У нее неожиданно пересохло во рту, и она стала отодвигаться до тех пор, пока не прижалась к стене. Но когда он поднялся, чтобы снять бриджи, она не выдержала:
      – Что, по-вашему, вы делаете?
      Он ухмыльнулся, стоя перед ней обнаженным, слегка расставив ноги, чтобы удерживать равновесие, упершись одной рукой в бедро, другой снова поднося бутылку ко рту:
      – Я думаю, это очевидно, m'amie. Собираюсь лечь с тобой в постель!
      – Вы пили! – сказала она обвиняющим тоном, пораженная блеском его глаз и тем решительным жестом, с которым он отбросил одеяло.
      – Немного, – ответил он спокойно, устраиваясь рядом с ней и натягивая одеяло на свою бронзовую от загара грудь. – Но достаточно, чтобы я понял: ты ведешь себя, как идиотка, а я еще больший глупец, раз позволяю тебе делать это!
      Его желание нарастало с каждой секундой. Он уже не мог думать, все его мысли сконцентрировались на Беренис. Он был пьян не столько от рома, сколько от страсти. Ее тело, словно магнит, притягивало его. Благоухающий запах ее кожи, подобный нежнейшему запаху роз, приводил его в восторг. Кто еще из мужчин поддавался этому соблазну, спрашивал он себя изумленно. Перегрин? Или тот самодовольный хлыщ, который прислал ей костюм для верховой езды? Другие, о которых он ничего не знал?
      Эта мысль обожгла, словно раскаленное железо. Он был слишком мягок, позволяя ей жеманничать с этой крысой Перегрином! Fripoulle! Будучи в Лондоне, он много узнал об этом известном столичном красавчике. Такое, что, он был абсолютно уверен, не знала Беренис и потому все еще восхищалась им.
      Немного оправившись от первоначального потрясения, Беренис задумалась о том, как быть дальше. Она была зажата между улегшимся Себастьяном и стеной. Как выйти из этого положения, не уронив достоинства? Имела ли еще значение гордость? Нет! Все, что имело значение – это сохранить между ними как можно большее расстояние.
      Потом, она предполагала, они могли бы поговорить. Она уже отрепетировала то, что скажет ему: «Себастьян, я не люблю тебя. Я даже не уважаю тебя. Расторгни этот брак!» Она рванулась, чтобы вскочить, но Себастьян протянул руку, и ее ноги запутались в простынях. Ему доставляло удовольствие видеть ее гнев, слышать ее частое дыхание и наблюдать, как поднимается и опускается ее грудь.
      – Убирайтесь! – выпалила она, пытаясь высвободиться.
      – Нет, – сказал он, не зная что с ней делать теперь, когда он ее поймал. Себастьян никогда не прибегал к насилию, чтобы заставить женщину хотеть себя, и не собирался заниматься этим сейчас. Поговорить с ней? Он попытается. Откровенная беседа. Итак…
      – Мне надоело видеть, как ты напускаешь на себя мученический вид, – начал он, но при виде ее, лежащей рядом и свирепо уставившийся на него, злость пересилила желание сдерживаться. – Mon Dieu! У тебя еще будут причины для страданий, я об этом позабочусь! Я обращался с тобой слишком мягко! Ты всего лишь женщина – достойная только того, чтобы тебя взять!
      Он поймал ее подбородок, собираясь поцеловать. Она отвернула лицо, но, несмотря на ее усилия, ему удалось прижаться ртом к ее губам. Страсть с такой силой охватила его, что он тут же отказался от идеи прочувствованной беседы, делая то, что, как ему удалось убедить себя, сделал бы на его месте любой нормальный мужчина.
      Она вырвалась и холодно произнесла:
      – Как вы можете, если знаете, что я не люблю вас?
      Вместо ответа Себастьян положил ладонь ей на грудь.
      – Любовь! – промолвил он хрипло. – Что ты знаешь о любви? Неужели ты действительно веришь красивым словам Перегрина? Этот жеманный денди больше влюблен в себя, чем в любую женщину, а между тем, стремится забраться в чужую постель и наслаждаться чужой женой! Ты ничего не знаешь о жизни или любви. Но я знаю, и я научу тебя!
