Беренис почувствовала странную боль разочарования. Вереница пустых дней и одиноких ночей ожидала ее впереди. Он уезжает, и некому будет дразнить ее, будоражить ее чувства. Она знала, что в этой ситуации должна только радоваться. Быть может, Себастьяна даже убьют, и она, наконец, освободится от него. Вот только удивительно, почему же при этой мысли сердце ее не подскочило от счастья?
      – Как мило! – ответила она слащавым тоном, направляясь к туалетному столику, чтобы снять ленту с головы. В глазах Беренис застыл вопрос, когда она смотрела на него в зеркала трельяжа: каждая часть позволяла ей видеть его отражение – сразу три Себастьяна, один удивительнее другого… – У меня будет возможность нанести визиты и познакомиться с чарльстонским обществом!
      – Правильно! Дамы будут оставлять свои визитные карточки по утрам. Вновь прибывший из старушки Англии всегда вызывает к себе живой интерес. С тобой будут носиться, как со знаменитостью, cherie, и, зная тебя, могу предположить, что ты будешь упиваться этим вниманием. Не забывай, что наш род старинный и уважаемый, поэтому хочу предупредить: наше имя не должно быть опозорено. Моя мать была англичанка. Ее предки обосновались здесь в начале прошлого столетия. Предки отца немного позднее переселились из Луизианы. Поэтому у меня здесь как английские, так и французские родственники. – Он говорил с осторожностью, не зная, что она скажет или сделает в следующую минуту. Это выводило из равновесия.
      – О, какая прекрасная родословная для пирата! – дерзко сказала она, удивляясь, почему он утруждает себя рассказом об истории семьи Лажуниссе именно в этот момент.
      Себастьян сильнее сжал стакан. Она не имеет представления о том, что такое жизнь! Он же узнал ее с разных сторон, во всех проявлениях – и ужасных, и добрых. Ни для кого из подобных ему дворян-аристократов французская революция не прошла бесследно. Воздух казался раскаленным от избытка чувств, охвативших Себастьяна. Беренис понимала это, и ее пульс бешено забился, когда она встретила его тяжелый взгляд.
      – Успокойтесь, сударыня, – холодно сказал он. – Вы начинаете мне надоедать. – Он отвернулся так гордо и надменно, что ей захотелось броситься на него и колотить до тех пор, пока он не поймет, что она живой человек, а не игрушка, которую можно забросить, когда надоест.
      Она сдержала себя и язвительно улыбнулась:
      – Ты лжешь, Себастьян! Ты можешь злиться на меня, даже ненавидеть – но я не наскучила тебе…
      Это было правдой, и Себастьян знал это. Беренис, словно колдунья, преследовала его день и ночь, хотя он изо всех сил старался забыть о ней, мучила его и волновала. Она могла быть надменной, чужой, далекой, утаивая от него удивительную щедрость чувств, способность одаривать, и в то же время расточала свои мысли, свой золотистый, радостный смех на такого пустоголового фигляра, как Перегрин.
      Он вполне мог представить, какой переполох вызовет ее появление в Чарльстоне. Ее наперебой будут повсюду приглашать, и все молодые повесы станут соперничать между собой за право составить ей компанию в том или ином развлечении, пользуясь преимуществом ее положения замужней дамы, чтобы отбросить условности. Да ведь не так давно и он сам предпочитал общество замужних женщин, зная, что они более щедры в проявлении благосклонности, чем незамужние девушки.
      Он окинул ее уничтожающим взглядом и сказал резким голосом:
      – Ты льстишь себе, cherie! То, что я занял свое законное место в супружеской постели, вовсе не означает, что я хочу чего-то большего, чем отзывчивое тело в моих руках. С чего ты решила, что меня интересует содержимое твоей глупой, маленькой головки? Ты моя жена – мост между мной и моими детьми. Это все, что требуется от тебя. Думать при этом необязательно!
