а вот с душой творился полный разлад. Похоже, она и не хотела их помощи, обоими руками отталкивала. Если раньше она просто пыталась отдалиться от них, то теперь вообще чужая стала.

— Главное, что жива, — вздохнула Антонина. — остальное, даст Бог, наладиться.

И родители засобирались домой. Свое дело они сделали, оставшееся — за самой Катюшей.

— Ты, дочка, звони, пиши, если что надо. Приезжай. Я тебе тут адрес подробный оставила, да как доехать. А то нам, старикам, трудно сюда добираться…

Альбина кивнула. Скорее бы уехали. Слишком опасно иметь рядом с собой любящих людей. Слишком опасно для сопротивления жизни. Он цепляют, словно острый крючок, не дают двинуться, ослабляют решительность, прогоняют смерть. Если есть где-нибудь представители любви и смерти, они, наверняка, враждуют. Если есть любовь в жизни человека, зачем ему бросать все и умирать? Альбине не нужны были крюки любви. Ей нужно было одиночество.

Они и уехали. Прощались сухо, боясь встревожить непрошеные эмоции. Альбина неловко чмокнула мать, ощутив странное волнение от прикосновения мягкой прохладной кожи на губах. . Затем спешно выпроводила их и закрыла дверь.

Оставшись одна, она поначалу почувствовала облегчение. Ну что же, вот оно — одиночество. Тот, кто ищет одиночества получает от него удовольствие и время для размышлений. Но одиночество коварная штука. С ним надо еще уметь ладить. Не всем дано найти свою нишу в одиночестве. Не все могут справиться с его силой. Альбина увидела в одиночестве лишь еще одно подтверждение своему убогому существованию в жалком мире. Очень быстро, через три дня, её затошнило от вида облупленных стен. И от голода — в доме закончилось все запасы еды. Конечно, были всякие овощи и мясо в морозилке, но готовить страшно не хотелось. И не умелось. Найдя предлог для вылазки из берлоги, Альбина собралась в магазин

Купив ржаную булку и бутылку воды, она уселась на скамейке около дома и стала размышлять о том, что же ей теперь делать со своей жизнью. За три дня одиночества она не придумала ничего лучше, как разделить выбор на два варианта. Либо покончить со всем одним махом и больше не мучаться, либо придется приложить усилия и выкарабкаться из этого дерьма. Потому что жить вот ТАК невозможно. Первый вариант был легче и логичнее в её понимании. Он вытекал из её первоначального плана, когда она только-только получила ожог. В принципе, с тех пор ничего не изменилось. Тогда она плакала по своей потерянной красоте, сейчас она плакала о том же. Красоту уже не вернуть. Её лица уже не вернуть. Полученная маска лишь прикрывала рубцы, но не могла заменить ей былого, не могла вернуть нормальной жизни. Она лишь давала отсрочку на неопределенное время. Но нужна ли ей была эта отсрочка? Для чего? Что она найдет? Что она может найти в этой яме, куда судьба выкинула её?

Да, оставался еще второй вариант. Но это было утопией. Этот путь заведомо нес в себе страдания и не имел под собой никакого обоснования, никакого стимула. Прилагать невероятные усилия неизвестно ради чего? Скорее всего, ради того, чтобы в итоге прийти к перовому варианту. Только настрадавшись к тому времени еще больше, получив свою порцию унижений и страданий по полной программе. Альбина не хотела тестировать свою выдержку. Она знала и без того, что её у неё нет.

Несмотря на попытки все забыть, докислотная жизнь жила в её подсознании и не отпускала. Перед глазами мелькали знакомые лица, места, камеры, вспышки. Вспоминались события последнего дня, интересно, кем они её заменили? Смотреть телевизор у неё не было сил, она избегала даже новостей, чтобы ничего не слышать про то, что доставляло ей столько боли. Но мысли она не могла отключить так же, как телевизор. Полякова, небось, теперь там царствует в полную силу, воплощает свои идеи. И Веня при ней. А Влад… В том, что Влад заменил её на другую длинноногую красотку в тот же день, она даже не сомневалась. Получалось, она в том мире уже была никому не нужна… Верить в это не хотелось. А если все вернуть? Все, как было? Нашла бы она свое место? Или оно давно занято?

Отчаявшись, она не могла удержаться от того, чтобы посетить свой прежний мир. Взглянуть разочек. Хоть издалека. Одним глазком. На мир, потерянный навсегда, но уже давно ставший для неё наркотиком. Одевшись в самое приличное, что нашлось в шкафу Катерины (а этим оказались дешевые джинсы и ужасного цвета блузка из синтетики), нацепив темные очки (смешно, как будто кто-нибудь мог узнать её!), Альбина направилась в модельное агентство. Она не планировала туда заходить, но, оказавшись перед входом, не удержалась. Войдя в сверкающее зеркалами помещение, она в нерешительности остановилась в приемной, отшатываясь от проходящих знакомых. Вскоре стало ясно, что никто не обращает на неё внимания. Как на пустое место. Разве что иногда в глазах проходящий проскальзывало легкое удивление, словно натыкались на потрепанную мебель, странным образом оказавшуюся в этой увешанной фотографиями красавиц сверкающей комнате.

Секретарша Венера, наконец, заметила Альбину и окинула недвусмысленным взглядом выбивающуюся из общей толпы посетительницу, насмешливо сощурив свои наглые глаза. Альбина невольно отметила, что такого выражения она никогда раньше у Венеры не видела. Видимо, это приберегалось для людей, типа Лаврентьевой.

— Вы к кому?

— Я… по поводу работы. — Альбина не нашла более удачного ответа.

Венера расхохоталась.

— Дорогуша, ты явно не по адресу. Вакансия уборщицы у нас уже занята. Или ты на что-то другое претендуешь?

Альбина вспыхнула, как от пощечины. Попятилась к двери.

— Ты думаешь, твои силиконовые губы и грудь обеспечат тебе место модели в этом агентстве? — бросила она перед тем, как захлопнуть дверь. Перекошенное лицо секретарши слегка улучшило ей настроение, но общий итог визита остался тем же. Ей больше нет места в этом мире. Идиотка Венера права — разве может она еще на что-то претендовать? Чем быстрее она покончит со всем этим, тем лучше. Хорошо, что она решилась прийти сюда. Очень хорошо. Теперь решимости прибавилось.

Купив в аптеке снотворного, она вернулась домой. Позвонила в ожоговый центр и оставила сообщение для Анны Себастьяновны с просьбой передать свое тело семье Дормич, а Лаврентьевым рассказать всю правду. Спектакль окончен.

Вроде бы готовилась к этому моменту так давно. Все продумала. Рада была, что решилась, наконец. И вот надо же… Альбине было жутко страшно. Так надо, так надо, так надо, повторяла она себе. Это единственный путь. Больше выхода нет.

Выпила для храбрости водочки, оставленной Кондратием. Подождала, пока алкоголь подействует, написала письмо, что никого не винит. Пока с духом собиралась, прошло достаточно много времени. Пора, решила она. Выпила горстями все таблетки из бутылечка и легла на кровать. Ждать смерти. Через какое-то время стены поплыли, глаза налились свинцом. Сквозь тяжелый туман она услышала голоса.

— Вот она, здесь! Скорее, скорее, да скорее же!!! Она уходит!

Откуда здесь могла взяться Анна? И почему у неё такой странный голос, словно замедленная запись? Это было последнее, что успела подумать Альбина перед тем, как полностью отключиться.

Глава 8

— Зачем пришла?

— Я? Я … не приходила. Меня, наверное, привезли сюда. Я не знаю, как я тут оказалась. Где я? Я умерла?

— Ха-ха. Захотела. Думаешь, все так просто? Нет, красавица, наглотаться сдуру таблеточек недостаточно для билета на тот свет.

— Тогда где я?

— У меня в гостях. Хотя гостья ты непрошеная, но что с тобой делать. Располагайся, коли пришла.

Альбина приподнялась на локтях и огляделась. Она лежала на деревянном полу в чисто выбеленной комнате. Убранство комнаты было типичным для деревенского домика, с белыми кружевными занавесками на маленьких окнах, грубым деревянным столом посередине комнаты, парой стульев да натопленной печкой, на верхотуре которой восседал, свесив ноги в лаптях, мелкий старичок с седой бородой. Он с усмешкой смотрел на гостью, не выражая особого восторга и вообще производил впечатление вредного и сварливого хозяина.

— А вы кто? — холодно спросила Альбина.

— Ути, какие мы любопытные. Кто, кто… А на кого похож?

— На злобного старикашку! — выпалила Альбина. Как ей все надоели! Мало того, что жизнь не дали прожить нормально, так теперь и умереть не дают. Приволокли неизвестно к кому неизвестно куда, еще и этого старикана терпеть!

— Ну, ну! Повыступай мне тут. У тебя времени, я чувствую, много.

— Вообще-то нет. Мне здесь совсем не нравится, и я хочу домой!

— Куда-куда? Домой? — старик повернулся к ней правым ухом, якобы не расслышав. — А где он — твой дом? Он у тебя есть, а, красавица?

Альбина задумалась. Действительно, где её дом? Тот, в который она боится вернуться, или тот, в котором опостылело жить?

— Это уже мое дело, где мой дом. Сама разберусь как-нибудь, без вас, уважаемый. И не называйте меня красавица!

— Да уже разобралась, раз тут оказалась. — старик проворно спрыгнул с печи и подошел к окну. — Глянь, какая пурга за окном метет. Куда собралась?

— Пурга? — Альбина изумленно взглянула за занавеску. Сквозь снежную завесу даже не было видно, где стоит домик и что находится вокруг. — Вроде, лето на дворе было… Где я?

— Когда было лето? Когда ты со своими домами разбиралась? — съехидничал старик, хихикнув и прищурив глаз.

Альбина осторожно присела на деревянный стул. Что происходит? Может, кто-нибудь прознал про её прошлое и теперь хочет шантажировать, вытянуть деньги? Увезли подальше, спрятали, словно заложницу.

— Так вы не собираетесь сказать мне, где я и сколько вы меня здесь продержите?

— Деньги мне твои не нужны, — крякнула старик, устраиваясь обратно на печь. — А вот насчет увезли, спрятали, это что-то похоже на истину, но не совсем.

Альбина уставилась на него, как на приведение. Вот еще телепатии ей не хватало.

— И сколько мне здесь торчать?

— А куда тебе торопиться? Ждет тебя кто?

Альбина опять не нашлась, что ответить.

— Что молчишь, сама не знаешь? Ну, вот подумаешь чуток, мне, старому, по хозяйству поможешь. Если найдем кого-нибудь, кому ты нужна там, откуда пришла, потом и подумаем, отпускать тебя или нет.

— Так я все-таки заложница? Вы думаете, если обо мне схватятся, то заплатят за меня? Ошибаетесь! Даже если и схватятся, то те, у кого за душой ни гроша нет!

— Ох, была ты дурой, дурой и осталась. Уже который раз через мозгочистку проходишь, а все никак не поймешь, что к чему.

Альбина с подозрением посмотрела на старика. Где-то она его уже видела. Старательно перебирая в памяти все знакомые лица, она не могла припомнить, где они встречались. Хотя такой тип наверняка не прошел бы в её жизни серой тенью. Вряд ли из прошлой жизни, там у неё таких знакомых не было. Может, кто из Катюшиной родни? Тогда зачем она ему?

— Встречались, встречались. — продолжил её мысли старичок. — Не так давно, красавица. — опять противно хихикнул он.

— Да перестаньте вы меня красавица называть! У меня имя есть!

— И какое, позволь узнать? — он изобразил переполненное любопытством лицо.

— Альбина, — смутилась она. Раз украл её, все равно ведь знает имя.

— А-а-а! А Катюшей почем звалась?

— Надо было. — отрезала Дормич. — А кого хотели увезти — Катю или меня?

— А мне все одно. Ко мне нутро приводят, а не личину.

— А вы кто будете?

— Я-то? А зови меня Штопарь.

— Как — как?

— Штопарь. Работа у меня такая — штопаю я.

— Чего штопаете?

— Чего-чего. Что придется, то и штопаю.

— Портной что ли?

— Да не-ее. С нуля вещь не шью, этим другие занимаются. А вот если просто заштопать где, то это ко мне. Если вещь совсем негодная и не восстановишь уже, то выбрасываю.

Альбина огляделась.

— Что-то не вижу я вещей ваших. Или сейчас без работы сидите?

Штопарь опять прищурился.

— Ошибаешься. Без дела я редко сижу. Сейчас как раз подкинули работенку одну, пока еще не решил, что мне с ней делать. Стоит ли нитки тратить, или сразу к мусорщикам.

— К мусорщикам?

— Ага. Они там бог весть что делают со старьем, перерабатывают, видоизменяют, я не вмешиваюсь в их дела. Ладно, дорогуша, давай делом заниматься. Разогрей-ка воды да на стол накрой.

Альбина вскинула брови.

— Я тут вам не прислуга! Если похитили меня, держите на здоровье, а на стол уж сами накрывайте.

— Вот как? — Штопарь равнодушно пожал плечами. — Сиди, голодай тогда. Тебе никто ничего на блюдечке не поднесет. И вот что — вздумаешь тут свои порядки устанавливать, живо в сени перемещу, будешь там жить, потом и за порог недолго, так что выбирай. Только долго я таких гостей терпеть не буду.

— Да ну? И что же сделаете? Домой отправите? Убьете?

— Зачем? Отдам мусорщикам.

— А они и людей берут?

Штопарь как-то странно посмотрел на неё, словно на душевнобольную.

— А то. Так что давай, не выкаблучивайся тут мне, живо ужин нам собери. По полочкам пошарь, в сенях посмотри, что есть. А я посплю пока чуток, не тревожь, пока сам не проснусь.

Штопарь завалился на бочок, свернулся калачиком и моментально захрапел. Альбина встала и потянулась. Под тяжестью тела скрипнула половица, но старик не шевельнулся. Крепко, видать, спит. Альбина осторожно сделала несколько шагов и, увидев, что старик продолжает сладко похрапывать, шмыгнула в сени. Оглядевшись, она не увидела никакой верхней одежды. Приоткрыв дверь, она отшатнулась — в дверную щелочку ворвался вихрь крупных снежинок вместе с колючим холодным ветром. Альбина тут же захлопнула дверь, поежившись. О побеге и думать не стоило. Без теплой одежды, не зная, куда идти, она окоченеет после первых десяти метров пути. Умен старик, не зря спокойнехонько уснул, знал, что птичке лететь некуда. Она усмехнулась. Глупее ситуации и не придумаешь. По идее, она должны была очнуться либо на том свете, либо в больнице, либо вообще не очнуться. А она оказывается у какого-то странного старикашки с не менее странной профессией, на краю света, посереди зимы в самый разгар лета. Она была уверена, что со временем он все-таки скажет, чего от неё хочет, а пока придется играть по его правилам, не голодать же. Да и злить зловредного Штопаря не хотелось, кто знает, а что он способен. Вдруг маньяк какой.

Альбина пошарила на полках в сенях и обнаружила запасы молока и яиц. Совершенно не владея навыками готовки, она вертела все это в руках, усиленно соображая, что со всем этим делать. Есть хотелось до спазмов в животе. Пожалуй, яйца можно пожарить, уж это-то её нежные ручки осилят. Нажарила яиц, вскипятила воду в чайнике. Ждать старика или самой начать? Пожалуй, голод сильнее вежливости и она отрезала себе кусок омлета. Казалось бы — омлет испортить невозможно, однако же ей это удалось. Вкус был отвратителен.

— Что, уже ешь? Меня не дождавшись? — тут как тут проснулся Штопарь.

— Сами сказали — не будить. — огрызнулась Альбина.

— Да ты глотай, меня не стесняйся. — Штопарь соскочил с печи и отправил себе в рот кусочек её стряпни. — Мда, мастерица из тебя никудышная.

— А я и не нанималась. Я уже и забыла, когда в последний раз готовила.

— Ничего, ничего. Время есть, научишься.

— Я что тут — на курсы домохозяек поступила?

— Вот ехидна ведь. Считай, что так. Для начала. А потом посмотрим.

Старик вытащил ароматные травы и заварил душистого чаю.

Вместе с чаем еда показалась более съедобная. Она старательно жевала и раздумывала, где же она все-таки видела этого Штопаря. Ведь они точно уже встречались, но вот где?

— Да неужели не помнишь? — Штопарь с шумом отхлебнул чаю из блюдечка и крякнул от удовольствия.

— Ннет, не помню, честно говоря. — удивляться его способности читать мысли она уже перестала. — Может, подскажете, где?

— Нет, не подскажу, — передразнил он её интонации. — Придет время, сама вспомнишь. Что за народ пошел, совсем не въезжает ни во что. — неожиданно проворчал он на совершенно несвойственным ему жаргоне.

Они какое-то время продолжали чаевничать в тишине. Потом Альбина, повинуясь указанию хозяина, убрала со стола и даже вымыла посуду.

— Ведь можешь же быть нормальной девицей, чего сама себе голову забиваешь всякой ерундой? — спросил он её, почесывая бороду.

— А что значит нормальная? Как вы определяете? Неудачница, живущая в убожестве, по-вашему, значит нормальная, а красивая богатая удачливая женщина — потерянная душа? Вы к этому клоните?

— О! Наконец-то я услышал что-то интересное. А то все о внешности, да о внешности. Кому она важна, твоя внешность?

— Да что вы про меня знаете, Штопарь? Если я выгляжу, как выгляжу сейчас, то это не по своей воле, уж поверьте мне.

— Деточка, я про тебя знаю больше, чем даже ты. И не только о твоем лице, оно мне неинтересно, а вот то, что ты назвала потерянным — вот это то, что мне нужно!

— Что вы имеете в виду — то, что вам нужно?

— Ай, да ну тебя, — махнул он рукой. — Уперлась в оболочку и все тут. Ну, вот скажи на милость — чего бы ты сейчас хотела?

— Вернуть свое лицо. — не задумываясь ни на секунду ответила Альбина.

— Ясный перец. А зачем?

— Вернуться в свою нормальную прежнюю жизнь. Ясно? Другой жизни мне не нужно, если не могу вернуть прежнюю, то уж лучше вообще никакой. Меня использовали, меня…меня, — Альбина начала всхлипывать, словно маленький ребенок, — этот профессор, сволочь, не спросил меня, хочу ли платить такую цену за здоровое лицо, никто не подумал о том, что я не захочу так жить. Зачем они сделали это со мной? Лучше бы я просто умерла и все, лучше бы я никогда не выходила из больницы!

Альбина уже не просто всхлипывала, а рыдала в голос.

Штопарь забрался обратно на печь и стал болтать ногами, и не собираясь утешать свою гостью. Дождавшись, когда успокоится сама, он скинул ей платок.

— Слезы осуши и давай поговорим спокойно.

Альбина не переставала удивляться изменениям в тоне Штопаря, от противного и хулиганисто-задиристого до совершенно спокойного и делового.

— Итак, ты говоришь, что если бы вернуть все назад, ты бы предпочла жить с сожженным лицом, изуродованным отвратительными шрамами? Так?

— Да. Потому что в этом случае я бы просто сразу покончила с собой без всяких размышлений, а тянула бы до … до…

— До чего? Вот в этом-то и вопрос! До другой жизни? Что ты потеряла?

— Что потеряла? Все! Я потеряла все!!! Мою работу, моих друзей, мою благоустроенную жизнь, полную удовольствий, все!!!

Штопарь заерзал, посмотрел в потолок, почесал в затылке, пробормотал «Мусор или еще нет?» и вздохнул.

— Давай по порядку. Что ты там перечислила? Работа? А что, на свете работа существует только для фотомоделей и звезд экрана? Насколько мне известно, на работе тебя не очень то жаловали, дорогая, не питай иллюзий. И вообще — мозги тебе на что дал Создатель? Неужели ты настолько безнадежно глупа, что не можешь придумать, как использовать свои знания? — он не без удовольствия заметил, как передернулась Альбина от слов «безнадежно глупа». С тщеславием у неё было все в порядке. — Ладно, с этим вроде ясно. Либо ты ни на что ни годная идиотка, либо умная женщина, способная перевернуть горы. Поехали дальше. Друзья? Кого ты зовешь друзьями? Греющихся в твоих лучах славы завистников, готовых подставить тебя в любую минуту? Или услужливых поставщиков наркоты, жадных лишь до твоих денег и одурманенного секса? Это твои друзья, по которым ты плачешь? Недоумок Влад, не считающий тебя за человека? Веня, на каждом углу изливающий про тебя мерзкие гадости? Или девочки, исходящие желчью от зависти к твоим успехам? Они же и продавали тебя журналистам при первой возможности! Думаешь, откуда столько скандальных историй и фотографий в прессе? Из воздуха брались? Ага, как же. Признай уже, не было у тебя друзей. Может, и были когда-то давно, но ты о них благополучно позабыла, а новых не приобрела. И не пытайся делать вид, что в первый раз это слышишь. Знаю я и про твои сны, и про то, как ты от них отгораживаешься. Что, скажешь не так?

Альбина только открывала рот, чтобы возразить, но так и не смогла ничего сказать. Слова растворялись и исчезали, не выдерживая воздействия кислотного раствора правды. Он был прав, противный Штопарь. Всю подноготную выковыривает, и откуда только имена знакомых её знает? И про сны? Она опустила голову на руки, не зная, что сказать. Старика, однако, не смягчило её состояние.

— Вижу я — завидное у тебя окружение было, ничего не скажешь, всяк мечтает о таком. — продолжал он. — Что там у тебя еще было, по чему плакать? Ага, красивая жизнь. За мыльным пузырем наблюдала когда-нибудь? Как переливается всеми цветами радуги, как парит над землей, словно на крыльях, как завораживает своим сиянием на солнце? Это и есть твоя жизнь. Красивый мыльный пузырь. Пустой внутри и созданный из противного мыла. Как только он наткнулся на препятствие, он лопнул. Лопнул и разлетелся на мелкие капли мыльной влаги, отвратительной на вкус. Именно поэтому тебе это и не понравилось. Была бы твоя жизнь сделана из ценных кристаллов, так просто бы её не разрушили. А так что — тьфу, ни силы, ни энергии, ничего интересного. Смотреть противно — как тряпка половая распласталась перед неприятностями.

— Ну, хватит! —Альбина подняла на него заплаканные глаза. — Ты, старик, зарвался совсем. — она от возбуждения перешла на «ты». — Может, для тебя моя жизнь была мыльным пузырем, а все завидовали этому тем не менее! Значит, было, чему завидовать? А то, что сломалась я — так это любой бы сломался, пошли ему на голову сумасшедшего с серной кислотой и хирурга без башки, сделавшего из тебя подопытную крысу!

— Нет, ну не дура? — обратился Штопарь куда-то в потолок. — Дура и есть. Говоришь ей, говоришь, а ей что в лоб, что по лбу.

— Называй, как хочешь. Мне до твоего мнения, как до…

— Угу. Это я вижу. Нет, чтобы ценить, что получила возможность жизнь свою пересмотреть, из пузыря во что-нибудь стоящее превратится, так нет, тебе же нравится пробкой безвольной плыть по луже, жалеть себя, плакаться на каждом углу.

— Насчет безвольной, это ты загнул. Я-то решение приняла, только вот почему-то не сработало и я здесь оказалась. Как только выберусь, я задуманное все равно сделаю. А может, и здесь получится, если не помешаешь.

Штопарь расхохотался. Аж по печи кататься стал от смеха, за живот схватился.

— Ох, насмешила, ох, ну даешь! Спасибо, красавица, давненько я так не смеялся!

— Не вижу ничего смешного. — обиделась Альбина. Хорошенькое дело сидеть с сумасшедшим в одном доме да еще и зависеть от него.

— Это таблеток наглотаться ты решением называешь? Ой, умора! Да еще и думаешь, что мне надо тебе мешать в этом? Да у меня столько дел, что не до тебя. Надоела ты мне уже.

— Так отпусти, если надоела. — с вызовом крикнула Альбина.

— Иди, кто тебя держит?

— Так… там, на улице, буран. — смутилась Дормич. — Дай одежду, скажи, куда идти.

— Еще чего. Я тебе не нянька. Хочешь идти — иди. Только свои проблемы сама решай, а то привыкла, что все за тебя делают. Хватит, выросла уже! — Штопарь зевнул и улегся на печи. — Вздумаешь уходить, не забудь дверь поплотнее захлопнуть. А то напустишь мне тут холоду… — проворчал он сонным голосом и тут же захрапел.

Альбина подошла к окну и отодвинула кружевную занавеску. Метель не угомонилась, все так же бушуя белыми потоками снега и ветра. О том, чтобы идти куда-либо, можно было и не думать. Альбина вдруг поймала себя на мысли, что она погорячилась, пообещав Штопарю выполнить свое намерение покончить с жизнью. На самом деле она почему-то не ощущала больше такого уж горячего желания сделать это. Как бы ни жгли его слова, но в них было зерно истины. Красивость её прежней жизни существовала больше в её представлении, а не в реальности. Конечно, та жизнь давала больше возможностей, но и грязи в ней было немало. Нынешняя жизнь не дает ничего. Ни того, ни другого. А может, это лишь на первый взгляд? Она всегда гордилась не только своей внешностью, но и умом. Старик задел её по делу — она ведь не законченная идиотка, чтобы не найти себе применения. Но начинать все сначала было все равно страшно. Она просто не видела никакого в этом смысла. Никакой мотивации. А если нет мотивации, то к чему стараться? К чему проходить через неизбежные унижения, мучения, слезы и страдания? Ради чего? Кажется, она об этом уже думала когда-то…

Неожиданно Штопарь вскочил с печи и уставился на неё.

— Ты еще тут?

— А куда мне идти? Идти-то некуда. А ты чего вскочил?

— Думаю.

— О чем?

— О работе. — Штопарь соскочил с печи и зашагал из угла в угол, то выглядывая в окно, то бормоча что-то себе под нос. — Торопят меня. Сегодня надо решить, есть работа мусорщикам, или нет.

— Неужели так сложно решиться выбросить дрянную вещь на свалку? — засмеялась Альбина. — Мне бы твои проблемы!

— Сложно. — вздохнул Штопарь. — Я её пытаюсь заштопать, а она под руками по шву расползается. Жалко.

— Так выкини в утиль!

— Ты так думаешь? — он с любопытством взглянул на свою гостью. — Ну, ну. До вечера подумаю еще, а потом уже придется решать.

— А где вещь твоя? Может, я помогу?

Теперь настала очередь Штопаря засмеяться. Однако, засмеявшись, он не ответил на её вопрос.

— Так ты что решила?

— Насчет чего?

— Насчет мыльного пузыря.

— А тебе-то что?

— Да так, любопытство.

— А ничего не решила.

Штопарь тяжко вздохнул и принялся яростно теребить бороду.

— Слушай, а чего тебе в шкуре этой дурочки Катерины не нравится?

— Мне не нужна чужая шкура, вот в чем дело. Мне нужна моя родная или никакая. И чужая жизнь не нужна. Надеюсь встретить этого профессора Булевского в аду, там мы с ним разберемся. — процедила он зло сквозь зубы.

Старичок опять вздохнул.

— Надоела ты мне.

— Вы уже это говорили. —парировала Альбина. — А откуда вы обо мне все знаете, а? И про жизнь мою прошлою, и про Катерину, и вообще…

— Мир тесен, рассказали, — отмахнулся Штопарь. Вдруг он как-то заерзал беспокойно, потом соскочил с места, кинулся в сени, потом вернулся в крайне возбужденном состоянии.

— Мне уйти надо, дела.

— Да куда вы в такую метель?

— Работу срочную привезли. Проверить надо, пока не поздно.

Штопарь выскочил в сени и не успела Альбина выбежать за ним, он уже растворился в снежной пелене.

Альбине страшно хотелось спать, но без Штопаря в доме засыпать было боязно. Она сидела у окна, умирая от скуки. Пленница неизвестно чего непонятно почему. Мысли все время возвращались к словам Штопаря. Есть в них правда, но она не до конца понимала, что ей с этой правдой делать. Как и не понимала, что ей вообще делать дальше. Ведь в один прекрасный день это странное пребывание у Штопаря закончится, она вернется и надо как-то жить. «А надо ли?», в который раз задалась она вопросом.

Размышления прервал звук хлопнувшей двери и знакомое покашливание. В сенях Штопарь стряхивал с неизвестно откуда взявшегося тулупа снег, обметываясь метелкой.

— Ну, как, закончили работу?

— Угу. — угрюмо ответил старик. Он вошел в горницу, плюхнулся на стул и, не глядя на Альбину, стал крутить в руках свою кружку.

— Чего такой смурной? —спросила она, наливая чаю. Сама себе удивляясь, она вошла в роль хозяйки, хоть и сопротивлялась поначалу.

— Да вот не знаю, что решить. Как ты думаешь, ты бы себе поверила?

— В каком смысле?

— Ну, если бы с тобой сделку заключили, ты бы не подвела?

— Смотря, что за сделка, а ты вообще о чем? Что задумал?

— Да вот, узнал я кое-что. Вернее, я это и раньше знал, но о тебе не подумал совершенно.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами Альбина. — Или говори, в чем дело, или вообще ничего не говори.

— Да в том-то и дело, что не могу я тебе прямым текстом все рассказать.

— Скажи непрямым, — усмехнулась Дормич.

— Хочешь покоя и мира?

— В каком смысле?

— В каком, в каком… В любом! Хочешь или нет?

— Хочу, конечно. Это ты про смерть?

— Там сама решишь, когда узнаешь. А пока… — Штопарь задумчиво почесал бороду. — У тебя, оказывается, милая, дело осталось незаконченное. Долг, так сказать.

— Перед кем?

— Перед дурочкой Катериной.

— Вот еще, глупости! Да я и знать её не знала раньше! Какой еще долг? Что за ерунда?

— Не могу подсказать тебе. Не могу, — вздохнул старик. — Придется тебе самой разгадывать.

Альбина выдавила кривую улыбку.

— А зачем мне, скажи на милость, разгадывать? Ну, даже если и есть долг, уже ничего не поделаешь. Дай мне умереть спокойно и все. Ну, хочешь, я все свои деньги этой Лаврентьевой оставлю за непрошеный подарок?

— Дура ты. При чем тут деньги? Стал бы я на тебя время тратить ради денег для мертвой девицы?

— Вот и я удивляюсь. Чего ты хочешь?

— Я — ничего! — хмыкнул Штопарь. — Это ты хочешь покоя в душе. Хочешь?

— Ну?

— Ну! Вот и разыщи, что за должок за тобой висит. От этого все будет зависеть. Душа её никак не найдет покоя. Что-то держит бедняжку на земле грешной. И пока ты её не успокоишь, тебе с её лицом не ужиться. Ну, все, — вдруг заерзал он, — давай, иди в сени, пора тебе.

— Куда пора? — глаза Альбины расширились от ужаса.

— Куда, куда… — заворчал старик. — Куда положено. Садись у двери и жди.

— Чего?

— Придут за тобой. Увидишь.

Она послушно вышла в сени и уселась у двери, обхватив колени руками. Куда её заберут на этот раз? Что с ней хотят сделать? Что за дурацкие разговоры о долге? Может, её собираются убить из-за денег? Глупо, ведь она и так собиралась умереть, и отдать все готова, чего же теперь она так испугалась? Разве это не было её мечта — покончить со всем одним махом? Разве не она еще сегодня задавалась вопросом, зачем она продолжает жить? Старик постоянно называл её дурой и был прав.

Она вдруг вспомнила, где встречалась с этим стариком. Он видела его тогда, когда проводила в бессознательном состоянии свои дни после ожога! Получается, что он… Внезапно дверь распахнулась, ветер ворвался в сени и Альбину стало засасывать в снежный поток. Она закричала, уцепившись за косяк.

— Штопаааарь!!!! Помоги!!!!!!!

Сила ветра была велика и она понимала, что ей не справится с этим. И еще она понимала, что за этим следует Смерть. Обессиленные пальцы покрылись ледяной коркой и она медленно разжала их, приготовившись покориться колючей пурге. В следующее мгновение она почувствовала, что все внезапно прекратилось. Дверь захлопнулась и Альбина упала на пол. Над ней склонилось лицо Штопаря.

— Иди, работа закончена. Надоела ты мне, — он хитро улыбнулся и подмигнул ей, растворившись в воздухе.

Альбина не смогла ничего ответить, так как губы совершенно не слушались. Она стала погружаться в какой-то липкий сон, в нос ударил больничный запах, тишину заполнило гудение аппаратуры и голоса.

— Она приходит в себя, слава Богу. Думали, что уже потеряли.

Глава 9

— Как ты?

Лицо Анны Себастьяновны склонилось совсем близко. Или же вновь игра воображения?

— Я… я в порядке.

— Я так испугалась за тебя. Как получила сообщение, бегом к тебе. Профессор выделил больничную «скорую», вовремя откачали.

Все, оказывается, просто. Альбина и подумать не могла, что хоть одна живая душа отреагирует на её попытку найти смерть. Это ей никто не нужен. А вот она, оказывается, кому-то небезразлична. Удивительно. Ведь это был не просто врачебный долг со стороны Анны.

— Прости меня. — прошептала она так тихо, что Поляковой пришлось склониться над её губами.

— Что?

— Прости меня. — уже громче и увереннее. — Я, наверное, подвела тебя, Анна.

— Да уж, не только её, всех нас подвела. Столько боролись за твою жизнь, а она тебе не нужна оказалась. Абсурд! — это уже был голос Булевского. Сколько бы он не переругивался со своей строптивой пациенткой, все же он привязался к ней, и не только, как врач, а просто по-человечески. Он тоже не на шутку испугался, когда увидел её в бессознательном состоянии. Но, слава Богу, Анна среагировала быстро.

— Я могу твердо пообещать, что больше этого не повторится.

— С чего вдруг мы тебе поверим? — усмехнулся профессор. — Нет уж, теперь запрем тебя здесь под присмотром Анны Себастяновны, пока не образумишься.

— Не надо. Я же сказала, что не повториться. — поджала губы Альбина.

— Не давите на неё. Дайте нам поговорить. — мягко улыбнулась Анна.

— Хорошо, хорошо, ухожу! —заворчал Булевский и оставил их наедине. И почему он так перепугался за неё? Не стоит привязываться к пациентам. Даже если они практически воссозданы тобой из груды ошметок. Ведь он так и не смог никому представить этот случай. Подготовил все для презентации — слайды, пошаговые фотографии операции, приживление, итог. Бомба, а не случай! И приходится держать все это в сейфе, скрывая от чужих глаз. Обидно. И все из-за её предрассудков, комплексов ненужных. Но, с другой стороны, раз все расчеты оказались верны, можно попробовать и на другом пациенте. И даже улучшить процесс — избежать асимметрии и бугров. Тогда получится вообще идеальный случай! Может, на премию какую потянет? Непременно потянет, заверил сам себя Булевский, это придало ему энтузиазма и он зашагал бодрой походкой в ординаторскую — проверить истории болезни поступивших больных.

— Ну что? Голова еще гудит? — Анна Себастьяновна положила ладонь на влажный лоб Альбины.

— Есть немного, но это ничего, пройдет, думаю. Когда я могу выйти?

— Как профессор решит. А сама что думаешь?

— Да хоть сегодня. Знаешь, Аня, не смейся, но мне приснился странный сон. — Альбина с опаской посмотрела на реакцию психолога. — Вся жизнь, как на ладони. И как будто что-то во мне перевернулось. Я теперь постараюсь, обязательно постараюсь начать все с начала.

Анна не удивилась. Она часто слышала подобные истории от тех, кто пережил клиническую смерть, кому, наркоз. И, странное дело, но многие из них говорили одни и те же слова о том, что теперь будет жить по-другому.

— Решила все-таки открыть свое имя?

— Не знаю, во всяком случае — не сейчас. Сначала я освоюсь со своим новым лицом, новым стилем жизни. Попользуюсь еще немного чужим именем. И потом, похоже, мне надо кое-что выяснить насчет этой девушки, — Альбина коснулась своего лица.

— Что ты имеешь в виду?

— Сама еще толком не знаю. Только знаю, что с этой девушкой связано нечто важное для меня. И пока не узнаю, не смогу я с её лицом мирно ужиться. Не подумай, что я схожу с ума, — поспешила она заверить Анну, видя её замешательство. — Это… это трудно объяснить. Просто поверь мне.

Анна кивнула. Возможно, это не поддавалось обычной логике, но психологически Альбину можно было понять. Любой человек пожелал бы узнать о своем доноре как можно больше. Возможно, так ей будет легче.

— А вы уверены, что не ошибаетесь в своих выводах, как это было в прошлый раз? — шумел Булевский, прочтя отчет психолога о состоянии Дормич. — Тогда вы тоже уверяли, что все нормально, и вот , пожалуйста, пришлось с того света вытаскивать!

— Да, профессор, уверена. Кризис миновал. Теперь только на поправку.

Булевский зашагал по кабинету. Если Альбина вновь решиться на что-то подобное, то они могут не оказаться рядом вовремя. Но держать её в стенах клиники у него не было оснований.

— Ну что же, поверю. И когда она собирается в Дормич превращаться?

— Еще не знаю. Не все сразу. Дайте ей время.

Альбина приехала в Катину квартиру и первым делом проверила содержимое своей сумочки, которая сохранилась еще с тех пор, когда её привезли в больницу. При выписке в первый раз Альбина спрятала сумочку от глаз родителей, даже не посмотрев, что там было. А содержимое оказалось весьма полезным. Ключи от квартиры, кредитки, косметика. Все это ей пригодится. Хорошо, что в банке, где она держала свой счет, не требовали паспорта. Можно было получить деньги по карточке без проблем. Это существенно облегчало задачу.

Теперь она, наконец, нашла в себе силы и мужество внимательно рассмотреть себя в зеркало. На этот раз отвлекшись от того, насколько отличается её теперешнее лицо от предыдущего. Она смотрела на себя, как на постороннего человека. Как будто к ней привели девушку и сказали — просим любить и жаловать, иного не дано. Девушка ей по-прежнему показалась несимпатичной, но вместе с эстетическим протестом пришло представление, чтобы она сделала для улучшения. Над лицом следовало очень старательно поработать, чтобы привести его в божеский вид. В первую очередь надо, определенно, что-то делать с волосами. Подобрать средства ухода, сходить к мастеру, высветлить пряди, отфилировать концы… Тогда они не будут казаться такими жидкими и блеклыми. Куда же пойти? Альбина доверяла только одному мастеру — Шурику из салона «Бэлла». Правда, к нему можно было попасть только по записи, но, если представиться сестрой Дормич, он купится.

Так, что еще… Косметику надо прикупить. К косметологу, пожалуй, рано еще, профессор сказал пока не экспериментировать с кожей лица. За фигурой, опять-таки, надо начать следить. Мышцы подкачать, а то совсем обрюзгла за время пребывания в больнице, смотреть противно, и тут не Булевский виноват, а она сама. Грудь не в форме, жирок на бедрах… В общем, проделать стандартный набор по приведению себя в порядок, а потом, глядишь, можно и на люди выходить, реакцию проверить. Альбина решила не торопиться, сначала надо на Катеринином окружении потренироваться, уверенности набрать, потом… Потом будет потом, так далеко загадывать не стоит. Страх перед будущим реальной Дормич был еще силен, от него за пару дней не избавишься.

Записавшись на прием к Шурику (Дормич? Сестра Дормич? Ах, Боже мой, конечно, приходите!), она сняла деньги в банке и сделала рейд по магазинам. Купила несколько вещей на выход в свой свет (на всякий случай), и несколько — для Катерининого окружения, поскромнее. Правда, «поскромнее» это было в её понимании. Наметанный глаз моментально определил бы качество и стоимость любой из этих «скромных» вещиц.

Набрала так же косметики, тщательно подбирая цвета, средства ухода. Продавщицы смотрели на неё так, что она почувствовала себя Джулией Робертс в голливудской сказке «Красотка». Что уж так удивило продавщиц — то ли то, что Альбина набирала, не смотря на ценники, то ли то, как она ловко ориентировалась среди огромного выбора, то ли то, что неухоженное лицо её и одежда явно не сочетались с поведением и запросами… Почему-то даже самые вышколенные продавщицы не в состоянии скрыть своих личных эмоций в отношении покупателя. Причем, если вид у клиента денежный, то прощается и плохой вкус и выкручивание и безобразные манеры. А если им кажется, что в денежном эквиваленте покупатель не дотягивает до их магазина, то стараться уже вроде как и не стоит.

Альбина не реагировала на продавщиц, вспомнив свое умение отгораживаться от назойливости окружающих. Правда, раньше этот навык был вызван совсем другой причиной.

— Я беру все это, — вывалила она груду коробочек у кассы.

— А, знаете, к нам поступила новинка Эсте Лаудер, дорожный набор, если возьмете его, то получите в подарок сумку. — заверещала пришедшая в себя молоденькая продавщица. Она берет все это? Значит, у неё есть деньги? — Не хотите взглянуть? А еще у нас есть чудесные…

— Милая, я кажется, ясно выразилась — я беру вот это, — Дормич обвела рукой выбранное. — Не пытайтесь пропихнуть больше того, что мне нужно.

Продавщица осеклась и начла молча складывать коробочки в пакеты. Вот мымра, подумал она про себя, уродина, а все туда же. Видали мы таких!

Кассир повертела в руках купюры, словно проверяя, не фальшивка ли, и стала выбивать чек.

— Хотите проверить купюры? — осведомилась ледяным тоном Альбина. — Есть сомнения? Давайте проверим. У вас, я смотрю, покупателей пруд пруди, аж эхо в помещении гуляет, то-то вы так с клиентами обращаетесь.

— Извините, — пробормотала кассир, не зная, как реагировать. — это наша обязанность…

Альбина вернулась домой в приподнятом настроении. Покупки всегда оказывали на неё чудесное воздействие, лучше всякого психолога, особенно в моменты депрессии. С наслаждением перемерив обновки, она улыбнулась сама себе. В первый раз после ожога. Оживление началось.

Остаток дня она провела перед зеркалом, по сто раз накладывая и стирая макияж, экспериментируя с Катерининым лицом, казавшимся поначалу таким безнадежным. Так, бровки удлинить, подправить форму, на ресницы тушь двойным слоем, тени слегка, подчеркнуть разрез глаз, нос подправить тональным кремом, скулы… Альбина пригляделась — а ведь скулы-то идеально вылепленные, как и раньше, и лоб, красивый, правильной формы, и изящный подбородок… С ними она знала, как обращаться. Плюс — неяркая помада и контур. На Альбины смотрело совсем другое лицо. Оно, конечно, не стало прекрасным за несколько часов, но уже не отталкивало её, как прежде. В таком виде она даже казалось несколько пикантным. Теперь можно выспаться и затем — к кудеснику Шурику.

Переступать порог «Бэллы» было страшно до жути. Хотя она понимал, что признать в ней Дормич просто невозможно, все равно было страшно — а вдруг? Народ разглядывал высокую фигуристую посетительницу с нескрываемым интересом, гадая, кто бы это мог быть. На фоне известной вдоль и поперек звездной публики, каждый новый посетитель вызывал зудящее любопытство — новая восходящая звезда? Любовница звезды? Внебрачная дочь миллионера? Охочие до сплетен, все, не отрываясь, следили за Альбиниными передвижениями.

— Добрый день! Чем я могу вам помочь? — вежливо осведомилась Милочка из регистратуры. Вымуштрованная начальством и опытом, она никогда никому не хамила, зная, что посетитель может оказаться кем угодно.

— Моя фамилия Лаврентьева. Я записана к Шурику.

Альбина внимательно следила за Милой — нет, ничего не заподозрила.

— Да, да, конечно, он вас ждет. Я вас провожу.

— Спасибо, я знаю, как его найти.

Шурик, невысокий крашенный блондин с лысеющей макушкой, всегда вызывал недоумение у Дормич. Он был женат и имел детей, но поведение его всегда отдавало явно выраженной голубизной. Его клиенты любили обсуждать, что Шурик ведет двойную жизнь, совершенно непонятно зачем, ведь в нынешние времена быть гомосексуалистом являлось чуть ли не модным. Как это водится, Шурик одевался со вкусом, стильно, и умел вести с женщинами задушевные беседы, в считанные мгновения становясь лучшим другом. У него были воистину золотые руки и чутье мастера, но был и огромный, хотя и очень распространенный недостаток — Шурик обожал посплетничать. Вот и сейчас он уже всем растрезвонил, что к нему должна прийти сестра самой Дормич и все с нетерпением ожидал её прибытия. Увидев Альбину, он изумился. Ничего общего с Дормич в сестре её не было, кроме, пожалуй, роста.

— Шурик, привет, я Катерина — Альбинина сестра! — с напускной небрежностью представилась Альбина.

— Ой, вы знаете, — засуетился Шурик, усаживая клиентку, — мы все тут так переживаем за Альбиночку, так переживаем! Вы ей так и передайте, что мы все за неё болеем!

— Обязательно, — усмехнулась Альбина. Кому это он вешает лапшу на уши? Как будто она не в курсе, что, кроме сплетен, эту публику ничего не волнует.

— Кстати, а когда она выйдет из больницы? Мы все ждем её возвращения!

— Не знаю. Пока еще не решили.

— Вот не повезло-то, — горестно всплеснул руками Шурик. — Ну, а что мы будем делать с вашими, Катенька, волосами? — сменил тон мастер, — Есть задумки? Каталог! — кивнул он помощнице, и та моментально поднесла Альбине каталог с разными вариантами стрижек и укладок.

Шурик незаметно покосился на её волосы, прикидывая, когда в последний раз к ним прикасалась рука парикмахера.

— Ну, что-то вроде этого, — ткнула Альбина в понравившуюся фотографию в каталоге. — Плюс твоя креативность, Шурик, о которой я так наслышана. Хотелось бы создать эффект волнистых волос, объем, понимаешь? А то они такие жидкие.

— Понял. Понял. Волнистый эффект — не проблема, сделаем. — Кивнул он, погружаясь в работу, — Можете смело довериться моим рукам. А вы, простите, тоже в модельном бизнесе?

— Пока думаю об этом.

Усилиями Шурика волосы преображались на глазах. Вот уже это не пакли свисающие вокруг лица, а стильные рваные прядки, подчеркивающие овал и оживляя новым потемневшим цветом кожу лица.

— Стильно и прикольно. — вынесла вердикт Альбина. Темно ореховый цвет со светлыми прядками несомненно больше подходил ей. Умело выстриженные пряди легли мягкими волнами, зрительно увеличив объем волос и придав прическе эффект стильного художественного беспорядка.

— В будущем можно попробовать сделать из вас шатенку, мне кажется, вам пойдет. Вы знаете, я все думал, чем же вы напоминаете вашу сестру…

— И чем же? — насторожилась Дормич.

— Глазами! Точно такой же неземной цвет глаз! И голос очень похож, да. Видно, у вас это в роду.

— Должно же быть что-то общее у родственниц! — засмеялась Альбина. Если бы она знал! — Ну, спасибо, Шурик. Мне нравится!

— Ей, конечно, до сестры далеко, но что-то в ней есть. Нечто стильное и необычное. И еще — она явно не такая стерва, как Альбина. — принялся делиться впечатлениями с коллегами Шурик, едва Альбина вышла за порог.

— Подожди, она просто еще не ощутила вкуса славы, — усмехнулась Светка, повидавшая на своем веку начинающих милых звездочек, превращающихся в отменных стервозин буквально после первого же успеха на подиуме или сцене.

— Ну, сестру ей все равно не переплюнуть! — жеманно фыркнул Шурик, вызвав одобрительных смешок коллег.

Альбина не удержалась и заглянула к Анне Себастьяновне.

— Ну, как я вам? Только честно!

Анна критически оглядела преобразившуюся Дормич.

— Хороша! Молодчина, ничего не скажешь. Но если совсем честно, то кое-чего не хватает.

— Чего? Цвет волос надо еще темнее сделать?

— Нет, не это. Уверенности. Посмотри на свою походку — ты идешь, словно готова вот-вот спрятать голову в песок, как восточная невеста, шарахающаяся от людских глаз. И пока ты не почувствуешь, что ты — это ты, а не замаскированный монстр, никакая косметика и удачная стрижка не изменят восприятие тебя, как личности.

— Но ведь выгляжу я лучше? Значительно лучше! — Альбина повернулась к зеркалу в кабинете.

— Конечно, лучше! — засмеялась Анна. — Но над моими словами подумай. Вспомни, чему учат начинающих моделей перед выходом на подиум? Разве одной внешности достаточно, чтобы сбить с ног зрителей?

Альбина протяжно вздохнула.

— Ну, Аня, о моделях мне лучше не вспоминать.

— А почему? Держу пари, что если ты вернешь прежнюю походку и манеру держаться, то откроешь себе все те же двери, которые были открыты для тебя раньше. Если тебе это нужно, конечно, — добавила она помолчав.

— Думаешь, я знаю?

— А кто должен знать?

Альбина пожала плечами.

— Не спеши, Аня. Мне и так каждый шаг дается с трудом.

— Я знаю. Но я так же знаю, что внутренней силы у тебя значительно больше, чем ты думаешь. И потом — твои сбережения не бесконечны. А скромно ты жить не умеешь, дорогая!

— Это точно!

Дормич не могла не признать правоту Анны. Если она будет продолжать так тратиться, как в последние дни, очень скоро она увидит, как счет в банке тает. Но о карьере фотомодели лучше и не думать, там все построено не на походке и фигуре, а именно на лице. И сколько бы макияжа она не накладывала, это не превратит её в прежнюю звезду рекламы. Для подиума она уже старовата, а вот насчет телевидения можно подумать, хотя и там свои тонкости…

— И все же это пока не входит в мои планы на завтра. Сейчас мне надо свыкнуться с новой Альбиной-Катериной. Интересно, когда змея меняет шкуру, она тоже так долго приспосабливается?

— Шутишь? Это хорошо. В себя приходишь!

— Да нет, просто раньше не над чем было смеяться!

Обе залились смехом и Альбина ушла с легким сердцем. Краски вокруг показались несколько ярче обычного. К чему бы это?

