На станции Энн и Джильберта встречала коляска, которую послал за ними доктор Дэвид Блайт. Сидевший в ней мальчик весело ухмыльнулся и ушел, предоставив молодым самим добираться до дому по озаренной вечерним солнцем прибрежной дороге.
      Энн на всю жизнь запомнила картину, которая открылась перед ними, когда они оказались на вершине холма за околицей деревни Глен Сент-Мэри. Оттуда не было видно ее нового дома, но перед ней лежала розовеющая водная гладь — бухта Четырех Ветров. Вдали можно было различить и открытое море, дремавшее в теплом вечернем свете. С одной стороны пролива тянулся низкий песчаный берег с дюнами, с другой — высился мрачный мыс из красного песчаника. Небольшая рыбацкая деревушка уютно примостилась в низине, защищенной от ветра скалами. На фоне дальнего берега бухты виднелось несколько парусных лодок. В маленькой белой церкви звонил колокол, и его звук плыл над бухтой, сливаясь со вздохами моря. На мысу — как путеводная звезда — вспыхивал и гас огонь вращающегося маяка. Далеко на горизонте лентой стлался дым из трубы парохода.
      — Какая красота, — тихо проговорила Энн. — Я обязательно полюблю бухту Четырех Ветров, Джильберт. А где наш дом?
      — Его отсюда не видно — он прячется вон за той березовой рощицей. От него до Глен Сент-Мэри две мили и одна миля до маяка. У нас будет мало соседей, Энн. Неподалеку стоит только один дом, но я не знаю, кто там живет. Ты не боишься, что тебе будет одиноко, когда я буду уезжать по вызовам?
      — Нет — маяк и вся эта красота составят мне компанию. А кто живет вон в том доме, Джильберт?
      — Тоже не знаю. Но только не похоже, чтобы тут жили родственные тебе души, а, Энн?
      Речь шла о большом доме, покрашенном в такой ядовито-зеленый цвет, что рядом с ним бледнела естественная зелень ландшафта. Позади виднелся сад, а перед крыльцом был ухоженный травяной газон. Тем не менее дом почему-то казался оголенным. Может быть, такое впечатление создавалось от того, что и сам он, и сараи, и сад, и газон, и подъездная дорожка были как-то неестественно опрятны.
      — Да, люди, покрасившие дом в такой цвет, вряд ли поймут меня, — признала Энн, — разве что она сделали это нечаянно, как мы с оранжевым клубом. Во всяком случае, ясно, что здесь нет детей. Этот дом даже аккуратнее фермы сестер Копп на Тори-роуд. Хотя, честно говоря, я не ожидала, что это возможно.
      Пока молодожены ехали по красной дороге, вьющейся вдоль берега бухты, им не встретилось ни одной живой души. Но у березовой рощи Энн вдруг увидела справа от дороги девушку, которая гнала стаю белых гусей по бархатисто-зеленому холму. На вершине холма росли раскидистые ели, из-за них виднелись желтые дюны и синее море. На девушке было голубое ситцевое платье. Она со своими гусями вышла через калитку у подножия холма, как раз когда Джильберт и Энн проезжали мимо. Девушка остановилась, держа руку на щеколде калитки, и в упор посмотрела на молодоженов. В ее глазах не было любопытства — разве что слабый интерес, — и Энн Даже показалось, что в них мелькнуло что-то враждебное. Но что больше всего поразило Энн — это красота Девушки. Такая красота просто не могла не обратить на себя внимания даже в людном городе. Косы цвета спелой пшеницы уложены короной на голове, синие глаза, великолепная фигура, которую не могло скрыть простенькое ситцевое платье, и губы алые, как букетик маков, который она засунула себе за пояс.
      — Кто это, Джильберт? — тихо спросила Энн, когда они проехали мимо.
      — Ты про кого? — удивился Джильберт, не отрывавший глаз от молодой жены. — Я никого не заметил.