      Беренис онемела от злости. Как он смеет? Дети? Она предпочла бы быть бесплодной, чем вынашивать детей для такого мерзавца. Это несправедливо, что женщина может забеременеть независимо от того, любит или ненавидит мужчину, лежащего в ее объятиях. Ведь дети – это символ привязанности и уважения, плоды страсти двух любящих существ, которые хотят, чтобы они стали ее живым доказательством. Но к Себастьяну она чувствовала лишь ненависть.
      Когда Беренис обрела дар речи, он чуть не отшатнулся при виде неистовой ярости, вспыхнувшей в ее глазах.
      – Ты ублюдок! – прошипела она сквозь зубы. Себастьян громко расхохотался. Уперев руки в бока, он подстрекал ее:
      – Браво! Бис! Куда подевалась та сдержанная городская красавица? Эти ядовитые ругательства подходят тебе гораздо больше, чем тот слащаво-жеманный лепет, с которым ты обращаешься к Перегрину.
      Беренис дико озиралась по сторонам, ища, чем бы швырнуть в него. Взгляд упал на сапфиры, которые она сняла и положила на стол. Она схватила их и, развернувшись, бросила прямо в смеющееся лицо Себастьяна. Сверкающий каскад драгоценностей ударил его по щеке.
      – Бог мой, я скорее умру, чем рожу тебе ребенка! – бушевала она. – Забери свой проклятый подарок! Он мне не нужен! Ты не купишь меня своей пиратской добычей!
      Боль отразилась на его лице. Он тут же взял себя в руки, но миг его страдания доставил Беренис дикую радость. Себастьян даже не взглянул на ожерелье, сверкающее у его ног.
      – Вы ошибаетесь, мадам, – сказал он ровно. – Их когда-то носила одна из прекраснейших женщин, и я надеялся, что вы окажетесь достойными их. Теперь я вижу, что ошибался. Они не награбленное добро, как вы предположили. Они принадлежали моей матери. – Со спокойным достоинством он наклонился, чтобы поднять украшения, повернулся спиной и вышел из комнаты.
      Беренис стояла не шевелясь, закрыв лицо руками. Внезапно она осознала всю чудовищность своего поступка. В этот раз она зашла слишком далеко. «Но откуда я могла знать, – уверяла она себя. – Он не сказал, кому они принадлежали…»
      Она бросилась на кровать, и слезы потекли по ее лицу. Что же делать? Этот негодяй заставил ее приехать в чужую далекую страну помимо ее желания. Он вырвал ее из привычного мира, погубил в корыстных интересах, не оставил ничего, во что она могла бы верить или на что надеяться. Дэмиан изменился почти до неузнаваемости, сделав Себастьяна своим идолом, и Перегрин, кажется, оставил ее ради собственных фантазий, доказав тем самым, что недостоин ее любви.
      Куда же подевались Ланселоты и Тристаны, чьи образы наполняли ее девичье воображение? Они чтили и боготворили своих дам – блаженную Джиневру и обожаемую Изольду. Это была истинная любовь, твердо решила Беренис, а не похоть, которую она испытала с Себастьяном. Она мучилась от стыда, посылая в его адрес проклятья, одно страшнее другого. Но даже проклиная его, она чувствовала, как ее кровь бурлила, как вот-вот вспыхнет желание снова ощутить его тепло, его запах, прикосновения его рук, творящих свое волшебство над ее телом.
      С глухим стоном она уткнулась лицом в подушку, колотя по ней кулаками, направляя свои упрямые мысли назад, в безопасную, хотя и достаточно беспокойную гавань по имени «Перегрин». Он поэт. Поэты, конечно же, никогда не причиняют боли своим дамам. В стихах они заклинают, умоляют быть удостоенными лишь одного невинного поцелуя. Но Себастьян? Ах, этот негодяй! Он был пиратом. Способен ли он понять сущность благородной любви, если сам пытал пленников и падал в объятия грубых проституток в грязных портах, куда должен был возвращаться, чтобы сбыть награбленную добычу?
      Она плакала до тех пор, пока, казалось, слез больше уже не осталось. Лицо ее отекло, кожа натянулась, покрасневшие глаза болели. Беренис знала, что слезами горю не поможешь. Если она решит сбежать, то придется призвать на помощь Перегрина, уговорить его, а для этого использовать свое сильнейшее оружие – красоту.
