Огромная, украшенная гербом карета так резко остановилась, что ее пассажирки слетели с сидений и повалились на пол. Никак не подобающее леди проклятье сорвалось с губ более молодой и – как засвидетельствовало бы большинство мужчин – более привлекательной из двух женщин, находящихся внутри. Она с трудом поднялась на ноги, распахнула окошко кареты и, высунувшись наружу, погрозила кулаком кучеру, восседающему высоко на козлах.
      – Только попробуй выкинуть такое еще раз, Томас, и я откручу твой длинный нос! – крикнула она, перекрывая шум лондонских улиц.
      Ослабив поводья своей четверки, Томас прервал темпераментный обмен «любезностями» с неуклюжим ломовым извозчиком, чья громоздкая телега преграждала путь их карете. Они прочно застряли среди дорожной неразберихи, среди раздраженного, изрыгающего проклятья скопления угольных повозок, крестьянских телег, нагруженных сеном или овощами, нетерпеливых всадников, носильщиков портшезов, локтями пробивающих себе дорогу среди экипажей знати, чьи слуги в ливреях осыпали ругательствами воинственно настроенных наемных извозчиков.
      – Ну же, Беренис, успокойся, не то заработаешь себе ипохондрию! – томно произнесла ее спутница, вновь принимая изящную позу на мягком, обложенном подушечками бархатном сиденье и водружая элегантную шляпку на пышную массу золотистых кудряшек.
      Беренис последовала ее совету и улыбнулась, твердо решив, что никакие неприятности не должны испортить удовольствия от поездки по магазинам вместе с Люсиндой Клейтон.
      Было таким облегчением скрыться, наконец, от назойливого внимания суетливых компаньонок, любопытных горничных и шпионящих слуг! Конечно, папа бы ужасно разозлился, если бы узнал… Она тяжело вздохнула, в который раз сожалея о том, что не родилась простой девушкой по имени Беренис Росситер, а являлась единственной дочерью маркиза Стреттона. Он был строгим, бескомпромиссным человеком, который чрезмерно беспокоился о ней, считая ее фривольной и легкомысленной. В действительности это было не так, но иногда запреты и ограничения доводили Беренис до мятежа, выявляя все своеволие и упрямство ее натуры.
      Строго говоря, маркизу было некого винить в том, что его дочь выросла такой избалованной, кроме себя самого. С момента рождения Беренис потакали абсолютно во всем. Возможно, таким способом маркиз пытался компенсировать ей отсутствие матери, которая умерла во время родов. У него были честолюбивые планы в отношении дочери, и Беренис воспитывали, как принцессу, в связи с чем и надежды на нее возлагались соответствующие. Он даже подарил ей кукольный дом, который выглядел, как дворец короля Георга III в миниатюре – увешанный крошечными гобеленами, обставленный мебелью из орехового дерева, – и восковых кукол, изображающих членов королевской семьи. Еще у нее был белый пони для прогулок по Гайд-парку или по обширному имению в Уилтшире.
      К счастью, у Беренис был еще старший брат, Дэмиан, виконт Норвудский, иначе все честолюбивые устремления маркиза были бы направлены исключительно на нее. Так что отцу приходилось заботиться не только о дочери, но и о сыне, потому что брат был таким же горячим и вспыльчивым, как и сестра. Воспитанный в пуританской строгости старый дворянин имел обыкновение без конца ворчать и сетовать на то, что он де не понимает, куда идет нынешнее поколение; что головы молодых забиты революционными идеями и что у них нет чувства собственного достоинства, хороших манер и уважения к родителям.
      Справедливости ради нужно сказать, что имя и положение леди Беренис возлагало серьезную ответственность на хрупкие плечи молоденькой девушки. Судьба ее была предрешена еще в младенческом возрасте, но принять ее как данность было от этого ничуть не легче. Беренис как раз размышляла над этим, вполуха слушая болтовню Люсинды, когда карета наконец-то начала двигаться. Нельзя сказать, что ее отец был жестоким. Он был гордым, холодным человеком, но самой неприятной чертой являлось отсутствие понимания во всем, что касалось детей, о чем свидетельствовал хотя бы тот факт, что маркиз выдал ее замуж много лет назад за человека, которого она никогда не видела.
      Все ее образование и воспитание подготавливало Беренис к тому времени, когда она станет достаточно взрослой, чтобы занять место рядом с мужем, колониальным аристократом, графом Себастьяном Лажуниссе. Таким образом, еще в колыбели ее выдали замуж по доверенности за юношу тринадцати лет. Наличие собственности, достаточное количество денег и религиозная принадлежность имели при этом первостепенное значение. Никто из главных участников этого соглашения не был испрошен на предмет их собственных желаний. Маркиз и отец графа были друзьями и добрыми партнерами, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы заключить выгодный альянс между двумя домами. Даже разрушительное влияние французской революции, произошедшей тринадцать лет назад, не помешало этим планам. Семья Лажуниссе, вынужденная спасаться бегством от преследований черни, отбыла на корабле в Америку. Именно туда, в этот странный Новый Свет, придется отправиться Беренис, когда приедет ее муж.
      Как и предсказывали когда-то няньки, Беренис выросла в девушку несравненной красоты, с очень темными каштановыми локонами с огненно-рыжим отливом и огромными сапфировыми глазами. Было что-то живое, бесконечно меняющееся в ее необычном, пикантном лице с высокими скулами, широким лбом, красиво очерченными бровями и темными неотразимыми глазами под сенью длинных черных ресниц. Среднего роста, она несла себя по-царски, высоко держа голову, вздернув маленький подбородок под строго определенным углом. И все же Беренис представляла собой нечто большее, чем светская красавица. Те, кому посчастливилось познакомиться с ней, открывали, что она была чувственной, умной и высокообразованной, но вместе с тем обладала горячим нравом, своеволием, несдержанностью и склонностью к сумасбродствам, поглощавшим ее целиком. А еще она обладала трогательным очарованием, благородным и добрым сердцем и была натурой глубокой, непокорной и страстной.
      И сейчас эта весьма опасная взрывчатая смесь противоречивых чувств и страстей бурлила внутри нее так, что не замедлила отразиться на выражении ее лица: глаза угрожающе потемнели, брови сдвинулись, нижняя губа недовольно выпятилась.
      Увидев это, Люсинда заметила:
      – О-ля-ля, что так беспокоит тебя нынешним утром, дитя? Надо признать, ты в ужасно дурном настроении!
      Беренис подскочила, как пружина, отшвырнув на сиденье свою соболью муфту.
      – А ты не была бы расстроена, если бы тебе нужно было предстать перед лицом совершенно незнакомого жениха? Его ждут со дня на день, ты же знаешь! И я должна отправиться с ним в эту дикую Каролину! Ручаюсь, что он горбатый и кривоногий, и к тому же он такой старый! Боже мой, ему ведь, должно быть, все тридцать!
      Люсинда глубокомысленно кивнула, страусиные перья ее очаровательной шляпки опускались и подпрыгивали в такт движению кареты. Обе леди придерживались мнения, что у мужчины такого почтенного возраста должно быть старческое слабоумие.
      – Но насколько я поняла, он очень богат, – пробормотала Люсинда в утешение подруге.
      – Фи! Я тоже! И не пытайся смягчить удар, говоря о его богатстве! – Беренис гневно вспыхнула. – Мне невыносима мысль о том, что я должна выйти за него замуж! Может, мне сбежать? Ты можешь помочь?
      Двадцатилетняя Люсинда была на три года старше и намного опытнее. Если кто и мог помочь Беренис, то только она. Хотя маркизу становилось все труднее контролировать дочь, несмотря на содействие целой армии слуг, Беренис не осмеливалась открыто противиться отцу. Она была источником его постоянного беспокойства – прелестная девушка с отчаянной жаждой жизни, которую было не удержать под замком.
      Она и Дэмиан постоянно получали приглашения на балы, маскарады, пикники на берегу Темзы, очень модные в то время. Сам маркиз отказывался участвовать в этих, с его точки зрения, легкомысленных развлечениях, но часто жена какого-нибудь знакомого любезно предлагала приглядеть за Беренис, обещая хорошо о ней позаботиться. Но, участвуя во множестве разнообразных светских увеселений, девушка неизбежно встречала и людей, которые не утруждали себя заботами о ее невинности. К ним относилась и Люсинда. Она была актрисой, любовницей герцога, который снял для нее дом в районе фешенебельного лондонского Вест-Энда.
      Она взяла Беренис под свое крыло, обучила всем манерам знатной дамы, представила собственному портному и, самое ценное, советовала, как вести себя с теми светскими щеголями, которые начинали с ней флиртовать. Именно в этом вопросе Люсинда была особенно сведуща. Откровенно и прямо, без обиняков, она открывала ей основы жизни. Беренис, наивная и неопытная, слушала с жадностью. Она была девственна не только телом – у нее все еще был девственный ум, вполне невинный или, скорее, невежественный. Никто другой до сих пор не порывался просветить ее.
      Хотя она и знала, что между мужчиной и женщиной происходит физический акт, но, в силу своей юности и неосведомленности, у нее не было определенных ожиданий, пока она не встретила Люсинду. Когда эта искушенная куртизанка откровенно рассказала, что и как именно происходит, все показалось Беренис таким простым! Ну, конечно же, именно так! И ее наполнило неожиданное острое желание. Ей хотелось, чтобы это случилось с ней! Но Люсинда упрямо держала щеголей на почтительном расстоянии. Она вовсе не хотела, чтобы они совратили ее подругу, просто считала, что Беренис нужно немного поразвлечься. «И тем не менее, – с озорством думала Беренис, – Люсинда ничего не знает о Перегрине…»
      Он был их общим другом, но никто не подозревал, что этот друг пылко ухаживал за Беренис. Сэр Перегрин Бакстер был одним из самых подходящих женихов в городе. Беренис прислонилась головой к темно-бордовой обивке кареты, закрыла глаза и стала мечтать о нем и о тех коротких встречах, которые сделали прошедшие недели такими волнующими…
      Ее влекло к нему с первого взгляда. Высокий, стройный блондин, одевающийся в той неброской манере, которая так популярна среди франтов. У него были карие глаза, красивые и насмешливые, и он всегда щеголял, одетый по самой последней моде, в узких бриджах и сюртуках, в рубашках с манжетами и воротниками из прекрасного тончайшего кружева. Поскольку Беренис всегда кто-нибудь сопровождал, она никогда не оставалась с Перегрином наедине, но он воображал себя поэтом и посвящал Беренис стихи, которые посылал ей домой в огромных букетах цветов. Девушка была очарована и тронута такой преданностью, хотя иногда ей казалось, что ее кавалер не столь осторожен в выборе слов, как следовало бы. Но когда он нашептывал ей на ушко комплименты, или она ощущала нежное прикосновение его щеки к своей в приветственном поцелуе, она забывала обо всех своих опасениях. И все же крошечное тягостное сомнение оставалось, мешая довериться Люсинде. Она боялась, как бы какое-нибудь неосторожное слово, слетевшее с острого язычка этой леди, не стало угрозой ее счастью.
      Люсинда похлопала веером по колену, вторгаясь в ее грезы:
      – Дорогая, мы возле кофейни «Старина». Быть может, остановимся и посмотрим, нет ли там кого-нибудь из джентльменов?
      Веки Беренис дрогнули, и она обратила на подругу сияющие лазурные глаза, на губах заиграла проказливая улыбка.
      «Старина» была известна как место встречи молодых денди, праздно проводящих утренние часы за болтовней о моде и любовных интрижках, петушиных боях, скачках и последних сплетнях, связанных с принцем Уэльским и его фаворитками. Городские щеголи были забавными, но отличались весьма сомнительным поведением. О посещении кофейни не могло быть и речи, если бы с ней находилась ее компаньонка, мисс Харриет Осборн. Но они оставили ее выпить чаю с подругой, и перспектива вдоволь посплетничать оказалась для этой леди весьма привлекательной, чтобы отвлечься от своих обязанностей. Мисс Осборн была последней в веренице компаньонок, из которых ни одна, благодаря старательным усилиям Беренис, не задерживалась долго на этом месте.
      Было дождливое майское утро. Порывистый ветер хозяйничал на многолюдных улицах, разметая мусор из сточных канав и срывая с нищих их жалкие лохмотья. Но эта погода не причиняла никаких неудобств Беренис и Люсинде, которые были одеты в простые шерстяные платья с завышенной талией. Длинные прямые юбки полностью скрывались под подбитыми мехом мантильями, а руки были защищены перчатками и уютными меховыми муфтами.
      Когда блестящая черная карета с гербом дома Стреттонов остановилась у кофейни, с полдюжины шикарно одетых джентльменов поспешили навстречу. Это была вольная и веселая компания, и именно такими считала их Беренис, все еще остававшаяся простодушной и впечатлительной. Люсинда же смотрела на них трезвым и реалистичным взглядом и видела просто болтливых бездельников, растрачивающих свои состояния в азартных играх, живущих на сомнительные доходы с напускным шиком и бравадой.
      – О, милые дамы! – воскликнул один из них. Сердце Беренис учащенно забилось: это был Перегрин. Он распахнул дверцу и, взобравшись внутрь, уселся рядом с ней, в то время как его приятели повисли на подножке, распространяя вокруг резкий запах бренди и лавандовой воды. – Как приятно видеть вас, очаровательнейшие из дочерей Венеры!
      Он склонился, чтобы запечатлеть на ее щеке поцелуй, и Беренис почувствовала, как горячий румянец залил ее лицо, поднимаясь от щек ко лбу. Ощущая на себе пристальный взгляд Люсинды, она изо всех сил пыталась притвориться безразличной. Перегрин был, бесспорно, красив, но в красоте этой было что-то женское и изнеженное. На нем были очень узкие, облегающие панталоны, достающие до икр, красный с белыми полосками свободный сюртук поверх изысканно расшитого жилета и белый шарф, драпированный замысловатыми складками и завязанный под подбородком. Шелковые чулки и черные лакированные туфли завершали этот шикарный ансамбль, а свою высокую бобровую шапку он, садясь в карету, снял и теперь держал под мышкой.
      Несмотря на столь явное фатовство, было что-то искреннее и чарующее в его улыбающихся глазах, во взгляде, обращенном на Беренис с нескрываемым удовольствием, когда он заговорил.
      – О вас, моя дорогая, сегодня утром твердит весь город! Разрази меня гром, если это не так! – упрекнул он игриво, погрозив ей пальцем.
      – Обо мне? – Беренис озадаченно нахмурилась. Боже правый! Что такого она сделала? Она почувствовала неожиданный приступ дурноты.
      Завсегдатаи кофейни засмеялись, подмигивая и подталкивая друг друга локтями. Кто-то свалился с подножки кареты, и его пришлось втаскивать обратно.
      – Вы хотите сказать, что ничего не знаете, мадам? Вот уж ни за что не поверю! – продолжал Перегрин. Подняв лорнет, висящий на черной бархатной ленте у него на шее, он окинул Беренис в высшей степени смущающим взглядом.
      – Прекратите дразнить, Перегрин, и поведайте нам эту историю. Ведь у вас же просто язык чешется – так не терпится рассказать! – вмешалась Люсинда, уставшая от его намеков. Она прекрасно знала, как юные повесы обожают быть разносчиками сплетен, особенно если эти сплетни могли кому-нибудь навредить.
      Перегрин самодовольно ухмыльнулся.
      – Не торопите меня – с хорошей историей не следует спешить, герцогиня! – он прервался, чтобы хлопнуть себя по лбу в притворном смущении. – Ах, простите, я оговорился – вы ведь не можете носить этот титул, не так ли, дорогая? – Он с озорной усмешкой многозначительно приподнял бровь, затем открыл серебряную табакерку, взял щепотку большим и указательным пальцами, поочередно поднес ее к каждой ноздре, изящно вдохнул и не менее изящно воспользовался батистовым носовым платком.
      Глаза Люсинды холодно сверкнули.
      – Не играйте со мной в эти игры, сэр! Вы прекрасно знаете, что я любовница герцога, – сказала она твердо, в то время как джентльмены захихикали, – и что его жена все еще жива, черт ее побери!
      – Так значит, вы не слышали о дуэли? – спросил он вежливо, с улыбкой глядя в глаза Беренис так, что у нее таяло все внутри; при этом он лениво засовывал носовой платок за манжет.
      – Дуэль! – Она побледнела и резко выпрямилась, тщетно надеясь, что ее худшие опасения не оправдаются.
      – Э-э, – завладев вниманием слушателей, Перегрин с облегчением пустился в изложение Подробностей. – Она состоялась в Хэмпстед Хит сегодня на рассвете между капитаном Симоном Куртисом и шевалье Дювалем. Я полагаю, вам известно, что Куртис бросил ему вызов, не так ли, леди Беренис?
      Беренис бросало то в жар, то в холод, сердце ее так гулко стучало, что грудь подрагивала под скрывающей ее накидкой. О да, она знала, что эти двое глупых молодых людей поссорились из-за нее: оба хотели сопровождать ее на концерт. Но она не думала, что все настолько серьезно.
      – Что случилось? – выдохнула она. В огромных глазах застыли смятение и страх.
      Перегрин заметил, как она испугалась, и воспользовался ситуацией, чтобы взять ее руку в свою.
      – Куртис продырявил французу руку – он известный фехтовальщик! Я знаю, он сын сбежавшего аристократа и все такое, но ведь мы в состоянии войны с Францией! Потом прибыли констебли, кто-то, должно быть, предупредил их – в высшей степени непорядочно, знаете ли, – и дуэлянтам пришлось пуститься в бега. Куртис очертя голову поскакал в свое имение в Норфакс, а шевалье – в Холлихед, чтобы первым же пакетботом отплыть в Ирландию. Об этом болтает весь город, моя дорогая!
      Дуэли были запрещены законом, но вспыльчивые джентльмены игнорировали этот запрет и считали делом чести бросить вызов за действительное или воображаемое оскорбление. В моде были пистолеты, но некоторые все еще предпочитали драться на шпагах. Конечно, этот последний скандал быстро забудется, но он сильно повредит ее репутации, и отец будет просто взбешен, если узнает.
      Беренис с досадой закусила губу: она вовсе не поощряла Куртиса и Дюваля. Возможно, немного флиртовала с ними, но никогда не могла даже и представить, что это приведет к такому исходу. А что, если ее жених приедет именно сейчас, когда эта свежая сплетня у всех на устах? Слишком поздно она сожалеет о своей беспечности, которая снова обернулась для нее неприятностями.
      – Не стоит так расстраиваться, голубушка! – Люсинда поспешила на помощь подруге. – Каждая красавица стремится иметь на своем счету хотя бы одну дуэль!
      Но Беренис покачала головой. Охваченная сомнениями, она на мгновение качнулась в сторону Перегрина, испытывая непреодолимое желание спрятать лицо в пышных кружевах на его груди и заплакать. Она ощущала подавленность и неуверенность, в глубине души сознавая, что с головой бросилась в безрассудные развлечения светской жизни, чтобы заглушить страх перед браком без любви, неумолимо надвигающимся на нее. Она была в ловушке. Ужас перед будущим заставлял ее сердце биться, словно птица в клетке.
      Перегрин жаждал утешить ее, удивляясь ее серьезности и озабоченности и в смятении обнаруживая, насколько он, оказывается, неравнодушен к прелестной Беренис, хотя и знает, как это безнадежно. Она уже обещана другому. Сколько раз он безуспешно пытался противостоять соблазну видеть ее, восхищаться ее невинностью и осознавать порочность собственной жизни. Сын сельского сквайра, он приехал в Лондон искать свою судьбу, воображая себя будущим драматургом и выгодно пользуясь расположением богатых родственников. Он вел сомнительное и беспорядочное существование, кое-как перебиваясь, всегда в долгах, но постоянно пребывая в ожидании некоего мифического, несуществующего состояния, которое, впрочем, никогда не материализовалось.
      Невидимая Беренис печальная улыбка тронула его губы, когда он бранил себя за столь несвойственную ему сентиментальность по отношению к ней. Он находил, что в этой девушке было что-то необъяснимо чарующее и неотразимое. И не только в прелести лица и фигуры – в самой ее личности было нечто настолько великолепное и ослепительное, что она затмевала собой всех других женщин, входя в комнату. Она сияла, как пламя – с ее сверкающими волосами, выразительными глазами, соблазнительной фигурой и плавной грацией движений. Перегрину было за двадцать, и он уже утратил большую часть своего идеализма, но, тем не менее, в ней он видел воплощение всех богинь своих мечтаний. Расстроенный той удрученностью, с которой она восприняла новость о дуэли, тогда как он полагал, что она будет польщена, став центром всеобщего внимания, он мучительно пытался как-нибудь развлечь ее, чтобы успокоить.
      – Милейшая леди, ну не будьте же такой мрачной! – наконец решился произнести он, и в его голосе была нежность. – Вы бледны, как привидение! Здесь недалеко есть гостиница, а в ней таверна, где подают довольно сносный херес. Это вернет румянец вашему лицу.
      Считалось неприличным для молодой леди входить в гостиницу, если только это не постоялый двор во время путешествия, да и тогда это было возможным лишь под пристальным наблюдением какого-нибудь ответственного сопровождающего. Это непосредственно относилось и к такой гостинице, как «Роза и Корона», которая располагалась возле театра на Друри-Лейн. Ее часто посещали актеры и женщины с сомнительной репутацией, но Беренис сейчас была слишком подавлена, чтобы спорить: все равно ее репутация погибла. Маркиз будет в ярости, когда услышит о дуэли, так что семь бед – один ответ.
      Вскоре карета уже въезжала под арку, загрохотав по вымощенному булыжником внутреннему двору таверны. Открытые галереи с лестницами, спускающимися до земли, тянулись вдоль всех четырех этажей. Несколько служанок явно бездельничали вместо того, чтобы заниматься своей работой, и, перегнувшись через балюстраду, болтали с теми, кто был внизу. Как только карета остановилась, форейтор соскочил с козел, открыл дверцы и опустил железную подножку, давая возможность пассажирам сойти. Перегрин предложил Беренис руку, и она оперлась кончиками пальцев о его рукав, другой рукой придерживая юбку. Глаза ее были полны тревоги, когда она позволила ему ввести себя в таверну. Люсинда порхала рядом, разговаривая громким, жеманным голосом и привлекая к себе внимание.
      Комната казалась хорошо освещенной и уютной – гостеприимное жилище, где можно укрыться от непогоды. В большом камине ярко пылал огонь, и вновь прибывшие заняли скамьи неподалеку. Комната была переполнена, все скамьи и столы заняты. Беренис с любопытством оглядывала мужчин, которые пили, играли в кости или карты. Здесь было также несколько женщин, вульгарных, слишком ярко накрашенных и кричаще одетых, которые, без сомнения, были актрисами соседнего театра. Беренис беспокойно заерзала, зная, что ей совсем не следовало бы здесь находиться, но это чувство вины лишь усилило ее дерзость. Вскинув голову и воинственно вздернув подбородок, она, поддерживая развязную манеру поведения своих друзей, позволила своей мантилье распахнуться на груди, вздымающейся поверх выреза платья.
      После нескольких стаканов вина она стала еще более безрассудной, подстегиваемая к тому же непристойной болтовней, без умолку звучащей за их столом. Остряки, присоединившиеся к ним, язвительно сплетничали со светским высокомерием и элегантной развязностью. Флирт (так, по крайней мере, казалось Беренис, когда она слушала) стал чем-то вроде искусства, процесс обольщения обдумывался и планировался, и чем запутаннее и хитрее он был, тем лучше. Правда и честь являлись объектами насмешек, и не было на земле ничего более важного для этой распутной компании, чем кричащая одежда, ум, приправленный пикантной остротой, и сомнительные любовные свидания. Время бежало, и компания становилась все шумнее и развязнее. Джентльмены откинулись на спинки стульев, через плечо выкрикивая приказания подобострастному хозяину. Среди этого назойливого шума Беренис вдруг резко обернулась: суматоха в дверях возвестила о прибытии еще одного гостя.
      Неожиданная тишина повисла в комнате, когда он прошествовал к камину, мимоходом отдавая приказания слуге. Он был самым высоким из всех мужчин, которых Беренис доводилось видеть, и атлетически сложенным. Ширину его плеч подчеркивала накидка с капюшоном, которая развевалась вокруг него, достигая середины высоких сапог. Он прислонился к дубовой резьбе над камином, снял широкополую шляпу и стряхнул с нее дождевые капли, прежде чем вручить ее слуге, покорно следующему за ним. Затем распахнул накидку, под которой оказался голубой суконный сюртук и кожаные бриджи, плотно облегавшие его гладкие бедра, обшитый тесьмой жилет и модный черный шелковый галстук, лежащий вокруг стоячего воротника и завязанный под твердой квадратной челюстью.
      Было что-то грозное, даже устрашающее, в его наружности. Черты его лица при этом были поразительно красивы, но в то же время резки и жестки – выдающиеся скулы, орлиный нос и пронзительные зеленые глаза, глядящие из-под изогнутых бровей. У него были черные, густые волосы, зачесанные назад и вьющиеся на затылке.
      Скользнув по многолюдной комнате, его взгляд на мгновение задержался на Беренис и потряс ее до глубины души. Мужественность и зрелость, воплощением которых был этот человек, поразили ее с силой физического удара. Он был воистину величественным созданием – длинноногий и стройный, с движениями, грациозными, как у пантеры, – и полон с трудом скрываемой силы и страсти. Его внушительные габариты, казалось, подавляли окружающих. Он словно возвышался над всеми здесь, в этой таверне. В нем была еще какая-то первозданная свежесть, резко контрастирующая с манерностью щеголей, которые порхали в своем светском надуманном мире. Загорелое лицо, а также свободная одежда давали возможность предположить, что он предпочитал большую часть времени проводить на воздухе, в отличие от спутников Беренис, которые сидели, приняв элегантные позы и любуясь собственными красивыми отражениями в зеркалах, висящих вдоль обшитых панелями стен.
      Незнакомец молча пил свой эль, оглядывая светскую компанию, в которой была Беренис. Красивые точеные губы скривились в сардонической усмешке, когда до него долетели обрывки их разговора. Все до единого представители мужского пола ощущали его присутствие с того самого момента, как он вошел, хотя и делали вид, что это не так. И теперь, возмущенные тем, что оказались в тени, насторожились, ожидая, что кто-нибудь сделает первый шаг.
      Его сделал Перегрин. Подогреваемый винными парами, он счел оскорбительной холодную ироническую улыбку незнакомца. Он вскочил и, покачнувшись, резко выкрикнул:
      – Эй вы, сэр! Что это вам кажется таким забавным? Или вы заглядываетесь на наших дам?
      Незнакомец не сдвинулся с места, но его губы сжались, а глаза сделались холодными, как сталь. Затем он окинул взглядом Люсинду и Беренис.
      – Дамы, сэр? Я не вижу никаких дам. Только пару вульгарных кокеток! – ответил он.
      Он говорил с иностранным акцентом, происхождение которого Беренис не могла определить, но голос был глубоким, властным и, несмотря на явно оскорбительный характер реплики, звучал с таким достоинством, что она задрожала. Лицо Перегрина потемнело. Подстрекаемый своими товарищами, он встал перед незнакомцем, упершись одной рукой в бедро, другой поднеся к глазам лорнет и, оглядев его с ног до головы медленным, дерзким взглядом, воскликнул:
      – Ну что ж, друзья, в конце концов теперь мы знаем, что у него есть язык! А то я было принял его за какого-нибудь ужасного дикаря, который не умеет обращаться с культурными джентльменами, разрази меня гром!
      Его приятели загикали, скрючившись от смеха. Возникло секундное замешательство, затем правая рука незнакомца рванулась вперед, пальцы мертвой хваткой вцепились в плечо Перегрина, оторвав его от пола и встряхнув так, как терьер трясет крысу. Так он держал его, казалось, целую вечность, сжав левый кулак перед носом щеголя, потом произнес, резко отчеканивая каждое слово:
      – Будьте так любезны повторить это, сэр! Яснее, чтобы я мог еще раз услышать и точно решить, что я с вами сделаю!
      – Я пошутил, не более, – задыхаясь, выпалил Перегрин. – Вы иностранец и, возможно, не привыкли к нашему юмору? Черт возьми, зачем так грубо обращаться с человеком?
      Великан опустил его на пол с такой силой, что его зубы заскрежетали.
      – Если хотите удовлетворения, – прорычал он, – то буду счастлив оказать вам эту услугу. Выберите ваших секундантов, и я скажу им, как связаться с моими!
      Перегрин покачал головой, пятясь назад к столу и потирая ушибленную руку. Люсинда встала, встревоженная предупреждениями, собрала своих провожатых и отослала к выходу, пока еще что-нибудь не произошло. Проходя с Беренис, следовавшей за ней по пятам, мимо незнакомца, она бросила на него призывный взгляд. Он ответил ей с нескрываемым презрением, но когда мимо шла Беренис, он неожиданно схватил ее и притянул к себе.
      Вне себя от страха и возмущения, она встретила его тяжелый взгляд. Ее огромные голубые глаза вызывающе сверкали. Язвительная улыбка скривила его чувственный рот, находящийся так близко от нее:
      – Г-м-м, самая хорошенькая из всех пташек, которых мне доводилось видеть… Тебе следует более осторожно подбирать себе компанию. Это сборище жеманных самодовольных хлыщей едва ли способно дать тебе необходимую защиту. Думаю, я заслуживаю некоторой компенсации за их грубость!
      От его вальяжности не осталось и следа, и Беренис ощутила нервный трепет – смесь ужаса и ожидания – когда его губы прижались к ее губам в требовательном поцелуе, который навсегда покончил со всеми ее девичьими мечтами о романтической любви. Он с таким презрением впился в ее губы, что сомнения не оставалось: ее считают шлюхой. Буквально придавленная к его мускулистому телу, она чувствовала твердость его бедер, прижатых к ее собственным. Странное, приятное тепло разлилось по телу Беренис одновременно со жгучим стыдом, что он так обращается с ней на глазах у изумленной толпы.
      Она боролась, отчаянно пытаясь вырваться из железных объятий, обрушивая на его грудь град ударов. Когда он поднял свою темноволосую голову, Беренис оцепенела от неприкрытого, необузданного желания, горевшего в этих изумрудных глазах. С силой, удивившей их обоих, она вырвалась из его рук и отступила назад. Грудь ее тяжело вздымалась под тканью мантильи, пока она со злостью смотрела на огромного, возвышающегося над ней незнакомца.
      Его лицо окаменело от страсти, а глаза сузились в сверкающие щелки:
      – Во сколько вы себя оцениваете, мадам? Сколько мне будет стоить уложить вас в постель?
      Взбешенная, забыв о страхе и здравом смысле, она чуть не задохнулась от возмущения.
      – Как вы смеете! – взорвалась она кипящей яростью, которая заставила позабыть об осторожности. Не задумываясь о последствиях, она подняла руку и влепила пощечину в это смеющееся лицо.
      Удар получился настолько сильным, что он отшатнулся. Только благодаря самообладанию он устоял перед желанием немедленно свернуть ее тонкую шею. Вместо этого он холодно улыбнулся, сложив на груди руки:
      – Маленькая смутьянка! В какую игру ты играешь?
      Онемевшая от негодования, она удовлетворилась тем, что послала ему презрительный взгляд и направилась к выходу, где ее ждала Люсинда. Беренис все дрожала. Ее единственным желанием было оказаться как можно дальше от этого ужасного человека и забыть о его поцелуе, которого она боялась больше, чем любого зла, которое он мог ей причинить.
      Даже сейчас, в спасительной безопасности своей кареты, рядом с Люсиндой, пытающейся скрыть досаду, она не могла отогнать воспоминания о том горячем объятии. Он словно заклеймил ее печатью позора, и она яростно негодовала. Еще она была в бешенстве от того, что он принял ее за проститутку.
      – Как он посмел?! – кричала она, чуть не плача. – Как он мог?! Разве я хоть каплю похожа на уличную девицу?
      – Конечно же, нет, дорогая, – уверяла ее Люсинда. – Постарайся забыть о нем! Он просто грубый, неотесанный болван!
      Перегрин был уязвлен тем, что из него публично сделали посмешище, и, плюхнувшись на сиденье рядом с Беренис, негодующе воскликнул:
      – Ну и хулиган! Клянусь честью, если джентльмен не может выпить, чтобы при этом не набрасываться на людей, это не приведет к добру! Он не сделал вам больно, милая леди? Черт возьми, с каким бы удовольствием я проткнул его за наглость!
      – Нет, он не сделал мне больно! Немного поздновато проявлять свой героизм, вы не находите? – Беренис была зла даже на Перегрина. Это был самый неприятный случай в ее жизни.
      Неожиданно их разговор был прерван сильным шумом в конце улицы. Задняя дверца кареты распахнулась, и в то же мгновение внутри оказалась девушка. Волосы ее были растрепаны, в глазах стояли страх и отчаянье.
      – Пожалуйста, мэм! – взмолилась она, обратившись к Беренис. – Скажите им, что я ваша служанка! – Ее хорошенькое личико было напряжено, голос звучал умоляюще. – О Боже! Вот они идут! Пожалуйста, мэм, помогите мне!
      Она послала Беренис еще один, последний, взгляд, полный страдания и смятения, затем забилась в угол, набросив капюшон накидки на свои рыжие кудряшки. Беренис уставилась на нее, потрясенная, на мгновение забыв о своих собственных проблемах. В этот момент дверца широко распахнулась, и констебль в голубом мундире просунул внутрь голову. Позади него стояли еще двое полицейских, вооруженные и, очевидно, намеревающиеся произвести арест.
      При виде этих стражей закона, с которыми, имея на то свои причины, Перегрину совсем не хотелось встречаться, он, шепнув Беренис, что сегодня вечером будет ждать ее в гроте, протиснулся через другую дверь на улицу. Через мгновение было слышно, как он выругался, оступившись на скользкой от дождя обочине.
      Старший офицер отдал честь.
      – Прошу прощения, ваша милость, но эта девка только что украла отрез ткани. Я арестую тебя, именем короля Георга! – рявкнул он, резко протянув руку через плечо Беренис в сторону девушки, которая съежилась в углу кареты.
      Неожиданно придя в ярость при воспоминании о том, что такой же офицер чуть не арестовал дуэлянтов и втянул ее в скандальную историю, Беренис энергично шлепнула веером по его запястью:
      – Руки прочь, сэр! Она моя служанка!
      Беренис знала, что в городе полным-полно преступников, и что из-за нехватки стражей порядка они становились все наглее, а их действия оставались безнаказанными. Но она так же слышала, что с теми, кто был пойман, обращались очень жестоко. Эта бедняжка, без сомнения, будет брошена в Ньюгейтскую тюрьму в ожидании суда, а потом публично повешена за кражу. Даже со своего места Беренис чувствовала, как дрожала девушка.
      Констебль, явно удивленный, отступил.
      – Мадам, я далек от того, чтобы называть леди лгуньей, но я своими глазами видел, как она украла шелк и удрала! Так что буду благодарен вам, если вы позволите мне выполнить свой долг.
      Беренис уже чувствовала неприязнь к его красной, напыщенной физиономии и еще больше возмутилась, когда он снова протянул руку и схватил девушку за колено, пытаясь вытащить из кареты. На сегодня с нее достаточно высокомерных грубиянов! На улице, возле таверны, уже начала собираться толпа, получавшая удовольствие от стычки с полицией, популярность которой у лондонцев явно была невелика. Беренис действовала быстро, резко ударив полицейского в живот носком туфли и так сильно пихнув, что он бы, вероятнее всего, упал, если бы его не подхватили двое других полицейских. Толпа восторженно заревела.
      – Поехали, Томас! – крикнула Беренис, откинувшись на сиденье, и карета покатилась прочь. Люсинда, изумленная, повернулась к ней:
      – Дитя, мудро ли ты поступила? Я никогда не думала о тебе как о защитнице бедных и нуждающихся…
      – Ты не права, Люсинда! Я часто ношу пищу и одежду крестьянам в имении моего отца. Кажется ужасно несправедливым, что они имеют так мало, когда мы – так много.
      – Боже правый! Неужели ты начиталась Руссо? – воскликнула Люсинда, удивленная столь неожиданно открывшейся чертой характера подруги.
      – Я не могла позволить им арестовать ее! – ответила Беренис, хотя и не могла бы объяснить свой неожиданный порыв.
      Спасенная девушка не отрывала от нее взгляда, карие глаза светились признательностью:
      – О, мэм, как мне вас отблагодарить? Ради вас я теперь готова пойти в эту ужасную тюрьму. Понимаете, я была в этой мануфактурной лавке и увидела отрез материи. Он все еще у меня под накидкой. Вы можете взять его, если хотите – в знак благодарности!
      Она вытащила из-под накидки кусок розового шелка, но Беренис отрицательно покачала головой. Люсинда оглядывала и ткань, и девушку с презрением.
      – Что ты хотела с ним сделать? – резко спросила она.
      – Это не для меня, мадам! Для чего мне такая красивая ткань? Но я умираю с голоду – вот уже два дня у меня во рту не было ни крошки – с тех пор, как меня выгнали с моей последней работы. Я знаю одного парня в Сант-Гайлс – это трущобы, мэм, где живут преступники, – торопливо ответила девушка, видя озадаченное выражение лица Беренис.
      Люсинда сделала нетерпеливый жест:
      – Не нужно мне рассказывать об этом убогом квартале, кишащем карманниками, проститутками и жадными сводниками, которые обдирают их до нитки. Я жила там!
      Беренис была ошарашена: она ничего не знала об этой стороне прошлого Люсинды. Было почти невозможно представить столь утонченное создание с молочно-белой кожей, в изящной одежде на грязных улочках Сант-Гайлса.
      – Ты никогда прежде об этом не упоминала… Я не знала, – удалось ей вымолвить.
      Люсинда пожала плечами:
      – Это не то, чем можно похвалиться! Мне удалось накрепко забыть это – до сегодняшнего дня…
      Юная воровка пришла в себя и продолжила свой рассказ:
      – Как я уже сказала, миледи, этот скупщик краденого купил бы у меня отрез – конечно, по цене намного меньше его настоящей стоимости – но у меня была бы возможность купить еду и уплатить за жилье, чтобы прожить хотя бы еще несколько дней, пока я не найду новую работу…
      Сейчас, когда у Беренис появилась возможность получше разглядеть ее, она увидела, что девушка была изящной и миловидной (хотя ее следовало бы хорошенько вымыть), с дерзко вздернутым курносым носиком и веселыми глазами. И разговаривала она легко и непринужденно. Беренис предположила, что они были примерно одного возраста, и почувствовала, что девушка ей нравится.
      – Тебе действительно некуда пойти? – спросила она.
      – У меня никого нет, мэм, ни одной живой души, – последовал быстрый ответ. Беренис потянулась за своим ридикюлем, намереваясь дать ей немного денег и отослать восвояси. Неожиданно ее осенила идея:
      – Кем ты работала прежде?
      – Я прислуживала одной леди, мэм.
      – Почему же ты потеряла место? – Люсинда, менее доверчивая, чем Беренис, остановила на девушке строгий взгляд.
      Та откровенно ухмыльнулась, затем попыталась спрятать ухмылку и подавить смешок, но напрасно:
      – Меня выгнали, мадам…
      – За кражу? – быстро спросила Беренис, потому что она уже поддалась другому порыву и хотела удостовериться, что девушка безупречно честна.
      – Упаси вас Боже, мэм! – Устремленные на Беренис глаза были большими и невинными. – Я честная девушка, я… если только не умираю с голоду, как теперь. Нет, моя хозяйка обвинила меня в том, что я сбиваю с пути ее мужа… Но это было не так – совсем наоборот! Это он хотел побаловаться со мной и не давал мне проходу – без конца приставал, а мне он ни капли не нравился, старый болван! Это правда, клянусь вам!
      – Как тебя зовут? – губы Беренис дрогнули в ответ на озорной блеск в глазах девушки. Было легко поверить, что ее хозяин находил это игривое обаяние таким соблазнительным.
      – Далси Райли, мэм, – она, не колеблясь, назвала свое имя, что убедило Беренис в ее искренности.
      – Не верь ей, моя дорогая! Держу пари, ее окрестили не этим именем, – откровенно заявила Люсинда. – У нее, возможно, так много имен, что она забыла настоящее!
      Беренис предпочла проигнорировать ее слова:
      – Ну, Далси, тебе лучше поехать со мной! Я как раз подыскиваю горничную, потому что моя теперешняя служанка скоро выходит замуж. Ты не хочешь занять ее место? – она произнесла это твердо, не обращая внимания на неодобрительное фырканье Люсинды.
      По лицу Далси одно за другим промелькнули выражения сомнения, надежды и радости. Она всплеснула руками, наклонившись к Беренис:
      – О, моя леди! Я буду так счастлива служить вам! Тысячу раз спасибо! Я никогда не забуду вашу доброту. Я все сделаю для вас – только скажите!
      Это было богатое событиями утро, решила Беренис, попрощавшись с Люсиндой, которая сошла у своего красивого дома, расположенного на прелестной тенистой улице. Да, она сегодня потеряла двух поклонников, хотя Перегрин остался, но зато, кажется, приобрела преданного союзника. Беренис решительно выбросила из головы воспоминание о жестоком лице с горящими зелеными глазами и твердым ртом, который пробудил в ней такие странные и беспокойные чувства. Лучше бы ее глаза никогда не видели этого презренного мерзавца, строго говорила она себе. Он просто надменный, самодовольный, деспотичный негодяй. Ее щеки вспыхнули, когда она вспомнила ту унизительную сцену в таверне.
      Когда же карета въехала во внушительные железные ворота городского дома, все мысли разом вылетели из ее головы: на вымощенном булыжником дворе стояла лучшая карета ее отца – тщательно ухоженный экипаж с прекрасными рессорами. Он вернулся из деревни раньше, чем ожидалось. Ее отец, маркиз, был единственным в мире человеком, перед которым она склоняла свою гордую голову.

      Дав указание одному из форейторов отвести Далси в то крыло дома, где размещались слуги, и пообещав увидеться с ней позже, Беренис вошла в величественный дом, проходя сквозь ряд рифленых колонн, расположенных у центрального входа. Дверь ей открыл швейцар.
      Она стремительно прошла по выложенному плиткой холлу, мимо висящих на стенах зеркал в богато украшенных рамах, мимо скульптур, одни из которых располагались в нишах, другие держали медные канделябры с гнездами для свечей, зажигаемых при наступлении темноты. Витая лестница вела наверх, и Беренис на дрожащих ногах взошла по широким ступеням, горячо молясь, чтобы маркиз еще не слышал о дуэли. Тем не менее она знала, что особенно надеяться не стоит, потому что слуги – это скопище сплетников и доносчиков – всегда готовы преувеличить, обсуждая проделки леди Беренис и виконта Норвудского. Но даже если они будут молчать, то всегда есть мисс Осборн с ее болтливым языком. Беренис почувствовала большое облегчение от того, что компаньонка останется на ночь в доме подруги. Все-таки одним меньше в стане врага.
      Когда Беренис вошла в спальню, Шеба, ее миниатюрный спаниель, приветствовала ее энергичным тявканьем. Девушка схватила на руки мягкий комочек бело-каштанового меха и нежно улыбнулась: собачка радостно виляла пушистым хвостом, задевая при этом свою хозяйку, а потом лизнула ее в нос алым шершавым языком. Миллисент, служанка Беренис, была в спальне, занятая раскладыванием вечернего платья, делая все в своей обычной спокойной, послушной и нудной манере, поглощенная мыслями о предстоящем браке с одним из дворецких. Беренис поймала себя на том, что скучает по оживленной болтовне Далси и мысленно отметила, что следует заменить Миллисент как можно скорее.
      Вытащив булавки из шляпки, украшенной лентами и перьями, она бросила ее на прекрасную кровать с пологом на витых столбиках из слоновой кости и муслиновой драпировкой. Как и все в этой светлой, просторной комнате, кровать соответствовала последней моде, а в моде был индийский стиль. Стены были оклеены обоями ручной росписи с изобилием пагод, стилизованных хризантем и птиц в ярком оперении; эти же мотивы повторялись на портьерах, висящих на высоких, узких окнах. Стулья и ночной столик, сделанные из красного дерева, инкрустированного самшитом, были обязаны своим совершенством мастеру-краснодеревщику Чеппельуайту.
      Эта атмосфера тепла, дружеского спокойствия и безопасности немного утешила Беренис, когда она, сняв перчатки, протянула тонкие изящные пальцы к огню, горящему в камине, выложенном из розового мрамора. Она подошла к окну, оглядывая заботливо ухоженный сад позади особняка, но снова заволновалась, тяжело вздохнув и нервно перебирая пальцы в ожидании приглашения к отцу. Миллисент подошла, чтобы помочь ей снять мантилью.
      Под ней на Беренис было темно-зеленое платье модного фасона с длинными рукавами, застегнутыми на запястьях на крошечные пуговицы, с высокой талией и мягкими складками юбки, с декольте, украшенным изысканным кружевом цвета слоновой кости, прекрасно гармонирующим с ее сияющими темными волосами.
      Накинув кашемировую шаль на плечи хозяйки, служанка опустилась на колени, чтобы снять ботинки на пуговицах и заменить их черными кожаными туфлями на низких каблуках.
      Беренис критически оглядела себя в висящее над туалетным столиком зеркало и добавила немного бледно-розовой пудры на щеки. Она не осмелилась накрасить губы, поэтому покусала их, чтобы сделать немного ярче их естественный розовый цвет и даже слегка удивилась, что они не выглядят разбитыми и распухшими после поцелуя незнакомца. Она вздрогнула, злясь на себя за эту повышенную чувствительность, и все же ничто – даже неприятные мысли! – не могло заставить Беренис выбросить из головы этого человека. Казалось, его лицо и фигура навсегда отпечатались в ее памяти. С легким стоном поражения она стала размышлять об их короткой встрече. Трепет страха и чего-то еще, пока не узнанного, прошел по ее жилам, когда она воскресила в памяти его высокую фигуру, широкие плечи, небрежную элегантность одежды, ауру мужской страсти, которую она так явно ощущала, когда он держал ее в своих руках. С томлением глядя в окно, она отчаянно пыталась привести в порядок смятенные чувства и отсрочить тот зловещий миг, когда ей придется предстать перед маркизом. Она задержала взгляд на террасе, заставляя себя сосредоточиться на зеленых лужайках между рядами подстриженных тисовых деревьев, на декоративном пруду с небольшим фонтаном. Здесь, как и в Стреттон Корте, все было устроено в соответствии со вкусами маркиза и его любовью к архитектуре барокко. Здесь были лабиринты и – солнечные часы, даже бутафорский храм, под которым находился грот, где они с Перегрином договорились встретиться сегодня ночью. Она беспокойно поежилась, вспоминая его нежные, настойчивые ухаживания, в то время как Миллисент последний раз брызнула на нее духами и подала веер и сумочку. Затем служанка открыла дверь, отступая назад, и Беренис выскользнула из комнаты.
      На пути к гостиной она почти не ощущала повсеместного присутствия лакеев в красивых черных с золотом ливреях. Они были постоянным фоном ее жизни, и она принимала их как нечто само собой разумеющееся. Молчаливые, незаметные, они облегчали жизненную стезю своих благородных хозяев, выполняя скромную, но необходимую домашнюю работу.
      Когда она подошла к холлу, один из лакеев важно ей поклонился, говоря:
      – Его милость желают видеть вас в библиотеке, миледи.
      Все внутри у нее похолодело, но она слегка кивнула и изменила направление, храбро пытаясь убедить себя, что это не более чем естественное родительское желание увидеть свою дочь после долгого отсутствия. Она на мгновение задержалась у двери, затем постучала с уверенностью, которой отнюдь не чувствовала. Отрывистый ответ маркиза позволил ей войти.
      Лорд Герберт Росситер, десятый маркиз рода Стреттонов, выглядел внушительно. Он стоял перед богато отделанным мраморным камином, повернувшись лицом к двери, и окинул Беренис изучающим взглядом, когда она переступила порог библиотеки. Как обычно, он был одет в черный бархат с простыми серебряными украшениями, резко контрастирующий с белоснежной рубашкой. В его одежде не было ничего показного, но каждая деталь свидетельствовала о совершенном покрое и безупречном вкусе. Черные шелковые рейтузы и лакированные башмаки с блестящими металлическими бляшками завершали этот наряд. Голову маркиза венчал серебристо-серый парик в старомодном стиле, с косичкой, схваченной лентой.
      Суровый, аскетичный и надменный, маркиз всегда вставал рано и если не работал со счетами или не ездил верхом, то непременно находился в своей любимой библиотеке. Он не одобрял игорной лихорадки, которая в то время охватила знать, и никогда не появлялся за игорными столами или на скачках, считая такие занятия в равной степени вульгарной и безнравственной тратой времени и денег. Он требовал соответствующего поведения от прислуги и своих детей.
      Беренис трусила, но держала голову высоко, приседая перед ним в реверансе:
      – Добрый день, папа! Надеюсь, путешествие не слишком вас утомило.
      В действительности ей хотелось, чтобы он был так изнурен, что не выходил бы из своей комнаты несколько дней, и, таким образом, не услышал бы историй о ее подвигах.
      Взгляд Беренис блуждал по библиотеке, и девушка проклинала свою все ту же повышенную чувствительность, которая заставляла ее слишком хорошо осознавать, что в самом воздухе было разлито нечто, предвещавшее дурное. Комната была скромных размеров, стены почти полностью скрыты полками, на которых размещались объемистые тома в кожаных переплетах. Над каминной полкой в позолоченной раме висел портрет предыдущего маркиза – чопорного пожилого джентльмена, щеголявшего накрахмаленными брыжами в елизаветинском стиле, а чертами лица напоминавшего ее отца – тот же аристократический нос и холодные глаза, которые, казалось, вонзились в нее желчным взглядом.
      Маркиз холодно кивнул, слегка покачиваясь на каблуках перед огнем, стоя со сцепленными под длинными фалдами сюртука руками. На его узком лице ясно обозначились морщины, свидетельствующие о неодобрении – морщины, которые она сейчас слишком хорошо узнавала.
      – Путешествие не расстроило меня, мисс, но новости, которыми я был встречен по возвращении, очень сильно меня тревожат, – сказал он ровно.
      Беренис не могла вынести упрека в его глазах, потому что любила отца и хотела заслужить его одобрение, но, казалось, единственный способ доставить ему удовольствие заключался в том, чтобы стать такой же ученой и степенной, такой же серьезной и богобоязненной, как и он сам, трудная задача для молодой девушки, обуреваемой своевольными порывами. Горячая волна бунтарского гнева поднималась в ней. Какое право он имеет обращаться с ней, словно с какой-нибудь кухонной шваброй? Она была Беренис – живое, дышащее существо, нуждающееся в уважении и любви. Перегрин это понимал, и она жаждала увидеть его, с нетерпением ожидая ночи и их тайного свидания. Если бы только он мог оказаться здесь, чтобы поддержать ее сейчас… Но это была глупая фантазия: маркиз бы презрительно усмехнулся и назвал его хлыщом.
      Беренис было трудно держать себя в руках, когда внутри все кипело, но она заставила себя не спеша подойти к отцу и с беспокойством заглянуть ему в лицо. Ее красивый рот был неестественно сжат, но она вымолвила довольно мягко:
      – Что это за неприятная новость, папа? Что-то связанное с вашей морской торговлей? Или, может быть, вашему архитектору не удалось найти подлинные колонны храма Афины Паллады для Стреттон Корта?
      Маркиз нашел эти вопросы оскорбительно дерзкими.
      – Не пытайтесь притворяться! – Его голос хлестал, как плеть. – Вы прекрасно понимаете, какой инцидент я имею в виду. Произошла дуэль между двумя известными в городе джентльменами, и вы были ее причиной. Что вы можете сказать в свою защиту.
      Беренис немедленно парировала его вопрос встречным.
      – Кто вам это сказал, папа? – возмутилась она, вызывающе глядя ему в лицо. Она унаследовала его сильный характер вместе с высокомерно вздернутым носом.
      – Экономка! – рявкнул он, нахмурившись.
      У Беренис возникло желание бежать из комнаты. Его горячий нрав был хорошо известен, и все трепетали перед этими его вспышками гнева, причиной которых была обычно чья-либо некомпетентность или нечестность – два недостатка, которые он не мог выносить.
      «Я это подозревала, – гневно думала Беренис. – Эта старая любопытная болтунья не упустит случая очернить мое имя и втереться в доверие к папе». Вслух она произнесла:
      – Я удивлена, что вы снизошли до того, чтобы выслушивать сплетни черни! Что еще я могу добавить, если вы предпочитаете верить ее слову, а не моему?
      – Я не позволю этого, Беренис! – прогремел он, ткнув в нее пальцем. – Вы повсюду разъезжаете с Люсиндой Клейтон, этой женщиной, называющей себя актрисой, хотя всем известно, что она не более чем размалеванная ночная бабочка!
      – Она мой друг! – набросилась на него Беренис. – И нас сопровождают джентльмены.
      – Возможно, – отметил он мрачно. – Но вы уже связаны обязательством, и не забывайте этого!
      – О да, связана обязательством брака, которого я не хочу и который был мне навязан! – крикнула она. Глаза Беренис блестели от слез, но она была слишком горда, чтобы пролить их. – О папа, неужели нельзя было предоставить право выбора мне самой?
      Они спорили об этом много раз, и всегда маркиз твердо придерживался убеждения, что этот альянс должен быть заключен, отказываясь поддаться протестам девушки, которую он считал слишком молодой, чтобы разбираться в собственных желаниях. Именно так устраивались браки на протяжении столетий, и он не видел соответствующих оснований для изменения установленного правила. Маркиз расправил плечи и строго посмотрел на свое юное дитя, видя красоту дочери, ее стройную и мягкую фигуру в полном расцвете женственности, ее гордую осанку, проявляющуюся в царственном наклоне головы и твердой линии подбородка и свидетельствующую об аристократическом происхождении. Лишь в лазурных глазах светилась ранимость, которая выдавала себя – как и трепетная нежность ее губ.
      Сердце маркиза защемило, потому что Беренис слишком напоминала свою мать, его жену, которую он любил. Воспоминания нахлынули, грозя ослабить его твердость и непреклонность.
      – Теперь слишком поздно! Ваш жених уже приехал, – резко сказал он.
      Беренис отступила назад, сложив на груди руки, ее глаза стали огромными в блекнущем свете дня. Волны страха поднялись в ее жилах, слепая паника пойманного в ловушку животного выплеснулась наружу.
      – Он здесь? В Лондоне? – ахнула она. Краска сбежала с ее лица, оно стало алебастровым.
      Маркиз испытал угрызения совести от того, что так неожиданно и резко сообщил эту новость. «Но, черт возьми, – думал он, – большинство девушек были бы в восторге от перспективы столь выгодной партии! Какой дьявол вселился в нее?»
      – Он будет обедать у нас сегодня вечером, – продолжил он. – Я рассчитываю на ваше присутствие – и никаких сцен. Это понятно?
      Она молча кивнула; ужасное чувство неизбежности парализовало ее мозг. Что бы она ни сказала и ни сделала, та же участь ожидала ее – брак, который висел над ней, словно грозовая туча, вот уже много лет, омрачая ее молодость. И вот он пришел – день, которого она так боялась. Предстояло встретиться с мужчиной, предназначенным ей в мужья, и очень скоро состоится церемония, которая соединит их навечно. И совсем несущественно, будут они любить друг друга или ненавидеть. Это было предопределено. И ей придется покинуть свою родину – Англию, с ее нежными туманными пейзажами, с ее влажным, мягким климатом, с ее неяркими, свежими веснами, с ее жаркими, пахнущими сеном днями середины лета, с ее золотой осенью и запорошенными снегом зимами. Все это такое знакомое и доброе она должна будет сменить на огромную, неизвестную и ужасную страну, лежащую далеко за океаном. Америка! Где обширные пространства до сих пор еще не освоены и заселены индейцами. Нецивилизованная. Некультурная. И ее выдадут замуж за иностранца!
      Беренис отчаянно пыталась подавить рыдание, которое поднималось в ее груди, с такой силой сжав кулаки, что ее острые ногти впились в ладони. Она не собиралась давать волю слезам перед этим непреклонным человеком, который называл себя ее отцом и, тем не менее, без колебаний мог услать свою единственную дочь за тысячи миль к чужому берегу. Она послала ему последний агонизирующий взгляд и бросилась к двери.
      Его голос остановил ее:
      – Я буду ждать вашего выхода ровно в семь часов, – напомнил маркиз.
      Беренис чуть не закричала от отчаяния. То, что ее сердце разбито, не имеет значения! О нет, пусть обрушатся небеса, пусть земля перестанет вертеться, – они должны обедать в семь!
      – Хорошо, папа, – выдавила она сквозь сжатые зубы и закрыла за собой дверь.
      Слуга, который подслушивал, с виноватым видом отскочил назад. Беренис бросила на него уничтожающий взгляд и быстро побежала вверх по лестнице, высоко подняв юбки, стремясь поскорее укрыться в спасительном уединении своей комнаты. Переполненная гневом и отчаянием, несколько минут она, не отрываясь, смотрела на свое отражение в зеркале, словно ища в нем решение всех проблем. Очень скоро она станет чужой даже для себя – «госпожа графиня!» – и все же она не могла представить свою будущую жизнь. Она учила французский, но никогда не была во Франции. Англия воевала с этой страной с 1793 года, а как бы ей хотелось, чтобы семья Лажуниссе никогда не покидала родину и не спасалась бегством в Новый Свет! Приготовления, сделанные задолго до начала военных действий, было бы легко отменить, но теперь ее будущий муж больше не был французом – он был американцем.
      Она не нашла успокоения в изучении собственного отражения. Испуганные, бессвязные мысли проносились в ее голове, словно рой пчел. Как выглядит ее будущий муж? Она представляла его пожилым, маленьким и темным, похожим на тех эмигрантов, которые поселились в Англии после революции. Как она сможет вынести это? Если ей суждено быть несчастной, то нечего ждать спасения. Перегрин, ее дорогой, романтичный Перегрин! Боль пронзила ее при мысли о разлуке с ним. Это невозможно. Она должна поговорить с ним сегодня ночью. Может, они смогут убежать, пока не поздно.
      Сколько времени она стояла так, затерянная в пустыне страдания, Беренис не знала. Наконец, ее потревожило бесшумное появление Миллисент: настала пора готовиться к обеду. Словно живая кукла, Беренис позволила искупать себя в медной ванне, наполненной теплой, нежно пахнущей водой. Ванна стояла на коврике перед камином, и мерцающие блики пламени танцевали на ее поверхности, сливаясь с блеском множества свечей, расставленных по всей комнате. От мягкой заботливости Миллисент Беренис немного расслабилась. Но все равно ее мозг жгла мысль, что скоро и такое уединение станет ей недоступно. В любую минуту на него сможет посягнуть ее муж. Душа ее, казалось, съежилась от страха, краска залила щеки при мысли о незнакомце, разглядывающем ее тело – и можно не сомневаться, что он не ограничится одним лишь простым разглядыванием…
      Эта мысль вызвала у нее отвращение, но ее раздражала и собственная неопытность, она злилась на тех, кто дал ей такое ханжеское воспитание. Конечно же, они были виноваты в том, что ее сейчас наполнял такой безудержный страх! О, Люсинда рассказывала о сексе и об отношениях с мужчинами – циничная, искушенная, она словно выставила на всеобщее осмеяние три зеркала, в которых Беренис могла видеть три отражения мужского естества, три его ипостаси. Муж – обычно пьяный, скаредный негодяй, не имеющий ни малейшего представления о чувствах жены; любовник – покорный коврик у двери, о который его обожаемая может вытирать свои изящные ножки, покупающий подарки, слагающий дифирамбы в ее честь. Вписывается ли Перегрин в этот образ? Есть еще и третий тип мужчин – подлый совратитель, набрасывающийся на девственницу. Люсинда заботливо предостерегала ее от всех трех, но этот совет привел Беренис в смятение.
      Окончив купание, она села на пуф перед туалетным столиком, завернутая в толстое белое полотенце, а Миллисент начала расчесывать ее роскошные волосы перед тем, как уложить в сверкающий каскад локонов. Потом она была обильно посыпана душистой пудрой и одета в тончайшую газовую сорочку. Следующим в ее туалете было платье – простой белый муслин, обшитый прямо под грудью розовой атласной лентой, которая давала возможность юбке ниспадать до пола. Сходство с греческим одеянием завершалось низким, квадратным вырезом и пышными рукавами. Затем Миллисент натянула белые чулки на ноги Беренис, застегнула их на подвязки и обула ее в розовые атласные туфли.
      Позолоченные часы над камином пробили без четверти семь. Беренис застыла. Она так нервничала, что у нее вспотели ладони под спадающими на них кружевными манжетами. Она торопливо положила еще один легкий мазок помады на губы и румян на щеки, пока служанка приколола к ее локонам ленту, украшенную единственным завитым белым страусовым пером. Она была готова идти. Готова? Бог мой, думала она, разве к этому когда-нибудь можно быть готовой?
      Огромные хрустальные канделябры в холле сверкали от множества свечей, когда Беренис молча прошла по мозаичным плитам и остановилась, дрожа, у двери в гостиную.
      Сердце ее гулко стучало, и она зябко поежилась, хотя вечер был достаточно теплым и дом хорошо прогревался затопленными повсюду каминами. Ледяной покров, казалось, окутывал ее, вызывая внутренний, полный страха и тревоги, трепет, который невозможно было унять. Чопорный лакей в форменной ливрее и напудренном белом парике торжественно распахнул двери и объявил ее выход. На мгновение Беренис заколебалась, ослепленная ярким светом, заливающим комнату, которая, казалось, отражалась до бесконечности в длинных зеркалах. Ее отец и брат Дэмиан стояли у буфета красного дерева, окруженные гостями. Маркиз прервал разговор, выступая вперед, чтобы приветствовать ее, сопровождаемый одним из гостей.
      – А, моя дорогая дочь! – сказал он, перекрывая приглушенный шум голосов. В его голосе чувствовалось удовлетворение, хотя и довольно сдержанное, словно он был не уверен в ее реакции. – Я счастлив познакомить вас с вашим женихом, который проделал долгий путь из Америки. Граф Себастьян Лажуниссе, позвольте представить вашу невесту – леди Беренис!
      В полнейшем ужасе она на секунду подумала, что это сон. Или весь мир сошел с ума… Она стояла безмолвная, застыв на месте от изумления. Краска сбежала с ее лица. У нее перехватило дыхание. С той же издевательской улыбкой, скривившей рот, перед ней стоял надменный дьявол, который приставал к ней в таверне! Она едва заметно отрицательно покачала головой, поняв, что он тоже сразу узнал ее.
      Себастьян опомнился первым, грациозно склонившись к ее руке и поднося ее к своим губам. Прикосновение его пальцев и губ, прижавшихся к кружеву манжета, было подобно жгучему пламени, взлетевшему от запястья до плеча к ее колотящемуся сердцу. Почти грубо она отдернула руку, озадачив маркиза, наблюдавшего за ними, этим стремительным жестом. Их окружили гости, произнося слова поздравления и поднимая бокалы с шампанским. «Милосердный Боже, – думала Беренис с отчаянием, – все кажутся довольными, кроме меня!» Но, застенчиво подняв глаза на Себастьяна, она была удивлена и задета, увидев, что он смотрит на нее самым мрачным и сердитым из всех взглядов, которые она когда-нибудь видела. Очевидно, его так же ужасает перспектива этого брака, как и ее. Это было в высшей степени неприятно. Мысленно она засчитала еще одно очко не в его пользу.
      Себастьян понял всю гамму чувств, отразившихся на лице Беренис, и, ощущая на себе взгляд маркиза, предложил ей руку, отделяясь с девушкой от толпы.
      – Ну, мадам, вот так шутка! – начал он с печальной улыбкой на губах. – Обстоятельства немного отличаются от тех, при которых мы встречались в последний раз, а? – Его черные брови были надменно приподняты, зеленые глаза глядели на нее с подозрением.
      Беренис отняла свою руку. Ей было неловко от сознания, что каждая пара глаз устремлена на них и гости снисходительно улыбаются, кивают и подмигивают, стремясь убедить маркиза в том, что дела идут гладко. Высокий рост и физическая мощь Себастьяна действовали на нее подавляюще, ей было трудно дышать. Он возвышался, по меньшей мере, дюймов на двенадцать над ее скромными пятью футами, и она чувствовала себя карликом рядом с ним. И все же ей вопреки желанию пришлось признать, что он невероятно красив. На нем был роскошный фрак из бордового бархата поверх черного атласного жилета со свисающей с него золотой цепочкой от часов, и белые бриджи, доходящие до отворотов безупречно начищенных ботфортов. Его кружевная рубашка и галстук были из тончайшего батиста. Смуглое, мужественное лицо прекрасно выбрито, блестящие волосы элегантно уложены. Он был аристократом до мозга костей, и следовало бы радоваться, что она помолвлена с таким человеком – но она не радовалась.
      – Ну почему это должны были оказаться именно вы? – прошептала она свирепо.
      Он засмеялся вкрадчиво и неприязненно:
      – В самом деле, почему? Вы полагаете, мне доставляет удовольствие знать, что моя будущая жена – взбалмошная вертихвостка, посещающая непристойные места в компании хорохорящихся хлыщей?
      Враждебность была столь неприкрыта и осязаема, что, казалось, воздух вокруг них накалился. Беренис встряхнула темными локонами, упрямо решив не утруждать себя объяснением причин, побудивших ее пойти в таверну. Если он считал ее ветреной и неразборчивой – что ж, пусть! Толстокожий колонизатор!
      Себастьян был сбит с толку и разозлен не меньше Беренис от такого поворота событий. Он высадился в лондонском порту рано утром и незамедлительно сообщил о своем прибытии в Элсвуд-Хаус. Поездка планировалась заранее, и он заблаговременно послал маркизу письмо, указав точную дату приезда. Но, оказалось, маркиз никому не сообщил эту новость! И вот, вместо благовоспитанной английской леди, которую Себастьян ожидал встретить, он оказался лицом к лицу с гарпией, которая привела его в бешенство в таверне «Розы и Короны».
      О, она была очень красива, в этом нет сомнения! Эта леди, которая так свирепо и дерзко уставилась на него, была, безусловно, царственной, но своенравной и, возможно, испорченной – светская пташка, привыкшая к раболепному поклонению галантных кавалеров. Он испытывал серьезные сомнения в отношении ее девственности. Даже в Каролине до него доходили слухи о безнравственном поведении в придворных кругах, об оргиях и развлечениях, устраиваемых в Карлтон-Хаусе, дворце принца Георга в Лондоне, и о бурных увеселениях, имеющих место в Брайтоне, морском курорте, который с легкой руки его Королевского Высочества стал таким популярным. Как могла Беренис остаться невинной, когда вокруг так много соблазнов?
      При этой мысли у него в животе возникло неприятное ощущение, и если бы Себастьян не был убежден в обратном, то мог бы подумать, что это ревность. Такого не могло быть, сказал он себе строго; это был, скорее, вопрос гордости и чести семьи. Он не имел ни малейшего желания сделать какую-то распутницу хозяйкой своих огромных, богатых, с трудом завоеванных владений. Но выхода не было: документы подписаны, и все, что осталось, – это свадебная церемония и совместная жизнь в браке. Себастьян задержался на этой мысли, смакуя ее: мгновенное желание вспыхнуло в нем при воспоминании о медовой сладости ее губ, когда он силой поцеловал ее. Сейчас он оглядывал ее медленно и придирчиво, заставляя Беренис покраснеть.
      Дьявольщина! Он женится на ней и впишет маленькую распутницу в свое завещание – дал он себе клятву. Уже сейчас он чувствовал сильное притяжение ее очарования, которое она сама осознавала лишь отчасти. Его взгляд блуждал по ее лицу, шее и опустился на корсаж, глубоко вырезанный, оставляющий обнаженными плечи и едва прикрывающий юную, вздымающуюся грудь.
      – Прекратите смотреть на меня так, – выдавила она; ужас, возмущение и странное, покалывающее возбуждение боролись в ней.
      Он холодно усмехнулся – такой самоуверенный, что ей безумно захотелось сказать ему что-нибудь колкое и неприятное, но Беренис не смогла найти слов, ясность мысли покинула ее. Дьявольская усмешка появилась на его красивом, смуглом лице, когда он прошептал:
      – У меня есть все права смотреть на тебя, и более того: очень скоро каждый дюйм твоего тела будет принадлежать мне!
      – Вы невыносимы! – ответила она тоже шепотом, желая сказать ему все, что о нем думает, но маркиз с беспокойством смотрел на них, и к тому же, подошло время обеда.
      Беренис страшилась предстоящих кошмарных часов, в течение которых ей придется не только выносить ненавистное общество Себастьяна, но еще и делать вид, что она в восторге от этого. Ее любовь к отцу требовала сдержаться, чтобы не устроить сцену и не доставить присутствующим удовольствия разнести повсюду пикантные подробности скандала. Как ей казалось, они и без того уже косо на нее посматривали. Вероятно, слышали о дуэли. Знает ли о ней Себастьян? Вдобавок к ее огорчениям, когда они уже собирались сесть за стол, прибыл Перегрин с леди Чард, старым другом семьи. Беренис совсем забыла, что он был племянником ее милости, и, конечно, не ожидала, что он будет приглашен. В суете приветствий и представлений она отчетливо заметила злые взгляды, которыми обменялись Перегрин и Себастьян. Стараясь сохранить хладнокровие, она не смела посмотреть в глаза своему жениху.
      Ее посадили рядом с ним за длинным, овальным столом, напротив маркиза; целое море искрящихся хрустальных бокалов и сверкающих серебряных приборов на белоснежной дамасской скатерти простиралось между ними. Множество блюд подавалось целой армией лакеев, и разнообразие яств поражало. Трапезы считались приятным времяпрепровождением и длились по два-три часа.
      Маркиз подбирал своих гостей с осторожностью, тем более по такому важному поводу, как сегодняшний. Это было и время для интеллектуальной беседы, в которой обсуждались различные повороты европейской политики, а также многие другие проблемы. В каждом вопросе Себастьян, казалось, был прекрасно осведомлен, его замечания свидетельствовали о глубоком уме и проницательности. Маркиз поверхностно касался и весьма далеких от политики тем – творчества писателей и художников – но всегда относился к их обсуждению со всей серьезностью. Он не поощрял сплетни и пустую болтовню. В этот вечер возникла еще одна занимательная тема – Америка. Ведь среди них был человек, который мог дать информацию из первых уст – монсеньор граф.
      – Умоляем, сэр, расскажите же нам о ней! – воскликнула леди Чард. Когда она нетерпеливо наклонилась вперед, ее пышная грудь приподнялась над складками изысканного корсажа.
      Подобно многим представительницам старшего поколения, она осуждала стремление современной молодежи носить, по ее мнению, нескромные платья, и придерживалась старомодного кринолина, который торчал со всех сторон ее располневшей талии, поддерживая ярды материала. Она одобрительно поглядела на Себастьяна, локоны ее несуразной прически подрагивали. По обе стороны от леди Чард сидели ее некрасивые пухленькие дочери: Джейн и Сара. Они с таким восхищением смотрели на него, что это вызывало отвращение у Беренис. Неужели они не понимали, как обманчива его красивая внешность и снисходительное обаяние? Она-то знала, кем он был в действительности – подлецом, оскорбившим ее!
      – Будут ли истории о приключениях монсеньора графа подходящими для ушей молодых леди? – вмешалась Беренис, скрывая за безмятежным выражением лица желание очернить его любым возможным способом. – Насколько я знаю, Америка населена рабами, индейцами и преступниками, скрывающимися от правосудия.
      Ее голос звучал с самым невинным благоразумием, но во взгляде, посланном Себастьяну, читалось предостережение.
      Такое смелое высказывание вызвало реакцию замешательства и оцепенения за столом; некоторые засмеялись, решив, что она пошутила. Себастьян внимательно посмотрел на нее. Он сидел на стуле, расслабленно и непринужденно вытянув вперед длинные ноги. В смуглой, мускулистой руке он держал бокал вина.
      – Она намного цивилизованнее, чем вы представляете себе, леди Беренис, – сказал он спокойно. – Я признаю, что огромные пространства пока еще не освоены, но города процветают. У нас даже проходят музыкальные концерты и ставятся спектакли. Конечно, были и беспорядки, борьба между поселенцами – война за Независимость – но это было давно. Это страна огромных возможностей, щедрая земля, изобилующая дичью и рыбой. Охота дает прекрасную возможность пополнять запасы продовольствия, а одним из главных источников моего дохода является торговля мехом.
      – Охотник, ставящий капканы! – прокомментировала Беренис презрительно. Вино ударило ей в голову, и она уже не могла остановиться. В ее устах обычные слова превращались в оскорбление.
      – Среди прочего, – сухо ответил Себастьян, поднося бокал ко рту и изучающе разглядывая Беренис поверх его края, – я владею тысячами акров леса, плантациями риса и табака, прекрасным домом, называемым Оквуд Холл, и особняком в Чарльстоне. Мне также принадлежит часть побережья – тихое место, известное как Мобби Коув. Там у меня тоже большое имение – разрозненные строения под названием Бакхорн-Хаус.
      Это место я посещаю во время охоты. В общем, мы, колонисты, живем почти так же, как и дворянство здесь, в Англии. Особенно южане – они очень любят, когда их называют «знатью».
      Леди Чард слушала восторженно, затем воскликнула:
      – О, кое-что из этого мне известно, сэр! Моя сестра живет в Джорджтауне. Ее муж из прекрасной семьи – такая благородная кровь!
      Они словно обсуждают породистых животных, мрачно подумала Беренис. Вскоре разговор перешел на более общие темы, но она сидела молча, занимаясь содержимым своей тарелки. Нервы ее натягивались, как струна, каждый раз, когда Себастьян говорил или двигался, и она украдкой бросала частые взгляды через стол – туда, где Перегрин ухаживал за своей тетей. В голубом фраке со сверкающими на манжетах фальшивыми бриллиантами, с улыбкой, играющей на губах, он выглядел учтивым, когда молча поднимал бокал за здоровье Беренис. Он едва заметно заговорщически подмигнул, и она скромно опустила глаза, разглядывая тарелку. При этом она не увидела выражения лица Себастьяна, ибо ничто не могло укрыться от его зоркого охотничьего взгляда. Когда он заметил близость между Беренис и Перегрином, черты его лица стали жесткими, словно высеченными из гранита.
      Маркиз, между тем, был в прекрасном настроении. Он уже привязался к своему будущему зятю, одобряя его практический подход к торговле, его манеру поведения – уверенность без вульгарной наглости. Удовлетворенный этим выбором для своей дочери, он предпочел игнорировать надутые губы Беренис и наслаждаться компанией друзей. Здесь был его архитектор, словоохотливый итальянец с темпераментной речью и стремительными жестами, полный идей превращения Стреттон Корта в памятник для потомков. Рядом с ним сидела леди Чард, за ней – Дэмиан, прекрасный молодой отпрыск дома Россистеров. Высокий и стройный, он все еще выглядел по-мальчишески, но, судя по осанке и тембру голоса, обещал со временем стать мужественным и сильным. Дэмиан обладал необычайно приятной внешностью, хотя в нем не было и следа своеобразной красоты его сестры. И тем не менее, он был похож на нее – тот же нос, те же небесно-голубые глаза, такие же темно-каштановые волосы. Маркиз знал об их привязанности, о том, что они всегда поддерживали друг друга в самых безрассудных авантюрах.
      – А когда состоится свадьба? – спросила леди Чард, покровительственно улыбаясь Беренис. – Это так волнующе, моя дорогая! Буду счастлива помочь советом и оказать содействие. У меня большой опыт в таких делах, уверяю вас! Я уже выдала замуж трех своих девочек, и эти двое, смею надеяться, скоро последуют за ними. – Она гордо кивнула в сторону своих вспыхнувших от смущения дочерей, в то время как Беренис вся кипела.
      – Я не могу надолго задерживаться с отъездом в Америку, – объявил Себастьян, одаривая их самой соблазнительной улыбкой, которая повергла в трепет хихикающих девиц. – Хотя мне бы хотелось немного посмотреть Англию.
      – У вас будет такая возможность, мой дорогой сэр! – провозгласил маркиз. – Думаю, вначале мы совершим поездку в Бат, и мне бы хотелось показать вам Стреттон Корт, мое родовое имение в Уилтшире. Уверен, что это можно устроить.
      – Спасибо, ваша милость! – Себастьян склонил голову с приятной улыбкой на губах.
      – Я предлагаю поехать на следующей неделе, побыть там несколько дней и затем вернуться в Лондон для свадебной церемонии. Все приготовления будут закончены в течение месяца, – маркиз произнес это твердо, чтобы Беренис не вздумала спорить.
      Возникло секундное замешательство, потом все сразу заговорили, выражая одобрение – все, кроме Беренис. Она видела лишь мрачное выражение лица Перегрина, вспышку гнева, которую он быстро подавил в себе.
      – Так скоро? – спросил Дэмиан, встревоженный выражением лица Беренис и от всей души сочувствующий ей.
      – Я так решил! – Маркиз ударил кулаком по столу так, что зазвенели бокалы. Он повернулся к Себастьяну:
      – Вас это устраивает, монсеньор? Себастьян кивнул, взглянув из-под бровей на Беренис:
      – Превосходно, сэр! У меня будет достаточно времени, чтобы закупить товары и загрузить их на мой корабль. А что думает моя нареченная?
      Беренис хотелось кричать. Она чувствовала себя растоптанной, уничтоженной, не способной выплыть из беспощадного потока событий. Какое значение имеет ее мнение? Кто станет ее слушать?
      – Я сознаю свой долг, – ответила она. – Даже если бы мне хотелось, чтобы это было не так, дочерняя обязанность – подчиняться приказам отца.
      Она адресовала эти слова Перегрину, не смея посмотреть в его сторону, моля Бога, чтобы он понял.
      Дэмиан, между тем, слишком хорошо понимал ее душевное состояние. Они много раз обсуждали ее положение. Беренис послала брату печальную улыбку, наполнившую его сердце грустью. Откровенно говоря, знакомство с Себастьяном не изменило его мнение. Мысль о том, что ей придется против собственной воли отправиться в чужую страну, была для него невыносима, но Беренис должна ехать, и он решил поддержать ее. На его свежем, молодом лице зажегся огонь энтузиазма, и Дэмиан круто повернулся к отцу:
      – Можно и мне поехать, сэр? Мне бы хотелось составить компанию сестре. Это было бы так замечательно! Пожалуйста, дайте мне ваше благословение!
      Лицо маркиза смягчилось, когда он смотрел на своего сына, затем он нежно похлопал его по плечу:
      – Считай, что у тебя оно есть, мой мальчик! Если бы не эта проклятая война, ты бы уже давно отправился в великолепное путешествие по Европе. Тебе будет полезно посмотреть мир, прежде чем обосноваться в нашем родовом поместье, когда я уйду!
      – О, не говорите так, сэр! – На лице Дэмиана отразилось смешанное чувство радости – потому, что ему удалось добиться своего, и сожаления – ведь маркиз упомянул о смерти. Беренис тоже почувствовала острую боль. Она заметила, что в последнее время их отец постарел и стал немного сутулиться, но, тем не менее, его величие не померкло, авторитет не пошатнулся, и атмосфера поклонения, окружавшая маркиза, царила безраздельно.
      – Вам у нас понравится, я уверен, – пообещал Себастьян, догадываясь о чувствах, которые отражались на лицах брата и сестры. – В городе оживленная светская жизнь, а в лесах хорошая охота. Вы сможете ходить со мной ставить капканы, увидите индейцев. Некоторые из моих лучших друзей – индейцы.
      «Индейцы, – мрачно думала Беренис. – Подходящая компания для таких, как он! О, сейчас он производит впечатление цивилизованного, тошнотворно-утонченного! Но я-то знаю, какой негодяй скрывается под этой личиной!»
      Несмотря на то, что леди Чард любила Перегрина, она все более и более неохотно соглашалась поддерживать своего расточительного племянника, и в последнее время решила, что ему нужна цель в жизни. Испытав неожиданный прилив вдохновения, она вдруг предложила:
      – Почему бы и тебе не поехать, Перегрин? Тетя Агата будет безумно рада видеть тебя. Ты можешь остановиться у нее в Джорджтауне!
      Беренис, затаив дыхание, ожидала его ответа. В ней зародилась надежда. Но на его лице отразилось такое удивление и смятение, словно леди Чард предложила ему полететь на Луну.
      – Я никогда не думал об этом! – пробормотал он. – Америка! Бродячая жизнь…
      – О, решайся, дружище! – настаивал Дэмиан, загоревшийся идеей. – Будет ужасно весело! И компания для Беренис…
      – Потребуется определенная сила и смелость для такого далекого путешествия, особенно при посещении пограничных районов. – Глубокий, с иностранным акцентом, голос Себастьяна ворвался в разговор: – У вас есть такие достоинства, сэр?
      Его глаза сверкали, и Беренис снова с беспокойством ощутила силу, исходящую от него, инстинктивно догадываясь, что он будет безжалостным соперником. Перегрин бросил на него гневный взгляд, все еще страдая от своего позорного поражения в таверне. Он не мог позволить, чтобы кто-то усомнился в том, будто ему недостает мужества и решительности для жизни в колониях.
      – Вы не упрекнете меня в трусости, сэр! – парировал он.
      Леди Чард ликующе захлопала в ладоши:
      – Значит, решено! У нас будет потрясающая свадьба, после которой вы, молодые люди, отправитесь на поиски приключений. Надеюсь, что ты будешь писать мне регулярно, Перегрин, и не забудь привезти красивый подарок!
      Все засмеялись, и атмосфера разрядилась. Трапеза закончилась. Дамы удалились в гостиную, а мужчины задержались за портвейном и продолжили беседу. Леди Чард воспользовалась возможностью выяснить мнение Беренис о Себастьяне.
      – Моя дорогая, какая вы счастливица! – затараторила она, раскладывая свои кринолиновые юбки на тахте.
      – Вы так думаете? – Беренис раскрыла кружевной веер и начала обмахиваться, зная, что ей не избежать этой получасовой пытки вопросами и косвенными намеками.
      – Какой замечательный мужчина! Не правда ли, девочки? – втянула она в разговор своих дочерей.
      – О да, мама! Необычайно замечательный! – хором отозвались девушки, дебютантки последнего сезона, у которых не было поклонников.
      – Как вы можете судить так уверенно? Никто из нас не знает его. Он может быть самым отъявленным негодяем, живущим под солнцем! – Беренис присела на край стула с позолоченой спинкой, вымученная улыбка пробежала по ее лицу.
      – Вы, конечно, шутите? Он совсем не такой! – Леди Чард наклонилась и положила на колено Беренис свою пухлую руку, чрезмерная белизна которой претендовала на свежесть молодости. – Я знаю, что говорю, дорогая! Я опытна в таких делах. Бог мой, это же ясно с первого взгляда: такие манеры, такая импозантная внешность… Такой джентльмен – и такое богатство! Если бы только моим девочкам удалось найти кого-то подобного…
      – О, мама, если бы нам удалось! – вздохнули они в унисон, завистливо уставившись на Беренис своими глупыми круглыми глазами.
      Вскоре к ним присоединились джентльмены. Некоторые стали играть в вист, в то время как маркиз с Себастьяном, поглощенные беседой, прошествовали на террасу.
      С притворным нежеланием, хихиканьем и робкими протестами, Джейн и Сара позволили уговорить себя спеть дуэтом. Беренис аккомпанировала им на клавесине. Аплодисменты казались ей фальшивыми, потому что пение девиц было просто отвратительным.
      Наконец вечер подошел к концу, и пришло время гостям удалиться. Во время прощальной церемонии и выражения пожеланий доброй ночи Беренис удалось шепнуть на ухо Перегрину:
      – Грот, в полночь.
      Он коснулся ее руки и кивнул: ей почудился отблеск пламени в глубине его глаз.
      – Я пригласил графа остаться в доме на правах нашего гостя, – объявил маркиз, восхищенный этим человеком, которого находил проницательным и умным.
      – Вы очень добры, – кивнул Себастьян. – Я, разумеется, найду подходящее жилище по возвращении из Бата.
      – Зачем папа это сделал? – сердито проворчала Беренис, когда Дэмиан чмокнул ее в щеку, желая спокойной ночи.
      – Граф понравился ему, и мне тоже, – ответил брат, отчего она еще больше разозлилась и оттолкнула его.
      – Значит, он и тебя околдовал? Я так и думала! Но меня-то ему не удалось одурачить! – упорствовала Беренис. – Надеюсь, его комната будет как можно дальше от моей.
      – Это ненадолго, – напомнил ей Дэмиан с усмешкой.
      – Замолчи! – она содрогнулась и побежала вверх по лестнице. Поднявшись по ступенькам, она остановилась, держась одной рукой за перила. Она оглянулась и увидела, как отблеск пламени свечей мерцал на черных волосах Себастьяна, и они казались серебристыми, когда он почтительно склонил голову, слушая маркиза. Звук его голоса, произносившего что-то в ответ, вызвал в ней волну дрожи. Она круто повернулась и со всех ног бросилась под защиту своей спальни.