      — Ну как же — разве ты не заметил девушку, которая стояла у калитки? Нет-нет, не оглядывайся — она смотрит нам вслед. Я в жизни не видела такой красавицы.
      — Что-то не припомню, чтобы мне в Глен Сент-Мэри попадались красавицы. Есть, конечно, хорошенькие девушки, но ничего особенного.
      — А эта — особенная. Ты ее, наверно, не видел, а то обязательно запомнил бы. Такое лицо нельзя забыть.
      — Может быть, она приехала к кому-нибудь в гости? Или живет в гостинице?
      — На ней был белый фартук, и она гнала гусей.
      — Может, так, для развлечения. Смотри, Энн, вон наш дом.
      Энн глянула — и забыла про красавицу с враждебными глазами. Сердце ее замерло от восторга: ее новый дом походил на большую перламутровую раковину, выброшенную волнами на берег. На фоне вечернего неба четкими лиловыми силуэтами выступали пирамидальные тополя, обрамлявшие подъездную аллею. От сурового дыхания моря дом и сад ограждали голубые ели, в которых ветры без сомнения будут наигрывать свои заунывные и странные мелодии, казалось, они таят загадки, разгадать которые можно, только ступив под их сень. А взгляду, безразлично скользящему по опушке, темно-зеленые ветви никогда не откроют своих секретов.
      Ночные ветры уже начинали свою буйную пляску за песчаной косой, а в рыбацкой деревне уже загорались огоньки в окнах, когда Энн и Джильберт подъехали к дому. Дверь его тут же отворилась, и сумерки озарились теплым светом камина. Остановив лошадь, Джильберт помог Энн выйти из коляски и повел ее к калитке между двумя елками. По аккуратной красной дорожке они подошли к двери, перед которой лежала широкая плоская приступка из песчаника.
      — Добро пожаловать, родная, — прошептал Джильберт, и рука об руку они переступили порог своего нового дома.

      В доме их ожидали старый доктор Дэйв и его жена, которые пришли встретить новых хозяев. Доктор был крупный пожилой мужчина с седыми усами, а миссис Дэйв — маленькая, румяная, с серебристыми волосами. Энн полюбилась ей с первого взгляда.
      — Наконец-то вы приехали, милочка. Я очень рада вас видеть. Вы, наверно, устали. Я приготовила легкий ужин, а капитан Джим принес вам свежепойманную форель. Капитан Джим, где вы? А, он, верно, пошел ставить лошадь в конюшню. Идемте наверх — вам надо переодеться с дороги.
      Энн поднялась по лестнице, радостно оглядывая дом. Изнутри он тоже очень ей понравился. Как и Грингейбл, это была старинная постройка, дышавшая теплом и приветливостью.
      В комнате, куда ее привела миссис Дэйв, было два окна. В одно был виден маяк на мысе Четырех Ветров. Другое смотрело на золотившуюся стерней небольшую долину, через которую протекал ручей. Примерно в полумиле от них, вверх по течению ручья, стоял старый серый Дом, окруженный огромными старыми ивами. Его окна словно подглядывали исподтишка, прячась за деревьями. Интересно, кто там живет? Это — ближайшие соседи Энн, и ей хотелось, чтобы они оказались милыми людьми. И тут ей вспомнилась красавица, которая гнала гусей.
      «Джильберт считает, что она нездешняя, — подумала Энн, — но мне кажется, что он ошибается. В ней частичка этого моря, неба, самой бухты Четырех Ветров».
      Когда Энн спустилась вниз, Джильберт стоял перед камином и разговаривал с каким-то мужчиной. Оба они обернулись, услышав ее шаги.
      — Энн, это капитан Бойд. Капитан Бойд, это — моя жена.
      В первый раз Джильберт представил Энн постороннему человеку как свою жену, и, произнося эти слова, он буквально сиял от гордости. Старый капитан протянул Энн мозолистую руку, они улыбнулись друг другу и с этой минуты стали друзьями. Две родственные души моментально почувствовали друг друга.