      Протесты были пустым сотрясением воздуха – Беренис знала это, и к тому же ее собственное сердце бешено заколотилось от прикосновения его руки. Почувствовав ее трепет, Себастьян крепко прижался к ней всем телом, заставляя ее ощутить силу его желания и нарастающее возбуждение. Он прошелся губами по ее шее, плечам, и ее сопротивление стало ослабевать, а затем и вовсе угасло. Наслаждение волнами растекалось по телу Беренис, когда его рот снова нашел ее губы, увлекая за собой в мир блаженства, и мягкая нежность этого поцелуя смогла искупить недавнюю грубость. Его рука скользила по ее плечу, словно играя на прекрасно настроенном инструменте, зажигая в ней огонь страсти, оставляя слепой ко всему, кроме этой напряженности, скапливающейся внутри, нарастающей с каждой долей секунды. Себастьян сбросил с нее сорочку, и глаза его вспыхнули при виде ее наготы.
      – О, m'amie, какая у тебя прекрасная грудь! – Он нежно поцеловал ее. – Почему ты так холодна ко мне? Я никогда не причинял тебе зла. Ну же, позволь мне показать тебе, какое глубокое наслаждение может дать мужчина женщине!..
      Его слова возбуждали Беренис не меньше, чем, прикосновения, и, движимые какой-то непреодолимой внутренней силой, ее руки обвились вокруг его шеи, пальцы погрузились в черные кудри, и она забыла обо всем, кроме этого смятения в ее крови. Себастьян понял, что ее сопротивление угасает. Он не спешил, словно смакуя каждую ласку, сдерживая собственное желание, решив, что в этот раз она должна получить удовольствие от их близости. Она все еще сохраняла ту дразнящую девственную ауру, которая говорила о ее неопытности, и это был словно вызов его мужской доблести и опыту – вызов, который он принимал с радостью.
      Он нежно коснулся пальцами голубоватых век, медленно провел ими по контуру приоткрытых губ, затем продолжил чудесное путешествие вниз, по подбородку и шее. Тело ее мерцало серебром в мягком свете свечи – это стройное, гладкое тело с увенчанной коралловыми сосками грудью. Губы тронули ее соски, и Беренис утонула в пронзительно-сладком ощущении, когда он обвел языком сначала один, затем другой.
      Ее рука сначала нерешительно, затем все смелее стала скользить по его груди и, гладя загорелую кожу, медленно спускалась вниз, движимая непреодолимым желанием дотронуться до этого стержня – символа мужской силы. Это было совершенно новое ощущение, и когда она почувствовала под своими пальцами его бьющийся пульс, наслаждение горячей волной окатило ее, потому что она отыскала то место, где он больше всего жаждал ее прикосновений.
      – Маленькая колдунья, – хрипло прошептал Себастьян ей на ухо, посылая волны дрожи вдоль ее тела. – Это так хорошо, что может закончиться раньше, чем мы начнем… Познавай меня, а я буду познавать тебя. Мы должны учиться узнавать друг друга, ma ch?rie!
      Он провел рукой вдоль ее тела, охватывая тонкую талию, спину, плоский живот, найдя теплую темноту между ног. Она вздрогнула, затем расслабилась, давая ему возможность идти своим путем, позволяя его пальцам делать то, что они хотят. Странный жар возникал и разгорался внутри нее, и она с готовностью отдалась во власть этого желания, чувствуя, как оно растет, накапливается, поднимается огромными волнами, отступает, затем обрушивается, чтобы вынести потом на новые вершины. Она утопала в обжигающем потоке ощущений; перед глазами вздымались малиновые волны, наполняя все ее существо отчаянным желанием.