      Войдя в комнату, она застала Миллисент за вытряхиванием подушек из декоративных наволочек. Она взбила подушки, прежде чем аккуратно расположить на загнутом крае обшитой кружевом простыни. Затем помогла Беренис вытащить шпильки из волос, отчего те заструились волнистым потоком почти до самой талии, помогла ей раздеться и облачиться в ночную сорочку и пеньюар.
      Все это время Беренис сгорала от нетерпения в ожидании встречи. Она отпустила Миллисент, которая оставила свою подопечную в постели. Взяв книгу с ночного столика, она наклонилась ближе к китайскому подсвечнику. Она была не в силах успокоиться и погрузиться в чтение; взгляд блуждал по комнате, останавливаясь на персидских ковриках, массивном гардеробе с ее одеждой, раздвигающихся портьерах над кроватью, бликах огня, танцующих на потолке. Внизу в холле большие настенные часы пробили без четверти двенадцать. Беренис встала и бесшумно подошла к окну, ее тонкая сорочка и пеньюар ниспадали волнами. Она вглядывалась сквозь оконное стекло в темноту ночи. Дождь прекратился, и полоса лунного света пробивалась через облака, освещая сад. Знакомый пейзаж казался таинственным – лужайки, мощеные дорожки, статуи со слепыми глазами. Беренис вздрогнула от ожидания и страха, гадая, там ли Перегрин, под этими мокрыми деревьями. Сквозь ночную мглу она разглядела очертания церкви, ее купол вырисовывался между ветвями на фоне пасмурного неба. Дом был погружен в тишину, но в нем чувствовалось присутствие Себастьяна, несмотря на то, что крыло для гостей располагалось на другой стороне здания, и Беренис надеялась, что он спит.
      Браня себя за трусость, она подошла к алькову, взяла с верхней полки фонарь, вставила свечу, набросила накидку поверх ночного наряда и покинула комнату. Бесшумно проскользнув по коридору и спустившись по лестнице, она вошла в пустынную гостиную. Луч ее фонаря слабо мерцал на вощеном полу, который простирался перед ней, казалось, до бесконечности. К своему огромному облегчению Беренис обнаружила, что ключ был оставлен в двойных стеклянных дверях.
      Через несколько секунд она выбралась наружу, пересекла Террасу и побежала вниз по ступенькам парадного крыльца. Роса, лежащая на гладкой траве, скоро промочила ее тонкие ночные туфли. Она обошла пруд и направилась к роще. Там было темно и мрачно, и искусственные колонны храма возвышались над ней. От страха у Беренис пересохло во рту, и она непроизвольно вскрикнула, чуть не уронив фонарь, когда кто-то двинулся навстречу ей, черный, как сама ночь, закутанный в плащ.
      Сильные руки обняли ее, и Перегрин зашептал ей на ухо:
      – Любимая, я думал, что ты никогда не придешь…
      Чувство облегчения нахлынуло, словно волна, и Беренис прижалась щекой к мягкой ткани его плаща, вдыхая свежесть его батистовой рубашки, запах его кожи и помады для волос, которой он пользовался. Все это было горьким напоминанием о предстоящей утрате.
      – О, что же нам делать? – Она порывисто прильнула к нему, задержав дыхание в рыдании.
      Его губы нашли ее лоб, щеки.
      – Моя радость… мой ангел, – шептал он, одним пальцем мягко отводя мелкие кудри со лба – успокаивающее прикосновение поддержки и участия. – Не мучай себя! Судьба распорядилась так, что мы не расстанемся. Леди Чард пообещала мне деньги на дорогу. В самом деле, нет худа без добра! У меня полно просроченных карточных долгов, и несколько джентльменов оказались настолько отвратительными, что требуют свои деньги. Так что для меня будет благоразумнее на некоторое время удрать из страны.
      Сомнения начали охватывать ее, и она отстранилась, надув губы:
      – Это единственная причина? Я думала, что это ради меня…
      – Конечно, я делаю все ради тебя, моя любовь! – поспешил добавить он. – У нас будет время спланировать наше будущее.
      Будущее! Беренис охватила дрожь, несмотря на то, что тело ее горело. У нее вырвался мучительный стон:
      – Но как быть с моим мужем?
      Он крепче прижал ее к себе. Вне досягаемости тяжелого взгляда Себастьяна и его острого языка он мог быть самоуверенным:
      – К черту этого грубияна! По крайней мере, я буду там, чтобы не позволить ему дурно обращаться с тобой.
      И это все, что он намерен сделать? Это было жестоким разочарованием. Она жаждала рассказать ему о своем почти сложившемся в голове плане побега, но ее удерживало то, что он никогда не упоминал о браке, даже не говорил, что любит ее, не считая льстивых строк его стихов. Ощущая в темноте его тело так близко, она радостно вздохнула, когда его губы нашли ее рот; губы, которые были такими теплыми и мягкими, такими непохожими на хищные губы Себастьяна. Ей вспомнились тревожные ощущения, которые вызвал в ней тот поцелуй. Объятия Перегрина не имели ничего общего с тем чувством опустошения…
      Внезапно она ощутила беспокойство, ибо не испытывала ничего похожего на любовную страсть. Она не пылала – она просто чувствовала рядом с ним успокоение, подобное тому, что чувствуют в объятиях родителя или брата: безопасность и покой. Когда Перегрин поднял голову, она взглянула на него, прислушиваясь к своему сердцебиению, ожидая ощутить трепетное покалывание кожи, которое мучило ее в миг прикосновения Себастьяна. Она оставалась спокойной и бесстрастной. Ей приятно было держать его за руку, нравились его поцелуи и ухаживания, но была ли это любовь, то прекрасное, таинственное чувство, которого она ждала так долго?
      Обнимая Беренис одной рукой, он повел ее к ряду грубо обтесанных ступеней, ведущих в грот. Когда-то здесь была естественная пещера, через которую сбегал водный поток. Но маркиз увеличил ее, превратив в сказочный грот, стены которого искрились индийскими раковинами и самоцветами. Поток, направленный по другому руслу, теперь образовывал миниатюрные водопады, ниспадающие каскадами в ряд каменных бассейнов и соединяющиеся в одном большом водоеме, где покрытый мхом зеленовато-бронзовый Нептун резвился с полногрудыми русалками.
      Перегрин отпустил ее, чтобы повесить фонарь на крюк, вбитый в выступающую часть скалы, потом расстелил свой плащ на ложе из сухого папоротника, расположенном на плоском плато над водой, и увлек ее туда. Она упала в его объятия, по-прежнему борясь с сомнениями и не решаясь высказать вслух мысль, зародившуюся в ее голове.
      – Перегрин, – начала она, смущенная и слегка раздраженная. Без сомнения, это следовало бы предложить ему. – Почему бы нам не убежать вместе?
      На мгновение он застыл, щекоча ее ухо своим дыханием. Внезапная паника охватила его. Значит, она настроена серьезно! Со своей стороны, ему нравилось само состояние влюбленности, нравилось воспевать любовь в стихах, но реальность напугала его до смерти. Он бы предпочел поместить предмет своего обожания на пьедестал, недосягаемый для проституток из публичного дома, которых он посещал для удовлетворения физиологической потребности. Затем он произнес:
      – Убежать? Но я не богатый человек, любимая…
      Лицо Беренис светилось энергией и энтузиазмом, когда она поднялась с ложа и опустилась рядом с ним на колени:
      – Но у меня есть мои драгоценности!
      Он продолжал нежно гладить ее пальцы. Выражение его лица в тусклом свете фонаря было настороженным.
      – Продать их – ты это имела в виду? – спросил он неуверенно.
      Перегрин был достаточно практичен, чтобы понимать, что им понадобится намного больше, чем сумма, вырученная от продажи нескольких драгоценностей. С точки зрения закона ситуация тоже казалась сомнительной. Беренис уже была женой Себастьяна по доверенности, и все, что оставалось – это церковная церемония. Все это было так сложно… Он, несомненно, обожал Беренис, но хотел ли он направить течение своей жизни по такому ненадежному руслу?
      Беренис почувствовала его нерешительность и была уязвлена и рассержена. Храбрый герой рыцарских романов, которые она поглощала в бесчисленном множестве, не стал бы мешкать. Он бы немедленно ухватился за возможность спасти свою даму сердца. Ничто не остановило бы его на пути к страстной любви, не помешало бы объявить ее своей и похитить прямо из-под носа у Себастьяна. В глубине души она признавала, что пришла сегодня ночью с намерением отдаться Перегрину. Найдя невесту обесчещенной, Себастьян вынужден будет отпустить ее?..
      А если нет? Она вздрогнула, вспомнив это худое, суровое лицо и пронзительные зеленые глаза, которые сверкали так угрожающе, что лишали ее сил и вызывали болезненное головокружение. Нетрудно было представить, что, лишенный удовольствия наслаждаться ее девственностью, он станет безжалостным тюремщиком и превратит ее жизнь в сущий ад исключительно ради мщения.
      – О, Перегрин, не оставляй меня! Я боюсь! – взмолилась она, внезапно охваченная безотчетной паникой.
      Он снова обнял ее, лаская под накидкой ее обнаженное плечо, скользя руками вдоль податливого, прильнувшего к нему тела. Прежде он не был способен заниматься любовью со знатными дамами – возможно, сегодня все будет по-другому. Привыкший к услугам проституток, которые знали, как возбудить его, и в ответ не требовали ничего, кроме платы, он оказывался бессилен с любой другой женщиной, как бы сильно ее ни хотел. Но сегодня он ощущал в себе желание, и, вдобавок, удовольствие от того, что воображал себя героем, совершающим доблестные подвиги в Америке, может, даже спасающим Беренис от диких индейцев! Это давало ему возможность почувствовать себя зрелым и мужественным. Он целовал ее лицо, ощущая вкус слез, взволнованный этими новыми ощущениями.
      Беренис начали одолевать сомнения. Прежде они почти никогда не оставались наедине, и между ними не было ничего, кроме пылких взглядов, легких прикосновений кончиками пальцев и нескольких целомудренных поцелуев. Мысль о том, чтобы уступить ему, казалась такой привлекательной в монастырском уединении ее комнаты, но сейчас, когда они были вдвоем, она начала колебаться. Кроме ночного одеяния, на ней ничего не было, и каждый изгиб и впадинка оставались незащищенными под его исследующими пальцами. Она попыталась оттолкнуть его, но он застонал, словно от боли:
      – Пожалуйста, Беренис, не останавливай меня, умоляю! Ты нужна мне. Я хочу тебя…
      Она страстно хотела сдаться, но в то же время была напугана. Его лицо было таким красивым и чувственным, светлые волосы растрепались, отчего он казался совсем мальчишкой. Как она могла отказать ему? Вдруг она осознала, что он перестал ласкать ее и замер, внимательно к чему-то прислушиваясь.
      – Шшш, – прошептал он предостерегающе. – Снаружи кто-то есть! – Резко отстранившись от нее, он вскочил на ноги. Она услышала как он сквозь зубы выругался, и до ее слуха тоже донесся голос, принадлежащий сторожу Барнаби. Он подошел к входу в грот, его окрик отскакивал от мерцающих стен:
      – Есть здесь кто-нибудь?
      Завернувшись в свою накидку, Беренис быстро побежала навстречу, пока он не спустился по ступеням и не обнаружил их. Она чуть было не налетела на него. Его перепуганное лицо выглядывало из-под широкополой шляпы. В одной руке он держал фонарь, в другой – ружье.
      – Барнаби! – сказала она твердо, напуская на себя грозный вид. – Это я, леди Беренис! Я ищу Шебу. Ты не видел ее? Боюсь, что лунный свет выманил ее на улицу, чтобы поохотиться на кроликов. Глупая собачонка!
      – Нет, мэм, я ее не заметил. Но вам не следует бродить здесь одной, миледи – слишком много разбойников и подозрительных субъектов шатается по ночам. Они могут причинить вам зло. Вас проводить к дому?
      – Подожди меня в саду, – сказала она высокомерно. – Мне нужно забрать свой фонарь.
      Пыхтя и ворча себе под нос, Барнаби кивнул, повернулся и, зашаркав ногами, скрылся в темноте. Она бросилась обратно в грот, где в тени стоял Перегрин.
      – Я должна идти, милый, – сказала она тихо, почувствовав странное облегчение от того, что им помешали.
      – Так скоро? – запротестовал он. – Ты всегда ускользаешь от меня…
      – Скоро этого не будет, обещаю. – Она серьезно посмотрела на него, взволнованная его огорченным видом, его словами, его страстью.
      – Ты ведь поедешь в Америку, правда?
      Он кивнул, и Беренис прильнула к нему на мгновенье. Он слегка коснулся ртом ее губ, и она оставила его. Свет фонаря, раскачивавшегося в ее руке, когда она бежала, отбрасывал неясные блики на окружающие предметы.
      На обратном пути к дому Беренис специально для Барнаби все время звала Шебу, нарочито громко извещая, будто бы видела ее в ближайших кустах и приказывая ему шарить вокруг в бесполезных поисках. Он проводил госпожу до крыльца террасы и заковылял в сторону кухни, еще раз предупредив, чтобы Беренис не забыла хорошо запереть дверь. Беренис с облегчением вздохнула, ступив в темноту гостиной, полагая, что теперь-то она, наконец, в безопасности. Не успев сделать и шагу, она заметила темную фигуру во мраке комнаты и чуть не вскрикнула, когда перед ней возник Себастьян. Одной рукой он резко схватил ее запястье, а другой забрал у нее фонарь и поставил на стол.
      Его голос, холодный, язвительный, злой, казалось, прорезал ночной воздух:
      – Где это вы были, мадам? Наслаждались полуночной прогулкой?
      Беренис дрожала, пульс ее бешено стучал, но она с негодованием попыталась вырвать руку:
      – Как вы смеете шпионить за мной? Я думала, вы уже спите!
      Он негромко усмехнулся, при этом так сильно сжав ее руку, что она поморщилась.
      – Черт вас побери! Встречались со своим любовником, не так ли? С этим кичливым хиляком Перегрином!
      – Мы с вами пока еще не женаты, сэр! – парировала она, хотя почувствовала, как краска стыда залила лицо.
      – Ну так скоро будем, ma cherie, и я хочу быть уверен, что руки соблазнителя не покушаются на мою собственность ни до, ни после свадьбы, даже если мне придется приковать вас к кровати, чтобы не допустить этого. – Хотя внешне он казался спокойным и уравновешенным, Беренис уловила холодный блеск в его глазах и с ужасом поняла, что настроение ее будущего мужа не предвещало ничего хорошего.
      Он возвышался перед ней: могучий, огромный, вызывающий трепет! И он выглядел еще внушительнее полураздетым, так как снял бархатный фрак и атласный жилет, которые были на нем раньше. Его белая рубашка была расстегнута до пояса, открывая взору широкую грудь, покрытую спутанными черными волосами. На нем по-прежнему были узкие бриджи и высокие сапоги из мягкой кожи, но теперь во всем облике Себастьяна чувствовалась какая-то необузданность, словно внешние атрибуты джентльмена были отброшены в сторону. Беренис ощутила приступ настоящего примитивного животного страха за себя и Перегрина.
      – Он добрый друг – ничего более. Мы говорили о поэзии, музыке и театре. С ним можно говорить о высоком и изящном – о чем подобные вам не имеют ни малейшего понятия! – сказала она язвительно, надменно вздернув подбородок.
      Ее чопорные слова были встречены скептическим фырканьем:
      – Вы действительно полагаете, что я поверю такой чепухе? – заявил он ровным голосом. – Этот идиот воображает, что влюблен в вас. Это же ясно видно по тому, как он смотрит на вас, по дурацкой манере спешить подчиниться любой вашей самой глупой прихоти. Я все понял! Я наблюдал за ним весь вечер…
      – Тогда почему же вы согласились, чтобы он сопровождал нас в Америку? – спросила Беренис, мысленно удивляясь, почему она вообще утруждает себя спором с этим варваром.
      Они едва знали друг друга – и вот уже ссорились, словно были знакомы очень давно! Ей не хотелось признаться самой себе в том, что у нее возникло странное ощущение – будто они уже встречались раньше, давным-давно, в глубине веков. Все безрассудство и дерзость ее характера соответствовали тем же качествам его натуры. Он тревожил и смущал Беренис, и у нее появилось ужасное предчувствие, что ее жизнь уже никогда больше не будет спокойной и безмятежной.
      Отвратительная ухмылка скривила его рот:
      – Для меня это будет настоящим развлечением! Невероятно забавно посмотреть, как он сможет выдержать плавание и жизнь на корабле – такой франтоватый, такой надменный! А разве не истинное удовольствие – посмотреть на его встречу с разбойниками и охотниками? Они превратят его в котлету!
      – Вы жестокий и ужасный! – Она дернулась, пытаясь освободиться, но он не отпустил ее. Руки Себастьяна скользнули под ее накидку, и Беренис почувствовала близость его тела.
      – О да, в этом нет сомнения! – ответил он учтиво. – Я – как вы, англичане, это называете – хам? грубиян? И вы скоро сами убедитесь в этом.
      Она раздражала его, но нельзя было отрицать, как красива она была…
      Рука Себастьяна скользнула по ее обнаженному плечу, такому прохладному, такому нежному, что он почувствовал непреодолимое желание погладить его… И в то же время она приводила его в ярость. Как могла эта маленькая мегера вести двойную игру, когда должна была вот-вот стать его женой! Определенно, она ни в коей мере не была похожа на то уступчивое, кроткое существо, которое он ожидал встретить.
      Он прибыл сюда с искренним намерением сделать все от него зависящее, чтобы стать хорошим мужем: заботиться о своей жене, обеспечивать ее, требуя взамен немногого: чтобы она стала матерью его детей, умело вела домашнее хозяйство и заняла свое место рядом с ним в чарльстонском обществе. Он не ждал любви – этому болезненному чувству он уже давно закрыл доступ в свою душу, – и кроме того, в подобных браках-соглашениях это условие считалось неуместным. Мужья могли удовлетворять свою похоть на стороне, как повелось испокон веков. Перспектива иметь такую ослепительно красивую, своенравную сумасбродку в качестве невесты отнюдь не радовала Себастьяна: напротив, это сбивало с толку, напрочь расстраивая так тщательно продуманные планы.
      Во время обеда он понял, что она что-то задумала, и удалился в отведенную ему комнату в угрюмом настроении, мрачно размышляя о загадочности женской натуры. В его жизни было немало любовных связей, и Себастьяну казалось, что с самого детства всех девушек учат одному: что их сила заключается в скрытности и двуличии. Даже когда женщины лежали в его объятиях и шептали слова любви, в душу Себастьяна закрадывалось подозрение, что его обманывали. Лишь однажды он позволил себе отчаянное безрассудство влюбленности, и это закончилось предательством и страданиями.
      Жестко сжав губы, он смотрел на Беренис из-под нахмуренных бровей, мысленно представляя на ее месте очаровательную Жизель – женщину, которая разбила его сердце во время Французской революции. Она безумно жаждала власти и готова была кого угодно послать на гильотину, если это могло помочь получить богатство, влияние и могущество. Женщины! Вот и эта такая же – крадучись, тайком, под покровом ночи пробирающаяся на свидание с изнеженным денди…
      – Вы делаете мне больно! – голос Беренис вернул его к действительности.
      Он немного ослабил хватку, раздраженный тем, что она владела способностью воскрешать воспоминания прошлого, которые он считал навсегда похороненными в своей душе. И все же, вглядываясь в неясные очертания ее лица, Себастьян, сам того не желая, был тронут решимостью, светившейся в ее глазах. Чувство, которое он считал давно умершим, болезненно шевельнулось где-то в груди, и пальцы, помимо его воли, погрузились в блестящую массу волос, струящихся по ее плечам. Прежде чем он осознал, что делает, Себастьян поднес ароматные локоны к губам.
      – M'amie, вы безумно прекрасны, – сказал он низким, хриплым голосом, от которого ее бросило в дрожь. Затем, испуганный столь явным проявлением собственной слабости, он намеренно разрушил впечатление от этого признания, добавив:
      – Соблазнительная маленькая ночная бабочка, вроде тех, что я посещал в публичных домах Нового Орлеана…
      Беренис вздрогнула и, охваченная яростью, крикнула:
      – О, как я вас ненавижу! Я не хочу быть вашей женой!
      Глаза его сузились, взгляд стал тяжелым:
      – Ваши желания здесь не при чем, глупое дитя! Это вопрос сохранения династии! Это вопрос бизнеса и объединения двух могущественных семей. То, что вы или я чувствуем по этому поводу, не имеет ни малейшего значения!
      – Вы невыносимы! – Беренис всегда с трудом сдерживалась, чтобы не вспылить, но сейчас дала волю чувствам.
      Ей ужасно хотелось осыпать его ударами, вырваться из рук и сопротивляться, чтобы заставить Себастьяна понять: она живой человек, а не вещь, которой можно пользоваться по чьему-либо усмотрению. С низким стоном, похожим на рычание, она изо всех сил уперлась ему в грудь руками и вырвалась, пытаясь спастись бегством. Но не тут-то было. Послышался треск разрываемой ткани, когда Себастьян схватил ее за пеньюар и снова притянул к себе, вырывающуюся и брыкающуюся, словно дикая кошка. Ее борьба была бесполезной. Руки Себастьяна сомкнулись вокруг нее, словно железные обручи, заставляя стоять на месте и легко подчиняя своей силе ее извивающееся тело.
      – Mon enfant, – хрипло зашептал он в ее волосы, – ты снова собираешься убежать к своему смазливому мальчишке-любовнику? И не пытайся, потому что если ты сделаешь это, я сверну твою хорошенькую шейку. Я никогда не буду рогоносцем!
      Прежде, чем она успела что-то сказать, он наклонил голову и захватил ее губы своими.
      Беренис была изумлена этой нежной лаской. Она ожидала жестокости, но его поцелуй был удивительно ласковым, губы мягко сомкнулись на ее губах с нежностью, которая так странно взволновала ее. Она изо всех сил пыталась сдержать чувство неизъяснимого трепета, когда тело помимо ее воли слилось с его мускулистым телом. Никогда прежде ее так не целовали, и она почувствовала удивление от вторжения его настойчивого, ищущего языка. Его движения словно посылали огненные импульсы ее нервам, и у Беренис появилось необъяснимое, смутное желание обвить руками шею Себастьяна и крепко прижаться к нему. Огромным усилием воли она сдержалась и попыталась спастись от его рта, но Себастьян твердо сжимал ладонями ее голову, не желая отказываться от очарования этого поцелуя. Обезумев от ярости на саму себя, на собственную реакцию, Беренис, наконец, оторвалась от его неумолимых губ.
      – Нет! Нет! – выпалила она, смущенная новыми запретными чувствами, которые испытывала, несмотря на ненависть к нему.
      Что же она за женщина, если его поцелуи способны превращать ее в животное – животное, стремящееся лишь удовлетворить свои низменные инстинкты? Казалось, в голове Беренис не осталось ни одной мысли; она только ощущала его губы на лице и шее, его руки, спускающие ворот ее ночной сорочки, чтобы коснуться обнаженной груди.
      – Да! Да! Какой потрясающий спектакль! – издевательски повторял он.
      Хуже всего была именно эта насмешка, которая явно свидетельствовала о том, что, несмотря на страстное желание, он все равно презирал Беренис. Движимый демонами страха и гордости, Себастьян положил ей руку ниже талии и прижал ее бедра к своим, чтобы Беренис почувствовала силу его желания.
      Она тихо вскрикнула. Как бы там ни было, это не может длиться вечно.
      – Вы не джентльмен, сэр. Пустите меня! – потребовала она.
      Словно откуда-то издалека она услышала его смех и громкий голос:
      – Non, mon tr?sor! Скоро это станет частью твоей жизни. Я покорю тебя, маленькая мегера!
      Ты научишься получать от этого удовольствие, когда я стану твоим мужем и хозяином…
      Такая наглая самоуверенность еще больше разожгла пламя ее ярости и придала силы. Беренис стояла, залитая лунным светом, ее кожа мерцала, словно мрамор, между полами распахнутой накидки.
      Голос стал низким и зазвучал угрожающе, когда она спросила:
      – Вы уверены, что победите, не так ли? Но я еще даже не начала бороться!
      Она бросилась через комнату, распахнула двери и, не оглядываясь, побежала вверх по лестнице, уверенная, что Себастьян преследует ее. Со вздохом облегчения она, наконец, захлопнула дверь и задвинула засов. Она плакала от бессильной злости и не могла найти слов: он был самым отъявленным, отвратительным, достойным лишь презрения грубияном. Бесчувственным! Толстокожим! Никто никогда не будет командовать ею и приказывать ей, что делать. Почему, ну почему отец с таким упорством стремится получить свою долю прибыли Себастьяна от торговли мехами? Ведь у него и без того достаточно денег!
      Контрабанда! Отвратительное занятие, которое было предметом обсуждения за обеденным столом. Контрабанда – этим все было сказано! До связи с людьми, промышляющими контрабандой, не снизойдет ни один порядочный джентльмен. Но времена меняются, и теперь отец мечтает породниться с Себастьяном, потому что тот вывез целую партию этих мягких, пушистых, пользующихся безграничным спросом шкур из своей страны прямо под носом у американской акцизной службы. Она, Беренис, будет принесена в жертву на алтарь Мамоны.
      Шеба спала в своей корзинке и даже не пошевелилась, когда Беренис скинула пеньюар и бросилась на высокую кровать с пологом, натягивая на себя холодные простыни. Мысли ее пребывали в смятении. Она не была уверена в чувствах Перегрина, хотя старалась убедить себя в обратном, и не могла избавиться от воспоминания о сильных руках и требовательных губах Себастьяна. Мужчины! Она ненавидела их, и больше всех – своего жениха. Она перевернулась на спину и сжала колени, словно стремилась сохранить свою девственность как можно дольше. Сердце ее неистово заколотилось в предчувствии надвигающейся на нее ужасной действительности в образе свадебного кортежа.
      Себастьян будет обладать ее телом! Эта мысль пугала ее. Это будет насилием над ее плотью – той плотью, которая была предназначена, как священный сосуд, для поэта – такого, как Перегрин. Множество сложных, противоречивых чувств охватывало Беренис, когда она лежала, устремив бессонные глаза на балдахин. Снова и снова возвращалась она мыслями к разговору с Себастьяном. Что бы она ни делала и как бы сурово ни осуждала его, она не могла изгнать из души его образ. Как будто он заклеймил ее своими поцелуями! Громко застонав, Беренис зарылась лицом в подушки, словно это могло спасти ее от рокового мгновенья, которое неумолимо приближалось.
 
      Две кареты неслись по скаковому кругу со сногсшибательной скоростью; копыта лошадей гулко стучали о камни беговой дорожки, громыхали обитые железом колеса. Это были легкие, высокие экипажи, быстрые и небезопасные, каждый из которых был запряжен парой потных, взмыленных лошадей, подобранных по мастям – черные с серым в яблоках.
      Все кругом, не переставая, возбужденно кричали – слишком крупные ставки были сделаны на победителя. Зрители расположились вдоль края зеленой лужайки, расстилающейся, словно огромный ковер, перед полукруглой террасой величественных белокаменных строений, которые образовывали великолепный Королевский Полумесяц Бата. Небо было ясно-голубым, и яркое солнце освещало это захватывающее и довольно скандальное представление, которое устроила леди Беренис Росситер, выставив свой фаэтон против экипажа чемпиона, сэра Хью Колдуэлла.
      Беренис замечала присутствие толпы, хотя все ее существо было сейчас устремлено к одной цели: наказать Хью, как он того заслуживал. Как он только посмел намекнуть, что она не способна управлять беговыми колесницами? Она приняла его вызов, желая доказать, что является достойным противником. Но главная причина заключалась в том, что Себастьян, который уехал с отцом в Стреттон Корт, будет взбешен, когда услышит об этом.
      Бат загудел, когда новость о состязании распространилась по городу. Злые языки с наслаждением смаковали эту последнюю сплетню о Беренис. Мало того, что из-за нее только что дрались на дуэли и что она приехала в сопровождении своего американского жениха! Причем стоило ему ненадолго отвлечься, как она бросила вызов одному из лучших наездников! Были заключены многочисленные пари, и большая толпа собралась, чтобы стать свидетелями этого события.
      – Я не позволю ему победить! – поклялась Беренис, когда, сжимая поводья затянутыми в перчатки руками, заставляла лошадей развить наивысшую скорость. Делом первостепенной важности было выйти победителем из этого состязания. Поражение будет означать, что она в очередной раз побеждена мужчиной. Это был скрытый вызов самому Себастьяну, который она бросала, показывая, что у нее есть собственная воля и ему никогда, никогда не подчинить ее.
      Хью изрыгал проклятья и хлестал кнутом своих серых, бросая их в погоню. Беренис оглянулась. Он нагонял ее, его лицо выражало изумление, смешанное с восхищением. Его лошади мчались с максимальной скоростью: уши прижаты, хвосты и гривы развеваются, ноздри расширились, глаза навыкате. Беренис, тем не менее, сохраняла запас сил и скорости, и только сейчас отпустила поводья. Фаэтоны пронеслись к финишной прямой, и, сделав внезапный рывок, Беренис пересекла финишную линию, опередив Хьюго буквально на волосок. Под одобрительные возгласы она бросила поводья своему груму и сошла на землю – с горящими от возбуждения щеками, с выбившимися из-под шляпки волосами.
      Дэмиан подскочил к ней и поцеловал, крикнув:
      – Прекрасно сработано, сестричка!
      Хью выпрыгнул из фаэтона, расталкивая локтями людей, окруживших ее.
      – Мои поздравления, леди Беренис! – воскликнул он с искренним удовольствием. Спортсмен до мозга костей, он достойно принял свое поражение.
      – Она победила вас, без всякого сомнения! – гордо сказал Дэмиан. – Моя сестра знает толк в лошадях.
      – Кто бы мог подумать? Старина Хью, уступающий лавры леди! – заметил другой денди, одетый в бежевые бриджи и зауженный в талии сюртук. – И к тому же чертовски хорошенькой, ей-богу! Ты не собираешься взять реванш и предложить ответное состязание?
      – Победителю решать, – ответил Хью, поклонившись Беренис. Выражение его глаз при этом сильно встревожило Дэмиана.
      Ему были даны строгие указания – присматривать за ней, и он согласился на эти состязания лишь потому, что хотел увидеть на ее лице улыбку вместо хмурого взгляда. Можно было не сомневаться, что ему не поздоровится, когда вернется отец…
      Беренис засмеялась, испытывая подлинное счастье и радость от своей победы:
      – Возможно, да, сэр, а, возможно, и нет. – Тень пробежала по ее лицу, когда она добавила: – Мой жених скоро возвращается…
      Она отвернулась, погладила лошадей и дала груму специальные инструкции относительно ухода за ними. Их нужно отвести обратно в конюшню, обтереть, дать воды и хорошо накормить овсом. Эти гордые животные потрудились на славу; она подумала, что будет скучать по ним. Интересно, найдет ли она подобных им в Каролине, если, конечно, ей вообще будет разрешено ездить верхом… Она вызывающе вздернула подбородок. Себастьяну будет чертовски трудно остановить ее! Более важным достижением, чем победа в этом состязании, было другое: теперь ему придется признать, что она личность, с которой нужно считаться. Он уже должен был понять это, ибо в течение тех нескольких дней, которые они провели вместе в Бате, Беренис, что называется, «была нарасхват». Ни один бал, званый обед или карточная вечеринка не обходились без ее присутствия. Он держался на расстоянии после той ночи свидания с Перегрином, и Беренис избегала оставаться с ним наедине. Она с огромным облегчением вздохнула, узнав, что он уезжает с маркизом, но сейчас чудесные дни свободы подходили к концу. Скоро он вернется, и снова вернутся напряженные отношения между ними, превращающие все вокруг в поле повседневной битвы.
      – Готов дать пенни, чтобы узнать ваши мысли, – беспечный голос Хью вернул ее к действительности.
      – Они не стоят и фартинга, сэр, – ответила она, грустно улыбнувшись.
      – В самом деле? Как печально! – продолжал он. – Вы с нетерпением ожидаете замужества?
      – Нет, сэр, вовсе нет. – Она шла рядом с ним под деревьями, наслаждаясь тенью после горячности и страсти соперничества и отчаянно пытаясь запомнить все это навсегда – зеленую листву, цветы, солнце, величественный Бат, этот королевский курорт западной Англии, маленькие деревушки и мирные графства, которые так скоро будут навеки вырваны из ее сердца, – потому что она не могла представить, что сможет жить в Америке или что когда-нибудь вернется на родину.
      Они подошли к тому месту, где Дэмиан и его друзья собрались на пикник. Они восседали на ковриках и подушках, в то время как слуги суетились вокруг, расставляя раскладные столы, застилали их дамасскими скатертями и подавали многочисленные кушанья. Выстрелы пробок походили на залпы миниатюрной артиллерии после того, как темно-зеленые бутылки с шампанским были вынуты из корзинок со льдом. Бокалы поднимали в честь Беренис – их Дианы-охотницы, богини Погони. По пылкости восхвалений всех превзошел сэр Хью.
      – Кто научил вас править с таким мастерством, миледи? – спросил он, садясь рядом с ней, хотя с другой стороны место занимал Дэмиан, отведя себе роль хранителя ее нравственности.
      – Мой отец! – ответила она, прислоняясь к стволу раскидистого дуба и скрестив ноги под искусно отделанной бархатной юбкой своего черного костюма для верховой езды.
      – А-а, значит, этот не тот высокий, свирепого вида парень, который не отходил от вас ни на шаг с тех пор как вы прибыли в Бат? – Хью взял блюдо земляники со сливками с подноса проходящего мимо них слуги и передал ей. – Мне кажется, он ведет себя как настоящий собственник. И даже чересчур усердствует. Не любит, когда вы танцуете с кем-то из нас…
      «Это еще мягко сказано», – подумала Беренис. Себастьян бы упрятал ее в монастырь, дай ему волю. Лишь убедившись, что Перегрин сюда не приедет, он позволил отцу уговорить себя посетить имение. Но даже и в этом случае она была оставлена под надзором двух тюремщиков – Дэмиана и мисс Осборн.
      – Он имеет право вмешиваться в ее жизнь, сэр, – убежденно заявил Дэмиан. – Он и есть тот мужчина, за которого Беренис очень скоро выйдет замуж. Разве вы не знали? – Он хотел вежливо предупредить Хью, что Беренис будет принадлежать другому.
      – Возможно, и знал, – апатично ответил Хью, поднося к носу украшенную глазурью табакерку, затем обратился к Беренис:
      – Моя дорогая, мы будем безутешны, потеряв вас, но вы ведь еще останетесь здесь на несколько дней, верно?
      – Да, так же, как и он! – ответила она, злясь, что Дэмиан ведет себя, словно дуэнья.
      – Он интересный человек, – задумчиво сказал Дэмиан, жуя травинку. – Я с нетерпением жду того дня, когда отправлюсь с ним в Америку…
      – Это хорошо для тебя! – сердито крикнула Беренис. – Не тебе выходить замуж за этого отвратительного грубияна!
      Она нервно огляделась и, наверное, не удивилась бы, увидев Себастьяна, выглядывающего из-за ближайших кустов. Она не имела представления, когда маркиз собирался возвратиться, но это должно было произойти очень скоро, так как к уик-энду они намеревались вернуться в Лондон.
      Свадьба! С каждым днем она приближалась, но отнюдь не становилась для Беренис более желанной, чем раньше. Эта идиллия, это затишье перед бурей скоро закончится: никакого ухаживания кавалеров, никаких развлечений…
      Сидя на траве с нетронутым блюдом земляники на коленях, она была выведена из задумчивости какой-то суматохой, возникшей со стороны Королевского Полумесяца. Бросив взгляд туда, Беренис увидела тучную леди, направляющуюся прямо к ней. На леди было светло-вишневое шелковое платье, сшитое по последней моде – узкое, с завышенной талией. Но поскольку такой фасон подходил лишь обладательнице стройной фигуры, то женщина была в нем похожа на голубя с солидным зобом. Позади нее семенила Далси Райли.
      – О Боже, это мисс Осборн! Она ужасно назойлива, – простонала Беренис. – Нет сомнения, она пришла наказать меня за нескромное поведение! Ты не мог бы мне помочь, Дэмиан?
      – Я сделаю, что смогу, – пообещал он, готовый защитить ее от всех пришельцев. – Но ты ведь ее знаешь…
      – Леди Беренис! – загремела мисс Осборн. – Леди Беренис! Что все это значит?
      Беренис тяжело вздохнула и поднялась – стройная фигурка в черном, с белым шарфом вокруг шеи – полная противоположность мисс Осборн, которая остановилась перед ней, потная и задыхающаяся, с пылающим от негодования лицом под полями украшенной перьями шляпы. Она чувствовала свою ответственность за эту девчонку-сорванца, страшась маркиза и еще больше – графа. Если что-нибудь случится с Беренис, пока они в отъезде, жизнь мисс Харриет Осборн не будет стоить и ломаного гроша, и уж тогда нет смысла даже надеяться получить хорошие рекомендации.
      – Разве я не говорила вам, что собираюсь покататься верхом нынешним утром? – холодно ответила Беренис, и ее губы слегка дернулись, когда она поймала взгляд Далси. Миллисент была уволена, и ее место заняла Далси, что совершенно устраивало как Далси, так и Беренис. Сейчас новую служанку отрядили сопровождать мисс Осборн и держать над ней кружевной зонт, чтобы защитить лицо леди от солнечных лучей.
      – Ездить верхом – да! Участвовать в бегах – нет! Никогда не слышала о чем-то более непристойном! – пыхтела мисс Осборн. Любое иное движение, кроме неторопливой прогулки, вызывало у нее одышку, к тому же сегодня был жаркий день. Она благодарила Бога за то, что скоро освободится от этой беспокойной, недисциплинированной сумасбродки и найдет себе новое место в качестве компаньонки намного более сдержанной молодой девушки.
      – Вы не одобряете? – уклончиво спросила Беренис, зная, что о состязаниях не могло бы быть и речи, не будь мисс Осборн последние двадцать четыре часа прикована к постели.
      – Одобряю? – мисс Осборн подняла глаза и руки к небу, словно моля о поддержке. – Вы поступили нехорошо, миледи, в самом деле, очень нехорошо, и, прямо скажем, бесчеловечно! Вы прекрасно знали, что я больна. Одному Богу известно, как ужасно я страдаю, но терплю и никогда не жалуюсь. У меня очень слабое здоровье, а вы беззастенчиво пользуетесь этим. Что скажет обо всем этом ваш отец? А граф? Страшно даже представить!
      Беренис подозревала, что недомогание ее компаньонки вызвано злоупотреблением конфетами и слишком частыми посещениями кондитерской Салли Ланн в Старом Карликовом переулке. Мисс Осборн не отличалась изящным телосложением и была на редкость прожорлива.
      – Надеюсь, сейчас вы чувствуете себя лучше, – пробормотала Беренис покорно, снова поймав взгляд Далси.
      – Да, лучше – насколько это возможно в моем теперешнем положении! – проворчала мисс Осборн, открывая веер и обмахивая им свое потное лицо. – Я боюсь даже думать о том, что случится, когда вернется ваш жених! Вы действительно создаете мне массу проблем! Благодарение Богу, что вы скоро выходите замуж, и я могу оставить вас. Я больше не в силах присматривать за такой своевольной девушкой, как вы, миледи! Мне жаль графа, в самом деле очень жаль, а ведь он такой замечательный мужчина…
      – Зачем же так резко, мисс Осборн! Я уверен, что леди Беренис будет очень расстроена, лишившись вашей привязанности. Ради Бога, успокойтесь, мадам! – Дэмиан подмигнул Беренис и попытался успокоить разгневанную леди.
      – А вы знали об этом, милорд? – сурово спросила она. Мисс Осборн никогда не чувствовала себя спокойной с этими непоседливыми молодыми отпрысками дома Росситеров. – Вы потворствовали ее милости в этом безрассудном предприятии?
      – Не было никакого риска, мисс Осборн, уверяю вас! – Дэмиан мог бы очаровать даже птиц на деревьях, если бы захотел. – Ничего не бойтесь, я возьму вину на себя. А теперь, почему бы вам не присесть и не выпить стаканчик этого замечательного вина?
      – Мы не можем остаться. У вас гости, милорд!
      – Гости? Я не жду гостей сегодняшним утром. – Дэмиан был озадачен, гадая, кто бы это мог быть из его многочисленных знакомых.
      Он управлял хозяйством Королевского Полумесяца в отсутствии отца с помощью экономки, дворецкого и мисс Осборн, и, не будь Беренис в таком ужасном настроении, непременно выполнял бы инструкции маркиза в отношении своей сестры.
      – Барон и баронесса Эдингтон прибыли из Картерс Грандж, чтобы поздравить леди Беренис с предстоящей свадьбой, – чопорно сообщила компаньонка, словно хотела сказать: вам следовало бы выполнять свои обязанности, молодой сэр, вместо того, чтобы устраивать здесь бега.
      Настроение Беренис поднялось, когда она услышала имя четы, всегда принимавшей близко к сердцу судьбу лишенных матери детей маркиза. Как хорошо будет снова увидеть их! Быть может, она расскажет им, как несчастна, и попросит поговорить с отцом. Наверняка еще можно все это остановить, даже в последнюю минуту…
      – Идем, Дэмиан, – Беренис направилась через лужайку.
      Последнюю часть пути она бежала – оставляя позади лужайки и рощицы, пересекая вымощенную булыжником улицу. Мимо грохотали кареты, по широким тротуарам прогуливались дамы и джентльмены. Наконец они с Дэмианом оказались у массивной парадной двери их резиденции, и брат постучал по ней медным дверным молотком с головой льва.
      – Тебе не кажется, что следует переодеться, прежде чем принимать гостей? – предложил он, бросая взгляд на ее растрепавшиеся волосы и сбившийся костюм.
      – Нет, – парировала она.
      Дверь открыл швейцар, одетый в ливрею дома Росситеров, и, не останавливаясь, чтобы посмотреть, следует ли за ней Дэмиан, Беренис поспешила через холл и буквально ворвалась в гостиную, полную позолоченных стульев, зеркал и фарфоровых ваз, из которых свисали гирлянды роз и хризантем. Первой, кого увидела Беренис, была леди Оливия Эдингтон. Она сидела на кушетке, стоявшей в глубокой нише с окнами, выходящими в сад.
      Это была хорошенькая женщина лет тридцати пяти, которая всегда относилась к Беренис и Дэмиану с величайшей добротой. Много раз девушка проводила счастливые каникулы в Картерс Грандж, родовом поместье барона в Соммерсете. Леди Оливия была женщиной мягкосердечной и практичной, поведение ее было абсолютно лишено скуки и беспомощности, столь типичной для дам высшего общества. В детстве Беренис часто проводила с ней немало времени в кладовой и на кухне, учась извлекать вытяжки из цветочных головок, использовать растительные экстракты для приготовления лекарств и бальзамов, сохранять фрукты и готовить изысканные блюда.
      – А, вот и вы, мои дорогие! – произнес джентльмен средних лет, который поднялся, когда Беренис с Дэмианом вошли. – Мне сказали, что маркиз в Стреттон Корте. Неважно, мы чрезвычайно рады видеть вас. Не так ли, мадам? – и он повернулся к жене, которая лучезарно ему улыбалась.
      – Как хорошо, что вы приехали! – ответила Беренис, приседая в реверансе, в то время как Дэмиан снимал шляпу и раскланивался. Но слезы наполняли ее глаза, и хотелось отбросить приличия и разрыдаться.
      Барон был хрупкого телосложения, но, тем не менее, обладал истинным достоинством. Но если его жена одевалась по последней моде, то сам он придерживался обычаев старых времен и предпочитал длиннополый сюртук, белые бриджи, белые чулки и черные туфли. Жилет тоже был длинным, а его темный цвет немного оживляла золотая нить; вместо высокого воротника, к которому так благоволила знать, он носил кружевное жабо. Волосы, поседевшие на висках и заплетенные сзади в косичку, были слегка напудрены. Беренис любила барона и относилась к нему, как к любимому дяде, хотя они не состояли в родстве.
      Сейчас он вопросительно смотрел на нее, приподняв густую бровь:
      – Что это так беспокоит твою компаньонку? Она, кажется, в ужасном волнении?
      – Не имею представления! – Беренис взглянула прямо в его смеющиеся глаза. – Я только что принимала участие в состязании фаэтонов, милорд!
      – Он ни о чем не знает, – призналась Беренис, довольная, что они приехали именно сейчас, когда она нуждается в защите от ярости Себастьяна. Но больше всего ей хотелось, чтобы они попытались отговорить отца от свадебных приготовлений.
      – Я уверен, он не станет возражать, – сказал Дэмиан, хотя прекрасно знал, что это не так. – Беренис необходимо было как-то отвлечься. Она очень волнуется по поводу предстоящей свадьбы…
      Проницательные глаза леди Оливии остановились на Беренис, затем она повернулась к мужу:
      – У вас ведь есть дела в городе, не так ли, сэр? Он выглядел озадаченным:
      – Разве, дорогая?
      – Да, полагаю. Но даже если нет, не могли бы вы посетить свой клуб, или пойти в бювет, или еще куда-нибудь? Я хочу поговорить с Беренис и Дэмианом, – твердо ответила леди Оливия.
      Он состроил гримасу, поняв ее намек, но немного поворчал для порядка:
      – Мадам, вы же знаете, что я терпеть не могу эту пустую говорильню и глупую демонстрацию женских безделушек – ну да ладно! Без сомнения, вам не терпится поболтать о свадебных планах и о прочей ерунде!
      Когда дверь за ним закрылась, леди Оливия снова села и обратилась к Беренис:
      – Что случилось?
      – Все! – крикнула она, ударяя кулаком о ладонь и шагами меряя комнату. – Этот человек, за которого отец хочет выдать меня замуж – он невозможен! Я не хочу выходить за него и не хочу уезжать в Америку!
      – Лучше расскажи мне об этом подробно, – посоветовала леди Оливия, обменявшись озабоченными взглядами с Дэмианом, так как давно знала горячий нрав Беренис. Он часто становился причиной неприятностей. Сама она считала, что со стороны Герберта Росситера было глупо хоть на мгновенье вообразить, что он сможет навязать дочери этот альянс против ее воли.
      Злость Беренис постепенно проходила, а с ней угасал и ее пыл. Она в изнеможении опустилась на стул, из ее глаз хлынули слёзы, скатываясь по щекам:
      – Он отвратителен! Я не выйду за него замуж!
      – Несомненно, тебе будет тяжело. Так всегда бывает при вступлении в брак. Бог мой, я плакала дни напролет, будучи невестой, но это прошло, и мне начала нравиться супружеская жизнь. – Леди Оливия улыбнулась, вспомнив о собственной глупой молодости.
      – Люсинда говорит, что все мужчины подлецы, – сказала Беренис, шмыгая носом и вытирая щеки краешком кружевного носового платка. Взгляд леди Оливии стал резче, на лице появилось серьезное выражение:
      – Полагаю, ты имеешь в виду Люсинду Клейтон? По моему мнению, у нее, волею судьбы, сложилось несколько предубежденное отношение к этому. Твой отец прав, когда говорит, что она не из тех женщин, с которыми тебе следует поддерживать дружеские отношения…
      – Согласен, – кивнул Дэмиан, сидящий на углу стола, положив ногу на ногу. – Думаю, тебе нужно дать Себастьяну шанс, Беренис! Возможно, он не покажется тебе таким уж плохим, когда вернется из Стреттона.
      – Ты действительно так думаешь? – с сомнением спросила Беренис.
      Дэмиан ободряюще засмеялся:
      – Я уверен в этом. У тебя было слишком мало времени, чтобы узнать его, ведь так? Не торопись с выводами, не требуй слишком многого. Рим строился не один день. Не удивлюсь, если узнаю, что он так же нервничает, как и ты…
      Беренис уставилась на него, пораженная:
      – Он? Нервничает? Да он самый самонадеянный из всех мужчин, живущих на свете!
      Леди Оливия рассмеялась:
      – О, моя дорогая, ты так молода и тебе еще предстоит так много узнать о мужчинах! Да и о людях вообще. Мы не всегда таковы, какими кажемся на первый взгляд…
      Горничная принесла поднос, и к тому времени, когда Беренис выпила чашку чая с пирожными, она уже не воспринимала мир только в черных красках. Эдингтоны прибыли как раз вовремя, чтобы оказать поддержку, в которой она так сильно нуждалась. После того, как Беренис переоделась, они с леди Оливией и Дэмианом решили отправиться в город и встретить барона.
      Вскоре они уже тряслись в карете, направляющейся по Гай-Стрит, вдоль Парагона и вниз по крутой Милсон-Стрит к Черч-ярд Эбби. Там они остановились и, приказав кучеру ждать, вышли. Рука об руку с Дэмианом Беренис пересекла рыночную площадь и вошла в бювет.
      Как обычно в это время года, там было полно народу. Рябило в глазах от яркого цвета шелковых платьев, шляп с колышущимися при малейшем движении перьями и капоров, украшенных яркими цветами. Франты в узких панталонах расхаживали по залу, размахивая тросточками, моноклями и табакерками. Страдающих подагрой пожилых джентльменов в инвалидных колясках возили утомленные слуги, а пестро разодетые престарелые дамы искали счастья за карточными столами.
      – Боже, ну и толкотня! – воскликнула леди Оливия, когда они пробирались по залу. – О, посмотрите – я вижу барона!
      Беренис взглянула в ту сторону, куда указывала леди Оливия, и застыла. Там, наклонив черноволосую голову, стоял Себастьян, разговаривавший с бароном и ее отцом. Дэмиан тоже заметил графа, и улыбка осветила его лицо.
      – Он здесь! Он вернулся! – закричал Дэмиан, расталкивая локтями толпу, чтобы леди Оливия и сестра могли пройти.
      Предатель, мрачно думала Беренис. Похоже, ему нравится Себастьян. Возможно, он даже восхищается им!
      Толпа в бювете, между тем, все росла, и шум голосов усиливался, заглушая музыку в исполнении струнного квартета, расположившегося на сцене под аркой в форме раковины. Повсюду слышались болтовня и смех, шуршание шелка; в воздухе повис тяжелый запах пота, лаванды, жасминовой воды и табака. Себастьян испытывал гнетущее, неприятное чувство, оказавшись здесь после свежего воздуха и простора Стреттон Корта, который так быстро покинул. Это место напомнило ему родной край – холмистые пастбища, равнины и леса, озера и возвышенности Южной Каролины. Он считал английское общество, в особенности высший свет, пустым и бездушным. Даже тот факт, что Англия была вовлечена в затянувшуюся войну, не имел, казалось, для этих людей никакого значения. Они могли терять в битвах своих отцов, братьев, сыновей и мужей, но, насколько он мог судить по краткому знакомству, элита по-прежнему курсировала из Лондона в Брайтон и оттуда в Бат в неустанной погоне за удовольствиями.
      Он вернулся из сельской глуши посвежевшим и обновленным, дав себе обет быть внимательнее к Беренис и, если возможно, начать все заново. Вот только бы отыскать ее в этом огромном, шумном зале, заполненном множеством людей, собравшихся под стеклянным куполом бювета… Но судя по тому, что он только что услышал, она уже оказалась среди главных действующих лиц новой скандальной истории.
      – Вы должны попробовать этой чудотворной воды, которая бьет горячим фонтаном из глубоких источников, находящихся под зданием. Очень полезно для здоровья, мой мальчик. – Барон Эдингтон еще не успел закончить своей тирады, когда Себастьян заметил Беренис, идущую к ним через зал.
      Краем глаза он видел, что с ней были Дэмиан и незнакомая леди, но его внимание было приковано к Беренис, и только к Беренис. Толпа поредела, и он мог ясно видеть ее – эту темноволосую красавицу с изумительной, стройной фигурой. На ней было белое батистовое платье, затянутое поясом под грудью, с низким овальным декольте, открывающим взору такую нежную мраморную кожу, что он чуть не поднял руки, чтобы коснуться ее. Создавался эффект абсолютной простоты – никаких украшений, никаких драгоценностей – лишь желтый палантин с восточным узором, переброшенный через руку. На голове у нее была шляпка из натуральной соломки с широкими полями, перевязанная ярко-розовой лентой, оканчивающейся большим бантом. Какой невинной она выглядела! Какой обманчиво-неприступной… Себастьян со злостью сжал зубы, вспомнив ту новость, которой его встретили по возвращении. Она была у всех на устах, и ему наперебой спешили ее сообщить. Не далее, как сегодня утром, его невеста принимала участие в состязании фаэтонов.

      – Ваш покорный слуга, мадам! – Себастьян с иронической улыбкой поклонился, приложив руку к сердцу, явно издеваясь над условностями светского приветствия.
      – Монсеньор граф! – Беренис присела в глубоком реверансе больше от слабости в коленях, нежели следуя этикету. Он поднял ее, сжав пальцы чуть-чуть сильнее, чем это было необходимо.
      Пока маркиз представлял Себастьяна баронессе, Беренис невероятно нервничала, не доверяя его обходительным манерам и дружелюбию. Знает ли он о бегах? Может, он играет с ней, как кошка с мышью, прежде чем проглотить? Ей становилось неприятно при мысли, что он только что приехал из Стреттон Корта, этого любимого старого поместья, где она босиком бродила по парку, если вдруг подобная причуда приходила ей в голову, вволю скакала верхом по полям. Как посмел он ходить по тем садам, наслаждаться теми длинными галереями, вдыхать тот священный воздух? Его присутствие словно оскверняло атмосферу поместья, оставляя в воздухе ядовитые миазмы.
      Она украдкой бросила взгляд на его резко очерченный профиль, когда Себастьян разговаривал с леди Оливией. И вновь Беренис вынуждена была признать, что он хорош собой: вьющиеся волосы цвета вороного крыла, стройное тело, одетое в подчеркивающий его красоту темно-зеленый фрак, безупречно облегающий широкие плечи, укороченный до талии спереди и сзади переходящий в длинные фалды. Узкие бриджи подчеркивали силу мускулистых ног и были заправлены в сверкающие ботфорты. Жабо на его рубашке было безупречным, как и стоячий воротник, и золотая цепочка часов, висящая поверх парчового жилета. Как бы сказали щеголи, он был «убийственно разодет», что на современном жаргоне означало быть одетым в соответствии с последним писком моды.
      Он разговаривал с леди Оливией привычно непринужденно. Его манеры были безупречны, и баронесса тоже поддалась его обаянию. Беренис рассматривала это как самое низкое предательство. Это было так обидно и возмутительно! Он что, волшебник, который может околдовать любого? Какая вопиющая несправедливость! Кажется, лишь она одна становилась объектом его грубости, и никто не обращал на это ни малейшего внимания и не принимал ее всерьез, когда Беренис пыталась объяснить, что он сущий дьявол.
      Маркиз отозвал Дэмиана в сторону и начал что-то говорить приглушенным тоном. По выражению лица брата Беренис поняла, что отец строго допрашивал его. Она почувствовала, как пот ручейками заструился у нее по спине. Он знает о бегах! Они оба знают! Тогда почему Себастьян так спокоен?
      Секунду спустя она получила ответ:
      – Я слышал, вы участвовали в соревновании фаэтонов, мадам? – неожиданно спросил он небрежным тоном, потому что рядом стояла леди Оливия.
      «Началось», – подумала Беренис. Она одарила его восхитительной улыбкой, словно случившееся ее абсолютно не тревожило:
      – О да, сэр, вы прекрасно информированы! Полагаю, не прошло и часа после вашего возвращения в Бат, как сплетники уже опередили меня. Мне так хотелось самой рассказать вам обо всем!
      – В самом деле? – Он приподнял одну бровь. – Черт возьми, я бы поставил на вас пятьсот фунтов, если бы знал. Вы выиграли?
      – Да, – удалось ответить Беренис, хотя ее удивлению не было предела. Он бы поставил пятьсот фунтов на ее мастерство? Что случилось, пока он был в Уилтшире?
      Если бы Себастьян в очередной раз дал выход своему гневу, он испытал бы меньшее удовольствие, чем сейчас, когда наблюдал явное замешательство Беренис, услышавшей неожиданную похвалу. Он мысленно улыбнулся, решив и дальше держать ее в состоянии недоумения по поводу своих поступков в тех или иных ситуациях. Очевидно, управляться с этой сумасбродкой можно, лишь расстраивая ее замыслы. Себастьяну даже удалось успокоить маркиза, сделав вид, что не возражает против выходки Беренис, а напротив, гордится ее успехом, однако он не смог помешать старику строго отчитать сына.
      Беренис пришла-таки в себя, но продолжала оставаться начеку, даже когда он спросил: «Могу я предложить вам что-нибудь, леди? Взбитые сливки, чай или стакан лимонада?» Он повел всю компанию по выложенному плитками проходу в гостиную, где подавались освежающие напитки.
      Позже, когда они ехали в карете к Королевскому Полумесяцу, он положил руку на спинку сиденья позади нее и спросил:
      – Могу я взглянуть на лошадей, которые принесли вам победу?
      – Если вы действительно хотите. – Она все еще опасалась, что это какой-то очередной трюк – очень уж неожиданна и нехарактерна для Себастьяна была происшедшая перемена.
      Они оставили всех у парадного входа и поехали с кучером в конюшни. Беренис провела Себастьяна туда, где стояли в стойлах ее вороные. Они радостно заржали, когда девушка мягко заговорила с ними и погладила их длинные, блестящие морды. Зная, что у нее в кармане всегда найдется какое-нибудь лакомство, лошади потянулись к Беренис, тычась в ее ладони, и она засмеялась, протягивая им кусочки сахара, которые они тут же слизнули влажными, шершавыми языками.
      – Они любят вас, – заметил Себастьян, поставив одну ногу на нижнюю перекладину и наблюдая за ней.
      – Я их помню еще жеребятами, они родились в Стреттон Корте и выросли у меня на глазах. – Она потерлась щекой о морду самой крупной из лошадей, которая к тому же была коренной в упряжке.
      – Вам будет грустно расстаться с ними. – Впервые Себастьян посмотрел на происходящее ее глазами. Он много узнал о ней и о той атмосфере, которая окружала ее в Уилтшире.
      – Действительно, мне будет очень грустно. – Она не решалась взглянуть на него, этого незнакомца, который держал ее судьбу в своих руках.
      – Я вижу, вы понимаете животных. Солнечный свет, льющийся из высокого окна, освещал его лицо.
      – Да, – просто ответила она, затрепетав, когда он шагнул ближе. – Я росла с ними – лошадьми, собаками…
      – А дети? Детей вы тоже любите? – Его ладонь накрыла ее руку, лежащую на деревянной перекладине стойла.
      – Кто же их не любит? – уклончиво ответила она, понимая, что он имеет в виду, и будучи не в силах справиться с нахлынувшим румянцем. – Я часто играла с малышами леди Оливии…
      – Это хорошо, ch?rie, – прошептал он, – я рад…
      Затем, спустя мгновение, его лирическое настроение изменилось, и он убрал свою руку:
      – Сэр Перегрин не был здесь во время моего отсутствия?
      – Нет, – ответила она, почувствовав себя виноватой: хотя Перегрин и не появлялся, Хью часто был ее танцевальным партнером на балах.
      – Никто из молодых людей не сопровождал вас? – выражение его лица было таким суровым, что Себастьян казался неприступным.
      – Иногда, – призналась она, затем торопливо добавила: – Но всегда при этом со мной были либо Дэмиан, либо мисс Осборн. Почему вы так подозрительны?
      – Вы дали мне повод, – Себастьян подошел к лошадям, движением знатока провел по их лоснящимся бокам, и – удивительно! – животные благодарно приняли это свидетельство его почтения, хотя обычно позволяли ласкать себя далеко не каждому.
      – Можете думать что угодно, – объявила она с высокомерием, грозившим разрушить любую попытку к примирению, которую он мог предпринять. – Вы забыли, что Перегрин был моим другом задолго до того, как в мою жизнь вторглись вы. Пока у меня не будет доказательств того, что он недостоин моей дружбы, я буду поддерживать это приятное знакомство.
      Он разразился оглушительным хохотом: – Скажите пожалуйста! Как вы обидчивы, мадам! Держите его подальше от своей постели, вот и все!
      Прежде, чем Беренис успела что-нибудь возразить, он подхватил ее на руки, словно пушинку, и усадил на верхушку копны соломы. Он все еще смеялся, его лицо было вровень с ее лицом, так близко, что она могла разглядеть его поднимающиеся кверху густые ресницы и гладкую, загорелую кожу.
      – Снимите меня, сэр! – крикнула она в ярости.
      – Только если пообещаете хорошо вести себя, – усмехнулся он. – Вы обещаете?
      – Я ничего вам не обещаю! – крикнула она. Ее глаза метали молнии.
      – В таком случае вам придется остаться там, – сказал он, усаживаясь верхом на деревянный стул. Скрестив руки на изогнутой спинке стула и положив на них подбородок, он уставился на Беренис.
      – О, вы… вы! – Она задохнулась от возмущения, затем, не дав ему сказать последнее слово, подхватила свои юбки и стала спускаться вниз.
      Себастьян не пошевелился, не предложил помощь, а просто сидел и наслаждался неожиданно открывшимся видом ее длинных голых ног, изящных лодыжек и перетянутых ремешками сандалий тонких щиколоток. «Ма foi, – подумал он, ощущая странную боль в паху. – Приближается брачная ночь! Она надменная, дерзкая девчонка, но я женюсь на ней, и будь что будет!»
      Не слишком элегантно приземлившись, Беренис вскочила, расправила юбки, перебросила палантин через плечо и, выйдя из конюшни, направилась к дому. Себастьян, не спеша, следовал за ней, обдумывая дальнейшие действия. Он уже решил было пригласить ее куда-нибудь сегодня вечером, но, войдя в холл, увидел, что швейцар передает Беренис какой-то пакет. Она удивилась, затем заметила, что он наблюдает за ней, и недоуменно пожала плечами. Он пошел за ней в гостиную, где она развернула сверток. Внутри оказалась длинная коробка. Беренис положила ее на стол и открыла.
      Там, завернутый в тонкую бумагу, лежал прекрасный костюм для верховой езды и стек с замысловато вырезанной костяной ручкой. Сверху лежала карточка, на которой было написано: «Очаровательнейшей из наездниц! Наденьте его, когда в следующий раз поедете верхом, и вспоминайте о том, кто больше всего на свете мечтает о вашей благосклонности.» Подписи не было.
      – Что за дьявол?! – брови Себастьяна угрожающе сошлись.
      – Я поражена так же, как и вы, – запинаясь, вымолвила она, находясь в полном замешательстве. – Я понятия не имею, кто прислал это…
      – Неужели? Разве так много мужчин бросаются к вашим ногам и присылают дорогие подарки? – Он был настолько зол, что Беренис, пожалуй, не удивилась бы, если бы он ударил ее.
      «Проклятье, – думала Беренис. – Ну почему это должно было произойти именно сейчас? Неужели кто-то сделал это специально?» Без сомнения, всем в Бате уже известно, что Себастьян приехал. Она знала, что здешние щеголи были настроены весьма враждебно. Может, это сделал кто-то их тех юных джентльменов, с которыми он встречался и которые посчитали оскорбительным его бесцеремонное поведение. Любой из них мог прислать этот костюм, чтобы раздуть скандал.
      – Клянусь вам, я не знаю, кто это прислал! – прошептала она, удивляясь, почему вообще утруждает себя подобными объяснениями, зачем пытается убедить его. – Как только виновник разыщется, я немедленно верну костюм и, разумеется, никогда его не надену.
      – Без сомнения, вы не наденете его, – согласился он, натянуто улыбаясь. Он взял костюм из рук Беренис, положил обратно в коробку и закрыл ее. – Потому что, если вы сделаете это, я разорву его прямо на вас!
      Сказав так, он повернулся на каблуках и вышел, оставив ее стоящей посередине комнаты и не знающей, смеяться ей или плакать.
 
      В течение следующих трех недель Беренис фактически держали взаперти в Элсвуд-Хаусе. Приготовления к свадьбе шли полным ходом. Леди Чард взяла бразды правления в свои руки, убедив маркиза в том, что его дочери нужна умелая, опытная наставница, чтобы поддержать девушку в трудное для нее время. Маркиз с нескрываемой радостью передал Беренис под крыло этой честной, добропорядочной леди, потому что больше не мог выносить бурные сцены, вспышки гнева и дерзкие взгляды дочери. Беренис вела себя отвратительно и знала это! Ее принуждали к альянсу, сама мысль о котором была для нее невыносима, поэтому она сопротивлялась и делала это весьма умело. Леди Чард игнорировала устраиваемые Беренис сцены, уверяя обеспокоенного маркиза, что причина всему – разыгравшиеся нервы невесты и естественный для молодой девушки страх, который пройдет, как только она станет принадлежать своему мужу. Маркиз же, зная свою дочь лучше, чем леди Чард, был, скорее, убежден в обратном.
      Леди Оливия подолгу беседовала с отцом Беренис, когда они встречались в Бате, но даже ее красноречие оказалось бесполезным. Стойкий и непоколебимый маркиз в конце концов вспылил и предложил ей не вмешиваться не в свое дело. Расстроенная тем, что не может помочь девушке, которую любила, как родную, леди Оливия не имела даже возможности побыть с ней и поддержать перед столь суровым испытанием. Один из ее детей был болен чахоткой, и они с бароном собирались отвезти его на лечение в Швейцарию.
      С виновником же своих несчастий Беренис почти не виделась. Как только они вернулись в Лондон, Дэмиан помог Себастьяну снять меблированные комнаты, считая, что в интересах дела будет лучше пока разлучить эту пару. Он всюду водил Себастьяна с собой – в привилегированные клубы джентльменов, театры, кофейни, игорные притоны, на петушиные бои, кулачные и боксерские состязания. Ему очень хотелось показать Себастьяну достопримечательности Лондона и в не меньшей степени услышать яркие воспоминания очевидца революции в Париже, взятия Бастилии и падения аристократии.
      Когда брат пришел навестить Беренис через неделю после их возвращения из Бата, она мрачно выслушала его отчет об этих мужских вылазках.
      – Меблированные комнаты расположены в прекрасном месте, возле – Уайтхолла. Оттуда открывается очаровательный вид на Сент-Джеймский парк. Мы пробыли в клубе Бруксов с трех часов пополудни до четырех часов утра, играя в rouge et noir, – сказал он, широко зевнув и потягиваясь так, что захрустели суставы.
      – Как мило! – ответила она язвительно, лежа на мягкой, обитой вишневым бархатом кушетке, измотанная длительной поездкой по магазинам.
      Одежды готовилось столько, что иной девушке хватило бы на целое приданое. Это же смешно. Можно подумать, что она собирается предпринять путешествие в Тимбукту, а не в Америку, где, она была уверена, даже городские жители не слишком-то цивилизованные.
      – О да, это было замечательно! – продолжал Дэмиан, усмехнувшись и налегая на кофе со сдобными булочками, поданными в ее будуар. – Он превосходный парень, действительно, просто исключительный! Мне бы хотелось, чтобы ты дала ему шанс, Беренис…
      – Не начинай! – предупредила она, сверкнув глазами.
      – Ну, если ты не ценишь его, то многие другие придерживаются совсем иного мнения, – сказал он и посмотрел на сестру, чтобы увидеть ее реакцию.
      Он не был разочарован.
      – Что ты имеешь в виду? – требовательно спросила она, садясь на кушетке и сердито глядя на него.
      – Ты бы посмотрела на женщин, когда мы пришли в Рейнлоу Ротонда! Они буквально становились в очередь, чтобы потанцевать с ним…
      – Ты водил его в Сад Удовольствия? Зачем? Ты же прекрасно знаешь, что это место, где проститутки занимаются своим ремеслом! – Почему-то мысль о том, что Себастьян был там, заставила ее вознегодовать.
      – А почему это тебя так волнует? Ты ясно дала понять, что питаешь к нему отвращение. Так почему бы ему не поискать утешения где-нибудь в другом месте? – ответил практичный Дэмиан, при этом пристально наблюдая за ней. Ему было интересно, что она чувствует, представив своего жениха в объятиях другой женщины. Он подлил масла в огонь, добавив:
      – А девушки с Кипра были просто в ударе! Могу поклясться, что попади он в любую из школ Венеры, они будут развлекать его бесплатно…
      Беренис знала, что он имеет в виду проституток, работающих в публичных домах, и это еще больше взбесило ее.
      – Мне наплевать! Можешь сказать ему это, но объясни, что я не желаю подцепить сифилис, поэтому пусть будет поосторожнее со своими внебрачными связями! – почти прокричала она, схватила шляпку и выскочила из комнаты.
      Подняв дремавшую мисс Осборн, она отправилась к модистке. Там Беренис столкнулась с Люсиндой, которая, конечно же, не могла говорить ни о ком, кроме Себастьяна.
      – Моя дорогая, – защебетала она, примеряя новое творение портнихи. – Он свел с ума весь город! Все дамы просто в восторге от его бесподобной внешности и очаровательного акцента. А эта слава видавшего виды путешественника и авантюриста, которая тянется за ним, как шлейф…
      – В самом деле? – удалось вымолвить Беренис равнодушным тоном. Она стояла перед зеркалом, в то время как модистка что-то прикалывала, подгибала, отрезала и сшивала, не обращая внимания на болтовню своих клиенток.
      – О да, в самом деле! Я встретила его вчера вечером на ужине в Воксхолл Гарденс. Дэмиан познакомил нас, славный мальчик. Твой Себастьян – восхитительный мужчина! – Люсинда закатила глаза в знак наивысшего восхищения. – Такой величественный дикарь… О-ля-ля, я бросила бы своего герцога ради него в любой день… или ночь!
      – Что ж, путь свободен!
      – Леди Беренис, стойте спокойно, умоляю вас! – раздраженно бросила модистка, отчаянно всплеснув руками с безупречным маникюром.
      – Вы все еще не закончили? Милосердный Боже! Сколько же я должна терпеть? – нетерпеливо крикнула Беренис.
      – Но, мадам, эта шляпка как раз для вашего ансамбля! Просто божественно! – воскликнула модистка, снимая шляпку с вешалки и надевая на Беренис.
      Хотя еще вчера эта бархатная шляпка с белыми и алыми страусовыми перьями казалась девушке такой привлекательной, сейчас она вдруг разом потеряла все свое очарование. Беренис сорвала шляпку с головы и швырнула на пол, крикнув:
      – Она отвратительна! Уберите ее!
      Излияния Люсинды было не так-то легко остановить, особенно после того, как реакция Беренис оказалась столь своеобразной:
      – Я видела его в ложе миссис Жермен в театре на Друри-Лейн позавчера вечером: дорогая моя, она просто не могла оторваться от него, а ты же знаешь, какова она!
      Беренис и в самом деле знала о миссис Жермен, всем известной женщине сомнительного поведения, содержащей в Мейфере собственный бордель, который часто посещали знатнейшие джентльмены Англии. Ходили слухи, что у нее ненасытный аппетит блудливой кошечки, и сплетники поговаривали, что сам принц покровительствует ее храму любви.
      Беренис ехала домой в подавленном состоянии. Казалось, на свете у нее не осталось ни одного друга. Одна лишь Далси с сочувствием выслушивала жалобы своей хозяйки. Будучи новичком на своем месте и не зная всех подробностей происходящего, Далси, тем не менее, полностью поддерживала Беренис, никогда не забывая, что именно госпожа спасла ее от констеблей. А так как участие в разного рода интрижках было неотъемлемой частью ее жизни, Далси играла роль Купидона, относя тайные послания Беренис к Перегрину и от него – к Беренис. Хотя им никогда не удавалось остаться наедине, письма Перегрина лили бальзам на израненную душу Беренис, потому что в них говорилось о любви и вечной привязанности.
      Между тем, она была захвачена лихорадкой свадебных приготовлений, пойманная в сети модистки, леди Чард и целой армии слуг. Комната Беренис стала напоминать магазин готового платья и салон кутюрье: множество отрезов прекрасных шелковых, муслиновых и бархатных тканей свисало с мебели, а раскроенные платья устилали пол. Накануне свадьбы Далси приступила к самому трудному: предстояло упаковать все добро Беренис в дорожные сундуки и коробки.
      Там была дюжина изумительных платьев, как дневных, так и вечерних; ночные рубашки из тончайшего шелка с соответствующими по цвету пеньюарами, обшитыми кружевом; несколько пар элегантных атласных и кожаных тапочек, вечерние туфли, в которых их обладательница могла изящно скользить, словно балетная танцовщица. Далси не забыла и об очаровательном голубом костюме для верховой езды с длинной и пышной юбкой, обшитой по краю золотой тесьмой, и модными изящными ботинками. Там были шляпы наподобие тюрбанов и шляпки с небольшими полями, муслиновые капоры и ленты для волос, широкополые творения, украшенные вьющимися перьями; шелковые сорочки, длинные перчатки, чулки и подвязки, ну и конечно же, ларец, набитый всевозможными драгоценностями. Невеста Себастьяна не отправится в Америку одетой кое-как. Ни у кого, без сомнения, не могло быть более обширного и дорогого гардероба.
      Но сама невеста накануне свадьбы с несчастным видом сидела среди всего этого великолепия.
      После того, как Далси искупала ее, вымыла и высушила ее волосы так, что они стали напоминать шелковую мантию, ниспадающую с плеч, Беренис съежилась у огня, пребывая в самом мрачном и тягостном настроении. И хотя сейчас ее немного согревала нежная забота Далси, Беренис сидела с самым несчастным выражением лица. Взглянув на свадебное платье, висящее на вешалке у стены, она почувствовала себя еще хуже и глубоко вздохнула.
      Далси, упаковывающая одежду в большой кожаный саквояж, посмотрела на хозяйку.
      – Что случилось, миледи? Вы должны испытывать радостное волнение перед завтрашним днем. Такие вздохи, такое уныние – это может принести несчастье! – сказала она с легким осуждением в голосе.
      – О Далси, ты же знаешь, что тревожит меня! – Беренис начала беспокойно мерить шагами комнату. – Как я могу выйти замуж за мужчину, который мне настолько отвратителен?
      Далси бросила на нее проницательный взгляд. На ее обычно безмятежном миловидном личике появилось выражение беспокойства:
      – Я поняла, он чем-то расстроил вас, но возможно, это такая манера вести себя? Мужчины – бестактные болваны, насколько я могу судить, и иногда бывают грубы и неделикатны в своих ухаживаниях. Они не способны заглядывать в будущее, как мы, женщины, и озабочены лишь тем, что происходит сейчас.
      – Но я люблю Перегрина! – почти простонала Беренис. – Я не хочу принадлежать никому другому! – Лицо ее приняло решительное выражение, когда она произнесла вслух мысль, не дававшую ей покоя в течение вот уже нескольких дней:
      – Я твердо намерена не вступать с графом ни в какие супружеские отношения. Тогда ему, в конце концов, придется отпустить меня и аннулировать брак!
      Далси надула щеки и с сомнением покачала головой:
      – Думаю, что он не тот мужчина, который легко согласится с таким решительным отказом. Он может заставить вас…
      Беренис резко остановилась:
      – Насильно, ты хочешь сказать? Не может быть, что бы он поступил так низко! – Голос ее дрогнул, когда страх волной окатил ее, по коже побежали мурашки. Если он только попробует прикоснуться к ней, она убьет его!
      – Не рассчитывайте, что он согласится, мадам, – предупредила ее служанка, пораженная видом пылающих щек и горящих глаз своей хозяйки.
      – Я окончательно решила отвергнуть его, и не трать понапрасну время, чтобы разубедить меня! – ответила Беренис и тут же начала действовать. Она бросилась к секретеру, нацарапала записку Перегрину и вложила ее в конверт. Затем расплавила кусочек восковой свечи, накапала воском на конверт и прижала к нему свой перстень.
      – Вы хотите, чтобы я сейчас же отнесла это в условленное место? – спросила Далси, покачав головой. – А вы уверены, что сэр Перегрин придет туда?
      – Да, я уверена, он будет ждать моего последнего послания, и хочу сообщить о том, что собираюсь сделать. Он должен все знать!
      Далси считала, что это весьма опрометчивый поступок, но промолчала. Она подошла, чтобы приготовить Беренис постель. Тут озорная улыбка заиграла на ее губах, и она не сдержалась, чтобы не заметить:
      – Завтра вечером я вам уже не понадоблюсь! Кто-то другой поможет вам лечь в постель…
      – Замолчи!
      Гнев вспыхнул в глазах Беренис, и служанка, схватив письмо, отскочила к двери.
      – Хорошо, миледи! Я передам это. Не беспокойтесь! – крикнула она, пригнувшись, чтобы уклониться от подушки, которая в нее полетела.
      Беренис откинулась на спину, гнев ее внезапно угас. Она знала, что в душе Далси очень добра, но не могла смириться с мыслью, что наступила последняя ночь ее благословенного уединения. Совсем скоро Себастьян сможет войти в ее спальню, когда ему вздумается, овладеть ею независимо от ее желания, зачать в ее утробе детей, вынашивать которых она не имела ни малейшего желания из-за ненависти к нему. Будь он проклят! «О Перегрин, где же ты, – горевала она, больше не в силах бороться с отчаянием. – Ну почему ты не выручил меня из этого ужасного положения?»
      Она твердо решила отказать Себастьяну в осуществлении супружеских прав. Это казалось единственным выходом. Предстояло преодолеть так много препятствий, чтобы они с Перегрином нашли счастье и покой в объятиях друг друга – почти непреодолимых препятствий, которые потребуют от них смелости и находчивости.
      Слезы скатывались по виску и исчезали в волосах, когда огромная волна одиночества и беспомощности накатила на Беренис. Даже Шеба покинула свою хозяйку – ее корзинка была пустой и заброшенной. Беренис отдала ее Люсинде, полагая, что изнеженная маленькая собачка будет несчастна в Америке, как и она сама. Она заплакала навзрыд. Будущее нависло над ней подобно грозовой туче.
      Слезы невесты, думала она, пряча лицо в подушках. Непременно дурное предзнаменование?..
 
      Далси, и без того изобретательная, в совершенстве овладела искусством незамеченной проскользнуть к гроту после наступления темноты. Для нее, выросшей на улице и с детства привыкшей рассчитывать лишь на саму себя, не составляло большого труда осторожно пробраться мимо сторожей, открыть замок шпилькой (если понадобится), на цыпочках прокрасться через террасу и, держась в тени, пересечь лужайку. Сегодня вечером проделать все это оказалось значительно легче, потому что все были поглощены свадебными приготовлениями – слуги чистили серебро, дворецкий был занят важной работой в винном погребе, экономка суетилась, приготавливая белье, цветы – словом, все необходимое для приема гостей.
      Далси бежала по тропинке, ведущей к храму, намереваясь выполнить поручение как можно быстрее, чтобы поскорее лечь спать. Завтра будет напряженный день, и ей предстояло встать в шесть часов утра. Она поднялась по ступеням, отыскала тщательно скрытое от глаз отверстие возле входа – щель, спрятанную за камнем, и просунула записку внутрь. Проделав все это, она была уже на полпути к дому, когда заметила чью-то тень, прячущуюся в темноте деревьев почти у самой тропинки.
      Далси было не занимать храбрости. Вот и сейчас она сжала кулаки и повернулась лицом в сторону того, кто скрывался во тьме.
      – Кто здесь? – крикнула она. – Не пытайтесь прятаться! Я вижу вас. Выходите!
      Когда фигура шагнула в полосу лунного света, девушка увидела, что это высокий мужчина; что-то смутно знакомое было в очертаниях его фигуры. Когда он заговорил, Далси гневно выпрямилась, но тут же успокоилась, что это все-таки не разбойник.
      – Мисс Далси, это я, Квико, слуга графа! – сказал он глубоким голосом с сильным акцентом.
      – Что вы здесь делаете?
      «О Боже, неужели он следил за мной»? – думала она. Но нет, конечно, нет! Они были сейчас в саду, почти рядом с домом, далеко от грота.
      – Я люблю прогуливаться ночью. Дома мы с хозяином часто охотимся перед заходом солнца.
      Он бесшумно подошел ближе, двигаясь с пугающей быстротой, словно сам был частью тени, сотканной из темноты. Далси затрепетала от страха. Она часто видела его бродящим вокруг дома, он появлялся неожиданно, пугая других слуг, которые не доверяли ему. Человек графа – индеец! Говорили, он преспокойно отсечет голову томагавком, как только посмотрит на тебя!
      Сейчас, при свете луны, Далси уставилась в это узкое, неулыбчивое лицо с широкими плоскими скулами и орлиным носом. Казалось, его черные глаза видели ее насквозь. Он был одет в сюртук из тонкого черного полотна; густые, прямые, иссиня-черные волосы были схвачены сзади лентой. И все же среди тихих ночных шорохов она могла ясно представить его с перьями и раскрашенной кожей.
      Далси напряглась и решила вести себя вызывающе:
      – Ну что ж, Квико, если вам нравятся прогулки ночью, то мне тоже! Поэтому я здесь дышу воздухом, так что мне, пожалуй, пора…
      Она двинулась в направлении задней двери, и, увидев, что он не отстает ни на шаг, разозлилась. Далси остановилась так резко, что они чуть не столкнулись, и став руки в боки, крикнула:
      – Вы что, не можете оставить меня в покое? Он был похож на крепкую стену. Лицо индейца мерцало во мраке, когда он твердо ответил:
      – Вы одинокая женщина. Я пойду с вами и прослежу, чтобы ничего не случилось.
      Далси гневно топнула ногой:
      – Я сама могу о себе позаботиться! Твой медный лоб в состоянии это понять? – И она двинулась вперед, а он снова последовал за ней.
      Издав вопль негодования, она бросила на него последний свирепый взгляд, вбежала в дом и громко хлопнула дверью.
 