Глава 10

Первый день первой рабочей недели Альбина начала с пробежки. Старушки, спешащие ранним утром за молоком и всякой другой всячиной на рынок, с удивлением разглядывали высокую девушку с плеером и наушниками, бегущую вдоль тротуаров. Выглядела она ну точно как в этих ненормальных американских фильмах — с капюшоном на голове, солнцезащитными очками, в облегающих тренировочных брючках.

— Ишь, вырядилась, все хотят быть, как в телевизоре, — кудахтали всёзамечающие старушки.

— Так это же вроде наша соседка, Катерина, — всплеснула руками Антоновна, та самая, которая все о Катеринином женихе пеклась. — И чего это она? Сроду я её в таком наряде не видела, всегда скромницей была. Поди, повредилась таки головой после аварии.

— Какой аварии? — вытянули шеи собеседницы.

— Да попала, бедняжка, под машину, так и память всю отшибло. Да, да, начисто, мне её матушка сама рассказала. Вот оно как бывает!

— Ай-я-яй, ну надо же. Так прямо и начисто?

— Начисто, — уверенно подтвердила Антоновна.

— Это как в «Санта-Барбаре»?

— Вот-вот, а говорят сериалы врут все. А вы вчерашнюю серию смотрели?

И с таким же активным интересом старушки переключили свое внимание на героев сериала.

Завершив пробежку и почувствовав себя от этого невероятно легко и бодро, Альбина приняла душ, выпила кофе, подкрасилась и поехала на работу. На такси. Что опять-таки не осталось незамеченным соседями. Поработать на Катеринином месте ради адаптации она еще была согласна, но толкаться в метро и автобусе она даже и не подумала.

Войдя в комнату лаборатории, она остановилась в нерешительности. Что делать дальше она не очень хорошо себе представляла. Эти люди знали Лаврентьеву и вести себя надо было крайне осторожно. В комнате находились две женщины — одна постарше, возрастом за тридцать, с крашенными в рыжеватый цвет волнистыми, коротко остриженными волосами, другая молоденькая девушка, блондинка, с неплохой фигурой и ярким макияжем. Обе уставились на Альбину, как на привидение.

— Здравствуйте, — кивнула Альбина.

— Лаврентьева? — рыжеволосая женщина изумленно оглядела Альбину с ног до головы.

— А … а мы думали, ты будешь на больничном сидеть. Шеф так нам сказал. — произнесла блондинка, бесцеремонно окинув взглядом вошедшую. Особенно её внимание привлекли высветленные прядки её волос.

— Да, я планировал дома отлежаться, но потом так тоскливо стало, решила лучше здесь, в коллективе. Правда, сложность в том, что я ничего не помню. Но врач сказал, что если я буду среди тех, кого знала раньше, память вернется быстрее.

— Что, совсем-совсем ничего не помнишь? — спросила блондинка.

— Абсолютно. Даже не помню, как вас, например, зовут.

— Ну, дела! Ну, давай знакомиться, — хихикнула Людочка. — Я — Людмила, это — Марина Степановна.

— Очень приятно. Я с вами давно работаю?

— Года три. А ты изменилась так, Катерина. Совсем другая стала. — Марина Степановна все никак не могла понять, чем же её так шокирует Лаврентьева. — А с какого момента ты помнишь события?

— С того, как в больнице в себя пришла, а что было до — темнота.

— А врачи тебе сказали, что произошло?

— Сказали, Марина Степановна, да что толку. Говорят, под машину попала, сотрясение, переломы, потом — кома.

— А цвет глаз они тебе зачем поменяли? — не удержалась Людочка, потерявшая покой от такой чудесной пластики.

— Не знаю. Я же в этом мало разбираюсь. А что — совсем плохо? — Альбина вдруг опять почувствовала себя ужасно неуютно. По глазам этих дамочек невозможно было понять, как они её оценивают.

— Да нет, просто как-то странно. — неопределенно ответила Людочка, ни за что в жизни не признающая, что она готова была тоже попасть под машину ради таких фиолетовых глаз. — Я смотрю, у тебя прикид новый, приоделась. Родители, что ли, денег подкинули?

— Вроде того. — замялась Альбина. Вот ведь не подумала, что её простые голубые джинсы и льняная белая блузка бросятся в глаза.

— Опять языками треплете? — раздался вкрадчивый голос и в помещение вальяжно вошел невысокий пузатый мужчина. Альбина вспомнила его — это был шеф лаборатории, он тогда её и отпустил на больничный.

— А у нас тут Лаврентьева на работу вышла, Олег Васильевич! — поспешила сообщить Людочка.

— Да, вижу, вижу. — шеф оглядывал свою проблемную сотрудницу и внутри его мужского существа что-то шевельнулось, что определенно не понравилось бы Людочке, узнай она об этом. — Решила начать работу, Катя?

— Да, если вы не против. Правда, мне помощь потребуется, я ведь ничего не помню.

— Ну, у нас тут не ассоциация психотерапевтов, насколько я знаю. — скривилась Людочка, с неприязнью заметив чересчур внимательный взгляд шефа, споткнувшийся на расстегнутом вороте Лаврентьевой.

— Ну, Людочка, будьте человеком! Наша сотрудница попала в беду, надо помочь! Тем более меня сам профессор Булевский просил за ней присмотреть и помочь, чем сможем. Сами понимаете, что такие просьбы не пустой звон. К тому же, он предложил нам один грант из научного британского королевского общества на совместное исполнение. Вы ведь и без меня знаете, как это отразится на вашем заработке? — угрожающе — вкрадчиво обратился он к обеим сотрудницам.

— Не волнуйтесь, Олег Васильевич, — Марина Степановна подошла к Альбине и обняла её за плечи. Добавка к зарплате был ей очень кстати, а все знали, что гранты — это единственный источник дополнительных денег. — Мы обязательно поможем Катерине. В конце концов, она ведь с нами столько лет работала, как же бросить её в беде!

— Ну, вот и отлично. Надеюсь, вы тоже с этим согласны, Людочка?

Людочка пожала плечами, сунув руки в карманы халата. Она еще поговорит с шефом. Попозже.

Когда шеф вышел, Альбина обошла лабораторию. Унылый вид давно не видавшей ремонта комнаты настроения не поднимал, мелкие интриги сотрудниц, шитые белыми нитками, откровенно забавляли. А Булевский-то, молодец! Даже не сказал ей, что такую поддержку с тыла обеспечил. Знает, чем рискует! Ну, с Мариной Степановной все ясно — она уже впряглась в роль помощницы, надо будет это использовать на все сто. С блондинкой будет посложнее, её отношения с шефом не вызывают сомнений, и, похоже, она считает себя здесь королевой. Идиотка. Будь Альбина сама собой, она бы кончиком туфли откинула в сторону такую банальную милашку, но сейчас… Сейчас потребуется подключить еще и мозги.

— Так в чем же состоит моя работа? — спросила она, перебирая пробирки. Запах химикатов неприятно ударял в нос.

— Уборщицей ты была, если забыла. — сладким голосочком сообщила Люда.

— Ну, Люда, зачем же так… резко. — укоризненно одернула Марина Степановна, — Числишься ты младшей лаборанткой, помогала нам тут по мелочам.

— А именно принести — унести, убрать, помыть. — уточнила Люда.

Альбина усмехнулась. Звучало жутко привлекательно. Но поначалу можно прикидываться просто дурочкой и особо не впрягаться. Раз уж шеф на крючке у Булевского, пока ей ничего не грозит.

— Да я не против, — развернулась она к блондинке. — Но вы же мне поможете?

— В смысле? — опешила Люда. У Лаврентьевой, похоже, не только память, но вообще мозги отшибло. Прежде она бы никогда такое не ляпнула. — Ты хочешь, чтобы мы вместе с тобой убирались тут?

— Ну, как-то же вы обходились без меня три месяца?

Люда замолчала. Новую лаборантку не нанимали, но, вообще-то, прибиралась в основном Марина, Люда лишь делала вид. Альбина постаралась скрыть улыбку. Похоже, роль Катерины не так сложна, как казалось. Просто надо вовремя показывать зубки, к которым в этой лаборатории, видимо, не привыкли.

Время до обеда пролетело довольно быстро, Марина Степановна показала ей, что где лежит и что с чем надо делать. Людочка изображала жуткую занятость, усиленно вглядываясь в монитор старенького компьютера. К обеду выяснилось, что принято накрывать на стол.

— Мы тут все приносим что-нибудь к обеду и потом делаем общий стол, — сообщила Марина Степановна, показывая, где лежит посуда. — Я вот сегодня бутерброды принесла, не было времени готовить.

— А что, нельзя что-то купить поблизости? — озадаченно осведомилась Альбина, никогда в жизни не носившая обеды из дому.

— Дорого. Мы разве что хлеб или булочки покупаем, а так все из дому.

Альбина отметила про себя, что Людочка принесла лишь горсть конфет, а шеф, похоже, вообще об этом не думал.

— Так что, на всех одни ваши бутерброды будут?

Марина Степановна ничего не ответила. Она давно уже смирилась, что кроме неё, да в прошлом Лаврентьевой, никто не утруждался обедами. Но так уж сложилось.

— А ты сбегай в булочную, я тебе из окна покажу, где. — глядя в упор предложила Люда.

— Ой, страшно что-то, — ответила таким же взглядом Альбина. — Может, вместе сходим?

— Я еще работу не закончила!

— А я подожду. Все равно ведь обед без этого не начнем?

Люда скривила мордашку и отвернулась. Шеф разозлится, если стол будет пустой. Придется сбегать в магазин. По дороге она все пыталась выяснить, что же произошло с Катериной.

— А они не сказали, та авария была случайностью или ты сама под колеса сиганула?

— Случайность. А что, у меня были причины сигать под колеса? — пытливо взглянула Альбина на Люду.

— Ну, кто его знает. Несчастная любовь или еще что… — Молчанова не знала, стоит ли напоминать ей о Леониде. Тогда ей крепко досталось от шефа за переполох, который она развела своими сплетнями. Но она была настолько уверенна в том, что Лаврентьева «залетела» от того аспиранта, что даже когда пупсик (так она называла шефа) наорал на неё, не стесняясь в выражениях, и сообщил, что «улитка» понесла от кого-то другого и парень, вроде бы, умер в автокатастрофе, Людочка не до конца поверила в эту историю. Слишком явно была Лаврентьева влюблена в Леню, слишком странным совпадением был её обморок во время разговора о его женитьбе. Но выяснить она тогда это не сумела, так как Лаврентьева внезапно пропала, перестала появляться на работе и они все тогда решили, что она, скорее всего, уехала к родителям в деревню рожать ребенка. Когда же она появилась вновь, да еще и при таких странных обстоятельствах, выяснить что-либо уже не представлялось возможным.

— Несчастная любовь? А что, была несчастная любовь? — продолжала цепляться за детали Альбина.

— Ну, я не уверена. Ты аспиранта Лёню из Нижнего Новгорода помнишь?

— Нет, — покачала головой Дормич. — А кто это?

— Да, приезжал к нам диссер доделывать. Мы все подумали, что ты в него по уши втюрилась. Неужели даже этого не помнишь?

— Говорю же, ничего до больницы не помню. Но мне важно, сама понимаешь, знать, как можно больше.

Люда замолчала. Сказать или не сказать про беременность? Наверное, пока не стоит. Неизвестно, кто отец, ребенок все равно погиб, что это даст сейчас Катерине? А больше ничего интересного она и не знала о Лаврентьевой.

Купив булочек с маком к чаю, девушки вернулись в институт. Там уже за столом устроились Олег Васильевич и Марина Степановна, кроме них за столом восседала еще одна девица, довольно ухоженная, хорошо одетая и очень уверенно державшаяся.

— Привет, Катерина! — сказала она, величественно вздернув подбородок.

— Это Виолетта, — подсказала Марина Степановна, видя замешательство Лаврентьевой.

— Ты здорово изменилась. Прямо не узнать! — покровительственно заметила Виолетта. Она заскочила на пять минут узнать кое-что у Драгова, заодно выведала все новости у словоохотливой Марины Степановны.

— И как изменилась? В лучшую или худшую сторону? — усмехнулась Дормич.

— В лучшую, в принципе. Я имею в виду внешность. — в голосе Виолетты послышалось удивление и недовольство. Что-то она не помнила, чтобы Лаврентьева умела отвечать.

— А кроме внешности?

Виолетта передернула плечиками и повернулась к шефу продолжить прерванный разговор.

Во время обеда Альбина молчала, не задавая лишних вопросов, но внимательно слушая разговоры других. Люда навела её на смутный след, но она еще не была уверена, где искать. Надо сблизиться с Мариной Степановной и узнать у той поподробнее.

Когда обед закончился, Альбина обнаружила, что все автоматически ожидают от неё уборки стола. Она нарочито медленно собрала чайные чашки, а потом, стоя у раковины, обратилась к Виолетте:

— Ты не могла бы мне передать тарелки?

— Что?

— Тарелочки не могла бы передать?

Виолетта растерялась и протянула её стопку тарелок под насмешливые взгляды остальных. Альбина сделала вид, что с уборкой закончено и, совершенно не задумываясь о своих действиях, автоматически вынула помаду из сумочки и подкрасила губы.

— А где здесь туалет? — тихо спросила она Марину и вышла в указанном направлении.

— Она что, миллионера в больнице встретила? — воскликнула Виолетта, как только за Альбиной закрылась дверь.

— Говорит, родители деньжат подкинули, — многозначительно сообщила Люда. — Ты тоже заметила шмотки и новую прическу? Я от своей парикмахерши никак не могу таких «перышек» добиться! Надо спросить, у кого она красилась.

— Шмотки шмотками, а ты видела её помаду? — не успокаивалась Виолетта, которая до последнего держала пальму первенства по дорогой одежде и привозимой родителями из-за границы косметикой.

— А что за помада?

— Это же настоящий Диор! Последняя коллекция. Я такую недавно в «Космополитене» видела. Знаешь, какие деньги стоит? Говоришь, родители денег подкинули? Что-то не похоже.

— А может помада — подделка? Сейчас китайцы что хочешь подделают. — попыталась найти разумное объяснение Марина Степановна.

— Мариночка, уж я отличу дешевку от оригинала, — обиженно поджала губы Горячева. — У нашей девочки косметика явно не на китайской барахолке куплена.

— Ну, ладно, дамы, хватит сплетничать. Пора за работу, — прервал их шеф. Сам он, правда, был не меньше своих сотрудниц, удивлен переменами в Лаврентьевой. Конечно, ему такие мелочи, как одежда и косметика, были не под силу для оценки, но его мужской взгляд не мог не отметить фигуру и походку, манеру держаться. Раньше ничего в скромнице Лаврентьевой не цепляло его взгляда, почему же теперь вдруг взволновало? Но еще более странным ему показалось неприкрытое патронирование Катерины самим Булевским. Даже если учесть, что она была его пациенткой, его чрезмерная забота не могла не удивлять. Что могло быть общего между профессором и младшей лаборанткой? Неужели постель? Неужели девчонка так зацепила старика Булевского, что он даже не стесняется так афишировать свои сердечные дела? От этой мысли Олег Васильевич усмехнулся. Добро пожаловать в клуб, коллега!

Когда Альбина вернулась, шефа уже не было. Зато все оставшиеся как-то недобро уставились на неё.

— Катерина, а что правду говорят, что у тебя парень нехилый появился? — спросила Виолетта без лишних церемоний.

— С чего вдруг такая информация? — Альбина и бровью не повела. Уж в чем— в чем, а здесь её поймать не на чем.

— Ну, я смотрю — приоделась ты, помаду от Диор прикупила, да вообще, выглядишь очень даже…

— Очень даже как?

— Очень даже ничего.

— По сравнению с тем, что было?

— Ну, можно и так сказать, — Виолетта несколько растерялась от Катиной непробиваемости.

— Ну, так как я не помню, что из себя представляла раньше, то даже не знаю, что и сказать.

— Послушай, не морочь голову! — не выдержала Молчанова. — Скажем, изменения можно списать на твою болезнь, но деньги от беспамятства уж точно не появляются! Так что давай, колись, с чего вдруг разбогатела?

— А я обязана? — холодно спросила Альбина. Потом спохватилась, что не стоит перегибать палку. Ей еще эти люди пригодятся. — Ну, ладно, ладно, расскажу, — тон её сменился на доверительный. — На самом деле тот дебил, который меня сбил, очень уж не хотел садиться в тюрьму. Вот и откупился, чтобы я подписала бумаги, что сама кинулась под колеса.

— И что, много дал? — Людочка от любопытства аж на стуле заерзала.

Альбина опустила глаза, чтобы не выдать усмешку. Сколько, интересно, для этой красотки с её нищей зарплатой кажется «много»?

— Много.

— Ну, девочки, это неприлично как-то выспрашивать. — вмешалась Марина Степановна, которая в это момент подумала излюбленную мысль «Везет же некоторым!».

— Так ты же ничего не помнила? Как же ты могла подписать такое заявление? — не унималась Горячева.

— Объяснили, — скромно сказала Альбина, довольная вовремя пришедшей в голову историей с подкупом. Вытянувшиеся лица сотрудниц откровенно забавляли её.

— Повезло, — только и сказала Людочка, а про себя подумала, что это уж точно лучше, чем спать с обрюзгшим пупсиком ради несчастной кандидатской.

Остаток дня Альбина вела себя тихо, дав возможность остальным переварить новости о её персоне. Марина Степановна казалось из всех самой адекватной, надо бы сблизиться с ней и выяснить, как можно больше.

На следующий день она чуть не прокололась. Зайдя в лабораторию, она застала Людочку за чтением «Космополитена», на первой странице которого красовалась Альбинина «докислотная» фотография и крупными буквами выведена завлекающая фраза «Красавица Дормич доживает последние дни в коматозном состоянии». Альбину чуть удар не хватил от этих слов. Она нарочно не покупала эти журналы, чтобы не расстраиваться еще больше. Но она даже не предполагала, что журналисты уже готовы похоронить её. Интересно, кто им это сказал? Кто-то из больницы или сами выдумали?

Люда оторвалась от журнала и подняла удивленные глаза на Альбину.

— О! Наша миллионерша пришла на работу! Ты что на журнал уставилась, как будто привидение увидела?

Альбина смутилась и не нашлась, что ответить. Люда закрыла журнал и со словами «Эх, красивая была баба!» бросила его на стол.

— Можно? — протянула руку к журналу Дормич.

— Возьми, — равнодушно пожала плечами Люда. — Что, так нравится читать про звезд? Аж вон зарумянилась вся.

— Угу.

— Ну, у тебя теперь деньги есть, может тоже озвездишься! — хохотнула снедаемая завистью Люда и направилась к девочкам в соседнюю комнату на утренний сплетнеобмен.

Альбина лихорадочно отыскала нужную страницу. Вот она, статья. Так, вот, оказывается, в чем дело. Мадам Руна Дормич дала интервью.

— Моя бедная девочка так и не вышла из комы и, боюсь, ей уже вряд ли что-нибудь поможет.

Нда, мамочка. Ты хоть бы потрудилась у врачей проверить свою информацию. Небось, за последний месяц ноги твоей в больнице не было. Статью сопровождали фотографии Дормич, в телестудии, на подиуме, реклама. Словно речь над могилой, подумала Альбина. Еще осталось написать в конце — «Прощай, Альбина!», и статья имела бы законченный вид. С другой стороны, она ведь сама не захотела «оживать», чего же еще ожидать?

Когда пришла Марина Степановна, Альбина бросилась к ней помогать разбирать сумку — обед в холодильник, бумаги на стол.

— Вы знаете, я не помню, какие у нас с вами были отношения, но чувствую, что вы единственная душа в лаборатории, которая относится ко мне по-человечески.

Марина Степановна слегка смутилась. В общем-то, в прошлом она тоже, как и все, не замечала Катю и когда она исчезла, её даже мучили угрызения совести, что девушка осталась наедине со своей проблемой и некому ей помочь. Она оправдывала себя тем, что у неё самой проблем хватает, потому и нет сил в чужие вникать. «Добивать» кандидатскую становилось все сложнее и сложнее, денег ни на что не хватало, муж не задерживался ни на одной работе, дети постоянно болели, словом, не до Катиных несчастий было. Когда Лаврентьева объявилась, живая и невредимая, пусть и со странностями, Марина Степановна почувствовала облегчение — чтобы там не случилось, а девушке так, несомненно будет проще. А когда шеф добавил, что от нахождения Лаврентьевой в лаборатории будет зависеть проект с Булевским, она решила возложить на себя эту миссию и убить этим двух зайцев — обеспечить прибавку к зарплате и окончательно избавится от чувства вины перед многострадальной Катей.

— Ну, почему же, Катя, все здесь к вам хорошо относятся. — осторожно ответила она.

— Может, вы и правы, только я этого не вижу. — вздохнула Альбина. — Или это моя память играет со мной в злые шутки. Мне так нужна помощь, надо восстановить в деталях все, что со мной произошло, как я жила.

— Это придет, Катя, просто нужно время. Ты меня спрашивай, если что, я постараюсь рассказать, что знаю.

— Спасибо вам, Марина Степановна, — Альбина пожала её руку. — Мне так важна ваша поддержка.

Марина вздохнула, сомневаясь в душе, следует ли Катерине ворошить свое прошлое. Похоже, она намного комфортнее чувствует себя в настоящем, начатом с нуля.

Глава 11

Альбина восстанавливала картину не сразу, по кусочкам, по черточкам, словно опытный следователь. Время от времени возвращалась со своими вопросами к Марине, заставляла её вспомнить все разговоры, Катеринины немногословные рассказы, сплетни. Постепенно все прояснялось и вставало на свои места. История была банальна, как бульварный роман. Дурочка Лаврентьева попалась на вульгарную удочку прохвоста, залетела от него, он её бросил, она отчаялась и бросилась под машину. Почему она сразу не избавилась от ребенка? Почему для этого надо было бросаться под машину? Была слишком наивна и верила в вечную любовь? Сама Альбина, когда случайно забеременела от одного из любовников в двадцать лет, даже не сказала никому об этом, а сразу же сделала аборт, как поступали все её подружки. Ребенок в их понимании был таким же продуманным проектом, как и брак, пока не готова почва для этого, не стоит и помышлять. Альбина нисколько не жалела о сделанном, и вообще пережила аборт не болезненнее, чем эпиляцию. Поэтому о Катерине она подумала, как о простодушной провинциалке, каких уже не встретишь в наши дни.

Марина Степановна не была уверенна, что Леонид был причастен к беременности Катерины, но других версий у неё не было. Альбине же все казалось ясным, как майский день. Задабривая Марину регулярными подарками в виде флаконов модных духов, игрушек для детей, бижутерии, она добилась полного её расположения. Марина Степановна, в свою очередь, удивлялась, как это она раньше не разглядела в Катерине такую приятную и интересную натуру. Альбина давала ей советы по прическе, макияжу, стилю одеваться, ходила к ней в гости и тратила вечера на превращения ординарной, затюканной жизнью, Марины Степановны, в миловидную стильную женщину.

Взамен она подбила её на то, что под предлогом необходимости какой-то информации, Марина вытянула из шефа телефон Леонида. Марина Степановна, конечно, поняла, что Катя собирается устроить выяснение отношений, и понимала так же, что шеф бы это не одобрил, но уж очень жалко её стало милую Катюшу.

Людочка все усмехалась, глядя на их внезапную дружбу, постоянное шушукание и хихикание. Перемены в Лаврентьевой не давали ей покоя. Это подогревалось тем, что её пупсик стал недвусмысленно поглядывать на вырез в Катиных облегающих кофточках, на обтянутую джинсами упругую попку, на покачивающиеся при походке бедра. Зная шефа, Людочка прекрасно понимала значение этих взглядов и понимала так же, что её короне фаворитки грозит реальная опасность. Она усилила свое внимание за шефом и старалась не спускать глаз с Лаврентьевой. Сколько бы она не слышала об историей с пластикой и потерей памяти, она никак не могла взять в толк, как серая безликая Катерина могла внезапно превратиться в уверенную в себе девицу, острую на язык, умеющую за собой ухаживать, знающую о мире моды и косметики явно больше, чем любая женщина в их институте. Молчанова поделилась своими сомнениями с Олегом Васильевичем, но тот сказал, что Булевский творит чудеса и в его институте работают первоклассные психологи. Может, потеря памяти освободила Лаврентьеву от ранее сидевших в ней комплексов, вот она и расцвела. Но семена сомнения Молчанова в нем посеяла. Однако выяснять информацию им было неоткуда, и они просто наблюдали. Наблюдали, пока Молчановой не пришла в голову гениальная по простоте идея, что Катерина вовсе не Катерина, а её двойняшка Даша, пропавшая без вести несколько лет назад.

— Ты только посмотри на неё, пупсик, ну какая из неё Катя? Глаза не её, походка, фигура, просто похожа лицом и все, так и бывает у двойняшек.

— А ты Дашу вообще видела?

— Ну, видела разок, но это давно было, — пожала плечами Люда, — я уж и не помню толком. Помню только, что Катя убивалась по ней, когда та пропала.

Олег Васильевич усиленно тер блестящий лоб, ничего не понимая.

— А зачем ей под Катю подделываться? И где тогда сама Катя?

— Ну, это еще надо выяснить. Что-то здесь нечисто.

— А как они Булевского привлекли?

— А я откуда знаю? Может, это не Катя, а Даша его цаца, вот он и поддержал их легенду.

— Как то не верится — такой человек и на такую глупость чтобы пошел?

— Ах, пупсик, мужчины иногда такие наивные и мягкие бывают, — жеманно улыбнулась Людочка, имея в виду, конечно же, не Булевского, а самого пупсика. — Не все же такие, как ты, — добавила она, поцеловав макушку расплывшегося в улыбке доцента.

Людочка продолжала не спускать настороженных глаз с Кати-Даши, а подозреваемая тем временем обдумывала, стоит ли ей заниматься поисками Леонида Мартынова или нет? Даже если найдет, что она скажет? Я была от тебя беременна, а ты, подлец, бросил и женился на другой? Ерунда какая-та выходит. А вдруг Катерина перед смертью избавилась все же от ребенка и ему об этом сообщила? Тоже ерунда. На работе её незадолго до смерти видели, когда бы она успела? Дни летели, а она так и не могла решить, что же в жизни Катерины могло стать зацепкой для Дормич.

Если днем время для Альбины текло достаточно быстро, хоть и нудно и неинтересно, то проводить вечера было намного труднее. Одиночества и тоска так часто накатывали на неё, что зачастую единственным спасением становился бокал вина или бутылочка пива под гудение телевизора. У неё не было друзей, у неё не было желания выходить куда-либо, и даже случавшиеся иногда мысли пойти в клуб на всю ночь никогда не реализовались, так как комплекс, связанный с внешностью до сих пор крепко владел её разумом. Пару раз к ней звонил Олега Васильевич, предлагая под предлогом обсудить её планы на будущее встретиться где-нибудь. Едва сдерживая приливы тошноты от подобных предложений, она вежливо отказывалась, ссылаясь на курсы физиотерапии, которые она до сих пор должна была посещать по вечерам. Везде одно и тоже, думала она в такие минуты, будь ты звезда экрана или младшая лаборантка с упругой попкой, у тебя будут похожие проблемы с мужчинами, считающими, что они оказывают тебе честь своим липким вниманием, не имеющим ничего общего с нормальными отношениями. Наглотавшись этого с Владом, Альбину уже мутило от одного намека на подобное.

В этот вечер, опустошив бутылочку итальянского красного вина, она забылась перед телевизором, заснув на диване. Ей опять приснилась Катерина. Её образ часто являлся у неё во снах, он заменил, вытеснил разговоры со своим вторым я, заполнив сны другим содержанием. Теперь она уже не видела себя со стороны, не испытывала боли состояния навыворот, жжение обнаженных язв души, время сна превратилось в обычные часы беспамятства, приносящие отдых. Кроме тех ночей, когда стала появляться Катерина. Образ её, правда, был каким-то размытым, неясным, но она всегда четко понимала, что это именно Катерина. Она была так пронзительно тосклива, словно она что-то потеряла, часть себя, и никак не могла эту часть найти. Сон практически всегда был один и тот же. Без четкого сюжета, без слов, без действий. Просто сплошная тревога и тоска, пронизывающая всю картину. Словно черно-белая аллея, надо которой в лунном свете кружатся сухие листья. И еще она постоянно видела руки. Бледные, тонкие руки Катерины, выхваченные лучом слабого света из прозрачной темноты. Руки тянулись к ней, а потом бессильно опускались, словно не найдя того, что искали…

Альбина проснулась и резко поднялась. Каждый раз после этого сна она не находила себе места. За окном уже было совсем темно. Альбина прошла в ванную и склонилась над умывальником. Плеснув холодной воды на лицо, чтобы развеять остатки сна, она взглянула в зеркало. Катерина с фиолетовыми глазами смотрела на неё испуганно, растерянно.

— Чего ты хочешь? — закричала она отражению. — Чего ты хочешь от меня????? Я не знаю, что ты здесь потеряла! Слышишь? Не знаю!!! Почему ты не оставляешь меня в покое??? Я не хотела твоего лица, не хотела! Так почему ты мучаешь меня теперь???

Альбина швырнула в зеркало мыльницу и разрыдалась. Она и в самом деле не могла понять, что имел в виду Штопарь. Жизнь Лаврентьевой казалось такой серой и унылой, что она не видела и тени зацепки на что-то необычное. Что может держать Катерину в такой жизни? В ней и жить не хочется, не то что цепляться за неё.

А сны, тем не менее, продолжали терзать её воображение, не давая забыть о словах старикашки, что она не найдет покоя и мира, пока не успокоит душу своего лица.

Наутро следующего дня Альбина явилась на работу с опухшими глазами и явно не в настроении.

— Как ты? — обеспокоено осведомилась Марина Степановна. — Я тебе звонила вечером, никто не брал трубку.

— Да, уснула рано — отмахнулась Альбина.

— Не заболела ли, красавица? Или перепила? — Людочка, подбоченясь, встала прямо перед ней. — Что-то глазки у тебя больно опухшие!

— Люда, у тебя какие-то проблемы? Ты к шефу, пожалуйста, обращайся, а мне мозги не крути.

— Ух, ничего себе, как мы огрызаемся! Ты не находишь, Лаврентьева, что тебе не только глаза, но и язык подменили? И не надо мне рассказывать сказки, что ты так могла измениться! Я не идиотка какая-нибудь, чтобы в них верить!

Альбина отодвинула её с дороги и прошла к зеркалу. Посмотрев на свои опухшие глаза, она подумала, что с алкоголем в таких количествах надо завязывать, а то любая лишняя рюмка выпирает сразу всеми морщинками и мешками под глазами. Что там Молчанова вопит?

— Ты о чем, Людмила?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я. Если ты думаешь, что будешь продолжать строить глазки шефу и тебе это пройдет безнаказанно, то ошибаешься! Я тебя выведу на чистую воду!

— А-а-а! Госпожа Молчанова заревновала? Не беспокойся, мне твой мужик не нужен. Если бы был нужен, то давно бы уже взяла.

— Ты так считаешь? Да ты в зеркало на себя посмотри! — нервно захохотала Молчанова. — Да кому ты нужна, уродина!

Марина Степановна покраснела. Людочку явно занесло. Но встревать было опасно — обе имели сильные спины, а она что? Она скромная сотрудница.

— Да ладно вам, девочки, — лишь тихо вставила она, но никто не услышал.

Альбина еще раз повернулась к зеркалу. Может, лицо её не ахти какое сексуальное, но грудь и бедра, да и все остальное уж точно получше Людкиных будут, так что тут она не права.

— Ну, значит, есть что-то у этой уродины, чего у тебя, красавицы, нет, не так ли? — устало ответила Альбина. — А вообще, дело в том, Людочка, что меня постель твоего обрюзгшего любовника не интересует. Так что усвой это раз и навсегда, и перестань доставать меня. Все равно я здесь долго не останусь, у меня другие планы.

— И какие же у тебя планы, Даша?

Как бы ни многозначительно произнесла имя «Даша» Люда, Альбина не сразу поняла, к чему она клонит.

— Какая еще Даша, Молчанова? У тебя крыша поехала?

— Ну конечно, скажешь, и это забыла? Только не говори мне, что ничего не знаешь о своей сестре!

— А-а-а! Ты о Даше…— Альбина нахмурилась, соображая, в чем дело. Потом рассмеялась. — Так ты считаешь, что я — Даша?

— А разве нет? Мы же помним Катю, помним прекрасно, и ты на неё похожа разве как сестра, не более того! И хватит нам тут очки втирать!

— Ну, еще бы! После стольких операций было бы странно, если бы я осталась прежней. Мне, в общем-то, наплевать, что ты думаешь, но я могу тебя свозить к своим родителям, которые расскажут тебе, что к чему. Да и Булевского можешь спросить, это даже легче. Набрать его номер? — она протянула руку к телефону, вопросительно глядя на Люду.

Молчанова застыла на месте. Она не ожидала, что Катерина так спокойно отреагирует. Её уверенность пошатнулась.

— Делай, что хочешь, — пробормотала она. — Все равно я тебе не верю.

Люда хлопнула дверью и пошла к пупсику ныть дальше, как её все не любят в лаборатории и изводят своими разговорами, а Лаврентьева пуще всех.

— Она что — двинулась совсем? — покрутила пальцем у виска Дормич. — При чем тут Даша вообще? Имела бы уважение к мертвым.

Марина Степановна пожала плечами, не зная, кому верить в данной ситуации.

— Ты тогда говорила, что Дашу так и не нашли, может, Люда поэтому засомневалась.

— А что, мы с ней были так похожи?

— Я не видела Дашу никогда. Неужели у тебя не сохранилось ни одной фотографии?

Альбина покачала головой.

— Надо будет у родителей спросить. Я совсем ничего не помню об этой истории. Знаю только, что старики сильно переживают до сих пор.

— Ты тоже сильно переживала, а потом в какой-то момент просто перестала говорить об этом и все.

— Темная история. Вы мне тоже не верите? — Альбина исподлобья посмотрела на неё. — Не верите, да? Я же ничего не помню, Марина Степановна, если хотите, приходите ко мне завтра с утра домой, попробуем поговорить об этом. Заодно и фотографии поищем. Я, кстати, хотела посмотреть, не сохранилось ли у меня фотографии этого Мартынова, жуть, как интересно, в кого же я была так влюблена!

— Да в придурка была влюблена, что я могу сказать! — засмеялась вместе с ней Марина Степановна, скрывая сомнения смехом.

Следующим днем была суббота. На работу они по субботам не ходили. Научные сотрудники имеют такую привилегию — использовать субботу, как библиотечный день, для ознакомления с новинками научной литературы. На деле, конечно, никто это день по назначению не использует и даже и не думает об этом. Позиция Лаврентьевой хоть и была далека от истинной науки, но тоже получала автоматически шестой день недели в качестве выходного. Альбине это было очень кстати, потому что она задумала использовать эти выходные на поиски пресловутового Леонида. Но после того, как Люда обвинила её в том, что она — это Даша, у неё появилась новая мысль. Она решила, что, возможно, исчезновение сестры стало таким потрясением для Катерины, что именно эта тайна и не дает ей покоя. Если это так, то придется расследовать, что случилось с Дашей, но это был практически невозможно — столько времени прошло! Но хотя бы разузнать побольше об этом было совершенно необходимо. А для этого ей помощь Марины Степановны требовалась, чтобы, если что, играть роль архивной памяти, вытаскивая на свет божий забытые факты. Да и фотографии надо было распознать, Марина Степановна ей в союзницах была нужна, а никак не в лагере сомневающихся.

Уговорить Марину было несложно, тем более, что она сама горела желанием выяснить, что за отношения были между Мартыновым и Катериной. Но, кроме этого, теория Молчановой ей тоже не давала покоя. Пару дней назад Людочка ей звякнула и долго выспрашивала про Катерину, про её жизнь, где живет да о чем рассказывает. Марина Степановна Людочку никогда не любила и потому отвечала неохотно, чувствуя подвох. Но в итоге Молчанова её просто огорошила своим предположением, заявив, что, по мнение шефа и её личному, Катерина вовсе не Катерина, а сестра её Даша.

— Да быть такого не может! — ахнула Марина. — Даша ведь умерла давно!

— Не умерла, а пропала. Если ты хорошенько вспомнишь. Лаврентьева говорила, что не нашли тела её.

— А зачем ей сейчас под Катерину подделываться вдруг? И где тогда Катя?

— А я откуда знаю? Ты ведь с ней дружишь, вот и узнай.

— Ну, не знаю. Не верю я в это.

— Ну, ну. Вспомнишь еще мои слова. Ты что, слепая? Да ты на подругу свою посмотри повнимательнее — да Катерина сроду так не держалась и не разговаривала. Тут потеря памяти не причем, тут что-то другое замешано. — шипела Людка.

Марине Степановне крыть было нечем. Лаврентьева и впрямь другим человеком из больницы вернулась. Неужели Молчанова права? Реакция Кати на открытое обвинение Люды совсем сбила с толку Марину и когда после этого Катя пригласила её в гости, объяснив свой план, она почувствовала себя героиней детективов Агаты Кристи. В доме Катерины наверняка есть фотографии сестры, вот тут-то все и раскроется!

Войдя к Лаврентьевой, Марина огляделась и под предлогом осмотра квартиры прошлась по всем комнатам. К её разочарованию, фотографий вообще нигде не было. Ничьих. Это даже насторожило Марину. У всех в доме висят семейные фотографии и если у Кати их нет, значит, она что-то скрывает! А может, это Молчанова напридумала все и никакой Даши давно уж не существует?

Альбина тем временам заварила кофе и они с Мариной составили план, что она скажет Мартынову, когда найдет.

— Ты сразу не нападай, — советовала Марина Степановна, — я ведь всего не знаю, а ты вообще ничего не помнишь. Еще впросак попадешь сдуру.

— Ничего, с отшибленной памятью все прощается! — засмеялась Альбина и протянула к себе телефон. — Ну, приступим.

Найти Мартынова оказалось проще простого. Представившись помощницей Олега Васильевича и сказав, что они хотят Леонида в соавторы статьи взять, она незамедлительно получила от его матери его новый домашний телефон, где он обитал с женой, и даже сотовый. Родители пеклись о научной карьере своего чада и были очень рады любому продвижению на этой почве. Альбина настолько привыкла, что все принимают её за Катерину, что совершенно не подумала о том, что голос-то у неё прежний, и что по телефону, когда Катиного лица не видно, это сразу же выявится. Так оно и получилось. Леонид сначала замолчал, когда она Катериной представилась, а потом рассмеялся.

— Что за шутки? Кто это? Что вам надо?

Альбина растерялась и бросила трубку.

— Ну, что? Не хочет разговаривать? — у Марины глаза горели от любопытства. — Делает вид, что не узнает?

— У меня же голос после операции изменился немного, — ругая на чем свет свою глупость и поспешность, начала оправдываться Альбина. — Вот он и не признал.

Марина Степановна подозрительно посмотрела на неё. А что, если Молчанова права? И не Катерина это вовсе? Голос и впрямь другой…

— И что будешь делать теперь?

— Не знаю даже. Слушайте, мне бы на его фотографию взглянуть, может, вспомню? А то так — полный провал в памяти, даже лица его не могу припомнить.

— Да у тебя у самой должны быть фотографии, мы однажды отмечали день рождения шефа в лаборатории и все вместе сфотографировались. Тогда всем по снимку досталось. Поищи.

Альбина пожала плечами и стала оглядываться, где бы Лаврентьева могла держать фотографии. Марина Степановна настороженно следила за ней. Если она найдет фотографии, среди них, наверняка, и семейные окажутся. Альбина ходила по комнатам и выдвигала пыльные ящики, которые не убирались со времен отъезда Катиных родителей, заглядывала в разные коробочки и пакеты. Надо бы нанять уборщицу, а то скоро пройти из-за грязи невозможно будет. Ей и в голову не приходило устраивать осмотр всех Катиных вещей, а ведь могла бы найти что-нибудь любопытное. Никаких фотоальбомов или даже просто стопки фотографий так и не нашлось и Альбина лишь разводила руками.

— Понятия не имею, где я могла хранить фотографии!

— У тебя даже не стенах нет ни одной — ни родителей, ни сестры.

— Сама не знаю, почему. Может, не хотела лишний раз переживать? — Альбина вспомнила, с какой болью Лаврентьевы говорили об исчезновении Даши, что вполне могла допустить, что и Катя не могла спокойно смотреть на любое напоминание о ней. — А что вы знаете об этой истории?

— Да, собственно, многого не знаю. Ты очень любила её, вы вместе жили, а потом что-то случилось, то ли обидел кто Дашу, то еще что, но она внезапно исчезла. Её не нашли, ты только раз сказала, что её, наверняка, уже нет в живых, и больше не хотела об этом говорить — сразу замыкалась в себе, слезы на глаза, мы и спрашивать перестали.

— Почему же, интересно, не нашли? — пробормотала Альбина.

— Да кто их знает, может, и не искали нормально, знаешь же нашу милицию.

Марина Степановна была разочарована в своих ожиданиях — ни разговора с Леней не получилось, ни с фотографиями сестры ничего не прояснилось. Поболтав еще немного, она уже собралась уходить, как вдруг Альбина хлопнула себя по лбу. Ну, как же! Книги! От Кати осталась целая стопка книг любовных романов, возможно, в них и хранится заветное фото! Она кинулась к книгам и принялась перетрясать их одну за другой, пока, наконец, не вытрясла желаемую улику. Узнав на снимке всех сотрудников, сидящих вокруг стола в лаборатории, она протянула снимок Марине.

— Он? — ткнула Альбина пальцем в единственное незнакомое лицо.

—Он. — вздохнула Марина Степановна. — Не вспомнила?

— Мелькает что-то, — прикинулась Альбина. — Но пока нечетко, как в тумане.

— Так что решила делать?

— Подумаю. Может, еще раз позвонить попытаюсь. Надо же его растрясти.

— Ну, ладно. Звони, если что. — Марина Степановна открыла дверь.

— Ой, я же для ваших сорванцов кое-что приготовила! — Альбина кинулась на кухню за пакетом с конфетами. — Вот!

— Спасибо, — смутилась Марина, как будто в первый раз принимала подобное от Альбины. — Они обрадуются.

Когда она ушла, Альбина уселась на пол и обхватила колени, напряженно думая, что можно сделать. Голос никак не подделаешь, она и не знает, как звучал Катин голос, не знала её интонаций, выражения. Сыграть можно только на лице, а для этого необходима встреча. Придется съездить в Нижний Новгород. Но зачем ей это надо? Неужели этот придурошный, судя по всему, Леонид Мартынов, мог каким-то образом не давать покоя Катиной душе? Если бы все жертвы несчастной любви и мужского обмана так мучались после смерти, то земля была бы переполнена безутешными призраками.

Альбина решила подождать с розысками Леонида, узнать что-нибудь еще о нем и их отношениях с Катей. Ну не верилось ей, что в этом и есть загадка Штопаря! А вот история с Дашей заслуживала самого пристального внимания. Но выяснить это можно только у родителей Лаврентьевой. Необходимо съездить к ним в деревню. И фотографии заодно возьмет у них — на случай, если сумасшедшие вроде Молчановой решат опять обвинить её черт знает в чем.

Глава 12

До деревни Луговое добраться можно было либо на поезде, тогда часов шесть уйдет с остановками, либо на машине, тогда, при нормальном раскладе, можно и за часа три-четыре добраться. Альбина позвонила в службу такси и разузнала, дают ли они машины на такое расстояние. Оказалось, что дают, правда и берут за это немало, но её это вполне устраивало, тем более, что тратить там больше одного дня она не собиралась — начнутся опять слезы и сопли, нежности всякие, которые она не переносила. Собрав небольшую дорожную сумку и нагрузившись по дороге всякими вкусностями, к субботнему вечеру она уже находилась в деревне Луговое, попросив таксиста спросить у жителей, где живут Лаврентьевы, дабы не тревожить жителей появлением Катерины, не помнящей родительский дом. Проезжая через деревню, она с усмешкой вспомнила, как они делали съемки для джинсовой продукции одной известной фирмы и для этого поехали всей съемочной группой в деревню под Москвой, снимать длинноногих девушек с приспущенными джинсами и завязанными под грудью рубашками на фоне сельских пейзажей. Правда, тогда им создали максимально возможно комфортные условия, на которые они даже не успели обратить внимания, так как всей группой напились до полного отпада и танцевали дикие танцы вокруг костра, словно на пикнике у кого-нибудь на даче, пугая местных жителей своими развязными криками. Другая жизнь, другое время….

А вот и родительский дом, судя по всему. Довольно милый, аккуратненький, забор, видно, недавно выкрашен. Крыша черепичная, смотрится красиво в контрасте с белыми стенами. Ухоженный дворик, цветы вдоль дорожки. Задний двор отделен забором, оттуда слышно кудахтанье кур. Запах свежескошенной травы, такой уютный и освежающий. Приоткрылась занавеска, потом быстренько вернулась в прежнее состояние. В доме послышалось движение и вот уже на порог выбежали Антонина с мужем. Так, набираем полные легкие воздуха и прочно приделываем улыбку к лицу!

Старики встретили дочь так просто и ласково, словно не было ничего необычного в её приезде. Материнская интуиция подсказала Антонине Степановне, что Катюше непросто сейчас даются простые человеческие чувства, что сердце её закрыто, изранено, молчит. Отказываясь видеть чуждые черты в изменившейся дочери, мать всей душой принимала то, что выглядело знакомо, что находило в ней отклик. Безмерно удивившись и обрадовавшись гостинцам, старики спешно накрыли на стол, накормив заодно и водителя такси, который после этого отправился спать, дав Альбине время наговориться с родней.

Внутренне убранство дома было таким же простым и аккуратным, как и внешний вид. Кое-где было видно, что раньше здесь обитала молодежь, по плакатам звезд эстрады, вырезкам из журналов. Но общий вид все же выдавал пожилых обитателей со старомодными вкусами, не привыкшими тратиться на ненужные в быту вещи.

Альбина зашла в комнату Кати и Даши, где в первый раз увидела фотографию Дашуты. Она облегченно вздохнула — можно смело везти фотографии в лабораторию. Они, конечно, были с Катей похожи, но лишь отдаленно. Их никак нельзя было спутать, и даже при всех несоответствиях Альбининой внешности с истинной Катериной, она была намного больше похожа на неё, чем Даша. Фотографий было много, родители, в отличие от Катюши, ничего не убрали со стен и бережно хранили фотоальбомы. Альбина листала их, с каждой страницей понимая все больше и больше, чем различались сестры, какую разную жизнь вели, какими, фактически, противоположностями являлись.

— Расскажи мне побольше о Даше, мама, — попросила она Антонину.

— Ты так ничего и не вспомнила? — тихо спросила мать, разглаживая сморщенными руками листы-вкладыши между страницами.

Альбина покачала головой.

— Но я хочу постараться вспомнить, хочу узнать побольше. Ты ведь считаешь, что она жива, да, мама?

— Трудно об этом говорить, дочка. До сих пор трудно, а ведь уж сколько лет прошло.

— А ты расскажи, как все произошло, как она пропала, и почему я так не хотела о ней вспоминать? Ни одной фотографии дома не нашла!

Антонина вздохнула и начала рассказ о любимой Дашуте, искорке в их жизни, так быстро погасшей. Когда она дошла до того, что Катюше не хотела поначалу даже рассказывать об исчезновении сестры, пытаясь сама разыскать, как плакала, когда пришлось признаться, что Даши нигде нет, до Альбины дошла вся боль, переполнявшая Катерину с тех пор.

А ведь она считала себя виноватой в её смерти! — подумала она. Ведь, глупышка, решила взвалить на себя всю ответственность и жить с этим! И это с её слабым характером, это же равносильно захоронению себя заживо! То ли постоянная близость к Катерининой жизни, то еще что подействовало, но Альбина так четко вдруг представила себе всю эту историю, что её пробрала дрожь. Будучи натурой, далекой от сантиментов, она неожиданно для себя прониклась не столько жалостью, сколько уважением к чувствам Катюши, прочувствовав её одиночество и душевную боль.

— Мама, а ты думаешь, только честно, ты думаешь, она жива? Ты думаешь, что, если поискать еще раз, мы сможем её найти? Что говорит твое сердце? Ты же должна чувствовать!

— А зачем тебе это, Катюша? — Антонина погладила её по руке. — Зачем бередишь рану? Может, лучше живи своей новой жизнью и не тревожь прошлые несчастья? Тебе ведь и самой сейчас нелегко.

Видя по глазам дочери, что неспроста она завела этот разговор и вообще приехала, Антонина решила помочь ей, как во времена детства, когда Катерина клала голову ей на колени и рассказывала о своих тревогах.

— Что тебя тревожит, дочка? Я ведь чую, что съедает тебя тревога, расскажи, какая?

— Понимаешь, мама, я и сама не знаю. Ведь я не помню ничего, но во снах… — Альбина замолчала, подбирая слова. Не скажешь же, что Катерина к ней во снах является. А, может, это и не Катерина вовсе, а Даша? Может, это она о помощи просит?

— Что, во снах она к тебе приходит, да, родная?

— Не знаю. Наверное. Кто-то приходит, с тревогой, с мольбой, не знаю.

Альбина тряхнула головой, словно отгоняя тревожные образы.

— Если это Даша, — задумчиво проговорила Антонина, совершенно серьезно воспринявшая слова дочери, — то тогда что-то не в порядке с ней. Может, мне просто сходить в церковь и свечку за неё поставить? Или батюшку попросить почитать?

— А разве ты раньше этого не делала?

— Делала, конечно, уж сколько раз делала, — вздохнула мать.

— Тогда, значит, не помогает это, раз все равно сны эти вижу. Нет, тут что-то другое.

— Не тревожь себя, Катюша, — Антонина с болью посмотрела на сдвинутые брови Кати. — Не думаю я, что жива она. Просто уж, тешу свое старое материнское сердце, но не получаю я от неё никаких весточек. Если бы жива она была, то я бы первая почувствовала, ведь мы с ней очень близки были.

«Если она мертва, то почему же меня с того света мучают?», с отчаянием подумала Альбина, обхватив голову руками. Почему?

