- Излишне спрашивать вас, рынок ли это? - заметил я. - Вижу и сам. Но почему здесь такой роскошный рынок, и что это за чудесное здание? И еще вон то, другое, на южной стороне дороги?
      - А это всего-навсего наш хэммерсмитский рынок, - сказал он. - Я рад, что он вам так нравится, мы действительно гордимся им. В здании, которое вас заинтересовало, зимой происходят собрания, летом же мы предпочитаем собираться в полях у реки напротив Барн Элмс. Здание справа - наш театр. Надеюсь, он вам нравится?
      - Только идиоту он мог бы не понравиться, - ответил я.
      Мой друг слегка покраснел от удовольствия.
      - Я очень рад, - сказал он, - потому что тоже приложил руку к этому зданию. Я работал над главной дверью, - она сделана из чеканной бронзы. Может быть, мы осмотрим ее позже, среди дня, а теперь нам надо торопиться. Что касается рынка, то сегодня день не базарный, поэтому лучше приехать сюда в другой раз: тогда мы увидим больше народа.
      Я поблагодарил его и спросил:
      - Неужели все это простые крестьяне и крестьянки? Какие прелестные девушки попадаются среди них!
      В эту минуту взгляд мой упал на высокую темноволосую молодую женщину с удивительно белой кожей, одетую, как бы в честь лета и жаркого дня, в красивое легкое светло-зеленое платье. Она приветливо улыбнулась мне и еще приветливее, как мне показалось, Дику.
      Я помолчал и потом продолжал:
      - Я спрашиваю, потому что не вижу людей, похожих на крестьян, которых я ожидал увидеть на рынке. Я хочу сказать, что не вижу здесь торгующих людей.
      - Не понимаю, - ответил он, - каких, собственно, людей вы ожидали увидеть и что вы подразумеваете под словом "крестьяне". Это все соседи, живущие в долине Темзы. На наших островах есть места, где климат суровее и дождливее, чем здесь. У тамошних жителей более грубая одежда, и сами они сложены крепче, и лица у них более обветренные. Но многим такие лица нравятся больше наших. Говорят, в них больше характера, но это дело вкуса. Во всяком случае, союзы между нами и ими бывают очень счастливы, - задумчиво добавил он.
      Я слушал его, хотя глаза мои смотрели в другую сторону, следя за прелестной женщиной, которая только что скрылась за калиткой с большой корзиной, полной раннего горошка. Я испытывал то разочарование, которое охватывает человека, когда он, увидев на улице интересное или милое лицо, знает, что едва ли увидит его вновь.
      Я на минуту умолк, потом продолжал:
      - Я хотел сказать, что не вижу здесь ни одного человека, которому жилось бы плохо.
      Мой спутник нахмурил брови, с недоумением посмотрел на меня и ответил:
      - Вполне понятно, что, если кто-нибудь нездоров, он сидит дома или, в лучшем случае, гуляет у себя по саду. Но я не знаю в настоящее время ни одного больного. Почему вы ожидали увидеть людей, которым плохо?
      - Нет, нет, - сказал я. - Я не говорю о больных, я имею в виду бедных, понимаете ли - бедный, простой народ!
      - Нет, - ответил он, весело улыбаясь, - я, право, не знаю, что сказать. Вам действительно надо скорее попасть к моему прадедушке. Он поймет вас лучше, чем я. Ну, вперед, Среброкудрая!
      С этими словами он дернул вожжи, и мы бодро покатили на восток.
      Глава V
      ДЕТИ НА ДОРОГЕ
      После Бродвея дома по обеим сторонам дороги стали попадаться все реже. Мы переехали через живописный ручеек, который протекал по местности, поросшей редкими деревьями, и вскоре опять подъехали к какому-то рынку и, как я уже угадал, залу для собраний. И хотя то, что я видел вокруг, было мне совершенно чуждо, я все-таки мог определить, где мы находимся, и не был удивлен, когда мой проводник коротко бросил. "Кенсингтонский рынок".