      Она покусывала его плечи и шею, мочки ушей, жадно втягивая ртом кожу, ее руки обхватывали его, царапая ногтями спину, в то время как его колдовские прикосновения продолжали диктовать сводящий с ума ритм. Она не могла избежать этого, не хотела, чувствуя, что умрет, если он остановится. Но Себастьян не остановился: он использовал все свое искусство любовника, чтобы дать Беренис впервые познать сексуальное удовлетворение. Ничто в этот момент не волновало ее, кроме этого захватывающего стремления продолжать до тех пор, пока накал чувств не поднял ее на вершину наслаждения, оставляя трепещущей и орошенной каплями пота.
      Услышав крик, сорвавшийся с ее губ, Себастьян приподнялся, раздвинул ее ноги и глубоко вошел в нее. Беренис, все еще парящая на пьянящей высоте, прижала его к себе, переполненная жаждой этой властной силы, растягивающей и наполняющей ее, и приподняла навстречу свое влажное, зовущее тело. Безумие страсти Себастьяна эхом отозвалось в ней, когда он стал двигаться быстрее, давая волю своему доселе сдерживаемому желанию. Вместе с ним Беренис была подхвачена яростным потоком его страсти, пока, наконец, он не затих, уткнувшись лицом во впадинку над ее ключицей.
      Она медленно возвращалась к действительности, чувствуя тяжелые удары его сердца, которые постепенно обретали нормальный ритм по мере того, как приходило успокоение. Она открыла глаза, и каюта, качнувшись, встала на свое место. Беренис ощущала движение корабля, слышала плеск волн о корпус судна. Откуда-то сверху послышались приглушенные голоса: офицер заступил на вахту. Затем тишина – глубокий омут тишины, в котором были лишь Себастьян и она.
      Он нехотя соскользнул с нее и притянул к себе, положив руку ей на грудь. Беренис была смущена и обессилена после бури страсти. Так вот что значит «заниматься любовью»? Она с тоской чувствовала, что собственное тело предало ее. Ведь, в соответствии с ее стремлением к идеальному, во всем этом должно быть нечто большее, чем простой животный инстинкт. Она хотела отодвинуться, но Себастьян, полусонный, лишь засмеялся, притянув ее ближе. Беренис вздохнула, слишком уставшая, чтобы протестовать. Она подумает об этом завтра, решила она, и позволила мягкому покачиванию «La Foudre» убаюкать ее.
 
      Широкая, грязная река лениво плескалась о сваи причала, и влажный воздух, казалось, давил на толпу, собравшуюся на пристани. Трап, сброшенный с «La Foudre», образовывал качающийся мост, соединяющий корабль с Чарльстоном. Беренис стояла у фальшборта, держа над головой раскрытый зонтик, золотистая бахрома которого шевелилась на ветру. Он отбрасывал прохладную фиолетовую тень на лицо Беренис, и лишь зубы ее сверкали белыми жемчужинами.
      Она медленно обозревала зеленую полосу земли, которая теперь должна была стать ее домом. Набережная мерцала в мареве жары, и, казалось, сама земля плавится. Бухта казалась огромной. Береговая линия была причудливо изрезана устьями рек, заливами и бухтами, вдали, под шелковым голубым небом, виднелись смутные очертания гор.
      Беренис нервничала, сердце ее трепетало, и она крепко держалась за руку Себастьяна, пока они не спустились по трапу. Колени ее дрожали, словно не доверяя ставшему непривычным ощущению твердой земли под ногами; раскаленные камни, подобно горячим углям, жгли ноги сквозь подошвы туфель, но, тем не менее, она решительно убрала руку, словно пытаясь еще раз продемонстрировать свою независимость. Себастьян при этом нахмурился, и Беренис видела, что лицо его словно окаменело, а глаза гневно сверкнули. Но если он думает, что она станет вести себя, как восторженная новобрачная, жаждущая поскорее увидеть свой новый дом, то он ошибается.
      Твердо решив раздражать его и дальше, Беренис состроила гримасу легкого неудовольствия, глядя вокруг с высокомерным отвращением.
