Джульетт смотрела на нее сквозь прищуренные веки с ледяной улыбкой на губах.
      – Я уйду, но не думай, что это конец. Я никогда не сдамся. Мои боги накажут тебя! – И она пошла прочь, по-прежнему злобно улыбаясь.
      Себастьян услышал шум и зашевелился.
      – Эти чертовы женщины, – слабо пожаловался он Грегу, который заканчивал перевязку. – Они везде устроят скандал. Выпроводи их, сделай одолжение!
      Квико, помогающий ему снять оставшуюся одежду, поджал губы и сказал с ноткой порицания:
      – Жена должна оставаться со своим больным мужем.
      Угрюмое выражение застыло на осунувшемся лице Себастьяна:
      – Они все одинаковы, все до единой!
      – Вот уж чудовищно огульное утверждение, – сказал Грег медленно, растягивая слова.
      – С чего ты взял, что она отличается от других?
      – Иногда для умного человека ты можешь быть чертовски глуп. Она прекрасная женщина! Я говорю тебе: если бы ты не был моим другом – а ты временами бываешь просто невыносимым ублюдком! – я попытался бы увести ее у тебя. Есть сотни способов избавиться от соперника – несчастный случай на охоте, шальная пуля, предательский удар ножом в спину… Но она любит тебя, а ты, дурак, этого не видишь!
      «О Боже! Он не должен был говорить этого, – думала Беренис. – Я не хочу, чтобы Себастьян знал». Но Грег сказал, и слов не вернуть назад. Она с тревогой взглянула на своего мужа, гадая, услышал ли он утверждение Грега сквозь пелену боли и изнеможения.
      Гнев растворился в его глазах, оставив их непроницаемо-спокойными. Грег заключил, что его слова упали на бесплодную почву, но когда снова взглянул на своего пациента, то обнаружил, что тот спит.
      – Это для него лучшее лекарство, – сказал он, улыбаясь, Беренис. – Не позволяйте ему вставать и не поощряйте никакой активности, от которой может открыться рана. Вы понимаете, о чем я говорю?
      – Думаю, да, – пробормотала она, вспыхнув, и начала поспешно убирать тазы, испачканные в крови куски полотна и приводить комнату в порядок, что неизбежно приходится делать после любой операции.
      – Прекрасно! Значит, увидимся утром. Идемте! – и Грег выпроводил всех из комнаты.
      Ночь спустилась на землю быстро и незаметно, и звезды мерцали на небе, словно алмазная пыль. Даже в этом водовороте бурных чувств Беренис испытывала странное удовлетворение и не хотела больше ничего, кроме как предупреждать любое желание Себастьяна. На этот раз он был почти беспомощным и зависел от нее.
      Он спал, и она села рядом, любуясь каждой черточкой его лица, и стала грезить наяву о том, чтобы остаться в Мобби Коув, никогда не возвращаться в город и бродить вместе с ним по лесам и равнинам. Ночевать под звездным куполом, чувствовать, как внутри нее шевелится ребенок, и сказать ему, смеясь, что он скоро станет отцом. Она представляла, как он будет счастлив, услышав эту новость, как удивление и радость вспыхнут в его глазах. Быть может, он заключит ее в объятия и крепко прижмет к себе, называя своим сокровищем, как делал в редкие мгновения их гармонии… Она зажгла свечи, разделась, смыла грязь многомильной скачки, затем, обнаженная, скользнула под одеяло, ощутив жар его тела. Она не хотела спать, боясь даже на миг перестать чувствовать его рядом. Быть может, у нее впереди еще слишком много одиноких ночей, когда не будет возможности смотреть на него, прикасаться к нему…
      Она должна наполнить себя им, насытить каждую клеточку своего существа воспоминаниями, впитать его запах, этот мускусный, возбуждающий аромат, принадлежащий только ему. Она прижалась теснее, касаясь губами его кожи, ощущая вкус пота и возвращаясь к его губам в непреодолимом желании вобрать его в себя и быть в ответ поглощенной им. Беренис была очень осторожна, стараясь не задеть его раненую руку, но страстно желала, чтобы он проснулся.