      — Рад с вами познакомиться, миссис Блайт. Надеюсь, что вы будете так же счастливы в этом доме, как была в нем счастлива его первая молодая хозяйка. Большего пожелать невозможно. Но ваш муж неправильно вам меня представил. Меня все зовут «капитан Джим», и лучше уж называйте так меня с самого начала — все равно ведь к этому придете. Вы такая милая, миссис Блайт. Глядя на вас, мне кажется, будто я сам только что женился.
      Все рассмеялись, и жена доктора пригласила капитана Джима поужинать с ними.
      — Большое спасибо. Не откажусь. Это будет для меня редкое удовольствие, миссис доктор. Обычно я ем один, и только отражение моей старой рожи в зеркале составляет мне компанию. Не так уж часто мне выпадает удовольствие посидеть за столом с двумя прелестными женщинами.
      На бумаге комплимент капитана Джима может показаться банальным, но он произнес его с такой уважительной старомодной любезностью, что любая женщина, услышавшая от него эти слова, почувствовала бы себя королевой.
      Старый моряк был простодушным и благородным человеком. Ему удалось сохранить молодость и в сердце, и в глазах. Джим Бойд был довольно высок, сутул и не очень ладно скроен, но в нем ощущалась выносливость и сила. Обветренное, почти бронзовое лицо было изрыто морщинами, длинные, цвета стали, волосы спадали на плечи. Глубоко посаженные глаза капитана то искрились смехом, то затуманивались мечтой, а порой обращались к морю, точно утратили что-то дорогое. Впоследствии Энн узнала, что именно капитан Джим потерял в его соленых волнах.
      В первую минуту моряк показался Энн некрасивым, но когда она узнала его поближе, то забыла про его внешность: за этими грубоватыми чертами скрывалась большая душа.
      Все весело уселись за стол. Пылающий камин изгнал из дома стылое дыхание сентябрьского вечера, но в открытое окно задувал свежий бриз. Из окна открывался великолепный вид на бухту и на далекие сиреневые холмы. Миссис Дэйв приготовила ужин, главным блюдом была, несомненно, жареная форель.
      — Я подумал, что после дороги вам понравится свежая рыба, — сказал капитан Джим. — А уж свежее ничего не бывает — два часа назад она еще плавала в пруду.
      — А кто же сейчас присматривает за маяком, капитан Джим? — спросил доктор Дэйв.
      — Мой племянник Алек. Он с ним управляется не хуже меня. Очень вам благодарен за приглашение к ужину: по правде говоря, я сегодня толком не обедал и очень проголодался.
      — Да вы, по-моему, морите себя голодом на своем маяке, — сурово сказала жена старого доктора. — Вам просто лень готовить.
      — Да нет, миссис доктор, я готовлю, — возразил капитан Джим. — В общем-то я живу, как король. Прошлым вечером ходил в Глен и купил два фунта мяса на бифштексы. Собирался сегодня пообедать на славу.
      — И что же случилось с бифштексами? — спросила докторша. — Потеряли по дороге?
      — Нет, не потерял, — смутился старый моряк. — Просто к вечеру ко мне на маяк приплелся несчастный голодный пес и попросился ночевать. Не мог же я его выгнать — у него болела лапа, и он еле шел. Ну вот, уложил я его в прихожей на старом мешке, а сам пошел спать. Но что-то мне не спалось. Все думал, что у бедняги очень голодный вид.
      — Так вы встали и отдали ему мясо — все два фунта?
      — Да ведь у меня ничего другого не было, — оправдывался капитан Джим. — Ничего такого, что понравилось бы собаке. И какой же он был голодный! Проглотил мясо в мгновение ока. Зато я потом сразу уснул и отлично проспал всю ночь — вот только пообедал я неважно — пустой, можно сказать, картошкой. А пес утром рванул домой. Ему, видно, вегетарианская пища не по нутру.