      Повсюду толпился типичный для любого морского порта разношерстный сброд, пристававший к сошедшим на берег пассажирам с предложениями пищи, жилья и развлечений. У всех причалов шла оживленная суета: судовые команды готовились либо к швартовке, либо к отплытию; артели грузчиков переносили продовольствие на суда или на склады; упряжки лошадей тащили вагонетки, нагруженные горами тюков и бочонков.
      К своему изумлению, Беренис обнаружила, что их ожидает просторный элегантный экипаж с гербом на дверцах, запряженный четверкой кливлендских серых. Кучер, наряженный в красивую серую ливрею, приветствовал Себастьяна; двое лакеев спрыгнули с подножек и немедленно принялись за погрузку багажа. Пребывавшая в плену общих представлений, что колонии все еще оставались отсталыми, Беренис совсем была не готова к подобному приему, ожидая увидеть что-то вроде деревенской подводы. Она с удивлением подумала, что, не считая жары и чернокожих грузчиков, все оказалось таким же, как и в любом английском порту. Еще сильнее она поразилась, когда, неожиданно вывернув с боковой улицы, показался другой экипаж, несущийся на огромной скорости, разгоняя толпу.
      Беренис сразу узнала его: это был высокий фаэтон, подобный тому, которым она управляла в Бате – лихой спортивный экипаж, корпус которого располагался опасно высоко на вертикальных рессорах. Горячие белые лошади неслись, вскидывая головы и звеня подковами по мостовой. Сидевший на месте кучера мужчина мастерски подтянул поводья – как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с каретой, и, соскочив на землю, крепко обнял Себастьяна, в то время как Беренис стояла, открыв рот от удивления. Когда они закончили хлопать друг друга по плечам, вновь прибывший развернулся в ее сторону. Умные, проницательные глаза оглядели Беренис с нескрываемым восхищением.
      Усмехнувшись, Себастьян представил его:
      – Сударыня, это доктор Грег Лэттимер, один из моих старых друзей. Грег, познакомься с моей женой Беренис!
      Грег поклонился и рывком снял фетровую шляпу:
      – Добро пожаловать в Каролину, мэм! Могу с уверенностью сказать, что вы станете настоящим украшением нашей колонии!
      Беренис видела перед собой высокого, стройного молодого человека с интригующим южным выговором. Даже такой привередливый щеголь, как Перегрин, не мог бы придраться к его костюму, сшитому по последней моде: темно-красный фрак с кремовыми атласными лацканами, золотые часы и цепочка, свисающая поверх изящного жилета, кружевное жабо и высокий стоячий воротник. Желто-коричневые парусиновые бриджи скрывались в высоких черных сапогах. Его белокурые волосы выглядели так, словно солнце постоянно отбеливало их. Грег намеренно не уделял прическе особого внимания, позволяя волосам свободно виться, контрастируя своей белизной с загорелой кожей красивого, с тонкими чертами, лица.
      Беренис была одновременно очарована и его изысканной одеждой, и достойной профессией.
      – Вы действительно доктор? – спросила она. Он улыбнулся, и она почувствовала истинное достоинство, скрытое за внешней раскованностью и небрежностью.
      – Конечно. Учился в медицинской школе Новой Англии, – ответил он.
      Он оказался таким воспитанным и дружелюбным, что настроение Беренис заметно улучшилось, и она послала ему ослепительную улыбку.
      – Я бы хотела побольше узнать об этом, доктор Лэттимер, – сказала она.
      Грег широко улыбнулся и похлопал Себастьяна по плечу:
      – Ты чертовски везучий парень, друг мой!
      – Я восхищена вашим экипажем, – продолжала она, подходя ближе и проводя пальцем по стенке фаэтона. – У меня был такой же…
      – В самом деле? – Грег выразил удивление, потом пожал плечами. – У вас был слуга, чтобы управлять им?
      – Нет, сэр, я управляла им сама.
      Грег тихо присвистнул и, приподняв брови, взглянул на Себастьяна. За его обманчиво-томной манерой держаться скрывался проницательный ум, и сейчас, хорошо зная Себастьяна, Грег спрашивал себя, что думал его друг о своей невесте, умеющей держать в руках поводья такого экипажа. Если бы она попыталась выкинуть такое в Каролине, то восстановила бы против себя всю женскую половину высшего общества, которая не одобряла молодых леди, ведущих себя подобно девчонкам-сорванцам.