      Наконец ночь укрыла Беренис. Она больше не сердилась на Себастьяна и даже не сетовала на судьбу. Она смирилась со своим несчастьем, слишком уставшая и опустошенная, чтобы продолжать плакать, и грустно размышляла о жизни, которая обещала ей так много и в которой, в конечном счете, она нашла так мало радости.
 
      – Мадам, проснитесь! – Далси стояла у кровати, держа в руках серебряный поднос с чашкой дымящегося кофе и несколькими миниатюрными конвертами. – Их присылают с самого раннего утра. Кажется, это похоже на приглашения!
      Беренис сонно села и начала просматривать корреспонденцию. Она открывала конверты один за другим. В них находились визитные карточки дам с внушительными именами – все они сообщали, что могут заглянуть в удобное для нее время, чтобы познакомиться с ней и приветствовать ее в своем городе. Как бы там ни было, Себастьян оказался прав – весь Чарльстон жаждал познакомиться с графиней Лажуниссе.
      Так началась лихорадочная неделя развлечений, в течение которой Беренис обнаружила, что Чарльстон был отнюдь не колониальным захолустьем. Столица Южной Каролины оказалась городом, чутким и восприимчивым к богатствам культуры, живущим музыкой и театром, обладающим великолепными магазинами, живым интересом к современной моде и предлагающим блестящий образ жизни – легкий, изящный и чудовищно дорогой. Беренис быстро подружилась с замужними дамами и их дочерьми – элегантными женщинами с мягким выговором, которые вели себя как аристократы, гордящиеся принадлежностью к высшему обществу.
      Сопровождаемая братом и Перегрином, который имел огромный успех (при виде такого роскошного кавалера дамы откровенно завидовали Беренис – так, что она даже испытывала уколы ревности), она развлекалась в доме на Митинг Стрит и ездила с визитами. Ее поражали окруженные чудесными садами величественные особняки; некоторые из них были обращены в сторону гавани. Климат здесь был теплый и влажный, и колонисты строили свои дома с высокими потолками и комнатами, выходящими на широкие веранды, чтобы улавливать освежающие морские бризы.
      Хотя растительность явно напоминала тропическую, в самом городе Беренис чувствовала себя как дома. Архитектура Чарльстона относилась, в основном, к восемнадцатому столетию и приятно напоминала большинство избранных кварталов Бата, Брайтона и Лондона с многочисленными церковными шпилями, прокалывающими небосклон. Во время осмотра достопримечательностей из окна великолепной кареты, принадлежащей миссис Ровене Уилкинс, самой популярной чарльстонской светской даме, она даже обнаружила церковь, выстроенную по образцу лондонской церкви Святого Мартина. Беренис начала пересматривать свое отношение к Каролине. Возможно, она, в конце концов, и сможет обосноваться здесь. Она выкроила время, чтобы отметить это в своем дневнике, а также в письмах к отцу, леди Оливии и Люсинде.
      Себастьян почти не появлялся – ни вечером к обеду, ни ночью в ее спальне: она могла только предполагать, что он слишком занят организацией экспедиции в Мобби Коув. На сердце у нее стало легче от перспективы побыть «соломенной вдовой» во время его длительного отсутствия.
      – Я буду свободна! – весело распевала она однажды утром, собираясь выходить и роясь в ящике комода в поисках перчаток.
      В этот момент вошла Далси, неся их в руках:
      – Вот они, миледи! Чистые и свежие, как новенькие.
      – Свободна! Свободна! Свободна! – сияла Беренис, втискивая пальцы в тесную кожу. – Только представь, Далси – недели, быть может, даже месяцы без него!
      – Когда он вернется, вы уже будете королевой Чарльстона, – согласилась Далси. Она и сейчас была поражена тем количеством молодых людей, чьим вниманием удалось завладеть ее хозяйке. Они толпами увивались вокруг нее, утирая нос Перегрину.