      Вслед за тем мы свернули в короткую улицу, или, вернее, проезд между двумя длинными деревянными оштукатуренными домами с красивыми аркадами над тротуаром.
      - Это и есть Кенсингтон, - сказал Дик. - Излюбленное место окрестных жителей, так как всех привлекает здешний поэтический лес. А от естествоиспытателей прямо проходу нет. Этот лес сохранился в девственном виде, хотя он, конечно, невелик. Он не заходит далеко на юг, а тянется отсюда на северо-запад через Пэддингтон и немного вниз по Ноттинг-хиллу, затем на северо-восток к Примроз-хиллу и дальше. Узкая полоса его проходит через Кингсленд к Сток-Ньюингтону и Клэптону, где она расширяется и идет по холмам над Лийскими болотами. С другой стороны тех же холмов ему навстречу, как вам известно, протягивает руку Эппингский лес. Место, к которому мы подъезжаем, называется "Кенсингтонскими садами", но почему "садами", право, не знаю.
      Мне очень хотелось сказать: "А я знаю", но вокруг было столько нового, что я предпочел придержать язык.
      Дорога сразу углубилась в прекрасный лес, раскинувшийся по обеим ее сторонам. Впрочем, лес был заметно гуще на северной стороне, где мощно разрослись дубы и каштаны, а деревья, быстро растущие (среди которых я заметил особенно много платанов и сикоморов), достигали огромных размеров и были очень красивы.
      Я почувствовал себя превосходно в испещренной солнечными бликами тени деревьев, так как день становился изрядно жарким. Прохлада и тень успокаивали мой возбужденный ум и наполняли меня дремотной негой. Я готов был вечно скользить так среди этой свежести и благоухания. Мой спутник, по-видимому, разделял мои ощущения и, позволив лошади замедлить шаг, вдыхал запахи леса, среди которых особенно сильно выделялся аромат придорожного папоротника.
      Несмотря на всю свою романтичность, Кенсингтонский лес не был, однако, безлюден. Нам попадались навстречу группы людей, бродивших по лесу и по опушке. Среди них - много детей от шести - восьми лет и подростков до шестнадцати - семнадцати.
      Они показались мне особенно прекрасными представителями этого народа, и, судя по всему, им было очень весело. Многие раскинули на лужайках палатки. Перед палатками там и сям горели костры, и над огнем на цыганский лад висели котелки. Дик объяснил мне, что среди леса разбросаны дома, и действительно мы мельком видели один или два. Он сказал также, что в большинстве дома эти очень малы и похожи на коттеджи тех времен, когда в стране еще были рабы. Все же они очень уютны и приспособлены для жизни в лесу.
      - Они, должно быть, переполнены ребятишками, - сказал я, указывая на большие группы детей у дороги.
      - Нет, - сказал он, - эти дети не все из ближайших лесных домов, многие пришли сюда из окрестных мест. Летом они часто собираются компаниями, иногда на целые недели, чтобы проводить время в лесу, и, как видите, живут в палатках. Мы поощряем их в этом. Они привыкают заботиться о себе, знакомятся с дикими обитателями леса. Чем меньше они будут сидеть в домах, тем лучше. Должен прибавить, что и взрослые часто уходят на лето в лес, хотя в большинстве случаев они отправляются в более обширные леса, например, в Виндзорский лес, Динский лес или леса на севере. Кроме удовольствия, это приносит и пользу, так как дает им случай поработать физически. К сожалению, за последние пятьдесят лет физический труд идет на убыль.
      Мой спутник остановился и потом продолжал:
      - Я говорю вам все это, как бы отвечая на вопросы, которые вы мысленно задаете, хотя и не высказываете вслух. Но мой прадедушка расскажет вам подробнее.