      С раннего утра Беренис была окружена женщинами, привлеченными к торжественному, почти ритуальному обряду наряжания невесты. Когда они закончили, Беренис некоторое время стояла перед зеркалом, с трудом узнавая себя и находя в этом мало утешительного. Это было равносильно тому, чтобы надеть на костюмированный бал маскарадный костюм и маску и позволить себе говорить и делать все, что невозможно говорить или делать без них.
      Графиня Лажуниссе пока еще не существовала, но отражающаяся в зеркале девушка уже не была и леди Беренис Росситер. Очень скоро она превратится в эту безупречно одетую, бесчувственную незнакомку.
      Ее слуги, тем не менее, были в восторге от предстоящего прекрасного спектакля, потому что Беренис воплощала мечту каждой женщины о том, как должна выглядеть невеста. Ее шелковое платье цвета слоновой кости было украшено серебряной вышивкой и расшито по кайме жемчугом. У этого наряда было глубокое декольте, крошечные рукава и высокая талия, стянутая прямо под грудью. Белые лайковые перчатки доходили до локтей, темные локоны, окутанные прозрачным облаком длинной фаты, венчались сверху бриллиантовой диадемой. Садясь в карету, Беренис накинула песцовую пелерину, подарок Себастьяна, но у портика церкви сняла ее, передав Далси. Неся букет апельсиновых цветов из теплиц Стреттон Корта, она вошла в церковь, сопровождаемая дочерьми леди Чард – восторженными, хотя и немного неуклюжими подружками невесты – и толпой юных родственников, выступающих в роли пажей и цветочниц.
      Гости маркиза были так причудливо разодеты, что их наряды вполне могли сойти за маскарадные костюмы. Беренис нашла утешение в этой мысли; это было похоже на то, как если бы вся эта церемония, на которой она присутствовала с таким нежеланием, была не более, чем нелепым представлением, игрой в шарады. Собрание кашляло и шаркало ногами, но вот звуки органной музыки стали громче, и все глаза устремились на Беренис, когда она пошла вдоль прохода, опираясь на руку отца. Лицо ее было бледным, глаза, словно голубые сапфиры, сверкали сквозь прозрачную фату. Она напоминала поразительно прекрасную статую, холодную и безответную. На самом же деле она сознательно отрешилась от всех мыслей и чувств, понимая, что это единственный способ пройти через предстоящую пытку. Скоро отец вручит ее судьбу тому иностранцу, чью высокую, прямую спину она могла видеть, пока он ожидал ее перед алтарем.
      Музыка поднималась ввысь, нежные, невинные голоса поющих мальчиков достигали эмоционального совершенства, а Беренис стояла, словно каменное изваяние, рядом с Себастьяном. Она не смотрела на него, но не отрывала взгляда от сверкающих золотых сосудов, подсвечников, кадила – атрибутов религии, готовой связать ее жизнь с человеком, которого она ненавидит. Служба началась, но мысли Беренис были далеко отсюда и одиноко блуждали по пустынной земле. Она отвечала вяло, не задумываясь, и лишь тогда вернулась к действительности, когда почувствовала на своем пальце массивное золотое кольцо.
      Священник дал последнее благословение. Беренис медленно повернула голову, словно притягиваемая магнитом, и увидела глаза Себастьяна. Он был почти так же бледен, как и она. Краска сбежала с его загорелых щек, и в его глубоком, загадочном взгляде было нечто такое, от чего ее тело охватила странная дрожь, что внушало чувство сожаления: почему это не случилось в какое-нибудь другое время, при других обстоятельствах? Кто знает, быть может, тогда она могла бы полюбить его?
      Он поднял ее фату, наклонил голову и поцеловал ее в губы, взяв ледяные пальцы Беренис в свою жесткую, теплую ладонь. У нее появилось головокружительное чувство полета. Все вокруг начало вращаться, видимое сквозь пелену слез, и в поисках спасения она ухватилась за его руку. Это длилось какую-то долю секунды, не больше, затем она снова овладела собой. Беренис позволила Себастьяну провести себя к дверям величественной церкви, положив пальцы на рукав его бархатного фрака. Она не смотрела ни налево, ни направо, мучительно пытаясь сохранить самообладание.
      Снаружи господствовала капризная английская погода. Солнце уступало место черным тучам, тяжелым и угрожающим. Далси накинула меховую пелерину на плечи хозяйки, когда толпа доброжелателей окружила молодоженов, посыпая их рисом – первое из тех длительных и нелепых действ, без которых, по общепринятому мнению, брачные узы не будут достаточно крепкими. На мгновение Беренис запаниковала, непонимающе глядя в улыбающиеся лица, встречая знакомые глаза. Она знала, о чем они думают – представляют ее и Себастьяна одних в спальне… Затем молодожены и их окружение сели в экипажи, чтобы отправиться в Элсвуд-Хаус на свадебное торжество.
      За все время пути Беренис и Себастьян не обменялись ни единым словом. Она краешком глаза поглядывала на него, но Себастьян был погружен в себя, не пытаясь заговорить с ней или коснуться ее. Словно тело его было здесь, а душа унеслась за мили отсюда. «Прекрасное начало супружеской жизни, – думала она, – мой муж такой мрачный и чужой». Но о чем, или, лучше сказать, о ком, он мечтал? Хотел, чтобы на ее месте сидела миссис Жермен или какая-то другая женщина? Она гораздо больше знала об обязанностях своих слуг, чем о нем. И вот она уже связана с ним брачными узами!
      Беренис вспыхнула при воспоминании о том, как он вел себя в первый вечер их знакомства, о том, что он говорил, почти открыто назвав ее проституткой. И как он держал ее, заставляя почувствовать свое желание, давая знать, как хотел ее. Кожа ее загорелась, словно от его прикосновения. Он обращался с ней не как с женщиной, а как с инструментом для получения удовольствия, который можно грубо использовать, а потом выбросить.
 
      Огромная городская резиденция буквально гудела от возбуждения. Музыканты исполняли танцы, в то время как лакеи в ливреях ловко двигались среди гостей, разнося на серебряных подносах освежающие напитки. Перегрин тоже был там, и Беренис почувствовала ревность, когда увидела, как вокруг него увивались толпами шикарно разодетые дамы, которые налетали на него с приветственными возгласами. На них были изумительные платья всех оттенков, шляпы всех форм и видов и все мыслимые сверкающие драгоценности. Мужчины тоже были похожи на павлинов, демонстрируя плюмажи на шляпах, расхаживая с важным, напыщенным видом по огромному залу под высоким оштукатуренным потолком, с которого свисали канделябры из граненого стекла, чьи кристаллические подвески отбрасывали мириады радужных бликов.
      Наблюдая за Перегрином, Беренис видела, как он ходит по залу, непринужденно болтает и смеется. Этот смех отдавался в ее душе острой болью. Как он мог так беззаботно вести себя, ведь в то же время, если верить содержанию его писем, он ужасно страдал? Интересно, получил ли он ее последнее любовное послание? Возможности узнать об этом не было: она не могла улучить минутки, чтобы поговорить с ним, осажденная гостями, произносящими поздравления, желающими поцеловать ее, пожать ей руку. Она двигалась, словно заведенная кукла, делая грациозные реверансы и включая ослепительную, фальшивую улыбку каждый раз, когда к ней обращались, называя новый ненавистный титул – «мадам графиня».
      Маркиз, молчаливо внушив себе, что все идет хорошо, удалился с несколькими закадычными друзьями, и Беренис, проходя мимо, уловила обрывки разговора, касающегося политики или строительства. Леди Чард была в своей стихии, представляя Джейн и Сару каждому мало-мальски приличному холостяку, планируя дальнейшие свадьбы. Себастьян непринужденно вращался в толпе – очаровательный, спокойный и грациозный.
      Беренис видела, что ей откровенно завидуют, и она вынуждена была признать, что он выглядел необыкновенно изысканно в черном бархатном фраке и гармонирующих с ним бриджах. Шелковые чулки, кожаные туфли с металлическими пряжками и шпага, висящая на левом бедре, довершали этот официальный наряд. Белоснежная рубашка у горла контрастировала с его по-цыгански смуглой кожей, и ни один присутствующий на приеме джентльмен не мог соперничать с ним.
      – Двуличный негодяй! – пробормотала Беренис, обращаясь к Далси, которая шла позади, неся ее веер и меховую пелерину. – Ты заметила, как он улыбается и кивает? Такой учтивый! Когда мы останемся одни, все будет совсем по-другому…
      Далси издала какие-то успокаивающие звуки и принесла ей еще один бокал вина. Беренис понимала, что уже выпила несколько больше, чем обычно, радуясь любой возможности приглушить болезненную остроту ощущений. Дэмиан и Перегрин подошли к ней нетвердой походкой, опираясь на плечи друг друга.
      Брат поднял бокал:
      – За твое счастье, моя дорогая сестричка! Увидев мрачное и напряженное выражение ее лица, он успокаивающе обнял ее, добавив:
      – Не расстраивайся так! Он не такой уж плохой парень, ты же знаешь. Наоборот, лучше многих. Хороший, веселый, настоящий друг… Эй, что такое?
      Беренис нетерпеливо оттолкнула его, свирепо взглянув на них обоих:
      – Конечно, не ты ведь замужем за этим подлецом!
      Перегрин улыбался, его глаза блестели, речь была немного невнятной:
      – Давайте выпьем за Америку! Земля изобилия, где мы разбогатеем!
      Беренис страстно желала, чтобы он что-то предпринял: устроил сцену, вызвал Себастьяна на дуэль – что-нибудь! Столь спокойное признание факта ее замужества стало казаться ей глубоко оскорбительным. В конце концов, любит он ее или нет? Его письма были полны безумной страсти, но его действия доказывали обратное. Она уже больше не знала, чему верить, и хотела, чтобы он ушел. Она повернулась к Перегрину спиной, чтобы не видеть его, и обрадовалась, когда они с Дэмианом, наконец, заковыляли прочь.
      Гости уже досыта наелись и напились, произнесли всевозможные речи и тосты, когда еще одна их веселая группа буквально набросилась на Беренис, подвела к Себастьяну и настояла, чтобы они были ведущей парой в танце. Расступившись, гости образовали круг. С насмешливым блеском в глазах Себастьян поклонился своей жене. Музыканты заиграли менуэт, и он повел ее в замысловатом танце. Возгласы восхищения послышались среди зрителей, когда они любовались этим красивым мужчиной и его очаровательной женой. Девушки тоскливо вздыхали, а пожилые женщины проливали сентиментальные слезы. Все только и говорили о том, какую прекрасную пару они составляют.
      Высоко держа голову, Беренис не отрываясь смотрела в смеющиеся глаза Себастьяна, когда он прошептал:
      – Venez m'amie – давай же, улыбайся, дорогая! Эта свадьба непременно должна стать свадьбой года! Чудесный любовный союз!
      «Если бы только…» – печально подумала она. Определенно, это самые грустные слова на свете. Как бы она хотела любить человека, за которого вышла замуж! В детстве Беренис мечтала о том, как станет самой счастливой невестой, и, казалось, было несколько мгновений, когда Себастьян давал ей такую надежду… Но случайное замечание, недобрый жест, обманутое доверие разбивали вдребезги и без того слабую иллюзию-мечту, доказывая совершенно обратное…
      Становилось уже поздно, и гости начали расходиться, за исключением стойкого ядра неизменных завсегдатаев вечеринок. В большом холле слуги помогали гостям одеваться, и, бросив последний взгляд на редеющую толпу, Беренис с неохотой позволила леди Чард и подружкам невесты увести себя наверх. Спальню для новобрачных устроили здесь же, посчитав необязательным для них спать в гостинице, так как утром они должны были отплыть в Америку. Элсвуд-Хаус казался достаточно большим, чтобы разместить в нем и дюжину пар, а Беренис была абсолютно равнодушна к тому, где пройдет первая брачная ночь. Все, что она хотела – это погрузиться в мягкое забвение и проснуться, когда все закончится. Или, возможно, больше никогда не просыпаться…
      Далси раздевала ее, в то время как леди Чард и другие женщины порхали вокруг, издавая возбужденные возгласы и смешки, привязывая нелепые банты, символизирующие истинных влюбленных, к драпировке кровати, разбрасывая повсюду зерно и другие языческие символы плодородия. Беренис считала все это варварским и непристойным! Ей хотелось, чтобы они ушли, и в то же время – чтобы задержались, если это может отсрочить тот момент, когда она останется наедине с Себастьяном.
      Ночная рубашка нежно-василькового цвета была сшита из прозрачного материала, облегающего грудь Беренис и мягкими волнами спускающегося к ногам. На плечах она завязывалась на два изящных банта: соблазнительное одеяние, предназначенное лишь для одной цели – быть дополнением к ночи страсти. Беренис взглянула в зеркало и едва не приказала Далси отыскать что-нибудь простое и более скромное – настолько поразил ее вид просвечивающего сквозь ткань собственного тела. Она торопливо вдела руки в широкие рукава такого же василькового пеньюара с длинным, плавно скользящим шлейфом. Но даже эти два слоя материи не могли полностью скрыть ее тела, и Беренис по-прежнему чувствовала себя обнаженной и абсолютно уязвимой.
      Волосы ее были распущены, вьющиеся локоны струились по плечам и груди, отчего она выглядела совсем ребенком. Леди Чард, собравшись уходить, остановилась, шурша своими топорщившимися юбками, и озабоченно воскликнула:
      – Моя дорогая, вы так бледны! Вы волнуетесь… Ну, конечно же, так и должно быть! Это естественная девичья скромность. Очень похвально! В наше время так много бесстыдных распутниц, – она наклонилась так близко, что Беренис разглядела толстый слой белил, наложенных на лицо, и две ярких мушки на дряблых щеках. – Бедное дитя, выросшее без матери, – взял ли кто-нибудь на себя труд подготовить вас? Вы знаете, чего ожидать?
      Ее голос звучал сочувственно, и в то же время в нем был какой-то оттенок, который показался Беренис просто отвратительным. Этакая нотка триумфа. Словно добропорядочная леди находила удовольствие в том, чтобы приветствовать еще одну невинную жертву, восходящую на алтарь Гименея. Беренис отшатнулась. Последним человеком, с которым она хотела бы обсуждать столь интимный вопрос, была именно леди Чард.
      – Я не невежественна, спасибо, мадам! Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказала она, бросив взволнованный взгляд на Далси, чьи губы подрагивали от еле сдерживаемого смеха.
      Леди Чард выпрямилась, явно оскорбленная:
      – О, ну если так обстоит дело, то я покидаю вас! Будьте мужественной. Не пугайтесь насилия. Мужчины грубияны, а мы, бедные женщины, вынуждены выполнять свой долг. Доброй ночи, графиня!
      Сказав это, она собрала своих компаньонок и они, в свою очередь, поцеловали Беренис, пожелали всего хорошего, и, щебеча словно стая скворцов, выпорхнули за дверь. Далси положила еще одно полено в огонь, убрала одежду своей хозяйки и фаянсовый таз с водой. Беренис придумывала любой предлог, чтобы удержать ее, все время чувствуя присутствие Себастьяна в смежной комнате, соединенной с супружеской спальней высокими двустворчатыми дверями. Она подумала, что он, наверное, тоже готовится – и, конечно же, при помощи этого слуги-индейца, зловещего создания, внушавшего ей самой настоящий страх.
      Далси хотела, чтобы она легла на кровати в одной из соблазнительных поз, но Беренис поставила большое обитое шелком кресло к камину. Им с Себастьяном нужно серьезно поговорить – в этом она была непреклонна.
      Когда Беренис наконец осталась одна, внезапная тишина подействовала на нее угнетающе. Грохот карет по булыжной мостовой почти не доносился, и свет факелов лишь узкой полоской проникал между парчовыми портьерами. Языки пламени отбрасывали оранжевые блики на белый потолок, напоминая красноватые пушистые облака, застенчивых херувимов и пухленьких богинь мифического Олимпа. Безрадостно глядела Беренис на тяжелое золотое кольцо, оттягивающее ее палец, словно глыба свинца. Итак, это случилось. Теперь они законно и навсегда связаны узами брака, но худшее было еще впереди. Тревожное ожидание, казалось, отзывалось физической болью где-то под сердцем, и ей стало трудно дышать. Она замерла от ужаса, когда двойные двери на смазанных петлях бесшумно открылись и в дверном проеме показался Себастьян. На мгновение их взгляды встретились: его – тяжелый и настороженный и ее – темный от боли.
      Он переоделся в пурпурный индийский халат, украшенный замысловатым узором, с широкими рукавами, собольим воротником и золотым поясом, стянутым на тонкой талии. Это добавляло экзотики его и без того необычной внешности. О нет, ничего традиционно английского в облике графа Лажуниссе не было…
      Двигаясь изящно и бесшумно, он подошел к Беренис, буквально прикованной к креслу и безумно смотрящей на Себастьяна глазами загнанного зверя. Охотник, он видел это выражение слишком часто: губы его сжались в тонкую линию, взгляд задержался на ее приоткрытых губах, затем скользнул ниже, к высокой груди, дразняще просвечивающей сквозь тонкую ткань.
      «Черт, она очаровательна», – подумал он, испытав внезапную боль в сердце от чувства потери и глубокого сожаления, что все это не происходит по-другому. Если бы она с восторгом и желанием пришла к нему…
      Хотя Себастьян небезуспешно пытался убедить свет, что является закоренелым циником, в глубине души он знал, что до конца не исцелится, пока снова не полюбит, самоотверженно и всецело, как когда-то в молодости. В последнее время появлялись проблески надежды, когда интуиция подсказывала: Беренис? Но нет, тут же за этим следовали неоспоримые свидетельства ее вероломства. И именно сейчас он держал такое доказательство в руке – доказательство столь изобличающее, что даже импульсивность молодости не могла служить оправданием.
      Глаза его были холодными, как северное море, а лицо твердым, как скала, когда он напомнил себе, трезво и горько, что жизнь не сказочный роман, а любовь – сладкозвучная ложь, выдуманная поэтами и мечтателями.
      Беренис, которая наблюдала за ним, сжимая руками подлокотники кресла, испуганно откинулась назад, когда он неожиданно наклонился и, сунув ей под нос листок бумаги, прорычал: – Ну-с, моя девственная невеста, ты узнаешь это?
      В первую секунду она не могла ничего понять, но затем увидела, что это было. В смуглом кулаке было зажато ее последнее письмо к Перегрину. Она попыталась вырвать его, но Себастьян отдернул руку, а другой схватил ее запястье.
      – Это мое! Отдайте его мне! – закричала она.
      – Итак, ты признаешь это, mon amour, – промурлыкал он, хотя глаза его гневно сверкали.
      Ужас и оцепенение, только что владевшие Беренис, уступили место ярости. Пытаясь вырваться, она зашипела:
      – Пустите меня!
      Но он лишь усилил хватку. Она чувствовала себя такой маленькой, такой беспомощной. Ее макушка едва доставала ему до плеча, но, тем не менее, Беренис смело встретила его взгляд:
      – Как вы смеете трогать мои письма? Так вот какова супружеская жизнь? Мне нельзя иметь никаких тайн? Никаких друзей? Вы смотрите на меня как на предмет собственности?
      – Именно так, – ответил он четко. – Ты такая же моя собственность, как и рабы на плантации. Это дело стоило мне много времени и денег. Твой отец умный человек, и он заключил жесткую сделку. Со всей решительностью я намереваюсь получить то, за что уплачены мои деньги, мадам! Что же касается письма, то это дело рук двуличной маленькой обманщицы, которая смеет давать супружескую клятву и в то же время пытается уклониться от своего долга. Вот что вы пишете. Слушайте!
      Все еще крепко держа ее руку, он поднес это безусловное доказательство вины к пламени свечи и начал читать вслух. Сарказм, звучавший в его голосе, заставил Беренис вспыхнуть от негодования, когда Себастьян отчетливо, с презрением выговаривал каждое слово:
      «Мой любимый Перегрин! Ты говоришь, что не можешь примириться с мыслью о другом мужчине, держащем меня в объятиях. Поверь, я обещаю, что никто, кроме тебя, не сделает этого. Я никогда не разделю ложе с этим отвратительным французом и жду тебя, моя любовь, как своего избавителя…»
      Негодующе фыркнув, Себастьян опустил письмо и гневно схватил ее за плечи, в то время как глаза Беренис пылали от негодования. Она ужасалась при мысли, что ее письмо обнаружено, хотя они с Далси не сомневались, что место, где они прятали записки, было вполне надежным. Могло быть только одно объяснение…
      – Вы снова шпионили за мной! – гневно крикнула она. – Использовали своего отвратительного слугу, не так ли? Он всегда рыскает вокруг, словно дьявольская тень!
      – А ты думала, я стану доверять такой как ты? Не притворяйся простушкой, cherie. Ты облегчила задачу, оставив след, по которому письмо мог бы найти и слепой. В самом деле, грот! Как это банально!
      Когда Себастьян волновался, его акцент казался более отчетливым. Сейчас он вел себя враждебнее, чем когда-либо; его волосы беспорядочно упали на лоб.
      – Очень хорошо, сэр! Признайте, что я ненавижу вас и люблю Перегрина. Что вы собираетесь с этим делать? – бросила она ему вызов.
      О, эта ее необычайная красота… Себастьян почувствовал, как желание снова охватило его. Ему так хотелось остановить ее гневные слова поцелуями, утопить эту ненависть в страсти. Близость ее груди, касающейся его тела сквозь тонкую оболочку шелка, пьянящий запах ее волос приводили его в состояние сильнейшего возбуждения. Он мог бы быть так счастлив с ней – если бы не ее нрав. Вот она перед ним – прекрасная девушка, находящаяся на пороге восхитительной женственности, в ореоле сверкающих волос, обрамляющих красивое лицо – и все-таки гарпия. Чертова шлюха, услугами которой, возможно, пользовались все развратники города!
      Он слышал о дуэли, ловил лукавые взгляды в местах весьма сомнительных развлечений и знал о роли Хью Колдуэла в состязании фаэтонов. Себастьян догадывался, что именно Хью прислал Беренис костюм для верховой езды. Этот хлыщ определенно считал, что вот явился какой-то тупоголовый колонизатор, чтобы отбить у него прелестную дочь Росситера. Мрачные искры гнева зажигались в груди Себастьяна, когда он бросал на зубоскалов такие устрашающие взгляды, что они тут же смущенно замолкали, но грязные намеки продолжали мучить его. Когда Квико принес это тайное любовное письмо, первым побуждением Себастьяна было высказать ей все, что он о ней думает, а затем разбить кулаком физиономию Перегрина. Он сдержал оба этих порыва, выжидая и выбирая подходящий момент в продолжение всей свадьбы, настороженный и затаившийся, словно рысь. Но если бы его увидели его друзья из Америки, они бы узнали признаки надвигающейся грозы и вняли этому предупреждению, потому что если Себастьян становился холодным и спокойным, это означало, что его ярость достигла апогея и в ней он ужасен и беспощаден.
      Сейчас, когда он держал в руках беспомощную Беренис, его выдержка и спокойствие дали трещину. Она была его законной женой. Он может сделать с ней все, что захочет, и никто его не осудит. Она нуждается в хорошем уроке, таком, о котором не скоро забудет.
      – Ты полагаешь, я всерьез воспринимаю твою детскую страстную влюбленность? – насмешливо спросил он. – Или ту смехотворную клятву целомудрия? Поздновато для этого, я бы сказал. О, кстати, если мы случайно будем осчастливлены благословенным событием раньше положенного девятимесячного срока, я, разумеется, не признаю ребенка. Я отнюдь не полный идиот, как ты знаешь, и очень хорошо умею считать!
      Этот оскорбительный намек подлил масла в огонь ярости Беренис: как он смеет порочить ее невинные отношения с Перегрином?
      – В этом случае, сэр, – сказала она медленно, – я всем буду говорить, что отец – вы, и ребенок преждевременный. Я могу даже добавить, что вы предвосхитили свадебную церемонию и соблазнили меня в день вашего приезда в Англию.
      – Ты достаточно бесстыдна для такой лжи! – его взгляд на миг ослабил ее оборону. Это была вспышка боли, быстро подавленная.
      Сердце Беренис бешено колотилось, и она видела, что ситуация выходит из-под контроля. Лучше бы она не пила так много вина, ибо теперь, в интимном тепле этой полуосвещенной легким пламенем свечей комнаты, ее чувства были обострены до предела. Она злилась на предательство своего тела, трепетавшего в ответ на его жар, который жег ее сквозь ночную сорочку. Его пальцы начали двигаться вверх и вниз по ее спине, знакомясь со всеми изгибами…
      – Не делайте этого! – резко сказала она, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на мысли о Перегрине и представить его лицо. – Вы же не будете настолько низки, чтобы навязать себя мне против моего желания!
      Зловещая улыбка тронула его губы, когда он ответил:
      – Разве не буду?
      Внезапно она с ужасом осознала, что он вполне способен осуществить подобную угрозу. Ей стало страшно. Через несколько секунд тайна откроется. Неужели он совершит такую низость?
      – Но это же нелепо… – начала она, обнаружив, что ей трудно дышать, когда эти теплые пальцы гладят ее шею.
      – Согласен, ma doucette! – И снова она услышала насмешку, доводящую ее до бешенства:
      – Я не могу понять, откуда эта монашеская сдержанность! Для женщины, которая имеет такой большой опыт…
      Его явное стремление унизить ее стало той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Беренис. Она вырвалась из его рук и, отскочив на безопасное расстояние, схватила с туалетного столика маленький серебряный ножик для разрезания бумаги.
      – Вы дьявол! Я смогу вонзить в вас нож и не почувствовать раскаяния! – крикнула она. – Предупреждаю, если вы прикоснетесь ко мне, я убью вас, а потом себя!
      – Ты сейчас неплохо бы смотрелась на сцене, – сказал Себастьян, прислонясь спиной к спинке кровати, сложив на груди руки и небрежно скрестив голые ноги. – Но так как мы не в театре, предлагаю положить нож, пока ты не порезалась. Побереги его для того, для чего он предназначен – вскрывать письма от твоих любовников!
      Выкрикивая проклятья, она бросилась на него. Ее рука взметнулась, и лезвие, сверкнув молниеносной дугой, разрезало рукав халата и задело кожу под ним.
      – Ты дьяволица! – прорычал он, схватив запястье ее руки, сжимавшей нож, и заламывая ее руку за спину. – Брось его! – приказал он, но Беренис отчаянно вырывалась, пытаясь ударить его коленом в пах.
      В пылу борьбы они задели туалетный столик и опрокинули его. Оплывшая свеча, стаканы и графин с грохотом упали на пол. И все же Беренис едва ли удалось оказать серьезное сопротивление обладателю этих железных мускулов. Себастьян почти не замечал ее ударов. Он сильно стиснул ее запястье, пальцы Беренис медленно разжались, и нож упал на ковер.
      Она поняла, что пеньюар распахнулся, оставляя ей лишь сомнительную защиту в виде тонкого слоя ткани рубашки. Полы его халата тоже разошлись, открывая взору широкую грудь с перекатывающимися мускулами, сильные плечи, смуглую кожу, поросшую черными, вьющимися волосами на груди, животе и опускающимися ниже.
      Беренис впервые видела обнаженного мужчину и была зачарована зрелищем его неприкрытого возбуждения, удивляясь его первобытной, земной силе.
      Это должно быть, вино, подумала она, почувствовав, как закружилась голова. Создавалось впечатление, что некоторые части ее тела, включая рот и язык, перестали подчиняться ей и начали жить своей собственной жизнью. Тело Беренис страстно желало его объятий, хотя ее пуританское сознание и романтическое сердце отчаянно восставали.
      Себастьян взял ее на руки, несколько мгновений, не отрываясь, смотрел в ее лицо, затем хрипло произнес низким, возбуждающим голосом:
      – Я хочу, чтобы ты стала моей, m'amie…
      Он сделал несколько шагов и положил ее на супружескую кровать, затем быстро лег рядом. Его руки ласкали ее тело и воспламеняли ее чувства. Инстинктивно Беренис пыталась закрыться руками.
      – О, пожалуйста! – простонала она, разрываясь между стыдливостью и теми новыми чудесными ощущениями, которые открывал ей муж.
      Себастьян, опустившись на колени, взял ее за руки, медленно развел их в стороны и с восхищением оглядел ее тело.
      – Ты так прекрасна… нет нужды прятаться от меня! Я теперь твой муж… – хрипло прошептал он ей на ухо.
      Она повернула голову, пытаясь избежать его губ, потому что знала: поцелуй будет губительным для нее, заставит потерять самообладание и отдаться тем чувственным удовольствиям, которые он обещает. Себастьян наклонился, взял в ладони ее лицо и прильнул к мягкой влажности губ. Прикосновения его языка были непостижимо нежны, и Беренис замерла, посмотрев на Себастьяна широко раскрытыми недоумевающими глазами. Он начал ласкать ее, его руки скользили по телу – тонкой талии, плоскому животу, поднимаясь выше, пока ладони не прикоснулись к груди. Беренис была не готова к тому всплеску желания, который вызвали эти ласки. Она непроизвольно приподняла грудь навстречу движению его руки. Улыбнувшись, он провел пальцем по затвердевшему соску, ожидая, когда она смирится со своей страстью.
      Себастьян не мог сейчас думать ни о разуме, ни о душе Беренис – тех частях ее естества, которые желали большего, чем плотские удовольствия. Со стоном она пыталась отстраниться, но Себастьян был не из тех, кому можно помешать исполнить желание. Его рука скользнула по ее животу к темному треугольнику между ног, и Беренис, хотя и была потрясена, испытала небывалое ощущение. Его губы касались груди, язык ласкал соски до тех пор, пока она чуть не потеряла сознание от удовольствия. На мгновение природный инстинкт победил сомнение и стыдливость, и ощущение, зародившееся где-то внизу позвоночника, стремительно растекалось горячими волнами по бедрам и напряженным, пульсирующим комком скапливалось между ними. Она затрепетала, и Себастьян посмотрел на ее расслабившееся тело, полуоткрытые глаза, влажный рот. Словно умирающий от жажды, он припал к ее губам. Его рука продолжала исполнять волшебную ритмичную мелодию ласки, и Беренис страстно желала, чтобы он не останавливался, хотя и не знала, чего ожидать дальше, ощущая лишь жгучее желание, заставляющее ее извиваться под ним. Его дыхание обжигало кожу, словно пламя; он сжал ее ногу своими сильными бедрами, когда она приподнялась, напрягшись, навстречу завершенности. Тогда он встал на колени, приподнял ее подбородок, заглянул в глаза и прошептал:
      – Сдавайся, ma ch?rie…
      Она моментально расслабилась, чтобы он мог войти в самую чувствительную часть тела. Глаза ее широко открылись от изумления, ощущение напряженности возрастало.
      Беренис видела его лицо, покрытое каплями пота, откинутую назад голову, выражение, напоминающее лик святого мученика. Его мощное тело приподнималось и вздрагивало, и стон слетел с его губ, когда он освободился в ней от бремени своей страсти. Несколько мгновений он тяжело лежал на ней, затем осторожно отодвинулся.
      Все завершилось слишком быстро, ей нужно было, чтобы он продолжал, и теперь ее терзал жар неудовлетворенного желания. Соски оставались твердыми, и она прижалась ими к мягким волосам на его груди. Она сознавала, что только он излечит ее от этой боли, но не могла смириться с этой мыслью. Подчиниться ему? Никогда!
      Словно почувствовав, что в ней снова закипает гнев, Себастьян отпустил ее. Освободившись от этих сильных, уверенных рук, Беренис приглушенно всхлипнула и отодвинулась в дальний угол кровати, натянув на себя простыни и повернувшись к нему спиной. Воцарившееся молчание было столь осязаемым, что, казалось, в комнате присутствует кто-то третий. Огонь мерцал, его блики, словно золотые демоны, танцевали в зеркалах. Погрузившись в черный колодец страдания и смятения, Беренис не могла больше сдерживать слезы и тихо заплакала в подушку. Боль пульсировала между бедер, но она была ничем по сравнению с действительно больными ранами, нанесенными ее самолюбию. Ее Тело, этот старый друг, которого она любила и нежила все эти годы, повело себя с несдержанностью, которой она сейчас глубоко стыдилась. Беренис вдруг осознала, что напрочь забыла о Перегрине. Как могла она так поступить? Неужели все те счастливые часы, проведенные в музыкальной комнате, когда она играла на клавесине, а он стоял рядом, переворачивая страницы нотной тетради, ничего не значили? А прекрасные мгновения в саду, когда он декламировал свои стансы, в то время как она наслаждалась самым подходящим для леди занятием – делала наброски цветов? Неужели память об этих возвышенных, нежных отношениях отступила перед всепоглощающим стремлением к плотскому наслаждению?
      Себастьян зашевелился, кровать под ним прогнулась, когда он откинул простыню и встал. Беренис остро ощущала каждое движение. Мрачные предчувствия нахлынули на нее. Что он собирается теперь делать? Она повернула голову и украдкой взглянула на него сквозь пальцы, и вновь ей не оставалось ничего, кроме как восхищаться его фигурой, когда он направился к двери и свет огня окрасил в красно-коричневый цвет его тело – эти широкие плечи, эту мускулистую спину, суживающуюся к тонкой талии, длинные, безупречной формы ноги. Он покидает ее? Она почувствовала себя брошенной проституткой, оставленной среди смятых простыней. Ей вспомнились жуткие истории о чужих мужьях: как они используют своих жен исключительно для удовлетворения своей похоти, не заботясь об их чувствах и прекрасно обходясь без нежных слов любви. Конечно же, с Перегрином все было бы по-другому…
      Она закрыла глаза и попыталась воссоздать тот нежный душевный трепет, который испытывала, думая о нем. Если бы он, а не Себастьян, стал ее мужем, это был бы брак по любви, брак близких по духу людей. Он бы снова сделал ее своей целомудренной богиней, воспарил над грубой сущностью тела с его низменными потребностями… Слезы потекли из глаз с новой силой, капая с ресниц, стекая по щекам.
      Поглощенная собственными переживаниями, она не слышала, как вернулся Себастьян, обладавший бесшумной поступью охотника, и вздрогнула, когда он скользнул в постель. Застыв, она ждала, когда он прикоснется к ней, готовая дать отпор. Но он просто приподнял подушку, откинулся и зажег сигару. Ароматный дым кольцами поднимался к балдахину. Беренис узнала этот странный запах, который постоянно окружал его, словно сатанинская аура, предупреждая об опасности. Экзотический аромат щекотал ей ноздри всякий раз, когда она оказывалась рядом с ним. Не было ничего более зловещего, чем табак…
      Себастьян тихо лежал, вдыхая этот успокаивающий дым и размышляя о случившемся. Он злился на себя за то, что довел юную жену до слез. Да, он в полной мере удовлетворил свое желание, но оказалось, что за всем этим – грусть и одиночество, природа которых оставалась непостижимой. Итак, она все-таки была девственницей… Ему не нравилось чувство неловкости, которое он испытывал, признавая, что неверно судил о ней. Dieu! Но ведь она производила впечатление развратницы! Почему она не сказала ему?.. Впрочем, взыскующий голос разума напомнил, что, если бы она это и сделала, он бы все равно не поверил. Скупая улыбка играла на его губах, глаза были полузакрыты, когда Себастьян лениво наблюдал за кольцами дыма, и все же он признавал, что печаль Беренис беспокоила его больше, чем ему хотелось бы. В тишине комнат он слышал, как ее слезы падали на подушку, и чувствовал судорожные всхлипывания.
      Она лежала, сердито отвернувшись от него, ее плечо было гладким и блестящим, словно шелк; он еще раньше заметил, что ее кожа особенно прекрасна – чистая и мягкая, как у ребенка. Иногда Беренис казалась Себастьяну маленькой девочкой, которая нуждалась в заботе. Боль воспоминания больно кольнула его, и он поморщился. Проклятье! Его мысли начали снова выходить из-под контроля, возвращаясь к тому, что, казалось, похоронено в прошлом.
      Однажды уже был вот такой же ребенок – его дочь Лизетт. Он помнил ее пушистые кудряшки, ее глаза, которые были такими же зелеными, как и у него. Девочке было два года, когда он последний раз видел ее. Теперь уже прошло много лет, как она умерла, заброшенная этой ведьмой Жизелью, которая была слишком занята удовлетворением собственных амбиций, чтобы любить его ребенка, рожденного вне брака.
      Несмотря на то, что Себастьян оказался достойным наследником могущественного французского рода, владеющего замком возле Шербура, великолепным домом в Париже и имеющего деловые интересы в Америке, жизнь его была полна невзгод. Во время революции замок был захвачен и разгромлен разъяренными крестьянами, и семье едва удалось бежать, спасая остатки имущества. Собрав деньги и ценности, они с родителями наняли лошадей до Дьепа, где сели на один из торговых кораблей Лажуниссе, направляющихся в колонии. Южная Каролина радушно приняла беглецов, и огромная плантация в Оквуд Холле стала их новым домом, но пожилой граф и его болезненная жена не смогли вынести столь разительных перемен. В течение года родители умерли, и Себастьян унаследовал все.
      Вследствие того, что плантация долго оставалась в руках одного лишь управляющего и несведущих в делах дальних родственников, прибыли резко упали, и Себастьяну потребовались годы тяжелого труда, твердость и жесткость, чтобы вернуть утраченное. На это требовалось немало средств, и он вынужден был участвовать во многих незаконных предприятиях, чтобы добыть деньги. Сколотив капитал, он засеял сотни акров земли табаком и рисом и неуклонно пополнял свою «армию», состоявшую из рабов и наемных рабочих.
      Многочисленны и весьма разношерстны были его компаньоны – пираты, контрабандисты, охотники. Он завел друзей и среди индейцев чероки, которые помогали удовлетворять постоянно возрастающий спрос на бобровые, лисьи, медвежьи меха и оленьи шкуры, столь популярные среди богачей и щеголей. Разумеется, у него появились и враги, но он никогда не испытывал недостатка в преданных парнях, следовавших за ним повсюду…
      Непрекращающиеся всхлипывания Беренис вторглись в его мысли. Он отложил сигарету и легонько погладил ее плечо, пытаясь успокоить:
      – Mon coeur, – сказал он мягко. – Не плачь же так горько! Неужели я такой злодей, что ты надорвешь свое маленькое сердечко только потому, что я занимался с тобой любовью?
      При его прикосновении Беренис резко отшатнулась, забившись в дальний угол кровати.
      – Вы не занимались со мной любовью, сэр, вы набросились на меня, – сказала она сквозь слезы. Себастьян искоса взглянул на нее – жалко съежившуюся на краю кровати, со спутанными, пышными волосами, обрамляющими, словно нимб, ее голову. Гнев, раскаяние и сожаление смешались в нем. Он чувствовал вину, оттого что мог бы вести себя более по-джентльменски, используя всю силу своего обаяния. Мог бы – не будь он так ослеплен гордостью. Ее открытая неприязнь была в высшей степени унизительна для такого прославленного любовника, как он. Себастьян не привык к такой реакции. Женщины обычно более чем охотно принимали его внимание. Как она посмела предпочесть Перегрина!
      – Очень хорошо, мадам, я вижу, что вы твердо намерены продолжать в том же духе, – сказал он резким голосом. Потом поднялся с кровати, набросил на себя халат, обвязал пояс вокруг талии, встал, опершись одной рукой о столбик кровати, и раздраженно нахмурился:
      – Я не считаю вас холодной женщиной… лишь нерасположенной… ко мне, во всяком случае. Но вам придется признать, что я теперь хозяин.
      От этих слов она вскочила, натянула на грудь простыню, всем своим видом выражая презрение:
      – Никогда в жизни! Я ненавижу вас! Я презираю вас! Убирайтесь!
      Ему хотелось погладить ее волосы, вытереть гневные слезы, убедить, что он не хотел быть грубым, но Себастьян знал, что если снова коснется Беренис, то, в конце концов, снова возьмет ее. Ему хотелось любить ее не только потому, что он страстно желал этого. Он стремился пробиться сквозь тот ледяной барьер, который она намеренно создавала между ними. Женщины! Они – сами демоны, посланные на землю, чтобы мучить мужчин. Презрительно фыркнув, он повернулся и покинул спальню.
      Беренис подскочила, услышав, как хлопнула дверь, разделяющая комнаты. Гневные рыдания душили ее. Он так уверен в себе, в своей власти над ней! Значит, он уверен, что может подчинить ее? Она ему покажет! Час придет, рано или поздно, и она не упустит его. Она сбежит, и Перегрин с ней!
      Эта мысль принесла утешение, и Беренис перестала плакать. Она внушала себе, что рада тому, что Себастьян ушел. Она не хотела, чтобы он был здесь, насмехающийся и мучающий ее, заставляющий ее тело становиться таким бесстыдным. Она лежала, обнаженная, под нежным шелком простыней, и против своей воли, со смесью стыда и удовлетворения вспоминала, как отвечала на его ласки. Потому что, несмотря ни на что, он заставил ее понять, какое наслаждение мужчина может дать женщине, осознать силу своей привлекательности.
      Все это было слишком сложно, чтобы разобраться сразу. Обессиленно вздохнув, Беренис свернулась калачиком, и много быстрее, чем ожидала, сон окутал ее мягкой пеленой.

      Казалось, она спала всего несколько минут. Не успела Беренис закрыть глаза, как Далси уже стояла у кровати с завтраком на подносе. Беренис поднесла руку к глазам, защищаясь от ярких солнечных лучей, пробивающихся между портьерами.
      Воспоминания нахлынули на нее, и она застонала, без всякого желания оторвала голову от подушки и села, желая лишь уснуть навсегда, чтобы забыть вчерашний день и все то, что произошло. Далси, выглядевшая бодрой и свежей в своем коричневом ситцевом платье, аккуратном переднике и чепце, смотрела на нее веселыми глазами, очевидно, умирая от любопытства и желания узнать, как прошла брачная ночь. Беренис угрюмо молчала, отпивая кофе с мрачным видом и гадая, где сейчас может быть Себастьян.
      Далси предвосхитила ее вопрос:
      – Он поднялся с первыми лучами солнца, мадам, и отправился в доки проверить, готово ли судно к отплытию. Я закончила упаковку вещей. Все готово! – Ее бурлящая жизненная энергия так и рвалась наружу, широкая улыбка освещала хорошенькое личико девушки:
      – О-о-о, разве вы не чувствуете радостного волнения? Я никогда даже и не мечтала, что буду путешествовать по морю – как пассажир, я хочу сказать. Правда, когда-то меня перевозили на корабле – вы, конечно, знаете, что я имею в виду – чтобы продать, потому что я была воровкой. Но я и представить не могла, что буду путешествовать, как честная гражданка!
      Хотелось бы Беренис испытывать хоть сотую долю энтузиазма своей служанки… Охваченная мрачными раздумьями, она встала с кровати и начала одеваться. Уже давно было решено, что именно она наденет сегодня, чтобы все оставшиеся вещи упаковать в сундуки. Не было времени принять ванну, чтобы устранить запах пота Себастьяна – запах, который все еще держался на ее коже, поэтому она тщательно умылась и скользнула в сорочку, позволяя Далси надеть ей через голову платье. Оно было ярко-зеленого цвета с кружевным воротником, скромно закрывающем шею. Так как день был прохладный, она добавила к своему одеянию подобранный в тон платья спенсер, застегивающийся спереди, с длинными узкими рукавами.
      Сидя в последний раз перед зеркалом, Беренис была полностью поглощена работой над своим лицом, втирая дорогой, душистый крем в кожу и промокнув излишки салфеткой перед тем, как воспользоваться заячьей лапкой, чтобы добавить мазок румян на щеки. Она зачерпнула пальцем крошечную щепотку кармина и накрасила губы, затем начернила свои похожие на крылья ласточки брови и расчесала ресницы.
      Этот ритуал всегда успокаивал ее. Не стало исключением и сегодняшнее утро, когда она так нуждалась в утешении. Далси проявила не свойственную ей нервозность, трудясь над прической своей хозяйки. Никогда прежде не страдавшая неуклюжестью, сейчас она постоянно роняла то шпильки, то гребни, приседая, чтобы поднять их, волнуясь и суетясь.
      Наконец, ей удалось закончить, уложив темные локоны Беренис в искусную прическу, увенчанную стильной шляпкой.
      – Он перехватил мое последнее письмо к Перегрину, – произнесла Беренис, глядя на отражение своей служанки в зеркале. – Показывал его мне прошлой ночью, насмехался, использовал его как предлог, чтобы грубо обращаться со мной!
      – Неужели, миледи? – Далси была убеждена, что ее хозяйка не столько глубоко оскорблена, сколько хотела казаться таковой. Она сложила косметические принадлежности в маленькую кожаную сумочку, затем сказала:
      – Это его слуга, этот Квико! Он украл письмо. Околачивался в саду, вот что…
      – Значит, я была права! – Это как-то объясняло негодование Беренис. – Себастьян послал этого проклятого индейца шпионить за мной! Тебе придется следить за ним, Далси, потому что я твердо намерена продолжать любовные отношения с сэром Перегрином.
      – Как скажете, мадам, – согласилась Далси, чтобы успокоить ее.
      – Прекрасно! Мы еще обведем их вокруг пальца – Себастьяна и его мошенника-слугу!
      Печально сознавая, что невозможно дальше откладывать отъезд, Беренис в последний раз поправила шляпку, позволила Далси набросить на себя зеленую бархатную накидку и, взяв перчатки, в последний раз прошлась по комнате, которая стала свидетелем ее посвящения в тайны физической любви. Здесь она, Беренис, лишилась девственности, но вместо того, чтобы возвеличивать победу своего мужа, она испытывала лишь чувство негодования. Глаза наполнились слезами, и она отчаянно заморгала, чтобы остановить их, потом осмотрела ручной багаж и еще раз удостоверилась, что упаковала свой дневник. У нее будет очень много времени, чтобы сделать в нем записи, и, разумеется, есть о чем написать.
      Вошедший слуга доложил, что карета готова. За ним следовала вереница лакеев, чтобы снести багаж вниз. Дэмиан, в высоких сапогах и плаще, ожидал в холле, раздавая приказания, внезапно став уверенным и властным.
      Слуги выстроились в шеренгу, чтобы пожелать господам счастливого пути, и маркиз, чувствуя горькую тяжесть прожитых лет, вышел вперед, чтобы обнять своих детей, быть может, в последний раз.
      Это был грустный и торжественный миг. С болью в сердце Беренис прижалась щекой к щеке отца. Что еще могла она сказать? Единственными словами, готовыми вот-вот сорваться с языка, были: «Отец, не отсылай меня прочь!» Но губы ее оставались сомкнутыми. Нужно было соблюдать приличия.
      Она обрадовалась, когда это тяжелое испытание закончилось. Не в силах больше совладать со своими чувствами Беренис с облегчением вздохнула, когда они уселись в карету и под топот лошадей и грохот колес направились в сторону верфи, где стоял на якоре корабль Себастьяна «La Foudre». Пока Беренис и Далси растерянно оглядывались по сторонам на вымощенной булыжником набережной, Дэмиан организовал погрузку багажа. Себастьяна нигде не было видно – к вящей радости Беренис. Девушка с волнением обнаружила, что к ней прикованы любопытные взгляды множества людей, толпящихся на причале: она, с ее изысканной одеждой и исключительной красотой, была здесь, словно драгоценный камень в сточной канаве. Этот район города пользовался дурной славой: при обычных обстоятельствах ни одна порядочная женщина и не подумала бы здесь появиться.
      Немного освоившись с окружающей обстановкой, Беренис тем не менее не могла побороть дрожи ожидания, пока разглядывала непривычные взору картины и слышала странные звуки. Ее ноздри улавливали в воздухе острый соленый запах, потому что даже здесь, высоко по течению Темзы, чувствовался морской бриз. Десятки разнообразных ароматов доносились из трюмов кораблей, находящихся в гавани – запахи специй и шкур, острый запах смолы, идущий от срубленных сосен… Пленительная смесь, которая нашептывала о небывалых приключениях в далеких экзотических странах. Далси чуть не прыгала от радости, с нетерпением ожидая того момента, когда они взойдут на палубу «La Foudre». Вскоре появился Дэмиан и повел их вверх по трапу этого торгового судна, принадлежащего Себастьяну.
      Затем их проводили вниз, в кают-компанию – длинное и низкое помещение, где офицеры и пассажиры обедали и отдыхали. По другую сторону трапа располагались отдельные каюты, и самая большая из них предназначалась для Беренис и Себастьяна. Далси принялась распаковывать один из сундуков – остальной багаж размещался в трюме, – и каюта, обстановка которой до сих пор была сугубо мужской и аскетичной, заполнилась предметами женской одежды: служанка стремилась сделать ее максимально уютной для своей хозяйки.
      Беренис приказала ей прекратить, чувствуя себя так, словно здесь было тесно и не хватало воздуха. В каюте находилось множество вещей Себастьяна, и его вкус чувствовался повсюду в выборе мебели и одежды, уже развешанной в шкафу. Беренис настояла, чтобы они снова вернулись на палубу, и Далси ничего не имела против, охваченная возбуждением при виде такого количества бронзовых и мускулистых моряков. Даже мысль о предстоящих неделях жизни в стесненных условиях не уменьшала ее энтузиазма.
      Обе девушки стояли у поручней юта, наблюдая за происходящим внизу. Далси живо комментировала увиденное, когда Беренис приказала ей замолчать, заметив Себастьяна, разговаривающего с приземистым, коренастым мужчиной, чьи властные интонации позволяли безошибочно узнать в нем капитана. Даже когда ее муж скрылся из виду, она все еще слышала то там, то тут его голос, отдающий распоряжения и спорящий с помощником капитана, куда именно поместить груз. Дэмиан повсюду следовал за ним, всецело поглощенный происходящим, очарованный «La Foudre».
      Перегрин прибыл поздно, сопровождаемый шумной компанией молодых людей, которые высыпали на причал, крича и улюлюкая, устроив ему горячие проводы. Беренис не доставило радости видеть бурное веселье и жаркие объятия его шикарно разодетых приятелей, потому что все это грубо вторгалось в ее одиночество. Даже когда Перегрин взошел на корабль и отыскал ее глазами, она оставалась холодно-сдержанной, что в какой-то мере объяснялось чувством стыда за то, что она нарушила свою клятву и отдалась Себастьяну. Понимал ли Перегрин, что произошло? Изменилась ли она? Быть может, теперь ее окружала некая аура, означающая, что она больше не девственница?
      Отчитав себя за глупые фантазии, Беренис вернулась в каюту, где, к ее удивлению, Далси накрыла стол для ленча, который предусмотрительно захватила с собой. После этого Беренис попыталась отдохнуть – трудная задача, когда сверху, снизу и со всех сторон доносился шум: корабль готовился к отплытию. Беренис много бы отдала сейчас, чтобы увидеть леди Оливию, входящую в двери этой каюты, или мисс Осборн, самую скучную из всех своих компаньонок. Но та покинула Элсвуд-Хаус сразу после свадебной церемонии.
      Как мадам графиня и уважаемая замужняя дама, Беренис больше не нуждалась в компаньонке. Парадоксально, но сейчас она была бы рада присутствию дуэньи в комнате, когда здесь был мужчина (она имела в виду Себастьяна), тогда как в былое время яростно восставала против этой условности, считая ее глупым, старомодным способом ограничения своей свободы.
      Она устроилась в кресле – экзотическое, явно чужеземное, оно было обито тисненой испанской кожей и украшено лохматой бахромой, прибитой гвоздиками с медными шляпками – и достала из сумочки дневник. Эта тетрадь была подарком Люсинды к последнему дню рожденья Беренис, и она поклялась вести дневник регулярно, но в последнее время на его страницах появлялось совсем немного записей. Вначале, пока это было в новинку, она писала каждый день и, возвратясь к первым страницам, нашла отчеты о празднествах, именинах и лодочных прогулках по реке в Ричмонде. Потом тема отдыха и развлечений иссякла…
      Читая эти строки, она расплакалась. Какой счастливой была ее жизнь, какой беззаботной! В ее ушах все еще звучал разговор с Люсиндой во время их последней встречи:
      – Не забудь свой дневник, дитя мое! Пиши обо всем, что случится, и когда-нибудь покажешь мне. Я буду ждать писем и смертельно обижусь, если не получу их!
      – А ты ответишь? – спросила Беренис, ласково потрепав Шебу, прежде чем отдать в руки подруге.
      – Конечно, отвечу! – Слезы текли по нарумяненным щекам Люсинды. – И обязательно приду в церковь, чтобы бросать конфетти, даже если не буду приглашена на торжество.
      Беренис вытерла слезы, струившиеся по лицу, отыскала карандаш, открыла дневник и начала писать:
      «Я на борту корабля. Нет, это не то, с чего я хотела бы начать… Я его жена! Прошлой ночью я узнала, что значит подвергнуться грубому обращению мужчины. О, Люсинда, если ты когда-нибудь будешь это читать, то, я знаю, будешь ждать пикантных подробностей, вроде тех, что любишь выискивать в тех непристойных книгах, которые ты держишь у себя в спальне. Но я не могу описать это. Нет ничего нового, что бы я могла тебе рассказать. Ты, со своим опытом, все знаешь и так. Я же знаю одно: то, что чувствую себя словно судно, побывавшее в шторме. И, может быть, не столько физически, сколько душевно».
      Написав это, она снова заплакала, закрыв лицо руками – тетрадь упала на пол. Вскоре вошла Далси и, искренне расстроенная ее слезами, заботливо закудахтала над Беренис, словно квочка над своим единственным цыпленком – успокаивая, утешая, ободряя:
      – Ну же, миледи, перестаньте! Вы должны хорошо выглядеть, потому что подходит время ужина и вам придется встретиться с незнакомыми людьми. Нужно переодеться и появиться там спокойной и собранной. Умойтесь, и давайте выберем подходящее платье, хорошо?
      Беренис позволила обращаться с собой, как с ребенком, и сделать все именно так, как предложила ее служанка. За весь день Себастьян ни разу не подошел к ней. Он появился в каюте, когда она уже собиралась выходить, и сердце ее упало. Он казался огромным в этой небольшой, душной комнате. Когда он торжественно поклонился ей, она смутилась и покраснела.
      – Мадам, я сожалею, что не встретил вас на борту корабля, но я был очень занят. Надеюсь, вы отдохнули и готовы к путешествию, – сказал он официально, словно епископ.
      Беренис, хорошо помня, что произошло прошлой ночью, излучала холодность.
      – Благодарю вас, сэр. Я готова, как всегда, – ответила она и хотела пройти мимо него, но он не сдвинулся с места.
      – Небольшое предупреждение, моя дорогая жена! – Его голос был резким, взгляд, казалось, сверлил ее насквозь. – Вы будете оставаться в своей каюте и появляться на палубе только один раз в день для моциона. Полубак полон матросов, и вы никогда не пойдете туда. Нам предстоит длительное путешествие, а вы слишком красивы. Я не хочу бунта на корабле на полпути через Атлантику! – Он повернулся в сторону Далси и нахмурился: – То же касается и тебя, девушка! Держись подальше от команды!
      Беренис открыла было рот, чтобы заспорить, но что-то в выражении его лица и жесткой линии губ заставило ее промолчать. Теперь, когда он был на борту своего корабля, в его облике появилось еще больше властности. Беренис поежилась, догадываясь, что он требует строжайшей дисциплины и безжалостен к своим противникам. Но есть один мятежник, которого ему никогда не запугать – и это она сама.
      – Вы не недооцениваете мой интеллект, – ответила она. – Я знаю, как себя вести, Далси тоже.
      – Будем надеяться, что это так, cherie, – ответил он. – У нас впереди трудная дорога, поэтому будет лучше, если сдержанность в эмоциях станет нашим спутником. Сэру Перегрину также лучше попридержать свой острый язык. Здесь есть те, кто не будут, вроде меня, терпеть его позерство и гримасничанье.
      Всякий раз, когда Себастьян произносил имя Перегрина, его голос приобретал неприятный, презрительный оттенок, который раздражал Беренис; но прежде, чем она успела резко возразить, появился бесшумно ступающий Квико, спускающийся по ступенькам с донесением для своего хозяина. Беренис свирепо взглянула на слугу, ненавидя его за подлую роль в истории с ее письмом к Перегрину, но лицо Квико оставалось бесстрастным, а взгляд, обращенный на нее, ничего не выражал.
      – Идем, Далси, – сказала Беренис, но когда она уже собралась выходить, луч умирающего солнечного света, пробившийся через толстое стекло иллюминатора, вспыхнул на её золотом свадебном кольце. Словно еще раз напомнил ей…
      Нуждаясь в глотке свежего воздуха, Беренис накинула на плечи блестящую шаль и вышла на палубу, которая поднималась и опускалась под ее ногами. Она чувствовала медленную качку, слышала плеск волн о корму и скрип веревок. Огромное полотнище паруса раздувалось над головой, неся «La Foudre» вниз по течению к морю. Солнце садилось, его огненный диск балансировал на горизонте, и ночь серым туманом опускалась на воду. На другой стороне вдоль берега тянулась россыпь огней. Беренис почувствовала щемящую боль в груди. Вскоре она попрощается с Англией, быть может, навсегда…
      – О, Далси! – прошептала она, протянув руку и коснувшись руки своей служанки-наперсницы.
      – Я здесь, миледи! Я никогда вас не покину! – тихо ответила Далси; затем зазвонил колокол, созывая всех к ужину.
      Кают-компания была освещена фонарями, плавно покачивающимися на подвесках. Это была большая комната со множеством иллюминаторов. Стоящий в центре дубовый стол был прибит к полу, равно как и стулья вокруг него, чтобы не двигались во время качки или шторма. Мебель была прекрасного качества, деревянные части и металлическая фурнитура блестели. Позднее Беренис обнаружила, что все на корабле отличалось особым порядком и добротностью. Пища была разнообразной и хорошо приготовленной, камбуз находился по другую сторону от трапа и обслуживался двумя стюардами, одетыми в униформу. Все на борту этого судна было четко отлажено и действовало, как часы. Это понравилось Беренис, хотя она не могла решить, была ли здесь заслуга владельца или того маленького человека, представленного ей как капитан Огилви.
      Сидя за столом, она изучала офицеров: капитана, коренастого, скупого на слова, смущенно глядящего на нее из-под нависших бровей, и двоих мужчин помоложе, Крофта и Мэнсона. Первый был среднего роста, с аккуратно подстриженной бородой, второй – здоровяк с полными красными щеками и редкими светлыми волосами. Все трое были одеты в темно-синие мундиры, украшенные рядами блестящих пуговиц, суконные бриджи, белые чулки и черные кожаные туфли. Их шарфы и манжеты рубашек сияли свежестью и белизной. Словом, офицеры отличались элегантностью и в высшей степени учтивыми манерами. Крофт и Мэнсон были американцами, предки Огилви родились в Шотландии, но каждый из них сердцем и душой был предан морю.
      Трапеза проходила степенно, но Беренис почти ничего не ела, все время ощущая присутствие Себастьяна, сидящего во главе стола, развалившегося в кресле, непринужденно беседующего с другими мужчинами. Вполуха слушая застольные разговоры, она наблюдала за игрой света на резких чертах его лица, зачарованная изящными движениями его мускулистой руки, держащей ножку бокала с бренди, вспоминая, как эти самые пальцы ласкали ее тело. Полунасмешливая улыбка скривила его губы, когда он поймал ее взгляд, и Беренис вспыхнула: ей показалось, что он прочитал ее мысли.
      Дэмиан, между тем, оживленно болтал с моряками, стремясь узнать все о жизни на борту корабля.
      – Где будет наш первый заход в порт? – спросил он.
      – На Канарских островах, – ровно ответил Себастьян, постучав ногтем по ножке своего бокала. Стюард наклонился вперед и еще раз наполнил его. – Мы должны будем забрать партию вина. Америка – самое плодородное место в мире, но пока еще не может производить хорошие вина.
      – Значит, вы их импортируете! – весело вставил Дэмиан, считая, что правильно понял сказанное.
      Себастьян, с язвительной улыбкой на губах, обменялся взглядами с Огилви.
      – Можно сказать и так, – ответил он.
      Он не стал добавлять, что все операции осуществляются с помощью одного весьма корыстолюбивого таможенника, который готов закрыть глаза на контрабанду за солидное вознаграждение, разумеется. Себастьян получал немалую прибыль, загружаясь вином на Канарах, а затем заходя на Мадейру, чтобы взять на борт ещё несколько бочонков местного пива для инспекторов в Чарльстоне, таким образом отвлекая их внимание от «нелегальных» бочек, спрятанных глубоко в трюме.
      – Ваш корабль легче и быстроходнее большинства торговых судов, не так ли? – продолжал Дэмиан, горя энтузиазмом. При этих словах он послал Беренис утешающую улыбку, не понимая, почему она дуется. На его взгляд, Себастьян был прекрасным парнем.
      – Oui, он хорошо оснащен, – кивнул Себастьян, сверкнув глазами. – А также хорошо вооружен.
      – Но зачем? – Дэмиан выглядел озадаченным. Было так много всего, что он хотел бы узнать. Он целиком подпал под обаяние этого человека, в котором видел бесстрашного вожака, своей властностью внушающего доверие и непоколебимую преданность.
      Себастьян выпрямился, поставил локоть на стол и подпер рукой подбородок.
      – Пираты! – сказал он жестко.
      – Пираты? – повторили в один голос Дэмиан и Перегрин.
      – Они до сих пор еще являются бичом морей. – Себастьян загадочно улыбнулся при их удивлении, наслаждаясь эффектом от шутки, истинный смысл которой был понятен лишь ему и Огилви. Оба они в свое время занимались этим ремеслом, никогда не пренебрегая легкой прибыльной добычей, но все давно осталось в прошлом; сейчас они ограничивались контрабандой.
      – Пираты промышляют у берегов Африки, – продолжал он, – и если мы попадем в их руки, мужчины, скорее всего, закончат свою жизнь на каторжных работах. Вы же, мадам, можете оказаться в гареме султана. Как вам это нравится, а?
      Далси, стоящая позади своей хозяйки, испуганно взвизгнула, но Беренис определенно не собиралась доставлять ему удовольствие, обнаруживая свое смятение. Она пожала белыми плечами, открывающимися в глубоком декольте вечернего голубого платья, и глаза ее угрожающе потемнели, когда она встретила его взгляд.
      – Не знаю, что это повлечет за собой, но мне кажется, что мы, женщины, и без того подвергаемся всем видам рабства, даже в так называемом христианском обществе. Разве от нас не требуют подчинения своим мужьям? – заметила она многозначительно, радуясь при виде того, как напряглось его лицо. Ее стрела достигла цели.
      – Touche! – вполголоса пробормотал Перегрин. Он сидел рядом с ней, элегантный, как всегда, и весь вечер отпускал колкие замечания, оттачивая свое остроумие, рассчитанное на менее изощренных в словесных дуэлях моряков, в то время как они, удивленно приподняв брови и сжав челюсти, составляли о нем собственное, весьма нелестное мнение. Он пользовался случаем показать себя, красиво жестикулируя руками, словно артист на театральных подмостках, и все время старался завладеть вниманием Беренис, что было совершенно неблагоразумно.
      Себастьяна не так-то легко было одурачить, и, настороженный игрой Перегрина, он наблюдал за ним, словно тот был каким-то особенно вредным видом насекомого. Себастьяна злил и удивлял интерес его жены к Перегрину. Определенно, она не могла быть такой наивной, чтобы обмануться его показным блеском. Было оскорбительно сознавать, что она предпочитала общество этого пустого позера. К своему ужасу он обнаружил, что еле сдерживает негодование и еще какое-то чувство, опасно близкое к ревности. Инстинкт собственника требовал спрятать ее от посторонних глаз так, чтобы никакой другой мужчина не мог обнять ее даже в мечтах. Но вот она сидит, сдержанная, как монашка, обратив все великолепие своей улыбки в сторону Перегрина, в то время как всякий раз, когда Себастьян ловил ее взгляд, он встречал в нем лишь выражение уничтожающего презрения.
      Перегрин сразу почувствовал разлад между ними и, поощряемый явным одобрением Беренис, сказал непринужденно и с легким презрением в голосе:
      – Клянусь Юпитером, мне ужасно хочется увидеть Америку! Леди Чард снабдила меня рекомендательными письмами в лучшие семьи Джорджтауна. Как вы думаете, граф, мне повезет? Удастся мне разбогатеть в вашей хваленой стране?
      Последовала зловещая тишина, затем Себастьян приподнял черную изогнутую бровь и пристально посмотрел на Перегрина.
      – В Новом Свете есть возможности для множества бродяг, – произнес он медленно. – Он так велик, что бездельники теряются среди сильных и мужественных мужчин.
      Лицо Перегрина побледнело и стало еще более надменным. Его пальцы нервно играли хлебным шариком на тарелке.
      – Именно так вы и оказались там, сэр? Бродяга из Франции? – парировал он смело, скосив глаза на Беренис, чтобы увидеть ее реакцию.
      Себастьян достал сигару из серебряного сундучка, и стюард зажег ее. Он не удостоил Перегрина мгновенным ответом, а втянул дым в легкие, затем выдохнул его через раздувшиеся ноздри и лишь после этого произнес:
      – Моя семья имеет связи с Каролиной уже двести лет. Одна ветвь нашего рода обосновалась там. Эта земля стала моим домом, когда уже было невозможно оставаться в la belle France. Моя ситуация в некотором роде отличается от вашей, mon ami. Я покидал страну не потому, что хотел избежать своих кредиторов. Я спасал свою жизнь от врагов, которые убили бы меня.
      Холодное злорадство в его глазах уничтожило Перегрина. Неожиданно атмосфера в комнате так накалилась, что воздух казался обжигающим. Капитан Огилви поспешил сменить тему, заговорив о более общих проблемах, но Беренис с тревогой замечала, что двое мужчин то и дело обменивались через стол злыми взглядами. Милостивый Боже, путешествие только началось, а уже назревает ссора! У нее ужасно разболелась голова и, отказавшись от еще одного бокала вина, Беренис извинилась и ушла в каюту.
      Далси помогла ей приготовиться ко сну. Она вытащила из сундука белую сорочку, строгую и изящную, с длинными пышными рукавами и завязывающуюся у горла. Но ее сходство с монашеским облачением было чисто внешним и обманчивым, так как ткань была фактически прозрачной. Побранив Далси за то, что она не взяла с собой легкую фланелевую сорочку, Беренис набросила сверху пеньюар. Стало трудно удерживать равновесие, потому что они уже вышли в открытое море, и оно было неспокойно. Она не знала, привыкнет ли когда-нибудь к качке, и перспектива быть надолго заключенной в эту каюту, где каждая вещь, казалось, несла на себе отпечаток личности Себастьяна, весьма удручала Беренис.
      Это было типично мужским обиталищем, но сколь великолепно оборудованным! Дубовый стол был накрыт шоколадно-коричневой плюшевой скатертью, окаймленной золотой бахромой, стенные шкафчики хитро встроены между переборками, а секретер, в который заглянула Беренис, был полон перьев для письма и изящных чернильниц, украшенных серебряной резьбой. Внутреннее убранство свидетельствовало о несомненном вкусе хозяина каюты, его чувстве стиля и цвета, знании фактуры. Металлические панели, сверкающие на фоне темного дерева, зеркало в резной позолоченной раме, улавливающее свет, искусно выполненные картины лучше всяких слов рассказывали о характере Себастьяна.
      В противоположность этой утонченности в отделке интерьера удобства и предметы гигиены были чрезвычайно примитивными: простой ночной горшок в комоде и фарфоровая чашка, установленная под умывальником; содержимое выносилось наверх и выплескивалось за борт. Беренис, тем не менее, это не слишком удручало. Даже в огромных домах Англии уборные обычно представляли собой не более, чем крошечный клозет на первом этаже с глубоко выкопанной ямой и высоким сиденьем. Что до купания, то лишь некоторые эксцентричные богачи шли на устройство в своих домах новомодных ванн с водопроводом и канализацией.
      – О, мадам, меня тошнит, – пожаловалась Далси, – могу я пойти лечь?
      Желудок Беренис тоже начинал причинять беспокойство, и она уныло кивнула. Ужин явно не собирался задерживаться в нем. С каждой секундой чувство тошноты усиливалось. Желудок взбунтовался. Рот ее наполнился кислой слюной, в глазах почернело, и все вокруг завертелось. Она с трудом добралась до иллюминатора, широко его открыла и высунулась наружу, почувствовав головокружение от вида бурлящей далеко внизу пены. Несколько минут ее жестоко рвало, затем, ухватившись ледяными пальцами за край иллюминатора и дрожа, она жадно глотала воздух.
      Кое-как ей удалось добраться до кровати с дамасской драпировкой и бархатным одеялом. Беренис бросало то в жар, то в холод, голова раскалывалась, словно по ней стучали молотками. Каждый предмет в каюте, казалось, качался, и даже когда она закрывала глаза, то все еще могла видеть их; фонари, платье на вешалке, полированный деревянный пол перемещались и затем резко падали вниз. Беренис свернулась калачиком на боку, подтянув колени, прижав ребро ладони к виску, чтобы смягчить боль, не имея сил даже на то, чтобы плакать.
      Себастьян пришел в каюту поздно. После игры в карты с Дэмианом и Перегрином он был зол, потому что почти не сомневался, что хлыщ мошенничал, но пока не мог это доказать. Он быстро пересек каюту, повесил шарф на один из стульев с высокой спинкой, сбросил сюртук и взглянул на неподвижную фигуру на кровати, полуприкрытую одеялом. Изящные плечи Беренис были повернуты к нему, линия талии мягко изгибалась, переходя в крутую выпуклость бедра, тонкое одеяло повторяло очертания ягодиц.
      Желание стремительно поднялось в нем; он наклонился и залюбовался ее лицом и этими благоухающими локонами – чудесными душистыми локонами, скрывающими уши, и этим прелестным ртом, полуоткрытым над рядом маленьких, ровных зубов. Его рука замерла, готовая сбросить с нее ночную одежду, но как раз в этот момент Беренис пошевелилась и беспокойно застонала. Наклонившись ниже, Себастьян увидел смертельную бледность ее кожи. Он потрогал ее лоб и обнаружил, что у нее лихорадка. Почувствовав его присутствие, Беренис приоткрыла веки, глаза ее неестественно заблестели. Но даже будучи в этом полубессознательном состоянии, она отодвинулась от него.
      – Что вас беспокоит? – спросил он, больно задетый такой явной демонстрацией ненависти.
      Беренис покачала головой, не в силах говорить, и он догадался о причине ее недомогания. Сегодня штормило, а она, как понял Себастьян, никогда прежде не путешествовала морем. Его чувство боли и желания резко сменилось состраданием, нежность застала его врасплох, когда он осторожно перевернул горячую подушку, чтобы Беренис могла лежать на ее прохладной стороне. Он подошел к ящику с лекарствами, смешал травяной настой, затем приподнял ее, и, поддерживая своим плечом, уговорил выпить снадобье. После этого он наполнил таз водой и осторожно протер ей лицо и шею.
      Беренис почти не понимала, что происходит: из-за ослепляющей головной боли затуманивалось сознание. Глядя на ее тело, такое притягивающее, зовущее под прозрачной ночной сорочкой, Себастьян осознал, что в ней сплелись воедино юная девушка и зрелая женщина. Невинная соблазнительница! И судьба распорядилась так, что это – его жена!
      Себастьян нахмурился, не доверяя вспыхнувшему чувству жалости и нежности. Он становится сентиментальным! Потом осторожно отводя назад темные локоны, струящиеся по подушке, он был поражен, когда Беренис с благодарностью прижалась к его руке. Этот простой доверчивый жест тронул его до глубины души.
      Он взял себя в руки и отодвинулся от нее, злой и смущенный. Смешно! И это Лажуниссе – пират и контрабандист, один из самых сильных, выносливых, опытных парней и искусных охотников, обученный индейцами чероки? Приятели – отчаянные ребята, готовые на все, – здорово посмеялись бы, увидев его сейчас! Лажуниссе у кровати прелестной женщины, исполняющий роль сиделки!..
      Беренис почувствовала, как он отодвинулся, сквозь мягкий туман опия, который он добавил в лекарство. Она смутно сознавала присутствие рядом кого-то утешающего, согревающего и успокаивающего, но отказывалась поверить, что это мог быть Себастьян. Наконец, уставший мозг отказался от борьбы, позволив ей погрузиться в сон.
      Беренис была больна много дней – такая жалкая и несчастная, что смерть, казалось, была бы для нее блаженством. Она никогда не думала, что переживет эту пытку. Далси тоже жестоко страдала и, судя по стонам и жалобам, доносившимся из каюты Перегрина, он также стал жертвой морской болезни. Но к тому времени, когда на горизонте показались Канарские острова, Беренис уже могла, шатаясь, добраться до поручней «La Foudre». С содроганием она смотрела вниз на монотонно поднимающуюся и опускающуюся поверхность моря, вспоминая, как молила Бога успокоить эти ужасные волны, обещая за это что угодно. Она перегнулась через фальшборт в то время как «La Foudre» плясала на волнах, как будто заигрывала с ними, подскакивая и ныряя, словно резвая молодая кобыла. Впереди виднелись туманные очертания острова, розовым облаком лежащего на горизонте. Земля! Неужели это действительно земля?
      Внезапно ей захотелось найти Себастьяна и умолять его позволить сойти на берег, хотя бы на короткое время, чтобы она могла почувствовать благословенную твердую почву под ногами. Ветер прояснил ее сознание, стали всплывать какие-то смутные воспоминания: вот он наклоняется к ней с мягкой нежностью в глазах, вот касается ее ласковыми, как у женщины, руками. Она потрясла головой, чтобы прогнать эти видения. Нет, ей, должно быть, это приснилось! Как мог ее вечно насмехающийся, бессердечный муж превратиться в доброго ангела? Эта мысль была абсурдной, и Беренис отбросила ее как галлюцинацию, вызванную бредовым состоянием.
      Ей не пришлось искать его, потому что он сам появился рядом и, укутывая ее в свой плащ, сказал:
      – Будь осторожна, cherie! Ты еще слаба и можешь простудиться.
      – Я хочу на берег! Мне нужно почувствовать под ногами твердую почву, а не эту ужасную, бесконечно двигающуюся воду. Можно мне сойти? – она просила, забыв гордость, умоляла его об этой единственной услуге.
      Он посмотрел на ее изнуренное болезнью, бледное лицо с огромными глазами, окруженными синими кругами:
      – Не сейчас, doucette! Мы не будем задерживаться в Тенерифе – вино для нас уже приготовлено. Но когда достигнем Мадейры, то ненадолго там остановимся. Я сам возьму тебя не берег, и мы навестим моего старого друга дона Сантоса, – пообещал он, затем мягко взъерошил ей волосы. – Бедняжка! Морская болезнь – ужасное бедствие, не так ли?
      – А Далси может пойти? Она тоже больна…
      Себастьян пожал плечами и улыбнулся, радуясь, что доставил ей удовольствие. Приятно было сознавать, что она зависит от него и хотя бы на этот раз не огрызается и не рычит.
      – Конечно. Не такой уж я ужасный монстр, как видишь!
      Тогда Беренис решила попытать счастья, добавив:
      – А можем мы взять с собой Перегрина? Далси говорит, что ему тоже очень плохо…
      Себастьян убрал руку, которая поддерживала ее.
      – Если это ваше желание, мадам, – ответил он ледяным тоном.
      – Да, сэр. – Ее руки сжимали поручень, плащ по-прежнему укрывал ее, но теперь чего-то не хватало – тепла тела Себастьяна.
 