      – Поторопись, Далси! Нам пора идти, моя дорогая! – приказала Беренис и выплыла из комнаты.
      Далси задумчиво последовала за ней, вовсе не уверенная, что бурная радость ее хозяйки была искренней – уж слишком веселой и возбужденной она казалась. По мнению Далси, под этой напускной веселостью Беренис пыталась скрыть свое смущение и вихрь чувств, который вызывал в ней Себастьян.
      Хотя Далси была ровесницей Беренис, но она выросла среди грубых обитателей лондонских трущоб и имела больше жизненного опыта. Она признавала, что люди жадны, слабы, эгоистичны и похотливы. И в этом нет ничьей вины, просто такова жизнь. Но те же люди могут быть добрыми, любящими, великодушными и самоотверженными, и нужно уметь находить равновесие между этими двумя сторонами человеческой натуры. Простая и необразованная, Далси, подобно кухонному философу, любила поразмышлять о превратностях судьбы и была благодарна за то, что ей представилась возможность выбраться из грязи и начать новую жизнь. Всегда оптимистичная, она по-сестрински относилась к Беренис и, хотя они пробыли вместе совсем короткое время, понимала ее, быть может, как никто другой. Далси нравился Чарльстон – так же, как и ее хозяйке, – и сейчас они отправлялись на пикник.
      Беренис сбежала по ступенькам витой лестницы с железными перилами. Ее белое платье развевалось, ленты и перья роскошной шляпы раскачивались в такт движениям. Дэмиан взглянул на нее, когда она спускалась по лестнице, и порадовался происшедшей перемене: сейчас она гораздо больше походила на ту веселую девушку, которую он знал раньше. Но в то же время он с грустью сознавал, что главной причиной ее счастья было отсутствие Себастьяна. Сопровождаемые Далси и Чоли, одетыми в одинаковые муслиновые платья и чепцы, отличающие слуг семьи Лажуниссе, Беренис, Дэмиан и Перегрин сели в фаэтон, кучер стегнул лошадей и экипаж быстро покатил по городу к месту пикника.
      Когда они прибыли, все уже были в сборе. Нарядно одетые дамы и элегантные джентльмены сидели, облокотясь на подушки, на ковриках, расстеленных в тени. Это была молодежная компания, так как Беренис старалась избегать общества пожилых дам. Тут было с полдюжины хорошеньких девушек со своими дуэньями, которые обмахивались веерами и сплетничали под деревьями немного поодаль, и примерно такое же число приятных молодых людей, таких же щеголеватых, как и английские джентльмены.
      Фаэтон остановился рядом с шеренгой других экипажей, и Беренис прошла небольшое расстояние к месту общего сбора. Лакеи сновали взад и вперед, распаковывая корзины и подавая еду. Какая это была еда! Беренис уже боялась растолстеть, потому что местная кухня была бесподобна. Молодые люди, заметив ее, подскочили, соперничая друг с другом за право первым предложить ей руку, но Грег опередил всех.
      – Доброе утро, Беренис! – сказал он, улыбаясь своими голубыми глазами. Он определил себя в ее гиды в течение этой недели, и, кроме того, решил не спускать глаз с ветреной жены Себастьяна, делая это так незаметно, что она даже и не подозревала о его намерении.
      Они были не единственными, кто наслаждался чудесным днем. Еще несколько компаний гуляли или сидели, любуясь и восхищаясь природой. Там был даже художник с блокнотом и карандашом, делающий наброски. Семьи отдыхали под деревьями; влюбленные бродили рука об руку; небольшая компания джентльменов играла в карты. Если бы не море, кусты магнолии и экзотические цветы, можно было бы подумать, что они в Сент-Джеймском парке в Мейфере.
      Беренис грациозно устроилась среди подушек, и Грег принес ей несколько блюд на выбор и поставил перед ней. Беренис была еще плохо знакома с местной кухней, и он предложил попробовать блюдо из креветок, перепела, фаршированного маисовым хлебом, и моллюсков, поданных в персиковом соусе, фруктовые пирожные и устриц с гарниром из обжаренных грецких орехов. На десерт он принес земляничный мусс.