      Словно она была наваждением, посланным, чтобы преследовать его даже во сне, он ощутил ее рядом и зашевелился, когда ее пальцы пробежали вниз, к его паху, зная, как доставить ему удовольствие. Тогда он, казалось, окончательно проснулся и, не говоря ни слова, коснулся ее лица. Медленно, нежно, в полном молчании они слились в поцелуе. Когда он отстранился, она погладила пальцами его лицо – не со страстью, а радостно наслаждаясь ощущением его кожи, его тепла. Он наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее полуоткрытые губы, затем снова погрузился в глубокий сон.
      Беренис не спала. Ее мозг лихорадочно работал. Он забылся сном, и она ощущала его отдаленность с трепетной дрожью. Чтобы успокоиться, она подумала о зарождавшейся в ней новой жизни, и это было так сладостно, что сердце ее защемило. Она повернулась на бок лицом к Себастьяну, отчаянно желая поделиться своей новостью и в то же время страшась заговорить. Он может не хотеть этого, но это уже было здесь, в ней, и росло с каждой минутой. Пройдет еще несколько недель, и она, наверное, почувствует, как ребенок зашевелится. Как долго еще сможет она скрывать? И что он сделает, когда узнает? Она была не в силах догадаться, и это наполняло ее отчаянием. Но она знала, что как бы грубо он с ней ни обращался, ее, пойманную в сети любви, уже ничто не могло спасти…
      Как ни странно, это признание не принесло с собой ожидаемой безнадежности – совсем наоборот. Она свернулась клубочком рядом с ним, наблюдая за игрой теней в теплом уюте комнаты, счастливая тем, что может лежать и слушать его ровное дыхание, коснуться его рукой и знать, что он действительно здесь – живой человек из плоти и крови, а не какое-то расплывчатое видение, созданное ее романтическим воображением.
      Себастьян проснулся первым, лишь только серые полосы света прокрались между парчовыми портьерами. Он мгновенно насторожился, полностью придя в сознание, как бывалый закаленный воин, ощутил, что рука его неподвижна, и в то же время осознал, что он не единственный обитатель комнаты. Он не шевелился, неторопливо наслаждаясь присутствием Беренис, мирно спящей рядом. Он чувствовал нежность ее шелковой кожи на своем бедре и тепло ее тела под одеялом.
      Это казалось таким естественным, само собой разумеющимся, что он испугался, зная, что она оплетает его невидимой колдовской сетью, из которой он никогда не захочет вырваться. А ведь это та самая женщина, которая ненавидела его и проклинала с каждым словом! Он любовался ее отрешенным во сне лицом и с тревогой думал о собственном безрассудстве. Эта девушка, на которой он женился, это таинство красоты, тронутое странной, магической алхимией – почему она так много значила для него? Почему он был так околдован ею, что его руки дрожали, словно он боялся?
      Беренис пошевелилась, словно почувствовав его пристальный взгляд, и веки ее приоткрылись. Мгновенно вспомнив о своем ребенке, она широко распахнула глаза, и все страхи вернулись.
      – Поспи еще, – сказал он. – Вчера был тяжелый день. Тебе нужно хорошо отдохнуть.
      Она покачала головой, и каждый нерв в ней реагировал на его близость.
      – Я не могу больше спать. Как ты, Себастьян? Болит рука?
      – Ты вдруг стала очень озабочена моим здоровьем? С чего бы это? Надеешься стать вдовой?
      Повергнутая в отчаяние его ответом, который не оставлял никаких сомнений, что он проснулся именно в том настроении, которого она больше всего боялась, Беренис прикусила дрожащую нижнюю губу и села на кровати. Ее волосы рассыпались по обнаженным плечам, а глаза были словно озера печали.
      – О, Себастьян, ты никогда мне не доверяешь, что бы я ни делала и ни говорила, – она не смогла сдержать слез. – Разве я причинила тебе когда-нибудь зло? – Она знала его тело, разделяла его страсть, но тайн своей души он ей не открывал.