— Нет, мама, не могу я так успокоиться. Я попробую еще раз поискать, ты мне должна помочь, еще раз расскажи все детально, даже если мы просто удостоверимся еще раз, что ничего не упустили, и то дело.

Проведя сутки в родительском доме, Альбина поняла, что совершит преступление, если расскажет правду о Катерине и о себе. Она просто убьет их этим. Взяв имя Катерина она меньше всего подумала, что однажды ей придется ранить других людей. Для неё все просто — взял имя, отказался от него, а для этих людей это означало получить надежду и потерять её вновь. Просто так. По прихоти закомплексованной Дормич. Но ведь когда-нибудь придется это сделать. Когда-нибудь. Если придется…

Уезжала Дормич с тяжелым сердцем. Отец шепнул на прощание, чтобы звонила хоть иногда, или писала, так как мать изводится вся от тревоги за неё. Альбина пообещала, зная, что никогда не сможет написать ни строчки этим добродушным людям, так как не способна искренне выражать любовь, которой не существует. Ей никогда не приходилось этого делать, её не научили ни любить ближних, ни хотя бы поддерживать их видимостью оной.

Приняв решение начать поиски Даши, Альбина, однако, абсолютно не знала, с какого конца ей приступать. Тогда, когда Даша исчезла, не осталось никаких зацепок, где ее искать. Дела никакого тогда не завели, не было достаточно оснований, так что начинать ворошить давнишнюю историю было нелегко. Самой Альбине с этим было явно не справиться, в милицию обращаться было не с чем — взрослая девица имела право распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Могла уехать, могла просто перестать общаться с родными.

Альбина решила обратиться в частную розыскную контору. Нашла по объявлению несколько адресов, и отправилась на разведку. Первые три агентства она вычеркнула из списка после первой же встречи, уж очень «не-внушающие-доверие» сотрудники там ее встретили. Так и казалось, что их интересует только оплата услуг, а вот профессионализмом в их вопросах и не пахло, и Альбина это сразу почувствовала. В четвертой конторе, находившейся в совершенно не престижном месте и выглядевшей довольно убого и обшарпанно, её встретил пожилой мужчина, бодрый и подтянутый, со смеющимися карими глазами и совершенно седыми волосами. Представился он Сергей Павловичем Егоровым, пригласил Альбину присесть напротив него, расчистив стол от смятых бумажек. По виду насквозь прокуренной комнаты нельзя было сказать, что контора процветала. Егоров уловил скептицизм во взгляде посетительницы и сразу же пояснил:

— Да, да, знаю, что вы подумали. Но мы только начали. Ведь вас не обстановка интересует, не так ли?

— Только начали? — растерянно переспросила Дормич, решив про себя, что и тут ловить нечего. Какой у них может быть опыт, если они новички в этом деле.

— Только начали, как частники, вот что я имел в виду. А если вас профи интересуют, то я всю жизнь в уголовном розыске проработал, теперь вот на пенсию ушел, а копаться в огороде на даче скучно. Так вы с чем пришли?

Это уже звучало куда лучше. Альбина как-то сразу расслабилась от его слов и почувствовала, что именно здесь ей и следует начать расследование. Если кто и сможет ей помочь — то только такой человек, как Егоров.

Рассказав все, что она знала, Альбина напряженно вглядывалась в сосредоточенно лицо Егорова, словно ожидая приговор — имеет дело хоть малейшие шансы или нет.

— Дело выглядит безнадегой, честно говоря, — выдохнул Егоров. — Но попробовать можно. Перво-наперво, попробуем найти тех, кто с ней тогда в лагере отдыхал. Подключу знакомых, помогут по старой дружбе, надеюсь. Давайте еще раз по порядку — какие имена вам известны и все-все детали.

— Сделайте все возможное, прошу вас. Если понадобятся дополнительные расходы — только скажите…

— Да расходы расходами, — махнул рукой Егоров, — тут знать надо, с какого конца ниточку тянуть и кого искать. Тут мои старые связи пригодятся.

Из имен знакомых Даши Альбина знала только одно — некий Антон, тот самый, который уговорил Дашу ехать в лагерь. Одному ему ведомыми путями Егоров разыскал и Антона, и многих сотрудников лагеря, однако все шли на контакт очень неохотно, вспоминать старую, тем более такую неприятную историю, не хотелось. Никто не горел желанием фигурировать в деле пропавшей без вести травмированной девушки. Особенно артачился сам Антон.

Альбина уговорила Егорова дать ей возможность поговорить с Антоном, попытаться что-либо выяснить.

— Ну, поговори, раз так уж натерпится в сыщика поиграть. — отмахнулся Сергей Палыч, — я же на службе, в нашем деле, как я понимаю, желание клиента — закон. Но если все испортишь — потом на меня не пеняй, сама будешь виновата. Только я тоже при разговоре побуду, скажешь, что охранник твой или что-нибудь в этом духе. Пока ты будешь ему мозги крутить, я послушаю, что он там щебечет. Авось, услышу что-то полезное.

Антону Альбина пригрозила, что завела дело в милиции по поводу пропажи Даши, соврала, конечно, но тот почему-то купился. То ли от страха, то ли от того, что сам не слишком в таких делах разбирался, а Альбина врала уж очень уверенно.

— Ты что, думаешь, если тогда ничего не нашли, то теперь найдут? — пыхтел он. — Твоя сестра была слегка, ну, того, двинутая, так что от неё всего можно было ожидать.

— И что же ты эту двинутую с собой на работу в лагерь взял? Уж не для того ли, что бы воспользоваться этим, а? — крутила его пуговицу у ворота Дормич. — Ты, Антоша, хорошенько подумай, прежде чем от меня отмахиваться. Ребята в этом деле дотошные работают, если не найдут никаких следов, то первым делом под тебя копать начну. А то вот ведь что получается — увез с собой девушку, а потом — ничего не видел, ничего не знаю. А кто тогда знает? И у тебя, как я узнала, танков за спиной поменьше будет, чем у друзей твоих. Так что они все отмажутся, а ты… Про козла отпущения слышал когда-нибудь?

Антон побледнел.

— Да ты ничего не найдешь. Все концы уже те, кому надо, надежно спрятали. И не тебе вмешиваться в такие дела, слишком ты мелкая сошка.

— Тем хуже для тебя, Антон. В таком случае у милиции больше никого не остается в подозреваемых, кроме тебя. А я сделаю все, чтобы дело на пол пути не закрыли. Сошка не сошка, а своего я добиться сумею.

— Дура ты. Они тебя уберут с дороги и все.

Альбину смотрела на дрожащие от страха руки и покрытое красными пятнами лицо Антона и думала о том, что в этой истории, возможно, все намного хуже, чем просто издевательство голубчиков из кругов золотой молодежи над беззащитной Дашей. Если бы дело было только в этом, то Антон так бы не испугался.

Егоров при разговоре присутствовал молча, ни слова не сказал. Вообще казалось, что ему это мало интересно. Позже, в машине, он своим обыкновенным флегматичным тоном произнес:

— Дело кажется гиблым. Даже если найдем, кто её избил, доказать, что именно это послужило причиной её исчезновения, вряд ли сможем. Слишком все скользко, без зацепок. Но парень ведет себя странно, нервничает, о каких-то концах спрятанных в воду упомянул, угрожал. Думаю, здесь есть в чем покопаться. Только давай договоримся — ты без моего ведома ничего делать не будешь. Поиграла в крутую — и хватит. Если хочешь, что бы я что-то предпринял, будешь слушаться меня беспрекословно. На этот раз я тебе разрешил вмешаться только потому, что сам еще не определился — стоит мне в это ввязываться или нет. Но раз уж решил, что стоит — то теперь я главный. Только на таких условиях. — он пытливо взглянул на вспыхнувшую Альбину, словно удостоверяясь, что выразился достаточно ясно. Она хотела что-то возразить, но потом передумала и молча кивнула.

— Эх, старость — не радость! Не привык я все-таки частником работать. Куда проще на службе, там бы этой элементарщины и объяснять бы не пришлось. — проворчал Егоров сам себе, закуривая сигарету.

Альбина интуитивно почувствовала, что если станет перечить Егорову, он просто откажется от дела, и никакие деньги старого профессионала на удержат. Поэтому она отступила, хотя старалась быть в курсе хода расследования по мере возможности. Надежда на хоть какой-нибудь информативный исход была настолько слабой, что Альбина на самом деле не совсем понимала, чего она ожидает. Виновные не вернут Дашу, не смогут указать на её местонахождение, если она жива, и вряд ли будут что-либо знать о её смерти, если она погибла. Ведь, скорее всего, это было самоубийство на почве психологической травмы, а тут уж ничего не поделаешь.

На работе страсти улеглись после того, как она показала фотографии Даши и объявила, что начинает её поиски заново. Она даже поблагодарила Молчанову за то, что та напомнила ей о незаслуженно забытой сестре. Молчановой не было дело до Даши, но обрадовал тот факт, что занятая поисками Лаврентьева будет меньше маячить перед глазами шефа.

Егоров осторожно продвигался в расследовании, встречался с родителями отдыхавших ребят, с начальством, выуживал все новые и новые имена. В итоге вышел на некоего Павла, числившегося в списке работавших в то время в лагере. Павел сказал, что с трудом вспоминает Дашу Лаврентьеву, что практически не общался с ней. Однако наблюдение за ним выявило, сразу же после разговора с Егоровым он помчался к Антону. За ним тщательно следили долгое время и выявили прелюбопытное обстоятельство. Оказалось, и того и другого беспокоит существование некой кассеты, но если Павел не слишком волновался, или, вернее, держался более спокойно, то Антон истерично трясся из-за страха оказаться обвиненным в причастности. Однако прямых улик все еще не было. Егоров копал глубже, используя одному ему ведомые средства.

По общей картине, составленной из множества разных разговоров, выходило лишь то, что была некая группа молодых людей, которые выбирали себе жертву и травили её, принижая и проверяя на прочность. И вроде бы Даша оказалась такой жертвой. Но это не могло послужить поводом для обвинения. Ну, доводили девушку, и что? Этим многие занимаются, это еще не преступление.

Когда речь зашла о том, что с Павлом надо бы устроить встречу и вытрясти из него информацию, а еще лучше произвести обыск, Егоров застопорился. Тут его полномочия, как частника, заканчивались. А официальных санкций у него, естественно, не было.

— А давайте я к нему пойду? — предложила Альбина. — Попробую поговорить, дурочкой прикинусь, возьму с собой диктофон, а вдруг расскажет что интересное?

Егоров категорически отверг эту идею, даже не вникая. Хотя, как ни крути, у него самого руки были связаны. И если он сделает что-то неправомочное, то ему отмыться потом будет намного сложнее, чем Альбине.

— Ну, Сергей Палыч, попытка — не пытка. — канючила Дормич. — Если ничего не выйдет, потом уж вы за него как следует возьметесь.

— Все в следователя играешь? — недовольно проворчал Егоров. — А если он тебе ротик попробует закрыть навсегда? Что тогда? Мне же и отвечать потом.

— Почему вам отвечать? Я же сама туда пойду, а не по вашей указке. Но на всякий случай вы будете где-нибудь неподалеку. Связь организуем. Вы же знаете, как это делать, не в первый же раз! У вас же все на такой случай продумано! Если что — вы будет рядом.

— Рядом — понятие относительное. Могу и не успеть твою шею спасти. Так что не придумывай ерунды. Подожди, я со своими ребятами посоветуюсь, как бы нам это все обустроить. Я не хочу закон нарушать, лучше позже да лучше.

Альбина ушла от него злая и расстроенная. Буквоедство Егорова могло на этот раз оказать плохую услугу и затормозить весь процесс. Если он пойдет официальными путями, то неизвестно еще, как повернется все дело и как поведет себя Павел.

— Лаврентьева, подожди.

Она обернулась на окликнувший ее голос. Ее догнал Юрчик, молодой помощник Егорова, недавно приступивший к нему на работу. Он оглянулся и засеменил рядом с ней.

— Ты чего? — удивилась она.

— Слушай, шеф со своими законами все дело затягивает. Но ты-то права — нам бы сейчас этого Пашку расколоть, и все на свои места встанет.

— Ты что предлагаешь?

— Хочешь, помогу тебе? Ну, сама понимаешь, как дополнительная услуга.

— За отдельную плату, хочешь сказать? — усмехнулась Альбина. А парнишка не промах. За спиной у шефа решил подзаработать. — И чем ты мне можешь помочь?

— Дам тебе его адрес. Ты же этого хочешь? К нему сходить?

— А ты мне прикрытие организуешь?

— Да, — не моргнув глазом ответил Юрчик, хотя плохо представлялось, какое из него выйдет прикрытие. Но Альбина уже вошла в азарт. А вдруг все получится? И они потом Егорову на блюдечке с голубой каемочкой преподнесут всю информацию, а уж он дальше разберется. Ну, чем она рискует? Не станет же Паша ее убивать? Зачем ему? Она ведь для него не угроза. Пока.

Павел жил в абсолютно непримечательной квартире в старом многоэтажном доме с воняющими подъездами. Взглянув на Альбину отсутствующим взглядом, он хотел было закрыть дверь, но она не дала, вставив ногу в дверной проем.

— Поговорим? Или ты так и будешь прикидываться, что тебе память напрочь отшибло.

— Ты о чем? — раздраженно проговорил он. Выглядел он так, словно его лихорадило. Заторможенный взгляд, глаза красные, слезятся, шмыгающий нос, к тому же постоянно дотрагивался до носа движением, которое не могла не узнать Альбина, повидавшая в своей жизни не одного опиюшника в состоянии кумара.

— Что же ты так? — ласково сказала она. — Дотянул до такого состояния? Или ширево поздно привезли?

Павел испуганно оглянулся на двери соседей.

— Может, все же пустишь?

— А на кой ты мне сдалась? Я занят.

— Вижу, что занят. Не хочешь же ты, чтобы я сейчас на весь подъезд обсуждала твои проблемы? А проблемы у тебя, скажу сразу, немаленькие.

Он отодвинулся, нехотя пропуская ее.

— Чего хочешь?

— Я сестра Даши Лаврентьевой, помнишь такую?

— Нет.

— Только вот не надо мне тут мозги пудрить. — Альбина осмелела, так как знала, что в таком состоянии Павлом легче манипулировать. — Все ты помнишь прекрасно.

Павел взглянул на не неё плывущим взглядом и поплелся, пошатываясь, на кухню. Альбина, соображая быстрее него в данной ситуации, обогнала его, ворвавшись на кухню, где, как и ожидалось, на столе около плиты были заготовлены все необходимые принадлежности — шприц, жгут, ложка, чек, словом, она явно помешала процессу своим прибытием. Интересно, кого же он ждал, что с такой готовностью открыл дверь?

В квартире стояла вонь от давнишней грязи и стухших продуктов. На фоне бедности и беспорядка выделялись ярким пятном видак относительно неплохого качества и телевизор. Все остальное казалось атрибутами фильма-чернухи о бедном наркомане, продавшему все на очередную дозу. Похоже, что Павел был как раз из числа таких.

— Вот что, парень, я все про тебя знаю. Вопрос в том, хочешь ты один за всех отдуваться, или все-таки разделим все по справедливости.

— Ннне понимаю, я ничего не понимаю, — лепетал Паша, двигаясь к столу.

— Ладно, шмыгнись, я подожду.

Он недоверчиво посмотрел на нее, но желание ввести очередную дозу превалировало над всем остальным. Альбина спокойно проследила, пока он заготовил все необходимое, набрал шприц, завязал жгут и вдруг внезапным движением выхватила шприц у него из рук и отскочила в сторону.

— Хочешь получить назад? Поговорим, отдам!

Глаза Павла налились яростью.

— Отдай, сука, — прорычал он, кинувшись на неё. Дискоординация движений сыграла с ним злую шутку — он промахнулся и ударился головой об угол стола и потерял сознание.

Альбина растерянно смотрела на распластавшееся на полу тело. Нагнулась, пощупала пульс. «Живой», вздохнула она с облегчением. Вызвав Юрчика через систему вызова, она, беспокойно оглядываясь на дверь, связала, как могла, руки Паши ремнем, сняла с него жгут. Юрчик все не появлялся и она выглянула в подъезд, где он, по идее, должен был ждать ее сигнала. Юрчик стоял у двери, держа в руках сотовый телефон.

— Ты чего не идешь? Ничего себе, прикрытие!

— Да я тут Палыча вызывал, — хлопая глазами, пролепетал Юрчик. Похоже, он просто струсил.

— Егорова?

— Ну да, я же не знаю, что там у тебя произошло. Вдруг — беда какая.

— Так, если беда, ты первым делом должен был бы сюда ломануться, а ты шефу названиваешь.

—Он лучше меня разрулит. Уже едет. Так что там у тебя?

— Спасибо, что спросил, — съязвила Альбина, — пошли, подстрахуешь.

Юрчик нехотя поплелся за ней. Увидев на полу Пашу, он побледнел.

— Мертв?

— Живой, просто башкой стукнулся. Сейчас очухается, как раз будет в нужном состоянии.

— А если не очухается?

— Очухается, — уверенно сказала Альбина, убеждая прежде всего саму себя. — Он несильно ударился.

— А тебе палец в рот не клади. — хмыкнул Юрчик, стягивая ремень на руках Павла потуже. — А если бы он тебя убил?

— Не в том состоянии. Уже перешел лимит времени.

На самом деле Альбина сильно перетрусила, подумав, что, пожалуй, переоценила свои возможности.

Пока они ждали приезда Егорова, Павел начал шевелиться.

— Очухивается вон. — процедила облегченно Альбина. — Теперь он все расскажет, только дозой перед глазами не надо забывать вертеть.

— Жестоко, — присвистнул Юрчик. — А вдруг коньки отдаст?

— Не отдаст. Ему до этого еще далеко. Быстрее все выложит, чем сдохнет. Скоро ломка начнется и он об этом прекрасно знает. — Альбина ткнула Павла кончиком ботинка и тот пошевелился, отрыв глаза. Уставился на заветный шприц в руке Дормич.

— Отдай машинку, — прошипел он.

— Отдам. Только сначала расскажи нам, где кассета.

— Пошла ты…

— Хорош гнать тут! — Альбина вынула шприц и положила большой палец на поршень. — Хочешь, чтобы я вылила все? Я могу! Только ведь знаешь, что через несколько часов с тобой ломка вытворять начнет. Ты этого хочешь?

Она слегка нажала на поршень и капля желтой жидкости упала с иглы на пол. Павел застонал.

— Так где кассета?

— Какая кассета? Я ничего не знаю. Это вообще не я!!! Отдай машинку, ну, отдай!

— Не ты? А кто? — включился Юрчик. Похоже, что парень в самом деле вот-вот все расскажет. — Кто, выкладывай? Меняев, Шилин, Тамлович, кто еще? Кто из них? — Он перечислил всех из той группы любителей поиздеваться. Павел явно выбивался из их компании сыночков богатеньких папаш, похоже, что его уже давно зацепили на наркоте и этим держали.

— Если сам знаешь, чего пришел? — прохрипел, закашлявшись, Павел.

— А хотим от тебя все услышать. — Альбина выдавила еще одну каплю, капнув её на губы Павла. Тот жадно облизал каплю и замотал головой, как безумный.

— Да, они это все! Они, гады! Они этих девок делали, а я только снимал за бабки! Я тут не при чем! Сволочииииии!!!! — завыл он. — Отдай баян!!!!!

— Что снимали? Что??? — заорал Юрчик ему в лицо. Паша беспокойно заерзал на полу — явный признак того, что ломка начала проявлять свои первые симптомы. И хотя до настоящей ломки оставалось еще несколько часов, Паша знал, какой ад ему грозит.

— Порнуху. — выдохнул он. — Насиловали баб и снимали! А ваша баба сопротивлялась, вот и избили её. А я только снимал, я только…

Альбина поднесла шприц к его вене и ввела иглу.

— Слушай меня внимательно, — по слогам проговорила она Паше в лицо. — Если ответишь, введу дозу. Где Даша? Где та девушка, которую мы ищем?

— Не знаю, — еле выговаривая слова произнес Паша. — Ей Богу не знаю! Все говорят, что умерла!

— А ну-ка, иглу вытащи из вены!

Голос Егорова прозвучал неожиданно резко и громко. Ворвавшись в квартиру, он моментально оценил ситуацию, на языке вертелось тысяча ругательных слов в адрес Альбины и Юрчика, но, похоже, времени на выяснение отношений не было.

— Ты что, хочешь чтобы тебя обвинили в краже и сбыте наркотиков? — заорал он на Альбину. — Совсем с ума сошли тут? Лес валить охота?

Это уже относилось и к Юрчику. Тот резко сник, вся бравада куда-то улетучилась.

Альбина послушно вытащила иглу из вены и отошла в сторону.

— У нас все записано, шеф, — проговорил скороговоркой Юрчик. — Все показания. Теперь спокойно можно ментам данные передать. Все основания для открытия дела есть.

Альбина кивнула в подтверждение его слов и выложила на стол диктофон. Теперь Егоров может ругаться на них, сколько угодно. Главное дело сделано.

Пока они разбирались между собой, вызывали скорую и оперов, она отошла к окну, отключившись от громкого голоса Егорова, объяснявшего кому-то из знакомых по телефону ситуацию. Похоже, это и есть вся правда. Даша стала жертвой группы извращенцев, наверняка, её запугали, она не перенесла случившегося и… Что она с собой сделала, уже не узнаешь. Но в живых её наверняка нет. Если бы кто из них заметил её живую, непременно разнесли бы эту новость — ведь она являлась свидетельницей. Одной из многих, впрочем.

Вытянув конец нитки, распутать клубок не составило труда. Дело не получило огласки, так как оказались втянутыми многие громкие фамилии, но виновных все же наказали, хотя и не в полной мере. Нашли кассеты с записями, свидетелей, жертв. Но никто из них после исчезновения Даши о ней ничего не слышал. Пропала бесследно. Надежды отыскать её не было никакой.

Альбина съездила в деревню и рассказала родителям о расследовании.

— Я не смогла найти её, но смогла наказать виновных, — вздохнула она им. — Надеюсь, это успокоит её.

— Жива они или мертва, ты сделала что, смогла, Катюша. Не терзай себя больше этим. — Антонина прижала её к себе и они вместе заплакали, каждая о своем.

Глава 13

В лаборатории все только и говорили об этом деле, поражаясь настойчивости Катерины.

— Ты, конечно, молодец, — даже Людочка не могла не признать своего восхищения. — Провернуть такое! Уважаю, Лаврентьева, ничего не скажешь!

С этого момента отношения с коллегами у Альбины изменились коренным образом. Марина Степановна уже в открытую дружила с ней, Молчанова тоже восприняла её, как личность, словом, воцарились мир и спокойствие. Одна Горячева иногда покусывала Катю, получая не меньше в ответ, но появлялась она так редко, что погоды это не делало. Шеф, памятуя отказ Лаврентьевой встретиться с ним во внерабочей обстановке, обиду таки затаил, но внешне ничем этого не проявлял.

Пару недель затишья Альбина спала сном младенца, подумывая уже о будущем, о судьбе имени Альбины Дормич, о новой карьере. К концу второй недели сон повторился. Опять все то же самое. Тоскливый образ. Руки, тянущиеся к ней. Невыносимая боль.

Когда она проснулась, хотелось перерезать себе вены немедленно. Внутренняя боль была просто нестерпима. И еще она четко поняла — это не Даша. Это Катерина. Это она терзает её. И наказание виновных в смерти Дашуты ничего не изменило.

Мертвая Катя по-прежнему не хотела отпускать её от себя. Но почему??? Хотелось кричать и царапать стены. Альбина вытащила фотографию Катерины и стала внимательно смотреть на неё, словно пытаясь заговорит с ней, услышать ответ на своей вопрос. Ты мертва, но не хочешь смириться со своей смертью, шептала она. Почему? Ведь ты сама выбрала умереть. Сама… Что же тебя держит здесь, среди нас? Выбрав смерть, почему ты не уходишь?

Тут Альбина задумалась. А ведь она не знает подробностей смерти Катерины — ни дня точно не знает, ни как это случилось. Проделав такой огромный труд, она ни на миллиметр ни приблизилась к разгадке. Штопарь не дал ей ни малейшего намека, где искать. Почему Катя умерла, если была не готова к смерти? Если оставила что-то недоделанное на Земле? В какой-то момент у Альбины появилась совершенно сумасшедшая мысль, которую она хоть и отгоняла, как совершенно безумную, но избавиться от неё не могла. Она засела в мозгу глубокой острой занозой. А вдруг именно в этом кроется та тайна, на которую намекал Штопарь? Ведь больше ничего знаменательного в жизни Катерины она не раскопала. С Дашей сделано все возможное. Планируемый скандальчик с трусливым Леонидом можно было не принимать в расчет. От такого мелкого выяснения отношений душа Катина вряд ли покой приобретет. Нет, тут что-то более важное должно быть. Более значительное.

Альбина вскочила и схватила телефон.

— Аня? Аня, это я. Да, да, все нормально. Мне твоя помощь нужна срочно. Ну, до завтра подождет, да. Я приеду к тебе в институт. Не волнуйся, это не меня касается. Ну, хотя и меня тоже, да. Извини, что разбудила.

Только после этого она смогла уснуть, проспав почти до одиннадцати дня. К Анне Себастьяновне она подъехала уже к обеду и позвала её перекусить в ближайшем кафе, чтобы поговорить вне больничных стен.

— У тебя что-нибудь случилось? — Анна внимательно разглядывала Дормич. Выглядела та неплохо, свежо и подтянуто, но её что-то явно беспокоило.

— Да, много всякой всячины. Затянула я, видимо, со своей второй жизнью, — невесело усмехнулась Альбина.

— Что ты хочешь сказать?

Анна насторожилась, неужели опять не справляется и о суициде думает?

— Да нет, не волнуйся, — заметила Альбина беспокойный взгляд психолога, — ты не то подумала. Просто, я никак не разберусь, чего хочу. А еще эта история…

— Какая история?

— Ну, помнишь я тебе про сон рассказывала, когда еще таблетками траванулась.

Анна кивнула.

— Ну вот, меня тогда один сон зацепил, и так и не отпускает.

— Тревожный сон? Повторяется?

— Не хочу тебя втягивать в это, Аня. Не обижайся. Все так запутано. Вот распутаю, а потом можно уже и на сцену выходить.

— И когда ты планируешь открывать свое имя?

— Скоро, скоро. Думаю, уже очень скоро. Одну вещь еще выяснить осталось. И в этом ты мне можешь помочь, Аня.

— Как?

— У тебя есть доступ ко всем архивным документам. Разузнай подробности смерти Лаврентьевой. Все, что сможешь. Это очень важно.

— Что именно важно?

— Например, от чего она умерла и еще…

— Да?

Альбина запнулась. Она не была уверенна в том, что именно она хочет найти.

— В общем, все, что получится, Аня. Сможешь?

— Хорошо. Если тебе это поможет, я сделаю.

Просьба Анну удивила. Вроде бы Альбина уже смирилась и адаптировалась к новому состоянию, зачем ей ворошить смерть несчастной девушки? Но если ей психологически необходимо, то пусть так и будет.

Разыскать сопроводительные документы на Лаврентьеву и получить доступ к ним не составило большого труда — следовало лишь запастись разрешением Булевского, спуститься в архив и найти нужную ячейку. Архив находился в подвале и освещался довольно тускло. Анна присела за столом и начала листать сшитые страницы, щурясь от напряжения. То, что было записано в ожоговом центре, её не очень интересовало. Можно не читать, она все это знала практически наизусть. Куда любопытнее была подшитая выписка из центра экстренной помощи, где Лаврентьева, в общем-то, и умерла. Листая подробные записи, она вчитывалась в описание состояния пациентки сразу после поступления, диагноз, ход операции… Через пару минут Анна Себастьяновна уже мчалась к телефону, зажав в руках архивные записи. Тетя Дуся, охранявшая архив, крикнула ей вслед, что документ перед выносом надо записать в журнал, но Полякова словно не слышала её, ошеломленная прочитанным.

Альбина примчалась через час. Новость казалось невероятной. Прав был Штопарь, ох как прав. Что же он сразу-то ей не сказал? Столько времени потеряли… И сны все эти, все правда! Потому и не прекращались! Ах, Катерина, наворочала дел. Как же теперь это все расхлебывать?

Алтбине не терпелось своими глазами прочесть то, что Анна пересказала ей по телефону.

— Аня, мне необходимо встретится с тем врачом, который все это записал.

Анна завела её к себе в кабинет и уселась напротив, дав ей время внимательно разобрать врачебные каракули.

— А что тебе это даст? Ты хочешь еще что-нибудь выяснить?

— Конечно! Необходимо потянуть ниточку до конца, так просто я не успокоюсь.

— Может, ты подумаешь все же, а надо ли тебе это? Что ты собираешься делать, когда найдешь концы? Это же безумная ответственность, это человеческая жизнь!

Анна была не менее взволнована, чем сама Дормич. Но она все же пыталась предусмотреть все шаги наперед, не давая эмоциям наломать дров. Альбину можно было понять, но как бы она потом не пожалела о своей поспешности.

— Тебе бы со своими проблемами справиться, а ты уже готова в чужие нос сунуть.

— Как ты сказала — в чужие? Да, видишь ли, получается, что не совсем чужие мне проблемы Лаврентьевой. Я как бы жизнь с ней делю теперь.

— Нет, ты не права. Ты просто в роль чересчур вошла. Ты не делишь с ней жизнь, ты адаптируешься к своей новой жизни, но при этом воспользовалась её окружением для смягчения новых ощущений. Лаврентьева Екатерина мертва, не забывай об этом. Твое лицо — это твое лицо. Если ты будешь продолжать отождествлять себя с ней, ты лишь прибавишь себе проблем.

— Это ты как психолог говоришь. А теперь взгляни на это по-человечески. Как я могу бросить такое, не выяснив все до конца? Тем более, у Катерины живы родители, когда они узнают, что их дочь на самом деле мертва, это будет для них… Я даже не знаю, как они отреагируют. Да и старшая дочь у них тоже исчезла, скорее всего —умерла. А так я хоть чем-то смогу облегчить боль…

Анна вздохнула. В душе её боролись противоречивые чувства, с одной стороны она боялась, что Альбина не понимает, во что втягивается, с другой — уж коли она сама сообщила Альбине об этом, придется помочь найти и того врача, который был ответственным в день смерти Лаврентьевой.

— Я могу лишь подсказать тебе, где находится этот центр и позвонить к тому врачу, как его, — она заглянула в выписку. — некий Симонов А.Д. А дальше ты уж сама к нему съезди. Я не хочу вмешиваться. Кстати, что ты ему скажешь, кто ты?

Альбина пожала плечами.

— Наверное, придется правду рассказать. Иначе он мне ничего не скажет.

Анна нашла по справочнику номер телефона.

— Здравствуйте, это вас из ожогового центра беспокоят. Как мне найти хирурга Симонова?

— Артема Даниловича? — бойко переспросил звонкий женский голос.

— А что у вас есть другие Симоновы?

— Нет, он у нас один такой, — в голосе послышалась улыбка. — Сейчас я вас переброшу в ординаторскую, там он, скорее всего.

Через минуту музыкальной трели и пару гудков в трубке раздался низкий мужской голос.

— Ординаторская!

— Здравствуйте, это вас из ожогового центра беспокоят по поручению профессора Булевского, — повторилась Анна. — Мне бы Симонова Артема Даниловича.

— Я вас слушаю. Вы по поводу списка доноров? Знаем, знаем, опаздываем с отчетом, скоро пришлем.

— Нет, я, собственно, по другому вопросу. У нас тут есть одна пациентка, ей просто необходимо встретится с вами.

— А что случилось?

— Если можно, она сама вам расскажет. Вы бы смогли её принять?

— Хорошо…— удивленно протянул Симонов. С чего вдруг сам Булевский посылает к нему больных? — Я сегодня допоздна здесь, пусть подъезжает.

— Спасибо. До свидания. Так что — точно решила? — обернулась Анна к Альбине, записав куда ехать.

Та кивнула, разглядывая координаты. Мысли были настолько переполнены и взбудоражены новостью, что она с трудом воспринимала записи Анны.

— Побежала я, Аня.

— Удачи. Держи меня в курсе, если что. Как бы нам с тобой профессор головы не оторвал за самодеятельность.

— Не оторвет. Я же ему не оторвала. За его самодеятельность!

Полякова со смехом на губах проводила подругу, но в глаза так и стояла тревога. Во что она её только что втянула?

Центр экстренной помощи имел довольно жалкое зрелище. Сразу было видно, что директор здесь был менее проворным хозяином, чем Булевский. Внешние стены порядком потрепались, от оконных рам отколупывалась краска. Время было после шести вечера и основной вход уже почему то закрыли для посетителей, хотя обычно в больницах пускают до семи вечера. Пришлось направиться к дверям приемного покоя, куда то и дело подъезжали машины скорой помощи и выгружали носилки. Непривыкшая, Альбина то и дело отворачивалась от вида больных с разбитыми головами, окровавленными телами. Среди этой суматохи она кое-как разыскала более или менее свободную медсестру и спросила, как найти Симонова. Та всучила ей внутренний телефон и со словами «523» исчезла за дверьми. Шум в приемном покое мешал расслышать, что он говорит, но она поняла, что он спуститься за ней.

— Это вы от профессора Булевского?

Голос прозвучал откуда-то сзади. Ощущение падения в яму. Она застыла, сдерживая дыхание. Голос. Этот голос. Зачем он здесь? Что он здесь делает? Нашел её? Узнал? Этого не может быть. Что делать? Бежать, куда глаза глядят?

— Простите, — обладатель голоса тронул её за плечо. — Вы спрашивали Симонова?

Ну, конечно она. Она спрашивала Симонова. Артема Даниловича. Артема. Господи… Как же так.. Совпадение?

Она, наконец, заставила себя обернуться и встретиться глазами с довольно высоким молодым мужчиной в хирургической голубой рубашке на голое тело и брюках, с накрахмаленным белым колпаком на голове. Да, это он. Это действительно он. Тёма. Из снов. Из тоски. Беглец из кабины такси. Тот самый кусочек памяти, который постоянно болит. Она все никак не могла побороть смятение. Глаза метались по его лицу, ища ответа на бесчисленные вопросы.

— Вам плохо?

Он озабоченно оглядел её, не понимая, чем вызвана заминка. Да, мне плохо, подумал Альбина. Мне не просто плохо, я готова умереть прямо здесь. На этом самом месте. Почему он спрашивает? Ах… Рука взлетела к лицу. Это… Он её не видит. Он видит Катерину. Он не понимает, почему эта совершенно незнакомая девушка так растерянно и испуганно смотрит на него, словно загнанная птица. Взять себя в руки. Срочно.

— Нет, простите, просто… — она беспомощно огляделась в поисках оправдания. — на минутку голова закружилась. От вида больных.

— Бывает с непривычки.

Теперь и в его глазах смятение. Услышал знакомые интонации? Или просто защитная реакция на её неприкрытый страх? Его темно-карие глаза изучали Альбину, словно пытаясь по внешнему виду определить, что за проблема её беспокоит. Взгляд из непонимающего превратился в чисто профессиональный, оценивающий. Альбина вдруг почувствовала себя неловко. Интересно, какие чувства вызывает её новая внешность у мужчин? Судя по рассказам о Катерине, отношения с мужиками у той не складывались. Но кто знает, внешность ли тому была виной, или что-то другое? Как флиртуют девушки с такой внешностью? Что они делают, когда видят привлекательного мужчину? Лично она была готова спрятать голову в песок, лишь бы вырваться из под этого внимательного взгляда.

Тёма изменился. Стал больше похож на Артема Даниловича, чем на ботаника Тёму. Почему он так смотрит? Объективно — обаятельный молодой человек с открытым взглядом и напускной серьезностью. Сбивает её с толку — что за интерес он испытывает, профессиональный или не только?

— Катя, — протянула она руку.

— Артем Данилович. Чем могу помочь?

Альбина взяла себя в руки. В конце концов, она сюда явилась по совершенно конкретному вопросу. И этот вопрос был важнее, много важнее застарелых ран.

— Да тут разговор не на одну минуту. И очень, как бы сказать… — замялась она, все еще не зная, как себя вести. — Личный разговор. Можем мы где-нибудь поговорить в другом месте?

— Хорошо. — спокойно отозвался Симонов. — Давайте пройдем ко мне в кабинет. Вот только халат на вас накинем. Петровна, у вас есть запасной халат? — зычно крикнул он в пустоту коридора. Откуда ни возьмись, из недр коридора появилась дородная женщина с перекинутым через руку белым халатом.

Оглядев Альбину, она, не задавая лишних вопросов, передала ей халат.

— Дежурите? — обратилась Петровна к Симонову.

— Нет. Задерживаюсь.

— Как всегда. Спешить не к кому, значить.

С этим словами она удалилась, качая головой и не обращая внимания на укоризненный взгляд врача.

— Пойдемте.

Поднявшись на пятый этаж, они прошли в пустой кабинет. Альбина семенила вслед за ним, сосредоточено глядя ему в спину. Он изменился. Увереннее стал, что ли. Еще серьезнее. Более расслабленный в движениях. Или она запомнила его напряженным, потому что сама всегда напрягала его? Сейчас ему некого и нечего было бояться, не от кого бежать, нет демона под названием «дружба», с которым надо бороться, убивая себя. Ничего этого нет. Есть другая жизнь Возможно, в ней есть женщина. И у него с ней все хорошо и спокойно. От того он такой расслабленный и уверенный в себе.

Симонов уселся за стол, а Альбине предложил низенький проваливающийся диван.

— Можем продолжить? — бесстрастно спросил он, снимая колпак. Без врачебного колпака выглядел он менее представительно, и даже как-то немного по-мальчишески, словно сбросил лет пять. Сбившиеся каштановые волосы непослушными прядями беспорядочно легли на лбу, и он привычным движением откинул их назад.

— Видите ли, … — она запнулась, чуть не сказав Тёма, — видите ли, Артем Данилович , вы бы не могли на меня повнимательнее посмотреть?

— Что? Простите, не понял?

Если бы это не была пациентка Булевского, Артем подумал бы, что девушка собралась тут флиртовать с ним.

— Вам мое лицо никого не напоминает?

Альбина терпеливо ждала, пока он разглядывал её. Нейтральный взгляд оскорблял, унижал её своим беззвучием чувств, отсутствием интереса. Мужского интереса. Еще раз почувствовала себя подопытной крыской. Неужели это на всю жизнь?

Артем сначала не придал значения её вопросу, но потом поймал себя на мысли, что на самом деле девушка кажется ему знакомой. Перед его глазами проходило столько людей, что он даже не вглядывался в их лица. Особенности работы были таковы, что попадающие по скорой больные зачастую представали перед ним в таком состоянии, что была недосуг разглядывать их лица. Чаще всего они прямиком шли на операционный стол. Сколько раз его останавливали на улице бывшие пациенты, здороваясь, а он смущенно жал им руки, пытаясь вспомнить, где они встречались. Но лицо Альбины все же казалось очень знакомым.

— Вы у меня лечились? — неуверенно спросил он. — Вас поэтому ко мне направили?

Симонов вдруг занервничал. А вдруг он сделал что-то не так, и теперь она пришла жаловаться? Да если еще и Булевский об этом знает, вот позору-то будет!

— И да и нет. То есть, мое лицо должно напомнить вам об одной вашей пациентке, но это будет не совсем верно.

— Вы меня, надо сказать, совсем запутали.

— Четыре месяца назад к вам поступила девушка, сбитая машиной. Беременная. Она умерла во время операции. Теперь припоминаете?

Артем побледнел. Да. Припоминает. Ну, конечно же, конечно он припоминает эту несчастную, правда, выглядела она тогда намного хуже, но он помнил её, тем более…

— Но вы?

Он запнулся. Он не мог ошибиться — та девушка тогда умерла, он сам констатировал смерть, это не могло быть ошибкой! Но тогда кто…

— Тогда кто вы такая? Сестра? Близнец?

— Больше, чем близнец. Вы помните, куда тогда отправили погибшую?

Артем нахмурился. Ну да, он помнил, они направили её к Булевскому, вот почему она пришла от него! Но…они ведь направили её мертвую!

— Можете не ломать голову. Я вам объясню, в чем дело.

Альбина ровным тоном, словно речь шла о банальной ангине, поведала бледному Симонову всю историю, включая её жизнь после выхода из больницы. Правда, она не сказала, кем она была раньше и почему пока предпочитает жить под чужим именем. Просто рассказала, что произошла трагедия, в результате чего она получила ожог лица. А дальше — дальше все, как было.

— Невероятно, просто невероятно, — бормотал Симонов. — И как ему это удалось? Ну, профессор! Никогда раньше о таком не слышал. Видно, еще не читал последний выпуск медицинских журналов.

— Не сомневайтесь, скоро шумихи вокруг этого случая поднимется предостаточно. И я, можно, сказать, подопытная зверушка, получившая новое лицо с новой жизнью в придачу.

— Так вы теперь под её именем живете?

— Да. Есть причины. Личные. Может, позже я вам о них расскажу. Её родители и знакомые думают, что я — настоящая Екатерина Лаврентьева.

— А почему мне никто не сказал, что её родственники нашлись? Ну, что за люди! Ведь сто раз предупреждал! — неизвестно к кому в сердцах обратился Артем Данилович.

— Не знаю. И я бы не обратилась, если бы не…

— Что?

— Вы прекрасно знаете, что, Артем Данилович. И теперь, когда настоящее имя девушки известно и её семья нашлась, думаю, придется вам покопаться в своей памяти и рассказать мне все подробности.

— А вам это зачем? Ведь вы— не она?

Альбина задумалась. Как объяснить?

— Я вроде как ответственна перед этой девушкой. Меня спасло её лицо, теперь, наверное, я должна сделать что-то и для неё.

— Хм, для неё вы уже ничего не сделаете. — вздохнул Симонов.

— Зато могу сделать что-нибудь для её ребенка, не так ли?

Теперь замолчал Симонов. Тот случай изменил многое в его жизни. Перед глазами до сих пор стояли сцены объяснения с начальством, зачем он сделал кесарево сечение при незрелом ребенке, когда надо было в первую очередь спасать саму пациентку? Зачем вообще было спасать не родившееся существо, мать которого висела на волоске от смерти? Он сделал это тогда, повинуясь внутреннему инстинкту. Повинуясь правилу «не навреди». Он решил, что если есть шанс спасти ребенка, почему бы не сделать это? Он, конечно, не подумал, а что будет делать этот младенец, если мать умрет. Был бы он более опытным хирургом, имевшим в запасе не только знание писаных правил, но и приходящих с практикой правил негласных, он бы, конечно, никогда не совершил такую оплошность.

Пациентка умерла, а ребенок, мальчик, словно назло всем, выжил. Его отдали сначала в отделение для недоношенных детей в другую больницу, а потом… Потом он пополнил ряды обитателей дома малютки. Артем чувствовал себя виноватым перед ним и даже узнавал у детских врачей, как его состояние. Убедившись, что ребенок в прядке, он и не знал, что чувствовать. Облегчение, что его труд был не напрасен, или же горечь от того, что благодаря его действиям на свете появился еще один несчастный. Вот если бы нашлась семья, все ждал он, тогда было бы легче. Но никто не спрашивал о том случае. Теперь же выясняется, что спрашивали, но, видимо, попали на какого-нибудь равнодушного работника архива, не потрудившегося внимательно прочесть записи в истории болезни и автоматически отправившего родителей погибшей в ожоговый центр.

— Как вы узнали о ребенке?

— Сначала узнала от Катиных знакомых, что она ждала ребенка, а потом разыскала все документы. Похоже, не сделай я этого, никто бы так и не узнал, что ребенок этот не безродный.

— А вы знаете, кто отец?

— Знаю, но он тут ни при чем. В том смысле, что ребенок ему не нужен.

— А кому он тогда нужен?

Альбине показалось, что в голосе Тёмы звучал не столько вопрос, сколько мольба. Похоже, он принял эту историю слишком близко к сердцу. Она с каким-то злорадством наблюдала за ним — не только ей тяжело, его тоже потрясла эта история, задела, ввела в состояние смятения. Что же — так еще лучше. Похоже, им вместе расхлебывать эту кашу. Кто бы знал… Жить в одном городе и не видеться десять лет, и в итоге встретиться при таких обстоятельствах. Ей захотелось затрясти его за плечи, задать тысячу, миллион вопросов, выпытать, вытрясти из него ответы. Почему? Почему он оставил её тогда? Что он делал все эти годы? Где скрывался? Хотя, она ведь и не искала. Стоп. Он, кажется, задал вопрос. Ах да, про ребенка…

— Ну, во-первых, у этого ребенка живы бабушка с дедушкой.

— А они будут ему рады?

Этого она не знала. Всучить старикам, еле перебивающимся на пенсию, младенца, пусть даже и родного… Разве что она будет помогать…

— Давайте пока так далеко не заглядывать. Сначала найдем его, а потом уже..

— Нет, вы не правы, — перебил Симонов. — Я уже и так достаточно напортачил, вытащив этого мальчишку на свет божий из умирающей матери, а теперь вы хотите найти его в доме малютки, а потом выяснится, что он никому не нужен, что тогда? Сначала надо рассказать об этом его родне, а потом уж решать, что делать.

— Чтобы рассказать его родне, мне придется рассказать им, что их дочь мертва.

Альбина опустила голову на руки, словно обессилев. Ах, Тёма! Если бы ты знал, через что ей пришлось пройти, не был бы таким суровым сейчас. Интересно, поддержал бы он её, зная правду? Или так и остался на той враждебной стороне, куда так поспешно сбежал десять лет назад? Как бы она не крепилась и не храбрилась, свалившееся перемены в её жизни порой казались непосильным грузом. Она заварила такую кашу, что расхлебывать её теперь придется очень долго. И тяжело. Страх возвращения в прежнюю жизнь бледнел перед горем родителей Катерины, когда они узнают правду. Горе Лаврентьевых меркло перед риском оставить Катиного ребенка сиротой при живых родственниках. Ужас раскрыться перед Тёмой сковывал язык и мысли. Ясно одно — легко и безболезненно пройти через эту стадию не получится.

Артем наблюдал за ней, не совсем понимая её мучения. Не зная до конца всей истории, он не мог понять, что её так мучает и зачем вообще она здесь. Его самого давила грузом вины эта история с ребенком, а тут, похоже, нашлась компания. Странная девушка со странными глазами. Глаза… Что-то знакомое отражали эти глаза. Что-то давно забытое. Он не мог уловить.

— Так что будем делать? — тихо спросил он.

— Найдите, где мальчик. Я поеду туда.

— Зачем?

— Взглянуть на него. Я… я вам обещаю, что найду наилучший выход. Просто мне нужно время.

— Я знаю, где ребенок.

Альбина изумленно подняла на него глаза.

— Знаете?

— Да. Я следил за его судьбой. Я ведь тоже, так сказать, причастен. Если хотите, можем съездить завтра.

— Почему не сегодня?

— Поздно уже.

— А мы скажем, что вы врач, который спас его.

— Это весьма спорно.

— Что?

— Да, так, не берите в голову, — махнул он рукой. — Подождите здесь, я переоденусь.

Через пять минут он вернулся в джинсах и клетчатой рубашке. Весь представительный вид как рукой сняло, отметила про себя Альбина. Теперь он намного больше напоминал того Тёму, которого она помнила.

— Поехали, у меня машина на стоянке. Только заправимся по дороге.

— Артем Данилович…

— Да зовите меня Артем. Я же не совсем еще старик. И можно на ты, если вы не против.

— Совершенно не против. Спасибо, Артем. — облегченно вздохнула Альбина. Быть официальной с Тёмой давалось нелегко.

— Пока не за что.

— Все равно. За то, что выслушал. За понимание.

Он пожал плечами и ничего не ответил. В своем репертуаре. Не останавливается, чтобы прислушаться к полутонам.

Они спустились на стоянку, где стояла его синяя «Лада».

— Немного пыльно тут внутри, все руки не доходят… — смущенно улыбнулся он.

— Ничего. Я бы и не заметила.

По иронии судьбы прямо после выезда на основную трассу вдоль дороги красовались рекламные щиты с фотографией Дормич. Эта косметическая фирма купила права на её фотографии на год вперед, вот и продолжали эксплуатировать её лицо. Альбина, конечно, часто сталкивалась со своим изображением то там, то тут, и уже не вздрагивала каждый раз, боясь быть узнанной. И в новостях вот совсем недавно о ней вспоминали, рассказывая об успехе нового «Подиума», отснятого в точности, как того хотела Полякова, без лидирующего ведущего. Альбина тогда лишь усмехнулась, возвращаться в «Подиум» она и не собиралась, но этот факт лишь укрепил её уверенность в том, что надо думать о совершенно новых проектах в её будущей жизни. Модельные снимки можно будет в скором временем сложить в архив, она старалась концентрироваться на них как можно меньше. Но сейчас Альбина внимательно разглядывала свои фотографии на рекламных щитах, задумавшись о том, что очень скоро её нынешнее лицо будет постоянно появляться рядом с прежним, а журналисты будут сравнивать и сравнивать без конца, выдавливая слезу у публики.

— Как тебе? — спросила она Тёму, когда они остановились на перекрестке.

— Как что?

— Фотомодель. Вон та, на плакате.

— Ничего, — он пожал плечами. Равнодушие или маска? Она не смогла разобрать.

— Не нравится?

— Нормально. Я их особо не разглядываю.

— В смысле?

— Ну, они все же сделанные — пластика, косметика, компьютерный дизайн. Мне однажды друг показал, как можно на компе из любой уродины Синди Кроуфорд сделать, так я теперь ни одному снимку не верю. И сестренке своей, Наташке, говорю об этом, а то 15 лет — а все туда же, копирует этих роботов из журналов.

— Ну, не все они роботы, — улыбнулась его логике Альбина. Интересно, он и тогда так о ней думал? Как о роботе?

— Вот эта, например, — продолжила она, — она же и в жизни такая же, неужели не видел по телевизору её передачи?

— Неа, не видел. У меня нет времени на такую муру, если честно. Но ты права, — добавил он после паузы. — эта такая же и в жизни. В смысле — такая же красивая.