      Я увидел, что тут опять может всплыть что-либо выше моего разумения, и чтобы избежать возможной неловкости, спросил:
      - Конечно, после такого лета дети вернутся в школу физически окрепшими и посвежевшими.
      - В школу? - переспросил он - Что вы под этим понимаете? Я не вижу, какое отношение имеет это слово к детям. Мы действительно говорим о философской школе, о школе живописи, о школе жизни. А другого смысла, - сказал он, смеясь, - я что-то не знаю.
      "Черт возьми! - подумал я, - нельзя мне рта открыть без того, чтобы не вызвать новые трудности. Не желая учить моего друга лексикологии, я подумал, что мне не следует ничего говорить о детских фермах, которые я привык называть школами. Ясно было, что их уже не существует, и потому после краткого колебания я сказал:
      - Я употребил это слово в смысле системы воспитания.
      - Воспитание, - в раздумье произнес он. - Я достаточно знаю латынь, чтобы понимать, что это слово1 происходит от "Educere" - "выводить". И я слыхал, как это слово произносят, однако ни один человек не мог мне точно объяснить его значение.
      Вы можете себе представить, как много потерял мои новый друг в моих глазах, когда я услышал от него это откровенное признание, и я несколько пренебрежительно процедил:
      - Воспитание - это система обучения детей.
      - Почему же не стариков? - лукаво улыбаясь, возразил он. - Уверяю вас, наши дети учатся независимо от всякой системы. Вы не найдете у нас ни одного ребенка, мальчика или девочки, который не умел бы плавать. Каждый из них привык гарцевать на маленьких лесных пони, вон там как раз скачет один мальчуган! Все дети знают, как приготовить себе пищу, старшие мальчики умеют косить. Многие могут крыть гонтом крышу, помогать плотникам, трудиться в лавке. Они знают очень много, уверяю вас.
      - Да, но их умственное воспитание, развитие их ума! - любезно пояснил я свои слова.
      - Гость, - промолвил он, - может быть, вы не учились тем вещам, о которых я говорил. Но не думайте все-таки, что для этой работы не нужно никакого умения и не требуется никакой сообразительности и умственного развития! Вы изменили бы свое мнение, если бы увидели, например, как дорсетширский паренек настилает крышу. Но я понимаю: вы говорите о книжном учении. Так это дело совсем простое! Большинство детей видят книги везде и повсюду и начинают читать с четырехлетнего возраста. Я слышал, что не всегда было так. Что же касается письма, то мы не поощряем ребят слишком рано царапать пером (конечно, они поступают по-своему). Это приучает их к плохому письму. А какая же польза в множестве плохо написанных страниц, когда так легко научиться простому печатанию. Вы понимаете, мы любим красивый почерк. Часто писатели, готовя книгу, переписывают свою рукопись или отдают ее переписать. Я говорю о тех книгах, которые нужны в небольшом числе экземпляров, например, поэтические произведения. Однако я уклонился в сторону. Прошу извинения, но меня особенно интересуют вопросы письма - я сам каллиграф.
      - Итак, - сказал я, - вернемся к детям. Когда они овладели чтением и письмом, разве они не учатся чему-нибудь другому, например, языкам?
      - Конечно, - ответил он. - Иногда даже еще не умея читать, они уже говорят по-французски. Это язык наиболее нам близкий - на нем говорят по ту сторону пролива. Затем дети учатся и немецкому языку, на котором говорят во многих общинных школах и колледжах континента. Эти языки преобладают и на островах наряду с английским, валлийским, ирландским, который представляет собой разновидность валлийского. Дети легко усваивают языки, потому что их хорошо знают родители. Кроме того, наши гости из-за моря часто привозят своих детей, и, играя друг с другом, малыши легко перенимают разговорную речь.
      - А древние языки? - спросил я.
      - Латынь и греческий обычно изучают вместе с новыми языками, - ответил он, - если хотят узнать их лучше.
      - А история, - спросил я, - как вы преподаете историю?