      — Подумать только — скормить отличное мясо какому-то никчемному псу! — рассердилась докторша.
      — Ну, почему никчемному? Может, кто-то им очень даже дорожит. С виду он и впрямь был неказист, но о собаке нельзя судить по виду. Может, он похож на меня — снаружи не Бог весть что, зато красив душой. Вот Старпому он и впрямь не приглянулся. Послушали бы вы, как он шипел. Но у кота не может быть хорошего мнения о собаке. Так что Старпом в этом вопросе пристрастен. И вот, плакал мой обед, и мне очень приятно смотреть на этот уставленный кушаньями стол. И сидеть в такой очаровательной компании. Как это славно — иметь хороших соседей!
      — А кто живет в доме выше по течению ручья? — спросила Энн.
      — Миссис Мор, — ответил капитан Джим и добавил: — Со своим мужем Диком.
      Энн улыбнулась, решив, что миссис Мор, видимо, верховодит в доме, как и миссис Рэйчел Линд.
      — У вас мало соседей, миссис Блайт, — продолжал капитан Джим. — В этой части бухты почти никто не живет. Земля здесь принадлежит мистеру Говарду, и он сдает ее в аренду под пастбища. А вот на другом берегу народу пропасть, и почти все — Макалистеры. Целая колония Макалистеров.
      — Ну почему же — там хватает и Эллиоттов, и Крофордов, — возразил доктор Дэйв. — У нас даже говорят: «Боже, упаси нас от чванства Эллиоттов, самомнения Макалистеров и тщеславия Крофордов!»
      — Среди них есть и достойные люди, — сказал капитан Джим. — Я много лет плавал с Уильямом Крофордом, и этому человеку не было равных по мужеству, выносливости и правдивости. Башковитых людей в деревне немало. По-моему, потому-то в Глене к ним и придираются. Люди очень не любят тех, у кого больше мозгов, чем у них.
      — А кто живет в ярко-зеленом доме примерно в полумиле от нас? — поинтересовался Джильберт.
      Капитан Джим расплылся в улыбке.
      — Мисс Корнелия Брайант. Она, наверно, скоро придет с вами познакомиться: вы ведь принадлежите к пресвитерианской церкви. Вот если бы вы были методистами, она бы ни за что не пришла. Корнелия терпеть не может методистов.
      — Колоритная фигура, — ухмыльнулся доктор Дэйв. — Закоренелая мужененавистница.
      — Оттого что не вышла замуж — дескать, зелен виноград? — спросил Джильберт.
      — Да нет, виноград тут ни при чем, — серьезно ответил капитан Джим. — Корнелия в молодости была красоткой и могла бы выйти за любого, кто пришелся бы ей по сердцу. Даже и сейчас, стоит ей мигнуть, и все наши вдовцы кинутся делать ей предложение. Просто она вроде бы родилась с хронической ненавистью к мужчинам и методистам. Язык у нее — как бритва, а сердце — добрей доброго. Где бы ни случилась беда, она спешит на помощь. Ни об одной женщине она сроду не сказала худого, а если она и костит нас, мужиков, то нашим дубленым шкурам это нипочем.
      — Ну, о вас-то она хорошо отзывается, капитан Джим, — сказала жена доктора.
      — Это правда. И мне это не так уж нравится. Получается, что я вроде бы не настоящий мужчина.

      — А кто была первая хозяйка этого дома, капитан Джим? — спросила Энн после ужина, когда все расселись вокруг камина.
      — Мне кто-то говорил, что вы знаете романтическую историю, связанную с ним, — добавил Джильберт. — Может быть, расскажете?
      — Верно, знаю. Наверно, я остался один в наших краях, кто помнит, как к нам приехала невеста учителя. Она умерла тридцать лет тому назад, но это была такая женщина, которую невозможно забыть.