— А откуда ты знаешь?

— Встречал живьем лет сто назад.

Она замолчала, борясь с волнением в голосе. Так, спокойно. Надо оставаться спокойной.

— Да ну? И как она?

— Нормальная девчонка.

Нормальная девчонка? И это все?

— А ты, случаем, не был влюблен в неё?

Дурацкий вопрос. Ведь он сказал, что просто встречал её. Кто её тянул за язык?

— Я? — Артем неопределенно хмыкнул. Потом занялся заменой кассеты в магнитофоне.

— Я слышала, с ней какое-то несчастье случилось? — осторожно спросила Альбина, следя за выражением его лица. Он нахмурился.

— Да, псих один кислотой облил. Она до сих пор в коме, говорят. Не повезло.

Ага! Вот теперь интонации поменялись. Прикидываться равнодушным уже труднее. Улыбка стерлась с лица, взгляд стал колючим, как сухой кустарник в пустыне.

— А ты не навещал её?

— Нет. — не ответил, а отрезал. Потом увидел, что она наблюдает за ним. Решил смягчить тог. — Я давно её не видел. Лет десять. Там, в больнице, наверняка, охрана, никого к ней не пускают. А ты что, её поклонница?

Ловко сменил тему.

— Нет. — Альбина покраснела. — Просто спросила.

— Ясно.

Они тронулись и всю оставшуюся дорогу молчали. Альбина размышляла о том, почему она никогда больше не пыталась найти его. В принципе, она выбросила из головы многих старых знакомых, думала, что все они не её уровень, куда там — она звезда, а они кто? Одни из многих. В итоге старых знакомых всех растеряла, а новые… А новые, наверняка, не нарадуются сейчас, что одной конкуренткой стало меньше. Но здесь… Тёма был не просто знакомый. И он и она отлично это понимали. И после разрыва с Олегом у них были все шансы попытаться попробовать сначала. Ни один из них не сделал ни шагу. Могла ли она винить его? Решив раз и навсегда избавиться от обиды, от чего в итоге она избавилась? Ни от чего. Зато приобрела болезненные воспоминания на всю жизнь. А может, все получилось как раз, как должно было быть? Если дело было лишь в её необычной внешности и модельной славе, то и не к чему было продолжать. Ведь сейчас он даже не реагирует на неё. Не видит ничего привлекательного. Свет не вспыхивает в его глазах, когда он смотрит на неё. Она ему неинтересна. Вот он — ключевой вывод. Вот оно — подтверждение правоты её решения в прошлом. Он летел на оболочку. Оболочку поменяли и бабочка уже не стремиться приблизиться.

Альбина смотрела на дорогу. Дом малютки находился на окраине города, на отшибе, но Артем ехал так уверенно, словно бывал по этому маршруту не один раз. Около здания Дома Малютки он оставил её у входа.

— Подожди здесь, я сначала улажу все.

Через минут десять он окликнул её. Пожилая нянечка провела их к комнате, где в три ряда стояли детские кроватки, в которых спали дети, одетые в застиранные чуть не до дыр распашонки и ползунки. Запах хлорки бил в нос. Если не смотреть на спящих детей, то невозможно и представить, что это детская спальня. Все серо и убого. Единичные потрепанные и поблекшие игрушки стояли на видных местах. На шкафах. В детских кроватках игрушек не было. Малыши спали, зажав в кулачки замусоленные уголки одеял.

— Тсс, — нянечка приложила палец к губам. — Не разбудите. А то потом все проснуться.

Она оставила их одних, тихо притворив дверь.

— А как мы найдем нашего, ну, в смысле, того самого? — Альбина растеряно разглядывала спящих детей, ощущение казенности давило тоской.

— Да вот он, Санёк.

Артем уверенно подошел к одной из кроваток и остановился, наклонившись поближе к ребенку. Альбина тихо прошла вслед за ним, стараясь не задеть кроватки других детей. Ребенок, розовощекий, с редкими светлыми волосенками, спал, широко раскинув руки и причмокивая во сне.

— Ты ведь здесь уже не в первый раз, да?

Он кивнул.

— Привожу ему иногда кое-что из одежды и игрушки. Правда, он еще пока ничего не понимает. Хотя улыбается, когда видит меня.

Альбина постояла еще минуту и вышла быстрым шагом. Он догнал её в коридоре.

— Ты что?

— Тяжело смотреть. Все так…так ужасно. Бедные дети.

— Но ты же решила вытащить его отсюда? — Артем внимательно посмотрел в её глаза. — Да или нет?

— Да, я заберу его. — голос её зазвучал глухо и не очень уверено. Неуверенно не потому, что она сомневалась в своем решении, а потому что не знала, как это осуществить. Полякова была права. Она не продумала все, как следует, и шагнула в незнакомый омут. Еще и Тёму там нашла…

Они сели в машину, Артем молчал, нахмурив лоб.

— Где живешь?

— Да оставь меня где-нибудь по дороге, ближе к центру. Я сама доберусь.

— Да ладно, все равно на колесах. Куда везти?

Она объяснила адрес и они проехали всю дорогу молча, думая каждый о своем. Симонов о том, что если Альбина не сдержит обещание, он сам что-нибудь предпримет. Может, найдет семью, кто захочет усыновить Саньку, хотя это такая волокита. Если бы он был женат, он бы сам усыновил. Но одинокому мужчине никто не даст этого сделать. Бюрократия, чтоб её! Еще он думал о своей спутнице. Еще неясно, но уже уверенно в душе зрело ощущение, что он встречал её раньше. Неужели лицо пациентки может так врезаться в память? Ведь он даже не общался с ней, только оперировал. А может, встречал до операции? Но где?

Альбина размышляла о том, что теперь-то она точно разыщет этого Леонида и если Марина Степановна права насчет его папаши, то она вытрясет из этой семейки хоть какие-нибудь деньги на ребенка. Это поможет Катерининым родителям, хотя бы на первое время. Ну, хорошо, первый шаг был ясен. А потом? Потом предстоит признание перед Антониной и Кондратием. Она так и представляла их глаза. Господи, дай сил вынести это. Альбина подумала, что последующее за этим возвращение в мир Альбины Дормич будет уже не таким болезненным. Никакое уязвленное самолюбие, ломка тщеславия, разбитые вдребезги мечты не смогут перекрыть по силе горе родителей, потерявших двоих любимых дочерей.

Когда они подъехали к дому Катерины, Альбина вытащила из сумки блокнот и ручку.

— Я тебе оставлю свой телефон и возьму твой. У тебя сотовый есть?

Артем кивнул.

— Дай мне несколько дней на утряску всего, хорошо? — Альбина неуверенно взглянула на него. Он ведь не понимает её нисколечко и что он думает — уму непостижимо. Как был скрытным, так и остался. — Возможно, даже не дней, а недель. Ничего пока персоналу дома малютки не говори. Не думай, что оттягиваю решение вопроса, просто… — Она отвернулась к окну. — Просто все непросто. И поставить все на свои места тоже будет непросто. Ты был прав, когда сказал, что сначала надо точно определить, куда я определю малыша, в чьи руки он попадет и на что его будут растить. А уж потом я заберу его. Ты говоришь, его Сашей назвали?

— Александром.

— А фамилию чью дали?

Артем смутился.

— Симонов. Они же не знали фамилию матери, вот не стали долго думать.

Альбина улыбнулась.

— Я смотрю, тебе этот малец совсем не чужой будет, а? Ты на меня не сердись, что я не сразу его забираю. Кое-что надо сделать, для его же блага.

Он кивнул, хотя не понимал. И не до конца верил, что эта девушка с чужим лицом и странными глазами, выбравшая жить чужую жизнь, на самом деле доведет дело до конца. Ведь ребенок ей никто, как ни крути. Он еще раз взглянул на бумажку с номером телефона, которую она дала. Там значилось Катерина.

— А как твое настоящее имя? Или ты тоже Катерина?

— Да, какая разница теперь, кто я. Пусть пока будет Катерина.

Артем пожал плечами. Действительно, какая разница?

— Звони, если что узнать надо.

Альбина кивнула и вышла из машины. Тёма, Тёма… Она понимала его, понимала его сухость и осторожность, но пока не могла ему ничего объяснить. Позже. Все сюрпризы и разоблачения позже. Только вот понравятся ли ему они?

— Постой, — вдруг окликнул он её из открытого окна.

Она обернулась, стерев с лица грустное выражение.

— Спасибо тебе. За то, что хотя бы пытаешься помочь. — он улыбнулся такой знакомой теплой мальчишеской улыбкой, что у Альбины защемило сердце. Вот она, мечта больничная — улыбка знакомого человека. Искренняя улыбка, предназначенная не её оболочке, а ей самой. Но от Тёмы ей нужно больше, чем просто улыбка. А этого «больше» и в помине нет. Она неловко махнула рукой и быстро зашагал прочь, чтобы скрыться в подъезде прежде, чем соленая влага заполонит глаза.

Глава 14

Итак, теперь сомнений не было — Мартынова необходимо найти всенепременно. И как можно скорее. Где его искать, Альбина знала, что ему сказать — тоже. Но перед этим нужна еще одна деталь, чтобы подтвердить подозрения. Она вышла во двор и нашла на скамейке своих соседок-старушек, кукующих там целыми днями.

— Что, Катюша? Потеряла что? — спросила Антоновна, живущая на одной с ней лестничной площадке.

— Да нет. Вы бы не могли вот сюда взглянуть, на этого парня, — она протянула фотографию, держа палец на Леониде. — Вы его не видели здесь?

Антоновна и остальные посмотрели на неё, как на тронутую умом.

— Да, деточка, ить и впрямь ничегошеньки не помнишь. Это же жених твой!

— Жених? — сделала круглые глаза Альбина. — Так вы его хорошо знаете?

— А то как же! Жил он с тобой несколько месяцов, а потом уехал и пропал. А ты осталась с… — Антоновна осеклась. Вроде, Антонина, мать Катина, велела про дитя ничего не упоминать.

— Оставил с животом, хотите сказать? — помогла ей Дормич.

— Ну, да. Ты уже вспомнила об этом?

— Вспоминаю потихоньку. Так что я говорила — что жених мой отец ребенка?

— Ну да, — закивали все дружно. — Так и говорила, что ждешь его, что приедет он скоро.

Альбина поблагодарила их и поднялась к себе. Ну, вроде все. И даже больше, чем знали на работе. Как они умудрялись жить вместе и никто об этом не знал из вездесущих коллег? Вот подонок. У неё зудели ладони от желания наказать его. Если бы это касалось только Катерины, она, возможно, не так бы завелась. Но после того, как Тёма свозил её к малому, она решила, что папаша так просто не отделается. Она не удержалась и позвонила Симонову. Первый звонок за десять лет. Чужое лицо давало ей это право. Под его прикрытием можно было позволить себе сделать то, что бы не позволила себе Альбина Дормич. В принципе, она вдруг почувствовала прилив неожиданного оптимизма. Ведь теперь она может играть их отношений совсем по другому. Она освобожден от обид прошлого, она может претендовать на начало с чистого листа. И даже попытаться изменить правила игры. Если он захочет.

— Привет, это я.

Судорожный вздох на том конце провода.

— Ты?

— Да.

Артем замолчал и несколько мгновений не мог выговорить ни слова. Альбина не сразу поняла, в чем дело, а когда поняла, поспешила исправить ситуацию.

— Ну, это я — Катерина, та самая, мы с тобой еще в дом малютки вчера ездили.

— Ой, извини, — шумно выдохнул он. — Привет. Твой голос так напомнил мне одну знакомую, что я даже не понял сразу, что это ты.

— Бывает, — Дормич сделала вид, что ничего не поняла. — Я тут отца ребенка разыскала. Но он может начать отпираться. Ты мне скажи, если я захочу, смогу его через суд принудить сдать анализ на отцовство?

— Если ты будешь продолжать играть роль его матери, то да. Суду достаточно желания матери.

— Ясно. Значит, хорошо, что я пока не раскрываю всех карт. Сначала разберусь с папашей и вытяну с него все возможное, а потом уж о себе подумаю.

— Я так и не понял, зачем тебе все это надо. — помолчав, полуспросил — полусказал Тёма.

— Я и сама не знаю. Просто надо и все!

— Ну, удачи тебе с папашей, — усмехнулся он.

— Пригодится, — засмеялась Альбина. — Слушай, а если бы….

— Что?

На языке вертелся вопрос, а обрадовался бы он звонку той знакомой, с кем спутал её вначале?

— Да, забудь. Я позвоню, когда от папаши новости будут.

— Ну, давай. Пока.

Испугался. Подумал, тени из прошлого пришли навестить его. А почему так испугался? Альбине стало смешно. Так она узнает шаг за шагом, что твориться в его душе. Словно встретились на Венецианском карнавале двое — один в маске, другой нет. Преимущество пока на её стороне.

Предупредив Марину, что на работе она не появится несколько дней в связи с дополнительными обследованиями, она направилась в Нижний на поиск «жертвы».

В аэропорту Нижнего Новгорода она первым делом позвонила к Леониду. Воспользовавшись тем, что голос её для него был незнаком, она сказала, что привезла от Олега Васильевича кое-какие материалы и спросила, куда подъехать. Он не запомнил её недавнего звонка, удивился заботе Драгова, и объяснил свой адрес. Ехать в Нижегородской район, где обитал Леня, пришлось долго, больше часа, так что у Альбины было предостаточно времени не только подумать, о чем будет разговаривать с Мартыновым, но и город разглядеть. Они никогда раньше не бывала в Нижнем, и ничего, кроме провинциального пейзажа, она не ожидала. Однако вскоре она с удивлением отметила, что бесчисленный многоэтажки спальных районов, автостоянки и бесконечные пробки на дорогах ничем не отличаются от подобных в Москве. Пообвыкшись в Бирюлево, где снимала квартиру Катерина, Альбина почувствовала себя как дома, проезжая рабочие районы Нижнего, даже суетливость людей показалась весьма знакомой. Картина сменилась, когда они пересекли реку и оказались в исторической части города с ее кирпичными и деревянными маленькими купеческими домиками, ставшими знаменитыми благодаря бесчисленным изображениям на открытках. Альбина вертела головой в разные стороны, любуясь красотами города, пока они не добрались до дома Леонида. «Неплохой райончик!», отметила про себя Альбина, «наверное, папочка постарался чаду квартиру здесь прикупить». Заплатив запрашиваю сумму (а таксист смело потребовал двойной тариф, разглядев в пассажирке ничего не смыслящую в их городе дамочку, Альбина спокойно направилась по указанному адресу, и через три минуты она уже стояла у искомых дверей, настойчиво нажимая на звонок. Дверь открыл тот самый парнишка с фотографии. Альбине даже не пришлось начинать разговор, настолько перекосилось его лицо.

— Катя? Ты что тут делаешь? Ты с ума сошла? — зашипел он, выйдя на лестничную площадку и прикрыв за собой дверь. — Ты зачем явилась? Немедленно уезжай!

— Так-то ты меня встречаешь, дорогой? — улыбнулась Альбина, склонив голову набок, словно дешевая кокетка. — Неужели не нашлось друг их слов для своей любимой?

— Ты о чем говоришь? С ума сошла! У меня же жена дома, если услышит…

— Жена? — деланно воскликнула Альбина. — А я и не знала. Помнится, ты меня обещал в жены взять!

— Слушай, ну, было дело, ошибся, ты забудь и больше здесь не появляйся, — продолжал шептать Леня, нервно откидывая челку и испуганно оглядываясь на двери своей квартиры.

— Как это забудь? Как это — ошибся? — совершенно спокойно продолжала Альбина. — Нет, милый, так не пойдет. У меня к тебе разговор долгий и серьезный. Если не хочешь разговаривать на глазах у жены, давай поговорим в другом месте.

Ответит Леня не успел, так как дверь за его спиной распахнулась и на пороге появилась пухленькая, розовощекая девица с завитыми короткими волосами.

— Ленечка, кто это? — требовательно спросила она.

— Это… — у Лени забегали глаза.

— Катерина Лаврентьева, — бойко представилась Альбина и протянула руку. — Очень приятно. А вы, надо полагать, супруга Леонида?

— Да, — улыбнулась девица и пожала в ответ руку. — Жанна. А вы…

— Из Москвы, из НИИ Микробиологии. Привезла кое-что для обсуждения для вашего супруга. Он ведь, вы, наверняка, знаете, у нас в лаборатории стажировался перед защитой, материал собирал. Вот мы и не теряем связи.

— Ленечка, да что же ты гостью в дверях держишь! Совсем на тебя не похоже! Проходите, проходите! Я как раз обед готовлю, покушаете с нами.

Леня стал похож цветом лица на бледную поганку, но возражать не стал. Было бы странно при таких обстоятельствах выпроводить сейчас Катю.

Они прошли в квартиру. Альбина огляделась с удивлением, не ожидая в провинциальном городе увидеть такую современную обстановку. Или же её представления о провинции давно устарели? Мебель была хорошего качества, дизайн — по последним европейским стандартам. Видно было, что ремонт сделан недавно и хорошими мастерами.

— У вас очень симпатично! — сказала она хозяйке.

Та зарделась от удовольствия.

— Спасибо… Мы, знаете ли, одно время все думали в Москву перебраться, но потом решили, что нам и здесь хорошо. Родные здесь, все, что нужно, достать не проблема.

— Ну и правильно, — энергично закивала Альбина. — Москва у вас под боком, захотели —смотались туда и обратно. И незачем туда перебираться, бросать своих.

— Вот и я том же, — обрадовалась Жанна неожиданной поддержке. — А Леонид все туда рвется, уж не знаю, зачем…

— Научные центры, наверное, притягивают, — едва заметная ирония в голосе Альбины пролетела мимо ушей добродушной Жанны.

Леня, раскрыв рот, смотрел на раскованное и уверенное поведение Катерины и вообще на её кардинально изменившийся внешний вид. Облегающие джинсы, просвечивающая блузка, макияж… Это была она и не она. Он не мог понять, в чем дело, но что-то казалось в ней другим. Цвет глаз он отметил не сразу, а когда заметил, то не был уверен, какой же цвет глаз был у Лаврентьевой раньше. Он ведь толком её никогда не разглядывал. Молодое упругое тело наивной простушки вполне устраивало его в постели, бесплатная квартира позволяла прожигать денежки папеньки там, где ему хотелось, а обещания давать ему никогда не составляло труда. Уехав, он моментально забыл Катерину, словно и не было никогда её в его жизни. Она была для него чем-то вроде транспорта, на котором он проехал нужный отрезок пути, сошел и забыл. Девчонка была так наивна и глупа, что он ни на секунду не заподозрил о том, что она будет способна его разыскать. И вот она сидела перед ним, уверенная, явно знающая, чего хочет, и всем своим видом угрожала его благополучию. Если Жанна узнает, что прямо перед свадьбой он жил с другой, она непременно нажалуется родителям и тогда ему не поздоровится.

Жанна еще пощебетала с гостьей о разных сплетнях столицы и, извинившись, ушла на кухню завершать обед. Лёня молчал, разглядывая Катю.

— Что, изменилась? — усмехнулась Альбина. — Пока ты тут личную жизнь устраивал, я, знаешь ли, в аварию попала, в больнице провалялась, пластическую операцию перенесла. Так что теперь, можно сказать, обновленный вариант. И даже голос изменился.

— Да ты вообще изменилась, Катя, — голос Лени прозвучал неожиданно вкрадчиво. — Так похорошела, прямо загляденье. Ты всегда была хороша, но сейчас…

Леня подумал, что если тогда на неё лесть действовала безотказно, то и сейчас подействует. И если ему удастся сейчас её обезвредить на время, то потом легче будет договориться.

— Опять мозги пудришь? — спокойно возразила Альбина, разглядывая фотографии в рамках.

Леня опешил.

— Зачем ты приехала? Чего ты хочешь, а? Ну, расскажешь, что спала со мной в Москве, ну и что из этого? Кому это интересно? На что ты рассчитываешь? Тем более, что даже это доказать ты не сможешь!

— А ты чего шепотом говоришь? — передразнила его так же шепотом Альбина. — Боишься кого? Или мы в шпионов играем?

— Хорош дуру из себя строить, — вдруг сменил тон Лёня. — Или говори, чего хочешь, или вали отсюда.

— Ой, а наш интеллигентик и так умеет разговаривать! Ну, ну. Это только цветочки, Мартынов. И насчет доказательств ты погорячился. Ты что, не помнишь, в каком положении оставил меня, когда уезжал? А? Тебе освежить память?

Мартынов стал хватать воздух ртом. Вот идиотка! Неужели она аборт не сделала? Тогда — это конец.

— А, вижу, что помнишь! — констатировала Альбина. — Так что доказательство у нас с тобой живет, растет и радуется жизни. Ждет, когда же папаша его навестит.

— Ты что, совсем рехнулась? Ты же обещала аборт сделать!

— Ну, мало ли что обещала. Ты тоже много чего обещал. Можно сказать — мы с тобой в расчете, только с разными последствиями.

На самом деле Альбина так и не поняла, почему Лаврентьева оставила ребенка, но сейчас это было уже неважно.

— И чего ты хочешь? Денег? — Леонид прикидывал, сколько сможет ей дать, чтобы замолчала. Жил он практически за счет своих родителей и тестя, так что крупной суммой не располагал в любом случае. Как же заткнуть её?

— Катя, Ленечка, кушать подано! — радостно провозгласила Жанна.

Альбина мило улыбнулась и с удовольствием отправилась обедать. В самолете подали нечто несъедобное, и в итоге она ничего с утра не ела. Забыв о всякой диете, она уплетала пирожки с картошкой и пельмени, щедро приправленные сметаной, и рассказывала Жанне множество баек о знаменитостях, которые знала еще с прежних времен. Леонид молчал, делал вид, что занят обедом. Голова напряженно работала, но ничего толкового хозяину не выдавала.

— А что же вы ничего не едите? — заметила полную тарелку у Жанны Альбина. — Я прям себя, как с голодного края, почувствовала! Я так соскучилась по такой еде, сама готовлю отвратительно.

Мартынов удивленно взглянул на неё, отлично помня, что готовит она не хуже. Вот артистка, еще и к жене его подлизывается!

— Ах, — зарделась Жанна. — у нас с Ленечкой прибавление ожидается, вот я и страдаю, ничего есть не могу!

— Поздравляю! — воскликнула Альбина. — Леонид, что же ты мне не сказал! Такая новость!

— Да, как-то не дошло до этого, — пробурчал Мартынов, вспыхнув по самые уши.

Отобедав с ними и проболтав о том о сем за чаем, Альбина между делом выведала, чем занимается отец Мартынова и как его зовут и даже то, что сейчас он с супругой у себя дома. Но выяснила она все это так незаметно у добродушной Жанны, что Леонид ничего не заподозрил, а ведь его отец был следующим в списке Дормич. Она уже поняла, что сам тщедушный Леня совершенно ни на что ни способен, кроме как бледнеть и мямлить несуразицу. Распрощавшись, она сказала ему, что еще позвонит.

— Ты подумай над статьей шефа, а я потом еще позвоню.

— А вы здесь надолго, в Нижнем? — спросила Жанна, совершенно очарованная гостьей.

— Думаю, на пару дней. Постараюсь еще заглянуть. Мне у вас очень понравилось. Берегите себя, — заботливо посоветовала она Жанне и, довольная своим визитом, направилась к своей следующей жертве.

Не медля и не раздумывая особо, Альбина направилась к Мартынову — старшему. Адрес она знала, так как Марина Степановна позаботилась разыскать его в деле аспиранта. Альбина настолько вошла в роль, что её даже стала забавлять вся эта история и появился настоящий азарт. Пришлось проделать такой же длинный путь обратно, так как Стригино, где жил глава семейства, находился ближе к аэропорту, а заречной части города. Место Альбина, повидавшая виды, оценила сразу. Дома располагались прямо в сосновом бору, на низком берегу Оки, с великолепным видом на противоположную набережную реки. Родительский дом Мартынова впечатлял масштабами и богатым фасадом. Здесь уже чувствовался больше эдакий размах и вкус уездного мещанина, с колоннами, с собаками на заднем дворе, с тяжелыми деревянными дверьми и тюлевыми занавесками на окнах. Хорошо, что охраны еще не было, а то это усложнило бы дело. Предусмотрительно оставив таксиста ждать ее, Альбина нажала на кнопку звонка.

Дверь открыл седовласый представительный мужчина, с глубокой вертикальной морщиной между бровями. Они были похожи с сыном, но младшему не доставало волевого выражения глаз, присущее отцу, и спокойной уверенности в общем виде. Вид его дополнял тяжелый велюровый халат темно-синего цвета, подпоясанный широким поясом под выпирающим животом.

— Здравствуйте, — заверещала Альбина. — Я Катерина Лаврентьева из Московского НИИ Микробиологии. Мне нужен Леонид Мартынов.

— Леня? — удивленно вскинул густые брови глава семейства. — Он здесь давно не живет.

— Ах, простите! Видно, вышла ошибка. У нас в документах этот адрес значится. — расстроено воскликнула Дормич.

— А, теперь понятно. Он же женился недавно, вот и переехал. Вам дать его новый адрес?

— Да, но, может, я вам могу оставить то, что привезла?

— Оставляйте, — пожал он плечами, — Я передам. Я не представился, я его отец — Борис Сергеевич. — он слегка улыбнулся, исключительно для вежливости, одними губами, протянул руку, но в дом не пригласил.

— Понимаете, мне придется вам кое-что объяснить и написать записку, у вас бумаги не найдется?

Это сработало и Альбину, наконец, милостиво пригласили в дом.

Внутренне убранство в точности соответствовало фасаду и вызвало у Альбины внутреннюю усмешку. Вот это именно то, что она ожидала бы увидеть в подобном месте. Ковры на полу и на стенах, тяжелая мебель, заполонившая все комнаты, множество хрусталя и фарфора, кичливо выставленных напоказ в застекленных шкафах. Интересно, кто занимался дизайном квартиры Леонида? Чей вкус был отражен там? Явно не родительский. Хозяин провел её в кабинет и предложил большое кожаное кресло. Альбина подумала, что не заметила никого в доме, неужели маман Леонида отсутствовала?

— Так чем могу быть полезен? — прервал её мысли Борис Сергеевич.

— Борис Сергеевич, — набрала воздуху Альбина, — на самом деле у меня к вам очень серьезный разговор по поводу вашего сына.

Мартынов — старший откинулся на спинку кресла и, прищурившись, ждал продолжения. Будучи человеком бывалым, он сразу почувствовал, что эта девица пришла вовсе не за тем, чтобы оставить здесь свои бумажки.

— Дело щепетильное и я даже не знаю, как начать.

Борис Сергеевич продолжал молчать, не собираясь помогать Альбине выложить свою историю. Внутренне он насторожился и был готов услышать, что еще за ерунду сотворил его сын. Он всегда старался не баловать его и держал под контролем, но за всем не уследишь. После того, как Леонид, наконец, защитился и женился к радости матери, Борис Сергеевич успокоился и расслабился, решив, что теперь-то его чадо уже ничего не вытворит.

Альбина откашлялась и взяла себя в руки, хотя решительности несколько поубавилось под твердым и спокойным взглядом Мартынова-старшего. Потом она представила себе в роли звезды, добивающейся выгодного контракта, и все встало на свои места.

— Как вы знаете, сын ваш пробыл несколько месяцев в Москве во время аспирантуры.

Мартынов кивнул.

— Чего вы, возможно, не знаете, так это того, чем он, помимо науки, там занимался, где жил и что оставил за собой.

— Вы хотите мне рассказать об этом? — спокойно спросил Мартынов. В принципе, если даже Лёня набалагурил во время поездки в Москву, это было не страшно.

— Да, я готова рассказать вам, тем более, что имею самое непосредственное к этому отношение. Так вот, жил ваш сын у меня на квартире, на самой окраине Москвы, думаю, средства, которые вы дали ему на приличное жилье, с успехом экономились таким образом и тратились на пьяные дебоши в дискоклубах.

Это Альбина заключила из рассказов Марины Степановны, но не знала сто процентов, насколько это было правдой.

— Это все? Вы приехали за тем, чтобы раскрыть мне глаза на вранье и …ммм … непристойное поведение моего сына?

— Если бы это было все, я бы не потрудилась вас беспокоить, уважаемый Борис Сергеевич. Меня не волнует, на что тратит деньги ваш обожаемый сын, но меня волнует то, что он сделал мне ребенка, обещал жениться и исчез. А потом я еще и узнаю, что он женился. Я, конечно, рада за него и совершенно не имею в планах разрушать его брак, но своего ребенка тоже не хочу оставлять без средств к существованию.

Мартынов разглядывал гостью и не мог понять, что его так настораживает. Во-первых, она прекрасно держала себя в руках и совершенно не была похожа на обманутую дурочку, которая могла бы купиться на обещания фактически незнакомого парня. К тому же, она не выглядела расстроенной и убитой фактом его женитьбы, что было тоже странно. Что еще? Она никак не выглядела на отчаявшуюся от безденежья мать-одиночку.

— Так чего вы хотите сейчас? — сухо спросил он.

— Во-первых, что я предлагаю. Предлагаю не поднимать скандала и не оглашать факт отцовства. Взамен хочу получить деньги и квартиру на ребенка в Москве. И я готова дать расписку, что больше никогда ничего не потребую, подпишу любое соглашение, отражающее эти условия. Кстати, я даже в НИИ сказала, что отец ребенка не Мартынов, хотя все подозревают именно это. Но я знаю связи моего шефа Драгова с вашими друзьями здесь, так что не хотела без причины поднимать скандал.

— В благородство играете? Не думаю, что Драгов встал бы на вашу сторону, — усмехнулся Борис Сергеевич. — И сколько сейчас вашему ребенка?

— Мне совершенно все равно, на чьей стороне Драгов, если на руках у меня отпрыск вашего сына. Нашему , — с выражением проговорила Альбина, — с Ленечкой ребенку уже пятый месяц пошел.

— И вы только сейчас опомнились? — пробормотал Мартынов, разглядывая снимок.

— Нет. Но до этого я очень длительное время находилась в больнице и не имела времени на эти… эээ … переговоры.

Борис Сергеевич вполне верил, что его сын способен на такую глупость. Вот только со вкусом у него явно что-то не в порядке, мог бы и посимпатичнее девицу отыскать. Хотя у этой фигурка весьма ничего, отметил он про себя. Наверное, этим и уверенностью взяла. Как бы там ни было, верить вот так на слово первой попавшейся идиотке он не собирался. И уж тем более давать деньги! Он поднялся со своего кресла и приоткрыл дверь кабинета.

— Валентина! — крикнул он зычно. — Пройди, пожалуйста, в кабинет.

Через пару минут дверной проем заполнила дородная женщина с тщательно уложенными на затылке каштановыми волосами. На ней было довольно простое платье, но в осанке и чертах лица чувствовалась порода. Удивленно взглянув на незнакомую гостью, она кивнула, но не стала первая здороваться, ожидая представления своей персоны.

— Моя супруга, Валентина Григорьевна, а это знакомая Леонида…— Мартынов в замешательстве взглянул на Альбину, запамятовав ей имя.

— Катерина Лаврентьева, — поспешила на помощь Дормич. — Очень приятно.

Валентина Григорьевна мигом оценила ухоженный и стильный вид гостьи, но по лицу мужа поняла, что он недоволен, а потому отделалась лишь сухим приветствием.

— Позвони-ка Леониду, пусть срочно подъезжает сюда. Срочно.

— Что-то случилось?

— Пока не знаю. Вот приедет, тогда спросим. Правильно? — обратился он к Альбине.

Та пожала плечами, словно для неё не имело никакого значения, приедет Леонид или нет.

Валентина Григорьевна без дальнейших вопросов вышла. Вот ведь вымуштровал! — подумала Альбина. Наверное, и сына таким же бессловесным существом вырастил. Вот он и отрывается на стороне, реализует нереализованное. Чем более высокомерно вели себя эти люди, тем более росла уверенность Альбины в своей правоте выбить из них деньги на малыша. Борис Сергеевич оставил гостью одну в кабинете ждать «свидетеля». Через минут сорок в кабинет вошла вся семейка — отец, мать и сын. Лёня, увидев Альбину, покраснел так, что, казалось, сейчас забурлит кипящими пузырьками. Мартынов старший заметил это и воспринял, как негативный знак. Значит, и впрямь, здесь дело нечисто. Мать уже тоже была введена в курс дела и с негодованием разглядывала Альбину, думая про себя, что за уродину выбрал её сын в любовницы! Да она радоваться должна такому вниманию, а не требовать компенсации! Мерзавка эдакая!

— Ну, — придавил тяжелым взглядом отпрыска глава семейства. — Признаешь знакомую?

— Не знаю, что она вам наговорила, но я здесь вообще ни причем! — забубнил Леонид, как напроказничавший школьник.

— Да ну? — усмехнулась Альбина. — Совсем-совсем? Или все-таки есть маленько?

— Вот что, ребятки. Детский сад тут устраивать мне недосуг. Вашу версию я уже выслушал, — зыркнул он исподлобья на Альбину, — теперь послушаем версию Леонида.

— Да нечего мне рассказывать! Она и ко мне сегодня явилась со своими заявами, знать я не знаю ничего про её ребенка. Я её пальцем не тронул.

Мать злорадно взглянула на гостью, ожидая объяснений своей клеветы. Альбина равнодушно разглядывала свои ногти.

— Ну, если уж дело так разворачивается, то скажу вам сразу, чтобы Ленечка дальше свои силы понапрасну не тратил на ерунду всякую. Заявку на генетический анализ отцовства в суд я уже подала. Если вы знаете, желания матери достаточно для этого. Но судья попридержит это заявление в надежде на благоразумие Леонида. Но если он и дальше будет отпираться, то я это дело пущу в ход, отцовство докажу, только вот тихим этот процесс никак не получится. За спокойствие Жанны не волнуешься, Ленечка? Ей ведь сейчас переживания ни к чему.

— Попробуй только Жанночку тронуть, — зашипела Валентина Григорьевна.

— Не собираюсь я её трогать, она очень милая женщина, мне понравилась. — невозмутимо ответила на шипение Дормич. — Поэтому я и предлагаю решить все тихо мирно.

— Ты собираешься что-нибудь вразумительное сказать сегодня? — раздраженно обратился Мартынов старший к сыну, начиная злиться тому, что складывалось все не в его пользу.

Леонид беспомощно озирался на мать, ища поддержки.

— Ну, и пусть делает анализ! — воскликнула Валентина Григорьевна, покрывшись пунцовыми пятнами. — Ну, докажет даже если, что она получит? Алименты? Пусть давиться своими копейками! А то ишь — квартиру захотела!

— Да мне все равно, — пожала плечами Альбина. — Просто в случае с алиментами дело никак не скроешь. Если вам это надо, то я и на алименты согласна. Кстати, я тут фотографию прихватила, если вам интересно.

Она протянула снимок Саши, предусмотрительно сделанный в доме малютке. Только сейчас она заметила, как малыш был похож на Леонида. Особенно это было видно по старой семейной фотографии, висевшей на стене кабинета, где счастливая семья Мартыновых была запечатлена, когда Леониду было около года. Все уставились на снимок Саши. Сходство было столь очевидным, что даже Валентина Григорьевна не нашлась, что сказать.

— Ты будешь что-нибудь говорить, или нет! — заорал на сына Мартынов. —Что молчишь, как истукан?

— Да я не виноват, она обещала аборт сделать… — залепетал Леонид. — Я не знал, что она такая дура.

— Да нет, она, как раз не дура. Все продумала. Дураком здесь оказался ты. И что теперь прикажешь делать? Твой тесть тебя с потрохами сожрет, если узнает!

— Не собираешься же ты идти на поводу этой шантажистки, мерзавки, вымогательницы? — завизжала маман.

Альбина предупреждающе подняла брови, хотя на самом деле её мало трогали эти оскорбления. Она чувствовала, что выигрывает, а потому ей стало даже весело от всего этого спектакля.

— Где вы остановились? — спросил , не глядя в её сторону, Борис Сергеевич.

— Я вам лучше сама позвоню, когда необходимо. — ответила Альбина. Не хватало еще, чтобы они её где-нибудь случайно не пришибли.

— Хорошо. Завтра часов в одиннадцать подъезжайте сюда. Я дам вам знать о своем решении.

— Только не надо совершать никаких глупостей, хорошо? — мило улыбнулась Дормич. — Я о каждом своем шаге сообщаю знакомому из ФСБ, так что в случае моего исчезновения он немедленно поднимает тревогу.

— Вы меня за кого принимаете? За уголовника? Это вы здесь шантажом занимаетесь, а не я.

— Неправда! — возмутилась Альбина. — Я всего лишь добиваюсь справедливости для ребенка. До свидания.

Она вышла, с опаской оглядываясь по сторонам, торопливо села в такси.

— Куда едем? — обернулся таксист,

— Нужна гостиница. Маленькая, неприметная, вы меня понимаете?

Таксист с любопытством оглядел посетительницу с подозрительными требованиями, но переспрашивать не стал, лишь кивнул. Альбина понятия не имела, куда привез её в итоге часового кружения по городу, но место ей понравилось — то, что надо. Тихо и неприметно. Бабулька в регистратуре, как только увидела пачку денег, поняла все без слов и про паспорт даже не спросила.

На всякий случай она все же позвонила Симонову и сообщила ему о том, где находится и как искать семейку Мартыновых в случае, если она не позвонит ему завтра после обеда.

— А что, такие крутые, что боишься их? — спросил Артем, не воспринимая всерьез её тревогу.

— Крутые, Артем, крутые. Я же не пять копеек требую и тут еще семья жены Леонида замешана может быть. Так что ты надо мной не смейся!

— Не буду, — но голосе все равно ощущалась улыбка. — Ты там осторожней, Штирлиц!

Альбина провела день в номере, заказав себе у той же бабульки принести к ней в комнату что-нибудь поесть. До вечера никто её не побеспокоил, и она уснула, уставшая от впечатлений настолько, что грязная душевая и отсутствие горячей воды не сильно её расстроили. И то, что на улице стояла машины, из которой пара внимательных глаз не спускала взгляда с её окон, она не заметила.

Утром она опять попросила бабульку добыть её банку кофе и съедобную булку. Под тарелкой на подносе она нашла записку «Не делайте глупостей до тех пор, пока не завершите переговоры».

Альбина выглянула в окно, но никого не заметила. Что это? Угроза или просто предупреждение? Зря только заплатила регистраторше — деньги на ветер. Наивная, разве можно спрятаться в чужом лесу от лесничего, знающего каждый кустик?

В одиннадцать она уже стояла на пороге дома Мартыновых, готовая к очередной баталии. Баталии, однако, не произошло. Уж что там проверил по своим каналам Мартынов старший и что сказал ему отпрыск, она не знала, но факт остается фактом — он ей поверил и был готов к сделке. К тому времени, когда она пришла, её ждал нотариус с готовой подпиской, где она должна была подтвердить получение пятидесяти тысяч долларов на нужды ребенка, и обещала не предъявлять никаких претензий к отцу ребенка в будущем, а также сохранять факт отцовства в тайне.

— Это все, что я готов дать, — без эмоций информировал её Борис Сергеевич. Супружница его лишь злобно поглядывала на Альбину, все еще приходя в себя после истерики, устроенной сыном в ответ на меры отца по ограничению его в средствах в качестве наказания. Борис Сергеевич редко выходил из себя, но вчера он так орал на Леонида, что довел себя до гипертонического криза, сына до истерики, а жену — до жуткой мигрени. И теперь эта дрянь, виновница всех бед, сидит здесь с наглым видом и еще раздумывает, хватит ли ей этих денег или нет.

Альбина на самом деле прикидывала, что она сможет сделать с этими деньгами. Ну, пожалуй, однокомнатную квартиру на окраине купить можно, да еще на другие расходы останется. Или же поместить пока деньги в банк под проценты и выдавать родителям Кати понемногу, чтобы сразу все не истратить? Нет, пожалуй, лучше приобрести недвижимость, это надежное вложение.

— Вы еще долго думать собираетесь? — прервал её раздумья Борис Сергеевич. — На большую сумму не рассчитывайте, сразу говорю. Либо подписываете сейчас и уходите с деньгами, либо останетесь ни с чем, не считая неприятностей.

— Каких, например? И еще — к чему это вы слежку за мной установили, угрожали?

— Вы не глупая женщина, Лаврентьева, не будите лихо, пока тихо. Слежку я за вами для вашей же безопасности установил. А то еще кокнул бы вас любой встречный, тем более в той дыре, где вы поселились, а на меня бы потом свалили. Да и сынок мой все норовил разобраться с вами.

— А записка к чему была?

— А кто вас знает — вы ведь могли и у тестя моего деньги потребовать за информацию. В ваших вымогательских способностях я не сомневаюсь.

— Эта мерзавка очень даже умна! — вставила Валентина Григорьевна. — Все продумала! Она и ребенка, я уверена, родила лишь с целью деньги вытянуть. Заманила Леню к себе, легла под него — а теперь радуется, что жилу нашла золотую.

— Не стоит меня недооценивать, — Альбина проигнорировала слова породистой дамы, вмиг растерявшей все свои манеры хорошо поведения, и смотрела лишь на главу семейства, который казался здесь самым разумным человеком. — Я не собираюсь никому портить жизнь без надобности. И все, что меня волнует — это кусочек справедливости для вашего внука. Я предложила сделку и я своим словам верна. Этой суммы хватит на квартиру и первое время, так что я согласна подписать расписку.

— Прекрасно. — удовлетворенно вздохнул Мартынов. И как такая цепкая и ловкая девица могла подпустить к себе такого слюнтяя, каким являлся его сын? Несмотря на первое впечатление, он не мог не оценить её манеру держаться, вести разговор, целеустремленность и трезвость рассуждений. Девица была умна и умела этим пользоваться. Его невестке этого всего не хватало до жути, впрочем, они с Леонидом стоили друг друга.

Борис Сергеевич вытащил из выдвижного ящика стола пачку денег и передал Альбине.

— Пересчитайте.

Она спокойно пересчитала и поставила подпись. Благо, что до этого уже тренировалась, как подделывать подпись Катерины, копируя её из паспорта. Про себя она улыбнулась. А ведь сделка-то на самом деле недействительна, раз она подписывается не своим именем! Но использовать она это не собиралась. Уговор есть уговор. Альбина и так радовалась, что все получилось неожиданно легко и даже зауважала Мартынова старшего за такой разумный подход к проблеме.

Нотариус заверил расписку, внес в регистр, раздал копии, все честь по чести.

— Полагаю, на внука взглянуть у вас желания нет, — больше утвердительно, чем вопросительно, заявила она, складывая бумаги в сумку.

— Нет и не будет! Забудьте о нашей семье и не смейте здесь больше появляться! — заорала Валентина Григорьевна.

— Прощайте, — не теряя самообладания до последнего, произнес Мартынов, открыв перед ней дверь.

— Было приятно познакомиться, — весело улыбнулась Дормич и полетела со счастливой улыбкой в гостиницу собирать вещи. Ни одной лишней минуты оставаться здесь она не желала, тем более с такой суммой наличных. Бегом, бегом, туда, где тебя ждут!

Глава 15

Перед тем, как покинуть гостиницу, она позвонила к Тёме. Как просто все стало теперь! Захотела — позвонила. Без опаски, что он неправильно поймет. Она — девушка по имени Катерина. У неё нет ничего общего с Артемом, кроме малыша Сашки.

— Ты себе не представляешь, что за подарок я везу Сашке!

— Да? Неужели получилось?

В его голосе звучит радость. Это из-за новости о Сашке или он рад её слышать? Иллюзии. С чего ему радоваться именно ей.

— Еще как! Приеду — расскажу. Сейчас не могу.

— Опять в разведчиков играешь?

— Угу. Был бы на моем месте, понял бы о чем я.

— Когда приедешь?

— Если удастся сейчас сесть на ближайший рейс, то в шесть буду в Москве.

— Тебя встретить?

Альбина улыбнулась. Как тепло и по-дружески это звучало! В голосе прозвучала забота, не показная, а настоящая, с тревогой за неё. Значит, все-таки и её голосу рад.

— Было бы замечательно.

— Тогда увидимся!

Альбина ехала в аэропорт в прекрасном расположении духа. Все складывалось, как нельзя лучше — один к одному. Таксист притормозил у входа и она бодренько выскочила из машины, оставив щедрые чаевые. Толкнув двери здания аэропорта, она наткнулась на Мартынова младшего собственной персоной.

— Так и думал, что примчишься на это рейс. — он схватил её за рукав и притянул к себе. — Что, радуешься удачному дельцу? Не знал, что ты такая стерва.

— Я тоже много чего о тебе не знала, Лёнечка. — ядовито ответила она, отрывая его пальцы от рукава, словно мерзкую липучку.

— Ты ведь все заранее продумала, да? Все с самого начала было расчетом и спектаклем? Ты даже вела себя по-другому, состроила из себя эдакую дурочку невинную, подцепила меня, а теперь свое истинное лицо показала. Думаешь, я не заметил, как ты изменилась? Намалевалась, разоделась — а как была мымрой и уродиной, так и осталась!

Последнее попало в цель и задело Альбину, но она и бровью не повела.

— Может, Ленечка, мне вспомнить, кого ты из себя строил? И какие песни ты мне пел? Может, мне еще свои воспоминания Жанне отослать?

— Не выйдет. Ты расписку дала.

— Ага, обещала к отцу претензий не предъявлять и про его отцовство забыть напрочь. Но ведь не я одна знаю об этом, вот в чем фишка. Другие свидетели могут проговориться. Так что язычок свой прикуси и на моем пути не мешайся. — тон её стал жестче. — Ты мне больше не нужен, мальчик, можешь убираться к своей пампушке и жрать до отупения пирожки с картошкой и строгать дальше детей. Законных, разумеется, — засмеялась Альбина. — А то разоришь папеньку!

С этими словами она развернулась, оставив покрывшегося пунцовыми пятнами, в точности, как мамаша, Леонида и направилась к регистрационной стойке. Места на рейсе были и через час она уже сидела в стареньком самолете, устроившись поудобнее в неудобном кресле, не впуская сумку из рук. Прощай, Нижний, Мартыновы и все прилагающиеся. Оставайтесь с миром.

Москва встретила гулом голосов, скоплением уставших людей с баулами и улыбкой Тёмы Симонова.

— Ну, что, Штирлиц, нашла, кого искала?

— О! Ты даже себе не представляешь, с каким уловом я вернулась! Надеялась на медяки, привезла золотые.

Он подхватил сумку и они направились к машине. По дороге она рассказала, как все было, передразнивая всех участников. Оба хохотали, как сумасшедшие. Она — от отпустившего напряжения, он — не мог не заразиться её весельем.

— Куда едем-то? — спросил он между смехом.

— Если дашь мне минут двадцать принять душ и переодеться, то можем где-нибудь отметить!

— Лады.

Он не хотел заходить, но она настояла, зная, что её двадцать минут на приведение себя в порядок— это все сорок, если не больше. Артем разглядывал квартиру, которая была больше похожа на гостиничный номер — повсюду разбросаны вещи, пыльно, признаков того, что здесь есть хозяйка, даже не наблюдалось.

— Это твоя квартира, или той девушки?

— Её. Ей родители сняли ей на год вперед, так что пользуюсь.

— Видно, что только пользуешься. — усмехнулся он.

— Да ладно тебе, не умею я вести хозяйство. Никогда не умела и не научусь, наверное.

— А кто же это за тебя делал раньше?

— Ну, было кому. Может, у меня нет в холодильнике домашних пельменей, зато есть отличное пиво! Хочешь?

— Я же за рулем.

— Ах, какие мы правильные. Ну, ладно, посмотри сам — там есть кока и всякая всячина, угощайся, пока я переоденусь.

Артем открыл холодильник и присвистнул. Вкус у его знакомой был не хилый. Диетическая кола, дорогое пиво, минеральная вода «Перье» на всех полках, соки лучших производителей, копченый лосось, фрукты, куча упаковок с полуфабрикатами с пониженным содержанием жира, и все это явно не с местного рынка. Интересно, на какие средства она живет? Внезапно его взгляд остановился на бутылке с янтарной жидкостью. Он протянул руку и медленно повернул её, разглядывая этикетку. Кальвадос. Ну, конечно же, Кальвадос. Эту бутылку он узнал бы среди тысячи других. Он вздрогнул, отгоняя непрошеные мысли. Мало ли что привидится….

Альбина стояла перед шкафом с одеждой и жалела, что не купила ничего достаточно сексуального. Тёма опять находился у неё дома. Как тогда. Только нет теперь того напряжения между ними. Нет отчаянного желания. Все задавилось, ушло в прошло. Они своими руками убили то ценное, что нашли друг в друге.

Девушке по имени Катерина вдруг отчаянно захотелось пофлиртовать с этим парнем, сидящим на её кухне и беззаботно попивающим холодную колу. Он держит в руках ледяную банку, стенки которой запотели мелкими капельками, он проводит пальцем по влаге, оставляя полоску. О чем он думает? О чем думает человек, проделывая такой откровенно эротичный жест? Думает ли о своих скрытых желаниях или делает это неосознанно, ради красоты жеста?

Раз уж они здесь, вдвоем в пустой квартире, почему бы не попробовать? Пусть даже безо всякого продолжения, просто пофлиртовать, поиграть в эту вечную игру между женщиной и мужчиной, вновь ощутить себя не бесполым существом, а желанной женщиной. Как давно она ощущала себя желанной? Склизкий Драгов не в счет. Это не желание, это похоть. Получается — после ожога эта ниша ощущений была совершенно пуста. Ответит ли Тёма на её призыв? Ведь наши инстинкты, влечение, желание — они не зависят от восприятия одного лишь лица. Слишком тогда было бы все просто. Нет, в эту сложную суммарную входят запахи, взгляды, мысли, ощущения… Они остались прежними, они не изменились за десять лет, надень на неё сейчас пластиковую маску, и он сразу бы догадался кто она. Почему же новое лицо настолько пугает его? А если закрыть ему глаза поцелуем? Почувствует ли он?