      Его глаза смотрели сурово. Но утренний луч упал на ее лицо, высвечивая эти прекрасные черты, которые останутся такими, даже когда она постареет. Искренность светилась в ее глазах, и он был тронут заботой. Он решил, что должен сказать ей правду.
      – Не ты, – сказал он мрачно, избегая ее взгляда, уставившись на балдахин огромной кровати. – Ты не причиняла мне зла, но была другая женщина… много лет назад… во Франции.
      – Расскажи мне, – прошептала она, полная страстного желания узнать его тайны, трепеща в ожидании открытия.
      – На самом деле ты ведь не хочешь узнать мое прошлое, верно? Оно покажется тебе ужасно скучным. – Его ответ был полон сарказма, но когда Беренис несмело нащупала его руку под одеялом, пальцы Себастьяна сомкнулись вокруг ее пальцев, и он начал говорить – монотонным и невыразительным голосом, рассказывая о том, что никогда еще не открывал ни единой живой душе.
      Беренис замерла, удивленная и гордая его доверием, и горло ее сдавила боль непролитых слез. Она понимала, что происходит что-то необычное. Это было так ново и странно для них – лежать вместе, не чувствуя страсти. Она едва осмеливалась дышать, боясь порвать эту тонкую нить возникшей между ними хрупкой близости. Он рассказывал о многом: о своей жизни во Франции перед революцией, семье, замке Гийяр, и сердце ее упало, словно камень, когда он упомянул о женщине, которую любил в юности.
      Ей вдруг захотелось остановить его, захотелось закрыть ему ладонью рот, чтобы помешать произнести эти слова, которые вонзались в нее, словно иголки, но она не шевелилась, преисполненная желания услышать все до конца, и в то же время страшась этого. Но она лишь прильнула к его руке и не прервала его воспоминаний.
      – Она была прекрасна, а я молод и впечатлителен, – звучал его низкий голос, и, казалось, он забыл о ее присутствии и рассказывал все это самому себе. – Она была старше и опытнее меня. Превыше всего она любила власть и богатство. Она хотела большего, чем я мог ей предложить, и увлеклась опасной игрой в политику, связалась с теми, кто готовил заговор, чтобы свергнуть монархию. Я тоже прислушивался к ней и к взволнованным словам моего друга Жака, который был полон страстного желания освободить угнетенных, накормить бедняков, умирающих с голоду, в то время как аристократы проматывают целые состояния в азартных играх и утопают в роскоши. О да, я признавал, что нужно было многое изменить, но потом началось настоящее кровавое месиво, и невинные страдали наравне с виновными. Тысячи людей были казнены на гильотине на глазах у кровожадной толпы, заполняющей площадь Революции…
      Он замолчал, словно воспоминания бурного времени были слишком болезненны, чтобы облечь их в слова, но Беренис заставила его продолжить, решившись, наконец, задать вопросы, ответы на которые она жаждала узнать с тех пор, как они встретились:
      – Она, эта женщина, любила тебя? Что же произошло? Почему ты покинул Францию, если симпатизировал революционерам?
      Беренис почувствовала, как он напрягся, и его голос стал жестче:
      – Нет, она не любила меня, а я не мог согласиться со всем, что делали якобинцы. Она обожала Жака с его высокими словами, с фанатичным огнем! Какое-то время она была моей любовницей, но низкое происхождение не давало ей возможности занять то место в обществе, которого она жаждала. Это бесило ее. Она считала, что имеет все права быть равной аристократам, и ненавидела тех, кто презирал ее, делая все возможное, чтобы ускорить их падение. Я был глуп, и она безжалостно использовала меня в своих целях. Когда, в конце концов, толпа черни окружила замок Гийяр, она возглавляла ее, размахивая трехцветным флагом. Она надеялась, захватив замок, получить его в качестве награды за свои услуги. Возможно, ей это и удалось, не знаю. Все, что я выяснил позднее – это то, что наш ребенок умер…
      Беренис застыла.
      – Ребенок?! – воскликнула она.