      – Хочу представить тебе моего шурина, лорда Дэмиана, виконта Норвудского… – сказал Себастьян. Ему пришлось представить также и Перегрина: —…и сэра Перегрина Бакстера. Они оба приехали в надежде сделать карьеру в Америке.
      – Приятно познакомиться с вами! – ответил Грег, пожимая руки обоим мужчинам. – А теперь поскорее расскажи мне новости. Как поживает старушка Англия?
      Себастьян вкратце изложил информацию, которую он почерпнул из английских газет или из разговоров в клубах, затем спросил:
      – Как дела в Оксвуд Холле? Каков Доход от плантаций за время моего отсутствия?
      – Беспокоиться не о чем, мой друг, – медленно ответил Грег, опираясь на заостряющуюся книзу трость с серебряным набалдашником. – Но Дарби Модифорд околачивается вокруг Мобби Коув…
      В Себастьяне произошла пугающая перемена. Он вдруг напрягся, грозно нахмурившись:
      – Модифорд! Какого дьявола! Что он замышляет?
      – Держу пари, какую-нибудь подлость, – ответил Грег.
      – Мы не можем говорить здесь! – решительно сказал Себастьян. – Идем на Митинг Стрит. Я уже послал распоряжение, чтобы подготовили дом. – И он тут же начал действовать, резко отдав приказание кучеру.
      Беренис была бесцеремонно спроважена в карету, Далси села рядом, Дэмиан и Перегрин напротив, а Квико сзади, обеспечивая охрану. Себастьян вскочил вместе с Грегом в фаэтон, и они понеслись впереди, прокладывая путь по извилистым припортовым улицам. Беренис была рассержена. Она хотела сама ехать в фаэтоне и, что называется, наделать шуму, появившись в Чарльстоне с помпой, но ее надежды не оправдались. Глядя в окно кареты, она видела мелькающие узкие дома, напоминающие по архитектуре Англию, некоторые из них были украшены железными узорчатыми балконами, другие имели мансардные окна и длинные деревянные веранды. Между белыми деревянными воротами росли сады, деревья словно выстраивались в стройные шеренги, образуя живую изгородь на радующих глаз улицах. Воздух был наполнен ароматом магнолий.
      Городской дом, принадлежащий Себастьяну, располагался среди высоких, изящных зданий, стиль которых многим был обязан влиянию Роберта Адама. Осваивая Новый Свет в течение последних двух столетий, английские колонисты принесли с собой многое из старого образа жизни. Знать гордилась своими родословными. И хотя многие потеряли большую часть своей власти со времен войны за Независимость, они по-прежнему сохраняли чувство превосходства над остальными.
      Беренис не могла сдержать своего восхищения особняком, несмотря на предубеждение против всего, к чему приложил руку Себастьян. Здесь было так много деталей, напоминающих ей Элсвуд-Хаус! Та же отделка комнат; мебель и ткань, импортированные из Европы; резные деревянные фронтоны над деревьями; преобладание изящного классического стиля в целом. Разглядывая выложенный плитками холл, она старалась, чтобы Себастьян, задержавшийся, чтобы отдать распоряжение подать вино и прохладительные напитки в библиотеку, не заметил, как ей понравился дом.
      Беренис и Далси были встречены у нижней ступени прекрасной лестницы молодой черонокожей рабыней, одетой в яркую юбку и белую блузу. На голове был повязан белый в красную полоску платок. Все слуги приветствовали Себастьяна с искренней радостью, и Беренис угрюмо наблюдала, как на их лицах зажигались улыбки при приближении хозяина. Беренис удивляла эта его божественная сила, с которой он притягивал к себе окружающих, это обаяние, которое он мог использовать в соответствии со своими желаниями. Определенно, она попадала под власть его обаяния гораздо реже, чем остальные, и уж точно не при свете дня…
      Взглянув на Беренис, Себастьян насмешливо приподнял одну бровь, заметив ее раздражение и правильно угадав его причину:
      – Этот теплый прием удивляет тебя, топ tresor? Как видишь, не все считают меня таким уж людоедом…
      – Ваши отношения со слугами меня совершенно не интересуют, сэр, – ответила она с надменной снисходительностью. – Единственное мое желание сейчас – принять ванну и в спокойной обстановке переодеться к обеду.