      - Если человек умеет читать, он читает, конечно, то, что его интересует. И он легко может найти кого-нибудь, кто посоветует ему, что лучше всего прочесть по тому или другому предмету, или объяснит непонятное место в книге, которую он читает.
      - Чему же они еще учатся? Я не думаю, чтобы все изучали историю, - сказал я.
      - Нет, нет, - ответил Дик, - некоторые совсем равнодушны к ней. По правде сказать, я не думаю, чтобы многие ею интересовались. Я слышал от прадеда, что история волновала людей преимущественно в период тревог, распрей и борьбы, а вы сами знаете, - прибавил мой друг с приятной улыбкой, - как далеко мы от этого ушли. Многие изучают вопросы устройства мира, причины и следствия разных явлений - словом, естественные науки у нас процветают. Другие, как вы сами слышали от нашего Боба, занимаются математикой. Нет смысла подавлять естественные наклонности человека.
      - Неужели дети изучают все это? - спросил я.
      - Это зависит от того, - ответил он, - кого вы считаете детьми, и вы должны помнить, до какой степени дети различны. Обычно они читают не очень много, чаще всего - книги о приключениях. Это продолжается приблизительно до пятнадцатилетнего возраста. Мы не поощряем раннего увлечения книгами, но вы часто можете встретить детей, стремящихся к книге с малых лет. Это может быть не особенно хорошо, но удерживать их бесполезно. Впрочем, в большинстве случаев такое увлечение длится недолго, и к двадцати годам они выравниваются. Дети почти всегда стремятся подражать взрослым, и если ребенок видит людей, занятых нужным и вместе с тем интересным трудом, например, постройкой дома, мощением улицы, садоводством, он именно к этому и станет тянуться. Поэтому я не думаю, чтобы нам следовало опасаться слишком большого числа ученых людей.
      Что мне было на это отвечать! Я сидел молча, боясь какого-нибудь нового недоразумения. Но при этом смотрел во все глаза. В ожидании центральной части Лондона я старался представить себе, на что она стала теперь похожа.
      Мой спутник, однако, не хотел расстаться с предметом нашего обсуждения и задумчиво продолжал:
      - В конце концов не такая уж беда, если часть молодежи посвятит себя науке. Приятно видеть, как эти люди любят свою работу, которая сейчас не очень популярна. Между нами говоря, ученые в большинстве очень милый народ, такие тихие, мягкие, скромные, а в то же время они так ревностно стараются поделиться с другими своими знаниями! Во всяком случае, те, которых я встречал, мне очень нравились.
      Его речь показалась мне настолько странной, что я готов был задать ему другой вопрос. Но в этот миг мы как раз достигли вершины холма, и направо внизу, сквозь длинную лесную просеку, я увидел стройное здание, которое показалось мне знакомым.
      - Вестминстерское аббатство! - воскликнул я.
      - Да, - ответил Дик - Вестминстерское аббатство. Вернее, то, что от него осталось.
      - Что вы с ним сделали? - в ужасе воскликнул я.
      - Что мы сделали? Да ничего особенного: мы только почистили его, - сказал он. - Ведь все стены снаружи были испорчены уже несколько столетий назад, что же касается внутренних помещений, то они сохраняются во всей своей красоте после того, как более ста лет назад произвели основательную чистку и выбросили уродливые памятники дураков и мошенников, которые, по словам прадеда, только мешали.
      Мы проехали еще немного, я опять взглянул направо и голосом, в котором звучало сомнение, промолвил:
      - Да ведь это здание Парламента! Вы еще пользуетесь им?