      — Расскажите про нее, капитан Джим, — попросила Энн. — Мне хочется знать про всех женщин, которые жили здесь до меня.
      — Их было всего три: Элизабет Рассел, миссис Нед Рассел и жена учителя. Элизабет Рассел была симпатичная, и умница в придачу, и миссис Нед Рассел тоже была славная женщина. Но ни та, ни другая не шли ни в какое сравнение с женой учителя.
      Учителя звали Джон Селвин. Он приехал к нам из Англии, когда мне было шестнадцать лет. Обычно к нам в школу попадала всякая спившаяся шваль. В трезвом виде они кое-как учили детей письму и арифметике, а в пьяном секли их почем зря. Но Джон Селвин был высокий красивый парень и в рот не брал спиртного. Он снял у нас в доме комнату, и мы с ним так подружились, будто между нами не было десяти лет разницы. Мы вместе читали, гуляли и без конца разговаривали. Он хорошо знал поэзию, и по вечерам, когда мы бродили по берегу, читал мне стихи наизусть. Отцу это не больно-то нравилось, но он терпел, надеясь, что, может, стихи вышибут у меня из головы мечту о море. Ну, этого у меня ничто вышибить из головы не могло — мама была из рода потомственных моряков, и тяга к морю у нас в крови. Но я любил слушать, как Джон декламирует стихи. С тех пор прошло почти шестьдесят лет, а я все еще помню кучу стихов, которую от него выучил. Подумать только — почти шестьдесят лет!
      Капитан Джим помолчал, глядя в огонь, потом вздохнул и вернулся к своему рассказу:
      — Помню, как-то вечером я встретил его на дюнах. У него было такое счастливое лицо — как у вас, доктор, когда вы приехали сюда с миссис Блайт. Я сразу о нем подумал, когда вас увидел. Он сказал, что дома у него осталась невеста и что она к нему скоро приедет. Я не больно-то обрадовался — молодой эгоист был, что тут скажешь, боялся, что, когда она приедет, учитель перестанет со мной дружить. Но у меня, по крайней мере, хватило ума это ему не показать. Он рассказал мне про свою невесту. Ее звали Перси Ли, и она только потому сразу с ним не приехала, что у нее на руках был больной дядя. Он ее вырастил, когда умерли ее родители, и Перси ни за что не соглашалась его оставить. Но дядя недавно умер, и теперь, сказал Джон, она скоро приедет в Глен, и они поженятся. Но в то время еще не было пароходов, и приехать к нам было не так-то просто, особенно женщине.
      — И когда вы ее ждете? — спросил я.
      — Она отплывает на «Короле Вильгельме» двадцатого июня, — ответил Джон, — так что здесь она должна быть где-то в середине июля. Я хочу нанять плотника Джонсона, чтобы он построил для нее дом. Письмо от нее пришло сегодня утром, и я, еще не открывая его, знал, что оно принесло мне хорошие новости. Я ее на днях видел.
      Я не понял: как это — видел? Тогда он объяснил как, но я все равно толком не понял. Он сказал, что у него есть дар, или проклятие, смотря как на это посмотреть. Так он и сказал, миссис Блайт, дар или проклятие. Такой же дар был у его прабабки, и ее за это сожгли на костре как ведьму. На него иногда словно находило… он, если не ошибаюсь, сказал, что «впадает в транс». Так бывает, доктор?
      — Да, некоторые люди подвержены трансам, — ответил Джильберт. — Это скорей относится к области психиатрии. Ну, и что же случалось с этим Джоном Селвином во время транса?
      — Вроде как сон снился, — скептически заметил доктор Дэйв.