      В шесть часов утра дозорный на стеньге увидел на горизонте землю. Мадейра! Безмолвный корабль сразу ожил. Матросы начали мыть шваброй палубу, обливать водой лестницы, полировать поручни, все чистить и драить. Работа спорилась, потому что все были рады предстоящей высадке на берег.
      Часа через два Беренис стояла на палубе, ожидая, когда они причалят. Рядом с ней стояла бледная, все еще страдающая тошнотой Далси, наблюдая, как навстречу им из бухты устремились плоты, нагруженные бочками. Люди Себастьяна подняли бочки на борт. После того, как было загружено вино и питьевая вода, предоставилась возможность сделать и другие приобретения. На корме стюард и повар стояли, словно под орудийным обстрелом: со всех сторон слышались гортанные окрики на пиджин-инглиш, доносившиеся с окруживших корабль катеров, нагруженных овощами и фруктами. Их хозяева чуть ли не бросались в прозрачное желтовато-зеленое море в своем рвении продать товар. Маленькие красно-голубые веселые лодки подпрыгивали на волнах, и мальчишки ныряли с них за серебряными монетами, бросаемыми с корабля. Ни один из них ни разу не промахнулся, но вся эта затея выглядела чрезвычайно опасной. Беренис боялась за них, хотя и поощряла их бесстрашие, бросая деньги в море.
      Погода была восхитительно жаркой, и волосы Беренис нежно шевелил легкий ветерок, смягчающий палящий солнечный зной. Воды залива были так не похожи на шумящие вдали волны, казавшиеся отсюда обманчиво-спокойными. Вдалеке виднелись горы, вершины которых скрывались в облаках, и дома, покрывающие зеленые склоны, словно хлопья снега. Перегрин отважился выйти наружу, еле передвигаясь вверх по трапу. Кожа его приобрела желтоватый оттенок, он выглядел сильно истощенным. Они с Беренис обменялись сочувственными взглядами. Молодые люди привыкли путешествовать на баржах по Темзе – действительно, зачастую это был самый быстрый способ передвижения в Лондоне. Но сейчас речь шла об их первом опыте столкновения с вечным океанским могуществом.
      Дэмиан, напротив, вел себя как прирожденный моряк, не подверженный болезни. Он проводил большую часть времени с кормчим, наслаждаясь видом огромных волн и вдыхая свежий морской воздух. Сейчас он шел через палубу к Беренис, Далси и Перегрину, и его походка была поступью опытного, закаленного моряка.
      – Ты поправилась, сестричка? – весело крикнул он. Его рубашка была расстегнута у шеи, вязаный берет с небрежным изяществом сдвинут набок.
      – Немного, – ответила она, раздраженная его энтузиазмом и интересом ко всему, что касалось жизни на корабле. – Не могу дождаться, когда ступлю на твердую землю.
      – Ты скоро привыкнешь к качке. – Как человек, без труда приспособившийся к ней, он хотел успокоить Беренис, но это только еще сильнее раздражало ее. Дэмиан сел верхом на швартовую тумбу, вдыхая ветер и изображая бывалого моряка.
      – Это хорошо лишь для тех, у кого железный организм, – пробурчал Перегрин, негодующе взглянув на него. – Лично мне сейчас даже понюшка табака не доставляет удовольствия. Меня от всего тошнит…
      – Ничего, капитан Огилви скоро сделает из тебя настоящего матроса! – казалось, Дэмиан утратил обычное сочувствие к страданиям других людей.
      Перегрин пожал плечами:
      – Нет, большое спасибо! Я не намерен провести остаток дней, живя на бисквитах, кишащих долгоносиком, солонине и противной воде, спать в гамаке и быть высеченным за каждый проступок!
      Дэмиан рассмеялся:
      – Ты преувеличиваешь, Перегрин! На мой взгляд, это самая захватывающая профессия. Себастьян учит меня навигации, и мы идем по кратчайшему пути в Америку. Он называется маршрутом Верразано.
      – О Бог мой, это далеко? – Далси выглядела заметно взволнованной, а Перегрин застонал при мысли о предстоящей многодневной пытке.
      – Сотни миль, или скорее, узлов, я бы сказал, – весело откликнулся Дэмиан. – И не исключена возможность шторма!
      Беренис схватилась руками за живот и придвинулась ближе к Перегрину.
      – Скоро мы будем чувствовать себя лучше, я уверена, – сказала она в утешение.
      Беренис не знала, что Себастьян наблюдал за происходящим, сидя высоко на рее, где он проверял оснастку, и не видела выражения его лица, когда он заметил, как она накрыла своей ладонью руку красавчика. Он крикнул, чтобы спустили шлюпку на воду, и сам спустился вниз по веревке, проворный, как обезьяна, босой, в полотняных брюках и рубашке.
      – Пора идти, мадам, – сказал он жестко. – Вы готовы?
      – Да, сэр, – ответила она с большей уверенностью, чем в действительности чувствовала.
      Ей никогда не приходилось делать ничего более жуткого, чем спускаться вниз по трапу, который раскачивался и ударялся об отвесный борт корабля. Шлюпка, казалось, была за сотню миль внизу. Под конец Себастьян потерял терпение из-за ее робости. Он просто-напросто перебросил Беренис через плечо. Затем, словно стальным обручем, обхватил ее одной рукой под ягодицами, другой придерживая за спину, помедлил, выбрав удачный момент между волнами, и ловко прыгнул в шлюпку, раскачивающуюся под ним вверх и вниз с пугающей скоростью.
      – Подождите меня, миледи! – пронзительно закричала Далси, но прежде чем замерли ее слова, Квико подхватил ее своими крепкими руками.
      – Отпусти меня! – чуть не задохнулась от возмущения служанка.
      – Ты хочешь упасть? – лаконично спросил Квико.
      – Конечно же нет, дурья твоя башка!
      – Тогда делай, как я говорю! – И не успела Далси опомниться, как обнаружила, что висит где-то между кораблем и морем, пока, наконец, ее ноги не почувствовали дно шлюпки.
      На море было сильное волнение, и шлюпка с восемью гребцами подпрыгивала на волнах, грозя опрокинуть и затопить своих пассажиров, но, в конце концов, все благополучно добрались до берега, и Себастьян помог Беренис подняться по скользким каменным ступеням на набережную. Она стояла, дрожа, и чувствовала себя так, словно все еще находилась на палубе «La Foudre». Она была рада, когда Себастьян взял ее за руку и не отпускал, пока они шли по мощеной улице, ведущей от пристани, где их ожидали торговцы, предлагая плетеные столы, стулья, корзинки и местное кружево.
      Женщины были одеты в традиционные костюмы: юбки из дорогих тканей, вышитые жилеты и рубашки, украшенные национальным орнаментом. Кругом толпилось множество нищих, даже больше, чем Беренис приходилось видеть на лондонских улицах. Зрелище больных и изуродованных детей, так бесстыдно выставляемых напоказ, расстроило ее, и Беренис опустошила свой кошелек, пока ходила среди них. Почему-то нищета выглядела намного ужаснее в этом тропическом раю, где море и небо были голубыми, а земля изобиловала цветами.
      – Не принимай близко к сердцу, Беренис, – посоветовал Себастьян, подводя ее к ожидавшему их экипажу. – Некоторые из них действительно бедны, но много и мошенников. Тебе придется быть жестче. Могу поклясться, что Далси способна отличить настоящих от поддельных!
      Он остановился возле девушки, держащей в руках корзину с цветами, и поразил улыбающуюся темнокожую красавицу, купив у нее орхидеи все до единой, и вручил их не менее удивленной Беренис.
      – Это мне?.. – произнесла она с ноткой изумления.
      – Это тебе, – ответил он с медленной улыбкой. Другим сюрпризом было ландо, сверкающее темно-красным глянцем и золотом отделки, с обитыми богатой пестрой тканью сиденьями. Каждое движение четверки прекрасных выхоленных лошадей вызывало нежный перезвон колокольчиков. Этим открытым экипажем управлял чернокожий кучер в униформе и массивной шляпе, сидящей высоко на макушке. Сопровождали ландо два стоящих на запятках форейтора в красных ливреях.
      Один из них спрыгнул на землю, открыл дверцу и опустил подножку. Все заняли места на удобных сиденьях. Далси села напротив хозяйки, а Квико запрыгнул на козлы рядом с кучером. Щелкнул хлыст, лошади тронулись, и экипаж выехал с набережной, обгоняя неповоротливые телеги, запряженные волами, управляемые возницами в соломенных шляпах, и легкие повозки, которые быстро неслись вниз по крутым мощеным улицам.
      Они миновали главную улицу, выехали на окраину порта и вскоре оказались на другой улице – широкой и тенистой. По обе стороны ее тянулись сады, огороженные высокими стенами с железными решетчатыми воротами, за которыми виднелись прохладные дворики, зеленые лужайки и фонтаны. Повсюду были цветы, свисающие с оград, буйно разросшиеся на декоративных каменных горках, живой яркой гирляндой оплетающие фронтоны белых домов.
      Они подъехали к внушительным двустворчатым воротам, которые открывались внутрь с помощью какой-то невидимой силы. Усыпанная гравием подъездная дорожка вилась впереди, упираясь в полукруг у основания широкой каменной лестницы, ведущей на веранду большого дома с причудливыми железными балконами и голубым мозаичным узором, украшающим фасад.
      Навстречу вышел мужчина – высокий, худой и старый. Но спина его все еще оставалась прямой, словно древко копья. Он не надел шляпы, и серебристо-белые волосы ниспадали на плечи. На нем был серый сюртук, такого же цвета брюки и фиолетовый жилет, поверх которого развевались концы свободно повязанного шарфа. Когда Себастьян вышел из ландо, старик протянул руки, воскликнув:
      – Монсеньор граф! Добро пожаловать, добро пожаловать! Мой дом – твой дом, как говорят в Испании!
      – Дон Сантос! Как приятно снова видеть вас! – Себастьян взял его руки, тепло пожимая их.
      Он вернулся к карете, и Беренис сошла, опершись кончиками пальцев на его протянутую руку. Жара текла из расплавленного неба, и она раскрыла зонтик, держа над головой. Почтенный джентльмен тепло улыбнулся ей.
      – Ваша жена, монсеньор? – спросил он. Его темные глаза мерцали на благородном лице, покрытом сетью морщинок.
      – Моя жена, дон Сантос.
      – Для меня большая честь, графиня. Я вижу перед собой женщину, ясную как утро, с грацией лесной лани и классической красотой Аспазии Афин и Лукреции Рима. Пожалуйста, входите! – и дон Сантос повел всех вверх по ступеням, через веранду, а затем под арку, в просторный и прохладный холл.
      Несколько ошеломленная таким приветствием, Беренис медленно двигалась по терракотовому полу, наслаждаясь обилием света и воздуха в величественном доме дона Сантоса. И это чувство становилось все сильнее по мере того, как он вел их из комнаты в комнату, каждая последующая из которых была красивее предыдущей, и все полны сокровищ.
      Они завтракали на балконе, с которого открывался вид на великолепный сад и бухту, и Беренис никогда не видела более прекрасного зрелища. Это было совсем не похоже на Англию. Ей пришло в голову, что райский сад, вероятно, напоминал это место. Дон Сантос был джентльменом культурным и высокообразованным, дворянином старой закалки, относящейся к тем временам, когда мир еще не перевернулся вверх дном, потрясенный Великой французской революцией, в огне которой, впервые после событий в Англии 1649 года, народ восстал против своего монарха и казнил его.
      – И в вашей стране было нечто подобное, графиня, – напомнил дон Сантос, когда они с Себастьяном обсуждали ситуацию во Франции и правление Наполеона Бонапарта. – Парламент Карла I восстал, и началась гражданская война.
      – Я немного знаю историю, сэр. Мои предки поддерживали короля и потому пострадали во время междуцарствия, которое последовало за казнью короля, – ответила она, облокотившись на стол из каррарского мрамора.
      Каждая вещь в этом доме была прекрасного качества. Роскошный ленч подали на милтонском фарфоре, а вино, которым славился остров, гости пили из хрустальных кубков с золотыми ободками. Стена за балконом была облицована цветным кафелем, привезенным из Португалии – бледно-желтым, лазурным, нежно-зеленым, оранжевым – сверкающим, словно драгоценные камни в лучах яркого солнечного света. Себастьян, с его умением всегда и везде чувствовать себя свободно, прекрасно вписывался в окружающую обстановку, по-прежнему небрежно одетый в белые холщовые брюки и рубашку. Но, кажется, здесь, в тропиках, подобную одежду предпочитало большинство джентльменов.
      Дон Сантос любезно улыбнулся Беренис, явно наслаждаясь обществом образованной англичанки.
      – Я большой почитатель вашей родины, – сказал он, щелкнув пальцами лакею, который вошел, неся серебряный кофейник, изящные фарфоровые чашки и графин с бренди. – И в особенности ваших писателей – доктора Джонсона и, конечно же, несравненного Вильяма Шекспира. Нельзя не восхищаться глубиной его понимания человеческой натуры. Вы согласны?
      Беренис кивнула, роясь в памяти в поисках какой-нибудь мудрой и умной фразы. На самом деле, она мало что читала из творений Эйвонского барда, хотя видела их на театральной сцене. Воспоминания тотчас нахлынули на нее – освещенный свечами зал, щеголи в партере, великолепные дамы в ложах. Неужели это было всего несколько недель назад? Казалось, целая эпоха минула с тех пор, как Себастьян ворвался в ее жизнь, словно огненная разрушительная комета.
      – Я видела игру актера Эдмунда Кина в театре на Друри-Лейн, – сказала она, обмахиваясь веером из павлиньих перьев.
      – Неужели? – Темные глаза дона Сантоса светились, отчего он казался намного моложе. – Ради Бога, скажите же, какую роль он исполнял?
      Беренис на мгновение задумалась, затем ее осенило.
      – Ричарда III! – ответила она торжествующе. Она покажет этому противному французу, что он здесь не единственный образованный гость!
      Себастьян сидел с непроницаемым выражением на красивом лице, и Беренис заметила, что его кожа стала еще темнее. «Словно цыган, – подумала она презрительно, – или какой-нибудь лудильщик, живущий на обочине дороги вместе со своей телегой, горшками и мисками…»
      – Ах, как замечательно, сударыня! – воскликнул дон Сантос, всплеснув худыми и длинными руками. – Мне всегда хотелось увидеть это произведение на сцене. Наверное, самое гениальное в шедеврах Шекспира – такого рода образы!
      Это еще больше подстегнуло Беренис.
      – А вы читали «Ватека» Уильяма Бекфорда? – спросила она, откидываясь на спинку стула. Яркий солнечный свет, вспыхивающий на мозаичном фасаде мириадами огней, отражался на ее белом платье разноцветными мерцающими бликами.
      – О да, разумеется! Странная, мистическая сказка, – ответил старый джентльмен, очевидно, наслаждаясь беседой на излюбленную тему. Он улыбнулся Себастьяну:
      – А вы читали?
      – У меня всегда с собой эта книга, куда бы я ни ехал, – ответил Себастьян, и Беренис со злостью подумала, что с него станется.
      – Я обожаю подобные готические рыцарские романы, – вставила она торопливо, видя, что муж перехватывает у нее инициативу.
      – Вы так их называете? – возразил Себастьян, принимая из рук лакея чашку крепкого черного кофе. – Я бы сказал, его трудно отнести к какому-то конкретному жанру, потому что комедия чередуется здесь со сценами восточного великолепия и жестокости во времена похождений калифа Ватека. Вы не согласны, сударыня?
      – Полагаю, вы правы, – согласилась она, негодуя на себя за то, что не дочитала эту отвратительную книгу до конца, так как где-то в середине ей стало скучно, и Беренис забросила роман, увлекшись чем-то более занимательным.
      Зеленые глаза Себастьяна моргнули. Он вопросительно приподнял одну бровь, и Беренис не сомневалась: он догадался, что она так и не осилила эту противную вещь. Дон Сантос был проницательным человеком, многое в жизни повидавшим; он был трижды женат и вырастил большую семью. Не нужно было быть гением проницательности, чтобы понять: не все ладно в отношениях между молодыми супругами. Как старый друг семьи Лажуниссе и крестный отец Себастьяна, выросшего у него на глазах, дон Сантос отмечал в нем качества, достойные восхищения, но и не оставался слеп к его недостаткам, главным из которых была чрезмерная гордость.
      Дон Сантос знал, казалось, все о браке, и предупреждал направившегося в Англию Себастьяна, зная о его вспыльчивости, но, видимо, его совет был напрасным.
      Что-то случилось еще тогда, во Франции, во время революции. Дон Сантос не знал, что конкретно, но именно с того времени он стал замечать в Себастьяне поразительную перемену. Иногда тот становился жестким, суровым и безжалостным. У него была прекрасная деловая хватка, и дон Сантос всегда снабжал его вином со своих обширных виноградников, хотя и не питал иллюзии насчет других источников прибыли, хорошо понимая, что Себастьян получает удовольствие от захватывающего и выгодного занятия контрабандой.
      Но девушка… Ах, как она красива! Дон Сантос позволил себе удовольствие еще раз взглянуть на нее. Она так очаровательна в этом необычайно длинном, ниспадающем белом платье с высокой талией и крошечными рукавами, схваченными серебряными цветами, в прозрачном батистовом палантине, огромной, широкополой соломенной шляпе, надетой поверх свободно вьющихся волос, и кожаных сандалиях на ремешках. Дон Сантос одобрял этот изящный, полугреческий стиль, который предпочитали сейчас европейские женщины, и находил его намного более привлекательным, чем тесные корсеты, кринолины и напудренные парики женщин в эпоху его молодости. Казалось, современные девушки ездят за границу чуть ли не в ночных сорочках… Несмотря на то, что дону Сантосу было за семьдесят, как мужчина он оставался еще в прекрасной форме, что могла бы подтвердить его двадцатилетняя любовница-мулатка, если бы ее присутствие за столом не нарушало правил приличия.
      Они прекрасно провели день, и когда повеяло прохладой раннего вечера, дон Сантос повел гостей взглянуть на виноградники. Беренис наслаждалась прогулкой по этим заботливо ухоженным владениям; в полумраке погреба они дегустировали прекраснейшие вина. Спокойная и умиротворенная, получившая истинное удовольствие от общества столь обходительного джентльмена, Беренис шла по саду, опираясь на руку Себастьяна. Дэмиан и Перегрин задержались в погребе, чтобы выпить еще по стаканчику и послушать рассуждения дона Сантоса о винограде и способах его превращения в нектар, годящийся в пищу богам.
      – Это прекрасное место, – заметила Беренис, когда они остановились у балюстрады на террасе, откуда была видна вся гавань.
      Никогда в жизни она еще не видела такого эффектного заката и теперь смотрела с благоговейным трепетом. Сейчас высокие облака, окрашенные в розовый цвет лучами заходящего солнца, начали собираться на горизонте. Они отбрасывали красные тени на море, и, казалось, охватывали его языками пламени; воздух был прозрачен и чист. Очертания предметов стали резче, и десятки певчих птиц услаждали слух своими заключительными трелями, прежде чем устроиться на ночлег.
      – Да, здесь красиво, – согласился Себастьян. – Если бы мы могли вместе увидеть рассвет, когда жемчужное море бывает окутано розовым туманом…
      – Каролина похожа на это? – спросила она мягко, все еще находясь под влиянием чарующего великолепия природы.
      – Нет, но она привлекательна по-своему, – ответил он, зажигая сигару. Он поставил одну ногу на нижний барьер каменной балюстрады, оперся о нее рукой и некоторое время любовался закатом, затем спросил:
      – Вы чувствуете себя лучше, мадам?
      – О да! Это потому, что я на берегу. – Она украдкой бросила на него взгляд, ожидая?.. желая?.. она и сама не могла объяснить, чего. Сегодня она узнала другого Себастьяна. Дон Сантос, казалось, действовал на него умиротворяюще. – Мы можем остаться здесь на ночь? – добавила она, стараясь не выдать голосом слишком большого желания.
      – Нет. – Он докурил сигару и загасил окурок каблуком. – Я не могу задерживаться, и мы отплывем, когда начнется прилив.
      – Это обязательно? Если бы вы заботились обо мне, то знали бы, что мне нужно немного оправиться после болезни, – начала она, но внезапно остановилась, увидев выражение нетерпения, появившееся на его жестком лице.
      – Беренис, ты привыкла поступать по-своему, – заговорил он. – Пора узнать, что существует нечто более важное, чем твоя персона. Управление судном, например. Нужно руководствоваться приливами, ветрами и погодой. Природа не ждет ради прихотей и фантазий испорченной девчонки.
      – Время и жизнь никого не ждут! – сказала она саркастически. Настроение ее упало, и все добрые чувства, всколыхнувшиеся во время их визита к дону Сантосу, вмиг исчезли, когда она поняла, что он снова стал прежним, снова превратился в волевого, сильного, преданного своему делу хозяина корабля.
      – Именно так. – Опять в его голосе появилась жесткость, которую Беренис так ненавидела.
      Проглотив обиду, она сосредоточилась на пурпурных ночных облаках, которые поглощали умирающее солнце. Стая попугаев являла собой яркое зрелище на фоне красного неба. Повсюду стояла абсолютная тишина.
      Себастьян слишком хорошо ощущал ее присутствие – здесь, в такой мучительной близости от него. Он хотел остаться здесь, представляя, как отведет ее в ту задрапированную белым комнату, в которой всегда останавливался, когда гостил у дона Сантоса, прохладную, благоухающую цветами, заглядывающими в высокие полукруглые окна. Кровать была такой широкой, что они могли бы затеряться на ней, укрываясь под москитной сеткой, словно под тентом. Беренис и он – любящие друг друга, обретающие друг друга – возможно ли это? Но у него есть обязательства перед «La Foudre» и перед капитаном Огилви. Корабль должен быть подготовлен к отплытию.
      – Беренис… – прошептал он и коснулся ее руки.
      Она взглянула на него. Его кожа казалась такой загорелой в этом странном, неземном свете, резко контрастируя с его белой одеждой. Огромный, смуглый мужчина, и она не знала, чего от него ожидать.
      – Да, Себастьян? – отозвалась она.
      Его имя все еще странно звучало в ее устах.
      – Послушай! – выпалил он. – Мне жаль, что мы не можем задержаться. Совершенно невозможно, cherie!
      Извинение! От него! Это было невероятно, и Беренис не могла поверить своим ушам. Был ли это какой-то трюк? Не стремился ли он внушить ей обманчивое чувство безопасности? Как грустно, что она вынуждена быть такой подозрительной по отношению к человеку, за которого вышла замуж… Так они стояли, глядя друг другу в глаза, несколько мгновений, не больше. Неожиданно с террасы послышались громкие, веселые голоса. Подвыпившие Дэмиан и Перегрин направлялись к ним.
      – Послушайте, нельзя ли нам пойти в город и найти какую-нибудь таверну или что-нибудь в этом роде? – воскликнул Дэмиан, затем остановился, увидев, что сестра и ее муж стоят к друг другу так близко, словно безумно влюблены.
      – Да, в самом деле! Скажите же нам, где найти такое место, граф! – вступил в разговор Перегрин, будучи слишком навеселе, чтобы заметить что-нибудь странное.
      Дон Сантос медленно следовал за ними, опираясь на трость. Он пытался остановить молодых людей, задержать их, надеясь, что волшебство вечера окутает своим очарованием супружескую пару и, может быть… Теперь он видел, что было слишком поздно. Чары были разрушены. Себастьян сердито повернулся, прорычав:
      – Никто никуда не пойдет! Мы должны вернуться на корабль.
      – Вы всегда портите удовольствие другим, – пожаловался Перегрин, осмелевший в присутствии дона Сантоса. – Это наш последний шанс поразвлечься перед долгим заточением на корабле…
      – Мы сами устроим себе развлечение, – объявила Беренис, радуясь, что их прервали, потому что больше была не в силах бороться с нахлынувшими чувствами, которые побуждали ее броситься в объятия Себастьяна.
      Перегрин просиял:
      – Решено, дорогая леди! Что скажете насчет партии в трик-трак, когда вернемся на корабль? А потом я сыграю на флейте, а вы споете для нас.
      – Это будет чудесно! – ответила Беренис и, попрощавшись с доном Сантосом, покинула дом под руку с братом и Перегрином.
      – Не нужно так переживать, друг мой, – посоветовал дон Сантос, когда они медленно шли с Себастьяном к ожидавшему ландо. – Она молода и порывиста. Ты должен быть терпеливым.
      – Терпеливым! Нужно иметь терпение святого с такой, как она, – пробурчал Себастьян. – Она невыносима! Ее отец, маркиз, слишком избаловал ее, сеньор.
      Дон Сантос слабо улыбнулся, когда они остановились у подножия лестницы. Беренис звонко смеялась, усаживаясь в экипаж.
      – Она своевольна, да, – согласился дон Сантос, ласково похлопав Себастьяна по плечу. – Но я не могу сказать, что ты женат на бесхарактерном существе. Ты же привык объезжать лошадей, amigo! Разве самая норовистая не оказывается в конце концов самой лучшей?
      Себастьян не ответил. С мрачным настроением он попрощался со своим старым другом и присоединился к остальным.

      Над Атлантикой стояла поистине дьявольская погода. Беренис казалось просто чудом, что хрупкое суденышко умудрялось оставаться на плаву среди этих бурлящих вод, подпрыгивая, словно поплавок на гигантских волнах. Но моряки знали свое дело, справляясь с обязанностями спокойно, без каких бы то ни было признаков суеты и паники. Когда Беренис поделилась своими страхами с капитаном Огилви, он широко улыбнулся и сказал:
      – Не беспокойтесь, мадам! Этот переход не идет ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось пережить. Бывало, волны поднимались над мачтами. Если хотите посмотреть настоящий шторм, вам следует отправиться в путешествие вокруг мыса Горн. Вот там волны так волны, скажу я вам!..
      – Нет уж, спасибо, капитан! С меня и этого вполне достаточно, – ответила она и поспешила в свою каюту.
      Сейчас, когда Беренис оправилась от своей болезни и убедилась, что их корабль вовсе не собирается утонуть, дни тянулись довольно монотонно. Она почти не видела Себастьяна и была признательна ему за его отсутствие. Он проводил большую часть времени со штурманом или с капитаном Огилви. Ночью его можно было видеть в носовом кубрике с отдыхавшими от вахты матросами. Они вместе играли в кости, рассказывали байки, курили. Он даже не подходил к ее каюте, посылая Квико за всем, что могло понадобиться.
      Иногда она беседовала с офицерами, Крофтом и Мэнсоном, но они, большей частью, были заняты. До сих пор Беренис даже не представляла, какое это сложное и трудоемкое дело – управление судном, и какой строгий распорядок при этом соблюдается. Даже Дэмиан был поглощен новым для себя делом, так что Беренис скучала в кают-компании с Перегрином, играя в хазард и фараон, вспоминая Лондон и вздыхая по прошлым веселым временам. Иногда она вяло занималась вышивкой, в то время как он декламировал отрывки стихов из своей тетради.
      – Как прекрасно быть с вами, милая леди! – время от времени произносил этот выхоленный, красивый молодой человек – ее последнее связующее звено с домом. – Для меня нет ничего более желанного, чем проводить дни рядом с вами. У нас так много общего…
      – Это правда, – отвечала она серьезно, поднимая глаза от шитья и улыбаясь ему. – Богатство ума, нежность души, единство желаний… В самом деле, это ли не самое ценное в жизни? Прочтите мне еще раз, умоляю, то ваше стихотворение!..
      Далси тоже помогала ей убивать время: Беренис, обнаружив, что служанка совершенно неграмотна, решила научить ее читать, писать и считать. Усилия ее не пропадали даром, потому что девушка была сообразительна, впитывала знания, как губка и ужасно гордилась своими новыми достижениями.
      Но Беренис ощущала, что ей постоянно чего-то недостает, и безуспешно пыталась отогнать от себя воспоминание о том чувстве удовлетворенности, которое однажды познала. Она могла заниматься вышиванием, делать записи в дневнике, вступать в глубокомысленные дискуссии с Перегрином и давать уроки Далси, но при этом всегда настороженно прислушивалась, не идет ли Себастьян.
      Она твердила себе, что только страх мог быть причиной такой необычной чувствительности. Возможно ли, чтобы это был интерес?
      Однажды вечером, когда корабль буквально летел по волнам, подгоняемый мощной силой пассатов, Беренис сидела с Перегрином после ужина, пытаясь сосредоточиться на шитье, но ощущая какое-то беспокойство. Себастьян ушел в матросский кубрик сразу после окончания трапезы. Его было трудно понять: суровый во всем, что касалось дисциплины на борту, он иногда, тем не менее, забывал о своем графском титуле и положении и проводил время в компании матросов. Прогуливаясь по палубе, Беренис часто видела, как он смеялся вместе с ними, отпуская такие же грубые шутки. Иногда он садился на свернутый кольцами канат, и команда, расположившись вокруг него, – закаленные, видавшие виды морские волки – в полнейшей тишине слушала его занимательные рассказы о каком-нибудь морском сражении, в котором он принимал участие.
      В тот вечер Квико принес гитару, отыскав ее среди вещей своего хозяина. Гуляя с Далси по палубе, Беренис перегнулась через перила и увидела Себастьяна сидящим внизу в окружении моряков. Она прямо-таки остолбенела от изумления, услышав, что он поет для них мелодичные французские песни. Его роскошный, мягкий баритон поднимался высоко к звездам. Этот голос пронзил сердце. Но быть может, всему виной было волшебство ночи с ее полной луной, висящей в чернильном небе?
      Ощущая беспокойство и смятение, Беренис вернулась в кают-компанию. Она попыталась заняться вышиванием, но не смогла и, в конце концов, забросила свой шелк в корзинку для рукоделия, прервала Перегрина на полуслове – он читал вслух свое последнее стихотворение – и внезапно попрощалась с ним.
      Она уже начинала ненавидеть свою каюту после стольких проведенных здесь одиноких ночей, когда лежа без сна, уставясь в полумрак, она постоянно видела вещи Себастьяна и знала, что была в его глазах всего лишь такой же дорогой вещью, частью его собственности. Ужасно было то, что он в любую минуту мог войти, застать ее полуодетой. Беренис нервничала, но запереть дверь не решалась. Да он, казалось, и не искал ее общества, предпочитая компанию неотесанных матросов…
      Каюта была пуста, так как Далси ушла на свидание с приятным мистером Мэнсоном, к которому питала нежные чувства. Беренис была даже рада остаться одна: служанка стала раздражать ее бесконечной болтовней о любви, вздохами, разговорами о приятном молодом офицере и намеками, что Беренис тоже следовало бы прекратить бросать злобные взгляды и быть полюбезнее в присутствии Себастьяна.
      Она не спеша разделась, сбросила платье на пол, оставив его лежать бесформенным комком. Сняв через голову сорочку, она села на низкий табурет, чтобы развязать атласные ленточки, которыми завязывались ее черные туфли. Собственное тело всегда удивляло Беренис, когда она рассматривала его, одеваясь или готовясь ко сну. Одежда словно стягивала, ограничивала его, и освобожденное, оно, казалось, расширялось, тянулось и извивалось подобно чувственному животному.
      Она провела рукой вниз вдоль изгиба бедра, по круглому, с ямочкой, колену, вдоль мягкой выпуклости икр, нежно погладила прекрасной формы ступни. Оно ведь похоже на опасное существо, живущее собственной жизнью, это ее тело. Однажды оно уже предало ее мечты о романтической любви. И сейчас кожу приятно покалывало от прикосновений. На одно короткое мгновение Беренис позволила себе представить ласки мужчины, которого она любила бы.
      Не Себастьяна, конечно. Это было немыслимо. Но в то же время она трепетала при воспоминании о том, как ее желания взяли верх над самой непоколебимой решимостью; о том, какую напряженность она ощущала, когда он входил в нее, и облегчении, которое, казалось, потоком хлынуло из ее сердца, растекаясь по всему телу. Она постаралась не давать волю эротическим фантазиям. Неужели с зовом плоти следует считаться так же, как и с потребностями души? Эти мысли продолжали мучить ее, даже когда она решительно улеглась в кровать и попыталась уснуть. Невозможно! Со вздохом, Беренис взяла книгу и наклонилась ближе к свече. Это был старый выпуск «Дамского журнала, или занимательного Спутника прекрасного пола» с рисунками моделей современной одежды. Беренис смотрела его уже сотню раз, но принялась читать опять: муфты по-прежнему были a la mode (но не для жаркого климата, подумала она), а большой выбор шляп просто поражал.
      Она зевнули и, отложив журнал в сторону, откинулась на подушку. Вскоре веки ее опустились, и Беренис погрузилась в полудрему. Она видела лица людей, которых не знала, и слышала обрывки разговора, который исчезал, как только она «выплывала» на поверхность. Затем она снова погружалась в мягкую, обволакивающую дремоту…
      Вдруг ее сонливость как ветром сдуло. Беренис услышала за дверью звук тяжелых шагов. Дверь широко открылась, и вошел Себастьян. Беренис зажмурила глаза, притворяясь спящей.
      Себастьян остановился в дверном проеме, спрашивая себя, почему он здесь. Он ни разу не беспокоил ее ночью, уверяя себя, что это из-за ее недомогания и еще из-за того, что он слишком занят на корабле, стоя на вахте у штурвала и наблюдая за работой судна. Сейчас он посмотрел правде в глаза: он намеренно избегал ее. «Какой же я идиот, – подумал он. – У меня есть полное право спать с ней. Ситуация смехотворна».
      В этот вечер он пил крепкий, черный ром, злясь и на нее, и на себя. Ведь она его жена, а он обладал ею лишь один раз. Это оскорбляло его мужское достоинство, и даже сознание того, что она зависела от него во время болезни, не помогало забыть ту ненависть, с которой она смотрела на него всякий раз, когда глаза их встречались. Как смела она ненавидеть его? Что дурного он ей сделал? Он не позволил выставить себя на посмешище в истории с Перегрином. И разве можно из-за этого вести себя, как ребенок? Писать любовные записки этому хлыщу! Этого Себастьян простить не мог.
      После нескольких часов, проведенных с командой, он еще острее почувствовал одиночество. Он играл с ними в карты, пил больше обычного и заметил, что их разговоры постоянно вращались вокруг женщин. Они были утомлены путешествием, тоскуя по прикосновению к женскому телу, по его запаху. Таковы муки длительного плавания. Он мудро поступил, предупредив Беренис, чтобы она не попадалась им на глаза. Он и сам ощущал в себе эту страстную жажду.
      Моряки обменивались историями о своих любовных подвигах в предвкушении новых похождений по прибытии в Каролину. Они говорили о пышных негритянках, о молочно-белых проститутках, привезенных из Европы, не забыли и о мулатках – услужливых шлюхах, которые толпились на пристани всякий раз, когда корабль швартовался в порту. Они уговорили Себастьяна спеть о женщинах, и он согласился, умело направив их похотливые мысли в сентиментальное русло, напомнив им о женах и детях, ожидающих Дома. Но это не принесло ему облегчения, а напротив вернуло к мыслям о Беренис и ее близости. Какого дьявола он должен страдать, когда его собственная жена на борту?
      С внезапной решимостью он снял сюртук и подошел к кровати. Потребность обнять ее стала такой сильной, что вызывала почти физическую боль.
      – Вы не спите? – резко спросил он. Беренис знала, что притворяться бесполезно.
      Она гневно выпрямилась. Глаза ее сверкали, волосы в беспорядке рассыпались по плечам, сорочка сползла:
      – Нет! Благодарю вас за то, что ворвались сюда, словно полк солдат!
      Он насмешливо поклонился.
      – Мои глубочайшие извинения за такое грубое вторжение, сударыня. Мои манеры, должно быть, шокируют вашу изнеженную чувствительность? Какое счастье, что я согласился взять на борт вашу болонку, сэра Перегрина, чтобы, пока я занимаюсь такими скучными делами, как управление судном, вы бы могли безраздельно наслаждаться его изысканным обществом! – сказал, он злобно и сделал большой глоток из бутылки, которую держал в руке. – А могу я заметить вам, что это также и моя каюта?
      – Хотите, чтобы я перешла в другую? – холодно спросила Беренис. – Я буду просто счастлива оказать вам эту услугу!
      Язвительная ухмылка скривила его губы.
      – Об этом не может быть и речи, ma doucette. Мне нужно поддерживать дисциплину на корабле, а не становиться посмешищем, если все подумают, что я не могу справиться с собственной женой!
      Он поставил бутылку на рундук и начал раздеваться, вытаскивая рубашку из-за пояса, расстегивая ее и сбрасывая с себя. Беренис со страхом уставилась на его обнаженный торс, но быстро отвела взгляд, увидев, что он расстегивает пояс и садится на кровать, чтобы снять сапоги.
      У нее неожиданно пересохло во рту, и она стала отодвигаться до тех пор, пока не прижалась к стене. Но когда он поднялся, чтобы снять бриджи, она не выдержала:
      – Что, по-вашему, вы делаете?
      Он ухмыльнулся, стоя перед ней обнаженным, слегка расставив ноги, чтобы удерживать равновесие, упершись одной рукой в бедро, другой снова поднося бутылку ко рту:
      – Я думаю, это очевидно, m'amie. Собираюсь лечь с тобой в постель!
      – Вы пили! – сказала она обвиняющим тоном, пораженная блеском его глаз и тем решительным жестом, с которым он отбросил одеяло.
      – Немного, – ответил он спокойно, устраиваясь рядом с ней и натягивая одеяло на свою бронзовую от загара грудь. – Но достаточно, чтобы я понял: ты ведешь себя, как идиотка, а я еще больший глупец, раз позволяю тебе делать это!
      Его желание нарастало с каждой секундой. Он уже не мог думать, все его мысли сконцентрировались на Беренис. Он был пьян не столько от рома, сколько от страсти. Ее тело, словно магнит, притягивало его. Благоухающий запах ее кожи, подобный нежнейшему запаху роз, приводил его в восторг. Кто еще из мужчин поддавался этому соблазну, спрашивал он себя изумленно. Перегрин? Или тот самодовольный хлыщ, который прислал ей костюм для верховой езды? Другие, о которых он ничего не знал?
      Эта мысль обожгла, словно раскаленное железо. Он был слишком мягок, позволяя ей жеманничать с этой крысой Перегрином! Fripoulle! Будучи в Лондоне, он много узнал об этом известном столичном красавчике. Такое, что, он был абсолютно уверен, не знала Беренис и потому все еще восхищалась им.
      Немного оправившись от первоначального потрясения, Беренис задумалась о том, как быть дальше. Она была зажата между улегшимся Себастьяном и стеной. Как выйти из этого положения, не уронив достоинства? Имела ли еще значение гордость? Нет! Все, что имело значение – это сохранить между ними как можно большее расстояние.
      Потом, она предполагала, они могли бы поговорить. Она уже отрепетировала то, что скажет ему: «Себастьян, я не люблю тебя. Я даже не уважаю тебя. Расторгни этот брак!» Она рванулась, чтобы вскочить, но Себастьян протянул руку, и ее ноги запутались в простынях. Ему доставляло удовольствие видеть ее гнев, слышать ее частое дыхание и наблюдать, как поднимается и опускается ее грудь.
      – Убирайтесь! – выпалила она, пытаясь высвободиться.
      – Нет, – сказал он, не зная что с ней делать теперь, когда он ее поймал. Себастьян никогда не прибегал к насилию, чтобы заставить женщину хотеть себя, и не собирался заниматься этим сейчас. Поговорить с ней? Он попытается. Откровенная беседа. Итак…
      – Мне надоело видеть, как ты напускаешь на себя мученический вид, – начал он, но при виде ее, лежащей рядом и свирепо уставившийся на него, злость пересилила желание сдерживаться. – Mon Dieu! У тебя еще будут причины для страданий, я об этом позабочусь! Я обращался с тобой слишком мягко! Ты всего лишь женщина – достойная только того, чтобы тебя взять!
      Он поймал ее подбородок, собираясь поцеловать. Она отвернула лицо, но, несмотря на ее усилия, ему удалось прижаться ртом к ее губам. Страсть с такой силой охватила его, что он тут же отказался от идеи прочувствованной беседы, делая то, что, как ему удалось убедить себя, сделал бы на его месте любой нормальный мужчина.
      Она вырвалась и холодно произнесла:
      – Как вы можете, если знаете, что я не люблю вас?
      Вместо ответа Себастьян положил ладонь ей на грудь.
      – Любовь! – промолвил он хрипло. – Что ты знаешь о любви? Неужели ты действительно веришь красивым словам Перегрина? Этот жеманный денди больше влюблен в себя, чем в любую женщину, а между тем, стремится забраться в чужую постель и наслаждаться чужой женой! Ты ничего не знаешь о жизни или любви. Но я знаю, и я научу тебя!
      Протесты были пустым сотрясением воздуха – Беренис знала это, и к тому же ее собственное сердце бешено заколотилось от прикосновения его руки. Почувствовав ее трепет, Себастьян крепко прижался к ней всем телом, заставляя ее ощутить силу его желания и нарастающее возбуждение. Он прошелся губами по ее шее, плечам, и ее сопротивление стало ослабевать, а затем и вовсе угасло. Наслаждение волнами растекалось по телу Беренис, когда его рот снова нашел ее губы, увлекая за собой в мир блаженства, и мягкая нежность этого поцелуя смогла искупить недавнюю грубость. Его рука скользила по ее плечу, словно играя на прекрасно настроенном инструменте, зажигая в ней огонь страсти, оставляя слепой ко всему, кроме этой напряженности, скапливающейся внутри, нарастающей с каждой долей секунды. Себастьян сбросил с нее сорочку, и глаза его вспыхнули при виде ее наготы.
      – О, m'amie, какая у тебя прекрасная грудь! – Он нежно поцеловал ее. – Почему ты так холодна ко мне? Я никогда не причинял тебе зла. Ну же, позволь мне показать тебе, какое глубокое наслаждение может дать мужчина женщине!..
      Его слова возбуждали Беренис не меньше, чем, прикосновения, и, движимые какой-то непреодолимой внутренней силой, ее руки обвились вокруг его шеи, пальцы погрузились в черные кудри, и она забыла обо всем, кроме этого смятения в ее крови. Себастьян понял, что ее сопротивление угасает. Он не спешил, словно смакуя каждую ласку, сдерживая собственное желание, решив, что в этот раз она должна получить удовольствие от их близости. Она все еще сохраняла ту дразнящую девственную ауру, которая говорила о ее неопытности, и это был словно вызов его мужской доблести и опыту – вызов, который он принимал с радостью.
      Он нежно коснулся пальцами голубоватых век, медленно провел ими по контуру приоткрытых губ, затем продолжил чудесное путешествие вниз, по подбородку и шее. Тело ее мерцало серебром в мягком свете свечи – это стройное, гладкое тело с увенчанной коралловыми сосками грудью. Губы тронули ее соски, и Беренис утонула в пронзительно-сладком ощущении, когда он обвел языком сначала один, затем другой.
      Ее рука сначала нерешительно, затем все смелее стала скользить по его груди и, гладя загорелую кожу, медленно спускалась вниз, движимая непреодолимым желанием дотронуться до этого стержня – символа мужской силы. Это было совершенно новое ощущение, и когда она почувствовала под своими пальцами его бьющийся пульс, наслаждение горячей волной окатило ее, потому что она отыскала то место, где он больше всего жаждал ее прикосновений.
      – Маленькая колдунья, – хрипло прошептал Себастьян ей на ухо, посылая волны дрожи вдоль ее тела. – Это так хорошо, что может закончиться раньше, чем мы начнем… Познавай меня, а я буду познавать тебя. Мы должны учиться узнавать друг друга, ma ch?rie!
      Он провел рукой вдоль ее тела, охватывая тонкую талию, спину, плоский живот, найдя теплую темноту между ног. Она вздрогнула, затем расслабилась, давая ему возможность идти своим путем, позволяя его пальцам делать то, что они хотят. Странный жар возникал и разгорался внутри нее, и она с готовностью отдалась во власть этого желания, чувствуя, как оно растет, накапливается, поднимается огромными волнами, отступает, затем обрушивается, чтобы вынести потом на новые вершины. Она утопала в обжигающем потоке ощущений; перед глазами вздымались малиновые волны, наполняя все ее существо отчаянным желанием.
      Она покусывала его плечи и шею, мочки ушей, жадно втягивая ртом кожу, ее руки обхватывали его, царапая ногтями спину, в то время как его колдовские прикосновения продолжали диктовать сводящий с ума ритм. Она не могла избежать этого, не хотела, чувствуя, что умрет, если он остановится. Но Себастьян не остановился: он использовал все свое искусство любовника, чтобы дать Беренис впервые познать сексуальное удовлетворение. Ничто в этот момент не волновало ее, кроме этого захватывающего стремления продолжать до тех пор, пока накал чувств не поднял ее на вершину наслаждения, оставляя трепещущей и орошенной каплями пота.
      Услышав крик, сорвавшийся с ее губ, Себастьян приподнялся, раздвинул ее ноги и глубоко вошел в нее. Беренис, все еще парящая на пьянящей высоте, прижала его к себе, переполненная жаждой этой властной силы, растягивающей и наполняющей ее, и приподняла навстречу свое влажное, зовущее тело. Безумие страсти Себастьяна эхом отозвалось в ней, когда он стал двигаться быстрее, давая волю своему доселе сдерживаемому желанию. Вместе с ним Беренис была подхвачена яростным потоком его страсти, пока, наконец, он не затих, уткнувшись лицом во впадинку над ее ключицей.
      Она медленно возвращалась к действительности, чувствуя тяжелые удары его сердца, которые постепенно обретали нормальный ритм по мере того, как приходило успокоение. Она открыла глаза, и каюта, качнувшись, встала на свое место. Беренис ощущала движение корабля, слышала плеск волн о корпус судна. Откуда-то сверху послышались приглушенные голоса: офицер заступил на вахту. Затем тишина – глубокий омут тишины, в котором были лишь Себастьян и она.
      Он нехотя соскользнул с нее и притянул к себе, положив руку ей на грудь. Беренис была смущена и обессилена после бури страсти. Так вот что значит «заниматься любовью»? Она с тоской чувствовала, что собственное тело предало ее. Ведь, в соответствии с ее стремлением к идеальному, во всем этом должно быть нечто большее, чем простой животный инстинкт. Она хотела отодвинуться, но Себастьян, полусонный, лишь засмеялся, притянув ее ближе. Беренис вздохнула, слишком уставшая, чтобы протестовать. Она подумает об этом завтра, решила она, и позволила мягкому покачиванию «La Foudre» убаюкать ее.
 
      Широкая, грязная река лениво плескалась о сваи причала, и влажный воздух, казалось, давил на толпу, собравшуюся на пристани. Трап, сброшенный с «La Foudre», образовывал качающийся мост, соединяющий корабль с Чарльстоном. Беренис стояла у фальшборта, держа над головой раскрытый зонтик, золотистая бахрома которого шевелилась на ветру. Он отбрасывал прохладную фиолетовую тень на лицо Беренис, и лишь зубы ее сверкали белыми жемчужинами.
      Она медленно обозревала зеленую полосу земли, которая теперь должна была стать ее домом. Набережная мерцала в мареве жары, и, казалось, сама земля плавится. Бухта казалась огромной. Береговая линия была причудливо изрезана устьями рек, заливами и бухтами, вдали, под шелковым голубым небом, виднелись смутные очертания гор.
      Беренис нервничала, сердце ее трепетало, и она крепко держалась за руку Себастьяна, пока они не спустились по трапу. Колени ее дрожали, словно не доверяя ставшему непривычным ощущению твердой земли под ногами; раскаленные камни, подобно горячим углям, жгли ноги сквозь подошвы туфель, но, тем не менее, она решительно убрала руку, словно пытаясь еще раз продемонстрировать свою независимость. Себастьян при этом нахмурился, и Беренис видела, что лицо его словно окаменело, а глаза гневно сверкнули. Но если он думает, что она станет вести себя, как восторженная новобрачная, жаждущая поскорее увидеть свой новый дом, то он ошибается.
      Твердо решив раздражать его и дальше, Беренис состроила гримасу легкого неудовольствия, глядя вокруг с высокомерным отвращением.
      Повсюду толпился типичный для любого морского порта разношерстный сброд, пристававший к сошедшим на берег пассажирам с предложениями пищи, жилья и развлечений. У всех причалов шла оживленная суета: судовые команды готовились либо к швартовке, либо к отплытию; артели грузчиков переносили продовольствие на суда или на склады; упряжки лошадей тащили вагонетки, нагруженные горами тюков и бочонков.
      К своему изумлению, Беренис обнаружила, что их ожидает просторный элегантный экипаж с гербом на дверцах, запряженный четверкой кливлендских серых. Кучер, наряженный в красивую серую ливрею, приветствовал Себастьяна; двое лакеев спрыгнули с подножек и немедленно принялись за погрузку багажа. Пребывавшая в плену общих представлений, что колонии все еще оставались отсталыми, Беренис совсем была не готова к подобному приему, ожидая увидеть что-то вроде деревенской подводы. Она с удивлением подумала, что, не считая жары и чернокожих грузчиков, все оказалось таким же, как и в любом английском порту. Еще сильнее она поразилась, когда, неожиданно вывернув с боковой улицы, показался другой экипаж, несущийся на огромной скорости, разгоняя толпу.
      Беренис сразу узнала его: это был высокий фаэтон, подобный тому, которым она управляла в Бате – лихой спортивный экипаж, корпус которого располагался опасно высоко на вертикальных рессорах. Горячие белые лошади неслись, вскидывая головы и звеня подковами по мостовой. Сидевший на месте кучера мужчина мастерски подтянул поводья – как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с каретой, и, соскочив на землю, крепко обнял Себастьяна, в то время как Беренис стояла, открыв рот от удивления. Когда они закончили хлопать друг друга по плечам, вновь прибывший развернулся в ее сторону. Умные, проницательные глаза оглядели Беренис с нескрываемым восхищением.
      Усмехнувшись, Себастьян представил его:
      – Сударыня, это доктор Грег Лэттимер, один из моих старых друзей. Грег, познакомься с моей женой Беренис!
      Грег поклонился и рывком снял фетровую шляпу:
      – Добро пожаловать в Каролину, мэм! Могу с уверенностью сказать, что вы станете настоящим украшением нашей колонии!
      Беренис видела перед собой высокого, стройного молодого человека с интригующим южным выговором. Даже такой привередливый щеголь, как Перегрин, не мог бы придраться к его костюму, сшитому по последней моде: темно-красный фрак с кремовыми атласными лацканами, золотые часы и цепочка, свисающая поверх изящного жилета, кружевное жабо и высокий стоячий воротник. Желто-коричневые парусиновые бриджи скрывались в высоких черных сапогах. Его белокурые волосы выглядели так, словно солнце постоянно отбеливало их. Грег намеренно не уделял прическе особого внимания, позволяя волосам свободно виться, контрастируя своей белизной с загорелой кожей красивого, с тонкими чертами, лица.
      Беренис была одновременно очарована и его изысканной одеждой, и достойной профессией.
      – Вы действительно доктор? – спросила она. Он улыбнулся, и она почувствовала истинное достоинство, скрытое за внешней раскованностью и небрежностью.
      – Конечно. Учился в медицинской школе Новой Англии, – ответил он.
      Он оказался таким воспитанным и дружелюбным, что настроение Беренис заметно улучшилось, и она послала ему ослепительную улыбку.
      – Я бы хотела побольше узнать об этом, доктор Лэттимер, – сказала она.
      Грег широко улыбнулся и похлопал Себастьяна по плечу:
      – Ты чертовски везучий парень, друг мой!
      – Я восхищена вашим экипажем, – продолжала она, подходя ближе и проводя пальцем по стенке фаэтона. – У меня был такой же…
      – В самом деле? – Грег выразил удивление, потом пожал плечами. – У вас был слуга, чтобы управлять им?
      – Нет, сэр, я управляла им сама.
      Грег тихо присвистнул и, приподняв брови, взглянул на Себастьяна. За его обманчиво-томной манерой держаться скрывался проницательный ум, и сейчас, хорошо зная Себастьяна, Грег спрашивал себя, что думал его друг о своей невесте, умеющей держать в руках поводья такого экипажа. Если бы она попыталась выкинуть такое в Каролине, то восстановила бы против себя всю женскую половину высшего общества, которая не одобряла молодых леди, ведущих себя подобно девчонкам-сорванцам.
      – Хочу представить тебе моего шурина, лорда Дэмиана, виконта Норвудского… – сказал Себастьян. Ему пришлось представить также и Перегрина: —…и сэра Перегрина Бакстера. Они оба приехали в надежде сделать карьеру в Америке.
      – Приятно познакомиться с вами! – ответил Грег, пожимая руки обоим мужчинам. – А теперь поскорее расскажи мне новости. Как поживает старушка Англия?
      Себастьян вкратце изложил информацию, которую он почерпнул из английских газет или из разговоров в клубах, затем спросил:
      – Как дела в Оксвуд Холле? Каков Доход от плантаций за время моего отсутствия?
      – Беспокоиться не о чем, мой друг, – медленно ответил Грег, опираясь на заостряющуюся книзу трость с серебряным набалдашником. – Но Дарби Модифорд околачивается вокруг Мобби Коув…
      В Себастьяне произошла пугающая перемена. Он вдруг напрягся, грозно нахмурившись:
      – Модифорд! Какого дьявола! Что он замышляет?
      – Держу пари, какую-нибудь подлость, – ответил Грег.
      – Мы не можем говорить здесь! – решительно сказал Себастьян. – Идем на Митинг Стрит. Я уже послал распоряжение, чтобы подготовили дом. – И он тут же начал действовать, резко отдав приказание кучеру.
      Беренис была бесцеремонно спроважена в карету, Далси села рядом, Дэмиан и Перегрин напротив, а Квико сзади, обеспечивая охрану. Себастьян вскочил вместе с Грегом в фаэтон, и они понеслись впереди, прокладывая путь по извилистым припортовым улицам. Беренис была рассержена. Она хотела сама ехать в фаэтоне и, что называется, наделать шуму, появившись в Чарльстоне с помпой, но ее надежды не оправдались. Глядя в окно кареты, она видела мелькающие узкие дома, напоминающие по архитектуре Англию, некоторые из них были украшены железными узорчатыми балконами, другие имели мансардные окна и длинные деревянные веранды. Между белыми деревянными воротами росли сады, деревья словно выстраивались в стройные шеренги, образуя живую изгородь на радующих глаз улицах. Воздух был наполнен ароматом магнолий.
      Городской дом, принадлежащий Себастьяну, располагался среди высоких, изящных зданий, стиль которых многим был обязан влиянию Роберта Адама. Осваивая Новый Свет в течение последних двух столетий, английские колонисты принесли с собой многое из старого образа жизни. Знать гордилась своими родословными. И хотя многие потеряли большую часть своей власти со времен войны за Независимость, они по-прежнему сохраняли чувство превосходства над остальными.
      Беренис не могла сдержать своего восхищения особняком, несмотря на предубеждение против всего, к чему приложил руку Себастьян. Здесь было так много деталей, напоминающих ей Элсвуд-Хаус! Та же отделка комнат; мебель и ткань, импортированные из Европы; резные деревянные фронтоны над деревьями; преобладание изящного классического стиля в целом. Разглядывая выложенный плитками холл, она старалась, чтобы Себастьян, задержавшийся, чтобы отдать распоряжение подать вино и прохладительные напитки в библиотеку, не заметил, как ей понравился дом.
      Беренис и Далси были встречены у нижней ступени прекрасной лестницы молодой черонокожей рабыней, одетой в яркую юбку и белую блузу. На голове был повязан белый в красную полоску платок. Все слуги приветствовали Себастьяна с искренней радостью, и Беренис угрюмо наблюдала, как на их лицах зажигались улыбки при приближении хозяина. Беренис удивляла эта его божественная сила, с которой он притягивал к себе окружающих, это обаяние, которое он мог использовать в соответствии со своими желаниями. Определенно, она попадала под власть его обаяния гораздо реже, чем остальные, и уж точно не при свете дня…
      Взглянув на Беренис, Себастьян насмешливо приподнял одну бровь, заметив ее раздражение и правильно угадав его причину:
      – Этот теплый прием удивляет тебя, топ tresor? Как видишь, не все считают меня таким уж людоедом…
      – Ваши отношения со слугами меня совершенно не интересуют, сэр, – ответила она с надменной снисходительностью. – Единственное мое желание сейчас – принять ванну и в спокойной обстановке переодеться к обеду.
      Вместо того, чтобы попасться на приманку, Себастьян поклонился и направился в сторону библиотеки, в то время как Дэмиан и Перегрин были отведены в предназначенные для них комнаты невероятно высоким, худым слугой, одетым в такую же безукоризненную серую форму, как и кучер. Служанка, оказавшаяся в распоряжении Беренис, была очень дружелюбна. Ее манера слегка шепелявить чем-то напомнила речь Грега. Видимо, Грег воспитывался чернокожими няньками, от которых перенял этот мягкий выговор.
      – Как тебя зовут? – спросила Беренис, которой понравилась улыбка девушки.
      – Чоли, мэм, – ответила та, приседая в реверансе.
      – Ну что ж, Чоли, нам понадобится твоя помощь, чтобы познакомиться со здешними обычаями. Это моя горничная Далси Райли.
      – Здрасьте… – не слишком любезно сказала Далси, явно испытывая ревность.
      – Ты когда-нибудь была в Англии, Чоли? – Беренис игнорировала обидчивость Далси, очарованная необычайной внешностью новой служанки.
      Беренис посещала кулачные бои, участниками которых бывали и африканцы, и часто видела негров-лакеев. Несколько ее знакомых дам в Лондоне имели чернокожих пажей, обращаясь с ними, словно с домашними животными. Беренис не одобряла этого. Она считала отвратительным относиться к человеку, как к модному аксессуару, и в свое время даже отговорила Люсинду от покупки раба на аукционе. Теперь, познакомившись с Чоли, ей захотелось поближе узнать ее.
      Чоли, казалось, не меньше заинтересовалась этой англичанкой, гордая тем, что будет прислуживать жене графа.
      – Нет, мэм, но мне бы, конечно, очень хотелось, – ответила она застенчиво.
      – Я посмотрю, что можно сделать, и, если получится, возьму тебя с собой, когда поеду домой… когда-нибудь в будущем, – пообещала она, при этом спрашивая себя с грустью, собирается ли Себастьян вообще вернуться туда.
      Далси молча шла рядом со служанкой, когда они поднимались по лестнице, не вполне уверенная, что одобряет новую симпатию своей хозяйки. Последнее время ее безоблачный мир был слегка омрачен несчастьем ее дорогой госпожи. Слишком часто она слышала ее всхлипывания, видела ее красные глаза и бледное лицо, и еще чаще, что было неизбежно в замкнутом мире корабельной жизни, до ее слуха доносились бурные споры молодоженов. Далси заметила, что Себастьян редко делил с Беренис постель. Большинство ночей он проводил с командой или спал в гамаке, подвешенном между двумя переборками. Она грустно качала головой, разглаживая простыни после того, как Беренис поднималась утром; Далси была бы намного счастливее, если бы они были смяты – верный признак бурной ночи любви.
      Спальня была великолепна: настолько роскошна, насколько могли позволить деньги и хороший вкус. Далси быстро забыла о своем унынии, принявшись танцевать, восхищенно ахать и даже дружелюбно болтать с Чоли. Но Беренис упорно отказывалась восхищаться вместе с ней. Чего теперь ей ожидать от Себастьяна? Будет ли он делить с ней эту комнату? Чувства ее по этому поводу были неоднозначны: одна часть ее существа хотела проводить ночи в одиночестве, но другая часть – та, реальность которой она не желала признавать, – жаждала повторения ночей, проведенных в объятиях Себастьяна. Немигающим взглядом Беренис уставилась на турецкие ковры, расстеленные на прекрасно отполированном паркете, стараясь не смотреть на грандиозную кровать красного дерева, но чувствовала, что взгляд притягивается к ней помимо ее воли.
      Какая она широкая! С тремя небольшими ступеньками и позолоченной передней спинкой, с вырезанными на ней пухлыми купидонами и снопами пшеницы – символами плодовитости. Балдахин был увенчан куполом, словно шатер восточного властелина: его желтый шелк, свисающий с четырех витых подпорок, был собран в центре вокруг круглого зеркала. Беренис вспыхнула, представив сцену, которая могла вскоре в нем отразиться. Подобранные в тон драпировке шелковые портьеры были собраны и скреплены сзади; тяжелое, окаймленное бахромой парчовое покрывало отвернуто поверх простыни, открывая взору две кружевные подушки, манящие своей мягкостью.
      Усилием воли она перевела взгляд на другие предметы мебели. Здесь были аккуратные прикроватные столики и прекрасные стулья в стиле чиппендейл; украшенный причудливой резьбой гардероб для ее одежды; трюмо с тройным зеркалом и серебряными туалетными принадлежностями. В дальнем конце спальни располагался камин из редкого белого мрамора, в египетском стиле, с большим венецианским зеркалом, в котором отражалась вся огромная комната.
      Беренис подошла к окну, прикрытому портьерами того же цвета, что и драпировка кровати, мрачно окинула взглядом широкие лужайки, понаблюдала за солнцем, садящимся за высокие дубы. Сердце ее переполняло отчаяние. Она была пленницей в этой экзотической, великолепной золотой клетке – такой же узницей, как бедняга, ожидающий казни в ньюгейтской тюрьме. Ей некуда было убежать от этого бездушного дьявола, который женился на ней.
      Далси, между тем, принимала робкие попытки Чоли к завязыванию знакомства, хотя все еще склонна была смотреть на нее с высоты своего положения горничной графини. Определенно, тон ее был диктаторским, когда она приказала приготовить ванну. Беренис задумчиво пила маленькими глотками лимонад со льдом, который был принесен ей на подносе красного дерева. Она безрадостно наблюдала, как служанка начала распаковывать вещи. Далси прищелкивала языком, разглядывая сильно помявшиеся в сундуках платья, в то время как Чоли ей помогала. Беренис отметила расторопность девушки. Большая медная ванна была поставлена в центре комнаты, и слуги входили торжественной процессией, неся ведра с водой, чтобы наполнить ее.
      Далси проверила температуру, затем выпроводила всех из комнаты и стала уговаривать Беренис раздеться.
      Беренис испытывала искушение отказаться от присутствия на званом обеде, но не посмела; она стала бояться Себастьяна, особенно когда тот был раздражен и вспыльчив. Раздевшись и погрузившись в теплую душистую воду, она снова задумалась о нем. В течение путешествия им было невозможно избежать общения, и когда со временем она привыкла к нему, ее отношение немного смягчилось. В состоянии возбуждающей неопределенности ждала она каждую ночь, в напряжении лежа на кровати, прислушиваясь к его шагам.
      Обычно он приходил поздно, подвешивал гамак и бросался в него, не говоря ни слова.
      Часто, когда она просыпалась по утрам, его уже не было. Чего он ждет от нее теперь? Что она будет вести себя безупречно? Истинная леди, которая должна произвести впечатление на чарльстонское общество? Неужели он думает, что сумел заставить ее не испытывать больше никаких чувств к Перегрину? Если так, то он ошибается: она чрезвычайно ценила внимание этого джентльмена, проводила с ним на палубе много лунных вечеров, любуясь звездами. В ее голове зрели смутные планы того, как убежать с ним, когда Перегрин отправится навестить свою тетку в Джорджстауне. Безумный план, потому что скандал будет потрясающий, но, в то же время, альтернатива остаться здесь с Себастьяном была еще менее привлекательной…
      Она задумчиво намыливалась, в то время, как Далси вставляла свечи в подсвечники. На улице уже почти стемнело; ночь окутывала дом. Звезды на небе мерцали, словно бисер на бархате. Через открытые окна балкона был слышен прохладный плеск фонтана и жужжание насекомых – монотонный гул, к которому ухо скоро привыкло. Это была настоящая тропическая ночь, отличающаяся от прохладных, спокойных вечеров Англии, таких мягких, таких безмолвных.
      Душа ее ощущала примитивную чувственную стихию, скрывающуюся здесь за фасадом цивилизации, навязанной страдающими ностальгией европейцами. Вначале они поселились вдоль побережья, затем вторглись на континент; и все равно в глубине его еще тянулись на сотни миль девственные леса, обширные саванны, равнины и горы, где властвовали индейцы. Беренис чувствовала, что вокруг – дикий и варварский мир. Он пугал ее, а Себастьян был частью этого мира…
      Неожиданно дверь в спальню распахнулась, и он показался на пороге. Испуганно вскрикнув, она прижала губку к груди.
      – Сэр, я принимаю ванну! – начала она негодующе, но он только захохотал, подошел к кровати, развалился на золотистом одеяле и, подперев голову рукой, стал наблюдать за ней.
      При виде его распахнутой до пояса рубашки силы покинули Беренис, ее охватило желание дотронуться до его мускулистой груди. Ее пальцы вспомнили тепло его кожи, в ушах стояли его стоны наслаждения, когда она нежно прикасалась к ному. Сейчас же Себастьян нагло разглядывал ее, подобно султану, который развлекается, пожирая глазами фаворитку из своего гарема. В одной руке он держал стакан рома, а в другой тонкую коричневую сигару, чей терпкий запах медленно заполнял комнату.
      Было нелегко сохранять достоинство при таких обстоятельствах, но Беренис собрала все свои силы и чопорно произнесла:
      – Я бы предпочла, чтобы вы не курили, когда находитесь в моей комнате. Я полагала, что джентльмены занимаются этим только в присутствии тех, кто любит табак!
      – Я буду делать так, как мне нравится, черт возьми! – не слишком любезно ответил он, продолжая пожирать ее горящими глазами.
      Он только что пришел из библиотеки, где Грег без конца восхищался Беренис вместо того, чтобы обсуждать проблему Дарби Модифорда. Кажется, она околдовывала всех мужчин, которых встречала. Его терзали мрачнейшие сомнения по поводу того, стоит ли позволять ей вращаться среди распутных отпрысков местной знати. Еще больше злило его то, что он безумно хотел ее, хотя каждое ее слово, адресованное ему, было, по существу, тонко завуалированным оскорблением. Это же смешно! Он всегда славился тем, что оставался свободным от привязанностей, не заходя слишком далеко в отношениях с женщинами, и вот теперь он по-настоящему мучается из-за этой ветреной, дерзкой девчонки!
      Он резко повернул голову в сторону Далси, рявкнув:
      – Поди прочь! Далси была возмущена.
      – Но, сэр, мадам нуждается во мне, чтобы закончить одевание! – протестовала она, глядя на Беренис в ожидании поддержки.
      Он повелительно махнул на нее рукой, повторяя:
      – Прочь! Прочь, ты, девка, не то я отправлю тебя на рынок, как рабыню!
      Взглянув последний раз на свою госпожу, Далси выскользнула за дверь. Беренис сидела в быстро остывающей воде, онемевшая от столь откровенного произвола. Придя в себя, она дала волю раздражению:
      – Это возмутительно! Как вы смеете приказывать моей служанке? Бог мой, так вот как американцы относятся к своим женам! У меня что, нет никаких прав?
      – Очень мало.
      Он вскочил на ноги, и, казалось, заполнил всю комнату – высокий, в рубашке с широкими рукавами, бежевых бриджах и ботфортах. Он подошел и стал рядом с ванной, глядя на сидящую в ней мокрую, обнаженную девушку. Ее красота тревожила и волновала его, затрагивая те самые струны души, которые реагировали на все редкостное и прекрасное. Но это еще сильнее возбуждало страсть и желание – горючую взрывную смесь, которая брала верх над всеми его добрыми намерениями.
      Он рассматривал лицо Беренис. Встретив ее вопросительный взгляд, скользнул по изящному изгибу шеи, голым плечам, блестящим от воды, по округлостям груди, едва виднеющейся из-под пышных хлопьев мыльной пены. Волосы были заколоты на макушке, и маленькие завитки соблазнительно топорщились у основания шеи на затылке. Он протянул руку и погладил пальцами это нежное чувствительное место. Ему хотелось продолжать ласкать ее мягкое женственное тело, прижать к себе и дать выход тому эмоциональному напряжению, которое больно сдавливало ему сердце. Но он знал, что сначала ему вновь придется спорить с ней. Неужели это единственный путь? Наступит ли когда-нибудь такое время, когда она сама придет в его объятия, прося прощения за свое поведение, признаваясь, что любит его? Только тогда он сможет изгнать демона, вселившегося в него, и познать покой. Но она отвергала его. Казалось, говорить с ней все равно, что разговаривать со статуей – она была такой холодной, такой замкнутой…
      – Вы чудовище, сэр! Необузданный дикарь! Вы думаете, я позволю так со мной обращаться? – зашипела она.
      Боль пронзила его, и понимая, что поступает грубо и жестоко, он, тем не менее, прорычал:
      – Я здесь хозяин! Ты будешь делать то, что я прикажу!
      Ярость и возмущение словно придали Беренис энергии. Она схватила со стула большое белое полотенце и, прикрываясь им, встала. Затем, быстро завернувшись в полотенце, вышла из ванны. Вода стекала по икрам, образуя лужи на ковре.
      – Я никогда не встречала такого ужасного человека, как вы, – сказала она, царственно удаляясь, хотя колени ее дрожали.
      Себастьян посмотрел ей вслед, на ее гордо выпрямленную спину, на покачивающиеся, манящие своей полнотой бедра.
      – Ты не можешь даже представить, каким ужасным могу я быть, если потребуется! – выкрикнул он, в два прыжка настиг ее и развернул к себе лицом.
      Беренис была стеснена в движениях, потому что приходилось крепко держать полотенце. Близость Себастьяна возбудила ее. Этот пьянящий мужской запах наполнил все ее существо и согревал кровь, пробуждая сильное желание, которое так и подталкивало ее броситься к нему в объятия, но Беренис не собиралась поступать подобным образом. Через двойной слой полотенца и его узкие бриджи она чувствовала его уже знакомое возбуждение, которое было красноречивее любых слов.
      Одной рукой он касался ее затылка, другой скользнул вниз к бедрам, прижимая ее к себе. Беренис боялась собственных чувств и в то же время страстно желала раствориться в нем, раскрыться навстречу ему, обладать им и принадлежать ему. Жар желания загорелся внутри нее, и Себастьян почувствовал эту неожиданную податливость, которая сделала ее тело тяжелым в его руках.
      – Как хорошо, что я женился на тебе, Беренис, – прошептал он, прильнув губами к ее уху. – Иначе я не смог бы сделать тебя своей наложницей. Ты создана для любви. Не отрицай этого… Дай выход своей страстной натуре! Поверь, я могу дать тебе больше счастья, чем ты можешь себе представить…
      Эти слова неожиданно вывели ее из туманного, полубессознательного состояния, и ярость вспыхнула с новой силой.
      – Женился! Ты называешь это браком? Несколько фраз, которые пробормотал священник над женщиной, у которой не было выбора! Прекрасный брак!
      Себастьян знал только один способ заставить замолчать этот язвительный язык. Его рот сомкнулся на ее губах и, не прерывая этого глубокого поцелуя, он подхватил ее на руки, а затем бросил на кровать, растянувшись рядом. Но Беренис отвернулась от него.
      Она лежала на боку, закинув руки за голову. Ее длинные темные волосы, мерцающие красноватыми отблесками света, рассыпались по плечам, наполовину скрывая лицо. Видя ее такой тихой, незащищенной, беспомощно, словно сломанная кукла, раскинувшей руки, Себастьян почти перестал испытывать влечение и, что было ему совершенно несвойственно, вдруг захотел коснуться ее щеки целомудренным поцелуем и на цыпочках выйти из комнаты. Он остановил это побуждение.
      «Откуда ты знаешь, что она не притворяется? – гневно спрашивал он себя. – Ведь уже ясно, что под этой девственной оболочкой находится горячий котел кипящей страсти…» Он положил руку на ее плечо. Беренис застонала и покачала головой, прижав колени к груди. Только так могла она удержаться, чтобы не обхватить руками его шею и не притянуть его к себе. Она чувствовала, как рука Себастьяна скользила вниз по ее спине, исследуя нежные изгибы округлых ягодиц. Она уткнулась лицом в подушку, сжав кулаки. Она не сдастся, не примет это бремя, которое навяжут собственные чувства, если позволить себе предаться этому невыразимому безрассудству – наслаждаться им, хотеть его! Он погубит ее, если она даст ему такую власть. У нее не будет ни минуты покоя, никаких желаний, кроме одного: всегда быть рядом с ним, мучаясь, ревнуя, сходя с ума от любви. Она не сможет вынести такую судьбу.
      Прикосновения Себастьяна стали безгранично нежными, обезоруживая ее, соблазняя помимо ее воли. Он притянул ее к себе, невзирая на сопротивление, и на несколько минут они слились воедино. Беренис ощущала все его тело: мускулистую грудь, прижавшуюся к ее спине, плоский и твердый живот, длинные крепкие ноги, повторяющие линию ее согнутых ног. Одна его рука нашла ее грудь, дразня соски, в то время как Беренис мучительно пыталась разорвать сеть желания, которая настойчиво опутывала ее.
      Его губы ласкали ее шею, плечо, и она словно падала, тонула в омуте страсти. Это началось снова – физическое желание брало верх, желание принадлежать ему. Она чуть не вскрикнула протестующе, когда он оставил ее на секунду, чтобы сбросить одежду. Но он быстро вернулся, снова начал ласкать ее, и ее бедра расслабились, раскрываясь навстречу его руке. Неукротимый огонь бушевал в ней, и она слышала собственный голос, умоляющий его не останавливаться. Он дал ей то, чего она хотела. Его пальцы создавали тот сумасшедший ритм, который поднимал ее на лихорадочную высоту, доводя до экстаза. Затем, все еще кружась в вихре наслаждения, она почувствовала, как он вошел в ее зовущее тело, крепко держа руками за бедра. Каждая клеточка ее существа, казалось, затрепетала от радости, когда она ощутила, что он достиг высшей точки.
      Себастьян осознавал, что в этот раз все было по-другому. Казалось, их души соприкоснулись. Он лежал рядом с ней абсолютно расслабленный, ошеломленный тем, как она предлагала себя в ответ на его желание. О Боже, это было потрясающе! Неужели это правда? Дрожащими пальцами он ласкал ее шею, желая ощутить каждую клеточку, понимая, что живи он хоть тысячу лет, все равно никогда не исчерпает всю нежность ее тела, ее лица. Это казалось каким-то волшебством – каждое прикосновение, каждая ласка открывали новые сокровища. Но почему это так много значило для него? Он занимался любовью со столькими женщинами. Почему же его рука дрожала сейчас, словно от страха?
      Он приподнялся на локте и посмотрел на нее, распростертую на спине. Она дышала медленно и глубоко, губы ее слегка приоткрылись в блаженной улыбке. Казалось, она мурлыкала от удовольствия под его ласкающими пальцами. И все же в глубине его сознания постоянно не давала покоя одна и та же настойчивая и неизбежная мысль – не притворяется ли она? Была ли ее капитуляция подлинной? У него стало тяжело на сердце. Может ли он позволить себе снова запутаться в сетях любви?
      По мере того как спадало сладкое напряжение, Беренис медленно возвращалась к реальности. Что-то было не так. Она открыла глаза и вдруг увидела парящее высоко вверху канапе. Мгновение спустя она поняла, что это – зеркало. Краска бросилась ей в лицо, когда она увидела в нем их отражение: пресыщенная пара смотрела на нее. Их руки и ноги переплелись, словно виноградные лозы. Белая, цвета магнолии, кожа сливалась с бронзовой. Ее волосы были беспорядочно спутаны, и Себастьян смотрел на нее с чувственной улыбкой, тронувшей его губы.
      Он еще шире улыбнулся, заметив выражение смятения на ее лице.
      – Зеркало шокирует тебя, mon amour? Со временем ты научишься наслаждаться, наблюдая за тем, как мы занимаемся любовью!
      – Прекрати говорить такие ужасные вещи! – Она резко встала, радуясь тому, что в комнате был полумрак, скрывающий ее смущение.
      Себастьян откинулся на подушку и захохотал:
      – Ну и лицемерка же ты! Разыгрываешь из себя такую скромницу…
      Она набросила пеньюар и сунула ноги в домашние туфли. Ей хотелось, чтобы он ушел. Присев на пуф возле туалетного столика, она начала резкими движениями расчесывать волосы, словно была уверена, что, приведя себя в порядок, она сможет взять себя в руки и сделать вид, что ничего не произошло.
      – Могу я послать за Далси? – бросила она через плечо. Что говорят мужчине после такой бури страсти?
      – Пока нет, – Себастьян отбросил одеяло, встал и потянулся за своими бриджами. – У меня есть для тебя кое-что.
      Выдвинув ящик прикроватной тумбочки, он достал оттуда плоскую бархатную коробочку и подошел к Беренис. Она видела его отражение и заметила, как всего лишь на мгновение какой-то странный, необъяснимый блеск мелькнул в его глазах и затем также быстро исчез.
      Улыбаясь, он вложил коробочку ей в руки. Удивленная и озадаченная, Беренис нажала на защелку и приподняла крышку. У нее перехватило дыхание от восхищения, когда свет свечей заиграл на сапфирах и бриллиантах, лежавших на атласной подкладке. Себастьян был тронут ее искренней радостью, наблюдая, как она благоговейно взяла тяжелые серьги в золотой оправе, вставила их в дырочки в мочках ушей и, повернув голову к зеркалу, стала изучать свое отражение. Даже в небрежно наброшенном пеньюаре Беренис выглядела потрясающе. Себастьян, стоявший у нее за спиной, взял ожерелье, надел ей на шею и застегнул. Затем притянул ее к себе, его руки скользнули под пеньюар.
      – Я знал, что эти драгоценности созданы для тебя, mon coeur, – пробормотал он. – Они предназначены для королевы, и они того же цвета, что и твои глаза…
      Беренис не могла говорить, потому что спазм сжал ее горло. Она была глубоко тронута этим неожиданным подарком и тем, насколько милым, даже очаровательным, мог быть Себастьян – тем мужчиной, которого так легко любить. Его нежность поколебала ее обычную решимость, и она почти хотела, чтобы он по-прежнему оставался грубым, холодным незнакомцем. Желание бороться исчезло, когда она чувствовала на своей коже его дыхание, когда его губы касались ее шеи, посылая по телу волны дрожи.
      Наконец, она обрела дар речи:
      – Спасибо, сэр! Это большая честь, и я благодарна вам…
      Эти высокопарные слова были совсем не тем, что она хотела сказать. Но она укрылась за этикетной формальностью, не в силах выразить то огромное чувство, которое сжимало ей сердце.
      Себастьян неверно истолковал ее холодность, заподозрив, что она снова притворяется. Он отпустил ее; взгляд его зеленых глаз был весьма озадаченным.
      – Вы наденете их к обеду. Я также хочу, чтобы позже вы сыграли для моих гостей. В музыкальной комнате есть фортепьяно. Я слышал вашу игру на клавесине и знаю, что вы это делаете превосходно.
      Когда позднее Беренис вошла в гостиную, все разговоры внезапно прекратились. Она не ошиблась: ее появление произвело впечатление. Полдюжины джентльменов, собравшихся там, вдруг замолчали, застыв со стаканами в руках. Все взгляды были устремлены на нее. Беренис шла с высоко поднятой головой. Она выглядела восхитительно и знала это, находя определенное удовольствие в тех страстях, которые возбуждала. Себастьян хочет, чтобы она была его красивой игрушкой, вызывающей зависть вещью. Что ж, пусть будет так! Но ему придется страдать, видя, что другие мужчины тоже хотят ее!
      Она уделила особое внимание своей внешности, надев голубое газовое платье поверх тончайшей шелковой сорочки. Следуя современной дерзкой моде, под ней она оставалась обнаженной. Платье, она знала это, было весьма вызывающим, оставляя голыми плечи и верхнюю часть груди. Линия талии была высокой, что привлекало внимание к ее груди, а вместо рукавов – бретельки; юбка длинная, развевающаяся сзади. Весь ансамбль отличался классической простотой в греческом стиле, что подчеркивала прическа – высоко заколотые волосы, ниспадающие свободными пышными локонами с вплетенной в них лентой.
      Казалось, Беренис скользит, бесшумно двигаясь в кожаных сандалиях, стягивающих ремешками ее ноги. Легкая и изящная, она плыла по комнате, словно только что сошедшая с Олимпа прелестная богиня любви.
      Себастьян почувствовал предательскую дрожь во всем теле, когда он подошел, чтобы предложить ей руку и представить гостям. Ее аромат напоминал о тех минутах, которые они совсем недавно провели вместе. Это так сильно возбуждало Себастьяна, что ему с трудом удавалось не выдать свою страсть, когда он смотрел на ее красивое, своенравное лицо. Ее широкие брови скрывались под волной локонов, мягкие колечки вились вокруг ушей, и драгоценности, которые он подарил ей, сверкали в свете свечей. Нежная, словно цветок, кожа оттеняла ее лазурные глаза, и они казались еще огромнее под длинными, слегка подкрашенными ресницами.
      Его взгляд задержался на ее полных, чувственных губах, созданных для поцелуев. Нижняя слегка выдавалась вперед, придавая лицу слегка презрительное выражение, как у капризного, избалованного ребенка. Ее тонкая шея и совершенные плечи казались такими белыми, почти прозрачными, и такими нежными, что он жаждал прикоснуться к ним – не со страстью, но с чистейшим изумлением перед их идеальной красотой.
      Смущенный терзающими его чувствами, Себастьян проводил Беренис к столу и представил друзьям. Затем убедился, что все удобно расположились. Тут был Дэмиан, который чувствовал себя совсем как дома, оживленно беседуя с полковником Джорджем Перкинсом, отставным военным, живущим воспоминаниями о стычках с индейцами. Это был большой неуклюжий человек с красным носом и щеками, испещренными множеством прожилок, что свидетельствовало о злоупотреблении спиртным. Он по-прежнему щеголял прекрасными пышными усами и носил красочный сюртук, сшитый на манер военной формы.
      – Вот это были деньки, а, Лажуниссе? – обратился он к Себастьяну, вовлекая его в разговор.
      – Да, бывали довольно интересные кампании, надо признать, – медленно ответил Себастьян. – Но теперь я склонен думать, что нам следует оставить индейцев в покое. Это их страна, в конце концов, и они любят ее, понимая природу так, как не способны понять ее мы, цивилизованные люди.
      – Возможно, вы и правы, – уступил полковник, хотя и довольно неохотно. – Жизнь – загадочная штука, не так ли?
      – Действительно, загадочная. Как это верно сказано, полковник! Вы не согласны, сэр Перегрин? – вступил в разговор Грег.
      Веселый и довольно непредсказуемый собеседник, доктор решил поупражняться в остроумии на Перегрине, испытывая его терпение и вовлекая в словесные перепалки. Ему не нравилось, ни как этот красавчик смотрел на Беренис, ни как она смотрела на него. Разговаривая с Себастьяном (хотя тот и был очень скрытным), Грег догадался, что супружеский небосклон не безоблачен.
      Перегрин чувствовал себя не в своей тарелке, слушая полковника, но все же удостоил Грега ответом:
      – Жизнь, милостивый государь, полна головоломок, разрази меня гром, если это не так! – Он передал Грегу свою табакерку. Внимание молодого доктора насторожило его.
      – Какого рода делами вы занимаетесь, сэр? – спросил Грег, втягивая носом крошечную щепотку табаку.
      – Делами, сэр? Делами? Бог мой, разве джентльмен призван заниматься делами? – ответил Перегрин с улыбкой превосходства.
      – Не могу с вами согласиться, – Грег вернул ему позолоченную коробочку. – Я джентльмен, сэр, но у меня великое множество дел. Как врача меня могут вызвать в любое время дня и ночи. Я имею дело с болезнями, несчастными случаями, самыми различными ранениями, родами…
      – О Боже! – Перегрин позволил себе пожать плечами. – Звучит довольно ужасно…
      Уголки рта Грега насмешливо дрогнули, когда он наслаждался замешательством англичанина.
      – М-да, порой это так, – согласился он. – Да вот буквально позавчера меня позвали к леди, которая никак не могла разродиться. Я только взглянул, достал опиум из медицинской сумки, убедился, что после его принятия бедняжка уснула, и выполнил кесарево сечение прямо на кухонном столе!
      – Пожалуйста!.. – Перегрин поднес носовой платок ко рту. – Вы испортите мне аппетит!
      – Моя пациентка прекрасно себя чувствует и быстро поправляется. Но вы, кажется, не хотите ничего слышать о моей работе?
      Он улыбнулся Беренис и обратился к ней:
      – Расскажите о последних причудах моды в Англии. Правда ли, что самые смелые модницы смачивают свои нижние юбки, чтобы платье лучше облегало фигуру?
      – Истинная правда. Идея пришла из Франции, – ответила она, украдкой бросая взгляд на Себастьяна, чтобы посмотреть, как он это воспримет, – где считают, что одежда лучше всего сидит на обнаженной женщине.
      – Вы тоже так делаете, графиня? – спросил Грег, забавляясь при виде своего нахмурившегося друга.
      – Да, конечно! – Сама она никогда так не делала, но хотела досадить Себастьяну.
      Тот резко поднял голову и холодно посмотрел на нее:
      – Тогда, мадам, просто удивительно, что вы до сих пор не схватили воспаления легких!
      Слуги вносили огромное количество блюд, начиная с устриц в соусе, изысканных кушаний из рыбы и кончая дичью, подаваемой с невероятным количеством разнообразных овощей.
      – Ваша кухня просто великолепна, качество кушаний – высочайшее, что указывает на первоклассное мастерство шеф-повара, – заметил Дэмиан, принимая вторую порцию.
      – Я привез его с собой из Парижа во время революции, – признался Себастьян. – И с тех пор он остается верен мне, хотя хозяйки многих богатых домов пытались переманить его.
      Разговор шел общий, легкий и неофициальный. Грег уверил вновь прибывших, что очень скоро они почувствуют себя в Чарльстоне совершенно свободно.
      – Общество ждет встречи с вами, – сказал он, улыбаясь Беренис и не скрывая своего восхищения. – Вы станете предметом всеобщего внимания, повсюду вас будут чествовать. Вскоре вы проникнитесь здешним образом жизни. Большие дома, плантации, элегантно одетые дамы, образованные спортивные джентльмены… Я никогда не был в Англии, но полагаю, что вы не найдете большой разницы.
      – Уверен, что вам здесь понравится, – вставил полковник Перкинс, подмигнув ей через стол. – Наша молодежь чудесно развлекается – балы, пикники на берегу реки. Вам не придется скучать, моя дорогая! И вам, молодые люди, – он повернулся к Дэмиану и Перегрину. – Ей-богу, вас ожидает масса удовольствий – и такая охота, какой вы никогда не видели у себя дома!
      Они зажгли сигары. Трапеза, наконец, закончилась, и мужчины, расслабившись, потягивали портвейн из бокалов. Если бы здесь присутствовали другие женщины, Беренис пригласила бы их пройти в гостиную, но это было строго мужское собрание.
      – С охотой придется подождать, полковник, – сказал Себастьян. – Сначала я должен снарядить экспедицию, чтобы разобраться с Дарби Модифордом.
      – Модифорд? – Полковник выкатил глаза и потянулся за своим бокалом. – Эта каракатица снова неистовствует?
      – Определенно, – лениво протянул Грег, вновь принимая табакерку из рук Перегрина и поднося по щепотке к каждой ноздре, – пользуется временным отсутствием Себастьяна…
      Полковник Перкинс нахмурился, выпятив нижнюю губу:
      – Что он замышляет?
      – Этот негодяй обосновался в Мобби Коув и терроризирует всю округу, – ответил Себастьян, гневно сверкнув глазами. – Он жаждет моей крови. Считает, что я обманул его в нашем последнем предприятии, но это дьявольская ложь! Мы честно разделили добычу. Все было сделано в соответствии с договором, который мы оба составили и подписали. Он не может разыскать меня в Чарльстоне, потому что его здесь сразу арестуют, но ему хорошо известно, что я приеду в Мобби Коув. Я должен позаботиться о своих людях.
      Полковник неодобрительно покачал седой головой:
      – В свое время я предупреждал тебя, мой мальчик, говорил, чтобы ты не связывался с этим пиратом. Да разве ты послушаешь? Черта с два! Иногда ты проявляешь просто ослиное упрямство, Себастьян, говорю тебе это в лицо. Контрабанда – это одно дело, мы все этим занимаемся, но пиратство…
      – Позвольте заметить, полковник, – вмешался Грег, – что пиратство здесь процветает со времен первых поселенцев. Черт возьми, именитые граждане Нью-Йорка прекрасно относятся к этому головорезу, капитану Уильяму Кидду, который отсиживается на Лонг-Айленде! Он стал легендой! Вы не можете винить Себастьяна за то, что он был пиратом. В любом случае, все это уже в прошлом…
      Беренис словно окаменела, потрясенная тем, что они говорят о таком ужасном преступлении, внешне оставаясь совершенно спокойными. Она бросила взгляд на Дэмиана и ужаснулась, увидев, что он сидит с самодовольной, понимающей улыбкой, словно уже не впервые слышит о том, как Себастьян нарушает законы, и только еще больше восхищается им. Перегрин осторожно молчал, постукивая кончиками пальцев по подлокотнику кресла. Он поймал взгляд Беренис и многозначительно приподнял бровь. Беренис не могла больше этого выносить. Себастьян оказался не только контрабандистом (хотя и этого уже было вполне достаточно), но еще и пиратом – одним из тех кровожадных, безжалостных негодяев, которые грабят честных моряков.
      Она вскочила на ноги, бросив салфетку на стол, и оттолкнула стул с такой силой, что все взгляды обратились на нее.
      – Неудивительно, что вы богаты, сэр! – крикнула она, гневно сверкнув глазами в сторону Себастьяна. – Интересно, знает ли об этом мой отец? Не могу поверить, что он согласился бы на этот брак, если бы знал!
      Себастьян не удостоил ее взглядом. Он продолжал сидеть в той же позе, с безразличным выражением лица:
      – Сядь, Беренис! Ты не представляешь, о чем говоришь…
      Она прервала его:
      – Прекратите обращаться со мной, как с ребенком! Я думала, что вы плантатор, торговец мехами. Никто не говорил мне, что я вышла замуж за пирата! Вы, сэр, скрывали свое истинное лицо!
      Она дрожала от ярости. Мысль о Себастьяне, расхаживающем по палубе какого-нибудь пиратского фрегата, наполняла ее отвращением. И хуже всего было то, что она уже начала верить в его искренность. Теперь она стыдилась этого, чувствуя, что он обманул ее. Он ничего не говорил о своем прошлом, и Беренис поняла, как мало в действительности знала о нем. Внезапно ей стало тоскливо и тяжело. Комната и все присутствующие в ней вдруг стали совершенно чужими, и эта земля и ее новый дом тоже показались недружелюбными.
      Через открытые стеклянные двери она видела черную ночь, слышала гул москитов и странный крик ночной птицы, зовущей свою подругу. Как ей захотелось домой! Там мужчины не грабят и не насилуют, а тех, кто так поступает, вешают. Пиратов, жуликов, бродяг презирают, а не восхищаются ими, как здесь.
      Пират! Это слово наполняло ее ужасом. Она часто слышала на борту «La Foudre», как офицеры говорили о дикости, жадности этих разбойников, об их неуважении к жизни и чести. Они называли их подонками и мерзавцами. Иногда, когда Мэнсон и Крофт думали, что Беренис их не слышит, они говорили о еще более ужасных вещах – о пытках пленников и надругательствах над женщинами. Неужели Себастьян принимал участие в этих зверствах? Теперь она могла объяснить себе его безжалостность: без сомнения, он научился этому у отвратительных морских разбойников, с которыми ходил по морям.
      Себастьян сурово взглянул на нее:
      – Когда я впервые приехал сюда, то обнаружил плантацию в плачевном состоянии. Нужны были деньги – много денег, а из Франции нам удалось привезти слишком мало. Я вынужден был добывать деньги, чтобы наладить дела на плантации.
      – Могу себе представить! – парировала она. – Я думала, что вы джентльмен, для которого существует разница между достойными и недостойными поступками. Теперь я вижу, что у вас совершенно нет ни принципов, ни чести!
      За столом воцарилась тишина. Все чувствовали себя неловко, оттого что стали свидетелями отвратительной сцены между мужем и женой.
      – Сильно сказано, мэм, – прокомментировал Грег. – К вашему сведению, большинство парней в округе занимается делами, весьма далекими от закона!
      Она резко повернулась к нему, пылая от негодования.
      – Я считаю это постыдным! Пиратство – неподходящее занятие для порядочного человека!
      – Но именно такие люди чаще всего принимают в этом участие! – засмеялся Грег, подмигнув Дэмиану, который был чрезвычайно смущен выходкой своей сестры. – Образ жизни знати требует чертовски много денег…
      – Достаточно! – крикнул Себастьян, униженный всем этим недостойным спектаклем. – Мы обсудим это наедине, мадам.
      И, отвернувшись, произнес, обращаясь к полковнику:
      – Ну что вы скажете, сэр? Вы поможете мне припугнуть Модифорда?
      – Я должен сначала понять, во что ввязываюсь, – уклончиво ответил старый вояка.
      – Могу сказать вам точно. Дело требует тщательного обсуждения, но я думаю, мы отправимся в Мобби Коув и посмотрим, что там затевается, – жестко сказал Себастьян.
      – Черт меня побери, я еду с вами! – Полковник хлопнул себя по массивному бедру, вдохновленный энтузиазмом Себастьяна.
      – А ты, Дэмиан? Тебя не привлекает стычка с пиратами?
      Лицо Дэмиана засветилось. Он приехал в Новый Свет на поиски приключений, и они очень скоро начнутся.
      – Вы можете рассчитывать на меня. Перегрин сидел молча под властным взглядом Себастьяна. Он всегда терялся в его присутствии.
      Негодование тлело в нем. Он ненавидел француза с той затаенной враждебностью, которую может испытывать слабый человек к более сильному. Он винил его в дурном отношении к Беренис, в то же время презирал себя за недостаток смелости и неспособность защитить ее. Действительно, мотивы его приезда в Америку не были бескорыстны. В Лондоне у него начались неприятности, и он надеялся сделать карьеру в Джорджтауне. Он испытывал смешанные чувства к Беренис: хотел ее, но не решался осуществить свое желание. Но как бы там ни было, ему хотелось достойно выглядеть в ее глазах.
      – Вы, сэр? – потребовал ответа Себастьян, испытывающе глядя на него. – Имеете ли вы достаточно мужества для такой операции?
      На миг яркое видение вспыхнуло в воображении Перегрина. Он увидел себя возвращающимся в Чарльстон в ореоле славы, совершившим какой-нибудь доблестный поступок – быть может, несущим на блюде голову Модифорда, чтобы положить ее к ногам Беренис, в то время как прекрасные дочери местных аристократов вытирают слезы радости и осыпают его цветами.
      – Я не страдаю недостатком храбрости, граф, – ответил он, почти не осознавая, что говорит. – Почту за честь сопровождать вас.
      Беренис стояла, чувствуя себя потерянной, забытой и лишней на этой встрече единомышленников. Она оперлась рукой о шифоньер, когда, замерев от горя, слушала их. «Животные, – думала она со злостью. – Мужчины похожи на животных – или глупых детей!» Она вспомнила, как ее подруги в Лондоне заявляли со снисходительным превосходством, что мужчины – это те же мальчишки. Теперь она поняла точность этого давнего замечания. Они не кто иные, как маленькие мальчики, играющие в войну! Даже Перегрин вступает в эту игру…
      Себастьян попросил ее сыграть для гостей. Она хотела отказаться, но теперь, безразличная ко всему, направилась в музыкальную комнату. Музыка всегда успокаивала Беренис, а сегодня она особенно нуждалась в утешении. Она села за фортепьяно – прекрасный инструмент из орехового дерева с нарисованной на крышке пасторалью, изображающей нимф и пастухов, флиртующих на фоне идиллического пейзажа. Полистав нотный альбом, Беренис выбрала сарабанду и поставила ноты на подставку.
      Лакей принес еще один подсвечник, чтобы было лучше видно, и она начала играть. Пальцы ее сначала казались неумелыми, потому что она привыкла к более твердому нажиму при игре на клавесине. А этот недавно появившийся инструмент звучал странно для ее слуха. Молоточки стучали звонко, словно колокольчики. Мгновенно она забыла о своих заботах и ностальгии по прошлому, глубоко погрузившись в гармонию музыки.
      Себастьян вошел в комнату и сел в мягкое вертящееся кресло, выпуская кольца дыма и наблюдая за ней. Беренис не сознавала, какое совершенное зрелище она представляла – прекрасная женщина, освещенная мягким, золотистым пламенем свечей, образовывающим ореол вокруг ее вьющихся волос… Тени играли на изящном изгибе ее шеи, на округлости груди и тонких руках. Драгоценности, которые он подарил ей, мерцали, оттеняя прозрачность кожи.
      Он закрыл глаза и отдался во власть чарующих звуков, хотя гнев все еще кипел в нем и требовал выхода. Что бы Беренис ни говорила, ему удалось построить для себя новую жизнь, черт возьми! Он боролся и работал. Да, он совершал поступки, которыми не мог гордиться, но в результате был реставрирован Оксвуд Холл. Ему нечего стыдиться. И эта девчонка не заставит его сожалеть ни об одном сделанном шаге.