      – Ммм… – она издала протяжный, удовлетворенный вздох, вытирая пальцы 6 накрахмаленную белую салфетку. – О, это было восхитительно! Мне очень нравится здешняя пища.
      – Надеюсь, не только пища, графиня, – сказал один из молодых аристократов, красивый юноша по имени Брэдли Бейнис, темноволосый, сероглазый, стройный и очень элегантно одетый. Отпрыск известной в городе семьи, он был самым настойчивым поклонником Беренис с тех пор, как она появилась в чарльстонском обществе.
      Беренис взглянула на него из-под длинных ресниц. Она не собиралась поощрять его ухаживания, страшась гнева Себастьяна, но было так приятно снова пококетничать, увидеть, как загораются глаза мужчины, когда он смотрит на нее, принимать комплименты, давать туманные обещания…
      – О, конечно же нет, сэр, – ответила она мягко. – Мне многое здесь нравится.
      – Смею я надеяться, что в этот перечень включили и меня? – прошептал он ей на ухо, прижавшись к ее плечу своим.
      – Я замужем. Кажется, вы забыли! – В первый раз Беренис оценила преимущества обручального кольца: какая полезная вещь, чтобы удерживать на расстоянии слишком пылкого обожателя!
      – О нет, мэм! Я этого не забыл. Как я могу, когда ваш муж – один из самых метких стрелков в этих краях? Никто, находясь в здравом рассудке, не захочет получить от него вызов на дуэль. Но я считаю, что он постыдно пренебрегает вами. Будь я вашим мужем, я бы не оставлял вас одну! – Заметив, что Грег наблюдает за ним, возвращаясь с двумя бокалами вина, Брэдли отодвинулся от Беренис.
      Она приняла бокал из рук Грега и, подстрекаемая духом чистейшего озорства, сказала:
      – Брэдли считает, что Себастьян пренебрегает мною…
      Грег слегка нахмурился, вытягивая ноги на траве рядом с ней:
      – Сейчас он очень занят.
      Она откинулась на гору подушек, томно обмахиваясь веером из страусовых перьев:
      – А вам известно, где он сейчас?
      – Само собой. Он в фехтовальном зале монсеньора Этьена.
      Она не ожидала такого ответа:
      – Зачем?
      – Любит поддерживать себя в хорошей форме, и, кроме того, там, куда мы направляемся, понадобятся боевые навыки. – Грег многозначительно посмотрел на Брэдли.
      – Мы можем поехать и посмотреть? – спросила она и удивленно подумала: «Почему я говорю это?»
      – Если хотите…
      – Вы оставляете нас так скоро, графиня? – Брэдли подскочил, когда она встала. О, этот юноша с безупречными манерами! Казалось, американцы всегда помнят, что порядочный джентльмен никогда не останется сидеть, когда женщина стоит, если это не служанка, конечно.
      – Мне пришла в голову идея поехать в фехтовальный зал, – сказала она безразличным тоном, подзывая Далси и Чоли. Девушки подошли неохотно, так как у них тоже успел появиться свой круг обожателей среди лакеев.
      – Вы будете вечером в театре? – спросил Брэдли, сдерживая пыл, потому что Грег слышал их разговор.
      – Разумеется, – и Беренис одарила его ослепительной улыбкой, раскрыла зонтик и направилась к экипажу, опираясь на руку Грега.
      Дом монсеньора Этьена, расположенный в районе Оулд Маркет, когда-то был жилым, но теперь большая гостиная на первом этаже была очищена от мебели и ковров. На стенах располагались стеллажи для рапир и полки, заполненные защитной одеждой и фехтовальными масками. Зал был популярен среди чарльстонских франтов, которые хотели знать приемы сражения на рапирах и шпагах. Хотя дуэли были запрещены, у каждого джентльмена Каролины мог появиться повод защитить свою честь.
      Более популярны были пистолеты, но иногда использовалось холодное оружие.