      – Маленькая девочка по имени Лизетт. Ей было два года, – он сказал это нежно, и было что-то такое в его голосе, что вызвало в ней волну дрожи.
      Ей с трудом удалось сдержаться, чтобы не обнять его, не прогнать поцелуями щемящую, безысходную печаль и сказать, что скоро будет другой ребенок, их ребенок – бесценный дар, посланный судьбой, чтобы любить его и заботиться о нем. Теперь она поняла все. Высокопробную сталь, из которой он был отлит, закалили в огне. Как ужасно было чувствовать себя такой молодой, такой невежественной, и как ей хотелось быть более сведущей и искушенной, не понимая, что именно в чистоте и оптимизме ее юности заключено его спасение.
      Он откинулся на подушки. Его щеки побледнели под загаром. Любовь дала ей смелость отбросить в сторону одеяло и прильнуть к его плечу прежде, чем он смог остановить ее:
      – О, дорогой, почему ты не рассказал мне этого раньше? Я не знала, не понимала, – словно гора упала с ее плеч. Он был молод и пытался начать жизнь заново, а она считала его каким-то грабителем, движимым лишь алчностью…
      Потрясенный этим проявлением чувств, он выбирал последующие слова особенно тщательно и колебался, все еще не осмеливаясь доверять ей:
      – До сих пор мы ведь почти не разговаривали. Ты, казалось, так ненавидела меня…
      – В будущем мы должны больше разговаривать. Возможно, мне тоже нужно, чтобы меня выслушали, – сказала Беренис осторожно.
      Даже теперь она держала кое-что в секрете. Им еще предстоит исследовать огромные пространства ее и его жизни, почти такие же бескрайние, как равнины Каролины. Она будет познавать это шаг за шагом, день за днем, а пока еще ненадолго сохранит свою тайну и ничего не скажет о ребенке – мудрый поступок, учитывая то обстоятельство, что, случись с ней какое-нибудь несчастье во время беременности, ее собственное горе будет слишком велико, чтобы взваливать это бремя еще и на него.
      Он поцеловал ее тепло, нежно. Так муж целует жену, с которой прожил много лет в любви и согласии. Потом притянул ее к себе так, чтобы ее голова лежала на его груди; пальцы его нежно гладили ее волосы. Вскоре он затих, и, украдкой бросив на него взгляд, Беренис увидела, что он спит. Линии его лица смягчились, и он выглядел очень спокойным, умиротворенным, словно, доверившись ей, вскрыл зараженную рану и выпустил яд из своей души.
      Беренис выскользнула из постели и очень тихо, чтобы не потревожить Себастьяна, торопливо оделась и привела себя в порядок. Ее мучили тошнота и слабость, но она твердо решила скрывать это и пошла на кухню, чтобы приготовить на завтрак что-нибудь сытное и вкусное, что поможет ему поскорее поправиться. Больше она ни о чем не думала, предпочитая просто плыть по течению. «Позже, – пообещала она себе, – я решу и с Себастьяном, и с Перегрином. И со всем остальным…»
      Было еще рано, солнце выбиралось из-за отступающих облаков в сияющем великолепии, и широкие крылья оранжевого, алого и зеленого цвета охватывали небо на востоке. Беренис ступила в эту росистую свежесть, наполняющую ее легкие кристально чистым воздухом. Мир казался в этот день каким-то необычайно сверкающим, словно пелена спала с ее глаз, и она увидела все это впервые.
      Она хотела побыть здесь наедине с природой, восхищаясь каждой птичьей трелью, каждой веточкой, мерцающей алмазными каплями росы, каждой травинкой, освещенной любовью. Но на веранде она наткнулась на Перегрина, лежащего в плетеном кресле с мертвенно-бледными лицом после очередной ночи пьянства.
      – Ты ранняя пташка, – сказала Беренис, отмечая, как плохо он выглядел, и недоумевая, почему прежде он казался ей столь привлекательным. Воспоминания о прошлом теперь казались смутными и расплывчатыми, словно это происходило с кем-то другим.