      Как ни странно, Беренис была совершенно спокойна. Она не знала, как долго это продлится, и боялась, что чувства снова нахлынут и затопят ее. Она стояла одна в спальне, слушая, как за дверью Себастьян разговаривал с Дэмианом. Час был поздний, Далси уже удалилась, но платье Беренис так легко расстегивалось, что она вполне могла справиться сама.
      Войдя, Себастьян резко расстегнул воротник рубашки и сбросил фрак. Спутанные иссиня-черные волосы, прядь которых упала на лоб, закрыв нахмуренную бровь, делали его похожим на пирата. Он бросил на Беренис взгляд, полный раздражения, и сразу же самообладание покинуло ее.
      – Вы отвратительно вели себя сегодня! – начал он, направившись к столу и беря графин. – Какого дьявола вам нужно было устраивать эту сцену?
      Вспылив, Беренис бросила ему в лицо:
      – Для меня было ударом узнать, что мой муж – пират!
      – Был, – холодно поправил он, наливая бренди в стакан, поднимая его к свету и любуясь оттенком. – Это было давно, ma belle, когда ты еще гуляла с гувернанткой.
      – Не имеет значения. Факт остается фактом: вы обманули меня!
      Она наблюдала за ним настороженно, готовая броситься бежать, если он сделает шаг в ее сторону. Но он оперся локтем о каминную полку, глядя на нее с тем насмешливым видом, который она просто не могла выносить.
      – Значит, мадам, вы будете рады узнать, что я очень скоро избавлю вас от своего несносного присутствия! Когда все приготовления закончатся, я отправлюсь в Мобби Коув, – сообщил он с кривой ухмылкой.
      Беренис почувствовала странную боль разочарования. Вереница пустых дней и одиноких ночей ожидала ее впереди. Он уезжает, и некому будет дразнить ее, будоражить ее чувства. Она знала, что в этой ситуации должна только радоваться. Быть может, Себастьяна даже убьют, и она, наконец, освободится от него. Вот только удивительно, почему же при этой мысли сердце ее не подскочило от счастья?
      – Как мило! – ответила она слащавым тоном, направляясь к туалетному столику, чтобы снять ленту с головы. В глазах Беренис застыл вопрос, когда она смотрела на него в зеркала трельяжа: каждая часть позволяла ей видеть его отражение – сразу три Себастьяна, один удивительнее другого… – У меня будет возможность нанести визиты и познакомиться с чарльстонским обществом!
      – Правильно! Дамы будут оставлять свои визитные карточки по утрам. Вновь прибывший из старушки Англии всегда вызывает к себе живой интерес. С тобой будут носиться, как со знаменитостью, cherie, и, зная тебя, могу предположить, что ты будешь упиваться этим вниманием. Не забывай, что наш род старинный и уважаемый, поэтому хочу предупредить: наше имя не должно быть опозорено. Моя мать была англичанка. Ее предки обосновались здесь в начале прошлого столетия. Предки отца немного позднее переселились из Луизианы. Поэтому у меня здесь как английские, так и французские родственники. – Он говорил с осторожностью, не зная, что она скажет или сделает в следующую минуту. Это выводило из равновесия.
      – О, какая прекрасная родословная для пирата! – дерзко сказала она, удивляясь, почему он утруждает себя рассказом об истории семьи Лажуниссе именно в этот момент.
      Себастьян сильнее сжал стакан. Она не имеет представления о том, что такое жизнь! Он же узнал ее с разных сторон, во всех проявлениях – и ужасных, и добрых. Ни для кого из подобных ему дворян-аристократов французская революция не прошла бесследно. Воздух казался раскаленным от избытка чувств, охвативших Себастьяна. Беренис понимала это, и ее пульс бешено забился, когда она встретила его тяжелый взгляд.
      – Успокойтесь, сударыня, – холодно сказал он. – Вы начинаете мне надоедать. – Он отвернулся так гордо и надменно, что ей захотелось броситься на него и колотить до тех пор, пока он не поймет, что она живой человек, а не игрушка, которую можно забросить, когда надоест.
      Она сдержала себя и язвительно улыбнулась:
      – Ты лжешь, Себастьян! Ты можешь злиться на меня, даже ненавидеть – но я не наскучила тебе…
      Это было правдой, и Себастьян знал это. Беренис, словно колдунья, преследовала его день и ночь, хотя он изо всех сил старался забыть о ней, мучила его и волновала. Она могла быть надменной, чужой, далекой, утаивая от него удивительную щедрость чувств, способность одаривать, и в то же время расточала свои мысли, свой золотистый, радостный смех на такого пустоголового фигляра, как Перегрин.
      Он вполне мог представить, какой переполох вызовет ее появление в Чарльстоне. Ее наперебой будут повсюду приглашать, и все молодые повесы станут соперничать между собой за право составить ей компанию в том или ином развлечении, пользуясь преимуществом ее положения замужней дамы, чтобы отбросить условности. Да ведь не так давно и он сам предпочитал общество замужних женщин, зная, что они более щедры в проявлении благосклонности, чем незамужние девушки.
      Он окинул ее уничтожающим взглядом и сказал резким голосом:
      – Ты льстишь себе, cherie! То, что я занял свое законное место в супружеской постели, вовсе не означает, что я хочу чего-то большего, чем отзывчивое тело в моих руках. С чего ты решила, что меня интересует содержимое твоей глупой, маленькой головки? Ты моя жена – мост между мной и моими детьми. Это все, что требуется от тебя. Думать при этом необязательно!
      Беренис онемела от злости. Как он смеет? Дети? Она предпочла бы быть бесплодной, чем вынашивать детей для такого мерзавца. Это несправедливо, что женщина может забеременеть независимо от того, любит или ненавидит мужчину, лежащего в ее объятиях. Ведь дети – это символ привязанности и уважения, плоды страсти двух любящих существ, которые хотят, чтобы они стали ее живым доказательством. Но к Себастьяну она чувствовала лишь ненависть.
      Когда Беренис обрела дар речи, он чуть не отшатнулся при виде неистовой ярости, вспыхнувшей в ее глазах.
      – Ты ублюдок! – прошипела она сквозь зубы. Себастьян громко расхохотался. Уперев руки в бока, он подстрекал ее:
      – Браво! Бис! Куда подевалась та сдержанная городская красавица? Эти ядовитые ругательства подходят тебе гораздо больше, чем тот слащаво-жеманный лепет, с которым ты обращаешься к Перегрину.
      Беренис дико озиралась по сторонам, ища, чем бы швырнуть в него. Взгляд упал на сапфиры, которые она сняла и положила на стол. Она схватила их и, развернувшись, бросила прямо в смеющееся лицо Себастьяна. Сверкающий каскад драгоценностей ударил его по щеке.
      – Бог мой, я скорее умру, чем рожу тебе ребенка! – бушевала она. – Забери свой проклятый подарок! Он мне не нужен! Ты не купишь меня своей пиратской добычей!
      Боль отразилась на его лице. Он тут же взял себя в руки, но миг его страдания доставил Беренис дикую радость. Себастьян даже не взглянул на ожерелье, сверкающее у его ног.
      – Вы ошибаетесь, мадам, – сказал он ровно. – Их когда-то носила одна из прекраснейших женщин, и я надеялся, что вы окажетесь достойными их. Теперь я вижу, что ошибался. Они не награбленное добро, как вы предположили. Они принадлежали моей матери. – Со спокойным достоинством он наклонился, чтобы поднять украшения, повернулся спиной и вышел из комнаты.
      Беренис стояла не шевелясь, закрыв лицо руками. Внезапно она осознала всю чудовищность своего поступка. В этот раз она зашла слишком далеко. «Но откуда я могла знать, – уверяла она себя. – Он не сказал, кому они принадлежали…»
      Она бросилась на кровать, и слезы потекли по ее лицу. Что же делать? Этот негодяй заставил ее приехать в чужую далекую страну помимо ее желания. Он вырвал ее из привычного мира, погубил в корыстных интересах, не оставил ничего, во что она могла бы верить или на что надеяться. Дэмиан изменился почти до неузнаваемости, сделав Себастьяна своим идолом, и Перегрин, кажется, оставил ее ради собственных фантазий, доказав тем самым, что недостоин ее любви.
      Куда же подевались Ланселоты и Тристаны, чьи образы наполняли ее девичье воображение? Они чтили и боготворили своих дам – блаженную Джиневру и обожаемую Изольду. Это была истинная любовь, твердо решила Беренис, а не похоть, которую она испытала с Себастьяном. Она мучилась от стыда, посылая в его адрес проклятья, одно страшнее другого. Но даже проклиная его, она чувствовала, как ее кровь бурлила, как вот-вот вспыхнет желание снова ощутить его тепло, его запах, прикосновения его рук, творящих свое волшебство над ее телом.
      С глухим стоном она уткнулась лицом в подушку, колотя по ней кулаками, направляя свои упрямые мысли назад, в безопасную, хотя и достаточно беспокойную гавань по имени «Перегрин». Он поэт. Поэты, конечно же, никогда не причиняют боли своим дамам. В стихах они заклинают, умоляют быть удостоенными лишь одного невинного поцелуя. Но Себастьян? Ах, этот негодяй! Он был пиратом. Способен ли он понять сущность благородной любви, если сам пытал пленников и падал в объятия грубых проституток в грязных портах, куда должен был возвращаться, чтобы сбыть награбленную добычу?
      Она плакала до тех пор, пока, казалось, слез больше уже не осталось. Лицо ее отекло, кожа натянулась, покрасневшие глаза болели. Беренис знала, что слезами горю не поможешь. Если она решит сбежать, то придется призвать на помощь Перегрина, уговорить его, а для этого использовать свое сильнейшее оружие – красоту.
      Наконец ночь укрыла Беренис. Она больше не сердилась на Себастьяна и даже не сетовала на судьбу. Она смирилась со своим несчастьем, слишком уставшая и опустошенная, чтобы продолжать плакать, и грустно размышляла о жизни, которая обещала ей так много и в которой, в конечном счете, она нашла так мало радости.
 
      – Мадам, проснитесь! – Далси стояла у кровати, держа в руках серебряный поднос с чашкой дымящегося кофе и несколькими миниатюрными конвертами. – Их присылают с самого раннего утра. Кажется, это похоже на приглашения!
      Беренис сонно села и начала просматривать корреспонденцию. Она открывала конверты один за другим. В них находились визитные карточки дам с внушительными именами – все они сообщали, что могут заглянуть в удобное для нее время, чтобы познакомиться с ней и приветствовать ее в своем городе. Как бы там ни было, Себастьян оказался прав – весь Чарльстон жаждал познакомиться с графиней Лажуниссе.
      Так началась лихорадочная неделя развлечений, в течение которой Беренис обнаружила, что Чарльстон был отнюдь не колониальным захолустьем. Столица Южной Каролины оказалась городом, чутким и восприимчивым к богатствам культуры, живущим музыкой и театром, обладающим великолепными магазинами, живым интересом к современной моде и предлагающим блестящий образ жизни – легкий, изящный и чудовищно дорогой. Беренис быстро подружилась с замужними дамами и их дочерьми – элегантными женщинами с мягким выговором, которые вели себя как аристократы, гордящиеся принадлежностью к высшему обществу.
      Сопровождаемая братом и Перегрином, который имел огромный успех (при виде такого роскошного кавалера дамы откровенно завидовали Беренис – так, что она даже испытывала уколы ревности), она развлекалась в доме на Митинг Стрит и ездила с визитами. Ее поражали окруженные чудесными садами величественные особняки; некоторые из них были обращены в сторону гавани. Климат здесь был теплый и влажный, и колонисты строили свои дома с высокими потолками и комнатами, выходящими на широкие веранды, чтобы улавливать освежающие морские бризы.
      Хотя растительность явно напоминала тропическую, в самом городе Беренис чувствовала себя как дома. Архитектура Чарльстона относилась, в основном, к восемнадцатому столетию и приятно напоминала большинство избранных кварталов Бата, Брайтона и Лондона с многочисленными церковными шпилями, прокалывающими небосклон. Во время осмотра достопримечательностей из окна великолепной кареты, принадлежащей миссис Ровене Уилкинс, самой популярной чарльстонской светской даме, она даже обнаружила церковь, выстроенную по образцу лондонской церкви Святого Мартина. Беренис начала пересматривать свое отношение к Каролине. Возможно, она, в конце концов, и сможет обосноваться здесь. Она выкроила время, чтобы отметить это в своем дневнике, а также в письмах к отцу, леди Оливии и Люсинде.
      Себастьян почти не появлялся – ни вечером к обеду, ни ночью в ее спальне: она могла только предполагать, что он слишком занят организацией экспедиции в Мобби Коув. На сердце у нее стало легче от перспективы побыть «соломенной вдовой» во время его длительного отсутствия.
      – Я буду свободна! – весело распевала она однажды утром, собираясь выходить и роясь в ящике комода в поисках перчаток.
      В этот момент вошла Далси, неся их в руках:
      – Вот они, миледи! Чистые и свежие, как новенькие.
      – Свободна! Свободна! Свободна! – сияла Беренис, втискивая пальцы в тесную кожу. – Только представь, Далси – недели, быть может, даже месяцы без него!
      – Когда он вернется, вы уже будете королевой Чарльстона, – согласилась Далси. Она и сейчас была поражена тем количеством молодых людей, чьим вниманием удалось завладеть ее хозяйке. Они толпами увивались вокруг нее, утирая нос Перегрину.
      – Поторопись, Далси! Нам пора идти, моя дорогая! – приказала Беренис и выплыла из комнаты.
      Далси задумчиво последовала за ней, вовсе не уверенная, что бурная радость ее хозяйки была искренней – уж слишком веселой и возбужденной она казалась. По мнению Далси, под этой напускной веселостью Беренис пыталась скрыть свое смущение и вихрь чувств, который вызывал в ней Себастьян.
      Хотя Далси была ровесницей Беренис, но она выросла среди грубых обитателей лондонских трущоб и имела больше жизненного опыта. Она признавала, что люди жадны, слабы, эгоистичны и похотливы. И в этом нет ничьей вины, просто такова жизнь. Но те же люди могут быть добрыми, любящими, великодушными и самоотверженными, и нужно уметь находить равновесие между этими двумя сторонами человеческой натуры. Простая и необразованная, Далси, подобно кухонному философу, любила поразмышлять о превратностях судьбы и была благодарна за то, что ей представилась возможность выбраться из грязи и начать новую жизнь. Всегда оптимистичная, она по-сестрински относилась к Беренис и, хотя они пробыли вместе совсем короткое время, понимала ее, быть может, как никто другой. Далси нравился Чарльстон – так же, как и ее хозяйке, – и сейчас они отправлялись на пикник.
      Беренис сбежала по ступенькам витой лестницы с железными перилами. Ее белое платье развевалось, ленты и перья роскошной шляпы раскачивались в такт движениям. Дэмиан взглянул на нее, когда она спускалась по лестнице, и порадовался происшедшей перемене: сейчас она гораздо больше походила на ту веселую девушку, которую он знал раньше. Но в то же время он с грустью сознавал, что главной причиной ее счастья было отсутствие Себастьяна. Сопровождаемые Далси и Чоли, одетыми в одинаковые муслиновые платья и чепцы, отличающие слуг семьи Лажуниссе, Беренис, Дэмиан и Перегрин сели в фаэтон, кучер стегнул лошадей и экипаж быстро покатил по городу к месту пикника.
      Когда они прибыли, все уже были в сборе. Нарядно одетые дамы и элегантные джентльмены сидели, облокотясь на подушки, на ковриках, расстеленных в тени. Это была молодежная компания, так как Беренис старалась избегать общества пожилых дам. Тут было с полдюжины хорошеньких девушек со своими дуэньями, которые обмахивались веерами и сплетничали под деревьями немного поодаль, и примерно такое же число приятных молодых людей, таких же щеголеватых, как и английские джентльмены.
      Фаэтон остановился рядом с шеренгой других экипажей, и Беренис прошла небольшое расстояние к месту общего сбора. Лакеи сновали взад и вперед, распаковывая корзины и подавая еду. Какая это была еда! Беренис уже боялась растолстеть, потому что местная кухня была бесподобна. Молодые люди, заметив ее, подскочили, соперничая друг с другом за право первым предложить ей руку, но Грег опередил всех.
      – Доброе утро, Беренис! – сказал он, улыбаясь своими голубыми глазами. Он определил себя в ее гиды в течение этой недели, и, кроме того, решил не спускать глаз с ветреной жены Себастьяна, делая это так незаметно, что она даже и не подозревала о его намерении.
      Они были не единственными, кто наслаждался чудесным днем. Еще несколько компаний гуляли или сидели, любуясь и восхищаясь природой. Там был даже художник с блокнотом и карандашом, делающий наброски. Семьи отдыхали под деревьями; влюбленные бродили рука об руку; небольшая компания джентльменов играла в карты. Если бы не море, кусты магнолии и экзотические цветы, можно было бы подумать, что они в Сент-Джеймском парке в Мейфере.
      Беренис грациозно устроилась среди подушек, и Грег принес ей несколько блюд на выбор и поставил перед ней. Беренис была еще плохо знакома с местной кухней, и он предложил попробовать блюдо из креветок, перепела, фаршированного маисовым хлебом, и моллюсков, поданных в персиковом соусе, фруктовые пирожные и устриц с гарниром из обжаренных грецких орехов. На десерт он принес земляничный мусс.
      – Ммм… – она издала протяжный, удовлетворенный вздох, вытирая пальцы 6 накрахмаленную белую салфетку. – О, это было восхитительно! Мне очень нравится здешняя пища.
      – Надеюсь, не только пища, графиня, – сказал один из молодых аристократов, красивый юноша по имени Брэдли Бейнис, темноволосый, сероглазый, стройный и очень элегантно одетый. Отпрыск известной в городе семьи, он был самым настойчивым поклонником Беренис с тех пор, как она появилась в чарльстонском обществе.
      Беренис взглянула на него из-под длинных ресниц. Она не собиралась поощрять его ухаживания, страшась гнева Себастьяна, но было так приятно снова пококетничать, увидеть, как загораются глаза мужчины, когда он смотрит на нее, принимать комплименты, давать туманные обещания…
      – О, конечно же нет, сэр, – ответила она мягко. – Мне многое здесь нравится.
      – Смею я надеяться, что в этот перечень включили и меня? – прошептал он ей на ухо, прижавшись к ее плечу своим.
      – Я замужем. Кажется, вы забыли! – В первый раз Беренис оценила преимущества обручального кольца: какая полезная вещь, чтобы удерживать на расстоянии слишком пылкого обожателя!
      – О нет, мэм! Я этого не забыл. Как я могу, когда ваш муж – один из самых метких стрелков в этих краях? Никто, находясь в здравом рассудке, не захочет получить от него вызов на дуэль. Но я считаю, что он постыдно пренебрегает вами. Будь я вашим мужем, я бы не оставлял вас одну! – Заметив, что Грег наблюдает за ним, возвращаясь с двумя бокалами вина, Брэдли отодвинулся от Беренис.
      Она приняла бокал из рук Грега и, подстрекаемая духом чистейшего озорства, сказала:
      – Брэдли считает, что Себастьян пренебрегает мною…
      Грег слегка нахмурился, вытягивая ноги на траве рядом с ней:
      – Сейчас он очень занят.
      Она откинулась на гору подушек, томно обмахиваясь веером из страусовых перьев:
      – А вам известно, где он сейчас?
      – Само собой. Он в фехтовальном зале монсеньора Этьена.
      Она не ожидала такого ответа:
      – Зачем?
      – Любит поддерживать себя в хорошей форме, и, кроме того, там, куда мы направляемся, понадобятся боевые навыки. – Грег многозначительно посмотрел на Брэдли.
      – Мы можем поехать и посмотреть? – спросила она и удивленно подумала: «Почему я говорю это?»
      – Если хотите…
      – Вы оставляете нас так скоро, графиня? – Брэдли подскочил, когда она встала. О, этот юноша с безупречными манерами! Казалось, американцы всегда помнят, что порядочный джентльмен никогда не останется сидеть, когда женщина стоит, если это не служанка, конечно.
      – Мне пришла в голову идея поехать в фехтовальный зал, – сказала она безразличным тоном, подзывая Далси и Чоли. Девушки подошли неохотно, так как у них тоже успел появиться свой круг обожателей среди лакеев.
      – Вы будете вечером в театре? – спросил Брэдли, сдерживая пыл, потому что Грег слышал их разговор.
      – Разумеется, – и Беренис одарила его ослепительной улыбкой, раскрыла зонтик и направилась к экипажу, опираясь на руку Грега.
      Дом монсеньора Этьена, расположенный в районе Оулд Маркет, когда-то был жилым, но теперь большая гостиная на первом этаже была очищена от мебели и ковров. На стенах располагались стеллажи для рапир и полки, заполненные защитной одеждой и фехтовальными масками. Зал был популярен среди чарльстонских франтов, которые хотели знать приемы сражения на рапирах и шпагах. Хотя дуэли были запрещены, у каждого джентльмена Каролины мог появиться повод защитить свою честь.
      Более популярны были пистолеты, но иногда использовалось холодное оружие.
      Перегрин предпочел остаться на пикнике, а Дэмиан поехал с Беренис и Грегом. Войдя, они увидели двух участников поединка, которые вели упорный бой, не уступая друг другу. Лязг стали и топот ног эхом отдавались в стенах комнаты. Оба фехтовальщика были в масках, белых стеганых куртках, нанковых бриджах, чулках и туфлях. Монсеньор Этьен, француз, обладатель плотного телосложения и весьма вспыльчивого нрава, стоял в стороне, внимательно наблюдая за ними, критикуя их действия и время от времени выкрикивая указания.
      Некоторое время он не замечал вновь прибывших, и Беренис взяла один из стульев, стоящих в ряд вдоль стены. Грег прислонился плечом к двери, наблюдая приемы, изредка роняя слова поощрения или презрения. Более высокий фехтовальщик, в котором невозможно было не узнать Себастьяна, хотя он и был в маске, казался более опытным. Создавалось впечатление, что он действует вяло и выглядит расслабленным, но в то же время он парировал каждый выпад с молниеносной скоростью, не давая шанса противнику пробить свою оборону. У другого участника не было недостатка в мастерстве или смелости. Это был горячий боец, иногда довольно стремительный, но все равно ему не удавалось сломить сверкающий клинок противника.
      Наконец монсеньор Этьен увидел, что у него посетители, и объявил перерыв. Он приветствовал Грега с поклоном и улыбкой:
      – А, доктор Лэттимер! Пришли оттачивать мастерство?
      – Не сегодня, сэр, – ответил Грег. – Графиня захотела посмотреть поединок мужа…
      – Графиня! Какая честь, – француз взял протянутую ему руку и поднес к губам.
      Подошел Себастьян, на ходу снимая маску. По его лицу струился пот. Он снял перчатки и взял полотенце, протянутое Квико.
      – Что привело вас сюда? – спросил он, все еще тяжело дыша после поединка.
      Беренис не знала, что ответить, находясь под впечатлением его мастерства и наблюдая, как он снимает фехтовальную куртку, затем рубашку и стоит обнаженный по пояс, в то время как Квико вытирает полотенцем его грудь и спину. У него такая совершенная фигура: с крепкими мускулистыми руками, широкими плечами, узкими бедрами, мощным торсом с зарубцевавшимися шрамами от старых ран… Грега удивило и позабавило выражение восхищения, которое она не смогла скрыть.
      – Мадам было любопытно узнать, как вы проводите время, – сказал он лаконично, улыбаясь своему другу.
      – С большей пользой, чем она, – ответил Себастьян, просовывая руки в рукава рубашки, которую держал его слуга. Затем, заправив ее в бриджи, он набросил сюртук, взял шляпу и приготовился уходить.
      Беренис, задетая этой грубой бесцеремонностью, не могла не сравнить Себастьяна с внимательным Брэдли, но, тем не менее, сделала шаг навстречу, поражая впечатлительного монсеньора Этьена своей красотой. Солнечный свет, струящийся из окна за ее спиной, делал ее платье полупрозрачным, четко очерчивая контуры ее фигуры и образуя ореол вокруг роскошных волос.
      – Могу я ожидать вас сегодня к обеду, граф? – спросила она слегка дрожащим голосом.
      Он уделил ей один-единственный взгляд, но и этого было достаточно, чтобы безумно захотеть поддаться желанию быть рядом с ней. Но он не может, не смеет подвергнуться риску еще одной ссоры, которая способна отвлечь его мысли от того опасного дела, к которому он готовился. Ему понадобится здравый смысл и твердый рассудок, потому что те, кто будут сопровождать его в Мобби Коув, будут зависеть от его мужества и хладнокровия. Никто и ничто не должно стоять на его пути, и меньше всего эта ветреная женщина, которая, как не замедлили сообщить ему сплетники, кокетничает со всеми богатыми бездельниками.
      – Нет, мадам. – Его голос никогда не был более сдержанным. – Я слишком занят. Мы отправляемся завтра утром. – Он щелкнул пальцами, подзывая Квико, и вышел из комнаты, сопровождаемый бесшумно ступающим индейцем.
      – Черт тебя побери! – прошептала Беренис, но не настолько тихо, чтобы Грег не мог услышать. Такая горячность заставила его улыбнуться, ибо он подозревал, что все это больше указывало на разочарование, чем на гнев.
      Комната наполнялась другими желающими поупражняться, поэтому Грег взял ее под руку и, попрощавшись с монсеньором Этьеном, они вышли на улицу, где, разрезаемые чернильными тенями, белоснежные стены домов слепили глаза.
      – Куда вы сейчас хотите отправиться, Беренис? – спросил он, вспомнив, что ему нужно встретиться с полковником Перкинсом.
      – Отвезите меня домой, – сказала она, уныло ссутулив плечи. Затем взглянула на него:
      – Вы знали, что он уезжает утром?
      – Я предполагал это.
      – И вы тоже поедете, и Дэмиан, и Перегрин?
      – Да.
      Она тяжело вздохнула:
      – Значит, я останусь одна…
      Грег засмеялся, сдвинув шляпу на затылок и открывая дверь экипажа, чтобы она могла сесть:
      – Я думаю, вряд ли. Сомневаюсь, что вы будете скучать, пока мы будем охотиться за Дарби Модифордом!
 
      – Докстритский театр был построен в начале прошлого столетия, – сказала миссис Уилкинс с ревнивой ноткой патриотизма в голосе. Она взяла Беренис под свое крыло – достойная дама, чьи званые вечера были такими привилегированными, что все аристократы прямо-таки боролись за право быть приглашенными. Беренис, Брэдли и Перегрин зашли в ее ложу во время антракта, не удивившись, что она тоже решила посетить вечернее представление. Миссис Уилкинс говорила Беренис, что обожает ходить в театр и подробно расспрашивала ее о спектаклях, которые та смотрела в Англии. Она была хорошо знакома с самыми знаменитыми актерами и актрисами, играющими в местных театрах.
      – Обратите внимание на потолок, графиня, – продолжала эта зрелая, уравновешенная и безупречно одетая дама. – Он украшен изысканнейшими росписями.
      – Я заметила их. Они бесподобны.
      – Я считаю предосудительным поведение некоторой части публики…
      Миссис Уилкинс поднесла лорнет и с огорченным выражением лица взглянула вниз, в партер, где компания джентльменов спорила, громко смеялась, развалясь на стульях, и заигрывала с женщинами. Она обратила свой взор василиска на Брэдли, строго сказав при этом:
      – Надеюсь, вы, молодой человек, никогда не ведете себя подобным образом?
      – О нет, мэм, никогда, – солгал Брэдли. Миссис Уилкинс была знакома с его матерью, и нужно было поддерживать иллюзию этой леди, что он – идеальный сын. Мама обожает его, и это дает ему возможность всегда быть при деньгах и целыми днями бездельничать.
      – То же происходит в Королевском театре и в театре на Друри-Лейн. Публика всегда шумная, – заявила Беренис, отпивая глоток лимонада со льдом, который принес ей Перегрин из буфета.
      – Я определенно не понимаю, что творится с нынешними молодыми людьми. Они проявляют так мало уважения, – пожаловалась миссис Уилкинс, взволнованно обмахиваясь веером.
      – Пожалуйста, не стоит расстраиваться! – Она была так добра к ней, и Беренис не хотелось, чтобы леди чувствовала себя несчастной. – Спектакль мне безумно нравится!
      – Актеры убедительны, не так ли? Гастролирующая труппа из Нью-Йорка. – Миссис Уилкинс произнесла это так гордо, словно они были ее кровными родственниками, хотя, согласно правилам этикета, она бы никогда не пригласила их в свой дом.
      – Не видела ничего лучше! – согласилась Беренис. – Даже в Лондоне.
      – О, посмотрите! – неожиданно воскликнула миссис Уилкинс, забыв о предосудительном фиглярстве в партере. – Однако… разве это не ваш муж в соседней ложе, мадам? – Она перегнулась через обитые красным плюшем перила, давая знать о своем присутствии.
      Беренис отшатнулась в полумрак ложи, но не смогла избежать сверлящего взгляда пары тигриных глаз. Себастьян приподнял одну бровь, затем его взгляд скользнул в сторону Брэдли и Перегрина. Была ли это игра света, или его губы действительно вытянулись в презрительной усмешке? Беренис была так снедаема чувством вины, что ей вполне могло и почудиться. Затем она увидела, что он сидит рядом с прекрасной женщиной, одетой в шикарное платье и серебряный тюрбан, застегнутый брошью с изумрудом величиной с голубиное яйцо. От остальных драгоценностей во все стороны разбегались вспышки света. Она смотрела на Себастьяна из-под приспущенных век, положив свою ладонь на его руку – нежный, интимный жест… Рядом с ней был седой джентльмен с изысканными манерами, облаченный в черный сюртук с алмазными пуговицами.
      Обменявшись любезностями, миссис Уилкинс снова опустилась в малиновое, обитое бархатом кресло и спросила осуждающим тоном:
      – Как это так, что вы не с ним, моя дорогая?
      – О, это деловая встреча! – Беренис изумилась быстрому объяснению, которое слетело с ее губ, и еще больше поразилась, что ей было небезразлично происходящее. Он говорил, что не может пообедать с ней, потому что очень занят, а сам пришел в театр с другой и, к тому же, очень красивой!
      Прозвенел звонок, предупреждая зрителей, что начинается второй акт, так что Беренис и ее спутники вернулись в свою ложу. Свет потускнел, занавес раздвинулся, и снова актеры играли комедию на сцене.
      Позднее Беренис осознала, что не имеет ни малейшего представления о том, что произошло в последнем акте и даже не помнила, как вернулась на Митинг Стрит. Она не замечала ничего вокруг, поглощенная лишь мыслями о Себастьяне и болью, которая терзала ее изнутри. Другая женщина? Ей как-то не приходило в голову, что он может быть неверным – только не сейчас, когда они женаты. Она вспомнила, что его видели с миссис Жермен, или, по крайней мере, так говорила Люсинда, но с тех пор прошло время, и она поверила, что он не одобряет адюльтер.
      Меряя шагами комнату после того, как Далси помогла ей раздеться и удалилась, Беренис почувствовала, как волна гнева поднимается в ней. Как он мог так поступить, если сам постоянно обвинял ее во флирте с Перегрином? Затем, поразмыслив, она подумала, что, вероятно, мог. В конце концов, он был мужчиной, а мужчины обладают двойной моралью. Они требуют чистоты от своих ясен, но сами ведут себя, как развратники. И завтра он уедет, не дав ей даже возможности возразить, а ей больше всего хотелось высказать ему все, что она о нем думает. Она было собралась лечь на кровать, больше уже не радуясь своему триумфу в Чарльстоне, когда неожиданно вошел Себастьян. Беренис так удивилась, что все заранее заготовленные гневные слова моментально вылетели из головы.
      Он не дал ей опомнится, сразу перейдя в наступление. Увидев ее в театре, он пришел к неожиданному решению и теперь не намеревался оставлять ее здесь, где каждый волокита Южной Каролины сможет попытать счастья, добиваясь ее благосклонности. Что ей нужно, так это жестокий урок, который сделает ее более человечной и сорвет внешний лоск и хрупкую оболочку изнеженности, созданные легкой жизнью. Больше не будет слуг, мягких постелей, и только лучи солнца станут касаться ее кожи. Никакой изысканной пищи, лишь мясо животных, которых он убьет и приготовит на походном костре, и спать ей придется под открытым небом. Он злорадно усмехнулся, подумав о том, как она будет раздражена, когда ее одежда испачкается и порвется, и она обнаружит, что нужно выполнять черную работу. Это либо сделает из нее настоящую женщину, либо сломает ее. Очень скоро она заговорит по-другому и забудет о своих прихотях и капризах.
      – Можете выбросить свои визитные карточки, сударыня, и дать отставку вашим обожателям, – сказал он жестко. – Вы едете со мной в Мобби Коув.
      – Что?! – закричала Беренис, поднеся ладонь к горлу. – Вы не можете заставить меня! Я не позволю затащить себя в какие-то дебри!
      – Могу! И сделаю это. Что же касается «тащить», то вы, по-моему, Смотрите слишком много мелодрам, поставленных на сцене.
      Она должна сказать это, пока не взорвалась от ярости:
      – Почему вы солгали? Вы сказали, что не можете пообедать со мной, и вдруг я вижу вас в театре с другой женщиной! Объяснитесь, сэр!
      – Я не обязан ничего вам объяснять! – Ее вспышка удивила его. – Вы были там со своими обожателями, насколько я припоминаю…
      – Я пошла лишь потому, что не люблю оставаться одна. Вы совсем не бываете со мной все эти дни. В самом деле, с таким же успехом я могла бы быть и не замужем!
      – Я думал, что именно этого вы и хотите – чтобы я оставил вас в покое…
      «Черт, – думал он, – есть ли на свете что-нибудь более сложное, чем женщина? Преследуй их, и они ненавидят тебя. Игнорируй их, и они ненавидят тебя еще сильнее».
      – Не уходите от ответа! – Беренис была слишком сердита, чтобы помнить о благоразумии. – Кто эта женщина?
      – Мадам де Курси, – ответил он, стараясь сохранять бесстрастное выражение лица. – А джентльмен – ее муж, шевалье де Курси. Она моя кузина, а не любовница, как вы, кажется, подумали. Они приехали в город всего на один вечер. Я не видел их несколько месяцев. Это долг, который я должен был исполнить.
      – Почему вы не сказали мне правду? Почему говорили, что заняты? – От облегчения она почувствовала слабость, и где-то в глубине ее существа зашевелились чувства, которые он всегда вызывал в ней, когда был рядом.
      Он пожал плечами:
      – Я не знал, что они в городе, пока не приехал домой. К тому же это казалось бесполезной тратой времени – пытаться все объяснить вам. Это не ложь. Я намереваюсь провести остаток ночи, заканчивая разработку планов.
      Он не хочет остаться с ней? «Ну и отлично», – сказала она себе твердо.
      – Очень хорошо, сэр! Я допускаю, что вы говорите правду, – сказала она, открывая окно и устремляя взгляд в темно-синюю ночь, где на высоком небосклоне безмятежно плыла луна, сопровождаемая своей звездной свитой. Затем она бросила через плечо:
      – Вы, конечно же, пошутили, когда сказали, что я должна ехать с вами в то дикое место?
      – Нет. Вы поедете. Ложитесь спать, Беренис, потому что мы отправляемся рано утром. Я скажу Квико, чтобы он нашел вашу служанку и поручил ей приготовить необходимые вещи.
      – Вы не можете говорить серьезно…
      – Я серьезен, как никогда в жизни. – Он пристально посмотрел на нее, затем быстро вышел из комнаты.
 
      Нагруженный фургон и вооруженный эскорт уже ожидали перед домом с первым лучом рассвета. Проведя несчастную, беспокойную ночь, Беренис поднялась и вызвала Далси.
      – Мы отправляемся в путешествие с графом, – сердито сказала она.
      – Я знаю, миледи. – Далси уже была одета по-дорожному. – Квико сказал мне поздно ночью.
      – Ты видела его? – Беренис искренне удивилась, потому что Далси всегда твердила, что терпеть не может индейца.
      – Да, миледи. Его трудно избежать, потому что он всегда спит у двери своего хозяина, завернувшись в одеяло. На страже, полагаю.
      – Неудивительно, что он нуждается в охране, – мрачно пробормотала Беренис. – Здесь, должно быть, немало людей, которые хотят убить его. Включая меня…
      – Ничего не поделаешь, мадам! Нам остается лишь мужественно переносить несчастья, не так ли? – Далси старалась быть бодрой, но не удержалась, чтобы не добавить:
      – Не могу притворяться, что я не расстроена.
      – Ты расстроена! А что, по-твоему, чувствую я?
      – Могу себе представить, миледи! – Далси складывала платья в саквояж. – Я так мечтала повращаться среди слуг чарльстонской знати, а тут эта поездка… Надо же, какая досада! Как же мне удастся найти себе мужа? Никого подходящего, вот что. Охотники! Разбойники! Лучше забыть об этом!
      – Для чего тебе искать мужа? – Беренис почти взвизгнула, роясь среди своих вещей в гардеробе. – Силы небесные! Тебе лучше остаться одной. – Ее руки нашли новый и красивый дорожный костюм. Она еще ни разу его не надевала. Злорадная улыбка зажгла ее лицо:
      – Ага, это превосходно подойдет! Решил заточить меня в этой дикой пустыне? Ну что ж, я покажу ему!
      Так что, когда она, в конце концов, спускалась по лестнице в холл, где Себастьян нетерпеливо вышагивал взад и вперед, словно лев в клетке, раздраженный из-за ее опоздания, на ней был длинный приталенный жакет из бордового бархата, обшитый белым атласом и украшенный богатой золотой тесьмой, и юбка такого же цвета.
      Малиновые полусапожки обхватывали ее ноги, а маленькая элегантная шляпка была озорно сдвинута на бок.
      – Sacrebleu!  – воскликнул он. – К чему все это? Вряд ли мы отправляемся на прогулку в Роттен Роу, мадам.
      – Условности должны соблюдаться, – парировала она надменно и прошествовала мимо него с высоко поднятой головой.
      На улице она увидела Перегрина, Дэмиана и Грега, уже сидящих в седлах и готовых к отъезду. Здесь же был и полковник Перкинс верхом на невысокой коренастой лошади во главе разношерстной группы мужчин, в основном бывших солдат полка, которым он когда-то командовал. Один грум держал под уздцы спокойного мерина, в то время как другой наклонился к стремени, сложив ладони. Беренис просунула ногу в эту импровизированную подпорку, ухватилась за переднюю луку и взлетела в седло, после чего занялась тем, что расправила юбку, чтобы она легла изящными складками на круп животного. Колонна, состоящая из мужчин, поклажи и лошадей, тронулась в путь. Когда они доехали до широкого устья реки, вся группа загрузилась на плоскодонные баржи, управляемые рабами.
      – Баржи – лучшее, что есть из речного транспорта, – сказал Дэмиан, помогая Беренис взойти на борт. – Великолепное судно, правда?
      – Они практически универсального назначения, – добавил Грег, провожая ее к деревянной скамье на корме. – Перевозить урожаи риса вниз по реке для продажи; доставлять запасы продовольствия со складов; переправлять плантаторов и их семьи туда и обратно. Здесь весьма оживленное движение, когда светский сезон перемещается из особняков на плантациях в городские дома.
      Себастьян, казалось, спланировал путешествие с четкостью военной операции, и мужчины с грубыми лицами, нанятые им, привычно исполняли его приказания, как поняла Беренис из обрывков разговора на барже.
      Оба берега реки представляли собой болотистые топи. Корни мангровых деревьев прокладывали себе путь в мягкой почве, и в воздухе стоял запах гниющих листьев, удушливое зловоние болотной воды вперемешку с подавляющим все запахи ароматом диких цветов. Скрывающиеся среди ветвей деревьев птицы пронзительно кричали, а москиты издавали свой доводящий до бешенства визгливый гул. Они так яростно набросились на Беренис, что ее лицо покрывалось пятнами крови, когда она прихлопывала их ладонью. Далси без конца жаловалась, сидя с мрачным видом на корме.
      – Нас здесь заживо съедят насекомые или оскальпируют бродячие банды индейцев! – хныкала она, отмахиваясь от москитов.
      – Люди не тронут вас, если вы будете со мной, – сказал Квико, устремив пристальный взгляд на реку.
      – Благодарю покорно! – сердито парировала служанка. – Я не знаю, что хуже: быть захваченной ими или спасенной тобой!
      – Да замолчите же вы! – крикнула Беренис, начиная понимать, что выбрать в дорогу столь неподходящий костюм было не слишком мудро.
      Она полагала, что они так и будут плыть по реке до конечного пункта путешествия, но к полудню все причалили к одной из пристаней, расположенных вдоль берега широкой реки, и отправились дальше верхом. Когда они оставили позади зловонные болота и направились на юг, двигаясь по тропинке, петлявшей по лесу, стало немного легче. Возглавляла процессию колонна всадников, осторожно прокладывая путь сквозь лабиринт дубов и кипарисов, и множество высоких, густо растущих елей. Большинство мужчин из отряда Себастьяна были бородатые, видавшие виды вояки с зарубцевавшимися шрамами на лицах. К ним примкнули несколько штатских, державшихся на равных с остальными. Все были вооружены, включая Себастьяна, у которого с пояса свисала шпага, и у каждого имелось по паре пистолетов в кобуре, прикрепленных по обе стороны седла.
      Они двигались все дальше и дальше и вскоре выехали на равнину, где безжалостный белый диск солнца ослепительно сиял на ярко-голубом небе. Беренис почувствовала себя карликом среди этого бескрайнего пространства, чем-то напоминающего английский сельский ландшафт, но, в отличие от него, простирающегося до самого горизонта, где виднелись темные массивы поросших лесом гор.
      Неужели они никогда не достигнут места назначения? Беренис дрожала от усталости, жесткая кожа ремней впивалась в ее тело при каждом неверном шаге лошади. Отдых – вот все, о чем она сейчас мечтала: чтобы ей позволили упасть на траву и спать, забыв о боли, жажде, отчаянии. Но они покрывали милю за милей, без передышки. Она была слишком горда, чтобы хоть малую часть пути проехать в фургоне, так как опрометчиво похвасталась Себастьяну, что прекрасно ездит верхом. Ведь она была членом Стреттонского Охотничьего общества, где ни один мужчина не мог превзойти ее.
      Она вытерла со лба пот и взглянула на Себастьяна из-под нахмуренных бровей. Здесь, вдали от цивилизации, среди этой варварской, дикой пустыни, он, казалось, чувствовал себя в своей стихии. Он был похож на дикаря в накидке с индейским узором, грязных парусиновых брюках и пыльных сапогах. Шляпа из пальмового волокна была низко надвинута на лоб. Изогнутые черные брови сходились у переносицы, когда он всматривался вдаль из-под полуопущенных век. Он сидел в седле так, словно был кентавром.
      Они ехали большей частью молча, и только пронзительные птичьи крики и жужжание насекомых отмечали их путь через лес, который снова окружил их. Время от времени Грег отпускал шутку, которая вызывала хохот, смешивающийся со скрипом седел, бряцаньем упряжи, топотом копыт, и Беренис подумала о том, как мало она знает своего мужа, украдкой бросая взгляд на его профиль, когда он ехал рядом с ней, и слишком хорошо ощущая близость этих мускулистых бедер, которые так уверенно обхватывали круп лошади. Когда-то они обвивались вокруг нее в порыве страсти. При этом воспоминании она затрепетала…
      Трудно было определить, сколько времени прошло, но солнце уже висело низко, и небо на горизонте стало оранжево-красным. Краски стали медленно блекнуть по мере того, как вечер смягчал их прохладными тенями, и кавалькада выехала, наконец, на лесную поляну. Себастьян отдал приказ, и они остановились. Беренис соскользнула на землю, смутно различая сквозь пелену усталости, как остальные спешивались со стонами облегчения, разговаривали, смеялись, снимали с лошадей сбруи, в то время как их усталые животные, опустив головы, нюхали низкий и жесткий дерн.
      Беренис так обессилела, что у нее закружилась голова. Казалось, каждый дюйм тела болезненно ныл. Если бы сейчас ей представилась возможность убежать от Себастьяна, она бы не смогла ею воспользоваться. Она опустилась на колени, голова ее поникла, шляпа слетела, волосы рассыпались и упали на лицо, словно темная завеса. Несколько человек с треском ломились сквозь кустарник, собирая сучья. Другие разводили костры или доставали одеяла, посуду и ружья из фургона. Деревья дрожали и шелестели, и где-то раздался крик птицы, от которого кровь застыла в жилах несчастных женщин. Птица, пойманная хищником, кричала испуганно, отчаянно, и между мерцающими звездами и головой Беренис широкими крыльями разрезали воздух козодои.
      Она увидела, что кто-то подходит, и напряглась, готовая вскочить и защищаться, когда услышала голос Себастьяна, который склонился к ней с флягой воды в руке.
      – Хочешь пить? – спросил он. Непреклонная в своей гордости даже сейчас, она ответила:
      – Убирайся!
      Он присел на корточки рядом с ней:
      – От жажды настроение только ухудшится.
      – Мне все равно, – пробормотала она.
      – Очень хорошо. – Он встал и собрался уходить, но она протянула руки, и он вложил в них флягу.
      – Не пей слишком быстро. Это опасно. – Он выделялся черной тенью на фоне пламени костра. Беренис не видела выражения его лица, но голос показался ей насмешливым.
      – Ты, дьявол, получаешь от этого удовольствие, не так ли? – зарычала она.
      – Нет. И все не так плохо, как тебе кажется. Ты привыкнешь, – сказал он, затем указал рукой в сторону нескольких мужчин, которые подвешивали котелок над огнем и готовили ужин. – Держись от них подальше. Вон там Квико разжег костер для тебя и Далси. Он готовит еду. Идите и поешьте.
      Он исчез в темноте, и Беренис, напоив лошадь и убедившись, что она удобно и надежно привязана, пошла к их костру. Там она нашла Далси, Грега и Квико, склонившегося над огнем и помешивающего что-то в котелке. Пахло очень вкусно, и Беренис ощутила голодные спазмы в желудке, напоминающие о том, что она целый день ничего не ела. Квико выглядел как-то по-иному – выше и значительнее – в своем индейском одеянии, состоящем из замшевых брюк с вышитым бисером поясом и ожерелья. Его прямые иссиня-черные волосы ниспадали на плечи, а вокруг головы была повязана разноцветная кожаная лента.
      Беренис опустилась на одеяло, которое расстелила Далси. Вся обстановка казалась настолько нереальной, что она ничуть не удивилась, увидев, что Грег тоже переоделся в индейскую одежду: мокасины, украшенные цветным бисером, брюки из оленьей кожи с бахромой по бокам, свободную охотничью рубашку, тоже расшитую бахромой на рукавах и по краю, и шапку из енота с хвостом, свисающим на спину.
      – Вы тоже превратились в аборигена, – сказала она, вытягиваясь на одеяле, уверенная, что больше никогда не сможет пошевелиться.
      – А, это… – ответил он небрежно, пытаясь вызвать на ее лице улыбку. – Рассчитано только на внешний эффект, мэм. Жарко в жару, холодно в холод. Но это носит каждый уважающий себя охотник. Очень идет высокому, красивому мужчине, согласны? И привлекает внимание каждой женщины. Для чего бы еще, по-вашему, я стал надевать это?
      Он мягко поддразнивал ее, и она улыбнулась этому симпатичному доктору, который, кажется, был ближайшим другом Себастьяна. Она была уверена, что лень и вальяжность – лишь маска, под которой он скрывает свою истинную натуру, и понимала, что он, вероятно, именно тот человек, на которого можно опереться в беде и который бывает умен и хладнокровен в минуты опасности. Она заметила, что он добавил еще и саблю к своему охотничьему ножу, который носил в причудливо разукрашенных ножнах на поясе, а длинное, весьма внушительное на вид ружье лежало рядом.
      – Вы выглядите великолепно, – ответила она. – Но не пытайтесь меня провести. Держу пари, что вы не новичок в этой глуши!
      – Вы меня раскусили. – Его проницательные голубые глаза смотрели на Беренис с беспокойством, когда он мысленно спрашивал себя, не слишком ли суров с ней Себастьян.
      – Даже эта причудливая бахрома имеет свое назначение – на ней скапливается вода во время дождя, к тому же с ее помощью можно связывать ремни. Так что если у вас порвутся подвязки, приходите ко мне, и я одолжу вам парочку!
      – Как вы думаете, здесь поблизости есть индейцы? – спросила Беренис, с беспокойством прислушиваясь к незнакомым ночным звукам, разносящимся по лесу.
      Грег поднес миску к котелку, висящему над потрескивающими поленьями, наливая горячий суп:
      – Думаю, они знают, что мы здесь. Эта земля когда-то принадлежала племени чероки, и в былые дни здесь шла жестокая борьба между ними и поселенцами. Не так ли, Квико?
      Индеец кивнул, стоя в кругу света от костра со скрещенными руками, в гордой, слегка надменной позе.
      – Да, доктор Лэттимер, – ответил он своим глубоким голосом. – Сейчас они в основном занимаются торговлей мехами. Они не нападут на нас. Иногда случаются стычки, если молодые воины выпьют слишком много спиртного…
      – Не волнуйтесь, Беренис! – сказал Грег. – Себастьян чрезвычайно умен и опытен во всем, что касается расстановки охраны, и, к тому же, он взял меня в экспедицию как доктора.
      – Если вы такой искусный, не могли бы вы дать мне что-нибудь от укусов насекомых? – взмолилась она, чувствуя, как ее кожа болит и жжет, хотя ей и стало уже немного легче после ужина. Она молодая и сильная. Себастьян был прав, когда предсказывал, что путешествие не будет для нее таким уж тяжелым.
      – Могу, – сказал он, – но никто не разбирается в травах лучше Квико. Он даст вам какую-нибудь мазь.
      – Попробуйте это, мадам. – Индеец достал из своей сумки маленькую выточенную из камня кружку. Ее содержимое имело сильный запах, заставивший Беренис поморщиться, но помазав снадобьем Квико лицо и шею, она сразу же почувствовала облегчение.
      – Ты ужасно много знаешь, правда? – сказала Далси, начиная пересматривать свое мнение о Квико.
      В Чарльстоне Далси постоянно ощущала присутствие Квико, гадая, шпионит он за ее хозяйкой или же охраняет ее. Нельзя было не признать, что он всегда находился где-то поблизости. Сейчас, в одежде своего народа, он выглядел совершенно иначе – благородным, гордым, почти царственным. Далси всегда мечтала выйти замуж за джентльмена и бранила себя за эту глупость. Как могла она, девушка низкого происхождения, да к тому же в прошлом воровка, надеяться на такое? Сейчас она словно увидела Квико в новом свете: его миндалевидные глаза, высокие, плоские скулы, величественное телосложение. Ей-богу, его даже можно назвать красивым!
      – Я научился многому с самого рождения, – сказал ей Квико, и тень улыбки тронула его точеные губы. – И научу тебя, если хочешь.
      – Правда? Это было бы здорово. – Далси придвинулась немного ближе. – Однажды я работала у аптекаря, совсем недолго, правда… он был злой, старый скряга и не платил мне, но я была просто очарована всякими банками и склянками, которые у него там были, а пучки трав свисали прямо с перекладин под потолком. Он делал из них всевозможные отвары и примочки, которыми лечил все – от жуткой зубной боли до язв на спине.
      Квико громко рассмеялся:
      – Все это я умею, и еще многое другое!
      – Как бы мне хотелось побольше узнать об этом. – Далси улыбнулась ему, внезапно почувствовав себя намного спокойнее и как-то уютнее.
      Беренис сидела на жестком дерне рядом с Грегом, обхватив руками колени. Она сняла бархатный жакет; блузка была влажной и липла к телу. Она была слишком широкая, с пышными, собранными на запястьях рукавами. Беренис расстегнула манжеты и закатала рукава. Вырез блузки был глубоким, открывающим изгиб груди, а непокрытые волосы, рассыпавшиеся по плечам, словно темное облако, сияли в свете огня. Грег изучал ее лицо с медленной, теплой улыбкой.
      – Завтра вам следует надеть что-нибудь попроще, – посоветовал он. – Брюки были бы намного удобнее.
      – Право же, я никогда не носила такие вещи! Там, откуда я приехала, это не принято, – заявила она надменно, но потом задумалась. Возможно, он и прав. Будет намного легче ехать верхом; не очень-то удобно все время сидеть боком в течение длительного путешествия.
      – Но где же найти брюки, которые бы мне подошли?
      – Я поспрашиваю. Среди нас есть несколько парней примерно вашего роста. Предоставьте это мне, – пообещал он, зажигая сигару и втягивая ароматный дым. – Думаю, Себастьян согласится.
      Она напряглась, и приятное чувство расслабленности вмиг улетучилось:
      – Я не собираюсь спрашивать его. Если я хочу надеть брюки, я их надену!
      – Беренис, почему вы все превращаете в битву? – спросил Грег, держа зубами сигару и начиная точить нож о камень. – Попробуйте понять Себастьяна, он стоит этого.
      – Вы высокого мнения о моем муже, не так ли?
      – Он один из лучших людей, кого я знаю. Никого другого я не хотел бы иметь своим другом и никого не боялся бы больше, будь он моим врагом. А почему вы спрашиваете? Вас что-то беспокоит?
      Он вложил нож в ножны и серьезно посмотрел на нее, почувствовав в голосе Беренис откровенную враждебность по отношению к Себастьяну. Это удивило его, потому что Грег ожидал увидеть сдержанную английскую розу, а не это своенравное создание с независимым складом ума и почти языческой красотой. В некотором смысле он был даже рад, зная, что Себастьян никогда бы не был счастлив с послушной и бессловесной женой. Ему необходима была та новизна, которую могла привнести в его жизнь Беренис. Но Грега беспокоили ее несчастные глаза и бунтарская складка губ. И он на сто процентов был согласен с решением Себастьяна не оставлять ее в Чарльстоне.
      Беренис пожала плечами, теребя прядь волос.
      – А что вы ожидали, сэр? Меня вынудили отказаться от жизни в Лондоне ради этого! – Она с содроганием бросила взгляд на стену деревьев, которые выглядели такими черными и угрожающими. – Я ни за что не хотела выходить за него замуж, и его поведение по отношению ко мне не изменило мое мнение. Я еще никогда не встречала такого невыносимого человека!
      Грег с сомнением покачал головой. На его взгляд, они прекрасно подходили друг другу – две гордые, своенравные души, которые закончат либо тем, что убьют друг друга, либо безумно полюбят. Он наблюдал за ними, зная по своему опыту, что эти два чувства отделены друг от друга лишь зыбкой границей. Так часто ссоры могут заканчиваться поцелуями, пламя ненависти сменяется страстью любви. Если бы они уладили свои разногласия, то стали бы единым, грозным в своей силе сообществом двух людей, преданных до самой смерти. Но если нет – тогда их ссоры могут вылиться в жестокий взрыв, губительные волны которого почувствуют все вокруг.
      – Уверен, что однажды увижу вас обоих счастливыми. – Привязанный всей душой к Себастьяну, он хотел убедить ее в его прекрасных качествах. – Он полон планов в отношении Оквуд Холла.
      – Дом на плантации? – Беренис спросила заинтересованно помимо своей воли…
      – Да. Он уже начал кое-какие преобразования. Он честолюбив, Беренис, но славится справедливым отношением к своим рабам, будь то белые или черные. Я думаю, он бы освободил их, если б мог. Охотники и торговцы уважают его за честные сделки, и индейцы тоже…
      – Судя по вашим словам, он прямо святой! – заметила она, отказываясь поддаться желанию ухватиться за малейшую крупицу информации и признаться даже самой себе, как безумно ей хотелось проникнуть в сердце и мысли своего мужа.
      Лицо Грега стало серьезным.
      – Послушайте, Беренис, – начал он. – Себастьян очень много пережил во Франции. Я не знаю всего, что там случилось – он предпочитает не распространяться об этом – но дела были крайне плохи. Когда я познакомился с ним, он ходил в море…
      – Пират! – бросила она с отвращением.
      – Да, пират, но он захватывал только те корабли, которые принадлежали революционному правительству. Как вы не можете понять? Он был ограблен ими, потерял все, и он хотел отомстить.
      – Это не оправдание. – Она не могла больше выносить этот разговор и попыталась встать и уйти.
      Грег снова усадил ее:
      – Не будьте вы такой по-ослиному упрямой! Человек страдал больше, чем вы или я можем себе представить, и он постарался построить новую жизнь. Не только для себя, но и для тех, кто его окружает. Он много раз беседовал со мной, рассказывая, что верит в порядок, прогресс, справедливость, но в последнее время почувствовал, что его жизнь несовершенна, что в ней отсутствует какой-то высший смысл. Ему нужны жена и дети, чтобы она стала гармоничной. Он был так радостно взволнован, когда отправлялся за вами в Англию…
      – Да?
      – Как ребенок…
      – Тогда что же случилось?
      – Это я должен спросить у вас! Несколько минут Беренис сидела, размышляя над тем, что он сказал, но затем укусы насекомых снова стали жечь ей лицо; мышцы мучительно ныли при малейшем движении. С какой стати она должна щадить Себастьяна? Он-то не проявляет к ней сострадания. Она поднялась, стараясь не застонать, и встала над Грегом. Лицо ее пылало.
      – Не тратьте понапрасну время, пытаясь обелить его! Со мной это не пройдет! – сказала она и пошла искать Перегрина.

      Перемены в поведении Себастьяна были незначительны, но заметны. Беренис наблюдала, как легко он держался в седле, как щурился, глядя на солнце, как улыбался, когда кто-то из его людей отпускал шутку, с какой уверенностью владел ружьем и шпагой. Беренис и до путешествия совсем не знала мужа – теперь он вообще казался ей незнакомцем.
      Сейчас он был в окружении своих людей. Беренис видела его высокую фигуру, вырисовывающуюся на фоне ярких языков пламени. Кто-то сидел у костра, доедая ужин; другие, наевшись, завернулись в одеяла и уже спали; остальные отдыхали, курили сигары и о чем-то тихо разговаривали. Дэмиан, усевшись на пень, подносил ко рту бутылку и, задрав голову, вливал ее содержимое в горло; при этом его кадык ходил вверх и вниз при каждом глотке. Беренис чувствовала себя заброшенной от того, что ее брат даже не подошел поинтересоваться, как она себя чувствует, потому что был слишком занят со своими новыми товарищами.
      Что бы там ни шевелилось в кустах, неизвестное и страшное, но естественные потребности организма требовали своего удовлетворения, поэтому Беренис забралась в неглубокую яму за сучковатым деревом. Его изогнутые, переплетенные корни извивались и уходили в землю, словно жуткие уродливые конечности. Беренис не переставала проклинать Себастьяна, затащившего ее в это проклятое место, подогревала свой гнев, вскармливала и лелеяла его. Расправив юбки, она направилась в сторону Перегрина, который прислонился к стволу сосны и выглядел таким же несчастным, как и она.
      Он поднял глаза и произнес раздраженно:
      – Моя дорогая леди, вы совсем измучены? Какой изнурительный день! Так долго в седле… Клянусь, что никогда больше не смогу свести колени.
      – Что, больше не хочется никаких приключений?
      «Бедный Перегрин, – думала Беренис, – это из-за меня он терпит такие неудобства».
      – Не думаю, что я создан для приключений, – заметил он с кислой миной.
      – Но тебе понравилось в Чарльстоне?
      – Конечно! Там я вращался в высшем свете и, думаю, не будет преувеличением сказать, что имел успех, – произнес он самодовольно, и она улыбнулась, вспомнив, какие завистливые взгляды бросали на нее дамы, когда Перегрин сопровождал ее.
      – Значит, то же самое тебя ждет и в Джорджтауне, не так ли? – намекнула она, спрашивая себя, можно ли положиться на его храбрость. Она решила попытаться и накрыла его ладонь своею. – Перегрин, послушай меня! Давай убежим – как мы и планировали. Мне кажется, я запомнила дорогу к реке, откуда можно переправиться в Чарльстон и найти корабль, который доставит нас на север.
      Эта идея ему понравилась. Он уже устал подчиняться приказам Себастьяна и окрикам этого грубого полковника. Одного дня оказалось вполне достаточно. В отличие от Дэмиана, Перегрин не находил ничего привлекательного в непристойных шутках сообщников Себастьяна и приходил в ярость оттого, что Беренис была вынуждена ехать среди них. Они, разумеется, слишком хорошо понимали, что их главарь постоянно начеку, чтобы позволить себе фамильярности с его женой, но это не ограждало ее от их взглядов и произносимых вполголоса комментариев относительно ее лица и фигуры. Себастьян воздвигнул между нею и своими наемниками внушительный барьер, словно феодал, охраняющий собственность, и даже Далси запрещено было приближаться к ним, но все равно Перегрин беспокоился. Предположим, с Себастьяном что-то случится, и тогда?.. Полковник – пожилой человек, с которым будет легко справиться. А Грег Лэттимер? Перегрину не нравилось, как южанин смотрит на него.
      Учитывая все это, он склонен был согласиться с предложением Беренис, хотя и сознавал весь риск такого предприятия. Он страшился не только ярости Себастьяна, если они будут обнаружены, но и подстерегающих их в пути опасностей, поскольку они совершенно не знали здешних мест. Удастся ли им благополучно добраться до Чарльстона?
      – Так мы сделаем это? – Беренис придвинулась ближе. – Давай убежим завтра, пока остальные будут отдыхать во время полуденной жары?
      – А как быть с охраной? – колебался он. Беренис неприятно удивила его осторожность, но она храбро уверяла себя, что причина кроется в его беспокойстве о ней.
      – Я пойду в лес под предлогом того, что мне нужно в туалет, а ты в это время скажешь, что поведешь коней к ручью на водопой. – Ее лицо пылало таким страстным желанием совершить побег, что Перегрин тоже начал загораться от этого огня. – У меня есть немного денег – достаточно, чтобы заплатить за переправу, а потом, в Чарльстоне, я сниму еще со своего счета. Уверена, мы сможем найти в порту капитана, который возьмет нас до Джорджтауна. Ты все еще хочешь быть со мной, Перегрин?
      – Конечно да, ангел мой! – прошептал он, сжав ее пальцы. Теперь он чувствовал себя почти счастливым, потому что она снова стала его другом. Он боялся, что потеряет ее, учитывая таких сильных соперников, как Брэдли Бейнис и ему подобные.
      Она бросила взгляд на поляну, но было слишком темно, чтобы их заметили. Перегрин попытался поцеловать ее, но из-за волнения был неловок и промахнулся, найдя щеку вместо губ.
      Ее мозг лихорадочно работал, обдумывая каждую деталь их побега. Беренис пока еще не очень хорошо себе представляла, что станет делать, если им действительно удастся добраться до Джорджтауна. Без сомнения, будет погоня. Возможно, ей придется просить защиты у тетки Перегрина. Все, что она хотела, – это вернуться в Англию, объяснить все отцу и умолять аннулировать брак. Это будет нелегко, и, возможно, потребуются годы, но она была убеждена, что, как бы там ни было, это все равно лучше, чем рабское послушание, которого ждал от нее Себастьян.
      Она оставила Перегрина и вернулась к Далси, которая была все еще занята разговором с Квико.
      – Ты не умеешь читать? – услышала она слова служанки и улыбнулась, когда та добавила: – Я научу тебя! И писать тоже.
      Подошел Себастьян, держа несколько одеял. Он бросил их Беренис со словами:
      – Постели вон под тем деревом. Этого будет достаточно для нас обоих.
      – Ты ждешь, что я буду спать рядом с тобой? Под открытым небом? – возмущенно выдохнула она.
      Он искоса взглянул на нее:
      – Ты предпочла бы лечь рядом с мужчинами? – спросил он с кривой ухмылкой.
      – Я думала… полагала… фургон… я могла бы устроиться там.
      – Нет места. Все забито багажом.
      – Тогда я, пожалуй, сама найду себе местечко в лесу, – начала она, но остановилась, вспомнив о диких зверях, и, быть может, ядовитых змеях. Они могут подкрасться, когда в лагере все стихнет. Раздраженно фыркнув, она побрела к тому месту, которое он указал, и начала расстилать одеяла. Нет, он самый невыносимый из мужчин! Со времени их последней ссоры его отношение к ней было холодным – вплоть до полнейшего равнодушия. Ограничиваясь элементарной заботой об удобствах, насколько позволяли условия, он игнорировал ее, смотрел сквозь нее, когда их пути пересекались. Такая грубость лишь усиливала раздражение Беренис. Себастьян вел себя так, словно она и не существовала, и Беренис чувствовала себя оскорбленной. Если он намерен и дальше так вести себя с ней, то есть ли смысл оставаться рядом с таким грубияном?
      Она металась и ворочалась на неровной земле, ее вдруг стала пугать непроглядная темнота леса, рычание животных, рыскающих вокруг лагеря. Она слышала осторожные шорохи в подлеске и была уверена, что там скрываются подкрадывающиеся индейцы. Она натянула на голову грубое одеяло, тоскуя по успокоительному ощущению его сильного тела рядом и рукам Себастьяна, дающим защиту. Проваливаясь в беспокойный сон, она подумала, как было бы хорошо уткнуться лицом в его широкую грудь, зная, что он охраняет ее от всех опасностей ночи.
      Она, наконец, задремала, но проснулась от панического ужаса: показалось, что кто-то дотронулся до одеяла. В ту же секунду она оказалась в объятиях Себастьяна, прильнув к нему всем телом. Он держал ее, успокаивал и гладил рукой по спине, словно испугавшегося ребенка. Здравый смысл подсказывал Беренис, что нужно отодвинуться от него, но она не могла пересилить своего страха и спрятала лицо в его накидке. Она дрожала, измученная, не в силах испытывать никаких чувств, кроме одного-единственного желания: чтобы он был рядом. Он подвинулся так, чтобы ее голова лежала у него на плече, и чувство успокоения снизошло на нее.
      Себастьян не шевелился, лежа на спине и уставившись в темноту. Сейчас, в ясном лунном свете, напряженность и драматизм их отношений были очевидны. Себастьян пытался мысленно проанализировать и понять, что же происходит. Он был тронут тем, что Беренис так нуждалась в нем сейчас, и ощущал ее мягкое тело, доверчиво свернувшееся рядом. Он пришел к неприятному заключению, что поступил как подлец. Он не имел права привозить сюда Беренис. Брачный договор мог быть расторгнут без большого ущерба для обеих сторон. Разве он не клялся когда-то, что, если спасется от гильотины, то посвятит жизнь исправлению несправедливостей, допущенных его семьей по отношению к крестьянам, и никогда в будущем не причинит никому зла?
      Революция!.. Какое безобидное слово, и как ужасно было видеть свою страну, раздираемую на части кровавым конфликтом… Месть угнетенных масс была скорой и жестокой – каждый, хоть отдаленно связанный с ненавистной аристократией, приговаривался к смерти без суда и следствия. Эта дьявольская машина смерти, которую мятежники называли «Мадам Гильотина», была установлена в центре Парижа. Ее лезвие непрерывно мелькало вверх и вниз, извергая фонтаны крови, телеги грохотали по мостовым, увозя на смерть сотни мужчин, женщин и детей, единственным преступлением которых была принадлежность к привилегированному классу.
      До сих пор у него перед глазами стояла толпа разъяренной черни, а в ушах звенели визгливые, злобные выкрики: «А bas Les seigneurs! A has Les tyrans!» Они казнили короля Людовика XVI и королеву Марию-Антуанетту. «А я выжил в этом царстве террора», – думал Себастьян, и верил, что спасся, чтобы исполнить потом какую-то богоугодную миссию. Он вспомнил девушку, которую любил безответно – Жизель. Она встала во главе грозной женской организации, известной под названием «Мегеры», состоящей из безжалостных гарпий в женском обличье, которым доставляло радость видеть страдания и пытки, наслаждаться местью и упиваться кровью невинных жертв.
      Потом он подумал о своей собственной жизни. Себастьян горько улыбнулся, обнимая Беренис и вспоминая множество других женщин, с которыми потом сводила его судьба. Он подумал о тех давних мечтах и страстях, желаниях и страданиях. Какими важными они казались тогда, и какими незначительными, мелкими – сейчас. Но когда он встретил Беренис в доме ее отца, на одно мгновение в его мозгу сверкнула мысль: «Это она!»
      «Это была ошибка», – заключил он грустно, держа ее в своих объятиях. Нет ничего, что было бы единственно важным и необходимым. Жизнь – не более чем промежуток времени между рождением и смертью. Он часто размышлял об этом, бродя вдвоем с Квико по охотничьим тропам. Это были периоды серьезных раздумий, к чему располагало величие природы и вселенски-безбрежное пространство. Он проникал в самые отдаленные уголки своего сознания, ища ответы на множество тревожащих вопросов, но всегда возвращался таким же растерянным и неудовлетворенным, как и прежде.
      Беренис тоже не спала, думая о своем. Ей трудно было постигнуть суть этого состояния беспокойного счастья, в котором она пребывала. Она находилась в странной ситуации, когда едва ли сознавала иную реальность, кроме этого крепкого плеча под ее головой. Себастьян был щитом, укрывающим от страха, и ей казалось унизительным признаться в своей слабости. Он был ее врагом, и она ненавидела его, но каким-то непостижимым образом эта ненависть понемногу угасала. Он был грубым, ужасным человеком, и в то же время иногда, лишь иногда, он мог быть сердечным, даже милым, как тогда на Мадейре с тем добрым старым испанцем, доном Сантосом, и Беренис предпочла, чтобы он никогда не проявлял этой стороны своего характера. Намного легче было думать о нем, как о безжалостном пирате…
      Она повернулась на бок в изгибе его руки, почувствовав, как расслабленные мышцы моментально напряглись. Она радовалась, что он был здесь; мир вокруг казался пустым и примитивным. И вдруг откуда-то донеслись странные, совершенно, казалось, неуместные здесь звуки: один из парней играл на флейте, выводя нежную, переливающуюся мелодию. Это было последнее, что слышала Беренис, погружаясь в сон…
 
      Она проснулась с первым, слабым проблеском рассвета, расстилающегося, словно тонкая вуаль, по небу и разгоняющего облака. Солнце всходило в пышности радужных оттенков, и птицы начали свое утреннее щебетание. Воздух был прохладным, и роса тяжело лежала на одеялах. Беренис почувствовала, что ей чего-то не хватает. Она с грустью поняла, что рядом с ней больше не было Себастьяна.
      Спящие понемногу зашевелились. Слышались ругательства и смех, и громкое зевание. Двое уже сидели на корточках возле тлеющих углей, грея руки о дымящиеся кружки кофе. Третий поднимался, протирая глаза. Но где же их командир?
      Перенапряженные мышцы Беренис запротестовали, когда она попыталась пошевелиться, и она не представляла, как сможет выдержать еще один день в седле. Сейчас ей больше всего на свете хотелось двух вещей – воды, чтобы умыться, и чашку крепкого кофе. В условиях городской жизни она получала их как нечто само собой разумеющееся, но здесь, кажется, ей придется самой позаботиться о себе. Ее глаза блуждали по поляне, бессознательно ища Себастьяна. И хотя Беренис скорее бы умерла, чем призналась себе в этом, но ей хотелось знать, почему он покинул ее. Она сердито поднялась на ноги, пытаясь разгладить складки помятой юбки. Отбросив спутанные волосы с лица, она заметила Себастьяна возле костра и стала украдкой наблюдать. Казалось, он был счастлив в этих диких, примитивных условиях и чувствовал себя своим в этой устрашающего вида компании, которая называла его Капитаном. Стыд охватывал Беренис при мысли о том, что этот грубый человек, который командовал ими, словно какой-то атаман разбойников, был ее мужем.
      – О, миледи, это вы? – сказала Далси, увидев, что ее хозяйка ставит чайник на угли костра. – Давайте я сделаю это. Нехорошо, если вы испортите свои руки.
      – Не глупи! Ничего не случится с моими руками. Но нам бы не помешало еще и ведро воды. – Она увидела брата, выходящего из-за деревьев. – Дэмиан! – крикнула она. – Принеси мне, пожалуйста, немного воды!
      Себастьян стоял у главного лагерного костра и вскинул голову при звуке ее голоса. Он был небрит, волосы его растрепались, и в этом ясном утреннем свете он казался Беренис совсем чужим. Одна часть ее существа соглашалась, что лучше, если он будет держаться подальше от нее. Но куда было деваться от воспоминаний о тех ночах страсти, которые они провели вместе и той горько-сладкой нежности его объятий только что прошедшей ночи?
      – Я слышал, вам нужна вода? – резко спросил он, останавливаясь рядом с суровым выражением загорелого лица.
      Беренис вздернула подбородок, сверкнув в его сторону глазами:
      – Да. Я хочу смыть вчерашнюю грязь. Вы можете не делать этого, но я привыкла к чистоте.
      – Тогда возьмите ведро и принесите воды из ручья, – ответил он, стоя, широко расставив ноги и уперев руки в бока. – Мадам графиня должна учиться сама заботиться о себе.
      – Но мне может помочь брат, – начала она, видя, как его приятели посмеиваются над ней.
      Неприятная улыбка тронула его губы:
      – О нет, мадам! Вы сделаете это сами.
      – Я принесу, Себастьян, – вмешался Дэмиан, переводя тревожный взгляд с одного сердитого лица на другое. – Она не привыкла к такой работе.
      Себастьян заколебался, затем сказал, пожав плечами:
      – Ты оказываешь ей медвежью услугу. Она должна учиться выживать здесь.
      – Она научится, я обещаю. Дай ей время! – Дэмиан взял ведро и, обняв ее за талию, сказал:
      – Идем, сестричка! Сделаем это вместе, хорошо?
      Далси была смущена, чувствуя, что это ее обязанность – заботиться о своей хозяйке, но она понимала, что Себастьян говорит разумные вещи. В таких условиях беспомощность была только помехой. Поэтому она начала разжигать огонь и помогать Квико готовить завтрак. Уличная девчонка, которая никогда не жила в деревне и чьим единственным опытом общения с природой было наблюдение за стадами скота, которые гуртовщики перегоняли через Лондон на бойню смитфильдского рынка, Далси казалась очарованной лесом, птицами, чувством неограниченной свободы.
      – Думаю, мне бы хотелось быть женой фермера, – призналась она Квико, который ничего не ответил, а просто посмотрел на нее своими сверкающими черными глазами.
      Вернувшись, Беренис почувствовала сильный голод и с готовностью приняла предложенную Далси еду, добавив к ней и маисовые лепешки, которые служанка достала из корзины. Она только успела немного умыться и причесаться, когда Себастьян приказал сворачивать лагерь. Но прежде чем они тронулись в путь, подошел Грег и вручил ей сверток.
      – Что это? – спросила она, недоверчиво его разглядывая.
      – Мужская одежда.
      Она зашла за деревья и через несколько минут появилась, одетая в рубашку и жилет поверх полотняных брюк, стянутых поясом, потому что они были ей слишком широки. На ногах она оставила свои малиновые кожаные сапожки. Себастьян усмехнулся, увидев ее.
      – Вот это другое дело, – сказал он. – По тебе еще нужна соломенная шляпа. – Он нашел одну в своем ранце.
      – А это что такое? – спросила Беренис, указывая на полотнище из грубой шерсти, украшенное широкими нашивками.
      – Индейцы называют это «серапе». Быстрым движением он набросил ей на голову просторную накидку, расправляя ее на плечах так, чтобы оставались открытыми лицо и шея, а руки – свободными. Накидка доходила ей до середины икр, и он стянул ее кожаным поясом. Целую вечность, которая длилась не более секунды, она ощущала его руки, завязывающие пояс, на своей талии, и не могла встретить его взгляд, вспоминая другое время, другое место, когда эти сильные, чувствительные пальцы скользили по ее телу.
      – Надеюсь, она чистая, – сказала Беренис, по-прежнему не глядя на него. Мне не хотелось бы заполучить вдобавок ко всему еще и блох.
      – Она чистая, – ответил он, мрачно усмехнувшись.
      Оказавшись снова в седле, Беренис направила свою лошадь по неровной тропе, в то время как солнце неумолимо всходило, безжалостно высасывая остатки влаги из раскаленной земли. К полудню стало невыносимо жарко. По лицу Беренис ручьями струился пот, одежда намокла и липла к телу, деревья качались перед глазами.
      Они ехали сквозь яркую завесу зелени, и кроны деревьев смыкались над их головами, защищая от палящих солнечных лучей и в то же время увеличивая влажность. Всевозможные мошки и москиты беспрерывно досаждали путникам, а птицы щебетали и пронзительно вскрикивали среди ярких цветов с приторно-сладким запахом. Беренис остановила взгляд на маячащей впереди прямой спине Себастьяна. Все это приводило ее в уныние. О, конечно, где-то были и города – ведь Америка осваивалась уже много лет, но здесь природа была девственная, словно джунгли, и древняя, как само время. Боже! Как она сможет жить в таком месте?
      Она взглянула на Перегрина, который ехал рядом, и поняла по выражению его лица, что в его голове проносятся те же мысли. Дэмиан, между тем, был окончательно очарован здешними местами и теперь увлеченно разговаривал с Грегом. Ей удалось уловить обрывки фраз.
      – Мне бы безумно хотелось оказаться среди тех, кто покорял эту землю, – говорил Дэмиан, – и стать владельцем какого-нибудь обширного участка…
      – Это можно устроить, – заверил его Грег. – Я научу тебя охотиться с луком и стрелами и покажу, как валить вон те высокие деревья, из которых получится отличный строительный материал. Здесь можно хорошо заработать – если знать как.
      Она никогда не видела Дэмиана таким счастливым. Его светлая кожа была тронута солнцем, а лицо прямо-таки светилось нетерпением поскорее надеть такой же, как у Грега, охотничий костюм. Беренис вздохнула. Она потеряла друга и союзника. Когда-то они были очень близки, но сейчас брат без ума от Америки и стремился ближе сойтись с этими грубыми парнями Себастьяна.
      – Не думаю, что когда-нибудь смогу жить здесь, – вмешалась она, успокаивающе гладя лошадь, которая шарахнулась, испугавшись неожиданно хрустнувшей ветки. – Я хочу уехать домой.
      – В Англию? Не глупи, Беренис! Теперь твой дом здесь, – ответил Дэмиан с необычной для него резкостью.
      Беренис нахмурилась. Брат никогда раньше так с ней не говорил. Перегрин оставался ее единственной надеждой, и она знала, что надо поскорее действовать, потому что с каждым шагом они все дальше удаляются от мира в заброшенную, дикую глушь. Когда они остановились отдохнуть и напоить лошадей, она шепнула ему:
      – Ты готов?
      – Все в порядке, – буркнул он, но, кажется, без особого энтузиазма.
      – Далси, – Беренис решила посвятить ее в свои планы. – Я ухожу!
      – Уходите, миледи? Что вы имеете в виду? Вы не можете! – Взволнованная, Далси схватила свою госпожу за руку, словно могла ее остановить.
      – Могу. Даже если я погибну, это все равно лучше, чем жить в сатанинской тени моего мужа. Не волнуйся: в случае удачи я позднее пошлю за тобой.
      Мужчины, усталые и голодные, привязывали лошадей в тени, где животные могли пощипать траву, и бросались под огромные деревья, наслаждаясь сиестой. Некоторые из них заняли места на постах охраны с ружьями наизготове, пристально и настороженно вглядываясь вдаль. Это были стойкие бойцы, многие из которых участвовали в войнах с индейцами.
      Сердце Беренис бешено колотилось. Все это будет нелегко, даже учитывая то, что Себастьян лег на траву, закинув руки за голову и закрыв глаза. Полковник Перкинс был назначен ответственным за охрану лагеря, и она заметила, что в сонной атмосфере расслабляющей сиесты он тоже начал клевать носом.
      – Мне на минуту нужно отлучиться, Далси, – громко объявила Беренис и направилась по узкой тропинке, ведущей к тому месту, где у ручья стоял Перегрин, держа в руках поводья двух лошадей.
      Как только кусты скрыли ее от лагеря, она бросилась к нему с бьющимся, словно барабан, сердцем. Его взволнованное лицо не прибавило Беренис спокойствия, и она рассердилась, думая, что он мог бы проявить и побольше рвения. Было ясно, что ей придется самой принимать каждое решение. Она почувствовала, что сомневается в его способности вынести такое рискованное предприятие, однако не оставалось ничего другого, как попытаться… сейчас или никогда.
      – Бежим? – прошептала она.
      – Да, – ответил он, вдохновленный ее храбростью и зачарованный тем, как солнечный свет сиял в глазах Беренис, превращая их в сапфиры.
      Перед ним стояла прекрасная женщина, и он хотел ее. Он был лишен женщин слишком долго. В Чарльстоне не было возможности найти проститутку, а Перегрин не привык сдерживать свои желания. Он не способен был думать ни о чем, кроме одного: скоро они останутся одни и у него будет возможность заняться с ней любовью.
      Беренис беспокоила практическая сторона:
      – Ты захватил еду, воду, пистолеты? – спросила она, стараясь сдержать раздраженные нотки, когда он обвил рукой ее талию. Сейчас, определенно, не время! Боже! У него еще будет достаточно возможностей доказать свою любовь. Почему он должен был выбрать именно этот момент?
      – Да, да. Я взял все, что ты сказала…
      – Хорошо. Едем, Перегрин! Нам нужно торопиться, – настаивала она.
      – Не волнуйся, дорогая, – пробормотал он, возбужденный идеей похищения чужой жены. Это было не впервые: он предпочитал опытных женщин – проституток или видавших виды замужних дам. Он находил Беренис даже более привлекательной, зная, что ею обладал Себастьян.
      – Мы не можем задерживаться! – Неожиданно Беренис стало не по себе при виде странного блеска его глаз. Он был ее спасителем, ее нежным рыцарем; но она, с ее израненными чувствами, была не готова принять его как любовника… не сейчас.
      Она быстро вскочила на лошадь, которая была спокойна под ее уверенной рукой, и Перегрин трусил рядом, когда они углублялись в лес. Нужно было возвращаться по следам отряда, но пока они не осмеливались на это. Вначале они должны оторваться на максимально возможное расстояние, чтобы уйти от погони, которая будет непременно, как только обнаружат их побег – а это может случиться в любую минуту.
      Отъехав подальше, Беренис пустила лошадь рысью, сдерживая желание мчаться еще быстрее. Она все время прислушивалась, ожидая услышать позади шум, означающий, что их исчезновение обнаружено. Но все было тихо. Лес подступал плотной зеленой стеной, а справа от них протекал ручей. Полуденная жара была нестерпима, но они не осмеливались остановиться, и когда, наконец, лес немного поредел, пустили лошадей в галоп. С каждым глухим стуком лошадиных копыт Беренис все больше охватывала буйная радость.
      Она сделала это! Она свободна! Полнейший восторг добавил ей безрассудства, и она опустила поводья, низко наклонившись, одной рукой придерживая шляпу, чувствуя, как низкие ветки хлещут ее по лицу.
      В конце концов, предусмотрительность взяла верх. Беренис знала, что не должна загонять лошадь, так как впереди еще длинный путь. Перейдя на шаг, они некоторое время ехали молча, затем она сказала:
      – Нам необходимо найти безопасное место для ночлега, пока не стемнело. Ты знаешь, как разжигать костер, Перегрин?
      – У меня в кармане есть трутница, – ответил он и добавил с сомнением:
      – Но мне никогда не приходилось пользоваться ею, разве что зажигать свечу.
      Беренис начала беспокоиться. Их побег был хорош в теории, но сейчас действительность испугала ее, и она посылала небу горячие молитвы, чтобы они не попали в руки каких-нибудь мародерствующих бандитов. Тревожный взгляд вверх подтвердил, что солнце уже начинало садиться, отбрасывая таинственные тени, которые принесут блаженную прохладу, но, вместе с тем, и пугающую темноту.
      Они следовали вдоль ручья, который извивался и журчал и, наконец, широко разлился между низкими берегами, впадая в заросшее по краям озеро. Спешившись и напоив лошадей, Перегрин прильнул к воде. Он набирал ее в горсти и плескал себе в лицо. Он давно уже не снимал свой сюртук, его рубашка вся промокла от пота, бриджи были вымазаны в грязи, а сапоги покрылись толстым слоем пыли. Беренис с облегченным вздохом стащила серапе и шляпу, тряхнув головой, чтобы волосы рассыпались. Она опустила руки в прохладную воду, почувствовала приятное покалывание, и ей ужасно захотелось искупаться.
      Спустя мгновение она объявила:
      – Я собираюсь поплавать! Мы уже отъехали довольно далеко, и я не могу двигаться дальше, если не отдохну. Отвернись Перегрин, мне надо раздеться!
      Он начал было протестовать, считая, что еще слишком опасно задерживаться, но один взгляд на ее решительное лицо сказал ему, что спорить бесполезно, поэтому он услужливо отвернулся. Беренис разделась, оставив одежду лежать бесформенной грудой на траве, и вошла в воду, забыв о присутствии Перегрина и желая одного – смыть пыль и грязь. Даже мысль об аллигаторах, которые ужасали ее, когда она впервые увидела их в реке, не могла удержать Беренис.
      Она окунулась, затем смело поплыла, крикнув:
      – Как чудесно!
      Перегрин обернулся, и у него захватило дух от той картины, которая предстала пред ним. Она была словно наяда. Он не мог оторвать взгляда от плавных линий ее тела, просвечивающих сквозь воду, волос, плывущих позади нее, груди, приподнявшейся на мгновенье, когда она махнула ему.
      Всепоглощающая страсть, которую он сдерживал так долго, чуть не взяла верх, и он знал, что должен утолить ее.
      Беренис блаженствовала и не понимала его состояния, охваченная восторгом нового ощущения от купания обнаженной. Участвуя в пикниках с купанием в Брайтоне, она всегда надевала длинную фланелевую рубашку. Это же было что-то совершенно новое, и она поймала себя на том, что хочет, чтобы Себастьян был сейчас вместе с ней. Даже позволила себе помечтать, как было бы здорово, если бы его сильное, бронзовое тело оказалось рядом с ее телом в воде… ныряния, прикосновения, игры, поцелуи…
      Велев Перегрину отвернуться, Беренис вышла на берег и снова оделась, находя мужскую одежду не ограничивающей движения, свободной и приятной, намного более удобной, чем длинное платье:
      – Думаю, я закажу себе подобный костюм, когда мы доберемся до Джорджтауна. Это может открыть новый стиль в моде.
      – Действительно, может. – Он был готов согласиться со всем, лишь бы она позволила поцеловать себя.
      – Как было бы чудесно, если бы мы остались здесь навсегда, – мечтательно сказала Беренис, подвернула брюки и уселась на край берега, чтобы опустить босые ноги в воду. – Ты бы построил нам домик из бревен, и мы были бы счастливы, как дети, в этом лесу…
      Перегрин сел рядом с ней.
      – Беренис, дорогая… перестань говорить глупости, – мягко сказал он. – Не думаю, что я смог бы… Но когда же ты позволишь мне доказать свою любовь?
      – Скоро, – пообещала она неопределенно, ощущая его напряжение, его руку, обвившуюся вокруг ее талии, руку, скользящую к ее груди. – Не сейчас, но скоро.
      – Когда доберемся до Чарльстона? – Она слишком долго дразнила его, и Перегрин начинал терять терпение. Он заслуживал награды за то, что так круто изменил свою жизнь. Он не любил питаться иллюзиями. А именно это сейчас и происходило.
      Внезапно он насторожился, услышав хруст ветки, но когда обернулся, было уже слишком поздно. Подобно тому, как чудовищный вулкан выплевывает поток лавы, тихая поляна, казалось, извергла толпу каких-то людей, высыпавших из кустов. Перегрин потянулся было за пистолетами, но его мгновенно схватили двое бандитов. Беренис вскочила на ноги, вскарабкалась на берег и оказалась прямо перед нападающими, вначале решив, что это люди Себастьяна, которые нашли их. Но она тут же поняла свою ошибку. Чужаки заполнили поляну, крича, указывая на нее, непристойно ухмыляясь, отчего все внутри у нее похолодело от страха. Один из них, пышно разодетый, выступил вперед, и она заметила, что у него было красивое лицо, мощное телосложение и властные манеры.
      – А ну, прекратите этот базар! – рявкнул он, заставляя остальных замолчать.
      Он в упор посмотрел на нее, и она выдержала его взгляд. У него было смуглое лицо с крупным носом и черными, глубоко посаженными глазами. Недвусмысленная улыбка скривила его чувственный рот, и он пробормотал:
      – Вот так удача, ей-богу! Подойди ближе, дорогуша, чтобы я мог получше рассмотреть тебя. Нацепила мужскую одежонку, а? Но тебе не удалось скрыть от меня эти женственные формы…
      – Посторонитесь! – скомандовала она, стараясь, чтобы ее голос оставался твердым. – Я не знаю, кто вы и что вы здесь делаете, но вы не имеете права задерживать нас.
      Ее властный тон вызвал среди бандитов новый взрыв хриплого хохота.
      – Ты только послушай! – засмеялся один из них, ткнув атамана под ребра. – Леди, черт меня побери! И она хочет пройти, миленькая крошка. Ты собираешься пропустить ее?
      Непристойные комментарии последовали за этой остротой, и Беренис украдкой бросила взгляд на Перегрина, но он дрожал от страха, и бандиты, захватившие его, злобно ухмылялись, толкая его от одного к другому. Потом кто-то ударил его кулаком по лицу, и он упал на колени.
      Атаман протянул к Беренис свою смуглую руку и самым сладким голосом произнес:
      – Не бойся. Я не причиню тебе зла!
      Она никогда не видела ничего подобного тому циничному расчету, который светился сейчас в его близко посаженных глазах, когда он откровенно оценивающе смотрел на нее, словно покупал корову на рынке. В глубине души она хотела, чтобы здесь оказалась Далси – она бы знала, как обходиться с этим ужасным человеком. Один из бандитов выскочил из-под руки главаря и попытался схватить ее. Она отскочила назад, жалея, что у нее нет оружия – ножа, дубинки, чего-нибудь…
      Атаман оттолкнул его, прорычав:
      – Она моя! Возможно, я и отдам ее вам позже – когда сам смогу вдоволь насладиться. – Затем он шагнул к ней, схватил за руку, и при прикосновении его пальцев Беренис закричала. Так велик был ужас, что она сразу даже не осознала, какое имя сорвалось с ее губ: – Себастьян! Себастьян!
      Ее испуганно-тоскливый голос разносился в вечернем воздухе, отдаваясь эхом среди верхушек деревьев, и ему вторили река, лес и горы.
 