      Перегрин предпочел остаться на пикнике, а Дэмиан поехал с Беренис и Грегом. Войдя, они увидели двух участников поединка, которые вели упорный бой, не уступая друг другу. Лязг стали и топот ног эхом отдавались в стенах комнаты. Оба фехтовальщика были в масках, белых стеганых куртках, нанковых бриджах, чулках и туфлях. Монсеньор Этьен, француз, обладатель плотного телосложения и весьма вспыльчивого нрава, стоял в стороне, внимательно наблюдая за ними, критикуя их действия и время от времени выкрикивая указания.
      Некоторое время он не замечал вновь прибывших, и Беренис взяла один из стульев, стоящих в ряд вдоль стены. Грег прислонился плечом к двери, наблюдая приемы, изредка роняя слова поощрения или презрения. Более высокий фехтовальщик, в котором невозможно было не узнать Себастьяна, хотя он и был в маске, казался более опытным. Создавалось впечатление, что он действует вяло и выглядит расслабленным, но в то же время он парировал каждый выпад с молниеносной скоростью, не давая шанса противнику пробить свою оборону. У другого участника не было недостатка в мастерстве или смелости. Это был горячий боец, иногда довольно стремительный, но все равно ему не удавалось сломить сверкающий клинок противника.
      Наконец монсеньор Этьен увидел, что у него посетители, и объявил перерыв. Он приветствовал Грега с поклоном и улыбкой:
      – А, доктор Лэттимер! Пришли оттачивать мастерство?
      – Не сегодня, сэр, – ответил Грег. – Графиня захотела посмотреть поединок мужа…
      – Графиня! Какая честь, – француз взял протянутую ему руку и поднес к губам.
      Подошел Себастьян, на ходу снимая маску. По его лицу струился пот. Он снял перчатки и взял полотенце, протянутое Квико.
      – Что привело вас сюда? – спросил он, все еще тяжело дыша после поединка.
      Беренис не знала, что ответить, находясь под впечатлением его мастерства и наблюдая, как он снимает фехтовальную куртку, затем рубашку и стоит обнаженный по пояс, в то время как Квико вытирает полотенцем его грудь и спину. У него такая совершенная фигура: с крепкими мускулистыми руками, широкими плечами, узкими бедрами, мощным торсом с зарубцевавшимися шрамами от старых ран… Грега удивило и позабавило выражение восхищения, которое она не смогла скрыть.
      – Мадам было любопытно узнать, как вы проводите время, – сказал он лаконично, улыбаясь своему другу.
      – С большей пользой, чем она, – ответил Себастьян, просовывая руки в рукава рубашки, которую держал его слуга. Затем, заправив ее в бриджи, он набросил сюртук, взял шляпу и приготовился уходить.
      Беренис, задетая этой грубой бесцеремонностью, не могла не сравнить Себастьяна с внимательным Брэдли, но, тем не менее, сделала шаг навстречу, поражая впечатлительного монсеньора Этьена своей красотой. Солнечный свет, струящийся из окна за ее спиной, делал ее платье полупрозрачным, четко очерчивая контуры ее фигуры и образуя ореол вокруг роскошных волос.
      – Могу я ожидать вас сегодня к обеду, граф? – спросила она слегка дрожащим голосом.
      Он уделил ей один-единственный взгляд, но и этого было достаточно, чтобы безумно захотеть поддаться желанию быть рядом с ней. Но он не может, не смеет подвергнуться риску еще одной ссоры, которая способна отвлечь его мысли от того опасного дела, к которому он готовился. Ему понадобится здравый смысл и твердый рассудок, потому что те, кто будут сопровождать его в Мобби Коув, будут зависеть от его мужества и хладнокровия. Никто и ничто не должно стоять на его пути, и меньше всего эта ветреная женщина, которая, как не замедлили сообщить ему сплетники, кокетничает со всеми богатыми бездельниками.
      – Нет, мадам. – Его голос никогда не был более сдержанным. – Я слишком занят. Мы отправляемся завтра утром. – Он щелкнул пальцами, подзывая Квико, и вышел из комнаты, сопровождаемый бесшумно ступающим индейцем.