      Вместо того, чтобы попасться на приманку, Себастьян поклонился и направился в сторону библиотеки, в то время как Дэмиан и Перегрин были отведены в предназначенные для них комнаты невероятно высоким, худым слугой, одетым в такую же безукоризненную серую форму, как и кучер. Служанка, оказавшаяся в распоряжении Беренис, была очень дружелюбна. Ее манера слегка шепелявить чем-то напомнила речь Грега. Видимо, Грег воспитывался чернокожими няньками, от которых перенял этот мягкий выговор.
      – Как тебя зовут? – спросила Беренис, которой понравилась улыбка девушки.
      – Чоли, мэм, – ответила та, приседая в реверансе.
      – Ну что ж, Чоли, нам понадобится твоя помощь, чтобы познакомиться со здешними обычаями. Это моя горничная Далси Райли.
      – Здрасьте… – не слишком любезно сказала Далси, явно испытывая ревность.
      – Ты когда-нибудь была в Англии, Чоли? – Беренис игнорировала обидчивость Далси, очарованная необычайной внешностью новой служанки.
      Беренис посещала кулачные бои, участниками которых бывали и африканцы, и часто видела негров-лакеев. Несколько ее знакомых дам в Лондоне имели чернокожих пажей, обращаясь с ними, словно с домашними животными. Беренис не одобряла этого. Она считала отвратительным относиться к человеку, как к модному аксессуару, и в свое время даже отговорила Люсинду от покупки раба на аукционе. Теперь, познакомившись с Чоли, ей захотелось поближе узнать ее.
      Чоли, казалось, не меньше заинтересовалась этой англичанкой, гордая тем, что будет прислуживать жене графа.
      – Нет, мэм, но мне бы, конечно, очень хотелось, – ответила она застенчиво.
      – Я посмотрю, что можно сделать, и, если получится, возьму тебя с собой, когда поеду домой… когда-нибудь в будущем, – пообещала она, при этом спрашивая себя с грустью, собирается ли Себастьян вообще вернуться туда.
      Далси молча шла рядом со служанкой, когда они поднимались по лестнице, не вполне уверенная, что одобряет новую симпатию своей хозяйки. Последнее время ее безоблачный мир был слегка омрачен несчастьем ее дорогой госпожи. Слишком часто она слышала ее всхлипывания, видела ее красные глаза и бледное лицо, и еще чаще, что было неизбежно в замкнутом мире корабельной жизни, до ее слуха доносились бурные споры молодоженов. Далси заметила, что Себастьян редко делил с Беренис постель. Большинство ночей он проводил с командой или спал в гамаке, подвешенном между двумя переборками. Она грустно качала головой, разглаживая простыни после того, как Беренис поднималась утром; Далси была бы намного счастливее, если бы они были смяты – верный признак бурной ночи любви.
      Спальня была великолепна: настолько роскошна, насколько могли позволить деньги и хороший вкус. Далси быстро забыла о своем унынии, принявшись танцевать, восхищенно ахать и даже дружелюбно болтать с Чоли. Но Беренис упорно отказывалась восхищаться вместе с ней. Чего теперь ей ожидать от Себастьяна? Будет ли он делить с ней эту комнату? Чувства ее по этому поводу были неоднозначны: одна часть ее существа хотела проводить ночи в одиночестве, но другая часть – та, реальность которой она не желала признавать, – жаждала повторения ночей, проведенных в объятиях Себастьяна. Немигающим взглядом Беренис уставилась на турецкие ковры, расстеленные на прекрасно отполированном паркете, стараясь не смотреть на грандиозную кровать красного дерева, но чувствовала, что взгляд притягивается к ней помимо ее воли.