Она стояла перед зеркалом, критически оглядывая себя. Ничего лучшего, кроме как поддаться на искушение соблазнить одеждой, она не придумала. Столь банальный подход диктовался комплексами. Они крепко запаяли рот естественной чувственности, не давая волю природным женским инстинктам. Она одела белую блузку с черным атласным бельем, просвечивающим сквозь тончайшую ткань, облегающие черные джинсы, тонкие полусапожки на высоком каблуке и серьги в виде колец. Хотела убрать волосы наверх, но не решилась — уши безобразно торчали, скорее бы можно было сделать пластику и «пригладить» их! Дымчатые тени и вишневый блеск для губ… К чему все это…

Она вышла из ванной, встав в эффектную стойку в проеме двери, зная, что свет проходит как раз через неё, выделяя силуэт.

Симонов бегло оглядел её и кивнул на холодильник.

— Ты что, по вечерам танцовщицей работаешь?

— Почему ты так говоришь? — вздрогнула она.

— Да на твой рацион смотрю. Фигуру бережешь?

— А что, о фигуре заботятся только танцовщицы?

— Не знаю. — пожал он плечами. — Просто спросил. Я смотрю, ты Кальвадос жалуешь?

Не удержался таки от вопроса. Зачем спросил?

— Да, люблю, — слова её звучали приглушенно, боясь выдать рвавшиеся наружу эмоции. — А ты? Ты тоже?

— Когда-то нравился. Давно.

— Давно? А сейчас?

— Сейчас уже не так. Вкусы меняются. — он равнодушно улыбнулся, словно говорил о погоде. — Ну что, поехали?

Стоп-кадр. Прочь иллюзии. Он закрыт для неё. Закрыт на огромный замок. Весь запал как рукой сняло. И о чем она размечталась? Забыла, как она теперь выглядит? Решила, что шмотки могут что-то изменить? Разве раньше одежда имела значение для её игр в любовь? Она и обнаженной чувствовала себя так же, как в самом разном тряпье — уверенно. Смешно пытаться сейчас разыгрывать спектакль с плохими актерами. Никакие декорации не спасут.

— Где ужинаем? — спросил Артем, с недоумением покосившись на её расстроенное лицо. Не поймешь этих женщин — минуту назад сияла, как медный чайник, а теперь дуется неизвестно на что.

— Куда хочешь. Где ты любишь ужинать?

— Боюсь, тебе там не понравится! — рассмеялся он.

— Почему?

— Шашлычки, жаренные на углях ребрышки, хачапури — тут о фигуре придется забыть!

— Пойдет. Поехали.

Маленькое грузинское кафе было заполнено посетителями, но, увидев Тёму, официантка тут же нашла для них столик, усадив их с самой любезной улыбкой. Альбина, приподняв бровь, наблюдала за этой сценой. Видно, он тут известный посетитель.

— Как всегда? — осведомилась девушка.

— Да, Танюша. Ты вино домашнее будешь? — обратился он к Альбине. Она кивнула. — И вина нам литра два.

— Ты же за рулем? Или думаешь, что я два литра выпью?

— Да я здесь машину оставлю, они присмотрят. Завтра заберу перед работой. Я здесь недалеко живу.

Пока девушка раскладывала на столе зелень, соленья, брынзу, специи, к ним подсел низкого роста упитанный мужчина с характерной кавказской внешностью.

— Какие гости! Давно не видел, дорогой! Где пропадал? — похлопал но по-свойски Симонова. — Дато, — представился он Альбине и с широченной гостеприимной улыбкой протянул руку. — Большой друг вашего уважаемого спутника. Друзья моего друга — мои друзья! Заходите в любое время — все лучшее будет для вас!

— Спасибо!

— Ты как сам, Дато? — спросил Артем. — Все нормально?

— Да, слава создателю и тебе, все хорошо! Ваш друг меня из маленьких кусочков заново собрал и склеил, вы знаете об этом? Я ему жизнью обязан! Ну ладно, не буду больше вам мешать. Кстати, у нас сегодня свинина отменная, рекомендую! Вино — за мой счет!

Он ушел, кивая налево и направо посетителям и Альбина заметила, что он прихрамывает.

— Что, действительно собрал по кусочкам? — спросила она тихо.

— Вроде этого. Он в хорошую мясорубку попал, чудом выжил. Молодец, не будь у него такой воли к жизни и оптимизма, ни за чтобы не выкарабкался.

Альбина опустила глаза. Не то, что у неё.

Еда и вино были отменными, как и обещали. Прелесть маленьких домашних кафе в том, что они за массовостью не утрачивают колорита и домашнего качества. Альбина сто лет не была в подобном месте, предпочитая раньше какие-нибудь шикарные и модные места, где еда была хоть и хорошей, но не такой уютной. Вино ударило в голову, расслабило, разлилось по всему телу волной, снимающий одну за другой цепи комплексов, давая свободу каждой мышце, каждому суставу, возвращая былую гибкость и пластику, зажатым беспощадной хозяйкой, решившей, что им больше не место в её движениях. К концу вечера она уже танцевала под звуки томного голоса симпатичной певицы, призывающей верить в любовь. Отдавалась танцу всем телом, закрыв глаза, забыв об окружающей обстановке. На какой-то миг она забыла обо всем — об ожоге, о чужом лице, о Тёме, она почувствовала себя Альбиной, Альбиной Дормич, прежней, беззаботной, восемнадцатилетней девушкой, мир для которой был полон самого лучшего. Замолчавшая певица вернула её в реальность. Она вздрогнула, обвела взглядом кафе, людей, восхищенно смотревших на неё, Тёму, державшего её за талию. Почему взгляды окружающих настоящего так напоминают прошлое? Новая игра воображения?

Они сели за свой столик. Тёма молчал. Смотрел на неё, потом взгляд улетел куда-то вдаль, сквозь неё. В глазах читалось отчаяние. Ничем неприкрытое. Разве что смешанное со смятением. Он вдруг выпалил с решимостью тореадора, бросающего вызов быку:

— Знаешь, ты только не смейся, но мне на мгновение показалось, что ты так сильно напоминаешь одну мою знакомую.

— Да? И кого же?

Зачем она спросила? Она же прекрасно знает ответ. Хочет сатисфакции? Чтобы он произнес, наконец, её имя? Чтобы показал, что помнит, что для него это тоже не прошло бесследно, что страдает не меньше, чем она?

— Только, повторяю, не смейся. — он нервно отхлебнул вина. — Помнишь, ты мне её фотографию показывала — Альбины Дормич?

— Да чем же я на неё похожа? — резко засмеялась Альбина. Если он сейчас дотронется до неё, она расплачется, разрыдается прямо здесь. И все расскажет. Но он, наоборот, откинулся на спинку стула, словно нарочито увеличив расстояние между ними. Чего он боится?

— Да многим. Голос, фигура, походка, движения, как танцуешь. Даже в глазах есть что-то такое…

— А ты её так хорошо помнишь? — она наклонилась к нему вперед всем телом, почти улегшись на стол. — Ведь говорил, что не видел давно, что не интересуешься ею?

Скажи это! Скажи! Произнеси то, что она хочет услышать!

— Да, помню.

Запнулся. Подбирает слова. Заметно, как выражение лица меняется, вновь приобретает прежнее, беззаботное, лишенное воспоминаний.

— Она же известная личность! — это уже слова не из глубины души. Просто стандартное прикрытие. Все. Момент упущен. —Она же везде мелькала, невозможно не видеть.

— Так она тебе нравилась или нет?

Этот вопрос она задала уже чисто механически. Разговор вновь перешел на уровень общения двух масок.

— Да при чем тут это?

— Ну, пытаюсь определить, если я на неё похожа, это мне плюс или минус.

— Так, этой даме больше не наливать, — перевел он все в шутку. — Тебе еще что заказать?

— Ты мне не ответил на мой вопрос. Она тебе нравилась или….?

— Нравилась, нравилась, мне вообще все нравятся. Так что тебе заказать?

— Ничего. Пошли домой.

— Уже?

— Да. Ты со мной не хочешь разговаривать, отмазываешься шутками. Думаешь, я пьяна? Ни капельки. Для меня это — как банка колы.

— Угу, — глаза его весело блеснули, глядя на её порозовевшее лицо. Странная она. Словно борются в ней два разных человека, и наружу выглядывает то один, то другой. Она в самом деле напомнила ему Дормич, каким бы абсурдом это не казалось. Слова, что она напомнила Альбину служили лишь вершиной айсберга. Айсберг этот уходил основанием далеко под воду. Глубиной в десять лет. Десять долгих лет взросления, закаливания по жизни, ломки своих привычек и ценностей. Да, пришлось сломать многое в себе, чтобы оправдаться перед самим собой, доказать собственную правоту, поверить в правоту решений. И он почти поверил в успех самоизменений, поверил, что добился того баланса, к которому стремился. Баланса, разрушенного в одночасье собственной рукой.

Жил себе студент Тёма вольной беззаботной жизнью, учился на врача, имел друзей, влюблялся, радовался, огорчался. Все, как у людей. Был у него друг Олег. Журналист. Балагур и лоботряс — равных не было. Друг детства. Бывало, не виделись годами, а потом вдруг вновь сближались и проводили все вечера напролет вместе. В общем, тоже обычная история. Была. Пока не появилась у Олега девушка. Тёма на девушек друзей не имел привычки заглядываться, потому внимания на неё особого не обратил. Тем более, девушка была с гонором, модель, красивая, считала себя звездой. Да и была звездой в свои восемнадцать лет. Тёма подумал тогда, что девушка Олегу морочит голову, но лезть в их дела не имел никакой охоты. Зачем?

А потом Тёма понял, что заболел. Так бывает, когда кто-то из окружения болен, а ты думаешь, что уж твой-то организм сильный и закаленный, тебя эта банальная простуда не возьмет. И даже не делаешь попыток предотвратить болезнь. Ведь ты её не боишься. Тебе бы бежать, бежать подальше, чтобы не достала тебя инфекция, но ты храбро остаешься там, где очаг. А в одно прекрасное утро просыпаешься и чувствуешь — вот оно. Первые симптомы. Болезнь уже в тебе. И чтобы ты не делал с этого момента, все бесполезно. Болезнь развивается со страшной силой, и даже хуже, чем у знакомых, от которых ты заразился.

Тёма заболел Альбиной. Она вошла в его кровь вирусом, проникнув и оккупировав каждую клеточку его тела. Завладев мозгом. Завладев всем. Он отчаянно боролся, но что мог сделать неподготовленный к баталиям с сильными чувствами молодой парень? Что он мог противопоставить страсти, захватывающей его все сильнее и сильнее? Он мучился. Он злился на себя, на свою слабость. Удерживало его от действий только одно. Понятие «дружбы» встало грудью на защиту мужских интересов.

Юные умы сильно подвержены всяким там кодексам чести, разделению мира и отношений на черное и белое. Они еще не научились ценить те немногочисленные жемчужины, попадающие на дороге. Не научились бороться за них, вставать против стандартного мировоззрения. Тёма был один из многих. Он так же прошел промывку мозгов в подростковом возрасте, впитав ценности мужской дружбы, но обойдя стороной ценности любви.

Он мог контролировать свои действия, замаскировав их противоположным — неприятием, но мог удерживать в узде свои мысли. Её фотографии, на бумаге и в голове, зарисовки, постоянное наблюдение за её движениями, словами, взглядами. Было несколько очень удачных снимков, где он уловил моменты задумчивости. Там она была естественна и красива до безумия. Без позирования, без расчета на внимание окружающих. Он мог смотреть на эти снимки часами.

Тяжелее всего было смотреть на руки Олега, постоянно обнимающие её талию, мельком задевающие грудь, спину. Эти прикосновения ожогом отпечатывались в его мозгу. Но он справился и с этим. Кольца мужской дружбы обвивали крепче крепкого, не давая расслабиться, не давая пробить брешь.

Он бы уехал куда-нибудь с удовольствием, но учеба не отпускала. И каждый раз он вновь мчался в клуб, в надежде увидеть её. Забивался в угол, молчал, приводил подружек для отвода глаз. Не при каких обстоятельствах не прикасался к ней. Интуиция подсказывала ему, что одно прикосновение может свести на нет все его усилия. Ощущения тела, владеющего его умом с такой всепоглощающей силой, сметет все преграды. Он не выдержит. Он рухнет.

А потом… Потом она нашла эти фотографии. Случайность. Случайность, разрушившая иллюзию. Она была женщиной. Она выросла в уверенности, что мир принадлежит ей. Что человек рожден для того, чтобы взять от жизни все. Она не проходила промывку мозгов в компании подростков. В этот период жизни она колесила по свету, взрослея семимильными шагами. Она привыкла протягивать руку и брать то, что хочется. Она не была знакома со змеиными кольцами мужской дружбы, а потому обладала крепким иммунитетом против неё. Она её не боялась, так как не подозревала о её силе. И она просчиталась. Даже решительные шаги с её стороны не могли побороть змею. Тёма отступил. Чего ему это стоило не смог бы сказать даже он сам.

И даже через несколько лет после этого он не смог признаться себе, что просто трусливо сбежал в ту ночь, выскочив из такси. Он так и не смог назвать вещи своими имена. Любовь, страсть, трусость, малодушие. Он избегал этих понятий, когда думал об Альбине.

Десять лет. И он встречает девушку с глазами, проникающими к нему в душу. Рентген. Как будто она знает о нем что-то, чего не знает он. Почему? Она внедряется в него точно так же, как тот вирус десятилетней давности. Клеточка за клеточкой. Имитирует голос, запах тела, взгляд, движения. Имитирует мысли. Имитирует вкусы. Кальвадос. Но он-то знает, что это просто подобие рецидива. Попытка поймать за хвост то, что давно ускользнуло, упущено, потеряно. Иллюзия прошлого.

Медленно осушая бокал, Артем исподволь разглядывал свою знакомую. Она теребила уголок салфетки и смотрела на танцующих. В глазах её застыла такая пронзительная грусть и безысходность, что ему стало не по себе. Что-то сильно отравляет ей жизнь. Хотел бы он знать, что.

— Я тебя чем-то обидел?

Альбина натянула улыбку.

— Да нет. Ты тут не при чем.

— А что тогда?

— Разное.

И ты тоже, подумала про себя Альбина. Лишний раз напомнил ей о том, что она теперь —лишь искаженное отражение самой себя. Как в кривых зеркалах в комнате смеха. Хуже не придумаешь.

— Пошли? — он откинула волосы назад и серьги качнулись, переливаясь мерцающим светом.

— Пошли. Ты сегодня отлично выглядишь, я тебе этого не сказал?

Поздно, мрачно подумала Альбина. Все, что ты хотел, ты уже сказал и продемонстрировал.

— Насчет Сашки, — перевела она тему. — теперь, имея деньги на руках, я могу поговорить с родителями Лаврентьевой. Но…

Он, не отрываясь, смотрел на блики огней в её глазах.

— Но мне все равно еще нужно время. Теперь у меня практически все есть на руках, чего недоставало, не хватает лишь малого….

— Чего?

Она не ответила. Она не могла сказать ему, что не хватает её всего-то мужества. Какая мелочь! Мужества выйти в свет огней и сказать — я Альбина Дормич! Прошу любить и жаловать, не жалеть и не надсмехаться, а принять такой, какая я есть.

— Ладно, — он слегка дотронулся до её руки. — Пошли. Возьмем такси и я отвезу тебя домой.

— Я доеду, зачем тебе ехать в такую даль, если ты живешь рядом?

— Ну да, конечно. Чтобы я потом волновался, довезли тебя или?

— А ты думаешь, что меня кто-нибудь захочет украсть? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Крадут только таких, как твоя знакомая Дормич, а таких, как я мирно довозят домой и еще сдирают в два раза дороже.

— Послушай, я не знаю, что у тебя проблема, но вижу, что чем-то тебе лицо Лаврентьевой не угодило. Не видел тебя раньше, но сейчас, на мой взгляд, ты выглядишь отлично, особенно сегодня. Так что не морочь голову и позволь мне тебя проводить.

Но Альбина уже сорвалась и не хотела больше ничьего общества на сегодняшний вечер. Тёма все испортил. Вернее, он просто лишний доказал то, о чем она всегда знала. Её лицо было её жизнью. Вместе с ним она ту жизнь потеряла. Новое лицо принесло другую жизнь, совсем другую, и пора уже к ней привыкать, а не дергаться по поводу любого несоответствия с прежними составляющими. Тёмин отсутствующий взгляд был хуже пощечины. Её хотелось побыть одной и никого не видеть. В который раз Альбина подумала, что лучше бы ей на самом деле отшибло память, насколько легче была бы жизнь!

— Я знаю, что тебе не понять меня. В чужую шкуру не влезешь, как ни старайся. Просто поверь мне на слово — мне лучше сейчас уехать домой одной.

Артем внимательно посмотрел ей в глаза и решил не спорить.

— Как знаешь, — пожал он плечами и посадил её в такси.

— Я позвоню.

Альбина хлопнула дверью машины и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Таксист что-то говорил всю дорогу, пересказывал всякие сплетни, не обращая внимания, что его пассажирка абсолютно не реагирует на него. Войдя в квартиру, Альбина бросилась к своей старой сумочке, помня, что всегда носила с собой запас порошка. Это то, что ей сейчас поможет. Забыться, не видеть, не слышать. Она вытряхнула все из сумки, но порошка не было. Она яростно трясла сумочку, а потом швырнула её об стенку. Вслед за сумкой в стену полетели полусапожки, потом серьги, потом бутылка минералки, попавшая под руку. Бутылка разбилась и осколки разлетелись во все стороны, поранив ей руку. Капельки крови на запястье привели её в чувство. Что с ней? Она уже не может справится с собой без порошка? Как настоящая наркоманка. Нет, так больше нельзя. Надо научится справляться с проблемами без алкоголя и наркоты, иначе можно сойти с ума очень быстро. И так она балансирует на краю пропасти, а если позволит себе поскользнуться, то все закончится, как в старом сне. Отвратительно.

Как оказалось, у неё был серьезный изъян — катастрофически не хватало силы воли. Однажды один хиромант сказал ей, что у неё ярко выражена линия судьбы, и объяснил, что обладатели такой линии очень удачливы, им все легко дается, хотя они этого не замечают. Если их засунуть в шкуру тех, у кого этой линии нет, то они поймут, с каким трудом другие люди добиваются маломальского успеха. Потом он увидел еще что-то среди сплетений линий на ладони, нахмурился, но не сказал ей об этом. Обмолвился лишь, что судьба бросит ей вызов и даст шанс побороться за себя. Шанс этот она получила, но вот научится жить жизнью неудачников так и не смогла.

Глава 16

С маленьким Сашой Симоновым возникли некоторые проблемы. Мать ведь его была оформлена, как погибшая, да еще и как неопознанная. Даже для того, чтобы оформить ребенка на бабушку с дедушкой, придется поднимать на Катерину документы, заверять её личность в милиции и признать её официально мертвой, а это было чревато для Альбины.

— Тебе придется отказаться от её имени. Иначе мы не сможем Сашку оттуда вытащить.

Они сидели с Симоновым в его машине, после посещения юриста, который и разъяснил им всю ситуацию.

— Я не могу, Артем, — тихо сказала Альбина, не глядя ему в глаза. — Не могу.

— Чего ты так боишься?

— Много чего. Считай меня сумасшедшей, кем угодно, но пока я не могу этого сделать.

Артем молчал. Курил, отвернулся, смотрел в окно.

— Зачем ты вообще решила взять её имя? Что ты скрываешь? Я не понимаю тебя, я не понимаю, зачем человеку, нормальному человеку скрываться? Может, ты специально попросила Булевского сделать тебе пересадку?

— Ты с ума сошел. Я же тебе объясняла…

— Да , объясняла. Только вот я в это верю все меньше и меньше. Я знаю людей, которые лежат в отделении Булевского месяцами после ожога лица, и почему-то никто из них не получает то, что сделали тебе, новое лицо. Почему, может, объяснишь? Ты особенная, да? Или тебе приспичило приобрести новую внешность?

Альбина усмехнулась. Так вот что он думает… Не верит.

— Это ты про Дормич говоришь? С ожогами месяцами… Про неё?

— И про неё тоже, — сбавил тон Тёма. — Она ведь с тобой там находилась. Почему ей до сих пор ничем не помогли, а тебе пересадили лицо Лаврентьевой?

— Так ведь я в порядке. А она, насколько я знаю, в коме до сих пор. Какой смысл ей пересадку делать, если она, возможно, вообще не выживет?

— Да кто ты такая, чтобы так рассуждать?

Его лицо перекосилось от ярости. А может, от огорчения. Он схватил её за плечи, сдавил их, довольно ощутимо.

— Не смей говорить о возможной смерти тех, чья жизнь не твоего ума дело!

— Отпусти. Мне больно. Хочешь сказать, что жизнь Дормич твоего ума дело? Каким образом? Да ты даже не навестил её там ни разу, сам говорил.

Тёма как-то сразу сник. Опустил голову, хрустнул пальцами.

— К ней не пускают. Никого. Даже меня Булевский не пустил.

Альбина затаила дыхание. Значит, он ходил в больницу. Пытался увидеть её. Скрывал, скрывал своё отношение, а вот он — всплыло. И что он собирался сделать, когда пошел в больницу? Увидеть её? Поговорить? Что бы он сказал той Альбине, в бинтах, с потерянной надеждой на нормальную жизнь? Она представила себя на больничной койке. Нет, ни за что она бы не согласилась встретиться с ним там. Ни за что.

— Ладно, проехали. Не будем больше об этом. Вернемся к вопросу о Саше.

Он вздохнул, освобождаясь от тяжелых мыслей. Настроение было окончательно испорчено.

— У меня есть деньги, я могу дать взятку и оформить усыновление! — встрепенулась Альбина. — Просто усыновлю его и все.

— На чье имя? На имя Лаврентьевой? А если потом ты решишься вернуть свое имя, где окажется ребенок? Опять в дом малютки вернем, как вещь? Ты понимаешь, что предлагаешь? Или не думаешь совсем?

Альбина в упор посмотрела на него. Тёма был похож на рассерженного быка, намеревавшегося добиться своего. Мягкий и деликатный Симонов готов был буквально растерзать её ради этого ребенка.

— Не дави на меня, Артем.

— Да мне нет никакого дела ни до тебя, ни до твоих игр с судьбой! — он стукнул кулаком по рулю, от чего раздался протяжный сигнал. — Меня волнует этот пацан, понимаешь? Он мне не чужой, я причастен к его судьбе! Ты же сама подняла все эту историю! Ты сказала, что сделаешь для него все, как можно лучше. И что теперь? Теперь мы должны опять бросить его там? Это…это настоящее предательство!

У Альбины задрожали губы. Прикрыв рот ладонью, она судорожно открыла дверь и вышла из машины. Отойдя несколько шагов, она передумала и вернулась.

— А я и не говорю, что я оставлю его там! Ты ничего не понимаешь, вот и не лезь со своими нравоучениями! Если бы все легко решалось, я бы уже давно решила. Я и так делаю все, что могу! И я его оттуда вытащу!

— Сколько тебе надо времени?

— Ты еще и сроки мне будешь указывать???

— Если ты этого не сделаешь, это сделаю я.

— И как же, интересно? Скажешь, что ты отец? Чем докажешь?

— Нет. Скажу, что нашлись родители погибшей матери и сделаю за тебя то, что обязана сделать ты. Вернуть ребенку имя и семью.

— А как же…

— Извини, но если мне придется выбирать между твоими тайнами и жизнью Сашки…

— Дай мне месяц.

— Много. Он растет, ему необходимо нормальное питание, развитие. В его возрасте важен каждый день. Тем более…

— Что?

— Я заезжал сегодня утром к нему. Он болеет. Лекарства все прочее я привез, но его пора оттуда забирать.

— Хорошо. Две недели.

Он ничего не ответил и уставился на руль, перебирая пальцами по чехлу. Как будто заключил сделку на интересующий его предмет, а подписывающий договор был ему вовсе неинтересен.

Всем есть дело друг до друга, только никому нет дела до меня, с горечью подумала Альбина, отдаляясь быстрыми шагами от машины Симонова, который, нахмурившись, смотрел ей в след. Я хирург, думал он. Я не могу ждать, я режу по живому, когда надо спасать человека.

Интеллект никогда не подводил Альбину , а сила страха признать себя Дормич была до того велика, что мозг её не подвел и выдал очередную идею. Причем, ей казалось, что все это прекрасно должно сработать, если только Симонов согласится.

— Артем, я придумала. — сообщила она ему радостно по телефону. — Все можно сделать очень просто.

— Опять что-то придумала? Очередная афера? — голос его был довольно холоден.

— Да, очередная афера. Ты ведь хочешь вытащить Сашу поскорее? Так вот, я знаю, как это можно сделать.

— Ну?

— Ой, вот только не надо так скептически все воспринимать. Каждый выживает по-всякому. Я тебе не обещала отказываться от имени Лаврентьевой, я тебе лишь обещала вытащить пацана из дома малютки.

Молчание.

— Ну, в общем, мне все равно, что ты там про меня думаешь, Артем, нас объединяет судьба Сашки, вот и давай сотрудничать, а не ставить друг другу палки в колеса.

— Ну, что ты там придумала? — нехотя отозвался Симонов. Можно было почувствовать, как он нахмурился на том конце провода.

— У Лаврентьевой была сестра двойняшка. Даша. Они были похожи, но не идентичные. На фотографиях видно отличие, но если сравнить словесное описание, то с небольшой натяжкой можно принять Катерину за Дашу. Даша пропала без вести три года назад и недавно я опять пыталась её отыскать, ничего не вышло. Скорее всего, она утопилась, но тела так и не нашли.

— Что ты предлагаешь?

— Я, как сестра Даши, признаю её описание и можно будет сказать, что погибшая Катя — это Даша. Я даже родителей в этом смогу убедить, если понадобится. Они и так смирились с её смертью, так что эта новость для них будет меньшим страданием, чем смерть Катерины. Боюсь, потери обеих дочерей они просто не переживут.

— Так ты что, решила на всю жизнь остаться Катей Лаврентьевой? Такое впечатление, что в прошлой жизни ты была в розыске, как особо опасная преступница. Чего ты так боишься?

Опять заладил своё.

— Мы же сейчас не это обсуждаем, не так ли? — огрызнулась Альбина. — Твое участие здесь вообще не обязательно, хотя тебя могут попросить попытаться вспомнить лицо своей пациентки. Я предлагаю вариант, который бы устроил всех нас. Ну, чего ты артачишься и умничаешь?

— Потому что то, что ты предлагаешь — это очередная ложь. А любая ложь когда-нибудь откроется. Я просто боюсь за Санька. — добавил Артем уже тише.

— Не бойся. Мы оформим ребенка на её родителей. Так тебя устроит?

— Делай, как знаешь. Тебя ведь все равно не переубедить.

В общем-то, вышло все легко и просто. Первым делом Альбина нашла Егорова и сообщила ему, что появились новые сведения о Даше. Тот, зная, с каким рвением Катерина разыскивала сестру, поверил, что та способна самостоятельно выйти на её след. Альбина сказала, что случайно обнаружила среди погибших недавно описание девушки, похожей на Дашу.

— Понимаете, мы ведь с вами искали среди погибших тогда, когда исчезла Даша, а она вполне могла погибнуть позже, провести время черт знает где, скрываясь от всех, может, даже будучи не в себе, я не знаю. Давайте проверим еще раз эту информацию.

Егоров согласился с рассуждениями Альбины. Вытащили на свет божий описание погибшей Катерины, Альбина подтвердила, что описание совпадает с внешностью Даши. И группа крови совпадала.

— Вы представляете, — сообщила она Егорову. — Даша, получается, была беременна, и ребенка спасли!

— И где ребенок? — изумился повороту событий Егоров.

— В доме малютки! Они же не знали, кто мать. Теперь надо поскорее вытащить его отсюда! Поможете мне? У вас ведь столько связей, друзей… Подключите их, чтобы избежать канители?

— Да уж… — почесал кончик носа Егоров. — Если личность установлена, можно и ребенка оформлять. Но вы точно уверены?

— Я даже показывала фотографию Даши врачу, который её оперировал. Он вспомнил и подтвердил.

— И готов подписаться под этим?

— Думаю, да. Можно у него спросить.

Симонов подписал, что женщина на фотографии похожа на ту, что он оперировал. Но, на всякий случай, подстраховался, оговорившись, что было это давно и он не может стопроцентно помнить внешность пациентов. Но и этого было достаточно — все сходилось. Документы, благодаря стараниям Егорова, оформили довольно быстро.

— Что теперь? — спросил Симонов, когда она привезла показать ему необходимые справки.

— Теперь поеду обрабатывать родителей. Придется им приехать сюда, чтобы мы Сашку на них оформили.

— А ты не боишься, что только что заживо похоронила Дашу Лаврентьеву? Не боишься, что она, возможно, жива? А ты отрезала ей пути к существованию?

Альбина побледнела. Она думала об этом, но все равно на данный момент выход с Дашей казался самым лучшим.

— Мы ведь столько её искали, Артем. — тихо сказала она, словно оправдываясь. — Нигде нет следов никаких. Ну, предположим, жива она и в один прекрасный день отыщется. Очень хорошо! В ту же секунду я расскажу всю правду.

— И тебя обвинят в подлоге, да?

— Как-нибудь договоримся с родителями. В конце концов, описание на самом деле похоже, я всегда могу сказать, что ошиблась. Они ведь двойняшки, хоть и не идентичные.

Разговор с родителями вышел тяжелый, но без слез и истерик. Морально они были к этому готовы. Намного большей неожиданностью для них стала новость о ребенке.

— Дашин ребенок? — непонимающе хлопала глазами Антонина. — Наш внук, получается? Жив? Господи, спаси и сохрани!

Она даже обрадовалась этому — Даша оставила после себя живое существо, ребенка, способного заменить её саму семье!

— Я его видела! — улыбнулась Альбина. — Бутус такой, крепкий малый. Теперь надо поскорее его забрать его из детского дома.

— Да как же так, — Кондратий стукнул кулаком по столу. — наш родной внук, кровинушка, да в сиротском доме! А ты почему его не взяла его сразу же?

— А мне без документов его бы не отдали, — струсила Альбина. И на самом деле, почему она его не взяла? Испугалась ответственности.

— И потом, наверное, на вас оформим малыша? — осторожно взглянула она на Антонину.

— Ну, конечно, на кого же еще? — искренне удивилась Антонина. Другие варианты ей и в голову не пришли.

— Сегодня же едем!

Отец торопливо встал из-за стола и поспешил собирать сумки. Мать последовала за ним. Альбина и не ожидала, что эта новость вызовет такую реакцию. Старики, долгое время сгорбленные под тяжестью горя, словно расправили крылья, выпрямились, увидели новую цель в своей стариковской жизни, нечто большее, чем просто доживание своих дней. Она так боялась, что родители начнут жаловаться на трудности жизни, на бедность, на сложности заботы о малыше, а тут… Такая радость, такая готовность! Альбина прикусила губу, в который раз сравнив их с собственными родителями, не показывающимися в госпитале уже сколько недель.

Оформление заняло всего несколько дней, учитывая, что ребенка забирали прямые родственники. Полугодовалый голубоглазый Сашка совершенно не понимал, с чего вдруг вокруг него разыгралась такая суета, но был страшно доволен, что его не спускали с рук, постоянно целовали и надарили множество ярких игрушек. Фамилию решили не менять, в знак благодарности врачу, спасшему его. Артему вообще досталось чуть ли не больше всех внимания — Антонина буквально упала ему в ноги и стала целовать ему руки, со слезами благодаря за спасение внука, Кондратий сказал, что он им теперь — как сын, что всегда может на них положиться, сотрудники дома малютки всё рассказывали, как часто молодой доктор приходил к ребенку и приносил ему гостинцы. Одна нянечка даже пошутила, что всегда подозревала, что молодой человек на самом деле отец мальца, но не решается признаться в этом.

Альбина стояла несколько поодаль от всей шумихи. Она свое дело сделала. Ребенка нашла, дом для него нашла, она даже закупила уже все необходимое на первое время, включая детское питание, кроватку, одежду и остальные мелочи. Прикрылась тем, что появился дополнительный заработок, оттуда и деньги. Оставалось только распорядится деньгами Мартынова, но для этого стоит посоветоваться с настоящей семьей. Она смотрела на счастливые лица и невольно улыбалась. Вот, можно сказать, и все. Прощай, Катерина. Теперь, я надеюсь, ты успокоишься и найдешь свой приют. Что там обещал Штопарь? Мир и покой в душе? Ну, ну, посмотрим, как это выглядит.

Решили, что пока родители поживут несколько дней с Катериной, чтобы, если что, можно было спросить врачей из дома малютки совета. По-семейному отметили появление нового члена семьи, который так утомился от впечатлений, что в семь вечера уже спал крепким сном. Альбина рассказала о деньгах, соврав, что, якобы деньги эти были у Даши в сумке, когда она попала в больницу, и их так и передали с ребенком.

— Что думаете делать с деньгами? — спросила она. — Можно половину на квартиру потратить, половину вам дать на расходы.

Кондратий почесал нос, как делал всегда при раздумьях.

— Не знаю, что мать скажет, но думаю, что Санька на ноги мы пока и так сможем поставить. Ему сейчас много не надо. А на все деньги ты получше квартиру купи, будет ему в будущем, где жить.

Антонина согласно кивнула.

— Что ему сейчас надо? Свежий воздух, молоко и ласковые руки. Этого у нас достаточно. А квартира своя — это ведь всегда вещь нужная.

— Хорошо. — решение казалось Альбине разумным. На всю сумму можно купить более или менее приличное жилье. — Тогда можно квартиру эту сдавать пока, вам все равно деньги лишние не помешают.

— Зачем сдавать, дочка? Лучше ты пока там поживи, у тебя ведь нет своего угла, вот и воспользуйся. Все одно мы за твою квартиру платим, — отец осекся, испугавшись, что дочь подумает, что её попрекают этим. Но Альбина думала совсем о другом.

— Да нет, отец. Я же сказала, что стала лучше зарабатывать, я думаю себе сама угол приобрести. Если не получится, тогда буду у племянника жить! — засмеялась она, бросив взгляд на коляску с сопящим Сашкой.

Когда все улеглись и Альбина допивала вино на кухне, зазвонил телефон.

— Не спишь? — голос Тёмы звучал совсем по-другому, не такой напряженный, не такой холодный. Он звучал так, как десять лет назад — сдержанная теплота, плохо замаскированные эмоции.

— Нет. Напиваюсь потихоньку от счастья.

— Молодец. Я тоже.

— Хм. Что празднуешь?

— Тоже, что и ты. Знаешь…

— Да?

— Хотел сказать, какая ты молодец. Если бы не ты, сегодняшний день просто прошел бы мимо. Ты хоть понимаешь, что ты, как волшебник, подарила сегодня столько счастья целой семье? Нормальную жизнь подарила маленькому человечку?

— Я сейчас расплачусь от умиления.

— Можешь притворяться сколько угодно. Я же вижу, что для тебя это не менее важно, чем для Лаврентьевых.

Альбина промолчала. Конечно, важно. Теперь она сможет спокойно спать и не бояться тоскливого Катерининого призрака. Лучшего снотворного не придумаешь.

— В общем, чем пить по отдельности, — он прочистил горло, прикрывая заминку в словах. — Короче говоря, не хочешь объединить усилия?

— Нет. С тобой пить опасно.

— Со мной? Почему?

— А ты начинаешь в психотерапевта играть, когда выпьешь.

Он засмеялся, расслабленно так, уютно засмеялся.

— Нет, больше не буду. Обещаю.

— Хм. Что еще ты обещаешь?

— А ты уже много выпила?

Она взглянула на практически пустую бутылку.

— Как сказать. На ногах держусь.

— Тогда спускайся. Я за тобой подъеду через полчаса.

— А ты что — где-то рядом пьянствуешь?

— Можно сказать и так.

Послышались гудки — отрицательный ответ не принимался. Альбина усмехнулась. Звучит, как свидание. Она взглянула на себя в зеркало. Какое там свидание, очнись, Альбина. Посмотри на свое лицо. Разве хоть один здравомыслящий мужчина захочет поцеловать эти абсолютно асексуальные губы? И как только Лаврентьева умудрилась зачать ребенка! Разве что Мартынов был полнейшим идиотом, обжегшимся на собственных играх в расчетливость. Альбина даже не потрудилась принять душ и накраситься, не говоря уж о смене домашних джинсов на что-нибудь более вечернее. Памятуя свою неудачную попытку в прошлый раз, она невесело усмехнулась. Что есть, то есть. Принимайте, голубчик, что заказывали. Возврату не подлежит.

Она спустилась, поеживаясь от осенней вечерней прохлады. На улице было темно, хоть глаз выколи. Не горел ни один фонарь, ни одна подъездная лампочка. Альбина облокотилась к подъездной двери, вглядываясь в темноту. Вдруг метрах в двух от себя она заметила огонек сигареты, поднимающийся вверх. Огонек засиял ярче от затяжки, выхватив в темноте совершенно серьезное лицо Симонова. Выражение, с которым он смотрел на неё, вызвал странный отклик у Альбины. Это было лицо другого Симонова, не внимательного врача, не знакомого Тёмы с мальчишеской улыбкой, не холодное осуждение — нет, это было совершенно незнакомое Альбине лицо. Она вздрогнула, словно не ожидая встретить такого Симонова. Огонек вновь потускнел и лицо растворилось в темноте, оставив лишь контуры силуэта. Силуэт не двигался. Наблюдал ли он так же за ней, как она за ним? Неожиданное в его взгляде нажали на неизвестные клавиши. Всколыхнули отблески забытой чувственности, давно подавленные и вытесненные разумным сексом. Память болезненной страсти, отвергнутой упрямым мальчишкой. Осколки эпизодов из старых снов, где второе «я» изнуряло её видениями того, чего у неё нет.

Альбина тряхнула головой, отгоняя картинки старых снов. Это было давно и неправда. Все забылось, даже нелюбовь к своему телу, вытесненная ненавистью к новому лицу. Проблем стало еще больше, и, отчаянно барахтаясь в своих страхах, комплексах и неуверенности, она уже и не знала, от чего страдать больше, от отсутствия любви в её жизни, или от множества других проблем, съедающих день за днем.

— Ты меня напугал.

— Извини, не хотел. Ты такая… такая другая, когда думаешь, что на тебя никто не смотрит.

— Все мы другие наедине с собой.

— Сколько человек живут в тебе, Катя?

— А в тебе?

Он пожал плечами.

— Раньше думал, что один. Теперь появился второй.

— Ну, вот видишь. Не одна я похожа на коммунальную квартиру.

Альбина засмеялась и отошла от подъездной двери, шагнув в направлении Симонова. Он резким движением приблизился к ней и мягко обхватил ладонями её лицо. Вздохнул, жадно втянул воздух, запах, исходящий от её тела. Закрыл глаза и медленно прошелся подушечками пальцев по лицу, плечам, остановился на груди, скользнул вниз. Потом открыл глаза. Немой вопрос во взгляде, смятение. Губы шевельнулись, но не раскрылись, словно испугались произнести то, что намеревались. Губи приблизились. Глядя на них, Альбина не могла удержать страх, предательски выскочивший из глубины её сознания прямо на поверхность. Его привыкший к темноте взгляд не мог не заметить этого, но, странным образом, Симонов проигнорировал этот отблеск спрятавшегося чудовища. Прикоснувшись к её губам, он ощутил, как они задрожали и раскрылись ему навстречу, как тело поддалось вперед, мягко прильнув к нему. Внезапно она напряглась, словно кто-то невидимый нажал на кнопку управления, её губы резко сжались, Альбина тихо застонала и отпрянула.

— Я… я не почистила зубы. — пробормотала она и отвернулась, пряча лицо во тьме.

Он молчал, не отпуская её. Постояв так некоторое время, Альбина высвободилась из его рук и села на скамейку около подъезда, согнулась, словно от сильной боли в животе, и уткнулась в колени.

— Тебе лучше уйти.

Он протянул руку, пытаясь погладить её волосы, но она предупредительно подняла руки, будто защищаясь от удара.

— Уходи. Уходи!!! — голос её сорвался в глухих рыданиях.

Артем хотел что-то сказать, но не решился. Он скрылся в темноте. Звук отъезжающей машины отразился острой болью в висках.

Альбина выпрямилась, размазывая непрекращающуюся влагу из глаз по всему лицу. Она нашла ребенка Катерина, она освободила её дух, и что она получила взамен? Или это и называется — жить в мире с новым лицом? Ради чего она старалась? Ради того, что бы избавится от нытья Лаврентьевой в ночных снах? И все? Себя она все равно не вернула! Свою уверенность не вернула. Она по прежнему монстр в своем восприятии, она не может никого подпустить к себе. Даже Тёму. Особенно Тёму.

Альбина почувствовала себя обманутой. Выплакавшись, она поднялась домой и на цыпочках заглянула в комнату, где на диване спали Антонина с малышом, а на полу похрапывал Кондратий. На столе стояла бутылочка с остатками молочной смеси, малыш, видимо, уже успел получить свою порцию ночного перекуса. Альбина юркнула в спальню и зарылась в подушки, не раздеваясь и не умываясь. Заснула моментально, как бывает после выматывающего нервного срыва.

Сон не принес ожидаемого облегчения. Нет, Катерина больше не появилась, зато вернулась другая ненавистная героиня Альбининых снов. Вернулась её вторая сущность, опять со своими выворачивающими наизнанку рентгеновскими лучами. Альбина увидела себя в объятиях Симонова, увидела свое перекошенное от страха лицо… Потом Симонов сменился на Влада, на его предшественника Голышева, на другие торопливые мужские и женские руки, прижимающие её к себе, расстегивающие пуговицы на блузке, поднимающие юбки. А выражение её лица оставалось тем же — перекошенным, только не столько от страха, сколько от отвращения. И непонятно было, чем было вызвано это отвращение — ею самой или же теми торопливыми руками. Потом картинка вновь вернулась к Тёме и первобытному страху на лице Альбины. И стало отчетливо видно, что страх лишь прикрывает то самое отвращение, существовавшее ранее. Отвращение к себе.

Катерина тут была ни при чем. Это были не её счета. Счета Дормич с самою собою, со своим телом, своей сексуальностью, чувственностью, отвергнутыми давным-давно в угоду бизнесу, тщеславию и карьере. Тёма отверг её ради призрачного понятия дружбы, а затем она отвергла сама себя ради еще более призрачных вещей. Ненавидя свое тело раньше, как она могла полюбить его сейчас? Красота давала ей деньги и славу, но не давала главного — любви к себе.

Картинка растворилась, сменившись забытьем. Альбина не проснулась, как с ней бывало раньше при подобных снах, она проспала до утра, но, проснувшись, помнила каждую деталь сна. Помнить-то помнила, но что с этим делать абсолютно не имела понятия.

Глава 17

Следующий день преподнес сюрприз. Оказалось, что директор дома малютки, от всей души решившая сделать приятное семье Лаврентьевых, сообщила о чудесном воссоединении ребенка с родными, и об этом передали в местных новостях. Альбина не сомневалась, что кому-нибудь может прийти в голову мысль взять интервью у самих Лаврентьевых и она поспешила ускользнуть из дому, предупредив Антонину о возможном визите журналистов.

Новость облетела весь институт и, прежде, чем Альбина появилась на работе, все собрались в лаборатории обсудить невероятное событие. Марина Степановна знала, что Альбина разыскала Мартынова и добилась от него признания отцовства Катерининого ребенка, но Альбина решила не говорить ей о том, что ребенок на самом деле жив и найден ею. Марина Степановна так и думала, что Катя ребенка потеряла во время автокатастрофы, но просто хотела добиться правды. И хотя Катерина просила Марину Степановну никому об этом не говорить, та все же не удержалась и проболталась Молчановой. От Молчановой новость немедленно полетела к Олегу Васильевичу и тот был вне себя от страха, что возможно могла Лаврентьева натворить в Нижнем Новгороде и чем это было чревато. Кроме того, была у него за пазухой еще одна бомба, которую он обнаружил пару дней назад. Он пока не сообщил об этому никому, даже Молчановой, ожидая разъяснений от самой Лаврентьевой.

Шеф с нетерпением ожидал её появления в лаборатории, но то, о чем сообщили новости, совершенно шокировало его. На что рассчитывала Катя, оформив ребенка, как племянника, неизвестно, но, зная о том, сколько малышу месяцев и то, что сама Лаврентьева была беременна до аварии, не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы сложить одно к другому. Никто в лаборатории не сомневался, что Катерина просто скрыла таким образом свою принадлежность к малышу. Но зачем?

Когда Альбина приблизилась к дверям лаборатории, она услышала гул голосов. Замедлив шаги и остановившись у двери, ей хватило минуты, чтобы разобраться, в чем дело. Вот черт! Продумав все, что угодно, она совершенно забыла о готовности номер один к сплетням в их институте. Ну, ничего. Главное — придерживаться одной линии. Врать, так врать!

Шагнув в комнату, она встала в дверях, скрестив руки на груди, вздернув подбородок, прищурив глаза.

— Здравствуйте, дорогие мои! Как же я по вам всем соскучилась за эти дни!

Гул голосов смолк на секунду, а затем возобновился, трансформировавшись в поток вопросов о ребенке, Даше, Мартынове и самой Катерине.

Альбина спокойно отвечала, что все это чистой воды совпадение, что её ребенка врачи и не думали спасть, так как срок был слишком маленький, а вот Даша была как раз на том сроке, что ребенка можно было спасти. Да, так получилось, что они оказались в похожей ситуации в одно и тоже время, но так бывает у двойняшек — их связывает нечто большее, чем простое родство. Все слушали с сомнением на лицах, но спорить не стали. Лишь Людочка, дождавшись, пока толпа любопытных рассосалась, сказала Катерине, что не поверили ни одному её слову.

— Говори, что хочешь, но это твой ребенок. Тот самый, от Мартынова. — уверенно заявила Молчанова. — Почему ты не захотела взять ребенка, как своего? Не хочешь быть матерью одиночкой?

Марина Степановна съежилась под осуждающим взглядом Катерины.

— Ничего вы не понимаете, — вздохнула Альбина, но не успела ответить ничего более, так раздался звонок по внутреннему телефону и Людочка провозгласила, что шеф вызывает Лаврентьеву к себе.

Олег Васильевич встретил Альбину с лицом весьма хмурым.

— У меня к тебе, Катерина, несколько вопросов.

— Да, я вас слушаю. — Альбина уселась на стуле напротив него, закинув ногу на ногу. Терять ей было нечего, очередная ложь не сыграет большой роли.

— Я не знаю, что тебе удалось вспомнить из наших прежних разговоров, а что нет, но, если придется, я напомню, что я просил тебя, Катерина, семью Мартынова не трогать. В целях твоей же безопасности!

— А кто вам сказал, что я их трогала? С каких пор вы верите бабским сплетням? Позвоните сами Мартынову и узнайте, видел ли он меня после отъезда из Москвы или нет.

— Но ты же сама рассказала Марине…

— Мало ли, что я рассказала! — не моргнув глазом, парировала Альбина. — У меня с Мариной Степановной свои дела, я ей еще и не такие сказки могу понарассказать. Но вы-то, вы, Олег Васильевич, вы серьезный человек! Не к лицу вам всяким слухам верить.

— А история с ребенком — это тоже сплетни, по-твоему? — лицо шефа постепенно наливалось угрожающей краснотой и покрывалось бисеринками пота. Лаврентьева нагло врала ему в лицо и еще обвиняла в потакании склокам!

— Нет, не сплетни. Сестра моя, Даша, действительно оставила после себя ребенка и нам удалось его найти. Хотите, я вас с врачом, который Дашу оперировал, познакомлю?

Драгов совсем растерялся.

— И этот ребенок к Мартынову не имеет никакого отношения? — спросил он, тут же пожалев. Вопрос прозвучал довольно глупо.

— Ну, — пожала плечами Альбина, — если только Даша не переспала каким-то образом с Мартыновом, в чем я лично сомневаюсь…

Шеф разъярился. Да эта девчонка издевается над ним! В открытую! Ну, что же, он тоже умеет кусаться.

— Знаешь что, Катя, — он внезапно расслабился и вновь приобрел здоровый цвет лица. — Мне твои дела неинтересны, но хочу предупредить — если головке твоей вздумается портить мне репутацию, вмешивать Мартыновых и их влиятельных друзей в скандалы, где замешана моя лаборатория, то у меня для тебя найдется кое-что интересное, чему я могу дать зеленый свет.

Альбину совершенно не тронули его угрозы насчет Мартынова, но чрезвычайно заинтересовало, что за «интересности» он имеет в виду. Драгов тем временем с лицом агента 007 вынул из стола журнал «Новости науки», и раскрыл на той странице, где была размещена статья о достижениях профессора Булевского. Главным персонажем там был упомянут некий Алик Ламиев, которому сделали пересадку лица. Видимо, профессор недавно совершил новую пересадку, и об писали, как об операции мирового масштаба. В той же статье вскользь упоминался и первый опыт, время которого совпадало с нахождением Альбины у него в клинике.

— Так что вы там с Булевским намудрили?

Альбина сначала похолодела, решив, что все пропало, но потом взяла себя в руки. Прочитав статью, она убедилась, что профессор не подставил её, как и обещал. Речь шла лишь о том, что был предыдущий подобный опыт, включавший элементы пересадки лица, который послужил важным шагом к новому открытию, полноценной пересадке, совершенной уже следующиму пациенту.

— А я вам разве не рассказывала? — спокойно отреагировала она, сбив его с толку. Он-то ожидал, что Катерина испугается насмерть. — У меня было столько повреждений, что пришлось собирать мое лицо по кусочкам. Он использовал куски кожи, мышц, и даже глаза для восстановления моего прежнего вида. Получилось удачно, вы не находите? Именно поэтому ваша Молчанова с таким упорством не хотела верить, что я — это я.

Драгов замолчал, вчитываясь в статью. Но ничего, опровергающего слова Лаврентьевой, он найти не мог.

— Я еще проверю это, — пробормотал он.

— Проверяйте. Можете у Булевского самого и проверить. А насчет Мартынова вы не беспокойтесь, — зоговорчески прошептала она. — У меня голова на плечах есть.