      — Нет, он говорил, что во время транса видит, что происходит за много миль от него, — медленно проговорил капитан Джим. — Что происходит и что произойдет в будущем. Иногда эти видения его утешали, а иногда пугали. Так вот, он сказал, что за четыре дня перед нашей встречей с ним приключился такой транс, когда он сидел перед камином. Джон увидел знакомую комнату в Англии. Посреди нее стояла Перси Ли и с радостным видом протягивала к нему руки. Поэтому учитель и ожидал от нее хороших вестей.
      — Всего лишь сон, — скептически заметил доктор Дэйв.
      — Очень может быть, — согласился капитан Джим. — Я ему то же самое сказал. Мне было не по себе при мысли, что учитель наделен какой-то сверхъестественной силой. Но он ответил: «Нет, это не сон. Но неважно. Если ты об этом будешь думать, ты перестанешь со мной дружить». Я ему сказал, что ни за что на свете не перестану с ним дружить. Но он только покачал головой и сказал: «Мне виднее, Джим. Я уже потерял из-за этого немало друзей. И я их не виню. Иногда я сам себе неприятен. В такой силе есть что-то не то от Бога, не то от дьявола. А мы, простые смертные, не хотим знаться ни с Богом, ни с Сатаной».
      Скоро в Глене и во всей округе узнали, что к учителю едет невеста, и все были рады за него. И с интересом следили, как он строит для нее дом. Он выбрал это место, потому что отсюда видно бухту и слышно шум моря. Он разбил для своей невесты сад, но тополя посадил не он, а миссис Рассел. А два ряда розовых кустов — девочки из его школы.
      Почти все соседи принесли ему что-нибудь из обстановки. Когда сюда переехали Расселы, люди весьма состоятельные, они привезли вот эту дорогую мебель; а поначалу дом был обставлен очень скромно. Но зато он был богат любовью. Соседки подарили учителю стеганые одеяла, скатерти и полотенца, один сосед сделал шкафчик, другой стол, и так далее. Даже слепая тетя Маргарет сплела для невесты корзиночку из пахучей травы, что растет на дюнах. Жена учителя многие годы держала в ней носовые платки.
      Ну, наконец, все было готово — даже дрова положены в камин, оставалось только спичку поднести. Это — другой камин, хотя тот был на этом же самом месте. Мисс Элизабет сложила новый камин, когда делала капитальный ремонт пятнадцать лет тому назад. Тот был большой старомодный очаг, в котором можно было даже быка зажарить. Сколько раз я сидел перед ним и болтал с хозяевами — вот как сейчас…
      Капитан опять задумался: перед его глазами проходили видения прошлого.
      — Дом закончили первого июля, и учитель стал считать дни до приезда невесты. Ее ожидали в середине июля, но к этому сроку «Король Вильгельм» не пришел. Мы не очень беспокоились — тогда суда часто задерживались на несколько дней и даже недель. Прошла неделя, потом две, потом три. Тут мы начали волноваться, и чем дальше, тем больше. Под конец я просто не мог смотреть в глаза Джону Селвину. Знаете, миссис Блайт, мне казалось, что такое выражение, наверно, было в глазах у его прабабки, когда ее возвели на костер. Он мало говорил, кое-как проводил уроки, а потом уходил на берег и часто оставался там до утра. У нас стали поговаривать, что учитель, похоже, теряет рассудок. Судно опаздывало уже на восемь недель. Наступил сентябрь, а невеста учителя все еще не приехала, и нам казалось, что уже и не приедет.
      Тут начался сильный шторм, который не утихал три дня, а на четвертый день к вечеру я вышел на берег. Учитель стоял, прислонившись спиной к скале и сложив руки на груди, и смотрел в море.
      Я заговорил с ним, но он не ответил. Его глаза словно видели что-то, невидимое мне, а лицо было похоже на маску мертвеца.
      — Джон! — позвал я его, как испуганный ребенок. — Проснись, Джон!