      Дик расхохотался и не сразу совладал с собой. Он похлопал меня по плечу и сказал:
      - Я вас понимаю, сосед. Вас, конечно, удивляет, что мы сохранили это здание. Я многое знаю о нем: мой прадед давал мне книги о той странной игре, которая там велась. Пользуемся ли мы им? Да, оно служит в одной части крытым рынком, а в другой складом навозного удобрения. Здание очень удобно для этих целей, так как стоит на берегу реки. Я слышал, что в самом начале нашей эпохи его собирались снести, но против этого восстало некое общество любителей старины, в свое время оказавшее стране какие-то услуги. Это общество протестовало против разрушения и других зданий, которые большинством признавались негодными и бесполезными. Общество действовало так энергично и приводило такие веские доводы, что в большинстве случаев одерживало верх. Признаюсь, в конечном счете я этому даже рад, так как несуразные старые здания служат контрастом к прекрасным постройкам нашего времени. Вы увидите здесь еще несколько таких зданий. Например, то, в котором живет мой прадед, и еще другое - огромное, которое называют собором святого Павла. Видите ли, нам нет необходимости сносить эти жалкие и к тому же немногочисленные сооружения, они не мешают нам, так как мы можем строиться в любом месте. И мы не боимся упадка строительного искусства, так как при постройке новых зданий, даже самых скромных, приходится решать немало художественных задач. Например, я лично так ценю простор внутри дома, что при необходимости готов пожертвовать для него внешней формой здания. Что касается украшений, то они вполне допустимы в жилых домах, но неуместны в общественных сооружениях - залах для собраний, рынках. Впрочем, по словам прадеда, я немного помешан на архитектуре. И в самом деле, я убежден, что энергия народа должна быть направлена главным образом на подобную созидательную работу. Ей не видно конца, тогда как в других областях человеческой деятельности поставлены известные границы.
      Глава VI
      ЗА ПОКУПКАМИ
      Тем временем мы неожиданно выехали из лесной местности и очутились на довольно короткой и красивой улице, которую мой спутник назвал Пикадилли. Нижние этажи домов я принял бы за магазины, если бы мог усмотреть какие-либо признаки купли и продажи. Товары в витринах были живописно разложены как бы для приманки прохожих, и действительно люди стояли и любовались ими, входили и выходили со свертками в руках, будто в самом деле тут шла торговля.
      По обеим сторонам улицы тянулись изящные аркады для пешеходов, как в старинных итальянских городах. Посреди улицы возвышалось огромное здание, которое я уже ожидал увидеть, так как догадывался, что это место служит каким-то центром, а каждый центр имеет особое общественное здание.
      - Это тоже рынок, - сообщил Дик, - но он отличается от многих других. Верхние этажи домов отведены для приезжих, которые стекаются сюда со всех концов страны. Здесь очень густое население, - вы в этом сейчас убедитесь, так как многие стремятся в людные места, чего, правда, не могу сказать о себе.
      Я невольно улыбнулся при мысли, как долго сохраняется традиция. Здесь царил дух Лондона, удержавшего за собой права центра, умственного центра, как мне казалось. Однако я промолчал и только попросил спутника ехать медленнее, чтобы я мог полюбоваться удивительно красивыми вещами в витринах.
      - Да, - сказал он, - на этом рынке можно приобрести только самые ценные товары, между тем как рынок в здании Парламента, до которого отсюда рукой подать, поставляет капусту, репу и другие овощи, а также пиво и дешевые сорта вин.
      Он посмотрел на меня с любопытством и спросил:
      - Не хотели бы вы, как говорится, походить по лавкам?
      Я взглянул на свою невзрачную одежду из грубой синей материи, которую уже имел достаточно случаев сравнить с яркими нарядами горожан, встречавшихся нам по дороге, и подумал: "Похоже на то, что скоро меня будут показывать праздной публике, как любопытную диковинку". Но я совсем не хотел походить на пароходного кассира в отставке, и, несмотря на то что произошло на лодочной пристани, моя рука потянулась в карман, где, к моему ужасу, не нашлось никакого металла, кроме старых, заржавленных ключей. Тут я вспомнил, что во время нашего разговора в хэммерсмитском Доме для гостей я вынул деньги, чтобы показать монеты хорошенькой Энни, и забыл их на столе. У меня вытянулось лицо, и Дик, заметив это, поспешно спросил:
      - В чем дело, гость? Вас ужалила оса?