Выдав очаровательную улыбку, она выпорхнула из кабинета и кинулась на улицу звонить Булевскому. Кратко объяснив ситуацию и как она выкрутилась, Альбина попросила поддержать её версию, если что.

— Не волнуйся, я так и рассчитывал говорить, — заверил её Булевский. — Да ты и без меня прекрасно справилась. Ты вообще зайди ко мне, кое-что обсудить надо.

— Зайду, — она отключила телефон, чертыхнувшись. Мог бы и предупредить, профессор, что выпустил потенциальную бомбу. А если бы она не сообразила, что отвечать? В любом случае, решила она, пора выбираться из этого паршивого института. Все, что нужно, она там выяснила, дела с Лаврентьевой завершила, можно сматываться. Тем более, сплетни достигают ненужного накала, объясняться каждый день она определенно притомилась.

Вернувшись в лабораторию, Альбина застала только Марину Степановну, Молчанова уже проскользнула к своему пупсику узнать последние новости с фронта.

— Катя, ты на меня сильно сердишься? — Марина Степановна выглядела совершенно расстроенной. — Я не знала, что так все обернется. И про ребенка тоже не знала, ты же ничего не сказала…

— Да не сержусь я, Марина Степановна, — махнула рукой Альбина. Ей и впрямь было все равно, узнает кто-нибудь о Мартынове или нет. И что про ребенка скажут, тоже все равно. Главное, что Сашка среди своих уже, а не в доме малютки. — Только давайте договоримся, не копайте вы про этого ребенка. Примите, как есть, так для всех будешь лучше.

— Да я все понимаю, Катюша, все понимаю, — торопливо заверила её Марина Степановна, — И вопросов задавать не буду. Сдуру ляпнула Людке про Мартынова, язык себе готова отрезать!

— Да бог с ним, с Мартыновым. — Альбина присела на край стола около Марины. — Я вам хотела спасибо сказать, Марина Степановна. Вы мне очень, очень помогли. Вы еще много сплетен обо мне услышите, мне все равно, что там будут говорить. Я уйду отсюда скоро в любом случае. Ваша дружба — это самое ценное, что случилось со мной в этом институте.

Марина Степановна непонимающе хлопала глазами.

— Ты так говоришь, как будто мы никогда не увидимся, Катюша…

— Не знаю даже. Скорее всего, увидимся. — она посмотрела на растерянное лицо подруги. Ей стало жалко эту простую женщину, запутавшуюся в своих бытовых проблемах, отчаянно пытавшуюся пробиться в извратившемся мире науки, стараясь держаться на плаву самыми разными способами. Но ведь при всем при этом она единственная, кто на самом деле помог Альбине восстановить всю картину произошедшего с Лаврентьевой. Захотелось сделать ей что-нибуль очень приятное.

— А знаете что? — Альбина соскочила со стола. — Хотите на малыша взглянуть?

— Я? Ой, конечно! Конечно, хочу! — Марина Степановна радостно улыбнулась. — А когда?

— А прямо сейчас! Поехали!

Так Сашу Симонова навестили первые гости. Надо сказать, что малыш адаптировался к новой обстановке удивительно легко. Никакие врачи не понадобились, Лаврентьевы прекрасно с ним справлялись, и даже Альбина принимала участие. Мальчишка был забавным и очень ласковым, словно отдавая копившуюся долго и до сих пор невостребованную любовь. Через неделю после выхода из дома малютки стало ясно, что с малышом все в порядке и что ютиться с малюсенькой квартире ужасно неудобно.

— Ребенку нужен свежий воздух и простор, дочка. — выдала заключение Антонина. — Мы с отцом решили, что пора нам ехать домой. Да и тебе тяжело тут со всеми нами. Все проблемы на тебе.

Альбина выгонять их не хотела, но теснота и впрямь была невыносимая. Поэтому спорить она не стала, а помогла им собрать все вещи, наняли грузовик для перевозки кроватки, коляски и прочего детского приданного, да и отправили их в деревню. Как ни странно, при расставании у неё защемило сердце, словно провожала самых дорогих людей на свете. Симонов тоже пришел провожать, и видно было, как ходили у того желваки от попыток сдержать эмоции.

— Что теперь будешь делать? — спросил он, когда машины скрылись за поворотом.

— Найду себе применение.

— Ну, ну. Удачи. Пока.

Он развернулся и ушел. Вот так просто ушел, будто совершенно посторонний человек.

Проводив всех, Альбина сосредоточилась на обдумывании своего плана. До Булевского она так и не дошла, замотавшись с покупками для ребенка и обустройством его жизни. Но план тихо зрел где-то на задворках сознания и когда появилось свободное время и тишина, она его оформила в более или менее удобоваримую форму.

— Явилась, перепуганная перепелка! — проворчал сквозь улыбку Булевский, встречая Альбину. — Обещала зайти еще неделю назад, и где тебя носило?

Альбина не стала тратиться на объяснения и извинения и сразу перешла к делу.

— Профессор, я опять с безумной просьбой к вам явилась.

— Я другого от тебя уже и не жду.

Их отношения давно уже переросли из вражды в своеобразную дружбу, хотя любой разговор между ними постоянно сопровождался подкалыванием друг друга. Они оба продолжали изображать из себя обиженных и непонятых, но в душе эти чувства уже давно вытиснились ощущением звеньев одной цепи и привязанностью. К тому же, каждый из них за последнее время пережил столько, что прошлая вражда потеряла всякое значение.

— Так что на этот раз? — Булевский снял очки и устроился поудобнее в кресле, но начать ей так и не дал. — Кстати, у меня тоже для тебя разговор есть. Во-первых, пора определятся с твоей комой. Долго я сказку о твоем коматозном состоянии не продержу. Как мы договорились, твоим родителям я показал перебинтованный муляж за стеклянной дверью, журналистов мы вообще всех отшиваем, думаю, что большинству из них несведущие медсестры говорят, что никакой Дормич у них вообще нет в отделении, а те принимают это за конспирацию. Но всегда найдется какой-нибудь проныра, который попытается разнюхать больше, а меня рядом не окажется. Так что решай этот вопрос. Во-вторых, могу тебя обрадовать — у меня с успехом завершилась вторая пересадка лица и теперь уже можно делать публикации без упоминания твоего имени. А здорово тебя Драгов поймал, а? — рассмеялся Булевский. — На самом деле все могло обернуться куда хуже, но и это был неожиданный поворот.

— Вам смешно, да? Зачем вы упомянули обо мне? Ведь вы же не собирались делать этого! А о новом опыте я читала — мне Драгов показал в той же статье.

— Сам не знаю, как произошла эта утечка. Мне сказали, что опубликуют статью о последнем опыте, но каким-то образом пронюхали и про предыдущую пересадку. Но ведь ни твоей фамилии ни Лаврентьевой не упоминается, так что тебе не о чем беспокоится. Ну, прочитал Драгов, ну и что? Фактов-то нет! И я всегда тебя выгорожу, не волнуйся. Не такой я зверь, каким ты меня всегда представляешь!

Теперь рассмеялась Альбина. Зверь не зверь, а жизнь её поставил с ног на голову.

— Так что скажешь по поводу своей комы?

— Я как раз насчет этого и пришла. Я понимаю, что долго эту историю не удержишь в мешке. Поэтому предлагаю организовать небольшой спектакль.

— Надеюсь, возвращение Альбины Дормич?

— Нет, — она опустила глаза. — Я так и не решилась. Не могу и все. Не могу переступить через свой страх.

В это момент вошла Анна Себастьяновна, её заблаговременно вызвал Булевский, зная, что с Альбиной намного легче общаться в присутствии Поляковой. Та услышала последнюю фразу и нахмурилась. Опять проблемы. Альбина кивнула ей.

— Привет, Аня. Я тут как раз с очередным бредом пришла.

— Слышу. Продолжай.

— Так вот, я вернусь на пару дней в больницу, забинтуете меня, как положено, я якобы приду в себя и попрошу встречи с родителями. Вы их вызовете, и я оглашу измененное завещание, скажу, что не знаю, сколько еще проживу. При них же заверю завещание с помощью нотариуса.

— Ничего не понимаю. При чем тут завещание? И что ты потом будешь делать? Опять таблеток наглотаться решила? Нет, даже не проси о такой услуге. Все, что до этого было — было бредом, но сейчас ты уже переходишь все границы! — заорал Булевский, как всегда легко теряя самообладание.

— Успокойтесь, проф, я совсем о другом. Все это делается для моей же жизни. В завещании я скажу, что завещаю все свое имущество Лаврентьевой. Мало того, оформлю документ, что и сейчас, при жизни, передаю в распоряжение всё моё имущество, счета в банке, все-все Лаврентьевой Екатерине, наравне со мной, естественно, а случае её смерти или отказа делать это, все права вновь возвращаются ко мне. Так же оговорю, что уход за мной отныне будет осуществлять она, с обязательством не раскрывать тайны моего местонахождения. Таким образом, как только все будет подписано, вы избавляетесь от меня раз и навсегда. Я якобы выписываюсь под надзор Катерины, потом продолжаю жить под её именем, но уже легально получив доступ к своей квартире и всему остальному.

Анна Себастьяновна и Булевский молчали. Выражение их лиц было таким, словно перед ними только что промелькнуло привидение.

— Ты все продумала, да? — наконец тихо произнесла Анна. — Ты считаешь, тебе так будет легче?

— Несомненно. Это окончательное решение.

— А если все-таки в один прекрасный день по каким-либо причинам ты решишь вернуть себе собственное имя, что ты будешь делать? Ведь всем этим ты отрезаешь себе все пути назад? Ты понимаешь это? Ты добровольно навсегда отказываешься от самой себя, Альбина!

Анна чувствовала себя так, как чувствует себя человек, бывший так близко к победе, но в итоге проигравший. Она до последнего надеялась, что Альбина решиться вернуть свое имя, до последнего верила в силу своей терапии, своего убеждения, но главное — верила в её силу воли, в её стремление победить свои страхи. Все оказалось напрасным. Из суицидального состояния она её вытащила (да и то — она или тот странный сон во время отравления?), но большего она так и не добилась. Полный провал.

— Ты права, Аня. Можешь считать меня слабачкой и тряпкой. Но я не могу заставить себя окунуться в возможное море боли, унижений и разочарований, которые ожидает меня, как Дормич. И я ненавижу жалость, а её будет много, слишком много. Я только-только приспособилась жить с тем, что имею. Я не хочу никаких новых мясорубок. Да и потом…— она задумалась, подбирая слова. — Честно говоря, у меня давно уже пропало желание доказывать что-то, свою правоту, состоятельность, силу воли. Мне это просто уже не нужно. Не чувствую необходимости, понимаете? Я вполне довольна тем, что имею, мне это трудно далось, но в итоге я смирилась. Нет ни глобальных целей, ни далеко идущих планов и желаний. И даже мое прошлое… Оно мне становится безразлично. Как будто это совершенно другой человек, с которым меня уже ничего не связывает. Вам, наверное, кажется, что я совершенно теряю свое «я»? Что превращаюсь в ту самую серую мышку, которую так ненавидела изначально? Да? — она улыбнулась выражению лиц своих слушателей. — Может, вы и правы, но… Это меня устраивает, понимаете? Я не хочу ничего менять.

Булевский и Анна слушали, совершенно завороженные ходом её мыслей. Это была уже не та потерянная во времени и пространстве Альбина, это была новая личность, со своим, вполне четко определившимся, местом в жизни и взглядами на судьбу.

— Ну, вот что, Альбина. — Булевский встал из-за стола и открыл свой сейф. — Это твое решение и я его уважаю.

— —Это потому, что у вас появился новый подопытный кролик? — блеснули улыбкой глаза Альбины.

— Вот ведь язва. — улыбнулся профессор. — Вот это — тебе. — Он протянул ей пухлую папку с историей болезни и видеокассету. — Здесь — вся твоя история от ожога до преображения, записи, фотографии, съемки. Делай с этим, что хочешь. Но я бы не советовал уничтожать.

— Почему?

— Потому что в случае, если вдруг понадобиться доказать, кто ты есть на самом деле, это будет тем самым неопровержимым доказательством.

— Не думаю, что когда-нибудь воспользуюсь этим. — нахмурилась Альбина.

— Прошу тебя, спрячь это, закрой на замок в сейф, что угодно, только не уничтожай! — взмолилась Анна. — Поверь мне, жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, что может пригодиться все!

Дормич вздохнула. Как бы не сомневалась она в этом, но, пожалуй, стоит прислушаться к совету. Хотя бы на тот случай, если вдруг кто-либо захочет обвинить её в фальсификации личности Лаврентьевой, а желающие могут всегда найтись. Особенно, когда узнают о завещании.

— Хорошо. Спрячу в банковский сейф, никто не найдет. Так как сделаем — завтра я с утра приду на маскарад. И нотариуса предупрежу.

— Нет, лучше сегодня вечером, когда в отделении будет мало народу. Для тебя будет выделена отдельная палата с доступом по моему особу разрешению . А завтра утром я позвоню твоим родителям и скажу, что ты хочешь их видеть. Кстати, а зачем тебе их присутствие на составлении завещания и доверенности на Лаврентьеву?

— Затем, что, зная своих предков, особенно маменьку, я боюсь опротестования моего решения. А так я заставлю и их расписаться в качестве свидетелей.

Анна с профессором переглянулись. Учитывая, что родные Дормич особо и не беспокоились по поводу её здоровья и не стремились её увидеть, Альбину можно было понять.

— Так когда вечером увидимся?

— Приходи часов в девять, я буду тебя ждать. Анна мне поможет. Незачем дополнительных людей вовлекать.

Булевский проводил свою пациентку, думая о том, что судьба все-таки благосклонна в Альбине. Да и к нему самому тоже. Сколько он переживал из-за того, что не смог опубликовать случай с Дормич. И вот ведь совсем скоро он уже смог совершить вторую пересадку. Пожалуй, еще более важную для него лично, чем в первый раз.

Вторая попытка пересадить лицо. Да, он сделал это. Но что это была за пересадка! Никто не знал истинной подоплеки проделанной операции. Никто, кроме двух человек.

Это случилось через два года после того, как они виделись с Сабиной в последний раз. Виделись мельком, на семинаре молодых ученых, где Булевский представлял обзор последних достижений. Сабина подошла поздороваться, переваливаясь, как гусыня, маленькая, аккуратная очаровательная беременная женщина, чуть располневшая, но ничуть не подурневшая. Булевский лишь сухо кивнул и отвернулся к другой собеседнице. Сабина грустно улыбнулась и отступила, продолжая заворожено внимать каждому его слову. После этого она исчезла, а он и не интересовался ее судьбой. Слишком много интересных дел было в жизни помимо красивых женщин с их причудливым мышлением.

Пациент Алик Ламиев попал к ним ранним утром с ожогами семидесяти процентов поверхности тела. В тот день к ним привезли еще несколько пациентов — жертв пожара в жилом доме. Пожарные приехали довольно быстро и пламя не распространилось на все здание, поэтому пострадали только те жильцы, которые жили в радиусе квартиры заснувшего алкаша — погибшего виновника пожара. И если остальные пострадавшие отделались довольно легко, то Алик, живший как раз через стенку от погибшего, пострадал больше всех. Сказали, что его семье повезло — жена и ребенок в тот день уехали к бабушке и избежали пожара. Алик находился в тяжелом состоянии и спасти его можно было только в случае быстрой и объемной пересадки кожи. Пересадку такого количества кожи невозможно было осуществить в один прием, требовались многие этапы, шаг за шагом, в надежде на выживаемость организма пациента. Собрав все анализы, Булевский созвал консилиум, где подробно рассказывал, какие мучительные этапы предстоят впереди, как нелегко придется пациенту Ламиеву, и насколько ничтожны шансы на его полное выздоровление, особенно учитывая повреждения его лица.

— Но ведь он будет жить?

Голос раздался где-то позади всей группы врачей, тихий, глубокий, с такими знакомыми бархатными интонациями. Булевский медленно повернулся в сторону голоса, зная наперед, кого он увидит. Сабина. Похудевшая, с темными кругами под глазами, обострившимися чертами лица, твердой надеждой во взгляде. Глаза сухие, блестят нездоровым блеском, словно под действием наркотиков.

— Это — жена пациента. — Поспешила с объяснениями молоденькая медсестра реанимации, испугавшись, что ее поругают за то, что пропустила постороннюю в палату.

Булевский задержал дыхание, борясь с эмоциями. Причудливость хитросплетений судьбы не переставала удивлять его.

— Да, жить он будет. Качество его жизни я, однако, гарантировать не могу. Слишком большие повреждения, слишком тяжело восстановить все это.

— Главное, чтобы он выжил… — тихо произнесла Сабина. Почему-то профессор поймал себя на мысли, что в ее голосе послышались нотки угрозы. Она что, с ума сошла? Думает, что он навредит своему пациенту только из-за того, что бедняга оказался ее мужем? Булевский продолжил свои рассуждения, как ни в чем не бывало. Дежурный врач записывал его инструкции. Когда они закончили, Булевский удалился в свой кабинет, где уселся в свое глубокое кожаное кресло и скрестил руки у груди, впав в глубокую задумчивость. В пределах их клиники они могли сделать очень многое. Могли пойти традиционным путем, как это делалось в большинстве случаев, но тогда на теле пациента оставались уродливые рубцы, заживление не всегда шло идеально, а иногда, при таких обширных ожогах, как у Ламиева, даже приходилось удалять части тела. Другим вариантом было взять пациента в экспериментальную группу Булевского, где они практиковали пересадку кожи и органов от доноров. В этом случае могло получиться по всякому — либо хорошее приживление, как было у Дормич, либо отторжение.

— Можно войти?

Мысли профессора прервал тихий голос, обладательница которого нерешительно стояла на пороге его кабинета.

— Чем могу быть полезен? — сухо произнес Булевский, кивком приглашая посетительницу.

— Спасите его.

Сабина присела на краешек дивана, сложив руки на коленях.

— Спасите его, Всеволод Наумович. Я знаю, вы можете. Это в ваших силах.

— Мы сделаем все возможное. Разве ты в этом сомневаешься?

— Нет, — она опустила голову, расправив полы белого халата на коленях. — Но я прошу вас спасти его в полном смысле этого слова. Восстановите его. У него растет маленький ребенок, которому нужен отец. Сильный, здоровый отец. Алик слишком молод, чтобы становиться инвалидом. Я знаю, вы сможете восстановить его.

— Наши хирурги сделают все, что в их силах. Но о восстановлении я не могу говорить. Ты же сама специалист, знаешь, что при таком ожоге это маловероятно.

— Знаю. Но так же знаю ваши способности, профессор. — Сабина подняла на него свои магические глаза. — Возьмите его в свою экспериментальную группу. Делайте все, что сочтете нужным. Я подпишу все документы на эксперименты. Только верните его к нормальной жизни.

— А почему ты думаешь, что я смогу? — усмехнулся Булевский одними губами.

— Я верю вам. Я знаю, что вы — гений. Мне ли не знать…

Тут Булевский не выдержал. Вскочил с кресла и принялся лихорадочно ходить по кабинету. Это было слишком. Напоминать ему о прошлом! Пытаться манипулировать им после того, как она отвергла его! Он остановился перед ней, нагнулся, поравнявшись глазами с уровнем ее глаз.

— А почему ты говоришь — ради ребенка? Почему не ради тебя самой? Разве ты не любишь его? Разве тебе самой не нужен здоровый мужик? Признайся, что не хочешь проводить всю оставшуюся жизнь с инвалидом, ну, признайся!

Сабина сверкнула глазами, потом переборола гнев и вновь уткнулась взглядом в свои напряженно сжатые колени.

— Потому что ребенок и Алик для меня важнее меня самой. Я прошу ради них. Не ради себя.

Булевский плюхнулся в свое кресло, прикрыв губы ладонью. Долго изучал сидящую напротив молодую женщину. Нельзя не признать ее смелость. Прийти сюда, к нему, просить о помощи после всего того, что произошло. Зная ее врожденную гордость, можно было лишь предположить, чего ей это стоило. Неужели действительно такая любовь? «Почему?» — спрашивал себя Булевский, — «почему женщины любят одних и не любят других?». Он забыл, скольких женщин отверг он сам, забыл, сколько сердец оставил с подобным вопросом, так и не получившим ответа. Он, конечно, спасет Ламиева. Это его долг. Но должна быть цена за это. Захотелось заставить Сабину страдать, как страдал он, когда она его бросила, мучиться, пережить весь тот ад, через который она заставила пройти его.

— Я подумаю, что мы можем сделать. — произнес он наконец. — Я возьму его в свою экспериментальную группу. Начнем постепенно, потребуется много времени, ты сама понимаешь. Еще ведь и доноров надо подобрать.

— Время — не страшно. Главное — результат. Вы ведь сделаете все возможное, да?

Сабина смотрела ему в глаза. Что она в них хотела увидеть? Заверения? Обещания? Надежду?

Он выдержал ее пристальный взгляд, не смутившись ни на мгновение.

— Да, все возможное. А ты?

— Я?

— Ты тоже сделаешь все возможное?

Он ожидал смутить ее этим вопросом, застать врасплох. Но она словно ожидала этого. Лишь побледнела.

— Да, я тоже сделаю все возможное.

— Хорошо. Я дам тебе знать, когда будет нужно.

Она кивнула и поспешно вышла из кабинета. Булевский усмехнулся. Что она, интересно, подумала? Что он потребует переспать с ним? Смешно. Она недооценивает его. Это было бы слишком банально. Разве можно заставить страдать женщину, страдать по настоящему, только лишь вынудив ее заняться сексом с нелюбимым мужчиной? Физиологический акт, который можно совершить с закрытыми глазами, смыть воспоминания тела водой в душе и забыть навсегда. И Сабина думает, что Булевскому это надо? Смешно. Не до такой степени он теряет голову при виде нее. Вернее, сейчас не до такой степени. Раньше бы, наверное, ради одного ее поцелуя горы свернул, но сейчас… Сейчас хотелось моральной победы, а не физической. Гений мысли и тут оставался верен себе.

Несколько недель прошли своим чередом. Поэтапные операции, шаг за шагом, они восстанавливали его тело. Но главного они еще не сделали. Пересадку донорской кожи все откладывали. Сабина практически не отходила от мужа. Булевский разрешил ей ночевать в палате, ухаживать за ним, делать перевязки. Не раз он наблюдал за ней исподтишка, видел, как она целовала его перебинтованное лицо, гладила руки. Общались они с Сабиной мало, каждый раз, когда они сталкивались с ней один на один, она вздрагивала, но взгляда не отводила. И все время словно ждала, ждала, когда же он потребует расплаты. Булевский лишь улыбался одними губами. Однажды он попросил ее пройти к нему в кабинет.

— Я хочу, чтобы прочла это. Я знаю, что ты никому не расскажешь, это тайный эксперимент, тебе он должен быть интересен.

Он вручил ей историю болезни Дормич. Пока она читала, он следил за меняющимся выражением ее лица. Недоверчивое выражение сменилось удивлением, удивление — надеждой.

— Вы…. Вы все-таки сделали это?

— Да, представь себе.

— А почему это тайна? Это же операция мирового масштаба! Почему вы скрываете?

— Есть свои нюансы. Но сейчас другой случай.

— Сейчас? Вы хотите сказать, что готовы сделать пересадку и … — она запнулась на имени мужа. Если это правда…

— Да, готов. Метод опробован. Но, сама понимаешь, каковы последствия. Во-первых, нет гарантии стопроцентного успеха. Во-вторых, у твоего мужа будет совершенно другое лицо. Чужое незнакомое тебе лицо. Ты к этому готова?

— Но ведь это единственный выход из ситуации, не так ли? Какая мне разница, чье лицо он будет носить, если при этом он сможет вернуться к нормальной жизни, не скрывая уродливых шрамов? Ведь по сути он останется тем же человеком…

— Тем же человеком, которого ты любишь. Ты это хотела сказать?

Сабина опустила глаза. Как болезненны эти разговоры! Как не хочется ей возвращаться к этой теме, ранить его лишний раз, бередить старые раны. Зачем он делает это?

— Я все понимаю, Сабина. — неожиданно мягко произнес Булевский и присел рядом с ней. Она вздрогнула, но он даже не сделал попытки прикоснуться к ней.

— Я и не думал, что это будет для тебя проблемой. Проблема будет в другом — найти донора. Понимаешь, для этой операции следует произвести операцию в течении четырех часов после смерти донора. И необходимо, чтобы он полностью подходил под параметры твоего мужа.

Сабина вновь подняла на него глаза. Нахмурилась. Зачем он теперь пугает ее, если только что дал надежду?

— Мы ведь можем разослать по всем больницам запрос, как это обычно делается. А вдруг повезет. Или вы думаете, что шансов мало?

— А теперь послушай меня очень внимательно, девочка. Я не зря рассказал тебе об этом именно сегодня. Не хотел заранее давать тебе надежду. Я уже нашел донора.

— Как?

— Вернее, потенциального донора.

— Не понимаю, — она хлопала своими изумительными ресницами, действительно не понимая, что он имеет в виду.

— Есть один вариант, но…

— Что?

Булевский с тревогой взглянул на нее, словно оценивая, сможет ли она воспринять правильно его слова. Сабина ждала, выпрямившись, как ожидают приговора подсудимые, чья жизнь целиком и полностью зависит от мнения судьи.

— В реанимации неотложки давно уже лежит один молодой парень, в коме. Он находится в коме уже около года. Мозг его поврежден необратимо, он живет только за счет поддерживающих систем. Ты знаешь такие случаи — надежды на выздоровление никакой. Я выяснил — его показатели полностью подходят для твоего мужа, а ты ведь знаешь — у Алика редкая группа крови. Это парень мог бы стать для него идеальным донором.

— Вы сказали — мог бы стать…

— Да, мог бы. Потому что он ведь пока жив, чисто биологически жив, хотя уже и не человек в полном смысле этого слова. Твоему Алику необходимо сделать пересадку кожи и лица как можно скорее, иначе у него пойдут осложнения. Тянуть нельзя. А других доноров у нас пока нет. И неизвестно, когда появятся. Тебе известно, в каком состояние Алик — может не дожить до того времени.

Этот ее взгляд…. Булевский не дрогнул и не выдал ни единой своей мысли, но ее взгляд… Сабина смотрела на него и сквозь него. Жадно выискивала кончик от хитросплетенного узла его логики, но не находила.

— Что вы предлагаете? — тихо, приглушенно, даже как бы и не своим голосом спросила она. Неизвестно откуда взявшаяся хрипотца в голосе и стальной блеск в глазах сделал похожей на хищницу, готовящуюся к обороне своей семьи. Булевский вздрогнул. Раньше он не замечал в ней таких черточек.

— Мне и предлагать тут нечего. У тебя есть только один выход — найти донора для своего мужа. Отключить того парня в коме можно только с согласия родственников. Встреться с ними, уговори их на отключение. И тогда в течении четырех часов мы сможем произвести пересадку. Только в этом случае можно надеяться на успех. Только в этом случае я возьмусь за пересадку. Все остальные методы приведут лишь к временному облегчению в лучшем случае.

— То, что вы предлагаете… Вы же понимаете — я не смогу! Это же фактически убийство…

— Ты просила меня спасти твоего мужа. Привести его в порядок, вернуть к нормальной жизни. Выбирай. Мы можем ждать следующего случая и рисковать жизнью Алика и успехом операции, а можем… Выбор за тобой. Либо ты обрекаешь своего мужа на пожизненные страдания, а может даже и на смерть, либо облегчаешь участь того коматозника, мозг которого и так уже мертв.

Она молчала. Подошла к окну и смотрела куда-то вдаль, нахмурившись, закусив губу.

— Учти еще одно, — добавил Булевский, тарабаня пальцами по столу. — Тебе придется потом жить с человеком, который носит лицо коматозника. Вечное напоминание. Выдержишь?

Сабина обернулась к нему. Сгорбилась, словно от внезапно навалившегося груза. Посеревшее лицо ничего не выражало.

— Сколько у меня есть времени на обдумывание?

— Даже не знаю. Неделя, может две. Не торопись. Следи за состоянием Алика. От этого многое зависит.

Она машинально пригладила волосы, поправила документа на столе профессора, словно сомнамбула провела пальцем по стеклу книжного шкафа, потом, не оглядываясь и не попрощавшись, вышла из кабинета, слегка пошатываясь, аккуратно притворив за собой дверь. Булевский так же молча смотрел ей вслед. Сузив глаза, он потер кончик носа. Каждому когда-нибудь приходится платить по счетам.

Последующие дни Булевский наблюдал. Сабина так же проводила большую часть времени рядом с мужем. Разговаривала с ним подолгу, рассказывала о дочке, приносила фотографии, кормила его. Булевский строго настрого наказал ей не рассказывать о коматознике Алику.

— Твой муж все равно откажется от этой затеи. Ты можешь все испортить. Об этом должны знать только ты и я. Можешь рассказать ему о возможности пересадки, подготовить его к тому, что его ожидает. Но ничего не рассказывай о доноре.

— Но я ведь и сама еще ничего не решила… А если я так и не решусь, поселю в нем напрасную надежду, что тогда? Что я ему скажу потом?

— А если ты все же решишься? Тогда у нас не будет времени на уговоры и подготовку. Придется действовать очень быстро. Кстати, я попрошу тебя уже сейчас подписать бумаги на согласие о пересадке донорского лица. На всякий случай.

Сабина покорно кивала. Подписала все необходимые бумаги. Сделав из этого тайну, Булевский вынудил ее рассказывать о том, как продвигаются дела. Никому больше она не могла доверить свои размышления. Но и Булевскому она рассказывала лишь самую поверхностную часть, о действиях, о фактах, обо всем остальном можно было догадываться лишь по темным кругам под глазами, внезапно проявившимся мелким морщинкам вокруг глаз да по потухшим глазам.

Сабина разыскала родственников коматозника. В наличие у него имелась лишь мать, совершенно спившаяся женщина, плохо соображающая, чего от нее хочет Сабина. Да Сабина и сама еще не знала толком, чего она хочет. Совершенно ясно, что матери было глубоко наплевать на судьбу сына, она не навещала его в больнице, не интересовалась его судьбой, но старательно утирала слезу при упоминании о нем.

— Бедненький сыночек… А ведь кормилец был у меня, да, кормилец, отец-то давно испарился, вот сын и кормил, а теперь что? Все сама, все одна… — пожилая женщина с испещренным рытвинами лицом и взъерошенными волосами всхлипывала, утирая рукавом нос и выдыхая отвратительный перегар. — А вам-то какое до него дело? Небось, не из простого интересу притопали сюда.

Сабина представилась врачом-исследователем и выложила на стол гостинцы. С трудом сконцентрировавшись на разложенных пакетах женщина встрепенулась.

— А что вам надо? Если что расскажу — заплатите? Если заплатите, то на все согласна. Только денежки вперед!

Преодолевая отвращение, связанное еще и с подспудной истинной целью, Сабина нашла силы посетить женщину не один раз, выведать все о ее отношении к сыну, навестить самого коматозника, изучить его историю болезни. Шансы у парня были нулевые. Всем врачам, наблюдавшего его, было совершенно ясно, что парень уже мертв, но сил отключить его от поддерживающих систем ни у кого не находилось смелости. Да и по закону требовалось решение родни, а родне в виде матери было наплевать, но давить на нее никто не хотел. Сабина провела не один час, разглядывая лицо скорчившегося на кровати молодого человека, темноволосого симпатичного парня, невероятно худые руки и скрюченные пальцы рук которого выдавали, что парень это не просто спит, а постепенно деградирует, невероятно медленно умирает, даже не осознавая это.

— Так тебе тем более должно быть легко принять решение! — подбадривал ее Булевский. — Если матери не нужен этот сын в коме, то получается, что он никому не нужен. Тебе надо только легонько подтолкнуть мать к решению, и все.

— Не так это все просто. Когда смотришь на самого парня, то ведь видишь живое тело, он дышит, его сердце бьется, он жив, понимаете? Жив!

Сабина почти кричала, обхватив голову руками. Она превратилась в собственную тень. Казалось, что она держится только ради мужа и дочери.

— На самом деле он мертв и ты, как врач, это прекрасно понимаешь, Сабина. А показатели у твоего мужа ухудшаются.

— Что именно? — она подняла измученные глаза. — Ведь все было не так плохо?

— Позволь мне судить об этом, — довольно резко ответил Булевский. — Я смотрю на его ожоги, на рубцевание, на показатели крови, ведь только я знаю, что необходимо для успешной пересадки. У тебя не так много времени.

— Сколько?

— Дня три-четыре. Может, меньше. Я тебе дам знать в ближайшее время. Сначала обсудишь все со мной. Без меня ничего не предпринимай, только прими решение. Судя по всему, обработать мамашу коматозника не составит труда. Главное, чтобы все было вовремя.

— Что — вовремя? Вовремя убить?

— Вовремя спасти твоего мужа.

Через два дня после этого разговора Сабину неожиданно не пустили к мужу. Сослались на приказ профессора. Усадили ее к нему в кабинет и попросили подождать, ничего не объяснив. Два часа, которые она просидела там, показались ей даже не вечностью, а сплошным адом. В голове промчались все возможные причины. Конечно же, одна ужаснее другой. К концу второго часа она уже так измучилась, что еле держалась в вертикальном положении. Психологические переживания последних дней совершенно лишили ее сил. Когда дверь, наконец, отворилась, она была готова к любому известию. Она молча взглянула на него — сосредоточенного, со спокойным взглядом профессионала, такой блеск в его глазах она прекрасно помнила, он появлялся всегда перед принятием какого-нибудь значительного решения.

— Вот что, Сабина. Мы забрали Алика в операционную. Или мы делаем пересадку в ближайшие часы, пересадку от того донора-коматозника, либо обходимся тем материалом, который у нас есть под руками, но тогда шанс на успешный исход намного меньше, а успешный исход будет означать сплошь покрытую рубцами кожу. Что будет с лицом — я не берусь сказать. Но вряд ли он когда-нибудь сможет выйти на улицу без бинтов или маски. Ты понимаешь, о чем я.

Она молчала. Словно впала в ступор. Теребила пуговицу на груди. И молчала.

— Сабина?

Голос профессора доносился до нее, как из тумана. Она прекрасна понимала, о чем он. Она понимала, что он требует. Что требуется от нее. Требуется немедленно, безотлагательно.

— Сабина? — голос не просто вопрошал, он требовал, настойчиво требовал ответа, решения.

— Продолжайте операцию.

— Что?

— Продолжайте операцию с тем материалом, какой у вас есть.

— Это значит…

— Это значит, что я не могу убить человека. Даже ради своего мужа.

— Это окончательное решение? Решение в пользу мужа-инвалида, мужа — уродца, неспособного на нормальную человеческую жизнь?

Булевский безжалостно выговаривал ужасные слова, глядя ее прямо в глаза. Раскаленным острием в открытую рану.

— Это решение в пользу чужой жизни, жизни парня, который….который не виноват в том, что случилось с моим мужем. Простите, я … я больше не могу об этом говорить.

— Но как ты можешь, Сабина? Ты же сама просила меня, умоляла помочь, ты же говорила, что готова на все? Разве не так? На все ради своего мужа, своей дочери… И что я вижу теперь?

— Не мучайте меня больше того, что уже есть, Всеволод Наумович. Только я знаю, чего стоило мне это решение. Только я знаю, через что я прошла, придя к этому. Сколько часов я провела с моим мужем, мысленно советуясь с ним, сколько часов я провела у постели того бедного парня в коме, спрашивая совета у Бога. Но принять решение пришлось мне одной. И я приняла его. Если выход только в том, чтобы отключить того парня от систем, поддерживающих его какую никакую жизнь, то я не могу этого сделать.

— А если твой муж никогда не простит тебе этого?

— Значит, так тому и быть. Но я не смогу жить с таким грехом на совести. Когда вы начинаете оперировать?

— Скоро. Но, прости, тебя я туда не допущу. Слишком эмоционально для тебя. Поди, выспись. Побудь с ребенком. Приходи через часов семь — восемь, не раньше. Тогда уже будет можно навестить его.

Сабина, конечно же, не смогла уснуть. Мысленно она рисовала себе образ мужа после операции. Возможно, ему придется перенести еще не одну операцию. Пройти через боль, а потом обнаружить, что он так и остался на всю жизнь инвалидом. Время от времени перед глазами вставало лицо того парня в коме — красивое, безмятежное, с гладкой белой кожей. Лицо уснувшего эльфа. Поймет ли Алик ее решение? Она надеялась, что поймет. Ведь и он не смог бы жить с лицом человека, у которого изъяли это лицо буквально насильно. А уж сама Сабина вообще сошла бы с ума, каждый день видя перед собой знакомый образ. Нет, она не сомневалась в своем решении. И не осуждала Булевского за то, что он поставил ее перед таким выбором. Он хотел, как лучше. Но в данной ситуации не может быть выигравшего. В любом случае кто-то да пострадал бы.

В больницу она пришла не через восемь часов, а позже. Как бы не храбрилась Сабина, но силы в последний момент изменили ей. Встретится лицом к лицу с реальностью оказалось куда сложнее, чем казалось вначале. Перед тем, как зайти к мужу, она попыталась найти Булевского, но его нигде не было, отделение ожогового центра уже опустело, лишь дежурные врачи сидели в ординаторской. Один из них сказал, что операция прошла удачно и что Ламиева можно навестить, хотя он все еще находится под действием снотворных и обезболивающих.

Она тихонько отворила дверь палаты и вошла. Остановилась нерешительно около его кровати, вглядываясь в тщательно скрытое под многочисленными слоями повязок тело. Разглядеть что-либо было невозможно. Алик спал. Она посидела еще какое-то время и ушла, вся с смешанных чувствах. «Главное, он выжил», — неустанно уверяла она себя.

Когда на следующий день она примчалась в больницу с утра пораньше, ее встретил у дверей палаты Булевский.

— Не спеши. Давай поговорим сначала. — он мягко взял ее за руку и завел к себе в кабинет.

Она молча ждала, что но скажет.

— Все прошло удачно. — начал он.

Сабина судорожно вздохнула.

— Ты не хочешь знать подробности?

— Какие подробности? — она с тревогой взглянула ему в глаза.

— Мы все-таки произвели пересадку. Если все приживется нормально, ты получишь здорового полноценного мужа.

— Пересадку? От…

— От донора. Пришлось мне самому принимать решение. За тебя. У твоего мужа новая кожа, местами новые мышцы и сухожилия, и даже новое лицо. Тебе придется заново привыкать к нему.

Сабина буквально упала в кресло и закрыла руками лицо. Он все-таки сделал это. Господи, зачем? Что теперь будет? Как ей жить с этим?

— Зачем? Зачем вы сделали это? Я ведь сказала, что не надо, что я не хочу так… Не хочу такой ценой…

Она расплакалась. Всхлипывая, горько и безутешно, словно ее жизнь теперь потеряла всякий смысл. Булевский спокойно выдержал ее всхлипывания, потом протянул салфетки.

— Пошли. Тебе надо взглянуть на него.

— Я… не могу. Я не готова увидеть это лицо.

— Ты еще не знаешь, что ты увидишь. Пошли.

Властные, уверенные нотки в его голосе сделали свое отрезвляющее дело, и Сабина покорно последовала за ним.

В палате стоял полумрак, так как шторы были все еще плотно задернуты. Алик шевельнулся, но, судя по его позе, он все еще крепко спал.

— Пусть поспит несколько дней, так легче пережить боль.

«Усыпите и меня», подумала Сабина, с трудом преодолевая подкатывающую тошноту. Сейчас. Сейчас она опять увидит лицо парня из неотложки. Только теперь на новом теле. На теле ее мужа.

Булевский подошел к нему и взял с тумбочки заранее приготовленные ножницы.

— Я снимаю повязку. Готова?

Сабина зажмурилась, изо всех сил стараясь держать себя в руках и не потерять сознание. В конце концов, дело сделано, обратного пути нет, ей придется смириться с этим, придется принять новый образ, придется поддержать мужа в трудный период. О своих чувствах на время надо забыть. Ради семьи.

Она открыла глаза. Срезанные повязки обнажили лицо ее мужа. Новое лицо. Незнакомое. Совершенно незнакомое! Это не было лицо того парнишки в коме, которое мучило ее видениями столько времени, это лицо было совсем другим, чем-то неуловимо напоминавшим ее мужа. Возможно, то был эффект его характерных скул, носа, подбородка. Словно их просто обтянули новой оболочкой, но с несколько другими выпуклостями, губами, бровями. Сабина с трудом оторвалась от ошеломляющего зрелища и посмотрела на Булевского.

— Нравится? — спросил он, как ни в чем не бывало. — Конечно, работы еще непочатый край, но основное все же сделано. Теперь тебе его выхаживать.

— От кого произведена пересадка?

— Нашли донора. Погиб от сердечного приступа в одной из больниц. Все легально, не волнуйся. Согласие родни, согласие твоего мужа. И даже твое согласие у меня есть, если ты припоминаешь. Так что на этот раз это уже не будет тайной. На этот раз я раструблю об этом на весь белый свет.

В ее глазах утонули миллион вопросов, миллион эмоций, но она не могла ничего сказать. Булевский внезапно погрустнел. Посмотрел на нее долгим внимательным взглядом, словно старался запомнить каждую ее черточку, запомнить навсегда. И отпустить.

Сабина подошла к нему, наклонилась и поцеловала его руки. Булевский отпрянул и буквально выбежал из палаты.

Есенинские строки назойливо звучали в его голове прощанием. На этот раз спокойным, без ненависти, без боли.

Глава 18

Придя домой после встречи с Булевским, Альбина позвонила знакомому юристу.

— Сигизмунд Львович? Это Альбина Дормич беспокоит, здравствуйте. Помните меня?

— Альбина? Боже, да как же это? — картавый голос старого знакомого звучал радостно и удивленно. — Ты выздоровела? Я даже не слышал, что уже пришла в себя!

— Только сегодня пришла в себя, Сигизмунд Львович. Вы простите, у меня мало времени, я вам кратко объясню, в чем дело. Мне надо, чтобы составили для меня парочку документов и привезли их завтра ко мне в больницу. Заодно и нотариуса захватите, прямо там заверим, потому что выйти из больницы я пока не смогу.

— Хорошо, Альбиночка, сделаем. — без лишних вопросов согласился опытный юрист, постоянно имеющий дела со знаменитостями и знающий об их причудах не понаслышке.

Альбина объяснила ему подробно, что она хочет.

— И еще просьба, Сигизмунд Львович, до подписания документов не говорите никому о моем звонке, хорошо?

— Альбиночка, об этом могла бы даже не упоминать. А когда ты… — он запнулся. Суда по бумагам, которые она хотела оформить, Дормич не собиралась возвращаться к своим делам. — Все за тебя очень переживают и молятся о твоем здоровье.

— Спасибо, Сигизмунд Львович. Увидимся завтра часов в десять утра. Спросите в больнице профессора Булевского, он вас проводит ко мне.

Больше она никому звонить не стала. На работе никто не забеспокоится из-за одного дня, да и уже привыкли все к её пропускам. Кто еще? Симонов… Нет, Тёме она вообще ничего не скажет. С того дурацкого вечера они общались очень редко — только на тему Саши. Вновь превратились в чужих людей. Не суждено им, по всей видимости, сблизиться и услышать друг друга в этой жизни. Магнит обратного действия. Притягивает до определенного расстояния, а потом начинается противодействие.

Он, конечно же, услышит о случившемся. Скорее всего, догадается обо всем. Еще одно тяжелое объяснение. А все из-за чего? Из-за собственной трусости.

На следующее утро в десять часов вход в ожоговый центр был окружен журналистами, вооруженными камерами. Руна Дормич, как только получила сообщение от Булевского, что её дочь пришла в себя и просит их зайти к ней в больницу, тут же сообщила журналистам об этом. Зная точно, что новость о выздоровлении Альбины, а значит и снимки с её посещением больницы, украсят первые полосы газет и журналов, Руна не могла пропустить такой шанс вновь очутиться в центре внимания, пусть даже за счет дочери. Они явились с мужем, эффектно одетые, с выражением радости на лицах, широко улыбаясь репортерам. Пообещав дать интервью после встречи с дочерью, они скрылись за дверьми центра. Дальше охрана никого не пустила, следуя строгому наказу самого Булевского.

Альбина ждала их, одетая в джинсы и простую футболку, с перебинтованной головой. Лишь на глазах и в области рта и носа слой бинтов истончался, но увидеть за повязкой ничего было нельзя. Они сидела в кресле, прямая, как струна, готовая к спектаклю.

— Альбиночка, доченька! — запричитала Руна, бросившись обнимать её. — Я так рада, что ты пришла в себя. Мы так беспокоились, мы не знали, что и думать! Столько месяцев в коме — мы уже стали терять надежду!

Альбина осторожно убрала с себя её руки.

— Привет, мама. Как ты?

— Да что я? Я в порядке, вот за тебя переживаем. Какой ужас все, что произошло. Ты знаешь, что этого маньяка посадили в психушку? Он оказался невменяемым психопатом. Вся его квартира была увешана твоими фотографиями, он давно уже выслеживал тебя. Ужас! Хорошо, что не убил!

Альбина передернулась. Хорошо, что не убил. Она понимает вообще, что говорит? Затем она перевела взгляд на отца. Того, по всей видимости, вид дочери тронул намного больше, чем мать. Он стоял, сжав пальцы, не решаясь ни подойти, ни сказать что-либо. Он думал, что увидит её вновь здоровой, раны должны были уже зажить, он не ожидал, что она все еще вынуждена носить повязку. Руна все время отговаривала его ходить в больницу, говорила, что все равно их не пускают к ней, что она ничего не слышит, и, в принципе, была права. А когда утром им позвонили и сообщили, что она пришла в себя, они решили, что теперь к ним вернется их прежняя дочь. Или хотя бы её подобие.

— Что, папа, неприятное зрелище? — усмехнулась Альбина. Она не могла простить им обоим такое равнодушие во время болезни. Если бы они хоть немного попытались ей помочь, она бы не чувствовала бы себя настолько одинокой, один на один со своей бедой.

— Как ты? — тихо спросил отец, не зная, куда деть руки.

— Как видишь. Ничего хорошего. Вышла из комы и обнаружила вместо лица картинку из фильма ужасов. Думаю, мне дорого бы заплатили за одну фотографию этого кошмара. Но этого не будет. Меня никто в таком виде не увидит.

— А что ты будешь делать? Что говорят врачи? Я уверена, что если поехать за границу, они смогут поправить ситуацию, ведь у тебя же есть деньги, дорогая! — заботливо тараторила Руна. — Тебе надо срочно ехать в Швейцарию и проконсультироваться там у врачей.

— Мама, меня здесь осмотрели уже все, кто могли. Ничего нельзя сделать. В общем-то, я пригласила вас сюда для важного дела. Я приняла решение, о котором вам необходимо знать. Папа, скажи, пожалуйста, врачу за дверью, Анне, что она может пригласить юриста.

— Кого?

— Юриста, Сигизмунда Львовича. Он вам все объяснит.

Сигизмунд Львович неторопливо и обстоятельно разложил по полочкам изумленным Руне и Борису Дормич волеизъявление их дочери. Они сначала молчали, ничего не понимая, потом переспросили, не ошибается ли он и что все это значит.

— Не ошибается, — ответила за юриста Альбина. — Все именно так, как он сказал. А значит это то, что отныне я исчезаю с глаз публики, куда — не скажу, на сколько — не знаю. Если у меня получится что-нибудь изменить в своей внешности, я вновь выйду на свет Божий, если нет — значит, никогда не увидимся. Но я буду звонить и давать о себе знать через Катерину, обещаю.

— Да кто она такая, эта Лаврентьева? С чего ты доверяешь свою судьбу в её руки, свои деньги, кто она тебе? — не удержалась Руна. — Ты что, не доверяешь нам, своим родителям? Зачем тебе верить абсолютно чужому человеку?

— Не то, чтобы не доверяю, но не считаю нужным обременять вас своими проблемами. А Катя — она будет моим поверенным. Я её хорошо знаю и не важно, откуда. Я так решила и прошу вас уважать мое желание. В конце концов, это моя жизнь и что хочу, то я с ней и сделаю. Но я решила, что вам надо тоже знать о моем решении. Все-таки, вы мои родители, — помолчав, добавила она.

Анна Себастьяновна подтвердила вменяемость Альбины и шокированные родители поставили подпись о своем согласии на её решение. Альбина решила, что так надежнее. Когда юрист и нотариус ушли, Альбина заставила себя встать и обнять отца с матерью.

— Не переживайте. Это лучше, чем смерть. Мама, ты меня должна понять больше всех — поставь себя на мое место, что бы ты выбрала? Захотела бы выставлять свое уродство на показ? Как горбун в цирке, на всеобщее посмешище и жалость?

Руна отрицательно покачала головой. Как горбун в цирке? Неужели все так плохо? Что скрыто под этими бинтами? Кажется, до неё стало потихоньку доходить, что за трагедия твориться в душе дочери. Но понять её решение насчет Лаврентьевой она все равно не могла.

— Мы бы тоже смогли о тебе позаботиться, — нерешительно произнес отец.

— Ну, подумай сам, что ты говоришь, папа! У тебя столько работы, поездок, ты же постоянно занят, разве тебе до моих проблем? А Катя сможет заменить мне и сиделку и доверенное лицо. Поверьте мне, что так лучше.

Она поговорила с ними еще минут двадцать, выслушала последние сплетни о знакомых, а потом сослалась на сильную усталость, начала прощаться.

— Так мы тебя теперь вообще не увидим? — отец никак не мог принять этот факт.

— Пока ничего не знаю, но временно — да, я не буду никому показываться и даже вам. Не ищите меня, не мучайте Лаврентьеву, она все равно не скажет, где я. Я постараюсь сама с вами связываться.

Крокодильи слезы и причитания матери, испуганные непониманием глаза отца, торопливое прощание, и вот уже расстроенные, держащиеся с большим достоинством Руна и Борис Дормич дают интервью окружившим их журналистам и репортерам о том, что их дочь исчезает в поисках возможных методов лечения на некоторое время и передает управление всем свои имуществом некой Катерине Лаврентьевой.