      – Говорят, что кто рано встает, того удача ждет, – ответил он устало. Как отличался теперь Перегрин от того блестящего молодого человека, который очаровал ее в те дни, когда гонялся за светскими удовольствиями и ему не было равных…
      – Что случилось, Перегрин? – спросила она мягко, ибо, что бы ни произошло, они оставались друзьями, и Беренис беспокоилась о нем.
      Он тяжело вздохнул. Его одежда помялась, белье было далеко не первой свежести. Он не был приучен заботиться о себе сам, а Себастьян запретил слугам входить к нему.
      – Это приключение – совсем не то, что я думал… вернее, это именно то, что я ожидал, но как я позволил другим втянуть себя в это? Твоему брату, например?
      – Право же, это несправедливо! Ты не можешь обвинять Дэмиана!
      Она присела на верхнюю ступеньку веранды, где виноградные лозы с пурпурными цветками, извиваясь, ползли вверх, словно змеи. Изумрудно-зеленая ящерица пронеслась по белой оштукатуренной стене, замерев на долю секунды, прежде чем юркнуть под навес крыши.
      – Ну не идиот ли я, что послушал леди Чард и приехал сюда? Эти ее прекраснодушные разговоры о родственниках в Джорджтауне – все это было обманом. Старая сводня хотела сбыть меня с рук, – Перегрину нужно было переложить на кого-нибудь ответственность за свои поступки.
      – Ты, конечно же, шутишь! Я уверена, что она действовала из лучших побуждений. Тогда тебе нужно было решительно и быстро изменить жизнь. Тебе бы лучше не пить так много и найти себе молодую леди, – Беренис пыталась расшевелить его, отвлечь от мрачных мыслей.
      – И как же, скажите на милость, я могу сделать это, будучи запертым в глуши? – спросил он раздраженно. – Но когда я снова окажусь в каком-либо месте, хотя бы отдаленно напоминающем цивилизацию, это будет совсем другое дело!
      – Я в этом уверена. Нужно немного потерпеть…
      – Потерпеть! Вздор, мадам! Я провел бессонную ночь, размышляя об этом, – ответил он медленно. – Бесполезно. Эта жизнь не для меня. Быть все время с этими людьми – такими грубыми, такими жестокими – совсем не то, к чему я привык. Черт возьми, они еще более дикие, чем индейцы! А ваш муж! Каждый раз, когда он на меня смотрит, я боюсь, что он вот-вот ударит меня.
      Беренис улыбнулась, увидев его удрученное лицо:
      – Ты давал ему достаточно поводов к этому. По-моему, наоборот, он ведет себя поразительно сдержанно и терпеливо. Он бы мог заковать тебя в кандалы за побег…
      Перегрин нахмурился и сел, зажав руки между колен. Грязные кружевные манжеты наполовину скрывали его запястья.
      – Я думал, Дэмиан – мой друг, но теперь он на стороне графа. О, ему все это очень нравится! Он чувствует себя, как рыба в воде. Ты тоже, Беренис, – его взгляд был полон упрека. – Ты стала избегать меня.
      Когда-то этот печальный мальчишеский взгляд заставлял сердце Беренис трепетать – но не теперь. Желая утешить Перегрина, она накрыла его ладонь своею:
      – Себастьяну не нравится наша дружба… Он отдернул руку, словно ужаленный:
      – Значит, ты должна поступать так, как приказывает твой муж? Но это же отвратительно! Никогда бы не поверил, что услышу такое признание от своенравной леди Беренис! Ты становишься смиренной и послушной, как жена священника.
      Это рассердило Беренис: разумеется, ни одной женщине с характером не понравится, если люди будут считать, что она целиком и полностью покорилась мужу.
      – Если уж на то пошло, то это потому, что я так хочу! – сказала она резко. – Я многое узнала с тех пор, как мы приехали сюда. Так много, что не представляю, с чего начать. Теперь я уже не могу вернуться к прежней жизни.