      Себастьян услышал этот крик, скача по лесу и разыскивая Беренис. На секунду он натянул поводья, затем пустил коня в галоп, помчавшись в том направлении, откуда доносились крики. Его люди скакали позади.
      Ярость билась в нем, словно бешеный зверь, и в то же время он покрывался холодным потом от страха за нее. Сбежать с Перегрином! Как могла она сделать такую глупую и безрассудную вещь? В этих местах неспокойно, население жестоко и беспощадно. И вот теперь, похоже, она в беде. Быть может, ранена! Умирает! И когда он услышал, как Беренис зовет его, его переполнило желание спасти ее. Благодарение Богу, он оказался здесь вовремя!
      Когда он выскочил на поляну и увидел ее, бьющуюся в руках мужчины, что-то словно лопнуло в его мозгу. Он спрыгнул с лошади и накинулся на негодяя, схватив его за воротник и оттаскивая назад. В то же мгновение он узнал его:
      – Дарби Модифорд! Ты, собака! Модифорд, быстро опомнившись, вырвался и, приготовившись защищаться, прорычал:
      – Лажуниссе!
      – Каналья! Продолжаешь свои игры! – бушевал Себастьян. – Неужели ты не можешь получить женщину, не насилуя ее? На этот раз ты сделал неудачный выбор. Эта леди – моя жена!
      Его люди окружили банду Модифорда, и лучи заходящего солнца сверкали на пистолетах и ружьях. Дэмиан побежал к Беренис, которая сидела, съежившись, на траве, обхватив себя руками. Хотя ему было стыдно за поступок сестры, он инстинктивно бросился к ней, чтобы утешить. Но больше всего Дэмиан был взбешен поведением Перегрина. Он налетел на него и, схватив спереди за воротник, поднял на ноги.
      – Так ты для этого приехал в Америку? Чтобы обесчестить мою сестру? – крикнул он, свирепо глядя в его лицо. – Я знал, что у тебя сомнительная репутация – картежника, соблазнителя, но верил, что наша дружба хоть что-то для тебя значит. Боже мой, парень, сколько времени мы уже с тобой знакомы? Сколько раз ты пользовался гостеприимством дома моего отца? И вот как ты отплатил ему? Мне следует вызвать тебя на дуэль! Заставить посмотреть мне в лицо со шпагой в руке!
      Перегрин что-то забормотал и стряхнул руку Дэмиана. Он все еще дрожал от страха после нападения банды Модифорда, но куда больше боялся мести Себастьяна.
      – Я не собирался причинить ей вред, – бормотал он. – Совсем наоборот. Ты же видишь, что она несчастна…
      – Она молода и своенравна, – ответил Дэмиан с ранее не свойственной ему суровостью во взгляде. – Пройдет время, и она успокоится, если не будут вмешиваться глупцы вроде тебя.
      Беренис смотрела на происходящее с чувством невероятного, огромного облегчения. Себастьян пришел! Он здесь, он справится с этим отвратительным типом, который пытался ее изнасиловать.
      Модифорд рычал на Себастьяна, по-волчьи оскалив зубы:
      – Значит, она твоя, да? Мне бы следовало догадаться. Вернулся из Англии и прихватил с собой женушку, чтобы согревала твою постель. А я чуть не наставил тебе рога, разрази меня гром!
      – Ты всегда был вероломным негодяем, Модифорд! – Глаза Себастьяна метали молнии. – Что ты делаешь на моей земле?
      Все вокруг притихли, устремив взгляды на двух непримиримых врагов. Кого угодно и с той, и с другой стороны легко было переманить в лагерь противника – это Себастьян знал. Только горстка его людей была абсолютно надежна – полковник, Грег, Квико и несколько парней, у которых были личные счеты с Модифордом и его бандой.
      Увидев, что Себастьян не намерен нападать на него, Модифорд откровенно-нагло распушил перья перед Беренис:
      – Твоя земля, Лажуниссе? Это еще вопрос. Она была куплена на выручку от одного из наших набегов. Ты обманул меня с моей долей. Так что у меня есть полное право прийти сюда!
      – Ты лжешь, мерзавец! – отрезал Себастьян. – Ты получил свою долю. Добыча была честно поделена. Если ты спустил ее на пьянство, карты и проституток, это меня не касается. А сейчас я хочу, чтобы ты убрался с моей собственности.
      Модифорд прорычал проклятие и прыгнул, гибкий и стремительный, словно кошка. Лезвие ножа блеснуло на миг, когда он выбил пистолет из рук Себастьяна и занес над ним свое оружие. Но Себастьян отскочил, выхватив свой кинжал. Полоска стали казалась живым существом в его руке – злобным, жаждущим крови. Двое мужчин осторожно двигались по кругу, окрашенные алыми лучами опускающегося за горизонт солнца, пылающего на макушках сосен. Темнота наступала быстро, растекаясь по небу, словно пролитые чернила.
      Беренис вскочила. Ее глаза расширились от ужаса. Дэмиан обхватил ее руками, чувствуя, что она готова броситься вперед и встать между Модифордом и Себастьяном. Она закричала, пытаясь вырваться:
      – Но его же могут убить! Дэмиан сердито тряхнул ее:
      – Разве не этого ты хочешь? Ты ясно дала понять, что ненавидишь его и хочешь, чтобы он был мертв!
      «Ненавидишь его?» Внезапно ей захотелось ударить Дэмиана за эти слова – за то, что он стоит так спокойно, словно это игра, а не жестокая схватка, в которой Себастьян может погибнуть. Словно находясь на краю пропасти, она отчетливо представила себе мир, в котором больше не будет Себастьяна, чтобы дразнить ее, приводить в ярость, сводить с ума страстью. С ослепляющей вспышкой открытия она осознала, что полюбила своего мужа.
      Она больше не могла отрицать этого – это произошло с самой первой встречи. Именно поэтому она боролась так отчаянно, ужасаясь силе своих чувств. Это безумие! Он презирает ее, даже ненавидит, и ее побег с Перегрином только подлил масла в огонь. Но она сама оказалась пойманной в ловушку этим красивым аристократом, который заставил ее полюбить, хотя ее душа скорбела о потере своей свободы. Сейчас, когда он мог умереть, она, наконец, посмотрела правде в лицо, дрожа от страха за него, следя за каждым его движением с тревогой и ужасом.
      Противники были достойны друг друга – быстрые, хитрые и осторожные, и когда они бросились друг на друга, это произошло так молниеносно, что заставило всех ахнуть от неожиданности. Беренис зажмурилась и слышала лишь скрежет стали, когда кинжалы скрещивались. Открыв глаза, она увидела, что они схватились в смертельном поединке, свирепо глядя в лицо друг другу. Держа кинжалы высоко над головой, каждый ухватился свободной рукой за запястье противника, чтобы предотвратить смертоносный удар. Внезапно они разошлись. Модифорд не выдержал напряжения – сказывались годы пьянства и разврата. Он пытался держаться вне досягаемости Себастьяна, тяжело дыша, гримасничая, отступая назад и в сторону, Себастьян прыгнул на него, своей тяжестью сбивая Модифорда с ног.
      Они покатились по траве. Когда Модифорд оказался внизу, кинжал Себастьяна медленно, но неумолимо, дюйм за дюймом, стал приближаться к его лицу. Рука Модифорда, вцепившаяся в запястье Себастьяна, отклонялась к земле. Беренис вся дрожала, видя, как от неимоверного напряжения на лбу Себастьяна набухли вены, скривился рот в безжалостной ухмылке, как четко обозначились сухожилия на его шее. С каждой секундой рука Модифорда слабела, и, наконец, нож противника навис над его выпученными глазами, готовый вонзиться ему в голову. Толпа подалась вперед, ожидая смертельного удара. Некоторые возбужденно гудели, другие смотрели спокойно. Для них зрелище кровавой смерти было обычным делом.
      Нож опускался все ниже и ниже.
      – С тебя довольно? – выдохнул Себастьян напряженным от усилия голосом.
      Модифорд явно не относился к числу тех, кто готов умереть ради своих принципов – это было не в его манере.
      – Хорошо… Твоя взяла. Я больше не встану на твоем пути, – прорычал он в неумолимое лицо, нависшее над ним.
      Грег наставил кремневое ружье на Модифорда, когда Себастьян ослабил хватку.
      – Прикончи его, – посоветовал он своему Капитану. – Ты же знаешь, что нельзя доверять его слову…
      Себастьян стоял, заложив большие пальцы за пояс. Его рубашка была покрыта пятнами пота.
      – Не хочу пачкать руки его кровью, – ответил он. Потом повернулся к Модифорду. – Если еще раз станешь мне поперек дороги, я проткну твои кишки шпагой.
      Модифорд поднялся, злобно оглядываясь по сторонам, в то время как его люди собирали брошенное оружие, готовые вскочить в седло и убраться прочь. Когда он проходил мимо Беренис, то задержался:
      – Значит, вы – мадам графиня? Ваш муж полагает, что взял надо мной верх, но это мы еще посмотрим. Я ваш слуга, мадам – ваш покорный, преданный слуга. Помните это! – И он отвесил ей низкий поклон, прежде чем идти к ждавшей его лошади.
      Беренис бросилась было к Себастьяну, безумно радуясь тому, что он жив. Только бы почувствовать его руки, прижимающие ее к себе… Но ее остановила ярость в его глазах – дикая, необузданная, страшная. В этих глазах все еще отражалась жажда крови, желание чужой смерти, на сдерживание которых требовалась неимоверная сила воли. Он обрушил весь свой гнев на нее.
      – Дура! – бушевал он, схватив Беренис за плечи, словно хотел вытряхнуть из нее жизнь. – Mon Dieu! Как ты посмела убежать?
      Отчасти эта ярость была вызвана тем, что он так сильно испугался за нее. Когда он узнал, что она все-таки решилась на побег, его первая мысль была об опасностях, таящихся в лесу. Он понимал, что ни она, ни Перегрин не имеют понятия о том, что их ждет, и могут умереть прежде, чем ему удастся отыскать их. Не мешкая, он собрал несколько человек, кинулся на поиски и прочесывал лес милю за милей, как безумный, не давая своим людям отдыха.
      Теперь, когда она была в безопасности, он взорвался от гнева, словно родитель, успевший схватить непослушного ребенка на краю пропасти. Но его ярость усиливало и другое. Беренис оскорбила его, сбежав с Перегрином, тем самым продемонстрировав, что он дурной, неподходящий для нее муж. Этого он не мог вынести!
      От его резких слов все нежные чувства, пробудившиеся в ее сердце, стали угасать, уступая место страданию. Конечно, он был прав. Но даже теперь трудно было сказать, что творилось в ее душе.
      – Мне очень жаль… – только и смогла она прошептать.
      По выражению его глаз Беренис поняла, что он не поверил ей. Его губы презрительно скривились, когда он повернул голову в сторону Перегрина. Тот стоял, испуганный и подавленный, больше всего боясь, что Себастьян вызовет его на дуэль.
      – И выбрать его своим любовником! – продолжал негодовать Себастьян. – Этого жеманного хлыща! Думаю, мне следует радоваться, что на его месте не оказался более похотливый парень! Ему удалось совратить тебя? Или он не способен?
      Он с отвращением вспомнил выражение лица Перегрина, которое увидел, выскочив на поляну. Он заметил, как тот напрягся в руках державших его бандитов, наблюдая за отбивающейся от Модифорда Беренис, наблюдая с вожделением – да, несомненное вожделение светилось в его глазах! Его тело слишком ясно выдавало то, что творилось внутри. Этот негодяй был voyenr. Себастьян слышал об этом еще в Лондоне. Ходили слухи, что Перегрин готов был использовать любой, даже самый извращенный способ, чтобы испытать возбуждение. Мысль о том, что он мог прикасаться к Беренис, приводила Себастьяна в бешенство.
      – Почему же ты уговаривал его поехать с нами, если так сильно его ненавидишь? Ты же сам спровоцировал его! – Беренис готова была провалиться сквозь землю от стыда.
      На лице Себастьяна проступили те резкие черты, которые выдавали горечь, скрывающуюся в его душе. Он опустил руки. В глазах его тлел огонь:
      – Я хотел, чтобы ты увидела, кто он на самом деле… Никчемный человек! Если бы вы расстались, он бы стал святым в твоем сердце. Ты бы преклонялась перед ним, скорбела о своей потерянной любви, обвиняла меня за то, что разлучил вас. – Затем, раздув ноздри, грубо добавил: – Я не буду делить тебя ни с кем – даже с воображаемым любовником. Ты моя!
      Эти слова привели Беренис в бешенство. Она топнула ногой, крикнув:
      – Черт тебя побери, я не твоя! Я не твоя собственность лишь потому, что священник пробормотал над нами несколько фраз!
      – Этих фраз было достаточно, ma doucette, – протянул он. Это ленивое превосходство, звучащее в его голосе, сводило ее с ума. – Как бы ты ни злилась, как бы несносно ни вела себя, здесь я имею право обращаться с тобой так, как считаю нужным!
      Его глаза превратились в осколки зеленого льда, а слова еще больше взбесили Беренис. Ослепленная яростью, не в силах больше сдерживать себя, она бросилась на него с одним безумным желание расцарапать это темное, насмехающееся лицо, но он поймал ее руку.
      – О нет, постой, маленькая мегера! – проворчал он глухо. – Пора раз и навсегда показать, что тебя ждет!
      Она почувствовала, как ее тело отрывается от земли, и стала отчаянно вырываться, но он крепко держал ее. Краска стыда залила ее лицо, когда она услышала, как его люди смеются, явно восхищенные тем, как их Капитан управляется со своей строптивой женщиной. Его пальцы сплелись в ее волосах, оттягивая ее голову назад, и он резко прижался ртом к ее губам. Беренис перестала сопротивляться, когда его губы потребовали подчиниться его воле. Внезапно он поднял голову и, громко расхохотавшись, бросил ее к себе на плечо и понес. У нее перехватило дыхание, когда он перекинул ее через спину лошади и вскочил в седло.
      На обратном пути к лагерю он усадил ее, гневную и упирающуюся, перед собой – так, что ее вздымающаяся грудь прижималась к его груди и его руки крепко держали ее, отказываясь отпустить.
      – Теперь ты счастлив, дикарь? – спросила она ледяным голосом. – Ты сделал все, чтобы унизить меня!
      – Молчи! – проворчал он, и его натянутое выражение лица сменилось улыбкой. – Я еще не закончил с тобой…
      Они ехали сквозь сумрак в напряженном молчании, окруженные людьми Себастьяна, и ночь наполнялась топотом копыт. Деревья поредели, и показались огни лагерного костра. Когда они выехали на прогалину, которую Беренис покинула с такими большими надеждами, подбежала встревоженная Далси:
      – О, миледи! – выдохнула она, протягивая к Беренис руки, когда Себастьян снял ее с лошади и опустил на траву.
      Почувствовав прикосновение нежных рук Далси, Беренис задрожала, ноги ее подкосились, и она упала бы, если бы служанка не поддержала ее. Она с благодарностью положила голову ей на плечо, готовая расплакаться, но Себастьяна это не тронуло. Он приблизился и оглядел их с неумолимым выражением лица.
      – Оставь ее! – приказал он Далси. Далси сердито обернулась:
      – Моя госпожа нуждается в уходе, сэр!
      Он мрачно нахмурился, все еще кипя от гнева при воспоминании об отвратительной сцене, которую он увидел у озера. Дарби Модифорд, этот мерзавец, чье имя смердило в каждом порту! Он посмел разглядывать ее, лапать своими грязными руками, вожделеть соединить с ней свое ядовитое тело. И эта маленькая дура отдалась на его милость!
      – Мне наплевать на то, в чем она нуждается, – солгал он, умудрившись убедить в этом даже самого себя.
      – Но она обессилена, бедняжка, – не сдавалась Далси. Хотя она и считала поступок Беренис неразумным, но готова была умереть, защищая свою госпожу.
      – Обессилена! Как же! Скорее, измучена дурным нравом! – закричал он. Танцующие блики огня придавали его лицу демоническое выражение. – Никто больше не будет состоять у нее на посылках. Запомни это хорошенько, Далси, ибо, если ты ослушаешься, я отошлю тебя обратно в Чарльстон!
      – Не спорь с ним, это бесполезно, – прошептала Беренис, с неохотой покидая такое спасительное и надежное убежище рук Далси, и, вскинув голову, пошла в сторону фургона.
      Он отпустил последнюю колкость:
      – Не пытайтесь избавиться от меня, сударыня, ибо сегодня вы будете спать со мной!
      При этих словах ее охватил трепет; дрожащими пальцами она отыскала в своем сундуке рубашку, нижнюю юбку и платье, пошла за деревья, переоделась и плотно завернулась в накидку. Ей хотелось скрыться от людских глаз. Она все еще видела перед собой похотливую ухмылку Модифорда, ощущала прикосновение его мерзких рук. Ее передернуло при мысли о том, что могло бы случиться, не появись Себастьян вовремя. Никогда она так остро не чувствовала своей вины и стыда.
      Грег подошел к костру, присел на корточки и сказал:
      – Черт побери, девушка, вы были на волосок от страшной опасности! Модифорд – это такая мерзкая падаль, какой больше не сыщешь в этом краю!
      – Не напоминайте мне, – попросила она умоляюще, и ее передернуло от отвращения и ужаса. – Я знаю, что поступила очень глупо, и боюсь, что Себастьян никогда не простит меня…
      – Беренис, дорогая! – сказал он с легким смешком. – Не понимаю, почему вы так мучаетесь. Вы не безразличны Себастьяну, это же очевидно. Равнодушный мужчина не стал бы реагировать так остро!
      Себастьян, тем не менее, держался холодно, сдержанно и отрешенно-официально, расставляя посты на тот случай, если Модифорд решит напасть ночью, и отдавая распоряжения, чтобы все были готовы двинуться в путь на рассвете. Лагерь постепенно затихал, и все, кроме охраны, устроились, завернувшись в одеяла, поближе к огню. Даже Далси спала, изнуренная переживаниями прошедшего дня. Беренис съежилась возле подножки фургона, уставившись в темноту. Там и тут в свете догорающих углей костров она видела очертания спящих мужчин и чуть поодаль заметила Квико, чья бронзовая кожа сверкнула прежде, чем он слился с темнотой.
      Что нужно Себастьяну? Эта мысль жгла ее немилосердно. Он сказал, что она будет делить с ним его ложе, и страшная смесь ожидания и страха возбужденной дрожью пробегала по ее телу. Она колебалась и не понимала, что происходит и что ей ожидать. Сегодня вечером он снова демонстративно игнорировал ее, и все же она не могла забыть слова Грега. Должно быть, это правда? То, как он налетел на Модифорда, определенно доказывает, что он испытывает к ней какое-то чувство. Она так глубоко погрузилась в раздумья, что вздрогнула, когда кто-то вышел из темноты и оказался прямо перед ней.
      – Снова шпионишь за мной? – зашипела она, разглядывая лицо Себастьяна.
      – Миленькое приветствие от новоиспеченной жены! – ответил его низкий голос.
      Он резко схватил ее и с силой прижал к себе. Его запах, смешанный с ночным воздухом – волнующее сочетание табака, рома и кожи – будоражил ее чувства. Пробормотав проклятье, он подхватил ее на руки, ища ртом ее губы. Она тщетно пыталась уклониться, но при прикосновении его настойчивых губ уже боролась с собой, а не с ним, безнадежно силясь сдержать безумное желание, охватывающее ее.
      Это только разожгло цинизм Себастьяна. Может ли мужчина разгадать эту до сих пор неразгаданную загадку природы – женщину? Ну кто есть Беренис, эта колдунья, чья близость так воспламеняет его? Холодная актриса, которая рисуется перед светом? Или горячая, похотливая блудница, которую ничего не стоит возбудить? Эта девушка, которую он взял в жены, способна погубить его, если он даст ей над собой такую власть…
      Он не только жаждал безраздельного владения ее телом. Было что-то еще, о чем он не смел даже подумать, не говоря уже о том, чтобы облечь это в слова, словно ревущее пламя кузнечного горна поглощало его, огонь, который можно было погасить, лишь всецело обладая ею. Ему нужна была ее любовь, ее смех, ее слезы – даже ее дьявольский нрав! Это было необъяснимо и пугало его. Он узнавал эти чувства слишком хорошо. Они были подобны тем, которые он когда-то испытывал к Жизели – Жизели, которая предала его и из-за которой он чуть не лишился жизни.
      Он подогревал свою горечь, используя ее как щит против нежных чувств, не доверяя и стараясь не поддаваться очарованию, которое лишало его обычной способности мыслить ясно и твердо. Игнорируя ее протесты, он понес ее, быстро и широко шагая, из спящего лагеря в подлесок. Наконец он нашел место, где лунный свет проникал сквозь деревья и между ветвями мерцало усыпанное звездами небо. Он бросил одеяло на ковер из сосновой хвои и осторожно положил ее.
      Хотя кровь пульсировала с удвоенной силой от его близости, Беренис сделала последнюю попытку сопротивления. Она пыталась взять себя в руки, внушить себе, что это какая-то другая женщина лежит здесь, под звездами… Но не в силах остановиться, ее губы ответили на его поцелуй, руки с нежностью обхватили его темноволосую голову, в то время как его руки ласково скользнули по ее телу. Она утопала в море ощущений, забыв обо всем на свете. Его запах, наркотический дурман его поцелуя сводили ее с ума, и ночь окружала их, словно стена. Как прекрасна была эта власть желания, заставляющая кровь и жизнь стремительно нестись по венам, это чудесное единство губ и рук, приближающих ее к экстазу…
      – Не отвергай меня… – прошептал он хрипло. – Как я хочу дать тебе почувствовать…
      – Я знаю… я знаю…
      Потом он снова целовал ее. Его рука теперь была на ее груди, расстегивая корсаж, и соски ее затвердели от его прикосновения. Она прижалась к твердому бедру, лежащему у нее между ног, когда он поднял ей юбку, и дыхание ее перехватило от его умелых прикосновений, то настойчивых, то нежных. Его пальцы, казалось, выражали радость от ощущения ее теплой влажности, заставляя ее трепетать от наслаждения. Их губы снова соединились, и она встретила прикосновения его языка робкими движениями своего. Его пальцы продолжали диктовать свой нежный ритм, и она почувствовала, что воспаряет к заоблачным вершинам, бездумная, несдержанная… Когда она вскрикнула, дойдя до высшей точки, он приподнял ее бедра и вошел в нее. Ее тело раскрылось навстречу ему, ощущая напряженное удовлетворение от такого единения, словно они сливались в одно существо. Ее слезы блестели, словно кристаллы, словно капельки росы на лепестках роз. Ее пальцы впивались в его спину, оставляя на ней следы ногтей.
      Снова его рот овладел ее губами, и она качалась, качалась на волнах первобытного океана. Опьяненная любовью, она то всплывала на поверхность, то снова тонула где-то за пределами сознания, забыв обо всем, только лишь желая, чтобы эта сила унесла ее навсегда, зная, что Себастьян тоже пойман в эти колдовские сети. Казалось, горячий поток сока жизни выносил их на вершину блаженства…
      Умерев и снова воскреснув свободной, Беренис медленно возвращалась на землю, и томление невидимым потоком вливалось в ее сердце. Она удерживала его в своих объятиях, делая его своим пленником, с затаенным дыханием ожидая тех слов, которые окончательно решат ее судьбу. Но он молчал, освобождаясь от ее чар, лежа с закрытыми глазами, расслабленный, опустошенный…
      Восторг спал, и вот она уже лежала на одеяле посреди леса, пытаясь собрать воедино обрывки мыслей, прячась за них, стыдясь того, от чего еще несколько мгновений назад она звонила в колокола триумфа.
      Наконец, он заговорил:
      – У меня на спине еще долго будут следы от твоих ногтей…
      Но в его голосе звучала нежность и удовлетворение, а Беренис слишком устала, чтобы думать. Завтра он снова доведет ее до отчаяния, но сегодня была лишь эта волшебная ночь, яркая от лунного света, наполненная монотонным жужжанием насекомых.
      Она уютно устроилась рядом с ним. Ее ресницы, словно шелковые веера, лежали на щеках.
      – Спи, mon amour, – прошептал Себастьян и очень тихо начал петь старую французскую детскую песенку, нежно укачивая ее, лаская ее волосы.
      – Колыбельная? Для меня? – пробормотала она, растерявшись от изумления.
      – Ну, да, – ответил он мягко, и в его голосе была грусть, которая тронула ее. – Я когда-то пел ее одной очень дорогой для меня маленькой девочке.
      Беренис очень хотелось расспросить его, но она не в силах была облечь это в слова, скользя на розовых облаках сна. Вскоре по ее ровному дыханию Себастьян понял, что она спит, и был рад. Значит, она все-таки доверяла ему. Словно вверяла ему себя, свое тело и душу, ища защиту в его надежных руках. Он долго лежал без сна, наблюдая за плывущей по небу луной, находя странное удовлетворение в том, чтобы вот так просто обнимать ее, словно ее тело было барьером, защищающим от демонов прошлого и превратностей судьбы, давая ему силы смело смотреть в лицо всему, что бы ни ждало в будущем.
 
      Беренис проснулась раньше Себастьяна в той тишине, которая предшествует рассвету. Она лежала, храня тепло его тела, ощущая, как их ноги переплелись под одеялом, чувствуя его сильное плечо под своей головой. Она улыбнулась, еще полусонная после прошедшей ночи, но уже впитавшая сладкие мгновения настоящего, и наслаждалась крошечным оазисом покоя и гармонии. Она удовлетворенно вздохнула, поудобнее устраиваясь в его объятиях.
      Казалось, во время того страстного единения, когда она покорилась собственным желаниям, какая-то часть ее существа покинула ее, чтобы слиться с ним, унеся с собой весь страх и горечь. Но когда она стряхнула остатки сна, воспоминания о собственной пылкости заставили ее устыдиться, и те сомнения, от которых она так небезуспешно пыталась избавиться, снова вернулись и безжалостно завладели ее душой. Ни разу, даже находясь на вершине, он не сказал о любви… О, он завлекал ее пылкими словами, которые обычно мужчина говорит женщине, когда кровь его бурлит, но ни разу не дал понять, что ему нужно нечто большее, чем объятия страстной любовницы.
      Беренис перевернулась на спину. Боль и обида поднимались в ней, сжимая сердце острой тоской: если бы только он любил ее… Мысль о том, чтобы и дальше отдаваться во власть его страсти без любви, была для нее невыносима. Но в то же время теперь, когда она призналась себе в своих истинных чувствах, сможет ли она когда-нибудь найти в себе силы отказать ему?
      Она поднялась, охваченная странным душевным волнением, и со смесью жалости и неясности посмотрела на лицо спящего Себастьяна. Сердце ее так сильно сжималось от любви, что она знала – это чувство может погубить ее, если только дать ему волю. Это тепло, эта боль, этот внезапный прилив нежности ослабляли ее оборону. Она не хотела этого, не просила и снова жаждала своей свободы, чтобы убедиться, что не принадлежит никому, кроме самой себя. Себастьян мог растоптать ее, унизить, больно ранить долгим отсутствием, равнодушием или презрением. Быть может, он даже выставит напоказ своих любовниц, а она будет беспомощной жертвой этой безрассудной любви.
      Сейчас, когда он спал, его лицо казалось совсем другим, незнакомым. Резкие черты разгладились, и через трехдневную щетину проступало какое-то мальчишеское выражение. Несмотря на душевное смятение, Беренис ужасно хотелось обнять его, заботиться о нем с почти материнской нежностью, но на сердце у нее было тяжело. Она прекрасно понимала, что как только он проснется, то снова превратится в презрительного, грубого негодяя, который пугал и бесил ее.
      Несколько минут спустя он встал, быстро поднял всех, и через полчаса они уже были в седле. На этот раз они двигались без отдыха. Он скакал, словно ветер, покрывая милю за милей с необычайной скоростью, так что к полудню они оставили лес позади и выехали на неровную тропу, которая петляла среди скал, а далеко внизу море билось о каменистые отвесные берега. Наконец, они остановились, глядя на затерявшуюся среди скал бухту, где полоса слепящего белого песка встречалась с простором голубого океана. Это место называлось Мобби Коув и было конечной целью их путешествия.
      Тропинка спустилась вниз, и Беренис с удивлением обнаружила, что стоит перед распахнутыми двустворчатыми, заостренными кверху, наполовину заросшими травой и кустарником воротами. От них вела дорожка к полуразвалившемуся дому, который когда-то, очевидно, был великолепным, но теперь находился в печальном состоянии запустения. Беренис ожидала чего угодно, только не этого. Она как-то не думала, что их нескончаемая дорога приведет к обитаемому жилищу. Но какому!
      Дом был большой, несуразный, построенный в стиле английских Тюдоров из камня и бревен, с двускатной крышей. Часть ее обрушилась, и решетчатые окна с крошечными стеклами смотрели, словно пустые глазницы, из-под разрушенного карниза. Орнаментальная каменная резьба разрушилась во многих местах, тяжелая дубовая парадная дверь повисла на почерневших петлях.
      Беренис спешилась, а в это время из такого же заброшенного флигеля позади дома вышел высокий мужчина, чтобы поприветствовать их. Его глаза и зубы сверкали на самом черном из всех лиц, которые Беренис когда-либо приходилось видеть, а широкая улыбка понемногу развеяла мрачное настроение, охватившее девушку при виде ее нового дома.
      – Хозяин! Добро пожаловать в Бакхорн-Хаус! – обратился он к Себастьяну низким, раскатистым голосом, который, казалось поднимался откуда-то из недр его массивного живота. – Давненько вы не бывали здесь. А уж как обрадуется Джесси, когда увидит вас!
      Грег шепнул Беренис, что мужчину зовут Адам. Адам был одет в потрепанный малиновый сюртук, полы которого не сходились на его широкой груди; бриджи ярко-зеленого цвета доходили до колен, ниже которых ноги оставались голыми. Обуви на нем не было. Он поклонился, не скрывая радости, что снова видит Себастьяна. В это время подбежали другие обитатели Бакхорн-Хауса – мужчины, женщины и дети, белые и черные, и те, кожа которых отливала всеми возможными оттенками между этими цветами. Где-то во дворе залаяли собаки, и люди Себастьяна начали спешиваться, радостно приветствуя встречавших. За этим последовали возгласы, похлопывания и объятия, и Грег по-дружески стиснул Адама, воскликнув:
      – Привет, дружище! Как дела у вас в Бакхорне?
      Беренис и Далси стояли, забытые всеми в этой суете радостного возбуждения, затем Себастьян взял ее за руку и представил:
      – Это моя жена, леди Беренис, графиня Лажуниссе.
      Слуги дружелюбно заулыбались, но в их глазах была тень подозрения, словно они не понимали, как вести себя с этой поразительно красивой женщиной, которая стояла, высоко держа голову, с холодным, настороженным взглядом голубых глаз. Что это за создание, которое хозяин привез домой? Они ожидали увидеть нежную английскую розу, но она больше напоминала яркую дикую орхидею.
      Первым заговорил Адам, великодушный черный атлет, всем сердцем привязанный к Себастьяну. Он сочтет за честь служить графине и будет гордиться этим не меньше, чем доверием Себастьяна, оставившего Адама управлять Бакхорн-Хаусом на время своего долгого отсутствия. Адам всегда был рад доказать свою преданность графу, который подарил ему свободу.
      – Добро пожаловать, леди Беренис, – сказал он, кланяясь. – Что бы вам ни понадобилось, только позовите Адама.
      – А меня ты не собираешься представить, Себастьян? – этот голос, живой и мелодичный, казалось, зазвенел в воздухе.
      Беренис повернула голову, посмотрела в сторону каменных ступеней у входа в дом и увидела женщину – высокую, приковывающую взгляд экзотической красотой, одетую в белую кружевную блузу с низким вырезом и малиновую юбку в складку. Золотые кольца сверкали у нее в ушах на фоне прямых, чернильно-черных волос, и ожерелья оттеняли оливковую кожу ее шеи. Она была хороша, стройна, полногруда, и сейчас с кошачьей грацией приближалась к ним. Ее черные глаза остановились на Беренис с холодным блеском, но когда она перевела взгляд на Себастьяна, теплота и нежность преобразили эти тонкие черты. Беренис увидела, как он улыбнулся в ответ, крепко пожимая ее руки:
      – Джульетт! Cherie, как поживаешь? Познакомься с моей женой.
      Застыв на месте с бешено колотящимся сердцем, Беренис заметила, каким собственническим жестом она оперлась на руку Себастьяна, в то время как он продолжал улыбаться, глядя в это темное, красивое лицо. Джульетт бросила на нее враждебный взгляд, и все надежды, которые Беренис питала в отношении своего мужа, разом рухнули в присутствии этой властной соперницы.

      Это был самый ужасный момент в жизни Беренис, потребовавший неимоверного напряжения всех душевных сил. Она же до сих пор и не подозревала о существовании таковых. Все, что ей удалось – это укрыться за ледяным, спокойным безразличием, чтобы никто не догадался о той ярости, которая закипела в ее душе.
      – Значит, ты и есть та английская леди, которая осмелилась войти в львиное логово? – насмешливо спросила Джульетт.
      – Не по своей воле, – парировала Беренис.
      – Разве? – Прекрасно очерченные брови недоверчиво приподнялись. – В это трудно поверить. Неужели ты недовольна своим мужем?
      Не удостоив ее ответом, Беренис свысока взглянула на Джульетт и повернулась к Себастьяну:
      – Мы собираемся тут стоять целый день? С меня достаточно жары. Я хочу принять ванну.
      – Ванну, мадам графиня? – грубо вмешалась Джульетт, и ее брови взметнулись вверх. – Здесь вам не шикарный отель, к которым вы привыкли!
      – Даже тебе иногда нужно мыться, – Беренис откинула назад свои растрепавшиеся волосы, злясь, что после долгого путешествия выглядит неподобающим образом, и как раз в тот момент, когда нужно твердо поставить эту женщину на место. – Полагаю, ты слышала о горячей воде и мыле?
      Полнейшая тишина, которая последовала за этими словами, была почти оглушающей, затем мужчины расхохотались, Джульетт же чуть не взвилась от бешенства.
      – Скажи ей! – завизжала она на Себастьяна. – Скажи ей, кто я!
      Его улыбка погасла.
      – А кто же ты, Джульетт? Не припомню, чтобы я давал тебе здесь какие-то особые права!
      Джульетт бросилась вон, но прежде метнула на Беренис взгляд, полный неприкрытой злобы. Себастьян с Грегом переглянулись.
      – Себастьян, тебе бы давно следовало указать ей на дверь, – сказал молодой доктор. – Я всегда говорил, что от нее нельзя ждать ничего хорошего.
      Благодарение Богу, что Джульетт ушла прежде, чем Беренис поддалась искушению броситься на нее и выцарапать глаза. Это ужасно! Неужели Себастьян привез ее сюда, чтобы она встретилась с его любовницей? Она была убеждена, что эта женщина – подруга ее мужа. Мог ли он быть таким бессердечным, таким низким? Стыд охватил Беренис при воспоминании о прошлой ночи: как близка она была к тому, чтобы смириться со своей любовью, признать над собой власть Себастьяна, позволить ему упиваться сладостью победы. «Никогда больше, – молча поклялась она. – Будь он проклят, и эта женщина с ним! Пара бесстыдных дикарей, прекрасно подходящих друг другу… Пусть теперь Джульетт делит с ним постель».
      Эти мрачные мысли пронеслись в ее голове, когда она смотрела на пришедшее в упадок великолепие холла. Штукатурка облетела с когда-то прекраснейшего потолка, краска на деревянной резьбе облупилась, а панели были источены жуком-короедом.
      Большая кухня, видимо, использовалась как главная гостиная, и здесь виднелись следы ремонта. Огонь весело трещал в широком каменном очаге, где над горящими поленьями раскачивались подвешенные на железных прутьях котелки и закопченные чайники. На вертеле были нанизаны куски говядины, и брызгающий с них на горячие угли жир шипел и трещал. Вся обстановка состояла из длинного обеденного стола, заставленного кувшинами для вина, тарелками и кружками, и скамей, протянувшихся по обеим сторонам.
      И повсюду были люди – женщины готовили, дети плакали, мужчины смеялись и разговаривали. По каменному полу бегали собаки и куры. Все вокруг было грязным и неопрятным, но даже враждебно настроенная Беренис не могла не признать, что здесь царила атмосфера тепла и дружелюбия, словно это был центр счастливого маленького сообщества.
      Дом служил и местом временного отдыха охотников, которые уже заводили во двор своих навьюченных лошадей, предлагали Себастьяну меха, и он бросил все, чтобы уделить им внимание. Беренис решила, что ей совершенно не нравится Бакхорн-Хаус; она не могла постичь, почему он не разрушил этот дом до основания и не отстроил заново, если уж ему так нужно иметь собственность в этой глуши.
      В то же время она начала понимать, почему он окружил себя головорезами. Эти заброшенные руины были, без сомнения, идеальным убежищем для банды разбойников и контрабандистов. Бухта защищала и укрывала корабли, перевозящие незаконные грузы, и мало кто из блюстителей закона рискнет сунуться на эту населенную индейцами территорию в поисках нарушителей. Не удивительно, что Модифорд жаждал прибрать к руками это место. Кажется, он хозяйничал здесь во время поездки Себастьяна за границу и в спешке убрался прямо перед их прибытием.
      – Где он сейчас, Адам? – спросил Себастьян, когда, закончив дела с охотниками так, что все остались довольны, он подошел к бочке, стоящей в пустом углу, и налил себе кувшин крепкого пива.
      Адам взглянул на свои босые ступни, прежде чем ответить:
      – Он на другой стороне реки, хозяин. Это факт. Он перетрусил, когда услышал, что вы возвращаетесь, и быстренько убрался. Он хозяйничал здесь, и я ничего не мог поделать, никто из нас не мог. Он появился, словно ураган – мы ничего не могли сделать – это сущая правда, как на духу говорю вам!
      Его жена, которая и содержала дом в таком беспорядке, стояла рядом, согласно кивая. Ее пышное тело так и выпирало из ярко-синего ситцевого платья. Себастьян медленно кивнул. Все так и было.
      Он не ожидал такой выходки от Модифорда и оставил место практически без охраны, потому что никогда не строил серьезных планов относительно Бакхорн-Хауса, купив его по случаю у одного знатного господина, который находился в тяжелом финансовом положении. Он мог бы быстрее добраться сюда морем, но выбрал более длинный путь по суше, чтобы застать врасплох Модифорда.
      Ходило много легенд об этом старом доме, построенном в семнадцатом столетии неким дворянином, изгнанным из Англии во время диктатуры Оливера Кромвеля после того, как королевские силы потерпели поражение. Он приобрел участок земли и жил здесь, как отшельник, разлученный с единственным сыном. Себастьян почти не занимался восстановлением дома; он всегда был поглощен делами в Чарльстоне или Оквуд Холле или участвовал в очередных авантюрах. Но все же он любил это одно из своих многочисленных владений, был рад приехать сюда и оглядывал эту убогую, невзрачную кухню с облегчением возвратившегося блудного сына.
      Даже досада и раздражение при виде сердитого лица Беренис не могли помешать Себастьяну сполна насладиться чувством удовлетворенности. Его душа, казалось, тянулась к жизни на этой щедрой земле, где он мог охотиться, когда требовалась пища, общаться с Зорким Соколом, мудрым вождем лесных индейцев, с которым он обычно проводил много времени. Стоя у очага и глядя на пляшущие языки пламени, он вспомнил недавние походные костры и запах поджаренного мяса.
      Он расправил плечи, твердо решив отправиться в ближайшее время на охоту и пополнить запасы оленины и мяса буйвола. Но снова взглянув на Беренис, он помрачнел, увидев, с каким презрением та оглядывает кухню и всех, кто был в ней. Она по-прежнему держалась самоуверенно и гордо. Только в его объятиях в ночные часы она становилась мягким, трепещущим созданием. Кажется, даже «встреча» с Модифордом мало чему научила ее.
      Она сидела за выскобленным столом с Грегом и Дэмианом.
      – Поешь что-нибудь, – предложил Себастьян, подвигая к ней миску с едой.
      – И выпить тоже не помешает, – добавил Грег, поднося кружку ко рту.
      Она была голодна, и еда была вкусной, а бесконечная суета на кухне отвлекала от мрачных раздумий. Краем глаза Беренис заметила Джульетт, стоящую с надутым видом. Грег подошел к огню, достал нож, отрезал толстый, поджаристый кусок мяса и с усмешкой обратился к ней:
      – Что это с тобой? – спросил он, игнорируя ее свирепый взгляд. – Такое выражение лица! От него может скиснуть молоко.
      С возгласом проклятия Джульетт попыталась ударить его, но он отскочил, продолжая смеяться и зло подшучивать, в то время как она чуть ли не визжала от бешенства, метая громы и молнии. Себастьян не обращал внимания на этот шум, сосредоточившись на еде, состоящей из крутых яиц, пшеничного хлеба и жареной говядины. Он не слишком высоко ценит ее, решила Беренис, понемногу успокаиваясь и даже находя удовлетворение в том, что Грег оскорбляет девушку, а Себастьяна, кажется, это ничуть не беспокоит.
      Поев и выпив немного вина, она почувствовала усталость. Здесь было жарко и душно от запаха подгоревшего мяса и немытых тел. Ей захотелось сбросить с себя эту колючую накидку, грязную рубашку и брюки, и она неожиданно наклонилась вперед.
      – Как насчет ванны? – спросила она Себастьяна, который откинулся на спинку стула, скрестив под столом длинные ноги. «Хозяин этого воровского логова», – подумала она.
      – Ах, тысяча извинений! – протянул он саркастически, медленно достал сигару и указал ею на деревянную лохань, висящую на крюке, вбитом в каменную стену. – Я прикажу отнести это в мою комнату прямо сейчас.
      – Не стоит беспокоиться, – сказала она решительно. – Ведь ты же не можешь всерьез предположить, что я буду мыться вот в этом?
      Он равнодушно пожал плечами, словно дело было слишком незначительным, чтобы тратить время на дальнейшие препирательства, и поднялся со стула, зазвенев шпорами.
      – Единственное, что еще могу предложить – это ручей неподалеку. Но там ты не найдешь желаемого уединения.
      – Ты варвар, и больше никто! – Беренис вскочила на ноги от негодования. Она никогда не любила сидеть, если он стоял, чувствуя себя карликом по сравнению с ним.
      – Вовсе нет, – сказал он, ухмыляясь. – Просто грубоватый парень с чувством юмора.
      – Извращенным чувством юмора! – не осталась в долгу Беренис, направляясь к двери.
      – Джесси! – приказал он жене Адама. – Отведи графиню в мою спальню.
      Беренис подняла сумку. За ней, со своими вещами, следовала Далси, глубоко возмущенная тем, что ее госпожа должна выполнять домашнюю работу. Беренис покинула кухню с высоко поднятой головой, хотя последнее, что она видела, были Джульетт и Себастьян, стоящие рядом. Она тянула его за руку, приставая с настойчивыми жалобами на Грега…
      Беренис не могла забыть ее лицо, эти злые черные глаза, которые наполнялись ненавистью всякий раз, когда Джульетт смотрела на нее, этот нос с горбинкой и полные алые губы, и эти длинные волосы цвета воронова крыла, ниспадающие ниже талии гладким, непрерывным потоком.
      Джесси провела ее через холл, распахнула резную дверь и отступила в сторону, чтобы Беренис могла войти. Она широко улыбнулась, разведя свои пухлые руки в извиняющемся жесте:
      – Конечно, она немного запылилась…
      Оглядывая комнату, Беренис пришла к твердому убеждению, что еще никогда не слышала более сдержанной и скромной оценки. Огромное помещение когда-то, должно быть, было импозантным салоном. Высокий потолок, несомненно, сохранял остатки прежнего величия, но сейчас штукатурка осыпалась, позолота поблекла. Возможно, тоскуя по Англии, джентльмен, построивший этот дом, добавил большой камин, отделанный дубом, украшенный резным орнаментом из листьев, с двумя атлантами высотой почти в человеческий рост, поддерживающими массивный, достигающий потолка дымоход.
      Высокие двойные окна с оборванными парчовыми портьерами выходили на террасу, где между выстилающими пол каменными плитами пробивались сорняки. Когда они вошли в комнату, полчища насекомых ринулись в укрытие по стершимся кедровым половицам, и огромный мохнатый паук застыл на мгновение, прежде чем выползти через дырку в стене. Далси испуганно взвизгнула. Хотя комната была очень грязной, служанка не сомневалась, что смогла бы со временем придать ей вид обитаемого жилья; она расстроилась из-за того, что Беренис будет вынуждена пользоваться этой спальней сейчас, когда кругом царит отвратительное запустение.
      – Это спальня хозяина, – информировала Джесси, излучая дружелюбие и с любопытством наблюдая за Беренис.
      Беренис хотелось сесть и заплакать, но она изо всех сил боролась с охватывающим ее ощущением бессилия и беспомощности. Слезы – для слабовольных. Пусть Себастьян увидит, что она не собирается опускать руки, поэтому Беренис решила, не мешкая, приниматься за дело.
      – Мне нужно много горячей воды, тряпки и веники, – начала она перечислять, загибая пальцы, но Джесси лишь пожала плечами:
      – У меня свои дела, миледи. Я не могу вам помочь. Хозяин… он говорит, что вы сами справитесь с этой работой. Но я покажу вам, где все взять. Идите за мной!
      Несколько часов Беренис, преисполненная решимости, упорно трудилась, раздевшись до рубашки и сорочки, повязав вокруг талии один из фартуков Далси и стянув волосы на затылке лентой. Проклиная Себастьяна со всей горячностью своей упрямой натуры, она выметала и чистила, скребла и мыла, смахивая рукой капли пота с раскрасневшегося от жары и усердия лица.
      Далси помогала ей, открыто пренебрегая приказом Себастьяна, и они вместе сняли портьеры с окон и драпировки с огромной кровати с балдахином, вытащили во двор и выбили. Проходя через кухню, Беренис встретила взгляд Себастьяна и свирепо посмотрела на него в ответ…
      Удобно расположившись в большом кресле и закинув ноги на стол, он спросил:
      – Ma foi, мадам, ну и как вам нравится эта работа?
      Она бросила тяжелое деревянное ведро на пол, не заботясь о том, что вода разлилась, и стала перед ним, уперев руки в бока. Лицо ее пылало такой яростью, что Себастьян притворился испуганным.
      – Вы не дождетесь, что я стану молить о помощи. Я не привыкла жить в свинарнике, как вы!
      Вечером они с Далси, наконец, тяжело опустились на два плетеных стула, уцелевших в спальне, абсолютно обессиленные, но довольные результатами своего труда. Хотя комната по-прежнему отчаянно нуждалась в ремонте, теперь она была тщательно вычищена, и Беренис испытала чувство личного триумфа при виде ее преображения.
      Спальня сияла в лучах заходящего солнца. Натертая воском старая резная мебель блестела, а начищенная медная отделка сверкала, словно золото. Кровать была воистину великолепна: с пологом на резных дубовых столбиках, с внушительным балдахином и высокими спинками. Передняя спинка была инкрустирована более свежим деревом и украшена гербом; с каждой стороны были широкие, низкие ступеньки. Беренис предположила, что кровать привезли из Англии, так как Джесси уже успела рассказать ей историю о дворянине-изгнаннике, и она нашла ее грустной и романтичной. Был ли этот герб его фамильным гербом? Сейчас, с очищенными от пыли и грязи драпировками, кровать выглядела величественной: ложе, годящееся для императора и его супруги или, быть может, – промелькнула неприятная я мысль – для короля пиратов и его проститутки!
      – О, Далси! – вздохнула Беренис, откидывая волосы с потного лба. – Как ты думаешь, Джульетт когда-нибудь лежала здесь с Себастьяном? Она его любовница?
      – Меня это тоже заинтересовало, но я спрашивала Квико, и он сказал, что нет, – ответил Далси. – Не беспокойтесь из-за нее, миледи!
      – Я вовсе не беспокоюсь, – неубедительно сказала Беренис. – Она меня абсолютно не волнует, просто я не хочу, чтобы меня выставляли на посмешище. Но если она его любовница, то лучше знать об этом.
      Когда они приводили в порядок кровать, то ужаснулись, насколько грязными были простыни и одеяла, и теперь не знали, как лучше поступить. До наступления ночи оставалось слишком мало времени, чтобы заниматься стиркой. Но еще днем, когда Беренис в очередной раз зашла в кухню, Себастьян сунул ей в руки ключ, пробормотав что-то о свалке белья. Расспросив Джесси, они с Далси обнаружили просторный чулан, в котором оказалось не только постельное белье прекраснейшего качества, но и много других сокровищ, которые они использовали, чтобы сделать комнату красивой и уютной.
      Беренис извлекла оттуда пару серебряных подсвечников и восковые свечи, а кроме того – плетеные коврики работы индейских мастеров и пурпурную шаль, необыкновенно красивую и яркую, которую она пришпилила на стену, чтобы закрыть неприглядные пятна сырости. На дне старого сундука она нашла потускневший серебряный туалетный прибор, который, будучи вычищенным, занял почетное место на массивном, украшенном орнаментом туалетном столике из мореного дуба. Они также потрудились над чисткой зеркал, и, хотя не все пятна удалось отчистить, их усилия не пропали даром, и зеркала теперь выглядели намного лучше. В итоге спальня теперь почти могла сойти за гостиную в величественном английском особняке.
      У Беренис было единственное желание – забраться на свежие простыни и спать, но дух соперничества, желание бросить вызов не давали ей покоя. Гордость требовала, чтобы она сейчас же сбросила эту грязную одежду и облачилась в прекрасное платье, которое ей удалось-таки взять с собой. Эта проститутка позеленеет от злости, когда увидит ее.
      – Я хочу принять ванну, Далси! – объявила она тем повелительным тоном, который, как уже знала ее служанка, всегда предвещал неприятности, и они пошли за лоханью.
      Пришлось еще немного потрудиться, чтобы наполнить ее, но зато, наконец, Беренис сбросила мокрую от пота одежду и медленно погрузилась в теплую воду. При этом она издала протяжный, усталый вздох облегчения, задумчиво намыливаясь. Все тело болело; казалось, все кости и мускулы ломило от усталости, а ноющая боль в пояснице была просто невыносима. Она вытянула перед собой руки и нахмурилась, потому что они были красными и огрубевшими.
      Он изверг, ее муж! Как посмел он так поступить с ней? Она воспитывалась как леди, готовилась к тому, чтобы стать достойной хозяйкой величественного дома, а оказалась униженной негодяем! Она опустилась в воду, подтянув колени к подбородку, мрачно размышляя о своей несчастной судьбе, грезя наяву, как Себастьян ползает у ее ног, а она, торжествующая, бранит и оскорбляет его. Быть может, еще не все потеряно. Наверняка должен найтись кто-нибудь, кто пожалеет ее и уведет от этого ужасного типа…
      Ее мысли вновь вернулись к Себастьяну и Джульетт; представив их вместе, она еще больше разозлилась, и удовольствие от ванны было окончательно испорчено. Она поспешно закончила мыться, поднялась и завернулась в одеяло, которое подала Далси. Необыкновенно быстро она была вытерта, высушена, посыпана нежно пахнущей пудрой и готова одеваться.
      Платье было сшито из шелка цвета амаранта – пурпурное, с розоватым оттенком, с узкими бретельками, маленьким лифом и юбкой, ниспадающей от пояса, стянутого под самой грудью. Оно было прозрачным и тонким, как ночная сорочка, и мягко спускалось к белым кожаным туфлям Беренис.
      – Бог мой, Далси! – сказала она, поворачиваясь перед высоким зеркалом. – Я почти могу поверить, что нахожусь в театре Ковент-Гарден, занимаю ложу у сцены, улыбаюсь джентльменам, быть может, немного флиртую и вспоминаю язык веера…
      – Милый старый Лондон! Мне бы хотелось снова увидеть его, – согласилась Далси, нанося последние штрихи и завершая процедуру одевания.
      – Катаюсь верхом по Гайд-парку в сопровождении галантных офицеров в красивой форме… – вздохнула Беренис.
      – …А дамы прогуливаются по траве, прекрасные, словно цветы под ласковым солнцем… – продолжала Далси.
      – …Балы, танцевальные залы и кругом нормальные, цивилизованные люди. В Лондоне я никогда не видела насилия или кровопролития.
      – Я видела, мадам! Такие, как я, знаем его совсем другим.
      Беренис резко повернулась на пуфе и в упор посмотрела на нее:
      – Расскажи мне об этом!
      – О нет, миледи! Вам не нужно слышать о таких вещах. – Далси хотела забыть прошлое.
      – Нужно. Я должна. Боюсь, я была слепа и эгоистична. Помоги мне понять! – Беренис серьезно смотрела на нее широко открытыми глазами.
      – Ну что ж, мадам, тогда слушайте! Есть такие районы Лондона, где вам совсем не следует бывать – Уайтфрайерз, Сант-Гайлз – с темными узкими и грязными улочками, где люди так жестоки, что полиция ни за что не сунется туда, если с ними не будет солдат. Прекрасное убежище для воров, и людей словно засасывает в это болото. – Далси вздохнула, затем продолжила. – И все из-за проклятых денег, которых нет. Если ты умираешь с голоду, значит, будешь готов на что угодно ради куска хлеба. Ну, вот как я украла тот отрез шелка, помните?
      – И невозможно спастись из этой западни? – Беренис сидела прямо, очень тихая и серьезная.
      – Почти невозможно, миледи! Если твои родители были бедны, ты тоже останешься бедным. Нет денег на еду, и дети постоянно плачут, нечем топить, поэтому все замерзают. Дешевый рабский труд, жадные владельцы фабрик. Я помню драки каждую ночь, когда мужчины орут, женщины визжат – слишком много джина и опиума. Он дешевый, миледи, так что всего за пенни можно забыть о том, что ты устал и замерз, что ты голоден и бездомен…
      – И ты выжила среди всего этого? Далси, мне стыдно, – Беренис взяла ее ладонь в свою, в ее глазах блестели слезы.
      – Ну, что вы, миледи! Вы здесь ни при чем. Таков порядок вещей. Во Франции пытались его изменить, убивая тысячи аристократов, но не думаю, что это помогло. Держу пари, что беднякам живется так же тяжело, как и всегда, да еще впридачу эта война с нами…
      – Я бы хотела чем-то помочь бедным, если когда-нибудь вернусь в Англию, – сказала Беренис. – Я пыталась – относила корзины с едой нуждающимся крестьянам в нашем имении, но мисс Осборн обычно не давала мне даже остановиться, когда я хотела дать денег маленьким нищим ребятишкам на лондонских улицах…
      – Я знаю, миледи. Не переживайте об этом! В конце концов, вы ведь помогли мне…
      – Как я хочу домой! – призналась Беренис.
      – Я тоже, мадам, – ответила Далси. Затем она взяла себя в руки, прикрепила последний из локонов своей госпожи на положенное место и подала ей флакончик духов. Беренис капнула ими на запястья, виски и шею.
      – Ну, как я? – спросила она.
      – О мадам! – восхищенно выдохнула Далси, отступая назад, чтобы оглядеть ее. – Вы восхитительны, в самом деле! Эта Джульетт вам и в подметки не годится. Он даже и не заметит, что она там.
      – Ты полагаешь, я делаю это, чтобы произвести на него впечатление? – строго спросила Беренис, гадая, не выдала ли она себя чем-либо.
      Она почувствовала, как лицо ее вспыхнуло. Неужели Далси заметила в ее поведении какие-то перемены: что она следит за каждым движением Себастьяна, когда они вместе? Что, смущаясь от его взгляда, просто-напросто теряет дар речи и изо всех сил подыскивает нужные слова?
      – Конечно нет, миледи. – Далси была сама искренность.
      – Мне абсолютно безразлично, замечает он меня или нет. – Тон Беренис был жестким. – Я ни на йоту не изменила своего мнения о нем!
      Она направилась к двери, напоминая Далси дикое животное, бьющееся о решетки своей клетки. Опытная в сердечных делах, Далси все же была озадачена. Будучи бесконечно преданной Беренис, она тем не менее понимала, что нрав ее госпожи нуждается в некотором обуздании, и Себастьян – единственный мужчина, способный сделать это. Несмотря на агрессивность, он импонировал Далси своей неотразимой мужественностью. Перегрин был не пара графине, и Далси никогда не доверяла ему, хорошо зная этот тип. Своекорыстный, слабый человек, преследующий собственные цели…
      Квико – вот это мужчина! В последнее время он стал очень сильно нравиться Далси. Она никогда еще не встречала никого, подобного ему. Действительно, «благородный дикарь»! Как только Беренис ушла, служанка сбросила одежду и воспользовалась водой в лохани, чтобы, наконец, заняться собой. Если повезет, то позже она сможет увидеться с Квико.
      Еще раньше Беренис слышала какой-то шум во внутреннем дворе, приветственные возгласы, топот копыт, и когда она вошла в большую, освещенную теплым светом кухню-гостиную, то слегка опешила, обнаружив, что она полна загорелых, одетых в кожу торговцев мехами, которые привезли показать свой товар Себастьяну. Смуглые, сильные и шумные, они уставились на Беренис, когда она вошла, разом замолчав, словно по приказу.
      Она была исключительно хороша. Платье плавно обтекало ее стройную фигуру, и тонкий материал подчеркивал ее грациозную походку, томную, и в то же время упругую, с ритмично покачивающимися бедрами. Это была женщина, которая сознавала свою власть и гордилась ею. Чтобы ее наряд не выглядел слишком вызывающе, Беренис надела поверх платья пурпурный бархатный спенсер – короткий жакет, облегающий спереди и переходящий на спине в широкую, пышную накидку с длинными и узкими рукавами, украшенными по краям серебряной вышивкой. Жемчуг сверкал на шее и в ушах, руки же украшало только обручальное кольцо. Это были все драгоценности, которые она привезла сюда, последовав, вопреки своему упрямству, совету Себастьяна и оставив остальные в сейфе в Чарльстоне. Глядя на этих бородатых, грубо одетых мужчин, толпящихся на кухне, она была рада, что поступила так, ибо, судя по их виду, они были вполне способны убить за один крошечный бриллиант.
      Но если их внешность казалась устрашающей, то реакция на ее появление – совсем иной. Беренис обнаружила, что им даже не чужды вежливость и учтивость, когда охотники стали наперебой поздравлять Себастьяна с удачей: надо же, иметь такую очаровательную жену! К огромному удовлетворению ее женского тщеславия, она совершенно затмила Джульетт.
      Раздраженная, та сидела у очага, слушая бормотание древней старухи, чья темная морщинистая кожа напоминала грецкий орех, а крючковатые пальцы были заняты тем, что перебирали ряды странных на вид бус, охватывающих ее костлявую шею, словно старуха читала молитву и перебирала четки. Беренис охватила дрожь при виде злобы, светящейся в их глазах, она нервничала и поэтому слишком много и возбужденно говорила, очаровывая всех присутствующих мужчин – всех, кроме своего мужа.
      Он смотрел на нее, нахмурив брови и сжав губы. Его волосы отливали синевой в свете огня, и он казался еще мощнее, суровее и враждебнее в этом окружении – сейчас, когда агрессивность и жестокость могли в любой момент выплеснуться наружу. Па нем были нанковые бриджи, заправленные в ботфорты, шелковая рубашка, открытая на бронзовой груди, а из-за широкого кожаного пояса торчал пистолет.
      В душе, тем не менее, Себастьяна терзали муки совести при мысли о том, как эгоистично он поступил, привезя сюда Беренис, быть может, к ее и его собственной гибели. Глядя на нее, он был так сбит с толку этим смятением чувств, что не осмеливался говорить. Ее красота заставляла его испытывать почти физическую боль; она была таким редкостным, прелестным созданием! И при этом так сильно ненавидела его! С каждым его словом, каждым поступкам она, казалось, все дальше и дальше уходила от него. Но Боже правый, если с ней что-нибудь случится из-за его гордости, которая настаивала на том, что он должен наказать ее! Он вспомнил Модифорда, и это воспоминание, словно раскаленное железо, обожгло Себастьяна изнутри, заставляя его большие ладони сжаться в тяжелые кулаки.
      Наконец охотники перестали толпиться вокруг графини и вернулись к выпивке и сделкам. Но на их бородатых лицах по-прежнему сверкали белозубые улыбки и они что-то тараторили на своем наречии, представляющем смесь французского и английского. Себастьян тоже перешел на их язык, обращаясь исключительно к ним, отчего Беренис почувствовала себя покинутой, зато Джульетт получила возможность выдвинуться и привлечь внимание. Беренис подошла к Грегу, который стоял, оперевшись локтем о каминную полку, с кружкой пива в руке.
      – Кто она? – прошептала Беренис, кивнув в сторону Джульетт, предусмотрительно закрываясь веером, как щитом от огня. Она с ужасом обнаружила, что ее лицо за время путешествия стало золотисто-коричневым от солнца.
      Его голубые глаза улыбались ей, намекая, что ему хорошо известно ее душевное состояние:
      – Джульетт Паскаль из Нового Орлеана. Она европейского происхождения – французская креолка – хотя родилась здесь. Судя по прямым волосам, в ее жилах нет примеси негритянской крови. Ее отец был богатым плантатором из Луизианы, но проиграл все деньги и застрелился. Он был другом старого графа Лажуниссе, и Себастьян обещал позаботиться о ней. Так она приехала сюда. Странная женщина, и находится под большим влиянием старухи Ли, ее няньки. Говорят, Джульетт сведуща в таинствах вуду, чему ее с пеленок обучает Ли. Старая карга родом с Гаити, где господствует эта религия.
      – Вуду? – Странный озноб прошел по телу Беренис, когда она увидела, как высохшая ведьма уставилась на нее, шевеля губами, словно вела разговор с невидимыми существами. – Что такое «вуду»?
      Грег заколебался на мгновение, словно решая, в какие слова облечь свой ответ, затем продолжил.
      – Это любопытная религия – языческая, и в то же время с элементами католицизма. Некоторые называют ее «черной магией», – медленно ответил он, наблюдая за ее реакцией. – Разновидность колдовства, завезенная африканцами. Говорят даже, что в обряды вуду входят человеческие жертвоприношения и каннибализм, по, возможно, это преувеличение…
      Беренис передернуло.
      – Наверняка суеверная чепуха, чтобы пугать детей? – запротестовала она, но, к ее замешательству, улыбка исчезла с губ Грега, глаза стали необычайно серьезными.
      – Не стоит недооценивать. Вот я – врач, человек науки, но и мне приходилось видеть здесь несколько странных, труднообъяснимых случаев. – Он задумчиво играл с бахромой своей куртки, затем, увидев, что напугал Беренис, снова успокаивающе улыбнулся. – «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Кстати, я недавно смотрел «Гамлета» в Чарльстоне. Вы были в нашем театре, не так ли?
      Беренис поняла, что он перевел разговор в более спокойное русло, и была благодарна. Вскоре она уже рассказывала ему о Лондоне в своей обычной, слегка высокомерной манере, в то время как Грег добродушно разыгрывал из себя невежественного жителя колоний.
      Далси, между тем, наслаждалась компанией стольких привлекательных мужчин… Хотя охотники и привезли с собой несколько неряшливых походных шлюх, они были чрезвычайно рады обществу этой хорошенькой веселой девушки и громко смеялись над каждой дерзкой остротой, которую отпускала Далси. Она выглядела нарядной в голубом ситцевом платье, и ее пышная грудь вздымалась над круглым вырезом. Но взгляд ее то и дело возвращался к высокой фигуре слуги Себастьяна. Некоторое время спустя Квико вышел из тени и подошел к ней:
      – Могу я принести тебе пива?
      – Нет, спасибо, – ответила она совсем не так уверенно, как секунду назад, неожиданно сделавшись застенчивой.
      Квико предпринял еще одну попытку:
      – Ну тогда, может быть, хочешь поговорить?
      – Нет. – Она покачала головой и подняла руку, словно хотела отодвинуть его, хотя он и сам отступил от нее на шаг.
      Слабая улыбка тронула его губы:
      – Не будешь возражать, если я попрошу тебя прогуляться со мной под луной?
      Она кивнула, соскользнула со скамьи и направилась к задней двери. Квико огляделся, чтобы удостовериться, что хозяин не нуждается в нем, и последовал за ней с напускным безразличием. Беренис заметила уход своей служанки и была озадачена. Она почувствовала себя так, словно порвалась ее последняя связующая нить с домом, и даже разговор добродушного полковника Перкинса не мог облегчить ее одиночества. Себастьян обращал больше внимания на пару лохматых гончих, лежащих у его ног, чем на нее. Он словно царил над всем этим собранием, не прилагая никаких усилий. Что-то необыкновенное было в его личности, какая-то поразительная сила, которая приковывала к нему внимание, где бы он ни находился, и он, казалось, чувствовал себя абсолютно свободно и непринужденно рядом с этими охотниками, в то время как они явно восхищались им.
      Беренис нервничала и беспокойно ерзала на стуле, пока чужие голоса тараторили без умолку; мягкие шкуры были разложены, проверены и перебраны, а Себастьян внимательно осматривал каждую, кивал и жестикулировал, зажав во рту сигару и выпуская кольца голубого дыма, поднимающиеся к закоптившемуся потолку. Беренис уже собралась было удалиться в свою комнату, когда за дверью послышался шум.
      Часовой с ружьем в руке приоткрыл дверь и, просунув голову, крикнул:
      – Капитан, здесь во дворе Модифорд и несколько его людей. Он хочет поговорить с тобой!
      – Пусть войдет, – сказал Себастьян, нахмурившись, отложил в сторону бобровую шкуру, которую перед этим рассматривал, и поднялся.
      Модифорд вошел с развязным видом, в окружении нескольких членов своей банды, вооруженных до зубов и свирепо оглядывающихся по сторонам. Беренис прижалась спиной к стене, и воспоминания вчерашнего дня вернулись с ужасающей ясностью. Черные глаза Модифорда отыскали ее, и он обнажил зубы в коварной ухмылке. Он явно готовился к этой встрече, отыскав среди вещей приличный костюм и, определенно, выглядел более презентабельно, чем вчера.
      На нем была визитка, короткий жилет, рубашка с рюшами, расстегнутая на груди, и белые панталоны, скрывающиеся в кожаных ботфортах. Его блестящие жирные волосы были зачесаны назад в некотором подобии порядка, а подбородок выбрит. Но несмотря на внешние атрибуты джентльмена, он никогда бы не смог сойти за такового: украшавшие Модифорда кольца и цепочки явно выглядели безвкусными и вульгарными.
      – Что ты хочешь? – Себастьян подозрительно оглядывал его, ни на секунду не обманываясь относительно этой внешне дружелюбной манеры поведения.
      Не ожидая приглашения, Модифорд взял стул и пристально посмотрел на своего бывшего партнера. Его люди приблизились к столу, образуя полукруг. Охотники инстинктивно сгрудились у другого конца стола, не спуская глаз со своих ценных шкур, держа руки на рукоятках длинных ножей, сверкающих за поясами.
      Себастьян ощущал повисшее в воздухе напряжение и знал, что в любой момент может пролиться кровь. Эти люди были скоры на расправу. Они не носили оружие как простое украшение. Стычки между ними были частыми и жестокими. Здесь существовало правило сначала ударить, потом задавать вопросы, а у людей типа Модифорда жизнь оценивалась так же дешево, как и честь.
      Грубое лицо пирата скривилось в уродливом подобии улыбки:
      – Ну-ну, Лажуниссе! Зачем же так чертовски невежливо? Я и мои парни пришли торговать – все по закону. У нас есть деньги, и нам нужна пища. Как насчет небольшого обмена, а?
      – Мне не нравится, как ты пользовался этим местом, но я восхищен твоей дьявольской наглостью. И ты посмел явиться сюда сейчас? – заметил Себастьян ледяным тоном. – Особенно если вспомнить, что случилось вчера.
      – Ну, раз уж ты упомянул об этом, то одна из причин моего визита – принести извинения леди. Я не имел понятия, что она твоя жена – черт меня побери, если это не так! – запротестовал Модифорд.
      Он перевел взгляд на стоящую у стены Беренис. Он никогда не встречал подобной женщины, а за свою жизнь видел многих, и в непосредственной близости. В ней было что-то, что он никак не мог выбросить из головы. Со вчерашнего дня он все время думал о ней. Его парни даже лукаво подшучивали, намекая, что Модифорд влюбился! Он зло рычал, отрицая подобную глупость, но в их словах была крупица правды – его преследовали воспоминания о красоте Беренис и изысканности ее речи и манер.
      И сейчас, увидев ее, одетую в это пурпурное платье, не скрывающее мягких линий ее тела, он пришел в еще большее возбуждение и растерянность. Модифорд поймал себя на том, что испытывает страстное желание заставить улыбаться эти карминовые губы, и его неудовлетворенная похоть бродила внутри, словно медленный яд, сжигая внутренности. Он был так близок к тому, чтобы овладеть ею! Если бы только не помешал этот проклятый француз!.. Одного возбуждающего воспоминания о ее сопротивлении было достаточно, чтобы довести его до безумия. Именно это – хотя он не осмеливался признаться даже себе – толкнуло его на рискованный визит к давнему врагу.
      – Разве что-то бы изменилось, знай ты, что она моя? – мрачно спросил Себастьян.
      Игнорируя вопрос, Модифорд поднялся, чтобы взять холщовую сумку, которую держал один из его сопровождающих. Из ее глубин он извлек мантилью тонкого черного шелка, которая ниспадала с его загорелой, унизанной кольцами руки, когда он предложил ее Беренис.
      – Я принес вам это, – произнес он голосом, сорвавшимся на хриплое ворчание. – Вы ее примете? Сожалею, что обращался с вами вчера так грубо.
      Беренис почувствовала слабость и страх, глядя в эти глаза. Модифорд, казалось, излучал зло. У нее закружилась голова от его пристального взгляда, но она держала себя в руках, неожиданно осознав, что благодаря своему страстному желанию он окажется, в конце концов, в ее власти. Ненависть ко всем без разбора мужчинам подступила вдруг к ее горлу. Они животные – похотливые и жестокие! Она оказалась в мире мужчин – грубом и бесчувственном. Очень хорошо, она сыграет с ними в их игру. Пусть этот глупец пожирает глазами ее красоту, в то время как она останется холодной. Она обведет его вокруг пальца, использует как часть своего плана, чтобы добиться свободы от Себастьяна.
      Одарив его чарующей улыбкой, она протянула руку, но Себастьян опередил ее, схватив мантилью прежде, чем Беренис успела прикоснуться к ней, и бросил ее пирату:
      – Она ничего не возьмет от тебя. Я сам в состоянии ее обеспечить!
      Модифорд пожал плечами и засунул подарок обратно в сумку, при этом глаза его говорили красноречивее всяких слов:
      – Не стоит так горячиться, приятель! Я не имел в виду ничего плохого. У тебя красивая жена, парень! Никогда не приходилось встречать такой прелестной птички – ни в одном из моих путешествий…
      Со спокойствием тигра, за мурлыканьем которого скрывалась затаенная угроза, Себастьян ответил:
      – Умерь свой пыл, Модифорд! Я никогда не отличался ангельским терпением.
      Рука Модифорда покоилась на рукоятке сабли, которая свисала с узорчатой перевязи, пересекающей широкую грудь. Его люди подошли и встали за ним вплотную – прочная стена мускулов за спиной.
      – Не слишком-то дружелюбно, а? Но если уж я нежеланный гость для старого товарища по плаванию, то, пожалуй, пойду. Не очень-то приятно, когда с тобой разговаривают таким тоном. – Он повернулся к двери, затем оглянулся через плечо, и на губах у него заиграла коварная улыбка. – Да, кстати, тебе известно, что у Зоркого Сокола опять проблемы со своими сыновьями? Медный Волос и Орлиный Глаз – они всегда враждуют друг с другом.
      – Зачем ты говоришь мне это? – нахмурился Себастьян. Его подозрения усиливались с каждой секундой. Негодяй посмел предложить Беренис подарок, и она была готова принять его!
      Модифорд помедлил, дерзко глядя на Беренис, и его люди тоже разглядывали ее, мысленно раздевая. Их главарь проворный малый, думали они, он получит ее любыми правдами и неправдами, и, скорее всего, отдаст им, когда она ему надоест. Они знали, как он обращается с женщинами – Модифорд был из тех, кто получает больше удовольствия, когда берет их силой, а не когда они отдаются по собственной воле. Парни ухмыльнулись, представив, что будет, если она окажется в его руках. Едва ли можно дождаться милосердия от такого, как Дарби Модифорд.
      – Я подумал, тебе интересно будет узнать, что Медный Волос ушел из племени, – Модифорд самодовольно уставился на Себастьяна, – и пришел вместе с отрядом воинов, чтобы предложить мне свои услуги.
      – Ты считаешь, что заключил выгодную сделку, вынудив отряд индейцев встать на тропу войны? – Тон Себастьяна был презрительным.
      – Разумеется. Все, что они потребовали – это виски и несколько ружей.
      Себастьян чуть было не поддался непреодолимому желанию врезать кулаком по этой отвратительной физиономии, расплывшейся в победной улыбке. Они оба хорошо знали о конфликте, назревающем между молодыми воинами племени. Уже давно существовала неприязнь между Медным Волосом и Орлиным Глазом – вспыльчивыми сыновьями гордого, благородного старого вождя. Медный Волос был вероломным и поддающимся чужому влиянию, а его брат, напротив, следовал примеру отца, олицетворяя прекраснейшие качества своего народа. Их вражда вполне могла превратить эти места в кровавое поле битвы.
      – В наших с тобой интересах сохранять мир, насколько это возможно. Мы же не хотим, чтобы воины перебили друг друга на нашей территории, – сказал он спокойно, положив руку на рукоять пистолета. То, что Себастьян не делал попытки вытащить его, казалось, заставляло присутствующих относиться к нему с еще большим уважением. Все молчали, когда он пристально смотрел на Модифорда, вынудив того, наконец, отвести взгляд.
      Модифорд презрительно пожал плечами, затем поклонился Беренис со слащавой любезностью.
      – Ваш покорный и преданный слуга, мадам. Всегда к вашим услугам. – Направившись к двери, он выпустил в Себастьяна последний залп.
      – Присматривай за ней хорошенько, мой заносчивый друг! Не удивлюсь, если кто-нибудь попытается похитить ее.
      – Кто-нибудь вроде тебя? – спросил Себастьян, в то время как его люди затаили дыхание.
      – Вроде меня, – ответил Модифорд из дверного проема.
      – Если я снова поймаю тебя на своей земле, я убью тебя! – предупредил Себастьян. Дверь захлопнулась за пиратом и его людьми.
      Беренис слушала и наблюдала с дрожащей улыбкой на губах. Она наслаждалась их ссорой, радостное возбуждение пульсировало в ее жилах. Она заставила их поволноваться! Они скоро перережут друг другу глотки! Странное чувство восторга поднимало ее на головокружительную высоту – чувство, подобное экстазу, что испытывает святой, приносящий себя в жертву.
      Себастьян словно почувствовал ее настроение и гневно сжал кулаки. Как заставить ее понять? Она же не представляет, с кем имеет дело. Модифорд – это дьявол, жестокий, беспринципный и абсолютно лишенный совести. Ей не удастся обвести его вокруг пальца, как каких-нибудь слабовольных лондонских щеголей. Отта – источник его постоянного беспокойства, бельмо на глазу! Он горько сожалел о своем решении привезти ее сюда, потому что теперь придется постоянно присматривать за ней, чтобы помешать ей выкинуть что-нибудь идиотское и опасное.
      Охотники и люди Себастьяна приступили к важному делу – азартным играм и выпивке. Пламя свечей мерцало, словно кровь, на бутылках рома, пивных кружках, столбиках золотых монет, картах и костях. Зная, что очень скоро это собрание превратится в сборище пьяных скандалистов, Себастьян предложил Беренис уйти в свою комнату, и по его тону она поняла, что лучше не спорить.
      Она негодовала, потому что ее отсылали в постель, как ребенка, в то время как он останется здесь с Джульетт. Не вполне удовлетворенная заверениями Далси в обратном, Беренис хотела спросить Грега, не является ли эта женщина любовницей Себастьяна, но боялась показаться слишком заинтересованной; интерес предполагает не безразличие, а она ни за что бы не призналась, что муж ей не безразличен. Если Грег узнает, что помешает ему рассказать об этом другу? Она вспыхнула при мысли, что может дать Себастьяну такое преимущество, представляя, как он будет издеваться, как использует это, чтобы унизить ее.
      Стараясь держать себя в руках, она холодно кивнула ему и прошла через толпу, но прежде, чем достигла двери, услышала, как Джульетт сказала Себастьяну:
      – Приходи в мою хижину, граф! Я кое-что тебе покажу.
      Беренис заставила себя не оглянуться. Боль пронзила ее – этот ужасный уничтожающий огонь ревности. Боль так сжимала ей сердце, что Беренис прижала руки к груди, когда бежала через холл. Оказавшись, наконец, одна, она прислонилась к двери спальни, обретая утешение при виде того, как преобразилась комната их с Далси усилиями. Теперь все здесь было устроено с тем интимным уютом, который может создать только женщина, и у Беренис появилось необъяснимое желание, чтобы Себастьян увидел это, чтобы засветились его глаза и чтобы он подарил ей свою неповторимую, чудесную улыбку – быть может, даже немного похвалил ее.
      «Дура, – сказала она себе строго, раздеваясь и вешая платье на стул, затем сняла сорочку через голову и села, чтобы развязать ленточки туфель и снять чулки. – Как можешь ты ждать его одобрения? Ты безразлична ему. Он, возможно, даже никогда не войдет в эту комнату. Он будет проводить ночи с Джульетт. Разве ты не слышала, как она открыто пригласила его к себе?»
      Она надела ночную рубашку, усталая, измученная физическим трудом и тяжелыми мыслями. Даже Далси покинула ее – она была где-то в освещенном луной саду с Квико. Беренис завидовала тому, как ее служанка относится к мужчинам – она, казалось, влюблялась без колебаний. Беренис не могла любить так беззаботно. Она была из тех глубоко переживающих страстных женщин, которые могут отдать разум, тело и душу лишь одному мужчине в своей жизни. Как тяжело жить, имея такую чувствительную натуру – тяжело и невыносимо больно, как она обнаружила…
      Беренис беспокойно подошла к окну, распахнула разбитую стеклянную дверь и вышла на террасу. Ночь окутывала все вокруг – прохладная, синяя ночь, которая, казалось, сочилась из облаков. Высоко в небе плыла бледная луна, заливая мягким светом поляну и деревья. Опершись руками о каменную балюстраду, она смотрела на поросший травой прямоугольник земли, который когда-то был газоном.
      Внезапно она заметила две фигуры, направляющиеся к ряду покрытых пальмовыми листьями хижин на другой стороне лужайки, где жил кое-кто из слуг. По росту она сразу узнала мужчину – это был Себастьян, а рядом шла женщина, опираясь на его руку, тесно прижимаясь к нему, и их тени пересекались. Это была Джульетт.
      Беренис застыла, словно скованная параличом, который на миг сделал ее беспомощной. Значит, это правда. Не оставалось даже надежды. Джульетт – его любовница. Беренис почувствовала себя так, словно с нее грубо сорвали всю ее привлекательность, всю ее женскую силу, жестоко вырвали все чары. Внезапно она забыла, как ненавидит его и как хотела закрыть дверь спальни, чтобы он не вошел. Сейчас ей хотелось только одного – плакать. Реальность предстала перед ней, безжалостная и неизбежная. Он не хотел ее.
      Это было унизительно! Это сводило с ума! О, она потратила столько времени, вычищая эту комнату, чтобы добиться его одобрения, в то время как они с Джульетт, должно быть, посмеивались над ней. Ей безумно захотелось вонзить ногти в его лицо, ударить его! Желание причинить ему боль немного облегчило ее собственные страдания, словно заряжая энергией.
      Она мерила шагами комнату, и ее пеньюар развевался позади, словно крылья гигантского мотылька. Она сжала кулаки, доводя себя до исступления, чтобы унять острую боль в сердце, избавиться от ощущения, что все ее существо – сплошная кровавая рана. Увидеть его вздрагивающим от боли – это было бы пределом мечтаний!
      Но ведь только прошлой ночью она хотела заботиться о нем, любить его, умереть за него, если понадобится, всем сердцем принимая слова клятвы у алтаря – любить, почитать и повиноваться, в радости и печали, в болезни и в здравии…
      Постепенно это неистовство сгорело, лишив Беренис последних сил, но все равно она твердо решила не ложиться на эту роскошную кровать. Она не доставит ему удовольствия увидеть ее, томящуюся в ожидании, в то время как он возвращается, крадучись, за полночь, еще храня запах другой женщины. В комнате была еще кушетка – изысканная, орехового дерева, обитая малиновым плюшем, который так сильно выгорел, что приобрел мягкий нежно-розовый оттенок. Беренис стащила с кровати одеяло и устроилась на кушетке, слишком уставшая, чтобы плакать, погружаясь, наконец, в глубокий сон.
      Час спустя появился Себастьян. Бросив куртку на спинку стула и сняв сапоги, он стал искать ее глазами, заметив лежащую повсюду женскую одежду и обнаружив, что комната сверкает чистотой. Он прошел босыми ногами по вычищенным половицам и остановился, увидев Беренис, спящую на кушетке. Хмурый взгляд постепенно сменился нежной улыбкой, когда он стоял и смотрел на нее. Он смотрел, как мягко двигалась ее грудь под кружевом сорочки, когда она дышала, как волосы рассыпались, словно облако, по розовым подушкам, а черные ресницы подрагивали на персиковых щеках.
      Такая невинность, такая беззащитность напомнили ему о вечерах, когда он на цыпочках входил в детскую, чтобы взглянуть на Лизетт. Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как он несколько месяцев провел в замке Гийяр вместе с Жизелью и их ребенком, думая, что обрел покой и вечную любовь. Замок! Что с ним стало? Сожгли ли его революционеры? Возможно ли когда-нибудь вернуться на родину и снова ступить па ее величественную землю? И хочет ли он этого в действительности… Или воспоминания об умерших родителях и друзьях будут слишком тяжелыми?
      Себастьян тяжело вздохнул, снова помрачнев. Он протянул руку, осторожно приподнял локон спящей жены, обвивая его вокруг пальцев и находя в этом странное утешение. Ему ужасно хотелось подхватить ее на руки и отнести на кровать, но мысль о том, что она снова начнет визжать и сопротивляться, была невыносима. Растревоженный этой неожиданно нахлынувшей волной нежности, он отвернулся, снял оставшуюся одежду и лег на кровать.
      Но сон не шел. Он бы наверняка уснул – но не сейчас, не здесь, в этой комнате, которую он всегда любил и считал по-настоящему своей; не тогда, когда его жена лежит так близко на кушетке. Свеча горела рядом с ней, превращая все вокруг в причудливую игру серебристого мерцающего света и мягкой тени. Себастьян прислонил подушку к спинке кровати и оперся о нее спиной. Он взял сигару с туалетного столика, зажег и стал пускать кольца голубого дыма, плавно поднимающиеся к балдахину. Беренис проснулась, уставилась на него и сонно спросила:
      – Почему ты здесь?
      – Это моя комната и моя кровать. – Он отвечал ровным голосом. – Ты сделала ее очень уютной…
      – Да. – Этот прозаический разговор в середине ночи звучал как-то странно. Она хотела спросить его о Джульетт, но как это сделать, не выдав себя?
      – Ты поздно… – начала она. – У тебя было какое-то дело с этой женщиной?
      – Да, но тебя это не касается. – Он пристально смотрел на нее со слабой улыбкой на губах.
      Ах, Боже, думала она, эти губы, заставляющие ее забывать обо всем… Трепетная дрожь пробежала по ее телу. Молчание тянулось так долго, что ей хотелось закричать.
      – Меня не касается, когда в середине ночи мой муж решает посетить другую женщину по ее приглашению? – Она ринулась в атаку, изо всех сил пытаясь побороть то смятение, которое он всегда вызывал в ней, когда был рядом.
      – Не больше, чем меня, когда несостоявшийся любовник все никак не может оставить своих безнравственных намерений по отношению к моей жене. Как бы я хотел упрятать его подальше!
      – Он не совершил преступления!
      – Джульетт тоже. – Он погасил сигару в пепельнице, набросил халат и, подойдя к ней, протянул руку и стал играть с локоном, лежащим у нее на плече. Беренис дрожала.
      – Возможно, – прошептала она, желая, чтобы он рассказывал ей о креолке.
      – Разве ты не любишь Перегрина и не хочешь принадлежать ему?
      – Я никогда не говорила, что люблю его, – поправила она, чувствуя, как волны дрожи проходят по ней от его прикосновения.
      – Я и не думаю, что это так, – парировал он, все еще держа прядь ее волос, но теперь положив руку на грудь. – Никогда не видел, чтобы ты пролила по нему хотя бы одну слезу.
      – Ты не знаешь, что я чувствую! – Она выгнула спину, чтобы избежать прикосновения его руки.
      – О нет, я знаю! Я могу читать тебя, как книгу, холодная графиня. – Он улыбнулся, но не своей обычной насмешливой улыбкой, а как-то печально, почти нежно. – Если ты ненавидишь, ты показываешь это. Если ты любишь, ты показываешь это, но если ты испытываешь желание… Боже, вся твоя плоть и кровь вибрирует – как здесь… – Его пальцы скользнули по ее лицу, срывая стон с ее губ. – …или здесь? – Его рука спустилась к ее груди, и она застыла в отчаянной попытке не поддаться внезапному порыву страсти.
      В душе Беренис шла отчаянная борьба: испытывая ненависть к нему, она в то же время чувствовала, что все ее существо тает от его прикосновений. Вызывающим, натянутым голосом она прошипела:
      – Тогда узнай, что я чувствую к тебе: я ненавижу тебя!
      – Именно это я и ожидал от тебя услышать, ch?rie, – поддразнил он, беря ее на руки. – Я ни на что не претендую. Я хочу тебя. Иди в постель. – И он усмехнулся с уверенностью сильного мужчины, который знает, что женщина, которую он желает, отзывается на его желание. – Я многому могу научить тебя – стольким прекрасным способам любви…
      Странная кровать, мягкий матрац, иной запах – какими чужими всегда кажутся новые кровати… Кожа Беренис ощущала гладкую поверхность пахнущих травой простыней. Его руки уверенно двигались вдоль ее тела, отыскав самое нежное и чувствительное место на плече, затем вниз по спине, бедрам, лаская ее жаждущее удовольствия тело. В этот раз он контролировал свое желание, стремясь продлить ее наслаждение. С завидной неторопливостью он провел ладонью по ее телу, спустился вниз к животу, и сердце ее учащенно забилось. Ей хотелось прикоснуться к нему, доставить ему такое же наслаждение, какое он доставлял ей. Ее пальцы, вначале робкие, становились смелее, двигались помимо ее воли, наслаждаясь восторгом чувств. Он был на грани, еле сдерживая себя, – напряжение становилось слишком сильным, и он знал, что должен либо остановить ее, либо принять свое облегчение и разочаровать ее. Он разрешил эту дилемму, повернув ее на бок, к себе спиной. Его дыхание обжигало ей затылок, рассылая по телу волны дрожи. Она прижалась к нему, словно они были одним существом, повторяя своими линиями изгибы его тела. Он отыскал средоточие ее женственности, прикосновения его были словно скользящий шелк, и она сдалась. Он не прерывал ее наслаждения, дождавшись того момента, когда она достигла высшей точки блаженства, и, услышав ее крик и почувствовав ее спазмы, вошел в ее горячую плоть, жаждущую его вторжения. Она присоединилась к нему в его завершении, отдаваясь ему каждой клеточкой своего тела, всем сердцем и душой.
      Ошеломленная, Беренис медленно вернулась на землю, обнаружив, что лежит в изгибе его руки. Комната встала на свое место, перестав кружиться перед глазами, словно карусель. Свечи догорели, и она была рада темноте, познавая открывшуюся ей новую истину. Теперь она понимала то безумие, которое толкает женщин в объятия самых недостойных мужчин. Это безумие – страсть, которая так часто означает любовь. Теперь она узнала ее ослепляющую силу. Она любила Себастьяна, но отдала бы все на свете, чтобы не любить.