На самом деле они уже практически смирились с тем, что дочь для них потеряна, они даже не ожидали, что она выйдет из состояния комы, поэтому решение Альбины ни с кем не видеться шокировало их своей сутью, но морально их это травмировало не так уж и сильно. Для журналистов же это являлось горячей новостью и вот уже самые ретивые устроили засаду у больницы в надежде поймать момент выписки Дормич и разнюхать, кто же это такая — загадочная никому неизвестная Лаврентьева. Их ждало разочарование — к вечеру им сообщили, что Дормич уже покинула ожоговый центр через запасной вход и что место её нахождения в настоящий момент неизвестно.

Глава 19

Симонов пришел с работы уставший и только и мечтал о том, как поскорее заснуть. Мать накормила ужином, завела, как всегда, разговор о том, как прошел день, плавно перешедший в извечную тему о его холостяцкой жизни и слишком редких визитах домой. У него была своя квартира, но так как ужинать у матери было куда удобнее, он иногда все еще ночевал у родителей. Отца в этот вечер не было — укатил в командировку на конференцию. При отце мать не так наседала с женитьбой, так как он всегда горой стоял за сына, повторяя свое любимое «пусть сначала встанет на ноги попрочнее», зато без него она объединялась с дочерью и вместе они обрушивали шквал упреков и советов. Симонов слушал, не вникая, думал о своем и делал вид, что соглашается со сказанным.

Что творилось на самом деле в его душе по этому поводу, мать, конечно, не догадывалась. Да и никто не догадывался. Ведь о том случае с Альбиной не знал никто. Сбежавший, как преступник, Артем, зарылся с головой в учебу, с Олегом продолжал общаться лишь изредка, избегая встречаться с ним и его знакомыми. Избегая увидеть Альбину. Ему казалось — если он увидит её еще раз, окажется рядом, почувствует аромат её кожи, он больше не сможет противится. А он не хотел сдаваться.

Он боролся с собственными слабостями с раннего детства, пытаясь измениться, вырвать себя из замкнутого круга астенических страданий. Уже в возрасте трех-четырех лет можно было определить, что Тема — ярко выраженный астеник по натуре. Любое неосторожное слово, брошенное в его адрес, резало, как по живому, неумение ответить вызывало желание, чтобы все просто отстали от него. Про таких детей говорят, что они очень впечатлительны и пугливы, и это правда. Только вот детям от таких «диагнозов» ничуть не легче. В школе Тема частенько страдал от собственной робости, особенно на фоне более решительных и порой агрессивных сверстников, доводивших его только лишь по причине его слабости, неумения дать отпор наглости. Тема в ответ на злые шутки лишь сжимал кулаки, бледнел от злости, но ничего не предпринимал, а потом в итоге краснел за собственное бездействие.

С возрастом он сумел побороть детские страхи, научился владеть собой и адаптировался к окружающей среде. Никто уже и не вспоминал о пугливом мальчике, глядя на спокойного уравновешенного парня, прекрасно ладящего с окружающими, имеющего множество друзей и четкие цели в жизни. Но где-то в глубине души обидные воспоминания детства все же остались, а все страхи трансформировались в один большой — боязнь, что его обвинят в том, что он боится. И иногда поступки его поддавались влиянию этого страха. Так и тогда, с Альбиной, он был уверен, что поступи он иначе, все обвинят его в слабости характера, в малодушии, предательстве «истинно мужских ценностей» в угоду теплому местечку под женским каблучком.

Поначалу он не сомневался в правильности своего решения. И хотя перед глазами постоянно вставали полные ужаса и тоски глаза Альбины, он верил, что они оба тогда заблудились, поддались сиюминутному желанию. Первое сомнение кольнуло его, когда Олег сообщил между прочим, что Дормич его бросила. Почти сразу же после побега Тёмы. Значило ли это, что Олег для неё ничего не значил и его попытка наступить на горло чувствам оказалась бесполезной жертвой? Он не хотел копаться в этом. Он просто начал жить жизнью без неё. Спрятал все её фотографии, стер все видеозаписи.

Через несколько лет он даже пережил кратковременную женитьбу. Они вместе учились и, как это часто бывает, приняли наличие общих интересов и дружбы за любовь. Прожили они с Тиной год, ни плохо, ни хорошо. Не ругались, не изменяли друг другу, проводили вместе вечера, но через год поняли совершенно ясно, что любви нет и не было. Поняли это тогда, когда жена его влюбилась. Влюбилась по настоящему — страсть, страдания, слезы, встречи украдкой. Долго она тянуть с этим не стала — призналась во всем и попросила развода. Он хорошо помнил тот разговор. Тина съездила на научный форум а после поездки сразу же все и выложила. Она сидела в кресле, уютно подвернув под себя ноги, счастливая в своих ощущениях, с блестящими глазами. Совершенно другая Тина,

— Я больше не смогу с тобой спать, — заявила она.

— Почему?

Он удивился. Он знал, что в ней происходят перемены, чувствовал, что что-то грядет, но не ожидал такого заявления.

— Потому что я тебе изменила.

Он молчал.

— Не хочешь узнать с кем?

— Какая теперь разница?

— Большая. Я изменила не по дурости. Я влюбилась. Понимаешь?

Голос её звучал спокойно, она вовсе не оправдывалась. Она просто объясняла ему, как объясняют маленькому ребенку, что вне стен дома есть еще огромный мир, который стоит того, что бы его познать.

— Я полюбила человека и ухожу жить к нему.

— Разве нам было плохо вдвоем?

— Мы совершили с тобой ошибку. Мы не любили друг друга. Разве ты не видишь этого? Мы просто хорошие друзья, не более. Мне не с чем было сравнить раньше, но теперь… Теперь я не могу лгать ни себе, ни тебе. Это не любовь.

Он прикрыл глаза. А что тогда любовь? Глупый вопрос. Кому, как не ему, знать об этом.

— Мне очень жаль, — ответил он спокойно.

— Мне тоже, — отозвалась Тина. — Но, поверь, так лучше. Я не могу отпустить свой шанс на любовь. А вдруг этого больше не повториться в моей жизни? Я не хочу рисковать. Мне жаль, что приходится ради этого бросать тебя, поверь, я не желаю тебе зла. Но когда ты встретишь свою любовь, тогда ты поймешь, о чем я говорю. Ты тоже не захочешь отпускать свой шанс на счастье.

— А ты уверена, что любовь и счастье — идентичные понятия?

— Да, уверена. Не думай, что я идеалистка. Любовь — это не билет в счастливую жизнь, я отлично это понимаю. Но точно знаю, что, не войдя в эту дверь, я никогда не узнаю, что значит «жить».

Тёма отпустил её с миром. Да и что оставалось делать? Она была права. Права во всем, кроме одного. Свой шанс почувствовать «что значит жить» он давно упустил. Не просто упустил — растоптал и выбросил.

После этого он больше никогда ни с кем не сходился надолго. Да и работа поглотила практически все его время. От образа Альбины было не так-то легко избавиться. Она все время мелькала то на обложках журналов, то на телевидении, то на рекламных счетах. Как назло, его сестренка сотворила из неё чуть ли не идола, украсив свою комнату вырезкам с её фотографиями. Словно судьба постоянно напоминала ему о его малодушном побеге. Скандальные истории с наркотиками, влиятельные любовники, надменное лицо… От чего она бежала? Он ведь знал её настоящую, знал, насколько она отличается от вылепленного экранного образа. Маска, скрывающая истину. Ему казалось, что он видит её насквозь, видит искусственную кожу, натянутую в угоду славе. Пару раз возникал дурацкий вопрос — а если бы они тогда не расстались, какой бы стала её жизнь? Хотелось верить, что другой, верить, что в искусственной коже не было бы смысла. Но логика вещей говорила за то, что она не поступилась бы своими интересами. А, значит, он был прав, оставив её. Им было явно не по пути.

А потом он узнал о том, что Альбину облили кислотой. Как врач, он знал, чем это грозит. Знал о последствиях. Знал о пожизненном уродстве. Знал так же, что Альбина слишком горда, чтобы жить с таким уродством. Идти к ней в больницу не хватало моральных сил. Находилось тысяча причин, чтобы этого не делать. Он начала читать глянцевые журналы, жадно выискивая любую информацию о ней. Почему-то подсознательно Тёма все время боялся открыть однажды журнал и прочесть о её самоубийстве.

Жизнь не давала расслабиться. Появился Сашка. Вслед за ним появилась Катя.

Артем продолжал ужинать, думая о перипетиях жизни, а мама с сестренкой тем временем продолжали тему о вреде холостяцкой жизни, отбив в итоге у Артёма всякий аппетит. Он заперся у себя в комнате, решил проверить почту перед тем, как лечь спать. Загрузив почту, он среди прочих обнаружил письмо от неизвестного адресата.

Артем перечитал еще раз, подумав, что кто-то просто дурачится или ошибся. Но его имя и упоминание его профессии не могло быть случайным совпадением. Он иногда давал консультации для одной частной клиники, и они платили ему и за консультации по интернету. Но обычно вопросы эти приходили со страницы этой клиники, а не в частном порядке. Он пожал плечами и склонился над клавиатурой.

Занимаясь ответами на другие вопросы, он потратил около часу, пока не закончил со всеми письмами. Уже собираясь отключится от сети, он увидел новое сообщение.

Теперь у Симонова уже не оставалось сомнений, что письмо не по адресу. Но что-то его удержало от того, чтобы стереть его.

На этом он выключил компьютер и отправился спать, смертельно уставший. Эти консультации отнимали довольно много времени, и писем становилось все больше и больше. Пожалуй, пора от них отказаться, иначе ни на что больше времени оставаться не будет.

В тот же вечер одновременно несколько человек подскочили на своих диванах и креслах, указывая в немом изумлении пальцем на экран, где по новостям передали о странном желании известной телеведущей и фотомодели Альбины Дормич. В следующую минуту сотрудники лаборатории НИИ Микробиологии обрывали телефоны, обсуждая невероятную новость — сомнений быть не могло, речь шла именно об их Лаврентьевой, теперь понятно её невесть откуда взявшиеся шмотки, косметика, деньги и уверенность в себе. Загадочная история взбудоражила умы всех, кто знал Катерину, а практичная Людочка даже успела продать информацию о местонахождении Лаврентьевой первому каналу. На следующее утро, когда Альбина-Катерина явилась в лабораторию, к её неудивлению (рано или поздно этого следовало ожидать!) в комнате находились несколько журналистов, работающих над интервью с Молчановой и Мариной Степановной, при этом Людочка не скупилась на детали, а Марина Степановна лишь отметила, что не удивлена выбором Дормич, так как считает Катерину очень порядочным и милым человеком.

Альбина неслышно остановилась в дверном проеме, с улыбкой слушая откровения Людочки об их неземной дружбе. Наконец, Молчанова первая заметила её и с возгласом «Привет, Катюша» бросилась обниматься. Альбина равнодушно снесла её поцелуи и с улыбкой заговорщика подмигнула Марине Степановне. Журналисты защелкали фотоаппаратами, изучая при этом каждую деталь внешности распорядительницы судьбы и денег звезды.

— Ну, господа, у меня не так много времени, так что, если у вас есть вопросы, уложитесь в десять минут.

Даже Молчанова не смогла удержать на своем лице выражение деланной радости и сменила его на разинутый рот и округлившиеся глаза. И это Лаврентьева? Тихоня, бесцветная улитка Лаврентьева общается с журналистами, как будто только этим и занималась всю жизнь! Альбина тем временем устроилась поудобнее в потрепанном казенном кресле, изящно сложила ноги, обтянутые бежевыми брюками, и приготовилась к интервью. Вопросы посыпались один за другим.

— Как давно вы знаете Альбину Дормич?

— В каких вы с ней отношениях?

— Когда родилось скандальное решение Дормич?

— Где сейчас Дормич?

— Что у вас в планах?

— Что ощущает Катерина, проснувшаяся в один миг знаменитостью?

Альбине стоило немалых трудов не менять спокойного и приветливого выражения лица. Впрочем, она должна была быть готова к тому, что, собственно, судьба Дормич и её нового образа будет интересовать публику только через призму скандальности и «жареных новостей», а не сквозь человеческий фактор.

Приняв решение представиться свету официальным представителем Дормич, она продумала свою легенду для прессы. Да, они знакомы с Дормич давно, с тех пор, как та попала в ожоговый центр, так как сама провела там не один месяц и тоже прошла через ужас боли, комы, и даже потерю памяти. На самом деле Дормич не была в коме все это время, но психологическая травма была слишком велика и она просто не хотела никого видеть. Единственным человеком, с которым общалась Альбина все эти месяцы, была Катерина. О решении Дормич Катя узнала в последний момент и считает, что она справится с этим, учитывая, что Альбина постоянно будет консультировать её.

Больше этого Лаврентьева рассказывать отказалась, сославшись на уговор с Дормич. Выложив свою легенду, Альбина сказала, что время на прессу истекло и выпроводила всех из лаборатории.

Людочка и Марина Степановна изумленно молчали. Информация увеличивалась, как снежная лавина. Они, конечно, давно заподозрили, что в жизни Лаврентьевой, кроме автокатастрофы и амнезии, произошли и другие перемены, но даже наблюдая колоссальные изменения в её поведении, они не могли предсказать такого поворота событий.

— Так вот оно что, Катя…. — многозначительно промолвила Людочка. — Ты у нас теперь ближайшая подруга звезды, можно сказать, сама звездою стала. Ты уж не забудь о нас, твоих сотрудницах, когда будешь сотнями тысяч долларов ворочать.

— Да уж, не забуду, — усмехнулась Альбина. — Особенно твою дружбу, Людочка, ни за что на свете не забуду.

— Я опоздала? — прервала их влетевшая в комнату Виолетта Горячева, предупрежденная Молчановой о журналистах.

— Пропустила самое интересное. — Альбина, покачивая ногой, наблюдала за её выражением лица, которое никак не могло решить, что изобразить.

— Так мы теперь можем гордиться своим знакомством с тобой? — Виолетта, наконец, решила, что новый статус Лаврентьевой в любом случае не ставит её на одну степень с ней самой, и подумала, что не стоит изменять своему вечному высокомерному и снисходительному тону. — Звезда, да и только!

— У тебя какие-то с этим проблемы, Виолетта? Или ты просто расстроена, что опоздала и не попала в свет прожекторов?

— Ой, держите меня! — захохотала Горячева. — Ты думаешь, что о тебе будут говорить больше двух дней? Да что из себя представляешь? Приспешницу при больной фотомодели? Ну, поудивляются все, с чего это ты стала её выбором, и забудут. А я, если захочу, в любой момент могу себе интервью организовать.

— Да ну? — Альбина подняла брови. — Только отчего я раньше тебя нигде не видела по телевизору? А может, ты и мелькнула в рубрике «Синие чулки науки», да только никто не заметил?

Виолетта сжала губы, с метнув ненавистный взгляд на Лаврентьеву.

— Да что ты себе позволяешь? Думаешь, из грязи в князи выбралась? Да только до князей тебе еще далеко, милочка. Тут одной дружбы с известной калекой маловато будет.

— Ладно, подружки, — кинула насмешливый взгляд Альбина на Молчанову. — Некогда мне тут ерундой заниматься. Пойду я загляну к шефу. Думаю, пора мне ему сообщить радостную новость, что, наконец, покидаю его и избавляю от бельма на глазу лаборатории. И как это он не примчался на журналистскую сходку?

— А у него интервью в его кабинете взяли еще с утра, — не выдержала Людочка, выдав себя с головой, как организатора всей заварушки.

Альбина, еле сдерживая улыбку, вышла из комнаты, красочно представляя себе, какое бурное обсуждение начнется за её спиной. Направляясь к кабинету шефа, она увидела, как из соседней лаборатории сотрудницы бросились к ним в комнату, сгорая от нетерпения первыми узнать последние новости. Ну, началось!

Постучав в дверь, она приоткрыла её, услышав, как Олег Васильевич говорит кому-то по телефону:

— Да я уверен, что он знал давно обо всей этой истории! Потому так и пекся о ней, а я в дураках остался!

О Булевском сплетничает, подумала Альбина, и широко распахнула дверь. Увидев Альбину, шеф осекся.

— Ну, ладно, я тебе потом позвоню, пока. Да, Катерина, заходи. Чем могу помочь?

Делает вид, что его вся эта история не волнует, подумала Дормич. Ну, ну.

— Доброе утро, Олег Васильевич! Как поживаете? — широко улыбнулась она.

— Неплохо, неплохо. Как сама?

— Тоже неплохо. У вас, я слышала, уже и журналисты побывали?

— Да, — он смутился. Молчановой надо бы язык отрезать! — Сам понимаешь, из-за твоей истории мы теперь все на виду!

— Ну, я как раз вас решила от этого избавить.

— То есть?

— Ухожу я. Как вы понимаете, Олег Васильевич, у меня теперь появились дополнительные обязанности, так что…

— Понимаю, понимаю… — заерзал шеф. — Ты … это… на меня зла не держит, если что. Ну, насчет Мартынова и вообще.

— Да что вы, Олег Васильевич, о чем разговор! Никаких обид. Наоборот, спасибо за поддержку все это время.

— Чего уж там… — махнул рукой Драгов. — давай твое заявление, подпишу.

Альбина вышла из его кабинета и, минуя двери лаборатории, направилась к лифту. Потом передумала, решила все же попрощаться по-человечески, и вернулась.

— Прощайте, девушки-красавицы. Спасибо всем за поддержку и понимание, если кого обидела — не поминайте лихом! — весело улыбнулась она. Переполненная людьми комната погрузилась в молчание, никто не произнес ни слова, пока Марина Степановна не встала и не подошла к ней.

— Удачи тебе, Катерина. Не забывай нас.

— Вас, Марина Степановна, я точно не забуду и обещаю позвонить очень даже скоро. Своим сорванцам от меня передавайте привет, я загляну навестить их и Сашку прихвачу.

— А он здесь?

— Еще нет. Но собираюсь привезти его через пару недель. Его вакцинировать надо, хочу, чтобы в хорошей клинике все сделали.

Заметив застывший вопрос в глазах Марины, она добавила.

— Еще не знаю, надолго ли. Время покажет.

Марина Степановна энергично закивала головой и крепко обняла Альбину, восприняв её слова, как верный знак к воссоединению матери и ребенка.

— Вот это правильно! Правильно! Все у тебя получиться!

Альбина еще раз помахала всем рукой и со спокойной душой покинула НИИ, прослужившим ей прибежищем несколько месяцев. У выхода её поджидали репортеры, защелкавшие фотоаппаратами, но она, не останавливаясь, села в такси и поехала домой. К себе домой.

Глава 20

Почувствовав некоторую свободу действий, Альбина ощутила себя птичкой, выпущенной из клетки в родные пенаты. Вернуться в свою комфортную квартиру, погрузится в булькающее джакузи под звуки музыки, с ароматической свечкой, с бокалом любимого кокосового рома Малибу в придачу, казалось ей верхом блаженства. Она провалялась в ванной почти час, потом растерла себя хорошенько скрабом с ароматическими маслами, нанесла увлажняющий лосьон и улеглась на уютной шкуре ламы, расслабившись и забывшись в сладком сне. Так спокойно она не спала уже очень давно. Даже сны были каким-то светлыми, переливчатыми, умиротворяющими.

Проснувшись уже под вечер, она обошла свою квартиру, вспоминая каждый уголок. Обилие собственных фотографий смутило её и она решила убрать их все. Сделав это, она уселась у окна и задумалась — и что теперь? Что дальше делать? Она обеспечила себе доступ ко всему своему, но ведь это не решало основной проблемы — чем ей заняться теперь? Захотелось навестить бывших знакомых, порасспросить их о состоянии дел, прощупать почву, где может оказаться ниша для неё. Конечно, никто не станет открывать ей все двери только из-за того, что она официальный представитель Дормич, но все же, зная некоторые рычаги, можно попробовать пробиться. Но куда? Альбина посмотрела на себя в зеркало — не так плохо, как раньше, но, надо быть объективной, карьера модели для неё закрыта и телевидение было открыто только для Альбины Дормич, но никак не для некой Катерины Лаврентьевой. Она решила дать пару дней на то, чтобы новость облетела всех, кого возможно, и после этого уже действовать.

Свет настольной лампы бросал тени на предметы, завалившие рабочий стол Артема. Тени складывались в причудливые фигуры, разыгрывая спектакль для уставшей фантазии. Симонов обдумывал свой ответ на очередное письмо. Сколько бы не твердил он себе, что переписка эта только отнимает время, все же он не оставил без ответа ни одно из писем странной незнакомки.

Артем перечитал письмо несколько раз. Нет, на сумасшедшую похоже не было. Но и на обычного пациента тоже. Этот человек пытался вытянуть его на ответ, на какие-то действия, и в то же время, она задавала вопросы, поднимая смутные переживания, о которых он не любил задумываться, списывая их на сентиментальность и слабость. Совершал ли он что-либо, не дающее ему покоя по ночам? Она пишет так, словно знает точно — есть червь, гложущий его сомнениями. Есть тайна, тщательно оберегаемая от чужих глаз. Даже себе тяжело признаться в своих подозрениях. Она права, мы редко бываем честны даже перед самими собою, не говоря уж о других. Впрочем, есть шутка, что единственным местом, где можно ни во что не играть, есть и остается гроб. Тогда к чему искать ее — искренность? Только для того, чтобы разворошить старые раны?

Письмо странным образом задело его. И хотя было ясно, что это не обычная консультация, ему непременно захотелось ответить ей.

Вот так вот — достаточно сухо, чтобы соблюсти дистанцию, но и достаточно откровенно, чтобы не показаться сухарем. Хотя, почему его должно волновать, что о нем подумает эта женщина? Ответ пришел не сразу, через несколько дней, и буквально сбил его с ног своим напором и попаданием в цель.

Артем ощутил себя так, словно его ударили чуть ниже грудины, в солнечное сплетение — так, что перехватило дыхание. Эти слова вызвали в нем бурю эмоций, захотелось расписать ей, в чем она не права, опровергнуть каждое слово, но он остановил себя. Зачем? Кто она такая, чтобы он выложил всего себя перед ней? Но совсем не ответить он тоже не мог. К тому же, в глубине души он понимал, что доля истины в этих обвинениях есть.

Ну вот, опять намекнул ей, что лучше ей обратиться к психотерапевту. На самом деле ей лучше даже к психиатру, но вдруг обидится еще…

Он не стал отвечать на это письмо сразу. Ему пришлось задумать над её словами, прежде чем сформулировать, что он думает по этому поводу. Она была права и не права. Да, он не привык копаться в личных проблемах людей, ему хватало человеческой боли на работе. Врачей учат испытывать эмпатию к больному — не симпатию, не антипатию, а именно эмпатию. Когда перед лицом пациента ты сочувствуешь его боли и проблемам, но, едва выйдя из палаты, забываешь об этом. Если бы не эта тактика, врачи бы сошли с ума от переживаний за каждого. Артем постепенно переносил этот навык и на остальных. В личных отношениях он старался избегать острых углов. Но ведь не от того, что был таким черствым и закрытым, а потому, что не считал себя вправе лезть человеку в душу. Он не любил вторжения на свою территорию, и считал, что и другим его вторжение не нужно.

А сейчас…Какой шанс может быть у отношений, начало которых построено на лжи, обмане, сложностях и непонимании друг друга? Как он мог даже думать о попытках распутать узел, где не видно ни начала, ни конца? Да, он хотел этих отношений, да, они мучили его своей непонятностью и незаконченностью. Он постоянно думал об этом, терзался своим непониманием, но разве мог он что-либо изменить? Не он запутал этот клубок, как он может его распутать? Впрочем, это не имело никакого отношения к тому, о чем писала незнакомка. Или..?

Альбине пришлось еще раз съездить на квартиру Кати, вызвать квартиросъемщицу и сдала ей ключи. Все, с этим закончили. Жизнь вновь становилась легкой и решаемой, как простая задачка. Машина, деньги, связи. Альбина усмехнулась, когда подумала об этом. Выглядит, как много, а весит мало. Да, это дает некоторую свободу в действиях, не более. Смешно, что она так переживала о возможной потере всех этих восстанавливаемых благ! Теперь надо было подумать о том, куда вложить деньги и чем заняться.

С тех пор, как проводили Сашу, Симонов не появлялся и позвонил только пару раз в первые дни после отъезда Лаврентьевых. И все. И даже после новостей о Дормич от него не было ничего слышно. Альбина на могла поверить, что ему абсолютно все равно. Она так же была почти уверена, что Артем не поверит этой истории. Но он не звонил. А она не хотела навязывать свое общество человеку, который, зная про неё все, не хочет с ней общаться. Тёма вычеркнул её из жизни тогда, вычеркнул и теперь. Глупышкой был, глупышкой остался…

Дни понеслись с невероятной быстротой. Дни, наполняющиеся, словно пустой сосуд, теми же лицами и разговорами, что наполняли её жизнь раньше. Внимание прессы, интервью, знакомые Дормич, пытающиеся теперь приблизится к Лаврентьевой, чтобы выяснить подробности… Она обнаруживала себя в тех же местах, где бывала раньше, среди тех же людей. И даже Влад как-то пригласил её на ужин, дав понять, что не прочь продолжить знакомство в более интимной обстановке. То ли знакомый запах его привлек, то ли формы, она не понимала. А может, это был просто азарт охотника за неизведанным. А Катерина приобрела в мире Дормич славу неизведанного зверя, с повадками звезды, знанием дела, и абсолютно невнятным происхождением. Впрочем, все списывалось на влияние Дормич, чьи повадки и рассуждения очевидно проглядывались в Катерине. Влад посоветовал её вложиться в какое-нибудь дело — либо открыть новую косметическую линию, либо модельное агентство, либо дизайнерскую линию одежды. Любой продукт с именем Альбины Дормич пока еще будет идти на ура, рассуждал он. Пока не забыли о её существовании.

Альбина подумала, что идея неплохая. И даже уже придумала, что это может быть аксессуарная линия, сумочки, ремни и тому подобное. Она знала людей в этой области, знала, с чего начать. Вереницей пошли одна за другой встречи, появились новые знакомые. Появился секс. Она вновь кинулась головой в тот же омут случайных связей, ища забвения от своих снов, пытаясь стереть из памяти Тёму. Проделав такой огромный марафон по жизни, она вновь вернулась к тому же, от чего начала свой бег изначально. Она вновь бежала от Тёмы. Она не понимала его, не понимал, почему он так поступает, о чем он думает. Она не знала, как себя с ним вести.

Куда удобнее было играть по известным правилам — чуточку наслаждения без всяких обязательств и глубоких чувств.

Теперь к её связям прибавились еще и новая разновидность — неудачники, стремящиеся урвать кусочек связей и денег новоявленной бизнес леди и готовые за это усладить любые её прихоти. Прежнюю Дормич такие образчики особо не доставали, боялись, что у такой красавицы и без них хватает секса в жизни. В Катерине же они увидели потенциальную жертву их игр, женщину, имеющую все, кроме красивого лица. Поначалу Альбина купилась на их комплименты, находя в них источник повышения самооценки, но скоро поняла, насколько отвратительно и фальшиво все это, хотя время от времени все равно теряла бдительность.

— Кэти, — говорил ей с придыханием один из них, Рома, настойчивый неудачник. — Ты даже себе не представляешь, до чего ты меня заводишь! Одного взгляда достаточно… — после этих слов он накидывался на неё, как молодой тигр, стараясь всеми силами подтвердить правоту своих слов.

Рома уже довольно давно работал у Влада в агентстве, но все как-то дальше вторых ролей не выбивался. Альбина с трудом лицо-то его вспоминала, не то что имя, до того неприметным был это щупленький, болезненно амбициозный парень. Видя, что Альбине доставляет удовольствие слушать сплетни, он рассказывал ей все, что знал о Владе, его похождениях, о моделях, об их любовниках. Поначалу он подступал к ней мягко, без резких выпадов, прикидываясь просто другом. Никогда не просил о помощи, так что Альбина даже засомневалась, неужто он и впрямь запал на неё. Рома все пел песенки о её расчудесных глазах, завораживающем голосе, сексуальной походке… А она слушала и даже иногда ловила себя на мысли, что верит.

Первый прокол он совершил, когда вдруг решил посплетничать о Дормич.

— И как ты с ней сдружилась, я не понимаю. — пожал он плечами, когда увидел в её квартире журнал с фотографией Альбины. — Такие разные. Ты и она, котик, это же несовместимые личности. Как ты с ней можешь общаться?

— А что? Чем мы так отличаемся? — насторожилась Альбина. Вопреки её ожиданиям, прежние знакомые не решались сплетничать с Лаврентьевой о Дормич, не будучи уверенными, в каких они отношениях. Этот же дурачок решил, что Катерине может польстить, если он наговорит гадостей про более красивую (пусть даже и в прошлом) подругу.

— Да ведь она такая стерва, эта подстилка Влада! Её же все ненавидели! — доверительно сообщил услужливый дружок.

— И ты? — прищурилась Альбина.

— Да мне, знаешь, все равно, — выкрутился Рома, вовремя заметив напряжение в её глазах. — Просто знаю из разговоров. Да и что мне до неё, у меня же есть ты, котенок!

Так он и ошивался около неё, выжидая удобного момента, появляясь с ней на приемах, светясь на фотографиях в прессе. Момент настал, когда он стал свидетелем её переговоров насчет запуска аксессуарной линии. Надо было видеть, как загорелись его глазки от близкой добычи. Несостоявшаяся звезда подиума решил, что он достаточно подготовил почву для того, чтобы эта мымра при деньгах взяла его в дело.

— Слушай, Кэти, а кто будет набирать людей для этого дела?

Альбина расхохоталась.

— А ты уже местечко себе приглядел, я смотрю? А если я тебе скажу, что Дормич все решает? Твоя обожаемая стерва Альбина Дормич?

— Ну, Кэти, ты же не станешь передавать ей дурацкую болтовню? Ты уж замолви за меня словечко, а? Котик, я так многое умею, я же стану твоим человеком там… — Рома лизнул её мочку уха. — На меня можно положиться, за мной, как за каменной стеной…

Рома шептал эти слова, словно в любви признавался. Альбина вытерла мочку и вдруг отчетливо представила себе, как это выглядит со стороны.

— Хорошо, Ромочка, — ласково отозвалась она, отражаясь в его сияющих глазах. — Я обязательно порекомендую тебя на место… — она задумалась, словно подбираю ему позицию. Рома, затаив дыхание, прислушался, кем его сделают — заместителем или все-таки главным ?

— Знаешь, —продолжила Альбина, — вот когда работницы фабрики приходят на работу и переодеваются в униформу, им может понадобиться помощник. Раздевальщик, понимаешь? У тебя это отлично получается, могу дать лучшие в мире рекомендации!!!

Альбина с удовольствием наблюдала за процессом перекашивания его смазливого личика.

— Займемся делом? — игриво предложила она, притягивая его к себе за кожаный ремень.

— У меня… у меня голова болит, — пробормотал Рома, из осторожности (а вдруг она просто пошутила?) не желая выдавать свою злость.

— А-а-а… Ну ты домой иди, отдохни. Вдруг грипп начинается, заразишь еще меня, — ласково отправила его домой Альбина.

«И больше на глаза не попадайся», добавила про себя.

Самое интересное, что её эти эпизоды даже не задевали особо, словно она считала естественным, что спать с ней захотят либо стареющие охотники за молодыми телами, либо молодые искатели халявных денег и связей. Внутренне отторжение себя, как привлекательной женщины, сделало её нечувствительной к подобному отторжению со стороны других. Если верить тому, что внешний мир отражает внутренний, то Альбина получала от мужчин именно ту модель отношений, которую создала в своем перевернутом сознании.

Среди этой суеты она хотя бы раз в месяц навещала ребенка Лаврентьевой, забирала его на несколько дней к себе, ощущала себя и впрямь родной тетей. Со временем несколько дней превратились в недели, и даже уже пришлось найти няню, чтобы помогала с Сашкой, когда Альбина была занята. Она любила засыпать рядом с ним, любила чувствовать его маленькие ручки на своей груди, слышать его сопение под ухом. Он стал центром её общения, она рассказывала ему обо всех своих переживаниях, словно он мог понять. Но только ему она и доверяла, чувствуя в этом маленьком невинном человечке единственную родственную душу.

Добавив своих денег, она прибрела для Саши неплохую квартиру, нашла жильцов. К деньгам с квартиры прибавлялись и её подарки, так что дом Лаврентьевых был завален всем необходимым для растущего парнишки. Родители Лаврентьевой её новой жизни немного стеснялись и навещали редко, все больше в себе зазывали. Она их понимала и шла на уступки. Со своими родными родителями она иногда созванивалась, каждый раз чувствуя неловкость. Разговаривала в основном с отцом, но скованность его на эмоции была так очевидна, что разговоры эти случались все реже и реже. Если он и переживал за неё, то совершенно не умел этого выразить. И так уже получилось, что с Антониной и Кондратием ей было гораздо легче общаться, чем с родными.

Со слов стариков она знала, что иногда Сашу навещает в деревне Симонов. В городе он этого никогда не делал и вообще не звонил. Как это обычно и бывает, живя в одном огромном мегаполисе, они ни разу нигде не пересеклись. Альбина так и не узнала, что он о ней думает и так не смогла оформить во что-то ясное и понятное свои чувства к нему.

Напившись допьяна вина прежней жизни, она ощутила легкое похмелье, которое со дня на день становилось все более и более тяжелым. Жизнь уже не казалась такой распрекрасной, слава и деньги не радовали, мужские тела раздражали все больше и больше, каждая связь приводила вновь к отвратительно изнуряющим снам, после которых хотелось бежать под душ и смывать с себя полученную грязь жалкой имитации любви.

Не найдя ни смысла, ни удовлетворения в возвращенной жизни, Альбина стала думать о полной смене декораций. Дорогу к собственным ощущениям пришлось искать опять-таки с помощью Анны Себастьяновны, которая дала ей возможность выговорится, определить, что именно её не устраивает и чего ей не хватает.

Разговоры эти получились тяжелые, Анна, видя состояние Альбины, не жалела её, выворачивала своими вопросами наизнанку, заставляла признаться самой себе в собственных заблуждениях, сомнениях и страхах. Но одну сферу её мира Анне так и не удалось раскрыть и вывернуть — сферу чувств, любви, секса. Тут Альбина не могла ничего сказать и словно поставила внутри себя такой замок, пароль к которому не знал никто. Ясно было, что за замком этим твориться полный хаос, но без наведения порядка невозможно было определиться, куда двигаться. Анна была недовольна результатом, понимая, что пока Альбина не разберется с отношением к самой себе, она не сможет полноценно раскрыться. Альбина же так боялась боли, спрятанной за этим замком, что решила пока остановиться на достигнутом.

Итогом этой череды бесед стало решение Дормич развернуть свою деятельность в совершенно другое русло. Картинка, которая нарисовалась в её голове в качестве мечты, имела вполне конкретный вид и значение. Это был центр для помощи таким, как она. Людям, потерпевшим маленькие или большие изменения в своей внешности, страдающие тяжелой адаптацией к новой жизни. Это могли быть молодые девушки с уродливыми шрамами на лице, калеки, да кто угодно, нуждающиеся в поддержке. Альбина хотела привлечь к работе психологов, пластических хирургов, косметологов. Естественно, для этого требовались специалисты, оборудование и вообще много чего, но она была уверена, что дело пойдет и будет приносить ей удовлетворение. При этом Альбина решила взять кредит, так как хотела одновременно продолжать выпуск аксессуаров, тешивших её не угасший интерес к миру моды. Проект заинтересовал многих людей, она привлекла прессу, организовала фонд в поддержку этого центра, заполнила свою жизнь столькими делами, что не замечала, как засыпала по вечерам, едва прикоснувшись к подушке.

И только замок с паролем так и остался запертым. Она обнаружила, что при отсутствии секса выворачивающие сны не тревожат её, и свела в итоге этот провоцирующий фактор к минимуму, практически к нулю.

Глава 21

Альбина сидела в машине и ждала Симонова уже второй час. В отделении ей сказали, что он не дежурит сегодня, то есть вот-вот должен уйти домой. Что его там задержало? Она припарковалась около его машины и все выглядывала, не появился ли он у выхода. Почему-то смелости позвонить у неё не хватало. После такого долгого молчания только взгляд в глаза мог подсказать, имеет ли смысл продолжать общение. Повод для общения был. С идеей центра родилась и идея привлечь Симонова к работе. Булевский и Анна Себастьяновна, само собой, были наипервейшими кандидатами, но Булевский согласился лишь на позицию консультанта, не хотел оставлять свой ожоговый центр. Альбине нужен был хирург, готовый возглавить клиническую работу. Лучшего повода пообщаться с Тёмой и не придумаешь. А увидеться хотелось, страшно хотелось, не хотелось лишь признаваться в этом самой себе.

Он, наконец, появился, задумчивый, с выражением какой-то хмурой сосредоточенности. Он не заметил Альбину и уже вставил ключ в дверь своей машины, когда она окликнула его. Он был похож на встревоженную птицу, когда услышал знакомый голос. Было заметно, как тело его замерло на секунду, лицо напряглось, но через мгновение Артем уже обернулся в её сторону, прищурившись, словно от яркого солнца.

— Привет, Тёма. Как дела?

— Пойдет.

— А я тут тебя жду. Деловой разговор есть, если не возражаешь.

— Деловой разговор? С Сашей проблемы?

Симонов сразу тревожно нахмурился, как будто не сомневался, что в один прекрасный день возникнут проблемы с этой стороны.

— Нет, с ним все в порядке. Да ты и сам это знаешь, ведь навещаешь его. Не то что меня.

Он пожал плечами, не желая даже обсуждать эту тему. Если с Сашей все в порядке, что ей еще от него может понадобиться?

— Ты не возражаешь, если мы поговорим в машине или, еще лучше, где-нибудь поужинаем и все обсудим?

— А что обсудим?

— Есть что, раз я здесь. В конце концов, ты что, боишься меня? — она засмеялась, пытаясь снять напряжение, повисшее в воздухе.

Он медлил с ответом, прислонившись к машине, запрокинув голову, вглядываясь в вечерние облака.

— Куда ты хочешь поехать?

— А что здесь есть поблизости приличное? Тебе лучше знать, ты здесь работаешь.

— Не знаю, что для тебя значит слово «приличное».

— Ой, Артем, брось! Не усложняй то, что и без тебя непросто. Хочешь, поедем ко мне? Самое спокойное место.

Он опять равнодушно пожал плечами.

— Я поеду за тобой.

Альбина несколько раздраженно посмотрела, как он сел в машину, даже не взглянув на неё, не улыбнувшись. Злиться. А на что, спрашивается?

Её шикарную квартиру он оглядел без тени эмоций. Плюхнулся на диван, скрестил руки на груди, вопросительно взглянул на Альбину.

— Может, выпьешь чего-нибудь? — предложила она, не зная, как себя вести. Его отстраненность сбивала её с толку.

Он продолжал смотреть на неё, ничего не ответив.

— Ну, ты как хочешь, я все же заварю кофе. — Альбина вышла на кухню, дав себе время собраться с мыслями. Что же его так злит? Допустим, он догадался, кто она, допустим, злиться, что она не сказала правду, но ведь это должно быть понятно? Ведь он даже не дал ей шанса все объяснить тогда, и не собирается, по всей видимости. После стольких лет они никак не пробьют стену непонимания. Ну, что же, не хочет, и не надо. Её, в конце концов, волнует сейчас другой вопрос.

Когда она вернулась в комнату, двигая перед собой столик на колесиках с кофейником и чашечками, Артем сидел все в той же позе.

— Ты слышал, что я открываю медицинский центр помощи людям, подвергшихся различным искажениям внешности?

— Слышал. И что?

— Ты не хочешь поработать там? Вернее даже, не просто поработать, а встать во главе центра? У меня уже есть список консультантов, психологов, хирургов, но нет кандидатуры на директора. Тебе это было бы интересно? Правда, центр не очень большой, но работа интересная.

— Предлагаешь поработать на тебя? — усмехнулся он, словно услышал несусветную глупость.

— Не на меня, а на центр. Я не одна его учреждаю, будут и другие партнеры. Доход, конечно, пойдет в основном от пластической хирургии в косметических целях, на действительно пострадавших я деньги делать не собираюсь, но эти доходы в итоге покроют общие расходы.

— Почему я? Таких, как я в любой клинике можешь найти. Тем более, я даже и не занимаюсь пластической хирургией.

— И не надо. Научишься, если понадобиться. Мне нужен директор в первую очередь.

— Нет.

— Что?

— Нет, мне это неинтересно. Это не моё.

Альбина растерялась.

— Но… я тебе буду хорошо платить…

— Я же сказал —это не моё. Поищи кого-нибудь другого.

Артем налил себе кофе и сделал большой глоток, сосредоточившись на чашке. Альбина не знала, что и сказать. Ей казалось, это станет заманчивым предложением для молодого хирурга — возглавить целый центр, новое дело поставить на ноги, неужели ему это не нужно?

Артем смягчился, видя переполненное недоумением и растерянностью лицо собеседницы.

— Если хочешь, могу тебе порекомендовать других врачей из моих знакомых.

— Да, было бы неплохо, — пробормотала она.

Они сидели в тишине минут пять, делая вид, что заняты поглощением кофе. Потом Артем встал, решив, что говорить больше не о чем.

— Уже уходишь?

Они поднялась вместе с ним.

— А ты еще что-то хотела обсудить?

— А ты нет?

— Нет.

— Почему? Тебе неинтересно? Или ты сам сделал все выводы и на этом успокоился?

— Выводы о чем?

— Да прекрати ты эти игры в равнодушие!!! Ты прекрасно знаешь, о чем я! Мы же с тобой не первый день знакомы!

— А сколько мы знакомы? Мне кажется, что я тебя совсем не знаю. А ты совсем не знаешь меня.

Альбина опустилась в кресло. Нет, не хотел он идти на уступки. Есть категория людей, на дух не переносящие ложь. И даже не пытающиеся понять, что стоит за этой ложью.

— Почему ты так со мной? Тебе не приходило в голову поставить себя на мое место?

— Приходило. Именно поэтому я не понимаю, зачем надо было…

—Что?

— Да, не важно.

— Важно, Тёма, очень важно. Это и есть самое важное — понять друг друга. Хотя бы попытаться! Хоть в раз в жизни сделай попытку услышать не только себя!

Альбина вновь встала и подошла к нему, приблизившись вплотную.

— Ну, посмотри мне в глаза. Посмотри и скажи, что ты видишь.

Он смотрел ей в глаза, долго, изучающе, но взгляд его не смягчался.

— Что ты хочешь от меня? — произнес он в итоге. — Разве ты не получила в жизни всего, чего хотела? Не устроила все так, как хотела? Чего тебе еще не хватает? Зачем тебе я???

— Ты прав, — она продолжала стоять, прислонившись к его телу. — Я сделала все так, как хотела, как считала нужным. И ты вправе меня винить в слабости, в обмане, в чем угодно. Вот только слабость эта и обман никому не принесли вреда.

— Кроме тебя самой.

— Пусть так, кроме меня самой. Но это уж мое дело.

— Если это только твое дело, зачем тебе я? Я все равно не понимаю.

— А если я скажу, что ты мужчина моей жизни?

Лицо его передернулось, как он резкой боли.

— Только не говори мне, что тебе не с кем спать.

— Спать? Да, найти с кем спать не проблема, — горько засмеялась она. — Тут ты прав. Еще бы справиться с тем, как они мне все противны. А ты мне нужен.

Альбина отвернулась и отошла к окну.

— Зачем? Пополнить ту же коллекцию?

Альбина непонимающе посмотрела на него. Потом вспомнила ту ночь у подъезда, когда она отпрянула от него. Он решил, что она отшатнулась от него? Как объяснить, что это не он ей противен, а она? Этого он не поймет никогда.

— У тебя свой мир, у меня свой. Ты никогда раньше их не смешивала, не пытайся их смешивать и теперь. Если ты на один день сыграла роль другого человека, это не значит, что ты стала другим человеком. Пойми это.

Ты не прав!!! — хотелось закричать ей ему в лицо. Как же ты не прав!!! Я стала другим человеком, но мне трудно, я разрываюсь на мелкие кусочки от сознания своей раздвоенности, от того, что перестаю понимать себя, помоги мне!!! Но она ничего не могла произнести. Если она сама себе не может объяснить до конца, что с ней происходит, как она объяснит это ему? Он играет в непонятную игру. Вроде бы он знает о ней все, но при этом не хочет сказать об этом прямо, не хочет признаться. Ведь тогда ему придется признаться и в своей прошлой трусости. Он закрылся ширмой непонимания. Он привязался к её маске так же прочно, как и она сама. Им обоим удобнее общаться через призму чужого лица, нежели напрямую. Меньше ответственности. Меньше признаний. Меньше боли.

— Знаешь, что тебе действительно необходимо? — сказал Симонов, уже у двери, взявшись за ручку. — Тебе надо перестать видеть в мужчинах самцов и думать, что ты сможешь построить отношения с ними только на сексе. У нас, знаешь ли, в голове больше одной извилины.

Глухой телефон. Он не услышал её, она — его. За заботой о своей боли, она не увидела в его глазах боль от нерешительности выразить свои чувства, желание обнять её и успокоить, разбившееся об её гиперсосредоточенность на себе и своих ощущениях. Пока штормит, кораблю невозможно найти причал в скалистой бухте. Страх разбиться может быть даже больше самого риска, но он превалирует над разумом и логикой. И заглушает голос сердца.

«И все-таки, откуда такие выводы обо мне?» — ответил он незнакомке после долгих раздумий. — «Да, я не женат, но при чем тут ваши домыслы? Я, к примеру, всегда думал о том, что в браке важно наличие любви, привязанности, взаимопонимания. Вы же смотрите на это очень уж странно. Если уж на то пошло, то это вы со своим пристрастием к выуживанию проблем там, где их нет, неспособны не только на нормальные отношения с другими, но и с самой собой. Извините за резкость! »

«О! Я смотрю, вас задели мои скромные строки? Не пугайтесь, я никому не расскажу о ваших маленьких тайнах! Вот только про любовь не смейте даже и упоминать. Потому что вы не имеете никакого права на это. О любви могут говорить те, кто открыт ей, кто не боится всего, что несет с собой любовь — долгий путь по длинному стеблю, усыпанного шипами, для того, чтобы достичь маленький благоухающий бутон, за которым придется еще трепетно ухаживать, чтобы он распустился. Вы же, уважаемый, из той породы людей, которые уже на первом шипе спешно отходят в сторону. К маленьким засушенным полевым цветочкам, трусливо называя их розами. А ведь их в такой же мере можно отнести к розам, как поверхностные пустые связи к любви. Так что не трудитесь говорить о любви. Этому вас еще не обучили.

Что же касается моих «нормальных» отношений с другими и самой собой, то тут вы правы. Только я и не стремлюсь к нормальным отношениям. Для меня нормальность в данном случае равносильна серости и убогости, а от этих слов я бегу при первом же намеке на них. »

Симонов ловил себя на мысли, что подсел на эти письма, словно на наркотик. Каждый вечер, когда не дежурил, он устремлялся к компьютеру проверить почту. Письма приходили не каждый день и, когда он не обнаруживал знакомого адреса в строке отправителя, он чувствовал некую пустоту, словно собирался провести вечер с близким ему человеком, а человек этот на встречу не пришел. И хотя письма эти ужасно задевали его, вызывали резкий протест, несогласие, он не мог не признать, что, написав опровержение, он каждый раз потом еще долго думал над её словами, примерял их на себя, выискивал, где же тот крючок, что цепляет его так крепко, несмотря на сопротивление. На самом деле все было просто — незнакомка заставляла его отвечать на те вопросы, о которых раньше он не хотел задумываться. Но он ни за что не открыл бы ей того, насколько она задевает его за живое. Напротив, он постоянно стремился перевести разговор на неё.

«Вы так много рассуждаете обо мне, забросив совершенно свою проблему. Ведь ваше первое письмо было как раз об вас, а не обо мне! Если вы так хорошо во всем разбираетесь и понимаете суть, то почему не можете разобраться с собой?»

«Нападение — лучшая защита?» — так и чувствовалось, как за словами этими стоит снисходительная улыбка. —«Ну, ну… Значит, ничего не нашлось ответить на тему любви… А жаль. Я все же надеялась, что у вас в тайниках припасена какая-нибудь замечательная история, которая смогла бы изменить мое мнение.

Моя проблема? Я уже подбираюсь к ней и, представьте, вы мне в этом все же помогаете. Чем? Тем, что, облекая в слова ваши внутренности, я яснее вижу и свои. Но мне труднее, чем вам. Потому что у меня моя борьба вызывает страшную боль. А боль притупляет способность ясно мыслить. Да еще эти шипы, о которых я упоминала ранее. Я как раз по ним карабкаюсь сейчас, обдирая в кровь руки. И та часть, которая пожирает меня, смеется надо мной, потому что уверена, что успеет уничтожить меня до того, как я доберусь до бутона. И что моя кровь напрасна. Но я все равно ползу, словно упорный мураш, хотя тоже не верю в существования смысла этой затеи. Зачем ползу? Чтобы, если и не дотронуться до бутона, хотя бы ощутить его аромат.

Вы же, отгораживаясь от любых потенциальных шипов, не можете даже предположить себе, что это такое — жить с болью ради смутной цели. Не боитесь, что за погоней за покоем и уютом, вы упустите нечто важное? Нечто, без чего ваша жизнь потеряет смысл? Если не боитесь, то я вам искренне завидую. Потому что меня этот страх гложет постоянно — страх, что я упускаю свою мечту, что ничего не делаю, чтобы удержать её. Видите — я признаю свою слабость! Но, к сожалению, я не могу пока бороться с ней.»

«Она противоречит сама себе!» — с некоторым раздражением подумал Симонов. «То она борется за любовь, то — нет.» Но в одном он точно с ней не согласен.

«Вы не правы. Не всякая любовь — это шипы. И не всякая жизнь обязательно должна быть наполнена страданиями. Вы призываете научиться жить страдая, а я считаю, что надо научится получать от жизни радость. Может, поэтому, ваша жизнь полна боли, а моя — нет?»