      – Полагаю, он и не позволит тебе этого! Не удивлюсь, если он поднимет на тебя руку! А может, тебе это нравится? В этом секрет его успеха у женщин? Он ведет себя в постели, как животное? Мне говорили, что некоторых женщин жестокость мужчины, наоборот, возбуждает. – Перегрина жгла обида, и он становился язвительным. Из-за одиночества и тоски он чувствовал себя здесь как рыба, выброшенная из воды.
      – Пожалуйста, не надо! – Беренис искренне жалела его и хотела хоть немного облегчить его страдания. – Прежде ты не был таким недобрым. Я нашла любовь, Перегрин. То чувство, которое ты так чудесно воспевал в своих стихах…
      – Любовь? Ты любишь его? – Перегрин тупо уставился на нее, отмечая про себя, что она еще никогда не была так хороша, как сейчас – даже несмотря на то, что ее платье было непритязательно, волосы не убраны, а на лице не было следа краски или пудры.
      – Не смейся надо мной. Это правда, и я благодарю Бога за это.
      Перегрин скривился:
      – А он? Он отвечает тебе взаимностью? – Перегрин отдал бы все, чтобы вот так же она говорила сейчас о нем. Он хотел ее, более того: он осознал слишком поздно, что она значит для него больше всего на свете – на земле, в раю или аду.
      – Я не знаю, что он чувствует, – Беренис говорила тихо, словно обращаясь не к Перегрину, а к самой себе. – Ведь я сделала много такого, за что он вправе ненавидеть меня. Я хочу только молить Бога, чтобы со временем завоевать его уважение. Это такая великая ценность – любовь, и никогда не бывает в проигрыше тот, кто отдает больше, чем получает.
      – Очень глубокомысленно, моя дорогая! – он криво усмехнулся, и искра былого очарования на миг осветила его лицо. – Итак я вижу, что должен признать свое поражение. Твой муж победил. Но как же это скучно и старомодно – влюбиться в мужчину, за которым ты замужем.
      – Значит, мы можем остаться друзьями? – Казалось, ее лицо светилось каким-то внутренним светом.
      Перегрин не мог не ответить на этот призыв.
      – Я всегда к твоим услугам, Беренис, что бы ни случилось, – сказал он искренне. – Я грешник и недостоин тебя, но ты всегда можешь на меня рассчитывать. Как бы там ни было, я постараюсь уехать, как только смогу. Нужно добраться до Джорджтауна и навестить тетку. Мой кошелек ужасающе худ, а образ жизни джентльмена требует соответствующих расходов, чтобы соблюдать приличия. По я никогда тебя не забуду, и когда бы тебе ни понадобилась моя помощь, только позови. – Он взял ее руку и поднес к своим губам, на мгновение вновь став благородным рыцарем из своих стихов, носящим па копье цвета своей дамы и клянущимся защищать ее до конца жизни.
      Вскоре Беренис с тяжелым сердцем оставила его. Было грустно видеть Перегрина, устало дремлющего в кресле. «Да, – думала она. – Здесь он явно чувствует себя чужим и одиноким. Ему нужны изящество, элегантность и комфорт, кофейни, магазины, клубы, светские развлечения и общество легкомысленных приятелей». Когда-то и она была убеждена, что это единственно достойный образ жизни, но теперь он предстал перед ней в истинном свете – как пустое, легкомысленное существование.
      Счастье и покой царили в душе Беренис, когда она принималась за ту несложную, но необходимую домашнюю работу, на которой держится дом и занимаясь которой она могла выразить свою любовь к Себастьяну. Приготовить завтрак, убедиться, что у него есть смена чистого белья и запас сигар под рукой – в былые времена обо всем бы заботились слуги. Но сейчас Беренис сама с радостью выполняла эти обязанности жены, желая жить его жизнью, слиться воедино, стать для него такой же необходимой, как воздух.
      Все утро Беренис чувствовала себя так, словно она парит в небесах. С ее лица не сходила мечтательная улыбка. Далси удивленно наблюдала за ней, затем спросила:
      – Как вы себя чувствуете, миледи?