      И тут он будто очнулся, повернул голову и посмотрел на меня. Я до сих пор помню, какое у него было лицо, и не забуду, пока не придет мой черед отправляться в последнее плавание. «Все хорошо, — сказал он, — я видел, как „Король Вильгельм“ заворачивает за мыс Ист-Пойнт. К утру они будут здесь. Завтра вечером я буду сидеть с молодой женой у собственного очага». Как вы думаете, он и в самом деле его видел? — спросил капитан Джим.
      — Кто знает, — тихо отозвался Джильберт. — Большая любовь, как и большое горе, может сотворить чудо.
      — Конечно, видел, я в этом убеждена, — сказала Энн.
      — Чепуха! — сказал доктор Дэйв, но без прежней уверенности.
      — Дело-то в том, — продолжал капитан Джим, — что «Король Вильгельм» и правда пришел следующим утром. Учитель прождал его на берегу всю ночь. Все население Глена от мала до велика высыпало на берег, когда «Король Вильгельм» показался в проливе. Как же мы кричали «ура!».
      Глаза капитана Джима сияли. Он заново переживал событие, которое произошло шестьдесят лет назад, и перед его глазами вновь возник потрепанный непогодой парусник, появившийся в утреннем свете солнца.
      — И Перси Ли была на борту? — спросила Энн.
      — Да, там было две женщины — она и жена капитана. Им очень не повезло — один шторм за другим, потом у них кончился провиант. Но все-таки они наконец прибыли. Когда Перси Ли ступила на пристань и Джон Сел-вин заключил ее в объятия, все перестали кричать «ура!» и заплакали. Я сам плакал, хотя тогда ни за что бы в этом не признался. Мальчишки ведь ужасно стыдятся слез.
      — А Перси Ли была красивая? — спросила Энн.
      — Не знаю, можно ли было назвать ее красивой… не знаю, — медленно проговорил капитан Джим. — Как-то об этом никто не задумывался. Она была такая милая и славная, что ее нельзя было не любить. Нет, вообще-то она была миловидная: большие карие глаза, блестящие каштановые волосы и белая, как и у всех англичанок, кожа. Они с Джоном были обвенчаны в тот же вечер в нашем доме. Народу собралось — тьма. Потом мы все проводили молодых до этого дома. Миссис Селвин разожгла огонь в очаге, а мы ушли, оставив их у камина — точно так, как Джону привиделось тогда на берегу. Странно все это, очень странно. Но мне в жизни пришлось повидать много странного.
      — Какая прелесть! — воскликнула Энн: ей пришлась по сердцу эта романтическая история. — И долго они здесь жили?
      — Пятнадцать лет. Вскоре после их свадьбы я сбежал из дому и нанялся на парусник — такой уж я был в душе бродяга. Но каждый раз, когда я возвращался из плавания, я шел сначала в этот дом и рассказывал миссис Селвин о своих приключениях. Они были счастливы. У них вообще был талант на счастье. Есть такие люди. Они просто не умели долго сердиться. Раза два они поссорились — оба были с характером. Но миссис Селвин однажды со смехом призналась мне: «Я очень переживаю, когда мы с Джоном ссоримся, но все равно в глубине души я счастлива — потому что у меня есть возможность ссориться — а потом мириться — с таким прекрасным мужем». Потом они переехали в Шарлоттаун, а их дом купил Нед Рассел и привез сюда свою молодую жену. Они вечно шутили и смеялись — так мне, по крайней мере, помнится. Мисс Элизабет Рассел была сестрой Алека. Года через два она приехала сюда и поселилась с ними. У нее тоже был веселый нрав. Мне кажется, что стены этого дома пропитаны смехом и весельем. А вы, миссис Блайт, третья молодая жена, которую я вижу в этом доме, и самая красивая.
      Энн действительно замечательно выглядела в тот вечер: на щеках ее цвели розы, а глаза сияли светом любви. Даже суровый доктор Дэйв поглядывал на нее с удовольствием, а по дороге домой сказал жене: «Какую рыжекудрую красотку отхватил мой племянник, а?»