      - Нет, - ответил я, - но я забыл кое-что взять с собой.
      - Что бы вы ни забыли, вы все найдете на рынке. Поэтому не расстраивайтесь!
      Тем временем я вновь обрел душевное равновесие, вспомнив удивительные обычаи этой страны. Не имея желания услышать новую лекцию по политической экономии и нумизматике, я сказал:
      - Мой костюм!.. Могу ли я... Как вы полагаете, что можно сделать по этой части?
      Дик спокойно ответил:
      - Знаете что: отложите приобретение нового платья. Мой прадед - знаток старины. Он захочет посмотреть на вас в таком виде, в каком вы здесь появились. И затем.. я, конечно, не смею делать вам указания, но, по-моему, даже нехорошо с вашей стороны лишать людей удовольствия разглядывать ваш костюм. Вы не согласны со мной? - совершенно серьезно добавил он.
      Я вовсе не считал себя обязанным оставаться пугалом среди этих людей, влюбленных в красоту, но ясно увидел, что столкнулся с какими-то укоренившимися предрассудками и, не желая ссориться с моим новым другом, ответил только:
      - Ах конечно, конечно!
      - Ну что ж, - любезно сказал он, - вы можете, если хотите, заглянуть в магазины. Что вы хотели бы приобрести?
      - Табак и трубку, если можно, - ответил я.
      - Разумеется, - сказал он. - Как же я не спросил вас об этом раньше! Боб всегда говорит, что мы, некурящие, - большие эгоисты, и, кажется, он прав. Но пойдем, вот как раз нужный нам магазин.
      С этими словами он остановил лошадь, выпрыгнул из экипажа, и я последовал за ним. Очень красивая женщина, роскошно одетая в узорчатые шелка, медленно проходила мимо, разглядывая витрины.
      - Не будете ли вы добры присмотреть за нашей лошадью, - обратился к ней Дик, - пока мы на минутку зайдем сюда?
      Она кивнула нам, приветливо улыбаясь, и стала гладить лошадь своей прелестной ручкой.
      - Что за очаровательное создание! - сказал я Дику, когда мы вошли в магазин.
      - Кто? Наша Среброкудрая? - шутливо спросил он.
      - Нет, - ответил я, - та, Златокудрая.
      - Да, правда, - сказал Дик, - очень хорошо, что их много, - на каждого Джека по Джилли. Иначе нам, пожалуй, пришлось бы драться за них. Я не говорю, - продолжал он серьезно, - что этого не случается даже теперь. Любовь не очень-то рассуждает, а нравственные извращения и своеволие встречаются чаще, чем думают наши моралисты. Всего лишь месяц назад, - добавил он уже мрачным тоном, - у нас произошло печальное событие, которое стоило жизни двум мужчинам и одной женщине. Оно произвело на нас очень тяжелое впечатление. Не спрашивайте меня об этом теперь, я расскажу когда-нибудь позже.
      Между тем мы вошли в магазин, где я увидел прилавок и изящные, но без особых претензий полки по стенам, в сущности мало отличающиеся от тех, которые я привык видеть раньше. В магазине было двое детей: смуглый мальчик лет двенадцати, который сидел за книгой, и прехорошенькая девчурка, по-видимому годом старше его, которая, сидя за прилавком, тоже читала. Они, несомненно, были брат и сестра.
      - Здравствуйте, маленькие соседи! Вот мой друг, ему нужны табак и трубка. Можете ли вы услужить ему?
      - Конечно, - ответила девочка.
      Застенчивая, но проворная, она была очень забавна. Мальчик поднял голову и уставился на мой диковинный костюм, но вдруг покраснел и отвернулся, сообразив, что ведет себя не совсем вежливо.