      – Черт тебя побери! – прошептала Беренис, но не настолько тихо, чтобы Грег не мог услышать. Такая горячность заставила его улыбнуться, ибо он подозревал, что все это больше указывало на разочарование, чем на гнев.
      Комната наполнялась другими желающими поупражняться, поэтому Грег взял ее под руку и, попрощавшись с монсеньором Этьеном, они вышли на улицу, где, разрезаемые чернильными тенями, белоснежные стены домов слепили глаза.
      – Куда вы сейчас хотите отправиться, Беренис? – спросил он, вспомнив, что ему нужно встретиться с полковником Перкинсом.
      – Отвезите меня домой, – сказала она, уныло ссутулив плечи. Затем взглянула на него:
      – Вы знали, что он уезжает утром?
      – Я предполагал это.
      – И вы тоже поедете, и Дэмиан, и Перегрин?
      – Да.
      Она тяжело вздохнула:
      – Значит, я останусь одна…
      Грег засмеялся, сдвинув шляпу на затылок и открывая дверь экипажа, чтобы она могла сесть:
      – Я думаю, вряд ли. Сомневаюсь, что вы будете скучать, пока мы будем охотиться за Дарби Модифордом!
 
      – Докстритский театр был построен в начале прошлого столетия, – сказала миссис Уилкинс с ревнивой ноткой патриотизма в голосе. Она взяла Беренис под свое крыло – достойная дама, чьи званые вечера были такими привилегированными, что все аристократы прямо-таки боролись за право быть приглашенными. Беренис, Брэдли и Перегрин зашли в ее ложу во время антракта, не удивившись, что она тоже решила посетить вечернее представление. Миссис Уилкинс говорила Беренис, что обожает ходить в театр и подробно расспрашивала ее о спектаклях, которые та смотрела в Англии. Она была хорошо знакома с самыми знаменитыми актерами и актрисами, играющими в местных театрах.
      – Обратите внимание на потолок, графиня, – продолжала эта зрелая, уравновешенная и безупречно одетая дама. – Он украшен изысканнейшими росписями.
      – Я заметила их. Они бесподобны.
      – Я считаю предосудительным поведение некоторой части публики…
      Миссис Уилкинс поднесла лорнет и с огорченным выражением лица взглянула вниз, в партер, где компания джентльменов спорила, громко смеялась, развалясь на стульях, и заигрывала с женщинами. Она обратила свой взор василиска на Брэдли, строго сказав при этом:
      – Надеюсь, вы, молодой человек, никогда не ведете себя подобным образом?
      – О нет, мэм, никогда, – солгал Брэдли. Миссис Уилкинс была знакома с его матерью, и нужно было поддерживать иллюзию этой леди, что он – идеальный сын. Мама обожает его, и это дает ему возможность всегда быть при деньгах и целыми днями бездельничать.
      – То же происходит в Королевском театре и в театре на Друри-Лейн. Публика всегда шумная, – заявила Беренис, отпивая глоток лимонада со льдом, который принес ей Перегрин из буфета.
      – Я определенно не понимаю, что творится с нынешними молодыми людьми. Они проявляют так мало уважения, – пожаловалась миссис Уилкинс, взволнованно обмахиваясь веером.
      – Пожалуйста, не стоит расстраиваться! – Она была так добра к ней, и Беренис не хотелось, чтобы леди чувствовала себя несчастной. – Спектакль мне безумно нравится!
      – Актеры убедительны, не так ли? Гастролирующая труппа из Нью-Йорка. – Миссис Уилкинс произнесла это так гордо, словно они были ее кровными родственниками, хотя, согласно правилам этикета, она бы никогда не пригласила их в свой дом.
      – Не видела ничего лучше! – согласилась Беренис. – Даже в Лондоне.
      – О, посмотрите! – неожиданно воскликнула миссис Уилкинс, забыв о предосудительном фиглярстве в партере. – Однако… разве это не ваш муж в соседней ложе, мадам? – Она перегнулась через обитые красным плюшем перила, давая знать о своем присутствии.