      Беренис проснулась и, нежась в утренней полудреме, представила, что она снова в Стреттон Корте. У подножия кровати были толстые подпорки, очерченные ярким солнечным светом, льющимся из окон, и это напоминало ей собственную кровать в родном доме. Если зажмуриться, то иллюзия была почти полной. Так легко верилось, что аромат, приносимый нежным ветерком, был ароматом английских роз, а не гибискуса, и где-то вдали мычали огромные стада, пасущиеся на Уилтширских пастбищах, а вовсе не чужеземные гурты. Но невозможно было долго оставаться в плену этого самообмана, и совсем другие чувства вторглись в мечты Беренис. Ощутив за спиной холод там, откуда еще недавно шло тепло горячего тела, она протянула руку, но наткнулась на пустоту. Себастьян ушел.
      Она резко села на кровати, оглядывая комнату, не зная, радоваться ей или огорчаться. Место, где он лежал, все еще хранило его тепло, а подушка была смята. Она коснулась подушки пальцами, терзаемая воспоминаниями о нем – его прекрасно очерченных губах, твердой линии подбородка, иногда агрессивно выступающего, этих потрясающих зеленых глазах на смуглом лице. Черты, которые она никогда не сможет забыть, никогда…
      В этот момент в дверях совершенно неожиданно появилась Джульетт. Ее черные глаза горели недобрым огнем.
      – Я должна воочию убедиться в этом! – сказала она с горечью в голосе. – Мадам графиня водворилась в постели своего мужа. Я прокляла тот день, когда он отправился за тобой в Англию! Ты не принесешь ничего, кроме несчастья.
      Беренис онемела. Она инстинктивно натянула одеяло на грудь. Все следы сна улетучились, чувства обострились. Эта женщина была опасна, быть может, даже безумна.
      – Что ты здесь делаешь? – спросила она холодно, разглядывая Джульетт, словно какое-то вредное насекомое.
      – Я появилась в этом доме задолго до тебя! гневно бросила Джульетт, злобно сверкнув глазами.
      – Возможно, но теперь я здесь хозяйка, и тебе следует помнить это. – Беренис собралась приказать Джульетт выйти из комнаты, как вдруг ее осенило. А что, если?..
      Интуиция подсказывала ей, что она собирается поступить глупо, и Беренис почувствовала угрызения совести, но, раз ступив на избранный путь, было не так-то просто изменить первоначальной привычке. Она наклонилась вперед и, придав голосу как можно больше дружелюбия, сказала:
      – Если хочешь, чтобы я ушла с дороги, почему бы тебе не помочь мне? Как только я выберусь отсюда, ты никогда меня больше не увидишь, клянусь!
      Джульетт ответила не сразу.
      – Предлагаешь предать графа? – спросила она задумчиво, с настороженным выражением лица.
      – Да, если ты так это понимаешь. Я должна выбраться отсюда. У меня есть немного денег, но как только я попаду в Чарльстон, то устрою так, чтобы ты получила еще. – В порыве чувств Беренис стала на колени, и простыня сползла, открывая ее плечи и руки.
      Ее волосы блестели, а голубые глаза светились надеждой. Она была сейчас воплощением красоты того европейского, англо-саксонского типа, которому так завидовала Джульетт. Английская аристократка, изнеженная, наслаждающаяся привилегиями, которых креолка была лишена, и, вдобавок ко всему, околдовавшая Себастьяна. Джульетт хотелось схватить нож и вырезать сердце соперницы, предлагая его, как жертву, одному из своих богов.
      Тогда Беренис задала вопрос, который терзал ее и не давал покоя с того момента, как они прибыли в Бакхорн.
      – Ты любовница Себастьяна или, возможно, была ею?
      Джульетт коварно улыбнулась.
      – Это одна из тех тайн, которые вам еще предстоит узнать, мадам, – ответила она, наслаждаясь муками Беренис.
      – Ты не скажешь мне? Но ты мне поможешь?
      – Может быть. Мне нужно все хорошо обдумать.
      Это был миг зыбкого равновесия, когда чаша весов могла склониться в любую сторону, но в следующую секунду вошел Себастьян, гневно нахмурив брови при виде креолки.
      – Джульетт! – громко крикнул он. – Что это значит?
      Она дерзко взглянула на него:
      – Я пришла посмотреть, не нужно ли чего мадам.
      – В самом деле? – ответил он резко. – Я здесь решаю, что кому делать, и в настоящее время мадам учится обходиться без прислуги.
      Беренис была расстроена его вмешательством, так как почти поверила, что еще немного – и Джульетт согласилась бы на ее предложение. Она снова откинулась на подушки. Да, Джульетт не терпелось избавиться от ее присутствия в доме, хотя Беренис все еще не могла понять, что ее связывало с Себастьяном. Это сбивало с толку.
      Побледнев от ярости, Джульетт бросила на него пронзительный взгляд и вышла из комнаты. Оставшийся безучастным, Себастьян подошел к кровати и сел на краю.
      – Пыталась подкупить ее, cherie? – спросил он небрежно. – Действуешь по принципу, что каждый имеет свою цену?
      – Ну и что, если так? – ответила она гневно. Он скривил рот в циничной ухмылке:
      – Как ты переменилась! Вижу, что нежные лепестки прошедшей ночи превратились в шипы.
      Беренис вспыхнула:
      – Это не слова джентльмена, сэр. Себастьян запрокинул голову и рассмеялся:
      – Хочешь днем сделать вид, что ночи не существует? Так? Прекрасно! Я подыграю тебе – на некоторое время. Что же до подкупа Джульетт, то тебе это не удастся. Она предана мне, кроме того, она меня боится.
      – Какой же ты тиран! – Но даже выкрикивая эти гневные слова, Беренис хотелось броситься в его объятия. Это было унизительно, и она презирала себя, уверенная, что он читает ее мысли. – Она твоя любовница? – крикнула она.
      На его лице отразилось страдание, но глаза вспыхнули:
      – Мадам графиня! Что за вопрос жены мужу! Я поражен, что вы могли подумать такое!
      Конечно, это нельзя было назвать ответом, и она поняла, что бесполезно расспрашивать дальше. А с другой стороны, так ли уж ей хотелось узнать правду? Когда Беренис видела их вместе, у нее возникало ощущение, словно сердце сжимает гигантский кулак.
      Было заметно, что Себастьян встал уже давно. Он был свежевыбрит, аккуратно причесан; весь его облик дышал такой бодростью и свежестью, что можно было предположить: он совершил раннюю прогулку верхом. Затем, с присущей ему молниеносной сменой настроения, он заявил:
      – Если хочешь что-нибудь поесть, то иди на кухню.
      Гневный ответ готов был сорваться с ее губ, но, взглянув на его лицо, Беренис промолчала. Она удовлетворилась тем, что надменно вздернула подбородок и прошествовала к окну, завернувшись в простыню, словно в тогу. Себастьян ничего больше не сказал, и она услышала звук его шагов и стук захлопнувшейся двери.
      Спустя некоторое время она стояла на кухне, и котелок с яйцами кипел на огне. Беренис обнаружила, что ей нравится готовить. Она вспомнила уроки, полученные под руководством леди Оливии. Далси нигде не было видно, и Беренис решила, что, по уши влюбленная, та просто-напросто забыла о своей госпоже. Кухня была сердцем дома, и Беренис понемногу стала привыкать к тому, что Джесси, Адам и с полдюжины их ребятишек без конца сновали туда и обратно. Куры бегали по полу, и пара лохматых дворняжек покусывала своих блох на коврике у очага. Хромая чайка стояла в дверях, путаясь у всех под ногами, без конца выпрашивая какой-нибудь лакомый кусочек.
      Уже ставшая менее привередливой, Беренис сидела у заставленного посудой стола, когда в дверь вбежала запыхавшаяся Далси:
      – О, мадам, простите, что я опоздала. Беренис, на секунду прекратив чистить яйцо, взглянула на нее и сказала с улыбкой:
      – Не беспокойся об этом, Далси. Все равно мне не полагается иметь слуг – согласно правилам моего Супруга и Повелителя.
      – Ну, мы ведь знаем, что это глупость, не так ли, миледи?
      – Да, но мы будем притворяться, хорошо? Просто, чтобы не раздражать его. – Беренис не было нужды спрашивать Далси, где она была. У нее на шее висела нитка бус Квико.
      – Хочешь гренки? – предложила она. – А это айвовое желе, которое приготовила Джесси – настоящая пища богов!
      После того, как они поели, Беренис взяла корзинку с бельем и пошла к ручью. Там с помощью Далси она выполоскала свою постиранную вчера одежду и развесила ее на кустах сушиться на солнце. Она была рада, что Себастьян не попросил ее стирать его грязные рубашки, воротники, белье и чулки. Это вменялось в обязанность Джесси, равно как и стирка одежды всех остальных домочадцев.
      Беренис казалось, что она пробыла в Бакхорн-Хаусе уже целую вечность, но к ее удивлению оказалось, что со времени их приезда прошло всего несколько часов. Она уже начала ориентироваться в окружающей обстановке и соотносить имена с липами многочисленных суетливых обитателей дома. Охотники уехали на рассвете, оставив кухню в состоянии еще большего хаоса, чем обычно, с горой грязных тарелок, пивных кружек и котелков. У Беренис не было ни малейшего желания убирать за ними, и она надеялась, что это сделает Адам. Они отъезжали шумно; с седел свисали тяжелые кошельки, а шкуры были сложены в кладовой до лучших времен – когда Себастьян повезет их в Чарльстон. «А когда это будет?» – спросила она себя, оторвавшись на минуту от очередной работы по дому, чтобы вытереть пот со лба, оглядывая окрестности взволнованным, озадаченным взглядом.
      Все утро Беренис с беспокойством ощущала, что кто-нибудь из двоих – Джульетт или старуха Ли – постоянно наблюдают за ней; она натыкалась на них то на лестнице, то в каком-нибудь глухом уголке сада. Их глаза сверлили ее насквозь, словно пытаясь проникнуть в сокровенные тайны ее души.
      Она скучала по Перегрину, видя его лишь на расстоянии. Подчиняясь приказу Себастьяна, он больше держался в стороне, слоняясь по окрестностям, обедая в одиночку, проводя большую часть времени в отведенной ему комнате. Дэмиан, кажется, тоже избегал ее или, может быть, просто был слишком увлечен всем, что происходило в доме и за его пределами. Себастьян и Грег отсутствовали целый день и вернулись поздно, когда она уже легла. Беренис спала одна и радовалась этому, ибо ей требовалось время и уединение, чтобы прийти в согласие со своими чувствами. Это было невозможно, когда Себастьян был рядом.
      Она даже достала свой дневник, который забросила в последнее время, и записала: «Я начала узнавать себя с новой, ранее совсем неизвестной мне стороны, и теперь просто потрясена. Никогда не предполагала, что могу быть такой несдержанной и испытывать наслаждение в объятиях своего мужа. В его руках я становлюсь бесстыдной, словно проститутка. Конечно же, порядочная леди не может так вести себя, если она не влюблена. Иногда, мне кажется, что я люблю. Иногда я знаю, что люблю! Но разве это возможно, если он так раздражает меня? Он самый странный мужчина, которого я когда-либо встречала. Что до Джульетт, то я почти убеждена, что она его любовница. И мне это не безразлично… О нет, мне совсем не безразлично! Я так растеряна и чувствую, что мне лучше уехать отсюда. Быть может, оказавшись в Чарльстоне, я смогу все спокойно обдумать и решить, хочу ли оставить его навсегда».
      На следующее утро она проснулась от шума и голосов въезжающих во двор всадников и, выглянув в окно, увидела отряд индейцев. Это появление вызвало некоторое замешательство среди обитателей Бакхорн-Хауса, пока не вышел Себастьян и не пригласил их спешиться. Неожиданный приезд этих людей, облаченных в одежду из оленьих шкур, с темной кожей, крупными носами и надменным выражением лиц напугал Беренис. У некоторых из них лица были ярко разрисованы, из длинных, перевязанных лентой волос торчали иглы дикобраза. Их вождь – уже в годах, с волосами, тронутыми сединой, в великолепном головном уборе из перьев – разговаривал с Себастьяном, положив ему руку на плечо, словно тот был его сыном.
      В самом деле, Себастьян и сам с каждым днем все больше походил на аборигена. Он был почти так же смугл, как и индейцы, волосы отросли, а повседневная одежда состояла из украшенных бахромой бриджей и куртки. Себастьян приветствовал своих гостей со степенной учтивостью, и вскоре они с Грегом присоединились к их большому кругу, который индейцы образовали, усевшись на земле со скрещенными ногами, и все вместе приступили к важному, серьезному разговору, который, в большинстве своем, состоял из жестов, вычерчивания схем в пыли и передачи по кругу длинной трубки.
      Беседа продолжалась до тех пор, пока солнце не поднялось высоко над лесом, и сосны начали шептаться у них за спиной. Все происходившее было исполнено вечным, не подвластным времени смыслом: мужчины разных рас и цвета кожи встретились, чтобы обсудить свои проблемы со взаимным доверием; пожилые спокойно и с достоинством умеряли пыл молодых воинов замечаниями, рожденными мудростью и опытом.
      – А ты почему не с ними, Квико? – спросила Беренис, когда они оба оторвались от работы.
      – Потому что я не чероки, – ответил он. Его глаза ничего не выражали, а лицо было непроницаемым, как у статуи. – Действительно, мадам, я не принадлежу ни к какому племени. Моя мать была индейской скво, но мой отец белый человек.
      Она никогда раньше не слышала, чтобы он говорил о своем прошлом. С тех пор, как Далси стала с ним встречаться, Беренис смотрела на Квико другими глазами. Прежде она относилась к нему с безразличием; в лучшем случае – как к надежному телохранителю, в худшем – как к шпиону своего мужа.
      – Ты переживаешь из-за того, что одинок и ни к кому не принадлежишь? – спросила она.
      Он не взглянул на нее. Его глаза были по-прежнему прикованы к людям, поглощенным беседой:
      – Это больше не беспокоит меня. Моя судьба в руках графа, он мне почти как отец. Я следую за ним, как следовал бы за своим вождем. Я вверил ему свою жизнь.
      Беренис была тронута простодушием этих слов и таким самообладанием.
      – Расскажи мне о народе, к которому принадлежала твоя мать, – попросила она.
      Ее интерес был искренним. Внешность и поведение Зоркого Сокола и его воинов поразили Беренис. До сих пор она думала об индейцах, как о монстрах, олицетворяющих жестокость и варварство, но наблюдая за ними здесь, в Бакхорн-Хаусе, она начала менять представление об этих людях.
      После недолгого молчания, Квико заговорил:
      – Мать рассказывала мне, как вначале индейцы приветствовали появление белого человека, но не могли понять его жадности к земле, его уничтожения природных даров или его слепоты ко всему, что делает жизнь прекрасной и мирной. Я обнаружил, что это правда. Многие белые люди разрушают все вокруг, словно резвые дети, с легкостью уничтожая то, что может стать источником богатства. Они попирают все, что мы почитаем. Это оскорбление Великого Духа.
      В его голосе не было гнева, лишь глубокая грусть, и Беренис почувствовала, что к глазам подступают слезы. Вернувшись к своим делам, она стала размышлять над услышанным; предстояло открыто посмотреть в лицо реальности, которая предстала перед ней со всей неумолимостью. Она остро осознала, что ее девичество осталось позади, и теперь она – женщина, которая столкнулась с новыми для нее проблемами в мире, так и жаждущем лишить ее чистоты и доверчивости и поколебать ее веру в природное великодушие человеческой натуры.
      Беренис подумала о доме – с мучительным желанием вернуть ту уверенность, которая была когда-то ей присуща, спрашивая себя, как бы справилась со всем этим Люсинда. Эта волевая молодая леди, наверное, ухитрилась бы все устроить должным образом. В ней была железная стойкость, и Беренис всем сердцем хотелось, чтобы она оказалась здесь, рядом. Она отчаянно нуждалась в старшей, более опытной и знающей подруге, которой могла бы довериться, которая могла бы дать нужный совет и помочь решить ее главную проблему – как вести себя с Себастьяном. Это были тяжелые мысли, наполнявшие ее душу унынием. Что он значит для нее?..
      Индейцы уехали только после полудня. Грег и Себастьян вошли в кухню, и даже полковник Перкинс, участвовавший в этом своеобразном совещании, казался довольным. Беренис гладила, наполнив тяжелый утюг тлеющими углями. Она была целиком поглощена работой, и лишь быстро взглянула в их сторону, когда они подошли к бочонку с пивом, чтобы наполнить кружки.
      – Зоркий Сокол обещает нам поддержку, если дело дойдет до стычки с Модифордом, – сказал Грег, подмигнув ей.
      Дэмиан подошел и обнял ее за талию, нежно прижав к своему плечу. Да, ее брат изменился; он все больше походил на людей, которым так ревностно стремился подражать. Отросшая борода делала его старше. Они с Грегом проводили много времени, упражняясь в стрельбе.
      – Он великий старик, – прокомментировал Себастьян, откидываясь на спинку стула с кружкой пива в руке. – Я с большим уважением отношусь к нему самому и его племени.
      – Индейцы – прекрасные люди, и жаль, что они подвергаются разрушительному воздействию пороков белого человека и его виски, – вставил Грег. – Ты ждешь неприятностей?
      – Модифорд еще не покинул эти места. Думаю, он что-то замышляет. Когда я сегодня утром плавал в море, то заметил, что его корабль уже стоит в соседней бухте – возможно, Модифорд готовит побег. Разведчики сообщили, что он занял тот заброшенный форт на другой стороне леса. Я не успокоюсь, пока не выгоню его со своей земли.
 
      Прошел месяц, а они по-прежнему оставались в Мобби Коув. Модифорд не предпринимал никаких шагов, тем самым удерживая Себастьяна от встречных действий. Сложилась странная ситуация: он не мог вернуться в Чарльстон, пока Модифорд находился рядом, и, в то же время, не представлялось возможности избавиться от него. Единственным выходом было дать открытый бой, но рисковать жизнью своих людей Себастьян не хотел.
      Беренис овладела искусством ведения домашнего хозяйства, удивляя Далси своими способностями.
      – Ей-богу, мадам, – любила говорить служанка, – вы будете настоящей хозяйкой, когда окажетесь в приличном доме. Никакой дворецкий не сможет обвести вас вокруг пальца, а слугам не удастся работать спустя рукава. Вы не потерпите никакой небрежности!
      – Так и должно быть, Далси, – отвечала Беренис, поглощенная очередными домашними делами. – Но я не собираюсь вечно гнуть спину, словно рабыня! О нет, когда я вернусь к нормальной жизни, то опять начну от души развлекаться. Будут балы и вечеринки, вот увидишь!
      Но в глубине души она спрашивала себя – так ли это будет? Не надоест ли очень скоро эта череда пустых удовольствий? Она могла ворчать, недовольная примитивными условиями жизни в Бакхорн-Хаусе, но она полюбила все это – беспорядочный, заросший сорняками сад, скалы, ведущие вниз к морю, мили золотого песка.
      Время проходило в раз и навсегда установленных, однообразных повседневных заботах, Беренис подружилась со многими людьми – и с теми, которые жили в доме, и с теми, у кого немного поодаль были хижины вместе с небольшими клочками земли, где хозяева выращивали овощи, держали свиней, коз и коров. Некоторые из этих людей были арендаторами, платившими Себастьяну ренту, но он был весьма либеральным землевладельцем, и еще никто никогда не был выселен за неуплату. Кухня стала ее убежищем, где она трудилась вместе с Адамом и Джесси, но ночью Беренис приходила в спальню к мужу, где, в темноте, становилась рабой своих желаний.
      Казалось, что какая-то часть Себастьяна перешла в нее, наполнив все ее существо светом, подобно тому, как зарница наполняет светом облака на закате. И так было не только в те мгновения, когда он касался ее. Теперь это происходило всегда, когда она смотрела на него, даже издалека, или слышала его голос. Если его не было поблизости, она воспринимала мир лишь наполовину, чувствовала беспокойство до тех пор, пока они снова не встречались. И тем не менее иногда, когда он был рядом, ей хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться.
      Она попыталась обсудить эти сомнения с Грегом, подойдя к нему как-то днем, когда он сидел один и чинил упряжь своей лошади. Он поднял глаза, радуясь встрече с ней. Один из ребят Джесси скосил траву у задней двери дома, и Беренис устроилась на выкрашенной белой краской садовой скамейке.
      – Мне скучно! – объявила она, наблюдая, как его сильные пальцы крепко стягивают ремни. Солнечный свет проникал сквозь листву огромного дуба, освещая его лицо. – Домашняя работа сделана, еда приготовлена, и что теперь? Это и есть семейная жизнь? Работа закончена – жизнь прекратилась?
      – Себастьян – занятой человек, – ответил Грег, улыбнувшись, понимая причину ее раздражения. – Он не может проводить с вами весь день, равно как и всю ночь.
      – Может быть, можно найти где-нибудь клавесин? Я любила играть, – вздохнула она, испытывая необъяснимое беспокойство.
      – Я знаю. Слышал, как вы играли на фортепьяно. Это было чудесно! Вам придется подождать, пока мы поедем в город, дорогая, – сказал он мягко и, отложив упряжь в сторону, откинулся на траву и зажег сигару.
      – Вам обязательно нужно курить? – спросила она, отодвигаясь подальше. – Не могу выносить этот запах. Меня от него тошнит.
      Он лениво взглянул на нее из-за голубой стены дыма:
      – Вы уверены, что это от табака?
      – От чего же еще? – Беренис непонимающе уставилась на него.
      – О, нет-нет, ничего, полагаю… – И он начал рассказывать о Себастьяне и о том, как они веселились в былые годы, ведя разгульную жизнь, превращая ночь в день, или как дрались с пиратами.
      Грег был прекрасным рассказчиком, но Беренис не смогла набраться смелости и назвать истинную причину, которая привела ее к нему, поэтому, смирившись со своей нерешительностью, прилегла на скамейку и вскоре уснула. Проснувшись, она обнаружила, что он все еще разглагольствует, бодрый, как всегда, и даже не заметивший, что она не слышала ни единого слова. Она поднялась и нетвердой походкой вернулась в кухню, ни на йоту не приблизившись к решению своей проблемы.
 
      Однажды утром Беренис проснулась рано, разбуженная громогласными петушиными криками.
      Себастьян уже ушел, и во всем доме чувствовалось возбужденное ожидание, царившее везде – от мансарды до подвала. Сегодня у обитателей Бакхорн-Хауса был праздник – день отдыха от повседневной работы. Было поймано несколько диких лошадей, и наездники со всей округи собирались, чтобы продемонстрировать свое мастерство укрощения мустангов.
      Беренис тщательно оделась, выбрав нарядное платье и богато украшенную шляпу, потому что праздник считался важным местным событием, и люди, которые еще не видели ее, будут любопытствовать по поводу новоявленной графини. Утро стояло великолепное, пока еще не слишком жаркое, и пестрая толпа начала собираться на лужайке за воротами. Некоторые пришли пешком, другие приехали на подводах, в двуколках и запряженных ослами тележках; супружеские пары были с детьми; холостяки присматривались к девушкам, отдавая предпочтение сильным и здоровым, из которых могли выйти хорошие хозяйки; юнцы искали приключений; игрокам не терпелось сорвать банк.
      Были заключены пари на тех наездников, которые, по мнению местных жителей, наверняка сумеют обуздать горячих лошадей. Общепризнанным любимцем считался, конечно, граф, но и у Квико была репутация смелого и искусного наездника. Грег тоже добавил свое имя в список участников состязания, и полковник Перкинс, считающий себя его наставником, то и дело передавал своему подопечному бутылку виски для храбрости. Беренис шла с Далси и без конца останавливалась – слишком много оказалось желающих выразить ей свое почтение и приветствовать в Америке. В конце концов, она заняла место на скамейке, которая была установлена в тени деревьев. Неподалеку Беренис заметила Джульетт, пышно разодетую, с ярко накрашенными губами. Креолка казалась неотъемлемой частью этого экзотического зрелища, этого пейзажа. Она чувствовала себя свободно и была знакома со всеми, в то время как Беренис все еще ощущала, что она здесь посторонняя.
      Грег приветствовал Беренис, когда проезжал на своем коне, направляясь к загону, где дикие лошади били копытами и фыркали. На нем была легкая широкополая шляпа, надвинутая на глаза, белая рубашка, брюки и ботфорты, а между зубами торчала небрежно зажатая сигара. Следующим проехал Квико, воин до мозга костей, и кивнул Далси, которая послала ему воздушный поцелуй. Шепот одобрения, перешедший в восторженный рев, прокатился по рядам зрителей, когда выехал Себастьян на прекрасном вороном, напомнившем Беренис ее лошадей, оставшихся дома, в Англии.
      Беренис сидела неподвижно и смотрела на него из-под зонтика. В широкополой серой шляпе, сюртуке из дорогой ткани, подчеркивающем его широкие плечи, подобранных по цвету бриджах и начищенных до блеска ботфортах он выглядел роскошно. Рукоятка хлыста, ножны длинного кинжала и кольца были из сверкающего серебра. Этот драгоценный металл украшал также шпоры, луку седла, стремена и уздечку. Он знал, как жаждут собравшиеся красивого и захватывающего зрелища, и его внешность, действительно, будоражила воображение.
      Будучи сама прекрасной наездницей, Беренис наблюдала, как ее муж демонстрировал чудеса искусства верховой езды, да еще на неукрощенных мустангах. Никто не мог с ним сравниться: ни Грег, хотя он и был очень ловок, ни Квико, второй по количеству заключенных на него пари, ни остальные наездники, какими бы опытными и умелыми они ни были. Преимущество Себастьяна было бесспорным, и последний мустанг, которого он выбрал, был самым диким и норовистым из всех.
      На залитой солнцем площадке между человеком и животным началась упорная борьба за господство. Жеребец становился на дыбы, взбрыкивал и шарахался в сторону, используя всевозможные уловки, чтобы избавиться от своей ноши, в то время как Себастьян прилагал огромные усилия, чтобы удержаться в седле, обрушивая на мустанга потоки непонятных яростных слов. Он победил, и когда толпа хлынула вперед, приветствуя его громкими возгласами, Беренис увидела, как Джульетт подбежала к Себастьяну, уже спешившемуся, обвила руками его шею и поцеловала, словно она была его графиня, его жена, его любовь!
      В тот же миг неистовая волна ревности подбросила Беренис на ноги.
      – Черт бы ее побрал! – в бешенстве пробормотала она ошеломленной Далси и почти бегом бросилась в сторону скал.
      Ее единственным желанием в этот момент было оказаться как можно дальше от своего мужа и этой женщины. Джульетт всегда маячила где-то на заднем плане, следуя за ним повсюду, наблюдая за ними обоими, выжидая свой шанс.
      – Ну, что ж, – бушевала Беренис, – мне пора убираться! Можешь взять его себе. Прямо на блюде!
      Она стремительно неслась, напуганная больше, чем когда-либо, своей слабостью и зависимостью от него. Если она не уйдет от него сейчас, то не сможет уйти уже никогда! Она добежала до кустов, слыша, как радостные возгласы стали стихать, отыскала тропинку в скалах и начала спускаться вниз по крутому склону. Земля осыпалась у нее под ногами, поэтому она хваталась за колючие ветки кустарника. Он тоже скоро поредел, и Беренис остановилась, ища, за что бы еще зацепиться. Тени не было, солнце нещадно палило, и пот проступал сквозь тонкую ткань ее платья. Далеко внизу волны плескались о берег, и она боялась упасть на острые камни, приземлиться в какой-нибудь расщелине, где черные вороны отыщут ее мертвое тело и будут клевать его.
      «Я сошла с ума, – думала она. – Зачем я это делаю?» Чтобы заставить его поволноваться, искать ее, чтобы отвлечь его внимание от Джульетт… Наконец, спуск стал немного легче. Тропинка по-прежнему была крутой, но теперь она шла по глубокому оврагу, где лежала тень, и Беренис услышала звук журчащей воды. Горло у нее пересохло, ладони взмокли от жары. Она увидела ручей и уже предвкушала, с каким наслаждением напьется прохладной, чистой воды. Со всех сторон возвышались нагромождения острых скал вперемешку с беспорядочной растительностью. Огромная бабочка с голубыми крыльями порхала над водой, и где-то совсем рядом выводила свои трели певчая птица.
      Беренис дошла до того места, где ручей впадал в горное озерцо. Она опустилась на колени, погрузила руки в ледяную воду, зачерпнула ее ладонями и стала пить. Потом умылась и опустила в воду ноги прямо в сандалях. Кругом была тишина, но тишина какая-то тревожная. Беренис внимательно прислушивалась, затаив дыхание. Так ли это было, или ей только казалось, но тишина стала абсолютной, и тени в овраге сгустились. Беренис вздрогнула. Квико рассказывал Далси много индейских легенд о демонах, которые охотились в лесах, и Далси повторяла их своей госпоже. В особенности Беренис запомнился уродливый монстр-людоед, который заманивал свои жертвы, подражая человеческим голосам – например, испуганным крикам женщин – или напевая прекрасные мелодии.
      – Не будь такой дурой! – вслух отчитала себя Беренис, но она все же боялась повернуть голову: а вдруг он уже подкрадывается к ней на своих огромных когтистых лапах, с открытым в ужасном рычании ртом?
      Но не монстр появился из кустов, а один из парней Себастьяна, которого Беренис узнала. Это был мексиканец по имени Лопес, известный как личность, не внушающая большого доверия.
      – Сеньора, могу я вам помочь? – пробурчал он.
      – Мне ничего не нужно! – крикнула она, злясь на Лопеса за то, что он так напугал ее.
      Лопес потягивал виски из бутылки и наблюдал за женой своего командира. Он увидел, что она побежала к скалам и сделал то, на что бы никогда не решился, будучи трезвым: он последовал за ней. В его ленивом мозгу не было никакого конкретного плана, хотя, как и многие другие, он считал ее лакомым кусочком. И сейчас, встретив ее здесь одну, стал прислушиваться к демонам алкоголя, нашептывающим ему на ухо, что…
      – Вы будете добры ко мне, не так ли, сеньора? – пыхтел он ей прямо в лицо.
      Дальше все произошло как во сне. Из подлеска выскочил Грег, за ним Себастьян. Он вскинул ружье, но нож Лопеса успел раньше сверкнуть на солнце, направленный прямо в горло Себастьяна. Затем послышался звук выстрела. Жирное тело Лопеса дернулось. Он удивленно вскрикнул и рухнул на землю. На краю оврага стоял Дэмиан с ружьем в руке.
      – Он не ранил тебя? – спросил Грег Себастьяна.
      – Нет. – Его лицо было каменным, когда он смотрел на мертвое тело. Затем перевел взгляд на Беренис:
      – Почему вы убежали? Теперь по вашей милости я потерял хорошего бойца!
      Она так испугалась, когда этот нож летел в него, что единственная ее мысль была: только бы он остался жив. А теперь он вел себя так, словно ему было наплевать на нее, и, казалось, он больше обеспокоен смертью этого человека, чем ее состоянием. Беренис начала карабкаться вверх по склону, готовая разрыдаться от унижения и обиды. Было невозможно остановиться, камни скользили у нее под ногами. Одна из сандалий не выдержала натяжения и порвалась. Правая нога подвернулась с такой силой, что Беренис услышала, как затрещало сухожилие, словно сухая ветка. Мучительная боль пронзила ее, и она вскрикнула, ухватившись за колючий куст, чьи шипы впились в ее ладони. От боли в ноге она почувствовала тошноту, и черные круги поплыли у нее перед глазами.
      Кровь побежала по ее исцарапанным рукам, и все вокруг завертелось с сумасшедшей скоростью. Поняв, что падает, Беренис ухватилась за ветку. На мгновенье это задержало падение, затем все отступило, и она погрузилась в глубокое забвение…
 
      Беренис выплыла из пустоты и обнаружила, что лежит на чем-то теплом и мягком. Она чувствовала себя разбитой, не в силах даже пошевелиться. Боль в щиколотке пульсировала, отдаваясь во всем теле. Она не могла поднять тяжелые, словно свинцовые, веки, но слышала голос Себастьяна. Немного погодя она смогла приоткрыть глаза и взглянула сквозь ресницы.
      Она лежала на кровати в их спальне, и комнату уже заполнили красноватые удлиненные вечерние тени. Одеяло покрывало ее, но под ним она все еще была в платье. Далси находилась рядом, беспокойно суетясь, и Дэмиан тоже.
      Грег увидел, что она очнулась, и мягко спросил:
      – Вам лучше, мэм? – Его пальцы нащупали ее пульс.
      Подошел Себастьян.
      – Принеси теплой воды, мыло и полотенце, – приказал он Далси. – И не могли бы вы все выйти, друзья мои? Я хочу побыть наедине с Беренис.
      – Конечно. У нее нет ничего серьезного, слава Богу.
      – Вы уверены? Это было ужасное падение. – Дэмиан смотрел на нее с обеспокоенным выражением на обросшем бородой лице.
      – Ты убил человека, – прошептала она.
      – Я знаю. Первого, но, думаю, не последнего.
      – И тебе все равно? – Куда подевался ее нежный брат, удивлялась она. Тот, который защищал ее, беря на себя вину за ее проделки, который поддерживал и любил ее?
      – Конечно, я переживаю. Но здесь либо ты стреляешь, либо стреляют в тебя, – сказал он грубо, и она поняла, что он по-прежнему ее друг. Он убил, чтобы защитить ее.
      – Ну, идите, идите! Праздник еще в полном разгаре. – Себастьян чуть ли не силой выталкивал их за дверь.
      Далси вернулась со всем тем, что он просил принести.
      – Мне помочь умыть миледи? – спросила она.
      – Нет. Поставь это и иди! Найди Квико и обрадуй его. Мне надоело видеть, как он бродит, словно во сне, с мечтательным выражением лица. Ты можешь выйти за него, если хочешь. Я даю свое разрешение.
      – Спасибо, сэр, – сказала ошеломленная Далси. Не то, чтобы она уже не думала об этом…
      Когда она ушла, Себастьян налил себе стакан бренди и некоторое время стоял, глядя на неподвижно лежащую Беренис. Выдохшаяся эмоционально и физически, она даже на могла разговаривать с ним: ей хотелось умереть. «Нет, – внезапно подумала она. – Я хочу, чтобы Джульетт была мертва!» И она провела несколько бесплодных мгновений, рисуя в своем воображении ужасные и мучительные способы избавления от нее.
      Спокойно и умело Себастьян взял в руки таз и кувшин с горячей водой и подошел к кровати. Он помедлил, затем сказал:
      – У тебя сильное растяжение. Грег позволил мне сделать перевязку. Постараюсь не причинять тебе боли.
      Он отбросил одеяло и приподнял край ее юбки. Беренис была слишком слаба, чтобы протестовать. От боли у нее выступал холодный пот, и тяжелый балдахин покачивался перед глазами. Она вздрогнула, когда его рука коснулась поврежденного места, и он сочувственно улыбнулся.
      – Этого бы не случилось, если бы ты не пыталась убежать. Почему ты сделала это? – проворчал он, но уже больше грустно, чем сердито.
      – Я не убегала. Я просто хотела побыть одна.
      Грег сказал, что у нее нет перелома, но щиколотка сильно опухла. Беренис была удивлена тем, как умело Себастьян перевязывал ее ногу, используя полоски ткани. Закончив, он добавил несколько капель снотворного в рюмку с бренди и велел ей выпить.
      – Что это? Ты даешь мне наркотик? – спросила она подозрительно.
      – Да, и прекрати так смотреть на меня. Это для твоей же пользы. Теперь спи.
      Обреченно вздохнув, она проглотила содержимое рюмки и легла, гадая, что он будет делать дальше. Ей стало немного легче, боль в щиколотке утихла, переходя в тупую пульсацию. Снотворное начало действовать, затуманивая сознание. Он взял пустую рюмку и поставил ее на стол, затем приподняв Беренис и прислонив к своему плечу, снял с нее платье, снова уложил и начал обмывать ее тело, качая головой при виде порезов и синяков. Он сосредоточенно склонился, вытирая ее полотенцем. Затем, отыскав немного пудры, посыпал ее тело, распространяя тонкий запах.
      Закончив с этим, он все убрал и, подойдя к гардеробу, выбрал белую шелковую сорочку. Осторожно повесив ее на руку, он снова приподнял Беренис и помог ей одеться. Наконец, он взял серебряную щетку и расчесал ее спутанные волосы.
      Беренис была охвачена ощущением покоя и счастлива тем, что о ней заботятся. Где-то в глубине сознания, еще не окутанного плотной пеленой сна, таилось слабое сомнение: может ли она доверяться ему, но даже это казалось сейчас не важным. Себастьян обошел комнату, зажигая свечи, затем заботливо укрыл ее одеялом, взял книгу и, сев у кровати, начал читать.
      Некоторое время спустя он поднял глаза и поймал на себе ее взгляд. Его губы сложились в улыбку, и он произнес что-то вроде «Позже, cherie, я съем тебя», но Беренис не была уверена, слышала ли она это в действительности или же ей это приснилось.
      Много позднее, быть может, через сотню лет, ибо она потеряла ощущение времени, Беренис почувствовала его рядом в постели. Рефлексы ее были заторможены, и она снова выплыла из забытья, услышав, как он усмехнулся. В комнате было очень тихо, лишь слышался мягкий шелест листвы за окнами. Беренис показалось, что она почувствовала поцелуй в бровь – поцелуй, который мог бы подарить ей Дэмиан.
      По привычке Себастьян проснулся с первым лучом рассвета и лежал некоторое время, глядя в полумрак. Тело спящей Беренис в шелковой сорочке было мягким и теплым. По ее равномерному дыханию он определил, что этот сон нес исцеление, и был рад. Это означало, что она чувствует себя с ним в безопасности и вверяет себя его заботам. Он упивался этой мыслью, глядя на ее лицо. Ее черты все еще хранили невинность юности. Ресницы лежали, словно пышные веера, губы нежно изгибались, каштановая прядь, отливающая медью, касалась щеки. Она была такой красивой, такой умной, а под хрупкой внешностью скрывались гибкость и сила. Себастьян знал, что ее тело с легкостью выдерживало тяжесть мужчины, и мог представить, с какой нежностью она бы держала на руках ребенка… Он тряхнул головой, отгоняя такие фантазии, и позволил волне желания подняться в нем. Это казалось безопасным, очевидным и правильным – чем-то, что он был в силах понять.
      Ее руки обвились вокруг его шеи, лаская густые волосы, отросшие на затылке, и он приподнял ее сорочку, обнажая бедра. Беренис, все еще полусонная, выгнулась навстречу его руке. Его рот сначала был на ее губах, но, убаюканная слабостью и негой, она все же ощутила, как он спустился на ее шею, плечи, грудь, ниже, следуя по трепетному пути, проложенному его пальцами, в то время как она лежала в блаженном полусне.
      Такой способ любви возбуждал его, и он хрипло прошептал:
      – О, дорогая, ты словно цветок, раскрывающийся навстречу солнцу!
      Тихое обаяние этой утренней комнаты, бесконечные ласки, это смешение запахов поднимало ее к вершинам блаженства. Себастьян скользнул в нее, и она прижала его к себе, почувствовав извержение его сдерживаемой страсти. Прошлое было позади, будущее еще не приоткрыло свою завесу, сейчас существовало только настоящее, и она не могла думать больше ни о чем.
      Беренис была больна несколько дней, и большую часть времени он проводил с ней, став ее ближайшим другом, ее сиделкой. Когда он отлучался, она не находила себе места и бесцельно бродила по комнате, опираясь на трость, которую он принес, потому что нога ее еще не настолько зажила, чтобы выдерживать вес ее тела. Время шло, но они по-прежнему оставались околдованными друг другом. Когда они бродили рука об руку по краю скалистого берега, наблюдая, как закат зажигает землю, небо и море мистическим огнем, им казалось, никто в мире больше не существует.
      Перемена в их отношениях стала очевидна для Далси, которая, сама будучи влюбленной и желая, чтобы все разделили эту радость, начала надеяться, что ее госпожа, наконец, обрела покой. Беренис стала теперь намного мягче, терпеливее, больше не раздражалась и не гневалась по любому поводу и без него. Даже когда все вернулось в свое обычное русло и Беренис, выздоровев, снова принялась за выполнение домашней работы, это спокойствие и уравновешенность не покидали ее.
      Но идиллии не длятся вечно, и вскоре Модифорд снова напомнил о себе, совершая налеты на отдаленные усадьбы, требуя пищу, оружие и деньги. Себастьян, Грег, Дэмиан и полковник отсутствовали несколько дней. Перегрин воспользовался случаем и навестил Беренис. Она радовалась его компании, и они болтали о былых днях, обсуждали новых знакомых в Чарльстоне, гадали, что бы случилось, если бы им удалось добраться до Джорджтауна. Беренис больше не винила его за неприглядную роль в том происшествии. Его общество помогло скрасить одиночество, которое давило на нее, и она допоздна засиживалась с ним, не испытывая желания ложиться в постель, которая была слишком широка для одного.
      Себастьян вернулся и поднял на ноги весь дом своей энергией и силой. Беренис готовила еду на кухне, и когда он вошел, оба ощутили явственный холодок отчуждения. Эти дни он вел суровую походную жизнь, без устали разъезжая по окрестностям и встречаясь с арендаторами, которые пострадали от набегов Модифорда, и гнев его все возрастал. В этом жестоком мужском мире не было места для нежных чувств.
      Но от того, что он увидел, вернувшись после долгой дороги, пахнуло таким теплом домашнего очага и семейного уюта, что на миг Себастьяну представилось: он возвращается к ней так каждый день. Как было бы прекрасно, мечтал он, застать ее, готовящую для него ужин, и, быть может, ребятишек, собравшихся за столом. Крошечные, пышущие здоровьем, шумные и так похожие на своих родителей… Мысли об этом приносили боль, и он резко оборвал их, мрачно задумавшись над тем, что сказала Джульетт, когда он распрягал лошадь в конюшне, еще не имея возможности поговорить с женой. Конечно, креолка нарушает спокойствие, завидуя положению Беренис в Бакхорн-Хаусе. Но входя в кухню, ему показалось – нет, он был уверен – что заметил Перегрина, проскользнувшего в холл. Как бы Себастьян хотел посадить его под стражу! Неужели Беренис все еще поощряет ухаживания этого хлыща? Это сводило его с ума: он не мог освободиться от желания смотреть на нее, пожирая глазами каждое движение; он хотел сделать ее своей пленницей, спрятать от целого мира.
      Это было не просто безрассудно. Это было смешно! Но Боже, если бы только она полюбила его… Если бы он мог заключить ее в объятия и сказать себе: она моя. Если б только он мог знать, что она принадлежит ему всецело – это создание из плоти и крови, воспламененных бессмертной душой – позволяя защищать, лелеять, почитать себя…
      Его лицо не выдало ни одной из этих беспорядочно роящихся мыслей, когда он намеренно, проверяя ее реакцию, предложил:
      – Беренис, я собираюсь завтра поохотиться. Хочешь поехать со мной?
      Она резко обернулась, удивленная, и он заметил, как хороша она была, охваченная этим внезапным радостным возбуждением. Глаза ярко сияли, как драгоценные камни, а влажные губы маняще приоткрылись.
      – Я бы очень хотела, Себастьян, – ответила она, затаив дыхание, все еще боясь поверить, что он на самом деле обещает взять ее с собой на охоту.
      – Ты уверена? – спросил он грубо. – Ты сможешь выдержать несколько часов в моем обществе?
      Она сдержала резкий ответ, готовый сорваться с языка, испугавшись, что он может лишить ее обещанного удовольствия. Она с прилежанием вернулась к своей работе, боясь, что если он затеет еще одну из этих болезненных ссор, которые, казалось, вели в никуда, она разрыдается.
 
      Беренис знала, что прогулка верхом в мужском седле принесет одни страдания и никакого удовольствия. Но Себастьян настоял на том, чтобы она надела бриджи, бросив ей пару, которая, как он считал, могла подойти. Она смотрела на них, держа на расстоянии вытянутой руки. Даже свободные брюки надевать не очень-то хотелось, а уж тесные бриджи, известные в высшем обществе под презрительным названием «штаны», вообще считались самой неприличной одеждой для женщины, если к ним не добавить широкую юбку – именно так модницы ездят верхом в Англии.
      Как-то даже произошел грандиозный скандал, когда одна из придворных дам появилась на балу, одетая в телесно-розовые бриджи под прозрачным платьем в греческом стиле. Даме пришлось удалиться на время в свое имение, пока шум не утих.
      И вот теперь, смущенная, с пылающим лицом, она присоединилась к нему во дворе, одетая в штаны из оленьей кожи, тесно облегающие ее бедра. Вдобавок, на ней была белая рубашка с широкими рукавами, бежевая кожаная куртка и широкополая шляпа. Себастьян нашел для нее пару высоких индейских мокасин, которые, в чем Беренис была абсолютно уверена, вкупе со всем остальным придавали ей по меньшей мере странный вид.
      Она немного успокоилась, когда Грег восхищенно присвистнул, помогая ей взобраться в седло: ее нога все еще причиняла беспокойство. Только тогда Беренис поняла, что они с Себастьяном будут единственными участниками охоты. Она не спеша ехала за ним, покидая парк Бакхорн-Хауса. Беренис любовалась игрой утреннего света на широких, обтянутых кожаной курткой плечах Себастьяна, чувствовала, как роса увлажняет ее лицо, осыпаясь с задетых веток, когда они пробирались по узкой тропинке, извивавшейся среди густых зарослей молодого дуба, бука и сосны.
      Эту ночь она провела в одиночестве и плохо спала, недоумевая, почему Себастьян предпочел провести большую часть времени с Грегом за бутылкой виски. Но несмотря на эту досаду, она проснулась с трепетным чувством ожидания, словно ребенок рождественским утром, зная, что должно произойти что-то волшебное.
      Себастьян был в добродушном настроении и всю дорогу разговаривал с ней, рассказывая о встречающихся на пути растениях, указывая на птиц и животных, и его голос звучал страстно и взволнованно под впечатлением красоты и великолепия окружающей природы. Беренис была очарована, ибо никогда прежде не знала его с этой стороны. Он превратился в совсем другого человека – способного терпеливо объяснять, когда она расспрашивала обо всем, что встречалось на пути, обнаруживая при этом глубокие знания и любовь к своей новой родине – чем безмерно поразил ее.
      Наконец они выехали на широкий луг. Дул западный ветер, и огромные облака отбрасывали быстро движущиеся тени на это обширное пространство, переливаясь коричневым, золотым и пурпурным. Сквозь облака пробивались потоки солнечного света, заливая все вокруг великолепным сиянием.
      Себастьян повернулся в седле, надвинул на лоб шляпу и крикнул:
      – Я вызываю вас на состязание, Беренис! Покажите, какая вы прекрасная наездница, леди Диана! Ставлю двадцать пять фунтов на победителя!
      – Только двадцать пять, сэр? Это не совсем справедливо. Ведь в Бате вы сказали, что поставили бы пятьсот фунтов, знай, что я стану участвовать в бегах! – ответила она с сияющими от возбуждения глазами.
      – Должно быть, тогда у меня было больше денег! – Себастьян наклонился, чтобы мягко похлопать по шее нетерпеливую лошадь. – Кроме того, я сам надеюсь выиграть и не представляю, как вы сможете вернуть долг, если поднять ставку слишком высоко!
      «Ну и наглость», – подумала Беренис счастливо, произнеся вслух:
      – Неужели великий укротитель лошадей действительно намерен состязаться с женщиной? Где финишная линия? – Ее кобыла тоже нервничала и била копытами землю, готовая сорваться с места.
      Он указал на группу деревьев:
      – Вон там!
      – Прекрасно!
      Они рванулись с места – два цветных блика, один ореховый, другой черный. Его жеребец был крупнее, но кобыла – горячей и стремительней. Беренис обучал верховой езде замечательный старый жокей из Стреттон Корта, и она любила лошадей, уважая их сильный дух, великодушное сердце и храбрость. Шпоры, туго натянутые удила, впивающиеся в нежный рот, бесконечные удары хлыста – все это было не для нее. Казалось, животное знало, что поставлено на карту, – не только приличная сумма денег, но и гордость Беренис, – и неслось стремительно и грациозно.
      Беренис отпустила поводья, тронув бока лошади внутренней стороной стопы. Шея животного напряглась, ноздри раздувались, в ушах, прижатых к голове, свистел ветер. Лошадь Себастьяна словно неслась по воздуху, но кобыла Беренис не отставала, едва касаясь копытами земли.
      Беренис прижалась лицом к развевающейся гриве, ее волосы бились огненным потоком, и она чувствовала, что тело ее стало легким, почти невесомым. Она словно сливалась в единое целое со своей лошадью, и в этот миг исчезли все желания, кроме одного – вот так парить над лугом всегда. Земля, небо, великолепный бег лошади – все это переполняло ее существо.
      Себастьян выигрывал, и, предчувствуя победу, издал дикий, первобытный клич. Он был подхвачен ветром и разнесен по лугу, отдаваясь эхом по окрестностям. Лошадь Себастьяна заржала, взмыленная от сумасшедшей гонки. Беренис крикнула слова одобрения, и кобыла словно отозвалась на ее призыв, рванувшись изо всех сил. Деревья приближались, огромные и черные, и последним гигантским усилием Беренис на своей кобыле достигла их первой. Она тут же перевела кобылу на шаг, любовно гладя ее мокрую шею:
      – Прекрасно, девочка! Красивая девочка! Хорошая, умная девочка!
      Себастьян ехал рядом.
      – Поздравляю, – сказал он, тяжело дыша и вытирая пот со лба. – Я думал, Дэмиан преувеличивал, когда говорил, что ты была настоящей амазонкой, но признаю: я был неправ, – он замолчал и задержал на ней взгляд немного дольше, чем необходимо. – Твоя шляпа слетела, но это не беда. Без нее даже красивее…
      Розовая от жары и его похвалы, она спешилась, все еще ласково похлопывая кобылу, которая восстанавливала дыхание. Горячий воздух из ее ноздрей обдувал кожу Беренис; влажная морда лошади прижалась к ее плечу.
      – Прекрасное животное, – сказала Беренис, взглянув на нее, затем отвела глаза. – Нам нужно найти воду, чтобы напоить их. Они оба хорошо потрудились.
      – Да. Ну а это Прекрасное животное зовут Сэнди. – Он вытащил ногу из стремени и спрыгнул на землю. Затем достал из куртки кошелек и вручил его Беренис. – Это мой подарок тебе. Она твоя. И это тоже твое. Двадцать пять фунтов, полагаю.
      Себастьян намеренно выбрал местом финиша эти деревья, зная, что поблизости есть вода. Пришло время отдыха, и Беренис достала еду, которую положила в дорожный мешок: маисовые лепешки, фрукты, холодных цыплят и батат, а также фляжку рома и сок лайма для него и бутылку вина для себя. После того, как они поели, Себастьян лег на спину, заложив руки за голову и глядя на качающиеся верхушки деревьев.
      – А позже, m'amie, ты воочию сможешь убедиться, не разучился ли я управляться с ружьем, – сказал он, глядя на нее с каким-то ленивым удовольствием. – Может быть, у тебя появится желание поучиться обращению с огнестрельным оружием?
      – А ты думаешь, я не умею? – она дерзко вскинула голову.
      – Умеешь? – Его брови приподнялись, а губы недоверчиво изогнулись.
      – Милостивый государь, мой отец, маркиз, постоянно охотится в своем поместье на фазанов, куропаток. Как только я научилась ходить, мне разрешили держать в руках ружье сколько заблагорассудится. Лесник был мне ближе, чем нянька.
      – Вопрос исчерпан, – буркнул он, взял ружье и исчез в лесу.
      К полудню он подстрелил двух оленей и был очень удивлен, обнаружив, что она уже знает, как сдирать с них шкуру и разделывать их. Беренис наблюдала за уверенными движениями Себастьяна, слушала и училась так же, как она делала это в имении отца, и доброе, теплое чувство росло в ней с каждой минутой. Здесь, среди этой щедрой дикой природы, казалось, что они – единственные мужчина и женщина, живущие на земле, и это наполняло ее радостью.
      Закончив работу, они сели у глубокого озера, затененного деревьями, и Себастьян, объявив о том, что собирается поплавать, безо всякого стеснения сбросил с себя одежду.
      Беренис поспешила отвести глаза, но желание посмотреть становилось непреодолимым. Повернувшись к нему, она залюбовалась его движениями, ибо, несмотря на высокий рост и мощное телосложение, в нем была мягкая грация пумы. Солнце блестело на его тяжелых веках, гордом изгибе носа, чувственных губах. Он стоял, наслаждаясь солнечным теплом, и его обнаженное тело было великолепным. Беренис не могла сдержать восхищения при виде его широкой груди и плеч, его узкой талии, твердых мускулов его рук, поросших мягкими, черными волосками, мощных и длинных ног.
      Обнаженный, он выглядел еще более властным. Эта зрелая мужественность его тела пугала и возбуждала Беренис, и пульс ее участился. Он поймал ее пристальный взгляд и усмехнулся, сверкнув белыми зубами. Она стала пунцовой от смущения и опустила голову так, что волосы упали на лицо.
      – Ты идешь? – спросил он, и когда Беренис еще раз взглянула на него, улыбка исчезла с его лица. Она испугалась, увидев страсть, сверкающую в его изумрудных глазах.
      Она кивнула и с бешено колотящимся сердцем повернулась к нему спиной, потом, невероятно смущенная, сняла с себя одежду. Она с облегчением вздохнула, услышав всплеск, когда он нырнул, и торопливо спустилась с берега, слегка вскрикнув, когда ледяная вода коснулась ее кожи. В несколько длинных, ленивых взмахов он подплыл к ней, отбросив назад мокрые волосы, и на время они забыли о постоянных спорах и столкновениях и, счастливые, словно дети, гонялись друг за другом, плескались и смеялись. Потом Беренис потеряла его из виду, когда Себастьян глубоко нырнул, и испуганно вскрикнула, почувствовав на себе его руки, а потом увидела и его самого.
      Смех замер у нее на губах, когда она заглянула в его глаза. Руки его становились все настойчивее, и она ощущала рядом это твердое, влажное тело, его грудь и плечи, покрытые искрящимися на солнце каплями. Не в силах больше сдержаться, Себастьян сильно и страстно прижал ее к себе, и его губы сомкнулись на ее губах – холодные, как лед, и в то же время горячие.
      Тело Беренис обмякло, и она покорно откинула голову, когда его рот исследовал ее лицо, подбородок, скользя по благоухающей, влажной коже вниз, к ее шее и груди. Она испытывала совершенное наслаждение и чувство опустошения, когда его рот снова нашел ее губы. Он словно вбирал ее душу – так, что она становилась частью его, сливаясь с его душой в этих поцелуях. Ее приоткрытые губы улыбались, глаза были закрыты. Одна рука обвилась вокруг его шеи, другой Беренис обхватила его за пояс. Она казалась себе необыкновенно маленькой, хрупкой и баззащитной перед этой настойчивостью, чувствуя его частое дыхание и дрожащие руки на своем теле.
      Не выпуская Беренис из крепких объятий, словно боясь, что это ослепительное сияние солнечного света в воде может встать между ними, Себастьян понес ее на берег. Там он на мгновение отпустил ее, расстелил свой плащ под огромным деревом и притянул ее к себе. Кожа его была прохладной, и вода тонкими струйками стекала с волос. Она вдыхала свежий, чистый запах его тела и слабый аромат вина.
      Солнце согрело и высушило ее кожу, и Беренис с наслаждением вытянулась, мурлыкая, словно кошка, когда его руки и губы двигались по ее лицу и телу и словно приходили в восторг от ощущения ее атласной кожи. Еще ни разу они не испытывали вместе такого блаженства. Причиной тому, быть может, была радость свободы обнаженных тел, подобная чувствам двух первобытных людей в лесу, где солнце ласкало их кожу, мягкий ветерок шелестел листвой и слышалось тихое журчание воды. Быть может, так происходило потому, что они были, наконец, одни, и ничто не напоминало им о прошлом.
      Какова бы ни была причина, в этот раз волна любви вынесла их на совершенно иную вершину близости, сорвав все покровы. Теперь они познавали друг друга, уже больше не будучи чужими, сливаясь в единое целое, и оба начинали верить, что их единение уходит корнями во что-то более прекрасное и долговечное, чем простая потребность плоти. Беренис никогда прежде не ощущала такой жажды слиться с ним. Себастьян не мог думать ни о чем, кроме счастья ее нежной покорности и блаженства ее губ.
      «Я люблю его, – думала она. – Зачем бороться с этим?» С каждой его лаской ее все глубже затягивал водоворот желания, и она встречала его страсть, больше не играя пассивную роль. Смело и несдержанно ловила она своими губами движения его рта, скользила кончиками пальцев по его спине, спускаясь к бедрам, счастливо возбужденная тем, как это мускулистое тело вздрагивает от ее прикосновений.
      Себастьян раздвинул коленом ее бедра, и она застонала от удовольствия, когда он скользнул в нее. Вскоре Беренис уже не ощущала ничего, кроме его движений в ней, его рук, охватывающих ее бедра, поднимая их навстречу каждому своему толчку, унося ее в мир сказочного блаженства тела, души и разума.
      Время потеряло значение. Возможно, прошли мгновения, а возможно и часы – она не знала, и ей это было безразлично. Наконец, когда они тихо лежали в сладкой истоме отхлынувшей страсти, Себастьян пошевелился и с нежной улыбкой сказал:
      – Mon amour, твои чары заставляют меня забывать о моих обязанностях. Но мы должны немедленно отправляться, если хотим попасть в Бакхорн-Хаус до захода солнца.
      Он поднялся, быстрыми, рассчитанными движениями натянул бриджи, рубашку и просунул руки в рукава куртки. Следуя его примеру, Беренис тоже оделась, хотя и неохотно. Если бы можно было продлить эти чудесные мгновения их телесной и духовной близости…
      Они уже были почти готовы отправиться в путь, когда какой-то едва различимый звук заставил Себастьяна резко обернуться и сжать кулаки в инстинктивной готовности отразить нападение. Беренис ошеломленно застыла, когда раскрашенный, в перьях, молодой индеец выскочил из-за деревьев. Его темное лицо исказила злоба, а синевато-багровый шрам, пересекающий щеку, придавал ему еще более свирепое выражение. Его голова была украшена алыми перьями, а из-за пояса свисали огненно-рыжие кудри белой женщины, которую он скальпировал, за что и получил свое имя. Все произошло с ужасающей быстротой. Рука воина взметнулась, томагавк просвистел в воздухе, и Себастьян испустил проклятье, когда лезвие разрезало рукав куртки, пригвоздив его левую руку к сосне за спиной. Индеец прыгнул. Себастьян рывком освободил руку, и кровь растеклась по рукаву, когда он встретил его удар. Он ударил индейца по ногам и свалил его на землю.
      Они катались, сцепившись в яростной схватке, по траве, быстрые, словно сражающиеся змеи. Себастьян оказался придавленным к земле, но его стальные пальцы нашли горло индейца и стали сжимать с неумолимой силой. Отчаянными усилиями воин пытался освободиться от этой мертвой хватки, извиваясь и пытаясь приподняться. Беренис опомнилась, схватила ружье Себастьяна с луки седла и направила ствол в лицо индейца. Он сразу же прекратил сопротивляться, и Себастьян тоже поднялся и сел рядом с ним на колени.
      – Медный Волос! – крикнул он, тяжело дыша, все еще не отпуская его горло. – Кто тебя послал убить меня?
      – Модифорд! – выдохнул Медный Волос, не сводя глаз с ружья.
      Себастьян расслабился, поднялся на ноги и, не отрывая взгляда от воина, взял оружие из рук Беренис.
      – Я так и думал! Следовало бы убить тебя, но я не сделаю этого ради твоего отца – моего старого друга Зоркого Сокола. Но беги быстро, пока я не передумал!
      Медный Волос поднялся на ноги. С выражением, полным неприкрытой ненависти, он исчез в лесу так же быстро и бесшумно, как и появился. Беренис рывком повернулась к Себастьяну, выхватила свой носовой платок и попыталась остановить струю крови, вытекающей через разрез в куртке.
      – О, любовь моя! – воскликнула она. – Благодарение Богу, что на тебе была надета эта куртка! Она спасла тебя от более глубокой раны.
      – Именно поэтому мы предпочитаем кожу, – ответил он, скривившись от боли, – а не только для того, чтобы покрасоваться, как Грег, должно быть, внушал тебе. – Его глаза сверкнули гордостью. – Ты вела себя очень храбро, cherie! Никогда бы не подумал, что ты способна на такое. Становишься настоящей американкой, да?
      Он вглядывался в лицо Беренис, полное озабоченности, когда она осматривала рану. То, что она назвала его «любовь моя», поразило Себастьяна. Его кровь размазалась по ее лицу, когда она прижалась щекой к его раненой руке. Несмотря на то, что Беренис была мертвенно-бледной и дрожала, она пыталась улыбаться, радуясь, что он жив. Она умоляла позволить ей промыть и перевязать рану, но он предпочел не задерживаться и настоял, чтобы они немедленно сели на лошадей и вернулись домой, пока Медный Волос не привел подкрепление и не повторил нападение.
      Это была сумасшедшая скачка. С каждой минутой Себастьян слабел от потери крови. Под конец Беренис пришлось вести его лошадь, в то время как он почти лежал на ее шее. Беренис трепетала от страха, ожидая, что в любой момент на них может напасть отряд индейцев, и вздохнула с огромным облегчением, когда из-за деревьев, наконец, показался Бакхорн-Хаус. От усталости она едва держалась на лошади, когда, въехав во двор, наконец позвала на помощь.
      Подбежали Адам и Квико; обеспокоенные домочадцы засуетились в тревожном волнении. Тут же появился Грег, и Себастьян, меряя шагами кухню, рассказал ему о том, что произошло.
      Доктор сказал:
      – Прекрати метаться, словно лев в клетке, и дай мне осмотреть твою руку.
      – Позже! Похоже, скоро что-то случится! – возбужденно объявил Себастьян, но все-таки остановился у очага, опершись о каменную стену, и носком сапога подтолкнул полено в огонь.
      – Ты ведешь себя как безумец! – Грег остановился прямо перед ним. – Сядь, пока не свалился. Из тебя хлещет кровь, как из кабаньей туши!
      Себастьян последовал его совету, сев на стул у огня. Грег приступил к делу, снимая с него куртку. Беренис в ужасе смотрела на кровь, просачивающуюся сквозь рукав его рубашки. Она встретилась с ним взглядом и попыталась сказать что-то, но язык не слушался ее; она так дрожала, что вынуждена была крепко прижаться к спинке стула. Ей стало жарко и дурно. Затем в глазах потемнело, все завертелось, и она соскользнула на пол в глубоком обмороке…
      Когда Беренис пришла в себя, возле нее хлопотала Далси. Как раз в это время Грег промывал рану ромом, и Себастьян, не выдержав, вскрикнул:
      – Боже! Как больно!
      Это окончательно привело Беренис в сознание. Далси улыбнулась и сказала:
      – С ним будет все хорошо. А вот вам нужно отдохнуть, миледи!
      Беренис застонала:
      – Господи! Как мне плохо! Что это со мной? Наклонившаяся к ней с забавными искорками в глазах Далси прошептала:
      – Это из-за вашего ребенка, миледи…