      Какая она широкая! С тремя небольшими ступеньками и позолоченной передней спинкой, с вырезанными на ней пухлыми купидонами и снопами пшеницы – символами плодовитости. Балдахин был увенчан куполом, словно шатер восточного властелина: его желтый шелк, свисающий с четырех витых подпорок, был собран в центре вокруг круглого зеркала. Беренис вспыхнула, представив сцену, которая могла вскоре в нем отразиться. Подобранные в тон драпировке шелковые портьеры были собраны и скреплены сзади; тяжелое, окаймленное бахромой парчовое покрывало отвернуто поверх простыни, открывая взору две кружевные подушки, манящие своей мягкостью.
      Усилием воли она перевела взгляд на другие предметы мебели. Здесь были аккуратные прикроватные столики и прекрасные стулья в стиле чиппендейл; украшенный причудливой резьбой гардероб для ее одежды; трюмо с тройным зеркалом и серебряными туалетными принадлежностями. В дальнем конце спальни располагался камин из редкого белого мрамора, в египетском стиле, с большим венецианским зеркалом, в котором отражалась вся огромная комната.
      Беренис подошла к окну, прикрытому портьерами того же цвета, что и драпировка кровати, мрачно окинула взглядом широкие лужайки, понаблюдала за солнцем, садящимся за высокие дубы. Сердце ее переполняло отчаяние. Она была пленницей в этой экзотической, великолепной золотой клетке – такой же узницей, как бедняга, ожидающий казни в ньюгейтской тюрьме. Ей некуда было убежать от этого бездушного дьявола, который женился на ней.
      Далси, между тем, принимала робкие попытки Чоли к завязыванию знакомства, хотя все еще склонна была смотреть на нее с высоты своего положения горничной графини. Определенно, тон ее был диктаторским, когда она приказала приготовить ванну. Беренис задумчиво пила маленькими глотками лимонад со льдом, который был принесен ей на подносе красного дерева. Она безрадостно наблюдала, как служанка начала распаковывать вещи. Далси прищелкивала языком, разглядывая сильно помявшиеся в сундуках платья, в то время как Чоли ей помогала. Беренис отметила расторопность девушки. Большая медная ванна была поставлена в центре комнаты, и слуги входили торжественной процессией, неся ведра с водой, чтобы наполнить ее.
      Далси проверила температуру, затем выпроводила всех из комнаты и стала уговаривать Беренис раздеться.
      Беренис испытывала искушение отказаться от присутствия на званом обеде, но не посмела; она стала бояться Себастьяна, особенно когда тот был раздражен и вспыльчив. Раздевшись и погрузившись в теплую душистую воду, она снова задумалась о нем. В течение путешествия им было невозможно избежать общения, и когда со временем она привыкла к нему, ее отношение немного смягчилось. В состоянии возбуждающей неопределенности ждала она каждую ночь, в напряжении лежа на кровати, прислушиваясь к его шагам.
      Обычно он приходил поздно, подвешивал гамак и бросался в него, не говоря ни слова.
      Часто, когда она просыпалась по утрам, его уже не было. Чего он ждет от нее теперь? Что она будет вести себя безупречно? Истинная леди, которая должна произвести впечатление на чарльстонское общество? Неужели он думает, что сумел заставить ее не испытывать больше никаких чувств к Перегрину? Если так, то он ошибается: она чрезвычайно ценила внимание этого джентльмена, проводила с ним на палубе много лунных вечеров, любуясь звездами. В ее голове зрели смутные планы того, как убежать с ним, когда Перегрин отправится навестить свою тетку в Джорджстауне. Безумный план, потому что скандал будет потрясающий, но, в то же время, альтернатива остаться здесь с Себастьяном была еще менее привлекательной…
      Она задумчиво намыливалась, в то время, как Далси вставляла свечи в подсвечники. На улице уже почти стемнело; ночь окутывала дом. Звезды на небе мерцали, словно бисер на бархате. Через открытые окна балкона был слышен прохладный плеск фонтана и жужжание насекомых – монотонный гул, к которому ухо скоро привыкло. Это была настоящая тропическая ночь, отличающаяся от прохладных, спокойных вечеров Англии, таких мягких, таких безмолвных.