      - Дорогой сосед, - спросила девочка, с серьезным видом ребенка, играющего в продавца и покупателя, - какого табаку вы желаете?
      - "Латакию", - сказал я, чувствуя себя как бы участником детской игры, и мне не верилось, что я в действительности получу то, что мне требуется.
      Тем временем девочка взяла с полки небольшую корзиночку и насыпала в нее табаку из банки. Наполнив корзиночку, она поставила ее на прилавок передо мной, и я по аромату и виду табака мог убедиться, что это действительно отличная "Латакия".
      - Но вы не взвесили табак, - сказал я, - сколько же можно взять?
      - Как сколько? - переспросила она. - Советую вам наполнить кисет, вы ведь можете поехать куда-нибудь, где не достанете "Латакии". Дайте ваш кисет.
      Я пошарил в кармане и наконец вытащил тряпочку, которая служила мне табачным кисетом.
      Девочка посмотрела на нее с оттенком презрения и сказала:
      - Дорогой сосед, я дам вам кое-что получше этого лоскута.
      Она мелкими шажками направилась в глубину лавки и вскоре вернулась. Проходя мимо мальчика, она шепнула ему что-то на ухо, и он, кивнув, вышел из лавки. Девочка же показала мне ярко расшитый мешочек из красного сафьяна и сказала:
      - Вот я выбрала этот для вас, - он и поместительный и красивый.
      С этими словами она стала набивать кисет табаком и затем, протянув его мне, сказала:
      - Теперь займемся трубкой. Позвольте мне выбрать для вас! Мы только что получили три превосходные трубки.
      Девочка принесла большую трубку, вырезанную из какого-то твердого дерева, оправленную в золото, с украшениями из мелких драгоценных камней. Это была прелестная блестящая игрушка, напоминавшая японскую работу, но выполненная еще лучше.
      - Бог мой! - воскликнул я. - Такая трубка для меня слишком роскошна и годится разве что для китайского императора. Да я и потерять ее могу, я всегда теряю свои трубки.
      Девочка растерянно посмотрела на меня.
      - Неужели трубка вам не нравится, сосед?
      - Нет, нет! - воскликнул я. - Конечно, она мне нравится!
      - Ну так возьмите ее и не беспокойтесь, что можете потерять. Что за беда, кто-нибудь другой найдет ее и будет ею пользоваться, а вы получите другую.
      Я взял трубку из ее рук, чтобы получше рассмотреть, и, забыв всякую осторожность, спросил:
      - Сколько же я должен заплатить за эту вещь?
      Дик положил руку мне на плечо, и, обернувшись, я встретил его взгляд, в котором прочел шутливое предостережение против нового проявления с моей стороны давно отмершей морали купли-продажи. Я покраснел и прикусил язык. А девочка с глубочайшей серьезностью смотрела на меня как на иностранца, путающегося в словах, из которых ей решительно ничего не понять.
      - Очень вам признателен, - горячо произнес я, кладя трубку в карман, не без опасения, что мне придется в самом недолгом времени предстать перед судьей.
      - Ах, мы вам очень рады, - сказала девочка, очаровательно разыгрывая взрослую. - Большое удовольствие услужить такому милому старому джентльмену, как вы. Ведь сразу видно, что вы приехали из далеких заморских краев.
      - Да, моя дорогая, - сказал я, - мне довелось много путешествовать.
      Когда я произносил из вежливости эту ложь, вернулся мальчуган с подносом, на котором я увидел высокую бутылку и два замечательно красивых стакана.
      - Соседи, - сказала девочка (весь разговор вела она, так как младший брат был, очевидно, очень робок), - прежде чем уйти, прошу вас выпить по стаканчику за наше здоровье, потому что у нас не каждый день бывают такие гости!