      Беренис ответила не сразу, боясь, что если она облечет свои чувства в слова, мир вокруг потускнеет и потеряет краски – такой нежной, такой хрупкой была любовь. «Что пробуждает ее? – спрашивала она себя. – Что ее удерживает? Что это за волшебная сила, которая вдруг преображает двух людей, заставляя их страстно желать всецело обладать друг другом?» Наконец, она сказала:
      – Немного тошнит, но лучше, чем было вчера, Далси. Когда, по-твоему, родится мой ребенок? Мы можем вычислить срок?
      – Можно попытаться, но, вероятно, вам лучше спросить доктора Лэттимера. – Этот ребенок слишком много значил для ее госпожи, и Далси беспокоилась.
      – Пока нет. Я хочу хранить секрет еще некоторое время.
      – Но вы ведь больше не собираетесь оставить графа, правда? – Далси надеялась, что Беренис теперь выбросит из головы эти мысли.
      – Посмотрим. – Беренис все еще была не готова сдаться окончательно.
      Но в то же время она чувствовала, что изменилась, – словно вдруг внезапно повзрослела. В глубине души она знала, что это случится, Что ей придется стать другой – знала, когда отдавала ему свою девственность в их первую брачную ночь. Но она яростно сопротивлялась этому чувству, окружая себя неприступной стеной из высокомерия, ненависти и презрения, отказываясь признать, что любит его, когда правда была уже очевидна для всех.
      Глаза Беренис наполнились слезами, когда она вспомнила, как он вел себя. Теперь она прощала его, потому что понимала причину: она была не в ней, а в давнем призраке той женщины из Франции. Оглядываясь назад и вспоминая свои поступки, она краснела от стыда. Как надменно она вела себя, считая, что любой мужчина должен быть ее преданным рабом! Как быстро взрывалась гневом, если не могла поступить так, как ей хотелось! Как оба они изменились, подумала она…
      – О, Далси, какой сегодня чудесный день! – воскликнула она восторженно, стирая у ручья, по локоть в мыльной пене, не обращая внимания на палящий зной, слыша только журчание ручья, пенящегося вокруг мшистых валунов, и пение птиц, выводящих свои трели у нее над головой.
      – Да, мадам. Все кажется прекрасным, когда ты влюблена, – согласилась Далси, которая полоскала белье и замочила свою юбку до колен. Она торопилась закончить работу и увидеться с Квико.
      Никогда, даже в самых безумных мечтах, Далси не могла представить, что найдет счастье с человеком, столь непохожим на других, но чудо произошло. Квико почитал и уважал ее – нежный, заботливый, страстный любовник. Она училась познавать его мир, ценить его ценности, желая связать с ним свою судьбу. Он хотел жениться на ней, и она дала согласие.
      – Я не сказала, что я влюблена, – напомнила Беренис, садясь на берег и вытирая руки о фартук.
      – В этом нет необходимости, миледи. Я читаю это в ваших глазах. – Далси опустила рукава и застегнула манжеты. – Я могу идти?
      – Да, конечно. Интересно, что ты будешь изучать сегодня? Что-нибудь из индейской истории? – спросила Беренис.
      – Думаю, да, мадам. Он учит меня языку…
      – Языку любви, полагаю?
      Далси засмеялась, но ее лицо тут же стало серьезным:
      – Я хочу связать с ним свою жизнь. Мужчины всегда пользовались мною и оскорбляли меня, даже когда я была ребенком. Я не доверяла никому, пока не встретила Квико. Он совсем не такой. Он обращается со мной как с равной, спрашивает мое мнение и прислушивается к тому, что я говорю. Это значит больше, чем золото и богатство. Я согласилась выйти за него. Он построит для нас хижину – настоящий дом, который я смогу устроить так, как захочу. Впервые в жизни у меня будет что-то свое – дом, клочок земли, и, если Богу будет угодно, дети, которые станут расти на свежем воздухе, среди лесов и равнин, и которым я смогу дать образование, чтобы у них был шанс в будущем.
      – Так что же, ты покинешь меня? – Беренис трудно было представить жизнь без Далси.