      Душа ее ощущала примитивную чувственную стихию, скрывающуюся здесь за фасадом цивилизации, навязанной страдающими ностальгией европейцами. Вначале они поселились вдоль побережья, затем вторглись на континент; и все равно в глубине его еще тянулись на сотни миль девственные леса, обширные саванны, равнины и горы, где властвовали индейцы. Беренис чувствовала, что вокруг – дикий и варварский мир. Он пугал ее, а Себастьян был частью этого мира…
      Неожиданно дверь в спальню распахнулась, и он показался на пороге. Испуганно вскрикнув, она прижала губку к груди.
      – Сэр, я принимаю ванну! – начала она негодующе, но он только захохотал, подошел к кровати, развалился на золотистом одеяле и, подперев голову рукой, стал наблюдать за ней.
      При виде его распахнутой до пояса рубашки силы покинули Беренис, ее охватило желание дотронуться до его мускулистой груди. Ее пальцы вспомнили тепло его кожи, в ушах стояли его стоны наслаждения, когда она нежно прикасалась к ному. Сейчас же Себастьян нагло разглядывал ее, подобно султану, который развлекается, пожирая глазами фаворитку из своего гарема. В одной руке он держал стакан рома, а в другой тонкую коричневую сигару, чей терпкий запах медленно заполнял комнату.
      Было нелегко сохранять достоинство при таких обстоятельствах, но Беренис собрала все свои силы и чопорно произнесла:
      – Я бы предпочла, чтобы вы не курили, когда находитесь в моей комнате. Я полагала, что джентльмены занимаются этим только в присутствии тех, кто любит табак!
      – Я буду делать так, как мне нравится, черт возьми! – не слишком любезно ответил он, продолжая пожирать ее горящими глазами.
      Он только что пришел из библиотеки, где Грег без конца восхищался Беренис вместо того, чтобы обсуждать проблему Дарби Модифорда. Кажется, она околдовывала всех мужчин, которых встречала. Его терзали мрачнейшие сомнения по поводу того, стоит ли позволять ей вращаться среди распутных отпрысков местной знати. Еще больше злило его то, что он безумно хотел ее, хотя каждое ее слово, адресованное ему, было, по существу, тонко завуалированным оскорблением. Это же смешно! Он всегда славился тем, что оставался свободным от привязанностей, не заходя слишком далеко в отношениях с женщинами, и вот теперь он по-настоящему мучается из-за этой ветреной, дерзкой девчонки!
      Он резко повернул голову в сторону Далси, рявкнув:
      – Поди прочь! Далси была возмущена.
      – Но, сэр, мадам нуждается во мне, чтобы закончить одевание! – протестовала она, глядя на Беренис в ожидании поддержки.
      Он повелительно махнул на нее рукой, повторяя:
      – Прочь! Прочь, ты, девка, не то я отправлю тебя на рынок, как рабыню!
      Взглянув последний раз на свою госпожу, Далси выскользнула за дверь. Беренис сидела в быстро остывающей воде, онемевшая от столь откровенного произвола. Придя в себя, она дала волю раздражению:
      – Это возмутительно! Как вы смеете приказывать моей служанке? Бог мой, так вот как американцы относятся к своим женам! У меня что, нет никаких прав?
      – Очень мало.
      Он вскочил на ноги, и, казалось, заполнил всю комнату – высокий, в рубашке с широкими рукавами, бежевых бриджах и ботфортах. Он подошел и стал рядом с ванной, глядя на сидящую в ней мокрую, обнаженную девушку. Ее красота тревожила и волновала его, затрагивая те самые струны души, которые реагировали на все редкостное и прекрасное. Но это еще сильнее возбуждало страсть и желание – горючую взрывную смесь, которая брала верх над всеми его добрыми намерениями.