      Тем временем мальчик поставил поднос на прилавок и торжественно налил в оба бокала золотистого вина. Я с удовольствием выпил, потому что день стоял жаркий. "Я еще живу на свете, - подумал я, - и рейнский виноград еще не потерял своего аромата". Если когда-либо я пил хороший штейнбергер, так это именно в то утро. И я решил спросить потом у Дика, откуда у них такое вкусное вино, если больше нет рабочих, которые изготовляют прекрасные вина, а сами вынуждены довольствоваться кислятиной.
      - А вы разве не выпьете по стаканчику, дорогие маленькие друзья? - спросил я.
      - Я не пью вина, - сказала девочка, - я предпочитаю лимонад, но все-таки желаю вам доброго здоровья!
      - А я больше люблю имбирное пиво, - сказал мальчик.
      "Однако, - подумал я, - детские вкусы не очень переменились". И, распрощавшись, мы вышли из магазина.
      К моему великому разочарованию, произошла перемена, как бывает только во сне, и нашу лошадь вместо прекрасной молодой женщины держал высокого роста старик. Он объяснил, что женщина больше не могла ждать и он заменил ее. Увидев, как вытянулись наши лица, он подмигнул нам и рассмеялся. Нам ничего не оставалось, как тоже рассмеяться.
      - Куда вы направляетесь? - спросил старик у Дика.
      - В Блумсбери, - сказал Дик.
      - Если я вам не помешаю, я поеду с вами.
      - Отлично, - ответил Дик старику, - скажите, когда вам нужно будет сойти, и я остановлю лошадь. Ну, поехали!
      Итак, мы снова пустились в путь. Я спросил, часто ли дети обслуживают покупателей на рынках.
      - Довольно часто, если им не приходится иметь дело с тяжестями, но не всегда, - ответил Дик. - Детей это занятие развлекает, и, кроме того, оно им очень полезно. Они учатся обращаться с разного рода товарами и узнают, как сделана та или иная вещь, откуда она получается, и тому подобное. Кстати, это довольно легкая работа, которая всем доступна. Говорят, в начале нашей эпохи многие страдали наследственной болезнью, называемой "ленью". Ей подвержены были прямые потомки тех людей, которые в плохие времена заставляли других работать на себя. В исторических книгах этих людей называют рабовладельцами и работодателями. Зараженные ленью, их потомки обычно прислуживали в лавках, так как они только к этому и были способны. Я думаю, в то время их просто заставляли работать, так как, если эту болезнь не лечить энергично, больные, особенно женщины, становятся такими безобразными и рождают таких безобразных детей, что люди просто не могут выносить их вида. С радостью могу сказать, что теперь все это позади! Болезнь совершенно исчезла или проявляется в таких легких формах, что небольшая доза слабительного обычно избавляет от нее. Ее иногда именуют теперь сплином или хандрой. Не правда ли, странные названия?
      - Да, - сказал я в глубоком раздумье. Но тут вмешался в разговор старик:
      - Все это правда, сосед. Я сам видел таких женщин, однако уже состарившихся. А мой отец знавал их в молодости, и он говорит, что они мало походили на молодых женщин. Пальцы у них напоминали спицы, руки болтались как плети, талия тонкая - вот-вот переломится. Губы - узкие, нос - острый, щеки бледные. Что им ни скажешь, они принимали обиженный вид. Нет ничего удивительного, что они производили на свет безобразных детей. Никто, разве только мужчины вроде них самих, не мог любить этих несчастных.
      Старик замолчал и, казалось, погрузился в свое прошлое.
      - И тогда, соседи, - продолжал он снова, - все были крайне озабочены этой болезнью и потратили много усилий на всевозможные попытки ее излечения. Вы не читали медицинских книг по этому вопросу?
      - Нет, - ответил я, так как он обращался ко мне.
      - Видите ли, одно время считали, что эта болезнь - ослабленная форма средневековой проказы. Зараженных ею людей изолировали, и обслуживал их специальный персонал - тоже из их числа, отличавшийся от остальных больных своей одеждой. Они носили, например, штаны из ворсистой ткани, которую прежде называли бархатом.