      Беренис отшатнулась в полумрак ложи, но не смогла избежать сверлящего взгляда пары тигриных глаз. Себастьян приподнял одну бровь, затем его взгляд скользнул в сторону Брэдли и Перегрина. Была ли это игра света, или его губы действительно вытянулись в презрительной усмешке? Беренис была так снедаема чувством вины, что ей вполне могло и почудиться. Затем она увидела, что он сидит рядом с прекрасной женщиной, одетой в шикарное платье и серебряный тюрбан, застегнутый брошью с изумрудом величиной с голубиное яйцо. От остальных драгоценностей во все стороны разбегались вспышки света. Она смотрела на Себастьяна из-под приспущенных век, положив свою ладонь на его руку – нежный, интимный жест… Рядом с ней был седой джентльмен с изысканными манерами, облаченный в черный сюртук с алмазными пуговицами.
      Обменявшись любезностями, миссис Уилкинс снова опустилась в малиновое, обитое бархатом кресло и спросила осуждающим тоном:
      – Как это так, что вы не с ним, моя дорогая?
      – О, это деловая встреча! – Беренис изумилась быстрому объяснению, которое слетело с ее губ, и еще больше поразилась, что ей было небезразлично происходящее. Он говорил, что не может пообедать с ней, потому что очень занят, а сам пришел в театр с другой и, к тому же, очень красивой!
      Прозвенел звонок, предупреждая зрителей, что начинается второй акт, так что Беренис и ее спутники вернулись в свою ложу. Свет потускнел, занавес раздвинулся, и снова актеры играли комедию на сцене.
      Позднее Беренис осознала, что не имеет ни малейшего представления о том, что произошло в последнем акте и даже не помнила, как вернулась на Митинг Стрит. Она не замечала ничего вокруг, поглощенная лишь мыслями о Себастьяне и болью, которая терзала ее изнутри. Другая женщина? Ей как-то не приходило в голову, что он может быть неверным – только не сейчас, когда они женаты. Она вспомнила, что его видели с миссис Жермен, или, по крайней мере, так говорила Люсинда, но с тех пор прошло время, и она поверила, что он не одобряет адюльтер.
      Меряя шагами комнату после того, как Далси помогла ей раздеться и удалилась, Беренис почувствовала, как волна гнева поднимается в ней. Как он мог так поступить, если сам постоянно обвинял ее во флирте с Перегрином? Затем, поразмыслив, она подумала, что, вероятно, мог. В конце концов, он был мужчиной, а мужчины обладают двойной моралью. Они требуют чистоты от своих ясен, но сами ведут себя, как развратники. И завтра он уедет, не дав ей даже возможности возразить, а ей больше всего хотелось высказать ему все, что она о нем думает. Она было собралась лечь на кровать, больше уже не радуясь своему триумфу в Чарльстоне, когда неожиданно вошел Себастьян. Беренис так удивилась, что все заранее заготовленные гневные слова моментально вылетели из головы.
      Он не дал ей опомнится, сразу перейдя в наступление. Увидев ее в театре, он пришел к неожиданному решению и теперь не намеревался оставлять ее здесь, где каждый волокита Южной Каролины сможет попытать счастья, добиваясь ее благосклонности. Что ей нужно, так это жестокий урок, который сделает ее более человечной и сорвет внешний лоск и хрупкую оболочку изнеженности, созданные легкой жизнью. Больше не будет слуг, мягких постелей, и только лучи солнца станут касаться ее кожи. Никакой изысканной пищи, лишь мясо животных, которых он убьет и приготовит на походном костре, и спать ей придется под открытым небом. Он злорадно усмехнулся, подумав о том, как она будет раздражена, когда ее одежда испачкается и порвется, и она обнаружит, что нужно выполнять черную работу. Это либо сделает из нее настоящую женщину, либо сломает ее. Очень скоро она заговорит по-другому и забудет о своих прихотях и капризах.
      – Можете выбросить свои визитные карточки, сударыня, и дать отставку вашим обожателям, – сказал он жестко. – Вы едете со мной в Мобби Коув.