      – Бог с вами, конечно, пет! По крайней мере, не сейчас. Квико предан вашему мужу и не оставит его! Мы будем рядом столько, сколько будет необходимо – разумеется, пока вы не устроитесь здесь. Но когда-нибудь мы все-таки уйдем и станем жить отдельно…
      – Моя дорогая подруга, я желаю тебе огромного счастья! – Беренис встала, обняла свою служанку и от души расцеловала.
      Далси, растроганная, зашмыгала носом, вытирая слезы, затем снова рассмеялась:
      – Не думаете же вы, что я оставлю вас одну прежде, чем родится ребенок?
      – Надеюсь, Далси, иначе я просто умру от страха! – ответила Беренис. Ее глаза тоже увлажнились. – Ну, а теперь иди и разыщи своего возлюбленного…
      Счастливая ее счастьем, Беренис смотрела, как Далси вприпрыжку побежала на свидание с Квико, потом сложила мокрое белье в плетеную корзину и медленно пошла к дому. По пути она одарила улыбкой нескольких парней из отряда Себастьяна, которые бездельничали возле конюшни, лениво развалясь на солнце. Они охотно и радостно улыбнулись в ответ, и Беренис вдруг осознала, что никогда прежде даже не пыталась относиться к ним дружелюбно.
      Она собиралась развесить белье на веревке, а потом пойти в дом. Мысленно Беренис уже представляла, как она входит в спальню: Грег сейчас, наверное, делает перевязку, а она принесет поднос с завтраком, который приготовила сама. Они с Себастьяном проведут весь день вместе, будут разговаривать о чем-нибудь серьезном и важном, и он сделает неожиданное открытие, что она, оказывается, умный и интересный собеседник, а вовсе не безмозглая кукла – и потом, о, потом… У нее перехватило дыхание, сердце учащенно забилось… Потом он будет любить ее!
      Соски ее почти болезненно напряглись под тонкой тканью платья, когда она представила, как они будут лежать на огромной кровати в знойные часы сиесты. О, она больше не будет пассивной и податливой, как рабыня. Она будет безрассудной и дерзкой, и позволит себе делать все, что давно хотела попробовать, но до сих пор не осмеливалась. Она докажет ему, какой нежной и страстной может быть в постели, что способна быть не только любящей женой, но и великолепной любовницей. И тогда, может быть, вскользь упомянет о своей беременности…
      Предаваясь этим чудесным мечтам, Беренис внезапно резко остановилась, обнаружив, что кто-то преграждает ей путь. Мгновенно вернувшись с неба на землю, она увидела Джульетт. Беренис попыталась пройти мимо, но креолка не двигалась с места, сверкая глазами, словно пантера, завидевшая свою добычу.
      – Дай пройти, – холодно сказала Беренис. – У меня много работы.
      – Все заботишься о Себастьяне? – В голосе Джульетт была презрительная насмешка.
      Неожиданно Беренис почувствовала, что сад Бакхорн-Хауса превратился в джунгли, кишащие первобытными страстями – ненавистью, ревностью и злобой. Напряжение висело в воздухе, и это ощущение было таким острым, что у нее по спине пробежал холодок. Две волевые, упрямые женщины, любящие одного мужчину, и ни одна из них не собиралась отступать.
      – Я нужна ему. – Беренис старалась сохранить достоинство, не опускаясь до вульгарной брани.
      – Это ты так думаешь, – сказала Джульетт с коварной улыбкой. – Но я провела всю ночь без сна, готовя сильнодействующую целебную мазь. Если приложить ему на рану, все моментально заживет.
      – Скорее, это отравит его, – сказала Беренис презрительно. – Твое колдовство все равно не поможет. Я использую настоящие лекарства – впрочем, вряд ли ты в состоянии понять это…
      – Я-то как раз очень многое понимаю. А вот что ты можешь сделать для него?
      – Больше, чем замызганная девка, которая сует нос в чужие дела! – парировала Беренис, которая не собиралась смущаться и теряться, чувствуя на себе свирепый, полный ненависти взгляд Джульетт: та, казалось, хотела испепелить ее. Сейчас Джульетт походила на ядовитую змею, приготовившуюся к нападению.