Он понимал, что ответ его прозвучал крайне неубедительно и фальшиво. Она тоже это сразу уловила и не преминула отметить.

«В вашей жизни нет боли? Помилуйте! Все так вот мирно и спокойно? И нет неразрешенных проблем, вопросов, оставленных без ответа, а потому задвинутых на самые дальние полки, страдания по тому, что так желанно, но недоступно, потому что непонятно? Ничего этого нет? Тогда мне вас искренне жаль — вы мертвый человек.»

«Может быть, я и мертв в вашем понимании. Только неясно, почему вы думаете, что страдать так уж необходимо? Да вы просто стремитесь к страданиям.. И получаете их. Своего рода мазохизм.»

«Интересный подход. Я передам это той своей части, которая садистки выедает мои слабые зеленые ростки надежды. Думаете, мне это нравится? Даже не знаю. Я так привыкла к этой боли, что уже не знаю, каково это — жить без неё. Возможно, это на самом деле прекрасно. Но у всего есть этапы. И вам, живущем в мире сухих полевых цветов, не избежать шипов и боли, если вы вздумаете когда либо добраться до настоящей розы.»

Симонову пришлось перелопатить немало в себе, чтобы убедится, что его следующие слова не будут пустыми. Но все же, как бы не самонадеянно это звучало, он верил в то, что пишет.

«Я думаю, я уже близок. Но не думаю, что придется сильно ободраться. Вы испытываете боль потому, что изначально на неё настроены. В розе вы видите в первую очередь шипы, а я — розу. Возможно, я и не замечу этих шипов. Все зависит от настроя и взгляда на жизнь.»

«Полагаю, что вы просто вводите себя в очередное заблуждение. Но все же заинтересована вашей теорией. Давайте договоримся — через месяц написать друг другу о том, на каком этапе мы находимся и что ощущаем. Согласны?»

«Хорошо. Через месяц, пятого октября. Удачи.»

Глава 22

— Вот эту картину я хочу взять для приемной нашего центра.

Работа по созданию центра шла достаточно быстро, штат был практически набран, директором стал друг Булевского, всегда отличающийся большими способностями к административным делам, нежели к практической медицине. Здание, оборудование, материалы — все находилось на финишной прямой и Альбине захотелось приобрести для приемной какую-нибудь особенную картину, отражающую суть их работы.

Обойдя несколько раз всю галерею, она остановилась перед полотном известного художника Дениса Лессерова «Она». На холсте довольно внушительных размеров была изображена женщина, сидящая спиной, в пол-оборота, так что её профиль, частично скрытый тенью, был виден не весь. На ней была самая ординарная одежда и просто собранные в пучок волосы, но в осанке, в посадке головы, во всем чувствовалось такое достоинство и уверенность, что, казалось, женщина излучает невиданную внутреннюю силу, придающую ей невероятное очарование. Это было именно то, что она искала. Внутренняя сила.

— С кем я могу обговорить цену? — Альбина обернулась к менеджеру зала Наталье, ожидавшей её решения поодаль. Та полистала каталог и покачала головой.

— Дело в том, что как раз эта картина выставлена без цены.

— Как это? Она не продается?

— Не совсем так. Она продается, но владелец настоял на личной встрече с покупателем для обсуждения цены.

— Странно. И часто вы это практикуете?

— Нет. Но вдова Лессерова, Вера Франковна, владеющая всеми его картинами, личность неординарная и поэтому мы не удивляемся её требованиям. — улыбнулась Наталья. — Если хотите, я дам вам её координаты и договорюсь о встрече.

— Да, пожалуй, — Альбина еще раз задумчиво посмотрела на полотно. Эта женщина определенно завораживала её воображение. — Я бы хотела встретится с этой Верой Франковной. А чем же она так неординарна, если не секрет?

— О, Вера Франковна личность очень известная в артистических кругах! — в голосе менеджера зазвучали нотки глубокого уважения к Лессеровой. — Пройдемте в мой кабинет и по дороге я вам расскажу о ней. Её заслуги можно перечислять бесконечно — модель и муза для своего мужа, писатель, поэт, организатор клуба художников, превратив для этого свой дом в центр для всех любителей живописи. Лессерова — удивительнейший человек, тонкий, её обожают все, кто её знают.

— Я уже начинаю трепетать! — улыбнулась Альбина. — А она меня примет?

— Примет. Сейчас я позвоню ей. Когда у вас будет время с ней встретится?

Дормич пожала плечами.

— Да, хоть сейчас. Чем быстрее, тем лучше.

Через пять минут Наталья рисовала Альбине, как доехать до дома Лессеровой.

— Это немного далековато, но стоит того! Её дом сам по себе, как музей, вы получите колоссальное удовольствие от визита. Только, я вас должна предупредить заранее, Вера Франковна незрячая.

— Как? — Альбина чуть не подпрыгнула на месте. — Вы же говорили, что она…

— Да, да, все, что я говорила, так и есть. Но при этом она уже полвека, как ничего не видит. Вернее, я бы сказала, она видит лучше, чем любой из нас, за исключением того, что мир, который видит она, составлен из звуков, запахов, прикосновений, интуиции и богатого воображения. Сама она называет это видением изнутри.

— Вы с ней так близко знакомы? — уважительно спросила Альбина, видя, с каким благоговением Наталья рассказывает о Лессеровой.

— И да и нет. Она всех подпускает к себе очень близко, так что любой может при желании почувствовать себя её другом даже после одной встречи. Вот увидите, вам понравится с ней общаться!

— Охотно верю! Надеюсь, и о цене мы так же легко договоримся!

Дом Веры Франковны находился на окраине города, в дачном поселке. Окруженный чудесным цветником, весь белый и какой-то ажурный домик выглядел очень приветливо и светло. Альбина позвонила, ожидая, что дверь откроет прислуга. Но, к её удивлению, отворила ей сама хозяйка, которую она моментально узнала — на заинтересовавшей её картине без сомнения была изображена сама Вера Франковна.

— Здравствуйте, я Катя Лаврентьева, по поводу картины из галереи, вам Наталья звонила.

— Знаю, знаю, по какому вы поводу, — улыбнулась Лессерова. Одетая в простое ситцевое платье, расшитое на китайский манер розовыми бабочками, с собранными в аккуратный пучок седыми волосами, эта старушка с темными очками так и светилась гостеприимством. — Проходите.

Альбина последовала за ней, пройдя через комнату с огромным персидским ковром на полу и оказавшись в другой зале, поменьше, наполненной звуками музыки, цветочными ароматами и приглушенным светом.

— Это было любимым креслом моего супруга, а это наша галерея фотографий, а в этом чайнике жасминовый чай, угощайтесь.

Вера Франковна вела себя так естественно и уверенно, что, не зная о её незрячести, можно было подумать, что она просто боится яркого света.

— Как вы управляетесь с таким домом? — не удержалась Альбина от вопроса, оглядывая экзотично, со вкусом обставленную комнату.

— Вы, зрячие, такие смешные, — засмеялась Вера Франковна, словно услышала замечательную шутку. — Вы не можете готовить, купаться, заниматься любовью без того, чтобы видеть. Это так забавно! Без своего зрения вы просто беспомощные существа, смешные, как новорожденные котята!

— Так вы смеетесь над такими, как мы? — спросила Альбина, разливая чай в миниатюрные китайские чашечки.

— Совершенно верно! Иногда я говорю своим гостям — поднимите свои руки и извинитесь перед этими умнейшими частями тела за то, что вы не доверяете им, не любите их и не используете их. И почему вы считаете, что вещи именно таковы, какими вы их видите? Это так обманчиво! И забавно!

Лессерова вновь залилась переливчатым смехом, прикоснувшись к лицу Альбины. Альбина инстинктивно отпрянула, словно испугалась, что эта незрячая женщина может нащупать её тайну. Прикоснувшись к её полной чашке, Вера Франковна улыбнулась.

— Вы не любитель чая, не так ли? Заварить вам кофе?

Она встала и прошла на кухню, отмерила кофе в кофеварку, заварила, согрела молоко.

— Вам помочь? — спросила Альбина, опасаясь, как бы старушка не обожглась.

— Нет, я прекрасно справляюсь. Вам, чтобы отмерить молоко в чашке, необходимо видеть количество, мне — достаточно почувствовать изменения в весе. Все просто. Если спросить тридцать человек, что за картину они видят, вы услышите описание тридцати разных картин. Вы думаете, вы видите то же, что и другие? Это неправда. Это часть мифа вашей зависимости от зрения. Как люди получают разные ощущения от наркотиков, так они получают разные картинки от зрения.

Альбина слушала, не произнося ни слова. Почему она говорит ей все это? Или она всем проповедует свою теорию?

— Кстати, о картинах, — вставила Дормич, наконец. — Наталья сказала мне, что вы предпочли бы сами обсудить цену. У вас есть приблизительная оценка полотна?

— Мы обсудим это непременно. Цены у меня нет. Она сложиться из того, что вы мне расскажете о себе, о вашем впечатление о полотне, о том, зачем оно вам и почему именно эта работа, а не другая.

Альбина улыбнулась дотошности милой женщины и рассказала о своем центре, о силе, которую она увидела в образе на полотне, о том, как это, по её мнению, важно для пациентов её будущего центра.

— Я ни в коем случае не хочу снизить этим цену картине, я готова заплатить столько, сколько вы скажете.

— А не остаться ли вам со мной пообедать? — вдруг предложила Вера Франковна. — Цену обсудить успеем. Мне интересно пообщаться с вами, сделайте приятное старушке, у меня чудесный супчик на обед!

Альбина осталась, не в силах отказать, хотя немного опасалась прозорливости необычной хозяйки.

Одно за другим, они беседовали о разном, в основном о жизни самой Веры Франковны, которая между делом настрогала салат из овощей и накрыла на стол. К удивлению Дормич она не спрашивала её о прошлом, а лишь интересовалась центром, тем, как Альбина видит его предназначение. Неожиданно она замолчала, словно вспоминая что-то важное.

— Вы ведь сказали, ваша фамилия Лаврентьева? Вы та самая Лаврентьева, которой эта бедная девочка Дормич передала все свои деньги?

— Да, — замерла Альбина. — Вы слышали эту историю?

— Не удивляйтесь. У меня великолепная память и я много слушаю новости и всякие телепередачи. Ведь это мое окно в мир. Ваше имя звучало столько раз, что невозможно не запомнить. И вообще — моя память для меня — это часть моего зрения.

— Ну, не так уж и много обо мне говорили. — смутилась Альбина. — Не думала, что вас интересую такие новости.

— О! Меня, дорогая, интересует абсолютно все! И даже новости о моде, хотя, казалось бы — зачем мне мода, да? — она опять залилась смехом, не видя, как побледнела Альбина. — Я даже помню, что слышала — ваши первые сумочки уже вышли в свет? Я уверена, они очаровательны, хотя еще не трогала их.

— Я обязательно вам привезу парочку, — поспешно заверила её Альбина, ругая себя, что не подумала об этом заранее. — И обязательно приглашу на открытие нашего центра, если вам это будет интересно.

Ответа не последовало. Вера Франковна опять впала в странное оцепенение, замолчала, на это раз надолго, откинулась на спинку кресла и замерла, словно отключилась от внешнего мира, окунувшись в лабиринты своего сознания. Альбина даже испугалась, что ей стало плохо. Но старушка вновь выпрямилась в кресле и коснулась руки своей гостьи.

— А ведь я, кажется, понимаю почему вы так отпрянули от прикосновения к своему лицу.

Альбина похолодела.

— Что вы имеете в виду?

— У вас очень красивый голос. Я помню его…

Альбина застыла на месте, словно застигнутая лучом полицейского прожектора на месте преступления.

— Я вас смутила? Не обращайте внимания на мои слова. Все это неважно. — Вера Франковна погладила её по лицу, проведя подушечками пальцев по каждой черточке.

— Вы красивы, милая. Вы удивительно красивы. И для этого не надо видеть вас, чтобы понять. Это красота идет изнутри. И вам не надо бояться открыть её. Пока вы сами будете полагаться на обманчивость зрения, люди тоже будут следовать этой иллюзии. Как только вы откроете другие пути к восприятию себя, у вас начнется совершенно другая жизнь.

— Я красива только в вашем воображении, — прошептала Альбина. — Это потому что вы не видите меня, вам не с чем сравнить.

— Я же сказала — вы, зрячие, ужасно забавны! У вас какое-то извращенное понятие о красоте. Ну, вот скажите мне, дорогая, в понимании зрячего обывателя, я — красива? — при этом Вера Франковна сняла темные очки, обнажив глаза с затянутыми пеленой зрачками. Неестественные глаза приковывали взгляд и в первое мгновение оказывали отталкивающее действие. Но Альбина не могла не вспомнить, какое впечатление оказала на неё картина с её изображением, где, несомненно, Лессерова была отображена более полно, чем просто искалеченные глаза.

— Я уверена, что хоть на секунду, но у вас промелькнула мысль о моем уродстве, — продолжала Вера Франковна. — И вы, возможно не поверите, сколько поклонников у меня было, да и по сей день я не испытываю недостатка в мужском внимании и внимании вообще. Это ли вам не доказательство того, что телесная красота в стандартном понимании иллюзия чистой воды? Взаимопонимание тел на физическом уровне возможно только после единения на духовном уровне.

Альбина молчала. Она столько думала над этой темой, что уже потеряла уверенность в своих прежних убеждениях, но еще и не убедила себя в обратном.

— Вы боитесь прикосновений, почему? Могу заверить вас, что кожа ваша на ощупь полна свежести и нежности, возбуждает и приковывает, вызывает желание прикоснуться вновь и вновь. Мои пальцы меня никогда не обманывали. Я всегда умела выбирать лучших из мужчин доверяя своим ушам и рукам.

Альбина сидела, не шелохнувшись, чувствуя, как под легкими прикосновениями пальцев Лессеровой, похожих на прикосновение крыльев бабочки, ей передается то, что чувствовала хозяйка этих трепетных рук.

— Я совершенно смутила вас, дитя мое, — Лессерова провела рукой по её волосам, завершая свое исследование. — Давайте вернемся к нашим делам.

— Давайте, — с нескрываемым облегчением вздохнула Альбина, тряхнув головой, словно освобождаясь от чар собеседницы. — Так во сколько вы оцениваете портрет?

— Я бы с удовольствием отдала бы вам его бесплатно, но знаю, что вы на это не пойдете.

— Совершенно верно. Я пришла не за подарком, а за покупкой.

— Тогда заплатите, сколько хотите. На ваше усмотрение.

— Но… я не знаю… Хотя бы примерно…

— Я же сказала — на ваше усмотрение. Вы мне подарили чудесный день сегодня, общение с вами принесло огромное удовольствие, так что для меня сделка уже состоялась!

— Спасибо вам, Вера Франковна, и…

— Не беспокойтесь. Я могу видеть многое, но это не значит, что я делюсь всеми своими открытиями со всем миром. Я полна тайн, как древняя шкатулка. Приходите в любое время, когда захотите пообщаться, хорошо, дорогая?

— Обязательно, — улыбнулась Альбина. — Берегите себя!

— Постойте, — Лессерова взяла её за руку. — я ведь хотела сказать вам еще одну вещь. Я дошла до этого много лет спустя после того, как потеряла зрение. Тогда я тоже считала себя калекой, думала, что жизнь на этом остановилась. И знаете что я открыла? Что жизнь — это ведь необязательно постоянное преодоление препятствий, дорогая. Такой подход только усложняет её, мешает видеть вещи в истинном свете. Жизнь можно рассматривать и как течение реки, или огонь костра, как процесс, гипнотизирующий своей прелестью и неповторимостью. Процесс, с которым надо просто слиться в одно целое, отдаться ему без остатка, раствориться.

— Тогда я исчезну.

— Нет. Тогда вы почувствуете каждое мгновение и сможете наслаждаться им в полной мере. А теперь идите.

Вера Франковна прикрыла дверь за гостьей и, мурлыча под нос переливистую мелодию, направилась поливать цветы.

Альбин вернулась в галерею, узнала у Натальи среднюю стоимость картин Лессерова и заплатила эту сумму, попросив добавить к деньгам букет цветов, когда они отошлют их хозяйке.

— Я смотрю, она вам понравилась? — поинтересовалась Наталья, приятно удивленная желанием покупательницы.

— Удивительная женщина, — кивнула Альбина. — вы оказались совершенно правы.

В этот вечер, уже в кровати, она закрыла глаза и прикоснулась к своим губам, пытаясь восстановить ощущение, подаренное её Лессеровой. Отстранившись от внешнего мира, она исследовала себя, как посторонний человек, пытаясь понять, что вызывает её тело в ласкающих её руках. И руки говорили ей, что ощущения эти отнюдь не так плохи, как она всегда думала, что тело её по-прежнему прекрасно, как и десять лет назад, когда она любила себя, что лицо её так же безупречно выложено, как и раньше, и волосы прохладны и шелковисты, как восточные ткани. Более того, она обнаружила, что умеет чувствовать прикосновения не менее остро, чем в юности, когда разум еще не поглотил истинное желание и страсть. А ведь эти ощущения уже, было, отошли в разряд давно забытых. Она даже смеялась над теми, кто привязывался к своим сексуальным наслаждениям и впадал в зависимость. Она любила говорить, что мужчинами легче управлять и получать все, что хочешь, когда самой от близости их тел практически ничего не надо. Но выражение это родилось только лишь потому, что тело её забыло истинное наслаждение за бесконечной чередой имитаций. Не говоря уж о том, что сердце с не меньшей готовностью забыло о способности любить. Возможно ли, что, открыв в себе возвращение одного, ты получаешь знак о возвращении и второго?

«Поднимите свои руки и извинитесь перед этими умнейшими частями тела за то, что вы не доверяете им, не любите их и не используете их» вспомнила она слова Веры Франковны. Она открыла глаза и поцеловала свои ладони.

Глава 23

Отец Альбины продолжал звонить время от времени, узнавая о состоянии дочери. Альбина исправно сообщала ему, что все так же, никаких изменений не наблюдается. Он никогда не настаивал на встрече с Альбиной, принимая все, как есть. Но однажды, когда он позвонил после некоторого перерыва, голос его звучал более взволнованным, чем раньше.

— Мне необходимо увидеться с ней, — сказал он.

— Вы же знаете, что это невозможно, — удивилась просьбе Альбина. — Она не хочет никого видеть.

— Но… это действительно необходимо, Катя. Ей надо сообщить кое-что.

— Скажите мне, я передам.

— Я … не могу. Надо ей сказать, объяснить. Так много надо объяснить. — казалось, он едва сдерживает слезы. Это было так непохоже на отца, что Альбина не на шутку встревожилась.

— Может вы записку напишите, а я передам? Я не могу организовать вам встречу без информации, ведь она спросит, в чем дело, понимаете?

Отец тяжело вздохнул.

— Хорошо. Я завезу вам записку.

Он приехал в тот же вечер, небритый, уставший, внезапно постаревший. Альбина едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею и спросить, что случилось. А случилось что-то страшное. Что-то, что потрясло отца до глубины души. Перевернуло его жизнь.

— Вы не хотите зайти и выпить чего-нибудь? — предложила она.

Он заколебался и Альбина буквально втащила его в квартиру, усадив в кресло. Налив коньяк, она вложила бокал ему в руки и заставила выпить, зная, что коньяк всегда приводил его в себя.

— Так что у вас случилось?

— Там.. там все написано. Вы передайте ей как можно скорее. Потом может быть поздно. Она должна успеть…

— Успеть что? Да объясните вы, наконец. Мне же легче будет ей передать вашу просьбу, если я буду знать.

Борис Дормич вдруг как-то обмяк, ссутулился, Альбина не узнавал в нем своего подтянутого, щеголеватого отца, всегда казавшегося моложе своих лет.

— Это касается её матери… Она больна.

Альбина моментально успокоилась. Если это касается матери, то ничего страшного. У Руны вечно проблемы и всегда мирового масштаба. Странно, что отец воспринимает это так близко к сердцу, ведь он уже давно привык к её спектаклям.

— Она очень больна, — продолжил он, поставив дрожащими руками бокал на стол. — Передайте это, пожалуйста, Альбине. Она должна знать.

— Хорошо. Я передам, но не уверена, что она согласится встретиться с ней. Ведь, вы уж извините, но, по словам Альбины, ваша супруга часто болела и раньше. И это никогда не оказывалось в итоге серьезным заболеванием.

— Нет, сейчас другое… На этот раз другое… Она умирает, понимаете? Умирает! Альбина должна с ней увидеться.

Она налила ему еще коньяку.

— Умирает? От чего?

— Рак. Метастазы. Обнаружили слишком поздно. Уже ничего нельзя сделать. Она умирает. Сказали, еще несколько недель и все… И её больше не будет.

Он уронил голову на руки и заплакал. Как ребенок, бессильный перед трагедией.

— Но… как же так? Ведь я же видела её недавно. Она же прекрасно выглядела. Разве так бывает? — растерянно бормотала Альбина. Рак… Умирает… Её мать, родная мать умирает.

— Она хочет увидеться с Альбиной перед смертью. Теперь вы понимаете? — поднял он голову. Глаза — полные отчаяния. Бездонного отчаяния.

Альбина молчала. Она не знала, что сказать. Мама умирает. И ничего нельзя сделать.

— Вы не знаете, наверное, но у них с Альбиной были очень сложные отношения. Там много чего было между ними, все так запутанно…

— Я знаю, — тихо ответила Альбина. Но он, казалось, её не слышал.

— Руна не всегда была справедлива к ней, но она и сама много страдала, эта её психическая болезнь… она душила её, мучила изнутри. А Альбина — она была так красива и удачлива, словно живой укор неполноценной увядающей Руне. Она не могла спокойно смотреть на это. Не могла видеть расцвет своей родной дочери на фоне собственного заката. Но это не от того, что она не любила её. Просто… та её болезнь… И я не всегда понимал её, не всегда поддерживал, как должен был. И вот теперь она умирает. Это… так ужасно.

— Ты … ты любил её?

Никто из них не заметил, что Альбина перешла на «ты».

— Да. Я любил её. Но только сейчас я это почувствовал так остро. Мы развалили нашу семью. Каждый постарался. И даже Альбина не приложила никаких усилий для сохранения отношений. Видите, она и сейчас предпочла нас не видеть. Нас, родителей! Но я не виню её, нет… Она имеет право не любить нас. Семья эгоистов, вот мы кто, если хотите знать. Но сейчас… Теперь все по другому. Руна умирает. Ей очень плохо. Она хочет видеть дочь. Она заслужила умереть в мире с собой. Она хочет видеть Альбину. Она хочет сказать ей лишь то, что всегда любила её, но не умела этого показать. Она только об этом и говорит сейчас все дни напролет. С утра до вечера. И даже по ночам, когда бредит. Только об этом и говорит… — он покачал головой. Это убивало еще больше, чем приближение смерти. Упущенные слова, возможности, чувства. Невозможность ничего вернуть и наверстать. — Ведь вы мне поможете?

В голосе его звенела такая надежда, словно эта последняя соломинка могла чем-то помочь им всем.

Альбина взяла его за руку.

— Где сейчас Руна?

— Дома. Теперь всегда дома.

— Поехали.

— Куда?

— К ней. К вам домой. Я хочу видеть её.

Отец позволил усадить себя в машину, как сомнамбула, не пытаясь даже вникнуть в смысл происходящего.

Руна лежала среди множества подушек, без привычного макияжа, сильно похудевшая и бледная. Даже не бледная, нет, а серая, как тень от прежней Руны Дормич, экстравагантной и яркой, жадно ищущей внимания каждое мгновение её жизни. Её волосы, всегда ухоженные и блестящие, сейчас лежали тусклыми прядями на подушке. Казалось, они первыми сдались смерти, пока другие органы еще слабо сопротивлялись.

Услышав, что в комнату вошли, Руна приоткрыла глаза. В них мелькнула тень слабого удивления.

— Зачем вы здесь?

Альбина молчала, прижав руку к горлу, сдавленному спазмом рыдания. Несколько мгновений она не могла произнести ни слова. Отец подошел к Руне, поправил подушки и дал воды.

— Дорогая, она хочет помочь нам привезти сюда Альбиночку. Она обещала…

— Я не хочу видеть человека, отнявшего у меня дочь, — прохрипела Руна. — Я хочу видеть мою дочь.

— Дорогая, не нервничай, она же хочет нам помочь.

— Помочь? Она встала между нами и Альбиной, она заняла место семьи, она скрывает от нас Альбину. Я всегда была уверена, что тут не обошлось без какой-то аферы. Мою девочку обманули и использовали. Моя бедная девочка…

Руна устало прикрыла глаза, как будто эти несколько слов использовали всю её энергию. Отец молчал, подавленный всем происходящим. Защищать неизвестную ему девушку казалось занятием бессмысленным. Если ей хочется, пусть сама оправдывает свой приход, ведь она сама напросилась. Он хотел видеть дочь. И все.

— Да, ты права, мама. Тут не обошлось без аферы.

Руна с усилием повернулась к Альбине и нахмурилась. Отец обеспокоено посмотрел на неё. До его уставшего мозга не дошел смысл сказанного Альбиной, он лишь заметил нарастающую тревогу в глазах жены.

— Мама? — Руна судорожно глотнула слюну и вцепилась в одеяло.

— Ты говоришь «моя бедная девочка», — тихо продолжала Альбина. — а ведь ты даже не почувствовала, что я — это и есть твоя девочка. Ты никогда так не называла меня, мама. Никогда. Разве что в интервью. Ты не навещала меня в больнице, я стала тебе неудобна. А теперь ты говоришь «бедная девочка». Впрочем…

Альбина замолчала. Разве она пришла сюда для обвинений? Время обвинений давно прошло, моменты выяснения отношений упущены. А что теперь? Теперь она здесь для того, чтобы слушать.

— Я не понимаю… — отец вглядывался в её лицо, но не мог найти ответов на свои вопросы. Руна, напротив, все поняла. То ли приближение смерти сделало её более чувствительной к молчаливым звукам других душ, то ли болезнь истощила её привычную оболочку эгоизма и открыла доступ к материнским чувствам и инстинктам.

Альбина обернулась к отцу и в нескольких словах рассказала, что произошло. Он слушал совершенно ошеломленно, словно это происходило не с ними здесь, в этой комнате, а с кем-то ирреальным. Когда Альбина вновь повернула к матери, у той на глазах стояли слезы.

— Ну, мама, не плачь. — она осторожно провела пальцами по её влажным глазам. — Теперь уже не о чем плакать. Что произошло, то произошло. Ты хотела меня видеть — я здесь. Мы обе сделали много ошибок в нашей жизни. Но это уже в прошлом.

— Нас обоих судьба вывернула наизнанку, — Руна накрыла своей прозрачной ладонью руку дочери. — Я бы так многое хотела сказать тебе, но …. у меня просто нет сил… нет сил сказать все, что я хочу.

— Не надо, мама. Не терзай себя. Я все понимаю.

Альбина кусала губы, но это не помогало. Слезы было не сдержать.

— Ты не можешь понять, Альбина. Я не дала тебе шанса понять меня, как мать. Я…

— Мама, — Альбина положила голову рядом с ней на подушке. — я пришла просто повидать тебя. Не терзай себя воспоминаниями и сожалениями.

— Не останавливай меня. Я должна сказать это. Я не дала тебе любви в достатке, я не дала тебе тепла, понимания, поддержки. Я обделила тебя всем тем, что нужно маленькой девочке от матери. Я не прошу понимания сейчас. Ты никогда не поймешь все равно. Я прошу простить меня. Слышишь? Просто скажи, что прощаешь меня и уходи. Тебе незачем смотреть, как я превращусь в кучку костей.

Альбина испытывала только одно чувство — острую жалость. Злость, неприятие, обличающие слова, миллиарды раз вертевшиеся у неё в голове, обиды, затаившиеся еще со времен далекого детства — все это поблекло, стерлось, потеряло свои очертания перед лицом такого отчаяния. Она не видела в глазах матери ни любви, ни раскаяния, ни радости от встречи с дочерью. Не было в них и принятия ситуации, как это бывает у тех, кто умеет стойко воспринимать удары судьбы. Она видела в них страх — страх перед близкой смертью, страх перед невыносимой болью, поджидающей её каждую следующую секунду. Страх умереть и продолжать страдать и после смерти. А вдруг правы те, кто обещает судный день? Не найдя покоя в этом мире, она так надеялась обрести его хотя бы там, после смерти.

Кто такая Альбина, чтобы судить её теперь? Что она сама сделала для неё достойного? Всю жизнь она только требовала от родителей, вечно что-то требовала, ничего не давая взамен. Да, Руна не была идеальной матерью. А кто был идеален в их семье?

Руна смотрела в её глаза очень внимательно, словно пытаясь прочесть её мысли.

— Мне нужно знать, что ты не держишь на меня зла, — настойчиво повторила она.

— Конечно, мама. Я не держу на тебя никакого зла. Ты нужна мне, ты — моя мама, всегда была ею и будешь.

Руна выпустила её руки из своих, бессильно уронив их на одеяло. Она вздохнула, тяжело и протяжно. Полежала минуту с закрытыми глазами. Когда она открыла глаза, они были сухими и ясными. Смятение исчезло. Страх тоже.

— Теперь иди. Мне надо отдохнуть.

Альбина послушно встала.

— Я зайду завтра. Если нужны помощь, ну, деньги или еще что, я готова…

— Или, Альбина, иди. Позаботься о себе. Я не смогу уже этого сделать. Не повторяй моих ошибок. Дыши полной грудью и используй все возможности для любви. Ты и так уже получила второй шанс на жизнь. Используй его. Мне повезло меньше. Но это ничего, ничего….

Руна вдруг перешла на бормотание, а потом и вовсе затихла. Она уснула, обессилев от разговора и эмоций.

Альбина с отцом вышли из её комнаты. Она не знала, что еще сказать. Слова застревали на пол пути, опасаясь превратиться в рыдания. Говорить о своих ощущениях было бессмысленно.

— Папа, тебе нужны деньги? Может, её показать еще кому-нибудь? Хорошим врачам?

Он покачал головой.

— Никто не поможет. Слишком поздно.

Альбина замолчала. Что она могла сказать? Утешить его? Но как? Она сама еще не справилась со своими эмоциями, чем она могла помочь ему? Отец выглядел совершенно потерянным. Мир переворачивался на его глазах с ног на голову, и он ощущал себя в состоянии невесомости. Не было никаких мыслей, никаких слов. Они оба почувствовали неловкость. Каждый ощутил потребность побыть в одиночестве и разобраться с мыслями.

— Ты иди, Альбиночка, иди. —вымолвил он, наконец , тяжело и тоскливо.

— Я зайду завтра, проведаю её.

— Да, конечно. Мы всегда рады тебе, ты знаешь. Мы всегда хотели тебе только счастья. Мы любили тебя. Мы — твоя семья, дочка, твоя семья…

Алкоголь подействовала на его мозг и это было слышно по его речи. Альбина коротко обняла его и поспешила уйти.

На следующий день Руна ввела себе большую дозу морфия, который выписывался ей для обезболивания, и умерла. Тихо, уснув и не проснувшись. Она не хотела агонии, не хотела страдать. Она всегда старалась избавить себя от излишних забот и волнений, от ненужных переживаний. Она осталась верной себе и в смерти.

Альбина продолжала встречи с отцом, который нигде не выдал её тайны, хотя она его об этом и не просила. Поначалу он замкнулся в своем горе, заливая его алкоголем, но в итоге нашел выход. Такой же, как всегда, когда он уходил от семейных проблем. Работа и женщины. Много работы и много женщин. Такой жизнь казалась ему не слишком уж и плохой. А главное — понятной.

Альбина тоже окунулась в работу с еще большим рвением, заглушая одиночество. Но единственной отдушиной для неё все равно являлся Сашка, розовощекий, веселый и любознательный мальчишка, с четырьмя белоснежными зубами, гордо торчащими в вечно улыбающемся рте, с теплыми руками, обнимавшим её при любой возможности, с ямочками на щеках, снившимися ей каждый раз после того, как она отвозила его обратно в деревню.

Альбина не была в трауре, но в душе её все, несомненно, перевернулось, сместилось, приобрело совершенно новую окраску. Воспоминания о матери вдруг осветились под совсем другим углом. Теперь ей уже отчетливо виделось, что то, что она принимала за нелюбовь, являлось, на самом деле, криком одинокой души. Никто не захотел понять женщину, переполненную комплексами и жуткой неуверенностью, ежесекундно борющейся за собственную способность держаться на плаву, не сорваться, не упасть в бездну спутанного сознания, постоянно маячившую перед ней. Кто знает, как давно Руна заподозрила о своей болезни, как давно она поняла, что еще немного, чуть-чуть, один шажок, и она может выпасть из строя. Кто знает, как далась ей борьба с этой угрозой? Облегчила ли Альбина хоть один день в жизни матери? Даже когда узнала о её болезни, когда уже стало всем ясно, что психика ранима, нестабильна, что сделала Альбина? Ушла. Отдалилась от неё. Бросила на произвол монстров, съедающих и без того несчастную женщину. С того момента они практически не общались. Но ведь была еще жизнь до. До болезни. Были совместные поездки. Были театры, отдых на море, шикарные пансионаты, встречи с интересными людьми, музеи, галереи. Она воспринимала это, как должное. А ведь далеко не все дети имели счастье увидеть столько интересного уже в детстве.

А еще были нравоучения. Да, она терпеть не могла эти нравоучения, ненавидела их всех душой. А к чему они привели? Разве та уверенность в себе, в своей красоте, в своем успехе — разве все это взросло не благодаря усилиям матери? Закомплексованная увядающая красавица пыталась избавить свою дочь от собственных страхов. То, что потом сделала Альбина со своей жизнью, это уже не вина Руны. Легче всего было свалить на странное детство свои ошибки. Излюбленный прием, используемый многими для прикрытия самоискажения.

Именно Руна всегда внушала дочери, что та достойна самого лучшего.

— Не смей упустить свой шанс в жизни! Не смей встать на нижнюю ступень там, где ты достойна стоять на высшей. Никому не давай себя спихнуть с заслуженного пьедестала.

Эти слова воспринимались Альбиной, как давление, как попытка заставить сделать её что-то против воли. На самом деле это был мощный толчок. Да, она все время боялась упасть и не оправдать ожидания родителей, боялась опустить планку, не допрыгнуть, не долететь, не успеть. Да, это прибавило комплексов позже, но это так же это дало ей силы противостоять зависти и конкуренции, перебороть неверие в свои себя, идти по подиуму с гордо поднятой головой, смотреть в камеру не заботясь о реакции окружающих.

Именно Руна заставила отца использовать связи и представить дочь известным модельерам. А потом пробить ей место на телевидении. Именно она считала, что их дочь обладает всеми данными звезды. Альбина называла это нездоровым родительским тщеславием, обвиняла их в использовании дочери ради удовлетворения собственных амбиций. Но не будь их тщеславия, смогла бы она взлететь так высоко и поверить в то, что может все?

Чего не смогла дать ей Руна, так это умения жить альтернативную жизнь. Делать гибкий выбор. Она просто не хотела, чтобы дочь когда-либо засомневалась, какое решение ей принять. Она стремилась к тому, чтобы Альбина, не раздумывая, принимала решение в пользу славы и популярности, в пользу карьеры, в пользу использования своих данных на все сто. Трудно винить её в этом. О том, что Альбина однажды окажется по ту сторону зазеркалья, никто не мог знать.

Альбина часто стеснялась своей матери. Стеснялась её болезни, её навязчивого стремления к славе, эпатажности, вычурности, того, что она с годами становилась объектом насмешек более молодых и удачливых подруг. Сейчас было стыдно об этом вспоминать. Как и многом другом. Оказавшись один на один со своими страхами и монстрами, она поняла состояние матери. Она оказалась с ней в одном лагере, хотя всю жизнь стремилась встать напротив.

Открылось, что Руна все же занимала немалое место в её душе, хоть эта ниша никогда и не была явной. И только после смерти Руны ниша эта зазияла откровенной пустотой. Пустота постоянно ныла, засасывая и причиняя боль.

Глава 24

Пятое октября. Артем сидел перед компьютером, не зная, что делать. Даже с работы пришел пораньше, настолько зудела мысль о том, что сегодня он должен ответить на письмо. На самом деле он не приблизился к ответу ни на миллиметр. Заявление, что он близок к цели, было сделано явно в запале храбрости. Какая там цель… Похоже, он, наоборот, отдалился от цели. Возможно, трещину уже не склеишь. Опять попался в сеть своих принципов. Тогда это была мужская дружба, теперь — неприятие лжи, недоверия, миллион других причин. Миллион прослоек, смягчающих удар по самолюбию, признание в слабости и нерешительности.

Сколько он еще будет обманывать себя, что не до конца понимает, что происходит? Что не верит в возможность происходящего?

Сначала были эти фиолетовые глаза. Неземные фиолетовые глаза на совершенно чужом, незнакомом лице. У человека с незнакомым именем. Он знал, почему эти глаза тревожат его, словно умалишенного тревожит полнолуние. Это были глаза Альбины. Он не мог их спутать ни с чьими другими. Но разум хотел слышать только то, что говорят её уста. Слова, ложь, тайны. Он убеждал себя, что ему померещилось. Что память играет с ним в злые игры, подшучивая над тем, что он так давно прятал. Она вела себя так, что сомнений не оставалась, глаза — это иллюзия. Не более.

Потом он услышал голос. По телефону, когда не видишь лица, так легко узнать голос, переворачивающий тебе когда-то душу. Он опешил. Он был в шоке. Он решил, что Альбина позвонила ему из больницы. Он не знал, что сказать. Но голос зазвучал вновь — оправдываясь, издеваясь, напоминая, что он вновь ошибся. Голос уточнял, что его обладательница незнакома ему. Он бросился тогда в больницу. К Булевскому. Умолял пустить его к Альбине. Обещал пробыть там лишь секунду, только взглянуть на неё, сказать что-нибудь. Что? Он не знал. Но ему НАДО было её видеть. Убедиться, что она находится в палате, а не где-нибудь еще. Иначе, казалось, он сойдет с ума. Профессор не пустил его. Но говорил о ней обстоятельно, детально описав состояние, осложнения. Тёма поверил. Всегда с легкостью веришь в то, что совпадает с твоим внутренним ожиданием, что комфортно для твоего восприятия. Он знал, чувствовал, что профессор лжет. Но он все равно поверил ему.

И пребывал в этом убеждении довольно долго, даже начал приглядываться к Катерине, что она за человек такой, почему такая странная, что скрывает за своим страхом и недоверием. Он нашел её забавной и запоминающейся. Запоминающейся своей двойственностью. Она напоминала маленького ребенка, надевшего мамины туфли на высоком каблуке — видно, что нога еще не доросла, что ходить очень неудобно, но желание показаться выше, чем ты есть, сильнее любых неудобств. И ребенок идет, с гордо поднятой головой, демонстрируя свое упорство.

Все-таки память одержала верх в борьбе с воспоминаниями. Вместо того, чтобы заглушить мысли об Альбине, память Тёмы вытащила их все на поверхность, вымыла, вычистила, отшлифовала и разложила сушиться на открытом солнышке. Эти посвежевшие воспоминания сверкали так, что слепило глаза. Он не мог отвязаться от них, не мог прогнать их. Он мог лишь опровергнуть свои подозрения, доказать, что осколки прошлого не имеют никакого отношения к настоящему. И потерпел в этом полный провал.

Тёма пригласил её отметить Сашкино возвращение в семью. Ему хотелось оказаться с ней рядом, убедиться, что она живая, настоящая и.. чужая. Он ждал её у подъезда, она не заметила его. Он стоял совсем рядом, наблюдал, прислушивался к ощущениям. В темноте не видно лица. Но силуэт, движения, привычка вздергивать подбородок, пластика рук, жесты, поворот головы… Перед ним стояла она — собранная воедино из отрывков безжалостной памяти. И даже запах — он прекрасно помнил запах её тела, сводивший его с ума десять лет назад, — это запах он не спутал бы ни с кем и ни с чем, этот запах мог принадлежать только ей. Не было духов, способных заглушить естественный запах тела, вместо этого её окружал ореол собственной подписи. Казалось бы — что такое запах? Скопление мельчайших частичек, раздражающие рецепторы нашего обоняния. Кто бы мог подумать, что эти частички могут выстроиться в целый образ, воссоздать его, словно голограмма, вернув яркость и живость картинки?

Она не поняла, что произошло. Что только что выдала себя такой мелочью. Губы лишь дополнили ощущение уверенности. Уверенность переросла в радость. Он потянулся к ней, обезумев от простоты решения всех проблем и вопросов. Неужели они настолько повзрослели, что смогут переступить рамки застарелых обид и непонимания без лишних слов и объяснений? Сердце забилось в предвкушении счастья. А потом оно остановилось. Потому что в глазах её возник такой страх, первобытный страх, словно он был чудовищем, а не человеком. Она не воспринимала его! Она оттолкнула его! Связи между ними больше не существовало. Годы или чужое лицо или еще что — он не знал — изменили её, она больше не чувствовала его, не нуждалась в нем. Более того, он стал ей неприятен. Это была цена за его малодушие. Если она и планировала отомстить за тот побег — она сделала это с виртуозностью мастера. Ткнула его носом в то, что прошлое вернуть невозможно. Что ушло — ушло, и больше им не принадлежит.

Это открытие обнажила старую рану еще больше. Теперь к сожалениям о прошлом прибавилось неприятия настоящего. За что она его так? Неужели обида? Неужели её сближение было лишь игрой с одной лишь целью — наказать его? Тогда у него не было никаких шансов. Оставалось только одно — отступить. Отпустить её. Оградить себя глухим высоким забором, чтобы неповадно было совершать еще глупые попытки. Она ненавидит его, она боится его, она жаждет мести.

Он ушел. Опять исчез в ночи. Сдался, сложил оружие, выбросил надежду в мусорное ведро. Вернулся к рутинной жизни. К работе. Все, как раньше. Как десять лет назад. С одним отличием. На этот раз оправдать себя никак не получалось. Никакие доводы не звучали достаточно убедительно. Но Тёма все еще цеплялся за микроскопический шанс, что он мог ошибиться.

Казалось, когда он узнал о том, что она сделала с завещанием Дормич, последняя оборона должна была пасть. Но тогда он быстренько соорудил очередную стену: почему она ему лгала, почему не доверяет, почему не хочет пролить на все свет? Самым логичным объяснением казалось лишь одно — он больше не нужен ей, он лишний, он помеха. Статьи о её новых любовниках лишь подтверждали его предположение.

А потом она зачем-то приехала к нему. Сказала, что он нуждается в нем. Тёма воспринял это, как оскорбление. Поманил работой, деньгами, телом, думала, что он кинется, как голодная собака на мясную косточку. Мужское самолюбие вновь сыграло злую шутку. Одна половина его слышала доводы несчастной, запутавшейся в жизни женщины, протягивающей к нему руки, хотелось шагнуть навстречу, обнять, успокоить, положить конец затянувшейся игре. Но другая половина шептала о риске вновь ошибиться, попасться на удочку, вновь упереться в страх и ненависть в глазах.

Через пару дней после ее последнего письма месяц назад он получил от нее еще одно письмо, даже не письмо, а просто цитату из книги Д. Соколова «Лоскутное одеяло». Цитату, по силе своего воздействия способную сравниться с бомбой замедленного действия.

После этого прошел уже месяц. Страшно подумать… Сколько дней ушло на разбор по косточкам собственных ощущений. На попытки взглянуть на себя со стороны. На честность. Пришлось счистить уютную шкурку ложных убеждений, в которой было так удобно и безопасно. Чистить было больно.

Пятое октября. Сколько еще времени он потратит на размышления? Пока не станет поздно и безвозвратно? Пока он не признает свое полное поражение и её правоту?

Артем включил компьютер и подключился к интернету. Почтовый ящик был пуст. « У вас нет новых сообщений», выдала безжалостная система. От неё ничего нет. Ну, что же… Похоже, она не собиралась облегчать его участь. Этого следовало ожидать. Дважды она давала ему шанс, дважды протягивала руку, дважды он струсил.

«Написать новое сообщение». Окошко с готовностью раскрыло перед ним чистую страницу, ожидая соприкосновения с мыслями.

Осень вовсю качала свои права, заставляя забыть о теплых ясных летних днях. Дожди шли дни напролет, солнце лишь изредка выглядывало из-за туч, подмигивая обитателям земли. Желтые листья усыпали аллеи и тротуары, запах листвы усиливался дождем, взмывая над улицами, проникая в дома. Люди вновь оказались втянуты в борьбу за хорошее настроение, сопротивляясь пасмурным дням и сонливости.

Когда в один из вечеров, полных дождя и уныния, в дверь Альбининой квартиры позвонили, она с удивлением обнаружила на пороге Симонова собственной персоной. Не ожидая от него ничего хорошего, она нехотя пригласила его войти. Не то чтобы она перестала переживать по его поводу, но острота боли сменилась покорностью обстоятельствам. Что еще она могла сделать? Разве что ждать, пока судьба не подкинет еще один шанс.

Артем вошел, не поздоровавшись, не сказав вообще ни слова. Альбина тоже молчала. Она уже сделала для себя вывод, что Симонов закрыт для её слов, он не понимает и не хочет понять её, зачем же сотрясать воздух?

Он сел на диван, приглаживая мокрые от дождя волосы. Странно, но он был таким насквозь мокрым, словно простоял на улице как минимум час. Альбина подождала, пока она не заговорит, но молчание повисло в воздухе надолго. Тогда она уселась на ковре и вернулась к своим эскизам сумок для новой коллекции, словно и не было в комнате мокрого гостя, нервно сцепившего пальцы рук. Минут пять он наблюдал за ней, склонившейся над листами бумаги с карандашом в руках. Потом пересел с дивана на ковер, близко-близко, так, что капли с его волос упали на её запястье. Альбина не шелохнулась, боясь выдать свое волнение. Волнение от близости его тела, мокрого, пахнущего дождем и напряжением.

— Выходи за меня замуж.

Голос его прозвучал хрипло и странно.

— Почему?

— Потому, что мы нужны друг другу.

— Странное объяснение. Есть еще причины?

— Это главное.

— Нет. Это не главное. Главное — любовь.

— А это и есть любовь.

— Разве?

— Да.

Альбина, не отрываясь, смотрела в его глаза. Он не лгал. Он верил в то, что говорил.

— А почему ты считаешь, что мы нужны друг другу?

— Просто знаю это и все. Будешь отрицать?

Она не смогла даже пожать плечами. Любой жест казался фальшивым и ненужным. Только глаза неотрывно впились в его глаза, выискивая малейший намек на сомнение. На неуверенность. На давление. Придирчивый взгляд не нашел ничего.

— Нет, не буду. Я же сама говорила тебе об этом. Десять лет назад.

— Да. Но ты говорила это не мне, а желторотому идиоту, ничего не понимающему в жизни. Теперь все по-другому.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Ты выйдешь за меня замуж?

— Да.

Он встал и, не говоря ни слова, вышел за дверь, оставив ошеломленную Альбину в застывшем состоянии на ковре. Через полчаса он вернулся с охапкой роз. Таких же мокрых, как и он сам. Она хотела поставить их в вазу, но он остановил её.

— Какое сегодня число?

— Пятое октября. А что?

— Ты почту свою проверяла?

Она растерянно взглянула в сторону ноутбука, лежащего на углу журнального столика.

— Ты хочешь, чтобы я проверила сейчас?

Он не стал подходить к монитору, терпеливо ожидая, когда она откроет письмо.

Она оглянулась на него, чуть улыбнулась. Одними губами. Глаза, влажные и тревожные, не мигая смотрели сквозь него. Потом подошла к охапке роз, раскинувшейся багровым веером на столе.

— Запах роз… он излечивает… Излечивает от боли. И даже от воспоминаний о ней…

Влажные от слез щеки уткнулись в его свитер. И поцелуй получился с привкусом моря — соленый и наполняющий чувством невесомости. И еще они долго сидели перед камином, просто обнявшись, и молча смотрели на огонь. Они так и уснули, обнявшись, у камина. Уставшие, измотанные собственными переживаниями, причудами судьбы, ожиданиями счастья, провалами, поисками, находками. Они устали от всего этого настолько, что просто близость друг к другу пьянила и усыпляла. Как бокал крепкого вина на голодный желудок. Они уснули, счастливые в своем маленьком мире, созданным собственноручно.

Альбина проснулась среди ночи, осторожно высвободившись из рук Тёмы. Поцеловала его закрытые глаза, улыбнувшись по-детски безмятежному выражению лица. В голове, как и на сердце, было легко и ясно. Они накинула плащ и выскользнула на улицу. Дождь уже остановился, дороги блестели в свете ночных фонарей, отражая огни проносившихся машин. Она вдохнула ночной воздух, наполненный осенними запахами разноцветной листвы и зашагала, стуча каблучками по тротуару, сначала медленно, потом ускорила шаг, шла, не оглядываясь, вдоль ночных дорог, навстречу ночи.

Симонов еще проспит немного, а потом проснется, не обнаружит её, встревожится, а потом поймет, что ей просто необходимо побыть одной. Она не сбежала, она вернется, он поймет это, почувствует, иначе быть не может. Он как-то заметил, что у них еще вся жизнь впереди. Он прав. У неё, у него, у карапуза Сашки, у их любви… У них все впереди. У них есть будущее. Как и у Катерины Лаврентьевой, которая так и останется живой для своей семьи, и у Альбины Дормич, сблизившейся с отцом сильнее, чем когда-либо. Это будущее было полно возможностей и неизведанного, как ночное черное небо над головой, где облака закрыли звезды, но она совершенно точно знала, что они там есть — мерцающие огоньки брильянтовой россыпи.

А пока она просто шагала по городу, вдыхая полной грудью свежесть осенней ночи. Легкие усиленно работали, отделяя молекулы драгоценного кислорода из загазованного городского воздуха, а мозг тем временем сортировал мысли, отбрасывая шелуху. Выживает сильнейший. Эволюция продолжала свое замысловатое шествие.