      Слова Далси поразили Беренис, как удар грома. Она не шевелилась, затаив дыхание. Как это могло случиться? Но затем она осознала, что очень даже могло. В самом деле, было бы странно, если бы этого не случилось.
      Она подняла глаза и уставилась в улыбающееся лицо Далси. Служанка кивнула, обняла ее за талию и помогла встать. Беренис все еще не могла опомниться от шока. Все было так неожиданно, что она едва могла поверить, что Далси права. Трудно было сосредоточиться и потому, что она все еще была охвачена ужасом при воспоминании о той схватке в лесу – злобный Медный Волос и Себастьян, дерущиеся насмерть… А теперь и эта сногсшибательная новость!
      – Ты уверена? – она говорила как можно тише, хотя остальные были так заняты Себастьяном, что никто не обращал внимания на женщин.
      – Я уже давно заподозрила. У вас ведь не было месячных с тех пор, как мы приехали в Каролину, не так ли?
      В обязанности горничной входило снабжать свою госпожу каждый месяц фланелевыми салфетками, которые после использования кипятились, сушились, гладились и возвращались в ящик комода до следующего раза. Так что если служанка вела счет дней, то часто могла догадаться о беременности своей хозяйки раньше нее.
      – Я не думала об этом, – запинаясь сказала Беренис, приложив ладонь к своему горячему лбу.
      – Сначала я относила это на счет перемены климата, но в последнее время заметила некоторые изменения: корсаж стал сидеть на вас туже, вы жалуетесь на головокружение, – Далси не знала, как Беренис воспримет это открытие, но не могла скрыть собственной радости. Иногда дети скрепляют семьи, и ей ужасно хотелось увидеть, как Беренис и Себастьян, наконец, соединят руки, объявят о «прекращении враждебных действий» и заживут вместе в мире и согласии.
      Грег и Квико попытались помочь Себастьяну встать на ноги, но он, стыдясь своей слабости, оттолкнул их и, шатаясь, пошел через кухню и холл к своей спальне без их помощи. Беренис схватила Далси за руку:
      – Мы поговорим об этом позже. Сейчас я должна идти к нему!
      – Я иду с вами! – объявила Далси, хотя больше беспокоилась о своей госпоже, чем о господине. Она была убеждена, что уж он-то сделан из стали и выживет в любом случае, в то время как Беренис, принимая во внимание ее воспитание и утонченную натуру, была более ранима и сейчас нуждалась в любви и понимании больше, чем когда-либо.
      Квико отвернул простыню, и Себастьян тяжело опустился на кровать. Индеец стащил с него сапоги и посоветовал:
      – Отдохните. Вы потеряли много крови. Мы сами обо всем позаботимся.
      Грег стоял у кровати, невозмутимый и строгий, открывая свою медицинскую сумку. Беренис, запаниковав, схватила его за руку:
      – Господи, он умрет от потери крови! Сделайте же что-нибудь!
      Глаза ее были широко открыты, одежда в беспорядке, но Грег лишь улыбнулся, выкладывая инструменты на стол:
      – Успокойтесь, графиня! Как приятно, когда на тебя такой спрос. Пожалуй, я превращу вашу спальню в больничную палату, чем она и является в последнее время – сначала вы, теперь вот он. Будьте добры, принесите бренди – надо добавить в него опиума. Когда я начну зашивать рану, будет чертовски больно. А он и так уже проклинает меня на чем свет стоит, грозясь вырвать мое сердце и съесть его, тушеное с тминными семечками.
      – Ты мясник, Грег, – проворчал Себастьян, не терпящий никакого ограничения свободы, мешающего ему действовать в полную силу.
      – Заткнись ты, старый дьявол! – парировал Грег насмешливо. – Ты рычишь, как гризли, раненый в зад. На вот, выпей это и дай нам всем отдохнуть от тебя! – и он сунул стакан Себастьяну под нос.
      – Иди к черту! – пробормотал Себастьян не слишком любезным тоном, швырнув назад пустой стакан. – Накладывай свои швы и убирайся!
      – А ты, девушка, – доктор повернулся к Далси, – пойди попроси у Джесси простыню и начинай рвать ее на бинты для перевязки.
      Далси взглянула на Квико, и он согласно кивнул. Никогда ничего не обсуждая, без слов понимая друг друга, они вместе трудились на благо этих двух людей, которые вернули им жизнь, надежды, достоинство, – трудились и никогда не забывали их в своих молитвах.
      – Где мой брат? – Беренис хотела сообщить, что он скоро станет дядей, и в то же время боялась даже упомянуть об этом.
      – Он на сторожевом посту, миледи, – сказал Квико. Его внимательный взгляд заставил Беренис гадать, не сообщила ли ему Далси о ее деликатном положении. Себастьяну, с уже затуманенным от наркотика сознанием, стало казаться, что Беренис парит над ним, заботливая и нежная, как ангел. Она, можно сказать, спасла ему жизнь, и он силился понять почему. Был ли это природный инстинкт самосохранения? Страх быть захваченной в плен Медным Волосом? Возможно ли (да нет, это немыслимо!), чтобы ей было не безразлично, что случится с ним? Их взгляды встретились, и Беренис поразило то, что она прочитала в его глазах. Искра надежды вспыхнула у нее в груди, но погасла, когда нежность на его лице сменилась суровостью – так же быстро, как и появилась. Себастьян отказывался верить, да еще в критическую минуту физической слабости, что она способна стать его подругой, его спутницей жизни. Очень скоро, подозревал он, это прекрасное видение, заботящееся о нем так нежно, вновь превратится в существо изменчивое и непредсказуемое. Он не мог позволить себе смягчиться или поставить под угрозу свои чувства.
      Он нетерпеливо поерзал:
      – Это не женское дело, Беренис! Уходи.
      – Мое место здесь, с тобой, – сказала она твердо.
      Больше Себастьян ничего не успел произнести, потому что Грег начал зашивать рану. Это был мучительный процесс: длинная игла и кетгутовая нить постепенно стягивали разорванные края кожи. Квико и Адам крепко держали Себастьяна, игнорируя его проклятья.
      Беренис не могла смотреть из-за подступающей к горлу тошноты и головокружения. Это убедило ее в правильности диагноза Далси. Трепет радостного возбуждения начал наполнять все ее существо, когда она, наконец, поняла и приняла правду. Она могла чувствовать новую жизнь, расцветающую внутри нее…
      У нее возникло неудержимое побуждение все рассказать Себастьяну и увидеть его реакцию, но ее пыл угас, как только она представила, что за этим последует. Недоверие, сомнение, что он отец ребенка… Но ведь не мог же он все еще считать ее шлюхой? Она вспомнила, в какую ярость он пришел, когда она сбежала с Перегрином. Прежде чем делать при всех такое серьезное заявление, она должна обдумать свое будущее и будущее своего нерожденного ребенка. Беренис почувствовала на себе тяжесть ответственности и несколько мгновений стояла, прижав ладони к животу, который пока еще не округлился. Она попыталась представить, как он будет выглядеть: красивый маленький мальчик с чертами Себастьяна или прелестная девочка, похожая на нее? Хотя у нее был небольшой опыт обращения с детьми леди Оливии и ей нравилось возиться с ними, новорожденные младенцы приводили ее в смятение. Они были такие маленькие и беспомощные, и так много плакали. Что же до родов… Люсинда, которая, правда, никогда сама не рожала, и некоторые другие дамы, имеющие подобный опыт, рассказывали чудовищные истории о длящихся неделями схватках, мучительных болях, хирургических щипцах и наложении швов…
      Где она будет, гадала Беренис, когда придет это время? С Себастьяном? Вряд ли. Сердце болезненно сжалось, когда она, наконец, призналась себе, что любит его, что это не мимолетное увлечение, но любовь, которая будет длиться всю жизнь. С грустной слабой улыбкой Беренис поняла, что ее гнев и ненависть к нему наполовину были для нее своего рода самозащитой против этой великой силы, которая могла разорвать ее сердце на части.
      Стук в дверь прервал эти размышления, и вся тревога, страх и боль прорвались наружу кипящей яростью, когда она обнаружила за дверью Джульетт, требующую, чтобы ее впустили. С ней была Ли, держащая корзину с травами, поверх которых лежало нечто странное, сплетенное из куриных перьев и веток.
      – Что все это значит? – крикнула Беренис.
      – Заклинания для быстрого выздоровления хозяина, – пробормотала старуха.
      – Плохая медицина, – заключил Квико непреклонно.
      – Заткнись, дикарь! – Джульетт попыталась войти в комнату.
      – Что ты хочешь? – Беренис заслонила проход, сверкая глазами, словно львица, защищающая своих детенышей.
      – Я нужна ему! – Джульетт ответила ей таким же яростным взглядом властной, уверенной в себе женщины.
      – Ему не нужен никто, кроме меня. Я его жена, – твердо сказала Беренис.
      Джульетт была спокойна и осторожна, как змея:
      – Что ты знаешь о нем? Ты, со своими чопорными манерами! Что ты можешь предложить такому мужчине?
      Если бы в этот момент в руках Беренис оказалось оружие, она бы убила ее. Бешенство кипело в ней, непреодолимое кровожадное неистовство, от которого она вся дрожала.
      – Убирайся! – зашипела она злобно, сжав кулаки и напрягшись, готовая броситься на нее. – И забери эту чертову ведьму! Нам не нужны ваши дьявольские амулеты и заклинания. Я предупреждаю тебя – впредь держись от него подальше или будешь иметь дело со мной!
      Джульетт смотрела на нее сквозь прищуренные веки с ледяной улыбкой на губах.
      – Я уйду, но не думай, что это конец. Я никогда не сдамся. Мои боги накажут тебя! – И она пошла прочь, по-прежнему злобно улыбаясь.
      Себастьян услышал шум и зашевелился.
      – Эти чертовы женщины, – слабо пожаловался он Грегу, который заканчивал перевязку. – Они везде устроят скандал. Выпроводи их, сделай одолжение!
      Квико, помогающий ему снять оставшуюся одежду, поджал губы и сказал с ноткой порицания:
      – Жена должна оставаться со своим больным мужем.
      Угрюмое выражение застыло на осунувшемся лице Себастьяна:
      – Они все одинаковы, все до единой!
      – Вот уж чудовищно огульное утверждение, – сказал Грег медленно, растягивая слова.
      – С чего ты взял, что она отличается от других?
      – Иногда для умного человека ты можешь быть чертовски глуп. Она прекрасная женщина! Я говорю тебе: если бы ты не был моим другом – а ты временами бываешь просто невыносимым ублюдком! – я попытался бы увести ее у тебя. Есть сотни способов избавиться от соперника – несчастный случай на охоте, шальная пуля, предательский удар ножом в спину… Но она любит тебя, а ты, дурак, этого не видишь!
      «О Боже! Он не должен был говорить этого, – думала Беренис. – Я не хочу, чтобы Себастьян знал». Но Грег сказал, и слов не вернуть назад. Она с тревогой взглянула на своего мужа, гадая, услышал ли он утверждение Грега сквозь пелену боли и изнеможения.
      Гнев растворился в его глазах, оставив их непроницаемо-спокойными. Грег заключил, что его слова упали на бесплодную почву, но когда снова взглянул на своего пациента, то обнаружил, что тот спит.
      – Это для него лучшее лекарство, – сказал он, улыбаясь, Беренис. – Не позволяйте ему вставать и не поощряйте никакой активности, от которой может открыться рана. Вы понимаете, о чем я говорю?
      – Думаю, да, – пробормотала она, вспыхнув, и начала поспешно убирать тазы, испачканные в крови куски полотна и приводить комнату в порядок, что неизбежно приходится делать после любой операции.
      – Прекрасно! Значит, увидимся утром. Идемте! – и Грег выпроводил всех из комнаты.
      Ночь спустилась на землю быстро и незаметно, и звезды мерцали на небе, словно алмазная пыль. Даже в этом водовороте бурных чувств Беренис испытывала странное удовлетворение и не хотела больше ничего, кроме как предупреждать любое желание Себастьяна. На этот раз он был почти беспомощным и зависел от нее.
      Он спал, и она села рядом, любуясь каждой черточкой его лица, и стала грезить наяву о том, чтобы остаться в Мобби Коув, никогда не возвращаться в город и бродить вместе с ним по лесам и равнинам. Ночевать под звездным куполом, чувствовать, как внутри нее шевелится ребенок, и сказать ему, смеясь, что он скоро станет отцом. Она представляла, как он будет счастлив, услышав эту новость, как удивление и радость вспыхнут в его глазах. Быть может, он заключит ее в объятия и крепко прижмет к себе, называя своим сокровищем, как делал в редкие мгновения их гармонии… Она зажгла свечи, разделась, смыла грязь многомильной скачки, затем, обнаженная, скользнула под одеяло, ощутив жар его тела. Она не хотела спать, боясь даже на миг перестать чувствовать его рядом. Быть может, у нее впереди еще слишком много одиноких ночей, когда не будет возможности смотреть на него, прикасаться к нему…
      Она должна наполнить себя им, насытить каждую клеточку своего существа воспоминаниями, впитать его запах, этот мускусный, возбуждающий аромат, принадлежащий только ему. Она прижалась теснее, касаясь губами его кожи, ощущая вкус пота и возвращаясь к его губам в непреодолимом желании вобрать его в себя и быть в ответ поглощенной им. Беренис была очень осторожна, стараясь не задеть его раненую руку, но страстно желала, чтобы он проснулся.
      Словно она была наваждением, посланным, чтобы преследовать его даже во сне, он ощутил ее рядом и зашевелился, когда ее пальцы пробежали вниз, к его паху, зная, как доставить ему удовольствие. Тогда он, казалось, окончательно проснулся и, не говоря ни слова, коснулся ее лица. Медленно, нежно, в полном молчании они слились в поцелуе. Когда он отстранился, она погладила пальцами его лицо – не со страстью, а радостно наслаждаясь ощущением его кожи, его тепла. Он наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее полуоткрытые губы, затем снова погрузился в глубокий сон.
      Беренис не спала. Ее мозг лихорадочно работал. Он забылся сном, и она ощущала его отдаленность с трепетной дрожью. Чтобы успокоиться, она подумала о зарождавшейся в ней новой жизни, и это было так сладостно, что сердце ее защемило. Она повернулась на бок лицом к Себастьяну, отчаянно желая поделиться своей новостью и в то же время страшась заговорить. Он может не хотеть этого, но это уже было здесь, в ней, и росло с каждой минутой. Пройдет еще несколько недель, и она, наверное, почувствует, как ребенок зашевелится. Как долго еще сможет она скрывать? И что он сделает, когда узнает? Она была не в силах догадаться, и это наполняло ее отчаянием. Но она знала, что как бы грубо он с ней ни обращался, ее, пойманную в сети любви, уже ничто не могло спасти…
      Как ни странно, это признание не принесло с собой ожидаемой безнадежности – совсем наоборот. Она свернулась клубочком рядом с ним, наблюдая за игрой теней в теплом уюте комнаты, счастливая тем, что может лежать и слушать его ровное дыхание, коснуться его рукой и знать, что он действительно здесь – живой человек из плоти и крови, а не какое-то расплывчатое видение, созданное ее романтическим воображением.
      Себастьян проснулся первым, лишь только серые полосы света прокрались между парчовыми портьерами. Он мгновенно насторожился, полностью придя в сознание, как бывалый закаленный воин, ощутил, что рука его неподвижна, и в то же время осознал, что он не единственный обитатель комнаты. Он не шевелился, неторопливо наслаждаясь присутствием Беренис, мирно спящей рядом. Он чувствовал нежность ее шелковой кожи на своем бедре и тепло ее тела под одеялом.
      Это казалось таким естественным, само собой разумеющимся, что он испугался, зная, что она оплетает его невидимой колдовской сетью, из которой он никогда не захочет вырваться. А ведь это та самая женщина, которая ненавидела его и проклинала с каждым словом! Он любовался ее отрешенным во сне лицом и с тревогой думал о собственном безрассудстве. Эта девушка, на которой он женился, это таинство красоты, тронутое странной, магической алхимией – почему она так много значила для него? Почему он был так околдован ею, что его руки дрожали, словно он боялся?
      Беренис пошевелилась, словно почувствовав его пристальный взгляд, и веки ее приоткрылись. Мгновенно вспомнив о своем ребенке, она широко распахнула глаза, и все страхи вернулись.
      – Поспи еще, – сказал он. – Вчера был тяжелый день. Тебе нужно хорошо отдохнуть.
      Она покачала головой, и каждый нерв в ней реагировал на его близость.
      – Я не могу больше спать. Как ты, Себастьян? Болит рука?
      – Ты вдруг стала очень озабочена моим здоровьем? С чего бы это? Надеешься стать вдовой?
      Повергнутая в отчаяние его ответом, который не оставлял никаких сомнений, что он проснулся именно в том настроении, которого она больше всего боялась, Беренис прикусила дрожащую нижнюю губу и села на кровати. Ее волосы рассыпались по обнаженным плечам, а глаза были словно озера печали.
      – О, Себастьян, ты никогда мне не доверяешь, что бы я ни делала и ни говорила, – она не смогла сдержать слез. – Разве я причинила тебе когда-нибудь зло? – Она знала его тело, разделяла его страсть, но тайн своей души он ей не открывал.
      Его глаза смотрели сурово. Но утренний луч упал на ее лицо, высвечивая эти прекрасные черты, которые останутся такими, даже когда она постареет. Искренность светилась в ее глазах, и он был тронут заботой. Он решил, что должен сказать ей правду.
      – Не ты, – сказал он мрачно, избегая ее взгляда, уставившись на балдахин огромной кровати. – Ты не причиняла мне зла, но была другая женщина… много лет назад… во Франции.
      – Расскажи мне, – прошептала она, полная страстного желания узнать его тайны, трепеща в ожидании открытия.
      – На самом деле ты ведь не хочешь узнать мое прошлое, верно? Оно покажется тебе ужасно скучным. – Его ответ был полон сарказма, но когда Беренис несмело нащупала его руку под одеялом, пальцы Себастьяна сомкнулись вокруг ее пальцев, и он начал говорить – монотонным и невыразительным голосом, рассказывая о том, что никогда еще не открывал ни единой живой душе.
      Беренис замерла, удивленная и гордая его доверием, и горло ее сдавила боль непролитых слез. Она понимала, что происходит что-то необычное. Это было так ново и странно для них – лежать вместе, не чувствуя страсти. Она едва осмеливалась дышать, боясь порвать эту тонкую нить возникшей между ними хрупкой близости. Он рассказывал о многом: о своей жизни во Франции перед революцией, семье, замке Гийяр, и сердце ее упало, словно камень, когда он упомянул о женщине, которую любил в юности.
      Ей вдруг захотелось остановить его, захотелось закрыть ему ладонью рот, чтобы помешать произнести эти слова, которые вонзались в нее, словно иголки, но она не шевелилась, преисполненная желания услышать все до конца, и в то же время страшась этого. Но она лишь прильнула к его руке и не прервала его воспоминаний.
      – Она была прекрасна, а я молод и впечатлителен, – звучал его низкий голос, и, казалось, он забыл о ее присутствии и рассказывал все это самому себе. – Она была старше и опытнее меня. Превыше всего она любила власть и богатство. Она хотела большего, чем я мог ей предложить, и увлеклась опасной игрой в политику, связалась с теми, кто готовил заговор, чтобы свергнуть монархию. Я тоже прислушивался к ней и к взволнованным словам моего друга Жака, который был полон страстного желания освободить угнетенных, накормить бедняков, умирающих с голоду, в то время как аристократы проматывают целые состояния в азартных играх и утопают в роскоши. О да, я признавал, что нужно было многое изменить, но потом началось настоящее кровавое месиво, и невинные страдали наравне с виновными. Тысячи людей были казнены на гильотине на глазах у кровожадной толпы, заполняющей площадь Революции…
      Он замолчал, словно воспоминания бурного времени были слишком болезненны, чтобы облечь их в слова, но Беренис заставила его продолжить, решившись, наконец, задать вопросы, ответы на которые она жаждала узнать с тех пор, как они встретились:
      – Она, эта женщина, любила тебя? Что же произошло? Почему ты покинул Францию, если симпатизировал революционерам?
      Беренис почувствовала, как он напрягся, и его голос стал жестче:
      – Нет, она не любила меня, а я не мог согласиться со всем, что делали якобинцы. Она обожала Жака с его высокими словами, с фанатичным огнем! Какое-то время она была моей любовницей, но низкое происхождение не давало ей возможности занять то место в обществе, которого она жаждала. Это бесило ее. Она считала, что имеет все права быть равной аристократам, и ненавидела тех, кто презирал ее, делая все возможное, чтобы ускорить их падение. Я был глуп, и она безжалостно использовала меня в своих целях. Когда, в конце концов, толпа черни окружила замок Гийяр, она возглавляла ее, размахивая трехцветным флагом. Она надеялась, захватив замок, получить его в качестве награды за свои услуги. Возможно, ей это и удалось, не знаю. Все, что я выяснил позднее – это то, что наш ребенок умер…
      Беренис застыла.
      – Ребенок?! – воскликнула она.
      – Маленькая девочка по имени Лизетт. Ей было два года, – он сказал это нежно, и было что-то такое в его голосе, что вызвало в ней волну дрожи.
      Ей с трудом удалось сдержаться, чтобы не обнять его, не прогнать поцелуями щемящую, безысходную печаль и сказать, что скоро будет другой ребенок, их ребенок – бесценный дар, посланный судьбой, чтобы любить его и заботиться о нем. Теперь она поняла все. Высокопробную сталь, из которой он был отлит, закалили в огне. Как ужасно было чувствовать себя такой молодой, такой невежественной, и как ей хотелось быть более сведущей и искушенной, не понимая, что именно в чистоте и оптимизме ее юности заключено его спасение.
      Он откинулся на подушки. Его щеки побледнели под загаром. Любовь дала ей смелость отбросить в сторону одеяло и прильнуть к его плечу прежде, чем он смог остановить ее:
      – О, дорогой, почему ты не рассказал мне этого раньше? Я не знала, не понимала, – словно гора упала с ее плеч. Он был молод и пытался начать жизнь заново, а она считала его каким-то грабителем, движимым лишь алчностью…
      Потрясенный этим проявлением чувств, он выбирал последующие слова особенно тщательно и колебался, все еще не осмеливаясь доверять ей:
      – До сих пор мы ведь почти не разговаривали. Ты, казалось, так ненавидела меня…
      – В будущем мы должны больше разговаривать. Возможно, мне тоже нужно, чтобы меня выслушали, – сказала Беренис осторожно.
      Даже теперь она держала кое-что в секрете. Им еще предстоит исследовать огромные пространства ее и его жизни, почти такие же бескрайние, как равнины Каролины. Она будет познавать это шаг за шагом, день за днем, а пока еще ненадолго сохранит свою тайну и ничего не скажет о ребенке – мудрый поступок, учитывая то обстоятельство, что, случись с ней какое-нибудь несчастье во время беременности, ее собственное горе будет слишком велико, чтобы взваливать это бремя еще и на него.
      Он поцеловал ее тепло, нежно. Так муж целует жену, с которой прожил много лет в любви и согласии. Потом притянул ее к себе так, чтобы ее голова лежала на его груди; пальцы его нежно гладили ее волосы. Вскоре он затих, и, украдкой бросив на него взгляд, Беренис увидела, что он спит. Линии его лица смягчились, и он выглядел очень спокойным, умиротворенным, словно, доверившись ей, вскрыл зараженную рану и выпустил яд из своей души.
      Беренис выскользнула из постели и очень тихо, чтобы не потревожить Себастьяна, торопливо оделась и привела себя в порядок. Ее мучили тошнота и слабость, но она твердо решила скрывать это и пошла на кухню, чтобы приготовить на завтрак что-нибудь сытное и вкусное, что поможет ему поскорее поправиться. Больше она ни о чем не думала, предпочитая просто плыть по течению. «Позже, – пообещала она себе, – я решу и с Себастьяном, и с Перегрином. И со всем остальным…»
      Было еще рано, солнце выбиралось из-за отступающих облаков в сияющем великолепии, и широкие крылья оранжевого, алого и зеленого цвета охватывали небо на востоке. Беренис ступила в эту росистую свежесть, наполняющую ее легкие кристально чистым воздухом. Мир казался в этот день каким-то необычайно сверкающим, словно пелена спала с ее глаз, и она увидела все это впервые.
      Она хотела побыть здесь наедине с природой, восхищаясь каждой птичьей трелью, каждой веточкой, мерцающей алмазными каплями росы, каждой травинкой, освещенной любовью. Но на веранде она наткнулась на Перегрина, лежащего в плетеном кресле с мертвенно-бледными лицом после очередной ночи пьянства.
      – Ты ранняя пташка, – сказала Беренис, отмечая, как плохо он выглядел, и недоумевая, почему прежде он казался ей столь привлекательным. Воспоминания о прошлом теперь казались смутными и расплывчатыми, словно это происходило с кем-то другим.
      – Говорят, что кто рано встает, того удача ждет, – ответил он устало. Как отличался теперь Перегрин от того блестящего молодого человека, который очаровал ее в те дни, когда гонялся за светскими удовольствиями и ему не было равных…
      – Что случилось, Перегрин? – спросила она мягко, ибо, что бы ни произошло, они оставались друзьями, и Беренис беспокоилась о нем.
      Он тяжело вздохнул. Его одежда помялась, белье было далеко не первой свежести. Он не был приучен заботиться о себе сам, а Себастьян запретил слугам входить к нему.
      – Это приключение – совсем не то, что я думал… вернее, это именно то, что я ожидал, но как я позволил другим втянуть себя в это? Твоему брату, например?
      – Право же, это несправедливо! Ты не можешь обвинять Дэмиана!
      Она присела на верхнюю ступеньку веранды, где виноградные лозы с пурпурными цветками, извиваясь, ползли вверх, словно змеи. Изумрудно-зеленая ящерица пронеслась по белой оштукатуренной стене, замерев на долю секунды, прежде чем юркнуть под навес крыши.
      – Ну не идиот ли я, что послушал леди Чард и приехал сюда? Эти ее прекраснодушные разговоры о родственниках в Джорджтауне – все это было обманом. Старая сводня хотела сбыть меня с рук, – Перегрину нужно было переложить на кого-нибудь ответственность за свои поступки.
      – Ты, конечно же, шутишь! Я уверена, что она действовала из лучших побуждений. Тогда тебе нужно было решительно и быстро изменить жизнь. Тебе бы лучше не пить так много и найти себе молодую леди, – Беренис пыталась расшевелить его, отвлечь от мрачных мыслей.
      – И как же, скажите на милость, я могу сделать это, будучи запертым в глуши? – спросил он раздраженно. – Но когда я снова окажусь в каком-либо месте, хотя бы отдаленно напоминающем цивилизацию, это будет совсем другое дело!
      – Я в этом уверена. Нужно немного потерпеть…
      – Потерпеть! Вздор, мадам! Я провел бессонную ночь, размышляя об этом, – ответил он медленно. – Бесполезно. Эта жизнь не для меня. Быть все время с этими людьми – такими грубыми, такими жестокими – совсем не то, к чему я привык. Черт возьми, они еще более дикие, чем индейцы! А ваш муж! Каждый раз, когда он на меня смотрит, я боюсь, что он вот-вот ударит меня.
      Беренис улыбнулась, увидев его удрученное лицо:
      – Ты давал ему достаточно поводов к этому. По-моему, наоборот, он ведет себя поразительно сдержанно и терпеливо. Он бы мог заковать тебя в кандалы за побег…
      Перегрин нахмурился и сел, зажав руки между колен. Грязные кружевные манжеты наполовину скрывали его запястья.
      – Я думал, Дэмиан – мой друг, но теперь он на стороне графа. О, ему все это очень нравится! Он чувствует себя, как рыба в воде. Ты тоже, Беренис, – его взгляд был полон упрека. – Ты стала избегать меня.
      Когда-то этот печальный мальчишеский взгляд заставлял сердце Беренис трепетать – но не теперь. Желая утешить Перегрина, она накрыла его ладонь своею:
      – Себастьяну не нравится наша дружба… Он отдернул руку, словно ужаленный:
      – Значит, ты должна поступать так, как приказывает твой муж? Но это же отвратительно! Никогда бы не поверил, что услышу такое признание от своенравной леди Беренис! Ты становишься смиренной и послушной, как жена священника.
      Это рассердило Беренис: разумеется, ни одной женщине с характером не понравится, если люди будут считать, что она целиком и полностью покорилась мужу.
      – Если уж на то пошло, то это потому, что я так хочу! – сказала она резко. – Я многое узнала с тех пор, как мы приехали сюда. Так много, что не представляю, с чего начать. Теперь я уже не могу вернуться к прежней жизни.
      – Полагаю, он и не позволит тебе этого! Не удивлюсь, если он поднимет на тебя руку! А может, тебе это нравится? В этом секрет его успеха у женщин? Он ведет себя в постели, как животное? Мне говорили, что некоторых женщин жестокость мужчины, наоборот, возбуждает. – Перегрина жгла обида, и он становился язвительным. Из-за одиночества и тоски он чувствовал себя здесь как рыба, выброшенная из воды.
      – Пожалуйста, не надо! – Беренис искренне жалела его и хотела хоть немного облегчить его страдания. – Прежде ты не был таким недобрым. Я нашла любовь, Перегрин. То чувство, которое ты так чудесно воспевал в своих стихах…
      – Любовь? Ты любишь его? – Перегрин тупо уставился на нее, отмечая про себя, что она еще никогда не была так хороша, как сейчас – даже несмотря на то, что ее платье было непритязательно, волосы не убраны, а на лице не было следа краски или пудры.
      – Не смейся надо мной. Это правда, и я благодарю Бога за это.
      Перегрин скривился:
      – А он? Он отвечает тебе взаимностью? – Перегрин отдал бы все, чтобы вот так же она говорила сейчас о нем. Он хотел ее, более того: он осознал слишком поздно, что она значит для него больше всего на свете – на земле, в раю или аду.
      – Я не знаю, что он чувствует, – Беренис говорила тихо, словно обращаясь не к Перегрину, а к самой себе. – Ведь я сделала много такого, за что он вправе ненавидеть меня. Я хочу только молить Бога, чтобы со временем завоевать его уважение. Это такая великая ценность – любовь, и никогда не бывает в проигрыше тот, кто отдает больше, чем получает.
      – Очень глубокомысленно, моя дорогая! – он криво усмехнулся, и искра былого очарования на миг осветила его лицо. – Итак я вижу, что должен признать свое поражение. Твой муж победил. Но как же это скучно и старомодно – влюбиться в мужчину, за которым ты замужем.
      – Значит, мы можем остаться друзьями? – Казалось, ее лицо светилось каким-то внутренним светом.
      Перегрин не мог не ответить на этот призыв.
      – Я всегда к твоим услугам, Беренис, что бы ни случилось, – сказал он искренне. – Я грешник и недостоин тебя, но ты всегда можешь на меня рассчитывать. Как бы там ни было, я постараюсь уехать, как только смогу. Нужно добраться до Джорджтауна и навестить тетку. Мой кошелек ужасающе худ, а образ жизни джентльмена требует соответствующих расходов, чтобы соблюдать приличия. По я никогда тебя не забуду, и когда бы тебе ни понадобилась моя помощь, только позови. – Он взял ее руку и поднес к своим губам, на мгновение вновь став благородным рыцарем из своих стихов, носящим па копье цвета своей дамы и клянущимся защищать ее до конца жизни.
      Вскоре Беренис с тяжелым сердцем оставила его. Было грустно видеть Перегрина, устало дремлющего в кресле. «Да, – думала она. – Здесь он явно чувствует себя чужим и одиноким. Ему нужны изящество, элегантность и комфорт, кофейни, магазины, клубы, светские развлечения и общество легкомысленных приятелей». Когда-то и она была убеждена, что это единственно достойный образ жизни, но теперь он предстал перед ней в истинном свете – как пустое, легкомысленное существование.
      Счастье и покой царили в душе Беренис, когда она принималась за ту несложную, но необходимую домашнюю работу, на которой держится дом и занимаясь которой она могла выразить свою любовь к Себастьяну. Приготовить завтрак, убедиться, что у него есть смена чистого белья и запас сигар под рукой – в былые времена обо всем бы заботились слуги. Но сейчас Беренис сама с радостью выполняла эти обязанности жены, желая жить его жизнью, слиться воедино, стать для него такой же необходимой, как воздух.
      Все утро Беренис чувствовала себя так, словно она парит в небесах. С ее лица не сходила мечтательная улыбка. Далси удивленно наблюдала за ней, затем спросила:
      – Как вы себя чувствуете, миледи?
      Беренис ответила не сразу, боясь, что если она облечет свои чувства в слова, мир вокруг потускнеет и потеряет краски – такой нежной, такой хрупкой была любовь. «Что пробуждает ее? – спрашивала она себя. – Что ее удерживает? Что это за волшебная сила, которая вдруг преображает двух людей, заставляя их страстно желать всецело обладать друг другом?» Наконец, она сказала:
      – Немного тошнит, но лучше, чем было вчера, Далси. Когда, по-твоему, родится мой ребенок? Мы можем вычислить срок?
      – Можно попытаться, но, вероятно, вам лучше спросить доктора Лэттимера. – Этот ребенок слишком много значил для ее госпожи, и Далси беспокоилась.
      – Пока нет. Я хочу хранить секрет еще некоторое время.
      – Но вы ведь больше не собираетесь оставить графа, правда? – Далси надеялась, что Беренис теперь выбросит из головы эти мысли.
      – Посмотрим. – Беренис все еще была не готова сдаться окончательно.
      Но в то же время она чувствовала, что изменилась, – словно вдруг внезапно повзрослела. В глубине души она знала, что это случится, Что ей придется стать другой – знала, когда отдавала ему свою девственность в их первую брачную ночь. Но она яростно сопротивлялась этому чувству, окружая себя неприступной стеной из высокомерия, ненависти и презрения, отказываясь признать, что любит его, когда правда была уже очевидна для всех.
      Глаза Беренис наполнились слезами, когда она вспомнила, как он вел себя. Теперь она прощала его, потому что понимала причину: она была не в ней, а в давнем призраке той женщины из Франции. Оглядываясь назад и вспоминая свои поступки, она краснела от стыда. Как надменно она вела себя, считая, что любой мужчина должен быть ее преданным рабом! Как быстро взрывалась гневом, если не могла поступить так, как ей хотелось! Как оба они изменились, подумала она…
      – О, Далси, какой сегодня чудесный день! – воскликнула она восторженно, стирая у ручья, по локоть в мыльной пене, не обращая внимания на палящий зной, слыша только журчание ручья, пенящегося вокруг мшистых валунов, и пение птиц, выводящих свои трели у нее над головой.
      – Да, мадам. Все кажется прекрасным, когда ты влюблена, – согласилась Далси, которая полоскала белье и замочила свою юбку до колен. Она торопилась закончить работу и увидеться с Квико.
      Никогда, даже в самых безумных мечтах, Далси не могла представить, что найдет счастье с человеком, столь непохожим на других, но чудо произошло. Квико почитал и уважал ее – нежный, заботливый, страстный любовник. Она училась познавать его мир, ценить его ценности, желая связать с ним свою судьбу. Он хотел жениться на ней, и она дала согласие.
      – Я не сказала, что я влюблена, – напомнила Беренис, садясь на берег и вытирая руки о фартук.
      – В этом нет необходимости, миледи. Я читаю это в ваших глазах. – Далси опустила рукава и застегнула манжеты. – Я могу идти?
      – Да, конечно. Интересно, что ты будешь изучать сегодня? Что-нибудь из индейской истории? – спросила Беренис.
      – Думаю, да, мадам. Он учит меня языку…
      – Языку любви, полагаю?
      Далси засмеялась, но ее лицо тут же стало серьезным:
      – Я хочу связать с ним свою жизнь. Мужчины всегда пользовались мною и оскорбляли меня, даже когда я была ребенком. Я не доверяла никому, пока не встретила Квико. Он совсем не такой. Он обращается со мной как с равной, спрашивает мое мнение и прислушивается к тому, что я говорю. Это значит больше, чем золото и богатство. Я согласилась выйти за него. Он построит для нас хижину – настоящий дом, который я смогу устроить так, как захочу. Впервые в жизни у меня будет что-то свое – дом, клочок земли, и, если Богу будет угодно, дети, которые станут расти на свежем воздухе, среди лесов и равнин, и которым я смогу дать образование, чтобы у них был шанс в будущем.
      – Так что же, ты покинешь меня? – Беренис трудно было представить жизнь без Далси.
      – Бог с вами, конечно, пет! По крайней мере, не сейчас. Квико предан вашему мужу и не оставит его! Мы будем рядом столько, сколько будет необходимо – разумеется, пока вы не устроитесь здесь. Но когда-нибудь мы все-таки уйдем и станем жить отдельно…
      – Моя дорогая подруга, я желаю тебе огромного счастья! – Беренис встала, обняла свою служанку и от души расцеловала.
      Далси, растроганная, зашмыгала носом, вытирая слезы, затем снова рассмеялась:
      – Не думаете же вы, что я оставлю вас одну прежде, чем родится ребенок?
      – Надеюсь, Далси, иначе я просто умру от страха! – ответила Беренис. Ее глаза тоже увлажнились. – Ну, а теперь иди и разыщи своего возлюбленного…
      Счастливая ее счастьем, Беренис смотрела, как Далси вприпрыжку побежала на свидание с Квико, потом сложила мокрое белье в плетеную корзину и медленно пошла к дому. По пути она одарила улыбкой нескольких парней из отряда Себастьяна, которые бездельничали возле конюшни, лениво развалясь на солнце. Они охотно и радостно улыбнулись в ответ, и Беренис вдруг осознала, что никогда прежде даже не пыталась относиться к ним дружелюбно.
      Она собиралась развесить белье на веревке, а потом пойти в дом. Мысленно Беренис уже представляла, как она входит в спальню: Грег сейчас, наверное, делает перевязку, а она принесет поднос с завтраком, который приготовила сама. Они с Себастьяном проведут весь день вместе, будут разговаривать о чем-нибудь серьезном и важном, и он сделает неожиданное открытие, что она, оказывается, умный и интересный собеседник, а вовсе не безмозглая кукла – и потом, о, потом… У нее перехватило дыхание, сердце учащенно забилось… Потом он будет любить ее!
      Соски ее почти болезненно напряглись под тонкой тканью платья, когда она представила, как они будут лежать на огромной кровати в знойные часы сиесты. О, она больше не будет пассивной и податливой, как рабыня. Она будет безрассудной и дерзкой, и позволит себе делать все, что давно хотела попробовать, но до сих пор не осмеливалась. Она докажет ему, какой нежной и страстной может быть в постели, что способна быть не только любящей женой, но и великолепной любовницей. И тогда, может быть, вскользь упомянет о своей беременности…
      Предаваясь этим чудесным мечтам, Беренис внезапно резко остановилась, обнаружив, что кто-то преграждает ей путь. Мгновенно вернувшись с неба на землю, она увидела Джульетт. Беренис попыталась пройти мимо, но креолка не двигалась с места, сверкая глазами, словно пантера, завидевшая свою добычу.
      – Дай пройти, – холодно сказала Беренис. – У меня много работы.
      – Все заботишься о Себастьяне? – В голосе Джульетт была презрительная насмешка.
      Неожиданно Беренис почувствовала, что сад Бакхорн-Хауса превратился в джунгли, кишащие первобытными страстями – ненавистью, ревностью и злобой. Напряжение висело в воздухе, и это ощущение было таким острым, что у нее по спине пробежал холодок. Две волевые, упрямые женщины, любящие одного мужчину, и ни одна из них не собиралась отступать.
      – Я нужна ему. – Беренис старалась сохранить достоинство, не опускаясь до вульгарной брани.
      – Это ты так думаешь, – сказала Джульетт с коварной улыбкой. – Но я провела всю ночь без сна, готовя сильнодействующую целебную мазь. Если приложить ему на рану, все моментально заживет.
      – Скорее, это отравит его, – сказала Беренис презрительно. – Твое колдовство все равно не поможет. Я использую настоящие лекарства – впрочем, вряд ли ты в состоянии понять это…
      – Я-то как раз очень многое понимаю. А вот что ты можешь сделать для него?
      – Больше, чем замызганная девка, которая сует нос в чужие дела! – парировала Беренис, которая не собиралась смущаться и теряться, чувствуя на себе свирепый, полный ненависти взгляд Джульетт: та, казалось, хотела испепелить ее. Сейчас Джульетт походила на ядовитую змею, приготовившуюся к нападению.
      Ненависть ослепила Беренис, ее рука инстинктивно дернулась, чтобы ударить. Эта вспышка ярости была унизительна, но, дав волю гневу, Беренис испытывала настоящее удовлетворение. Она чувствовала в себе трепет зародившейся жизни. Что бы Джульетт ни сказала, что бы ни сделала, ее уже не испугать. Теперь она была не одна, и ей вдруг стало ясно, что нужно сказать Себастьяну о ребенке прямо сейчас. Больше никаких отсрочек. Никаких колебаний. Она, наконец, поставит на место Джульетт и убедит его, что эта женщина должна немедленно уехать – ради их наследника. Себастьян принадлежал ей, и никто был не в силах отнять его у нее.
      Джульетт не двигалась. Две женщины – и ситуация старая, как мир.
      – Ты должна узнать кое-что. Идем со мной, – сказала креолка.
      – Нет, – ответила Беренис, и повернулась, чтобы уйти. В конце концов, она хозяйка этого дома и не позволит Джульетт командовать здесь.
      Рука Джульетт коснулась ее плеча.
      – Думаю, тебе лучше пойти со мной. Я что-то покажу тебе. То, что тебе будет интересно посмотреть…
      Ее глаза были чернильными озерами, и Беренис чувствовала, что может утонуть в них, если будет смотреть слишком долго. Чтобы не увидеть торжествующего победного блеска в этих глазах, Беренис нехотя согласилась последовать за ней. Вскоре показалась бревенчатая хижина с крышей из пальмовых листьев. Джульетт отодвинула индейское одеяло, закрывающее вход, и Беренис шагнула внутрь.
      Ей потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Через маленькие, незастекленные окна проникал свет, в слепящих лучах которого пылинки и летающие насекомые кружились в непрерывном танце. Она в смятении разглядывала на удивление роскошную мебель, пурпурные драпировки на стенах, узорчатые коврики на полу. Несомненно, это было жилище женщины, привыкшей к роскоши. У стены стояла большая кровать, накрытая алым шелком, на котором лежали подушки с золотой бахромой, а рядом большой резной гардероб и старый тяжелый стол в испанском стиле с четырьмя стульями. Это жилище напоминало великолепное логово хищника, причудливое и пугающее.
      Оглядываясь вокруг со все возрастающей тревогой, Беренис увидела и кое-что другое. Карты, нитки бус, развешанные повсюду пучки высохшей травы. Здесь же высились горы книг, лежали игральные кости, фишки и высохшие кожи рептилий. Со стола, накрытого пурпурной с золотом скатертью, ухмылялся череп, и чучело длинного крокодила с оскаленными зубами свисало из-под крыши. Резкий запах наполнял комнату – пряный, сладкий, и в то же время наполненный какими-то миазмами, тленом и гниением, как от мяса, которое слишком долго держали на жаре. Беренис ощутила леденящую дрожь, вспомнив рассказ Грега о вуду.
      Ее страх усилился, когда она заметила Ли, сидящую на стуле у камина, в котором тлели угли, словно красные глаза. Камни ее многочисленных колец тускло поблескивали из потрескавшихся оправ, под ногтями чернела годами въевшаяся грязь. Ее глаза, полуприкрытые дряблыми веками, были устремлены на Беренис, губы беззвучно шевелились. Она покачивалась взад и вперед, держа какой-то сверток в своих скелетообразных руках.
      Джульетт подошла к ней, отбросила одеяло, и Беренис, увидела спящего младенца с густыми черными волосами.
      – Это мой сын, – объявила она дрожащим от гордости голосом. – Я родила его здесь шесть месяцев назад. Правда, красивый? А ты не догадываешься, кто его отец?
      – Нет, – прошептала Беренис, и холод начал растекаться по всему ее телу, окутывая, словно саван.
      – Не догадываешься? Значит, ты еще глупее, чем я думала, – ответила Джульетт презрительно, беря на руки ребенка. – Твой муж, Себастьян Лажуниссе!
      Это прозвучало как смертельный приговор, и ее голос звенел в ушах Беренис, как гул от удара колокола. Последовало молчание. Джульетт и старуха наблюдали за ней с алчностью стервятников, готовых наброситься на труп.
      Только не Себастьян! Милостивый Боже, только не он! Эта мысль вонзалась в ее сердце, словно кинжал. На мгновенье она застыла, глядя на ребенка. Нет! Это невозможно. Жизнь не может быть так жестока. «А почему нет? – нашептывал ей на ухо коварный демон. – Он ведь признался, что у него был ребенок во Франции. Почему бы не быть и другим, разбросанным по всей земле?» Беренис почувствовала, как земля уходит из-под ног. Но ее гнев был направлен не на Себастьяна, а на эту женщину, которая так грубо разрушила ее мечты.
      – Ты лжешь! – закричала она, готовая наброситься на Джульетт. – Как ты смеешь такое говорить?
      Джульетт поднялась и завернула ребенка в свою яркую шаль. Она внушала какой-то благоговейный страх: и ее красота, и она сама были частью этой полудикой страны – так же, как и Себастьян. В этот ужасающий момент Беренис по-новому взглянула на Джульетт – как на женщину, единственно подходящую для него, болезненно напоминающую о том, насколько она сама была чужой.
      – Я говорю так, потому что это правда, – ответила Джульетт. – Способна ли ты, неоперившаяся девчонка, понять всю глубину характера такого мужчины, как он? Как мы смеялись, когда он собирался отправиться в Англию, воображая жеманную мисс, на которой он вынужден был жениться, связанный обязательством! Разве он когда-нибудь говорил, что любит тебя? – Джульетт продолжила прежде, чем Беренис успела ответить. – Думаю, нет. Себастьян не любит никого. У него сердце из гранита!
      – Замолчи! – закричала Беренис.
      Но холодный голос неумолимо продолжал, лишая ее последней надежды:
      – Бакхорн-Хаус будет моим! Моим и моего сына.
      – Почему ты мне ничего не сказала об этом раньше? Почему прячешь ребенка здесь?
      («Задавай разумные вопросы, – требовал ее здравый смысл. – Не позволяй им запугать тебя. Должно же быть какое-то объяснение…»)
      – Он захотел держать это в секрете, чтобы не нарушить свои планы.
      – Планы? Какие планы? Я не понимаю!
      – Ведь отец дал тебе, кроме приданого, еще деньги? И немалые?
      – Да. Часть их находится в Чарльстонском банке, остальное пущено в оборот. – Тогда она была слишком расстроена предстоящей свадьбой, чтобы внимательно выслушать объяснения отца. Только теперь Беренис поняла, насколько это было важно. – Но откуда ты все знаешь? – ахнула она.
      – А как ты думаешь? Себастьян мне все рассказал! – ответила она самоуверенно. – Он не может трогать эти деньги, пока ты жива, но если ты умрешь, они достанутся ему.
      Джульетт отдала ребенка Ли. Он проснулся и захныкал. Старуха радостно закудахтала, прижимая его к себе. Беренис наблюдала за ними, как зачарованная. Жар огня, терпкие запахи, все это жуткое и мистическое убранство комнаты словно околдовали ее, истощая разум, окутывая пеленой ужаса.
      – Но я не собираюсь умирать! – крикнула она, в отчаянии сжав руки. – Я молодая и сильная.
      – Бывают несчастные случаи, болезни тоже нередки. Существуют яды, которые невозможно обнаружить, – сказала Джульетт зловеще.
      – Но, – Беренис почувствовала, что ее уверенность поколебалась, – он не сделает ничего подобного. Зачем? Себастьян сам богат. – Лицо Беренис было бледным, как полотно.
      – Не сделает? Это лишний раз доказывает, как ты плохо его знаешь. Себастьян алчен, а кроме того, он хочет сделать все для меня и нашего сына. – Джульетт дала ребенку погремушку из прутьев и петушиных перьев. Он загулил, размахивая игрушкой, в то время как Ли ворковала над ним:
      – Ах ты, моя крошка! Держишь в своих пухленьких ручках судьбу и счастье своей матери, да и мое тоже…
      – К несчастью, неожиданно для Себастьяна сюда явился Дарби Модифорд, – продолжала Джульетт. – Не приди он, тебя бы никогда сюда не привезли. Себастьян бы избавился от тебя где-нибудь в другом месте – в Чарльстоне или, может быть, в Оквуд Холле. Но он сказал, что совсем скоро намерен разделаться с этим грязным пиратом, а потом «позаботиться» о тебе.
      Комната, казалось, была наполнена темной силой, которая так страшно давила на голову Беренис, что она почувствовала: ее барабанные перепонки вот-вот лопнут.
      – Я не верю тебе! – закричала она. Джульетт улыбнулась и взяла ребенка у старой няньки, поднося его ближе к Беренис. Это был красивый мальчик, невинное существо, причина ее несчастья. Рожденный вне брака, станет ли он наследником Себастьяна? Себастьян был сам себе закон и, избавившись от нее, он сможет жениться на Джульетт и усыновить мальчика. Маркиз будет безутешен, услышав о смерти дочери. Дэмиан вспомнит о страсти Себастьяна к ней и подтвердит его невиновность. Тогда ее муж унаследует все, а ее отец, соболезнуя скорбящему вдовцу, никогда и не подумает оспаривать завещание.
      Следующие слова Джульетт были так необычны и неожиданны, что казались продолжением безумия, дух которого, казалось, витал в хижине:
      – Я даю тебе шанс спасти свою жизнь!
      – Ты? С какой стати ты станешь помогать мне?
      «Это обман», – думала Беренис, насколько она вообще еще могла думать.
      Джульетт говорила медленно, словно специально продлевая ее агонию:
      – Я не хочу, чтобы твой призрак преследовал меня. Я просто хочу, чтобы ты исчезла. Себастьян не узнает, что я все это устроила, и смирится с потерей денег, которые получил бы в случае твоей смерти. Фактически, если он сможет доказать твою супружескую измену, то возбудит судебное дело против маркиза и все равно добьется своего. Деньги достанутся ему. Почему бы тебе не уйти сейчас? Беги в лес. Найди Дарби Модифорда. Он будет только счастлив доставить тебя туда, куда ты пожелаешь. Последуй моему совету: ты никогда не будешь здесь счастлива, я позабочусь об этом. Каждый день ты будешь слышать о том, в какие часы Себастьян посещает меня – как он это делает с тех пор, как вы приехали, – и занимается со мной любовью, играет с нашим сыном, будущим хозяином Бакхорн-Хауса. Ты будешь жить в постоянном страхе за свою жизнь. Ты будешь бояться спать, бояться есть. Беги отсюда, графиня, пока не лишилась разума!

      Беренис закрыла ладонями уши и бросилась из дома Джульетт – всхлипывающая, дрожащая, ослепленная слезами, не понимающая, почему она оказалась здесь и куда бежит. Она рванулась в лес, продираясь сквозь кусты, не обращая внимания на колючки, которые больно царапали ее и рвали юбку. Она неслась так, словно за ней гнался сам дьявол – почти обезумев от горя и отчаяния.
      Наконец, она прибежала на то место, где ручей впадал в неглубокое озеро. Сердце ее неистово колотилось, и острая боль вонзалась между ребер при каждом вздохе. Она опустилась на траву и разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Снова и снова слышала она издевающийся голос Джульетт: «Разве он говорил, что любит тебя?» И сразу же звучал ответ, словно скорбный звон погребального колокола: «Нет! Нет! Нет!». И снова зловещее эхо: «Он собирается убить тебя!»
      Ее била дрожь. Каждое слово, произнесенное креолкой, врезалось в ее память, а при мысли о мальчике Беренис хотелось кричать. Сердце ее, казалось, готово было разорваться от мучительной боли. Слушая ночью трагическую историю жизни Себастьяна, ей так хотелось сказать ему об их ребенке, подарить радость после неутешного горя – смерти Лизетт, но теперь было слишком поздно: другая уже сделала это.
      Все утро она мечтала о прекрасной жизни, о тепле и уюте дома, где их будут окружать любимые вещи, о взаимопонимании и любви, все больше сближающей их. Она даже представила на мгновение, как Себастьян на цыпочках входит в комнату, чтобы посмотреть на их первенца: она лежит бледная и слабая после родов, а он берет на руки младенца, и глаза его сияют, когда он смотрит на нее с любовью и восхищением. И рядом их ребенок – крошечный, теплый, живой…
      Почувствовав тошноту и слабость, она вытерла ладонью слезы. Джульетт права. Нужно бежать. Теперь, после всего, что она узнала, ей следует опасаться за свою жизнь. Беренис была невыносима даже сама мысль, что он снова может коснуться ее. Она лихорадочно шарила глазами по живой стене деревьев, изнывающих под полуденным зноем. Ей необходимо все обдумать, четко спланировать, не позволяя эмоциям взять верх, и постоянно подогревать, подстегивать свою ярость, которая даст силы, необходимые для побега. Этот бессердечный негодяй с самого начала задумывал убить ее, даже когда добивался расположения ее отца и брата. Лживый, жестокий интриган!
      Если бы она не знала, что он намерен причинить ей столь страшное зло, то, возможно, смогла бы смириться с тем, что его любовница и сын живут с ней почти под одной крышей. Среди лондонских знакомых Беренис это считалось обычным делом: жены традиционно ограничивались ролью почтенных домохозяек, чьей основной обязанностью было рожать и воспитывать подобающим образом законных наследников, в то время как мужья получали удовольствие на стороне. Возможно, со временем она бы стала такой же холодной и безразличной, как многие замужние дамы, которых она знала в Лондоне. Нарожав достаточное количество наследников, они сами начинали прелюбодействовать за спиной у надоевших, равнодушных мужей, закрывающих глаза на поздних отпрысков, которые не имели с ними ни малейшего сходства. Но теперь, когда она знала, что Себастьян хочет избавиться от нее, невозможно было провести даже одну ночь в его доме.
      – Никогда! – крикнула она вслух. Лучше убежать, найти Модифорда и подкупить его, получив помощь даже такой ценой, чем рисковать собственной жизнью и жизнью своего ребенка.
      Она с горечью представила, в какую ярость придет Себастьян, когда обнаружит, что она сбежала, но гнев этот будет еще страшнее, потому что она попросит помощи у его злейшего врага. «Я сделаю это», – твердо решила она. Модифорд, конечно, мерзавец, но деньги есть деньги, а в Чарльстоне их у нее достаточно. Он был ее единственной надеждой, потому что она знала, что никогда не найдет дорогу в город без опытного проводника. Когда-то она посчитала это возможным, но теперь понимала, как глупа была подобная затея. Сейчас, хорошо зная предстоящие трудности, она убедилась, что нужны провожатые, которые могли бы обеспечить ей безопасный путь.
      Наступало самое подходящее для побега время, и, приведя себя в порядок, насколько это было возможно, она направилась к дому. Чувства ее притупились, мысли же были ясны. Никакой суеты, никакой спешки. Ей понадобится лошадь, ружье, одежда, карта и деньги. Приближался полдень, а она слышала, как Грег и Дэмиан говорили, что форт, в котором расположился лагерем Модифорд, находился меньше, чем в часе пути. Таким образом, она сможет добраться до него до наступления темноты. Она решительно выбросила из головы мысль, что может случайно наткнуться на враждебно настроенных индейцев или что Модифорд при встрече поведет себя не по-джентльменски. У нее не хватало духу даже предположить, что тогда может произойти.
      Двор был пуст – так же, как и кухня. Беренис наполнила плетеную корзину хлебом, сыром, положила туда немного фруктов и бутылку воды. Она не забыла и о трутнице: если не удастся найти форт Модифорда до темноты, ей придется развести огонь, чтобы отпугнуть диких животных. С корзинкой в руке она постояла у двери, ведущей в холл, напряженно прислушиваясь. Следующий этап осуществления ее плана требовал ловкости и находчивости: нужно было незаметно взять ключи Себастьяна. Беренис действовала спокойно и расчетливо, исполненная отчаянной решимости, которая толкает человека на самые невероятные поступки. Со стороны веранды она услышала мужские голоса. В это время дня веранда была в тени, и иногда мужчины располагались здесь, на воздухе, потягивая кофе и куря сигареты. Она узнала голос Себастьяна. Значит, ему уже настолько лучше, что он смог подняться? Подобно призраку, она проскользнула в спальню. Слова извинения готовы были сорваться с губ в случае, если она ошиблась и он все-таки остался в постели. Комната была пуста. Теперь предстояло выяснить, оставил ли он здесь свой сюртук. Оставил. Она обнаружила его висящим на спинке стула. Ее рука скользнула в карман. Пальцы сжали холодную связку железных ключей.
      Беренис вздохнула с облегчением, слишком взволнованная, чтобы испытывать какие-то другие чувства. Путь назад был отрезан, и она бесшумно вышла и направилась к его кабинету, бросая по сторонам опасливые взгляды. Она заходила туда только однажды и обнаружила, что в комнате, которая использовалась как канцелярия, царил относительный порядок, дух строгости и деловитости. Там располагались шкафы с бухгалтерскими книгами, полки, заставленные томами в кожаных переплетах, рабочий стол с конторкой на резных ножках, покрытый зеленым сукном. Окна выходили на конюшню. На столе были разбросаны бумаги, и Беренис стала лихорадочно рыться в них. Она помнила, что кто-то, кажется, Грег, упоминал о карте местности, на которой был обозначен форт. Расписки, квитанции, адреса, купчие – некоторые написаны крупным, размашистым почерком Себастьяна. Схема побережья, набросанная от руки, путеводитель по улицам Чарльстона… И, наконец, потрепанный, сложенный вчетверо лист бумаги, который оказался тем, что она искала. Беренис сунула его в корзину. С каждой стороны конторки были ряды маленьких выдвижных ящиков, и, осторожно держа ключи, чтобы они не бряцали, она начала открывать их один за другим. Где-то должны быть спрятаны деньги… Чтобы подкупить Модифорда, ей понадобится больше, чем она имела.
      Первый ящик оказался пуст, но во втором, у самой стенки, стояла небольшая металлическая коробка. С бьющимся от страха сердцем Беренис вытащила оттуда кошелек с золотыми монетами. Неожиданно кошелек выпал из ее рук, и монеты рассыпались по столу, мелодично зазвенев, словно колокольчики. Теперь оставалось последнее, что она должна сделать, прежде чем уйти.
      Она вытащила лист бумаги, дрожащими пальцами взяла гусиное перо с медной подставки и, помедлив лишь мгновение, опустила его в чернильницу, затем начала писать:
      «Монсеньор граф!
      Сегодня Джульетт Паскаль призналась мне, что она ваша любовница и что вы – отец ее маленького сына. Она также сообщила мне о вашем дьявольском намерении убить меня. Мне ничего не остается, как покинуть этот дом. Не преследуйте меня и не препятствуйте мне тем или иным способом. Если вы сделаете это, то, Бог свидетель, я отдам вас под суд, чтобы вы были повешены как пират и убийца.
      Беренис, графиня Лажуниссе».
      Она оставила записку рядом с ключами и яростным жестом пригвоздила ее к столу ножом для разрезания бумаги. Это будет первое, что он увидит, войдя в кабинет. Затем, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, сунула в корзину кошелек, с полки, где хранилось оружие, взяла пистолет вместе с рожком для пороха и несколькими пулями, и покинула кабинет.
      К счастью, Далси была где-то с Квико, и Беренис радовалась, что эти двое влюблены друг в друга и не замечают никого и ничего вокруг, иначе бы они насторожились. Далси обычно спала по соседству с хозяйской спальней, в гардеробной, где хранились ее собственная одежда и одежда ее госпожи. Беренис оказалась права, предположив, что сейчас гардеробная пуста. У служанки было немного одежды, да и выглядели эти вещи не столь изысканно по сравнению с туалетами Беренис, поэтому она взяла одно из лучших платьев Далси и переоделась.
      Так как они были одинаково сложены, платье хорошо сидело на ней. Это было коричневое ситцевое платье с лифом, застегивающимся до самого воротника, и длинными рукавами. Теперь у нее был скромный и строгий вид, идеально соответствующий задуманному. Она уложила волосы в пучок на затылке, надела простенькую шляпку от солнца и свои сапожки для верховой езды. Шерстяная шаль пригодится, когда вечером станет прохладно, поэтому она добавила и ее. В последний момент она вспомнила о своем дневнике, старом друге, которому поведала так много секретов. Его она тоже должна взять.
      «Пока все идет хорошо», – подумала она и прошла через Кухню. Часовые спали во дворе, прикрыв лица шляпами. Лишь один полосатый кот, сидящий у стены, наблюдал за ней светящимися желтыми глазами. Но войдя в конюшню, Беренис встретила Дэмиана, который несколько удивился, увидев ее там.
      – Я еду к Мартинам, – пояснила она, сама поразившись тому, как быстро пришла ей на ум эта ложь. – Анни Мартин этой ночью родила, и я хочу ей кое-что отвезти. – Она указала на корзинку, надеясь, что он не заглянет внутрь.
      – Мне поехать с тобой? – спросил он, помогая оседлать Сэнди.
      – Не стоит! – ответила она как можно беззаботнее. – Оставайся и проследи, чтобы Себастьян не вставал с постели. Нужно, чтобы рана зажила, а он совсем не выносит бездействия.
      – Я знаю, мы только что завтракали вместе, и он чертовски нетерпелив, – грустно сказал Дэмиан. – Пожалуйста, не задерживайся слишком долго, – добавил он, – иначе я буду волноваться.
      – О, Дэмиан, мой дорогой брат! – Беренис бросилась в его объятия; нервное напряжение чуть не выдало ее.
      Он был удивлен и растроган этим проявлением чувств.
      – Ну, ну, что ты, – успокаивал Дэмиан, нежно гладя ее по спине. – Вчера на твою долю выпало суровое испытание, я знаю, ты вела себя храбро. Себастьян рассказал мне.
      При упоминании о Себастьяне она резко отстранилась, привязала корзинку к седлу, сунула ногу в стремя и вскочила на лошадь.
      – До свидания, Дэмиан! – крикнула она, выезжая из конюшни и пуская лошадь рысью. Она не оглянулась, но знала, что он стоит и смотрит ей вслед с озадаченным выражением лица.
      Миновав открытое пространство, прилегающее к дому, Беренис въехала в лес, который обступил ее, словно темная зеленая завеса, протянувшаяся между небом и землей. Беренис на минуту остановилась, прислушиваясь, нет ли погони, но вокруг стояла тишина. Она тронулась дальше, используя карту и солнце в качестве ориентиров.
      – Давай, девочка, вперед, – сказала она кобыле, и та запрядала в ответ ушами. Приятно было разговаривать с живым существом, и Беренис запустила пальцы в густую гриву, чтобы немного успокоиться.
      Она по-настоящему испугалась. Холодный страх только усиливался мрачностью леса, который, казалось, дышал враждебностью, хруст веток выдавал присутствие прячущихся птиц и животных. Беренис сжала поводья до боли в запястьях, что-то шептала Сэнди, пытаясь быть как можно спокойнее, но даже звук задевшей ее ветки казался раскатом грома. Напрасно она говорила себе, что побег удался, что у нее достаточно денег, чтобы заплатить кому угодно за дорогу до Чарльстона. Все бесполезно. Она была одинока, охвачена ужасом, и сердце ее было разбито.
      Она остановилась у ручья, спешилась и умыла заплаканное лицо. Слезами горю не поможешь, твердо решила она. Ей нужно явиться спокойной, уверенной, красивой – но не слишком. Модифорд не тронет ее. Ни один мужчина больше никогда не прикоснется к ней. Она станет святой, отгородившейся от мира своей чистотой, равнодушной и надменной, посвятив жизнь ребенку.
      «Модифорд доставит меня в какое-нибудь место неподалеку от города, – убеждала она себя, чтобы придать храбрости. – Оттуда я доберусь одна, пойду к британскому послу и объясню мое положение, а затем отправлюсь в банк. Сниму номер в респектабельном отеле и буду ждать корабль, отплывающий в сторону дома. И очень скоро я снова окажусь в Англии…»
      Ручей, больше напоминавший речушку, был отмечен на карте, и Беренис двинулась вдоль него до того места, где русло становилось шире, и увидела тонкую голубую струйку дыма, поднимающуюся за стеной деревьев на другом берегу. В этом месте было глубоко, но у Беренис не было выбора, кроме как заставить Сэнди плыть. Сняв сапожки, связав их вместе и повесив на шею, Беренис рискнула войти в быстрые воды. Кобыла благополучно переплыла речушку и ждала хозяйку на противоположном берегу.
      Сразу же Беренис услышала шуршание в кустах, откуда появился мужчина и направил на нее ружье.
      – Кто идет?
      – Друг, – ответила она твердо.
      Он ухмыльнулся, обнажив ряд пожелтевших от табака зубов.
      – Чего тебе надо?
      Несмотря на то, что одежда на Беренис была мокрая, она держалась уверенно и надменно.
      – Отведи меня к капитану Модифорду, – сказала она и, вытерев ноги о траву, обулась.
      Приказав одному из напарников охранять лагерь, он повел ее по грязной тропинке, ведущей к вырубке, огороженной грубо сколоченным частоколом. В центре стояла большая бревенчатая хижина. Стоявшие вокруг мужчины разговаривали, лениво опираясь на ружья, другие, сидя на коленях, играли в кости. При виде Беренис они подняли головы и уставились на нее. Вздрогнув от ужаса, она заметила Медного Волоса и группу буйных пьяных индейцев, размахивающих копьями в каком-то воинственном танце.
      Мгновенно разнесся слух, что прибыла женщина Лажуниссе. Беренис слышала разговоры и непристойные шутки, но все это не заслуживало внимания, словно шелест листьев. Она хотела поскорее встретиться с Модифордом и решить дело раз и навсегда. Она спешилась, привязала Сэнди к изгороди, затем, высоко держа голову, поднялась на крыльцо и вошла.
      Модифорд, с тонкой сигарой во рту, развалился в гамаке, подвешенном между двумя деревянными столбами, поддерживающими крышу. Увидев ее, появившуюся в дверях, он широко раскрыл глаза, словно грезил наяву. Ее юбка была мокрой и прилипала к ногам, она была запыхавшаяся и уставшая, но держалась, словно королева. Одним прыжком он вскочил на ноги и грубым жестом прогнал индейскую девушку, которая обмахивала его опахалом из пальмовых листьев.
      – Госпожа графиня! – воскликнул он с улыбкой, склонившись в преувеличенно глубоком поклоне. – Какая честь для меня!
      Теперь, когда она, наконец, оказалась в этом опасном месте, Беренис неожиданно осознала, что же она сделала. Ее решительность несколько поубавилась, но она холодно ответила:
      – Я пришла просить вас о помощи, капитан Модифорд. Помнится, вы предлагали ее мне…
      – Стул для леди! – рявкнул Модифорд, и один из его людей выдвинул вперед плетеное кресло. Беренис опустилась в него. Колени ее дрожали, и она была рада, что не упала в обморок. Да, понадобятся все ее силы, чтобы сговориться с этим бандитом.
      – Вы поможете мне, капитан? – спросила она. Модифорд грыз ноготь, уставившись на нее.
      Она оказалась даже красивее, чем в его воспоминаниях, и он испытал доселе незнакомое чувство благоговения. Конечно же, у него не было недостатка в шлюхах, чтобы удовлетворять свою похоть, но эта женщина была совсем другой – утонченной городской леди. Как она поведет себя, когда он возьмет ее, гадал он, трепеща от возбуждения. Будет визжать и сопротивляться? Или разочарует его и просто отдастся по собственной воле? Он надеялся, что нет, так как предпочел бы унизить ее. Он знал, что у него репутация подлеца и негодяя даже среди пиратов, и гордился этим.
      Мать бросила его сразу после рождения, воспитанием занимался скупщик краденого, который учил его очищать карманы, и Модифорд с детства усвоил истину, что единственный способ выжить – быть самым безжалостным из всех. Природное коварство привело его через мошенничество, убийства, разбой и пиратство к тому, чтобы возглавить банду головорезов.
      Он никогда не знал любви и презирал ее, используя женщин лишь для удовлетворения своих низменных потребностей. Однако он всегда жаждал невозможного – чтобы в его руках оказалась благородная, образованная девушка. Но ему хотелось не только попирать тело Беренис. Он хотел бы терзать ее разум, опустошить ее душу.
      Он самодовольно улыбнулся, приглаживая жирные волосы. Его весьма вульгарное одеяние состояло из бархатных бриджей, золотой цепи на волосатой груди, виднеющейся из-под шелковой рубашки, расстегнутой до пояса. Ноги были обуты в красные ботфорты из козлиной кожи.
      – Дражайшая леди, – промурлыкал он, – разве я не обещал служить вам? Вы можете положиться на меня. Я тоже лондонец, появился на свет в работном доме Уайтчепела. Покинул родину десять лет назад из-за несправедливости закона. Меня хотели повесить за убийство. Все, видите ли, потому, что я случайно застрелил парня в одной потасовке в пивной. Но судья проявил милосердие и вместо этого отослал меня в колонию в качестве раба. Я, естественно, сбежал.
      Заискивающая улыбка Модифорда нисколько не успокоила Беренис; во взгляде его светилось откровенное восхищение. Ясное осознание своего положения нахлынуло на нее, а вместе с ним и нескрываемый ужас. Она видела, как индианка вздрагивала при каждом его движении. Силы окончательно покинули ее. Какое безумие заставило отдаться ее во власть этого человека? Джульетт, должно быть, хорошо знала, что делает, когда советовала ей так поступить. Быть может, в этот самый момент она упивается сладостью мести, нашептывая коварную ложь на ухо Себастьяну, убеждая, что Беренис оставила его ради одного из самых отвратительных мерзавцев во всей Америке.
      – Капитан Модифорд, мне нужен кто-то, чтобы сопроводить меня в Чарльстон. У вас есть корабль, и вы легко можете это сделать, или, если это слишком опасно, дайте проводника из своих людей, чтобы добраться по суше.
      Перед глазами Беренис стоял сейчас образ отца, бывшего члена городского магистрата, который отправлял в тюрьму преступников за гораздо меньшие злодеяния, чем те, которые совершил Модифорд. Ее отец уничтожил бы этого негодяя несколькими умело произнесенными фразами.
      Пират сказал:
      – А-а, хорошенькое предложение, моя дорогая! – Он задумчиво потер рукой свой грубый подбородок. – А какую оплату вы можете предложить?
      – У меня есть деньги. Часть я даю сейчас, остальные – когда достигну места назначения. – Таким твердым был ее взор, встретившийся с его взглядом, таким надменным и устрашающим…
      Испытывать благоговейный трепет перед кем-то, тем более перед женщиной, было новым ощущением для Модифорда, и оно ему даже понравилось. Она была редкостная женщина – такая, которую он хотел бы задержать у себя дольше, чем обычно, и вдобавок ко всему, она принадлежала Лажуниссе.
      – Почему вы покинули Бакхорн-Хаус, мадам? – спросил он, держась на расстоянии, хотя и с трудом.
      – У меня есть на это свои причина, капитан, которые вас не касаются, – ответила она, все еще проверяя на нем воздействие своего сверкающего синего взгляда. – Я предлагаю вам сделку, не более. Вы можете исполнить то, что я прошу?
      – Ну, что ж, надо подумать. – Он сделал вид, что размышляет, затем продолжил: – Почему бы нам не обсудить это за ужином? Окажите мне такую любезность! Не помню, когда в последний раз я сидел за столом с прекрасной дамой.
      Покопавшись в своей памяти, он понял, что никогда за всю свою весьма пеструю жизнь не обедал с истинной леди. Были шлюхи, раскрашенные проститутки, которые подражали благородным дамам, но истинной леди не было никогда. Это желание крепло, и Модифорда, чей мозг был уже наполовину разрушен слишком сильным пристрастием к алкоголю, преследовала навязчивая идея – во что бы то ни стало усадить ее за стол, завести беседу, произвести впечатление. Быть может, она даже увлечется им? Что ж, в этом не было ничего необычного. Он все еще считался привлекательным мужчиной, и к тому же богатым – мог предложить ей полную шкатулку драгоценностей. Он никогда еще не встречал женщины, которая могла бы устоять, увидев бриллианты, золото, рубины и жемчуга. Но все же в глубине сознания похороненная глубоко под многолетним грузом порока и излишеств таилась надежда, что она не поддастся этому соблазну: в противном случае, это сведет ее до уровня продажной женщины, такой, как все остальные.
      Беренис нужно было теперь бороться не только за себя: она носила ребенка и понимала, что должна быть такой же хитрой и изворотливой, как Модифорд, чтобы добиться своего.
      – Спасибо за приглашение, капитан, – вежливо сказала она. – Это так любезно – обсуждать деловые вопросы за трапезой! Как мило с вашей стороны.
      Модифорд, широко улыбаясь, приказал девушке убрать со стола пустые бутылки, грязную посуду и найти скатерть. Он сопровождал свои приказы бранью и пинками до тех пор, пока Беренис, не в силах больше терпеть это, крикнула:
      – Прекратите же, умоляю вас, сэр! Нет нужды так грубо обращаться с бедняжкой.
      Она подошла к съежившейся девушке и обняла ее за плечи, думая, что перед ней самое странное существо, которое ей когда-либо приходилось видеть. Девушка даже как-то по-особенному держала голову и была закутана в лохмотья, которые когда-то, по всей видимости, были юбками и фартуками. У нее были маленькие черные глаза и растрепанные черные волосы; она казалась полупарализованной от страха.
      – Она не в своем уме, – сказал Модифорд, словно это объясняло его жестокость. – Мы зовем ее Пегги. Настоящее имя непроизносимо. Она живет с нами и готовит еду. Если бы не я, она бы уже давно отправилась на тот свет. Она была рабыней, но я освободил ее.
      – Какой благородный жест! – Модифорд не расслышал иронии в словах Беренис. Он воспринял ее замечание как комплимент и перестал запугивать девушку.
      Его люди столпились в дверях, забавляясь невиданным зрелищем: их капитан вел себя, как заправский джентльмен! Он гневно нахмурился и приказал им убираться. Пегги накрывала на стол, то и дело поглядывая на Беренис, подбадривающе улыбающуюся ей. Из ящика были извлечены серебряные тарелки и пара подсвечников, украденных из церкви. Девушка наполнила супницу, зачерпывая суп из закопченного котла, подвешенного над горящими поленьями в каменном очаге.
      – Это приготовлено из дичи, которую я подстрелил собственноручно, – сказал Модифорд, пододвигая стул для Беренис. – А Пегги испекла хлеб.
      – Как мило! Это бесподобно, Пегги! – ответила Беренис, изо всех сил стараясь проглотить хоть кусочек. И все время, заставляя себя есть, она не переставая думала: «Что же мне делать?»
      Она оказалась между двух огней. Модифорд был непредсказуем, а Себастьян хотел убить ее. Ну и выбор! В данный момент, как ни ужасно было признать, пират казался ей меньшим из двух зол. Но не оставалось сомнений в том, что она попала в чрезвычайно опасное положение.
      Манеры Модифорда за столом оставляли желать много лучшего. Он ел жадно, разговаривал с набитым ртом, громко рыгал. Поев, он откинулся на стуле, поковырял в зубах, затем наполнил свой бокал:
      – Я пью за ваше здоровье, графиня. За самую прекрасную женщину в Каролине!
      Она наклонила голову в знак признательности и сказала:
      – Теперь, капитан, пора вернуться к цели моего визита.
      – Вы хотите, чтобы я дал ответ: доставлю ли вас в Чарльстон или нет? – Он наклонился ближе, так, что Беренис ощутила, как пахнуло винным перегаром.
      – Да.
      Он пожирал ее глазами в свете свечей:
      – Это будет зависеть от вас.
      – От меня? Я уже сказала, что хорошо заплачу.
      – Да, но, видите ли, дело не в деньгах. Честно говоря, меня не интересуют ваши деньги…
      Сердце ее упало:
      – Разве? Пиратство так прибыльно?
      Он подмигнул:
      – Я не испытываю недостатка в средствах. Взгляните на это.
      Он поставил на стол шкатулку и открыл крышку. Блеск драгоценностей был ослепителен. Там лежали колье, диадемы, браслеты, кольца, нитки жемчуга. Он запустил в это сверкающее великолепие руку, вытащил целую горсть украшений и бросил ей. Беренис не пошевелилась, и драгоценности рассыпались по столу.
      – Они красивы, – сказала она медленно.
      – Несомненно. И стоят огромную сумму. Так что, как видите, мадам, хотя меня и называют продажным, однако меня не подкупить – даже прекрасной женщине. Мне нужно кое-что другое.
      Беренис сидела, не шелохнувшись, и последняя надежда покидала ее. Она видела, как Пегги, забившись в угол у очага, смотрит на нее глазами, полными сочувствия. Собрав остатки достоинства, она сказала:
      – В таком случае, я отправляюсь в путь одна. До свидания, капитан Модифорд!
      Она начала было подниматься, но он твердо положил ей руку на плечо.
      – О нет, вы не сделаете этого, моя дорогая, – пробормотал он. – Вы никуда не поедете! Мы с вами придумаем план, как захватить в плен вашего мужа. Напишем ему записку, в которой будет говориться, что я держу вас заложницей и требую, чтобы он пришел сюда один – и вы подпишетесь под этим!
      Поведение Модифорда резко изменилось. Все показное дружелюбие разом улетучилось. Его рука двигалась к ее плечу. Беренис недоуменно уставилась на него:
      – Вы хотите взять его в плен? Но зачем?
      – Все очень просто: он обманул меня, я жажду расквитаться с ним. – Глаза его сузились, на губах заиграла слабая улыбка.
      – Но какое отношение это имеет ко мне? – («Задержи его разговором, выиграй время», – требовал ее разум). – Почему вы уверены, что он придет?
      – О, он непременно придет! Вы его жена, а он гордец. – Модифорд заглянул ей в глаза с коварной улыбкой. – Вы ведь сбежали от него, не так ли? Я сразу понял, что он не слишком вам нравится. В некотором роде я ожидал, что рано или поздно вы появитесь здесь…
      – Он не придет! – упорствовала Беренис. – Вы правы: я ушла от него, но по обоюдному согласию. Наш брак был результатом заранее заключенного соглашения и не удался. У нас друг к другу антипатия.
      Модифорд затрясся от смеха:
      – Вы не умеете лгать, мадам! Если бы это было так, он бы сам отправил вас обратно в Чарльстон. Даже он не позволит женщине одной бродить в этих дебрях.
      Внезапно ей стало жарко, и комната завертелась перед глазами. Беренис обхватила голову руками.
      – Воды, – попросила она. – Можно немного воды?
      Пегги, не ожидая приказа Модифорда, подскочила и поднесла к ее губам жестяную кружку. Беренис с благодарностью оперлась о руку этой маленькой девушки, болезненно худой под грязной одеждой.
      – Не расстраивайтесь так, графиня! – Модифорд опустился на стул, не сводя с нее глаз. – Делайте так, как я говорю, и мы оба получим то, что хотим.
      – Что вы имеет в виду? Я не понимаю.
      – Я сохраню ему жизнь – с условием, что он отдаст мне Бакхорн-Хаус… и вас. Ну, а потом мы поговорим о том, чтобы отпустить вас, если вы все еще будете этого хотеть.
      Беренис вскочила на ноги. Она стояла перед ним прямая, с высоко поднятой головой, вызывающе глядя сверкающими глазами на всех, кто смог протиснуться в дверь, чтобы наблюдать за этой сценой. Ни на одном лице она не нашла ни малейшего следа жалости. Такие же выражения она видела у мужчин на петушиных боях – упивающихся кровью, охваченных возбуждением. Да, она боялась Себастьяна, но не могла позволить заманить его в ловушку.
      – Как долго я останусь с вами, если он согласится? – Даже думать об этом казалось чудовищным, но она сделает все, чтобы спасти жизнь Себастьяну.
      Самоуверенный смех Модифорда разнесся по комнате:
      – Пока вы не надоедите мне графиня!
      – А если я не подпишу письмо? – прошептала она.
      – О, вы подпишите, дорогая, и в нем мы сообщим, что если он не придет, я передам вас в руки Медного Волоса, который снимет с вас кожу живьем, дюйм за дюймом. Я видел, как он делает это, и поверьте мне, он мастерски управляется со своим ножом. Уверен, что ему не терпится добавить ваш прелестный скальп к тем, что он уже имеет!
      Услышав свое имя, Медный Волос вышел вперед, мрачно ухмыляясь и проводя пальцем по острому, как бритва клинку, в то время как его воины, напившиеся виски, издавали пронзительные крики.
      – Хорошо. Допустим, он придет и откажется принять ваши условия? – Беренис происходящее казалось кошмарным сном.
      Вся эта сцена напоминала ей иллюстрацию к дантовскому «Аду»: мужчины, которые будут мучить ее и убьют, не задумываясь; индианка, так напуганная, что не осмелится помочь; грязная хижина, заваленная пустыми бутылками и мусором… «Господи, пожалуйста, позволь мне очнуться от этого страшного сна!»
      – Если он заупрямится, то умрет медленной, мучительной смертью у вас па глазах, – Модифорд произнес это с удовольствием, глаза его блестели. – Вы когда-нибудь видели человека, умирающего под палящим солнцем?
      – Прекратите! – закричала Беренис.
      Она отчетливо представила себе черты Себастьяна, такие надменные, такие красивые, и вспомнила, каким он был вчера – с глазами, полными нежности. Потом она вспомнила все, что рассказала ей Джульетт. Но даже такой злодей, как он, заслуживает милосердия.
      – Решайтесь, мадам, – настаивал Модифорд. – Мне не терпится встретиться с ним не на его, а на моих условиях. Вы подпишете письмо?
      – Нет, – твердо сказала она, вскинув голову.
      – Не глупите, графиня! Это единственный путь к вашему спасению, – сказал он и подозвал Пегги: – Принеси мне бумагу и чернила.
      – Я скорее умру, чем буду иметь к этому какое-то отношение, – сказала Беренис. Смерть казалась самым легким выходом в этот момент.
      – Правда? Под ножом Медного Волоса? Письменные принадлежности были поспешно собраны и разложены на столе среди остатков ужина. Модифорд начал быстро писать. Закончив, он пододвинул бумагу Беренис:
      – Я подписался. Теперь добавьте свое имя! Беренис вся дрожала, слыша, как кровь стучит у нее в висках, и кривые, неровные буквы заплясали у нее перед глазами. Модифорд нетерпеливо сунул ей в руку перо, и она медленно вывела свое имя. Себастьян умен. Он что-нибудь придумает, чтобы расстроить планы Модифорда. С удовлетворенным мычанием пират взял письмо, свернул в трубку и отдал одному из своих разведчиков с распоряжениями немедленно доставить его в Бакхорн-Хаус. Затем повернулся к Беренис, сознавая, что его люди наблюдают за ним и ожидают дальнейших действий.
      – Как насчет поцелуя, чтобы скрепить нашу сделку? – спросил он.
      Она отступила на шаг и почувствовала, что позади кто-то есть. Это была Пегги. Затем ладонь Беренис ощутила холодную сталь, и пальцы сомкнулись вокруг рукоятки ножа, которые девушка вложила ей в руку. Оружие! Это придало ей силы. Пистолет по-прежнему лежал в корзине у ее ног, но был сейчас ничем по сравнению с острым кинжалом.
      – Я не раздаю свои поцелуи так легко! – ответила она игриво, мысленно поклявшись вонзить в Модифорда нож, если он попытается приблизиться к ней. – Мужчина должен сначала заслужить это право.
      – Ха! Прекрасно! Отвергни меня! Я люблю огонь в шлюхе!
      – Сэр, вы оскорбляете меня и ждете, что у меня возникнет желание поцеловать вас? – поддразнивала его Беренис, гадая, удастся ли обвести его вокруг пальца.
      Модифорд резко вскочил. Он был в замешательстве, разрываясь между несвойственным ему желанием произвести благоприятное впечатление на женщину, и сознанием того, что его люди ждут, когда же он овладеет ею. Подобные колебания могли разочаровать их, и, если допустить оплошность, сила его власти может ослабнуть.
      – Прошу прощения, мадам, – проворчал он, хотя и с насмешкой, которая должна была удовлетворить зрителей. – Мы грубые парии и не привыкли к изящным манерам.
      – Это очевидно, сэр! – ответила она с сарказмом, твердо намереваясь удерживать его разговором как можно дольше. – Вы разочаровываете меня.
      – Да? – Модифорд был еще больше сбит с толку и одновременно возбужден.
      – Конечно. Когда мы ужинали, я подумала, что вы – несчастная жертва обстоятельств, и пойди ваша жизнь по другому пути, мы могли бы стать друзьями. – Здесь ей удалось притворно-застенчиво опустить глаза и мягко добавить: – Возможно, даже более того…
      – Это правда?
      – Я никогда не лгу, капитан Модифорд! – солгала она с легкостью.
      Лицо Модифорда подергивалось от волнения:
      – Я мог бы вам понравиться?
      – Конечно, но вы упустили свой шанс, не так ли? Скоро придет мой муж. И если вы принудите меня жить с вами, у меня никогда не возникнет к вам ничего, кроме презрения. А какой мужчина может заставить женщину делать что-то против ее желания?
      «Не так уж трудно провести его», – думала Беренис. Вспоминая, как флиртовала в былые дни, она отметила, что Модифорд был таким же легковерным глупцом, как и большинство мужчин. Взывай к его тщеславию, и он станет воском в твоих руках!
      Но неожиданно он остановился, и Беренис опомнилась. Заметив происшедшую в нем перемену, она уставилась в его покрывшееся каплями пота лицо. Он насторожился, пригнул голову и стал прислушиваться к резким ружейным выстрелам, которые неожиданно загрохотали вокруг форта. С проклятьем он потянулся за своей саблей, а его люди бросились к окнам.
      В следующее мгновение в хижину вбежал часовой с дико выпученными глазами и, задыхаясь, крикнул:
      – Это Лажуниссе! Он напал на нас!
      – Невозможно! – перебил его Модифорд. – Разведчик не мог так быстро добраться до него!
      – Должно быть, он преследует меня, – сказала Беренис, подумав: «Джульетт сказала ему, куда я поеду. Но зачем он это делает? Неужели так озабочен тем, чтобы ему достались мои деньги?» Она почувствовала вдруг, что еле сдерживает горький смех, а вслух добавила:
      – Я ничего не понимаю!
      Больше не было времени для вопросов.
      Лагерь был осажден, и обиталище демонов пришло в движение, когда люди Модифорда похватали оружие и побежали к изгороди. Медный Волос и его воины уже вскочили на высокий деревянный помост и стали пускать оттуда стрелы.
      – Горим! Горим! – закричал кто-то, перекрывая грохот. Беренис увидела языки пламени, охватывающие соломенную крышу, и почувствовала едкий запах горящих пальмовых листьев.
      – Проклятье! – прорычал Модифорд, держа в одной руке саблю, а другой сжимая рукоятку кинжала. – Что, черт побери, происходит?
      – Они переходят вброд реку, капитан, – объявил часовой, выпучив глаза от страха. – А Зоркий Сокол со своими воинами подходит по лесу с другой стороны.
      – Ублюдки! – заорал Модифорд и выбежал наружу.
      Неожиданная атака дала его врагу преимущество, но бандиты быстро опомнились и начали стрелять по нападающим.
      Люди Себастьяна пробивали ворота, используя в качестве тарана одно из бревен, которые образовывали заграждение. Тяжелые ворота подались, затрещали и с грохотом рухнули внутрь форта. Модифорд приказал, чтобы все крупное и тяжелое было подтянуто к одному месту и свалено в кучу перед входом, таким образом образовывая дополнительную преграду: столы, стулья, поленья для очага, всевозможные ящики лежали бесформенной грудой, позади которой защитники форта стояли на коленях и стреляли.
      На какое-то мгновение показалось, что их пальба остановит нападавших. Некоторые упали, неуклюже раскинув руки, но другие переползали через их тела и бросались на заграждение подобно приливной волне, разнося все в щепки и вступая в рукопашную схватку с пиратами. Одновременно с другой стороны форта Зоркий Сокол повел свой отряд в наступление, и банда Модифорда оказалась окруженной.
      Беренис припала к окну, одной рукой обняв Пегги, и время от времени пряталась за ставнями. Она знала, что должна выбраться из хижины. Мужчины задыхались в дыму, пробиваясь через заграждение, чтобы присоединиться к схватке. В этой свалке было почти невозможно отличить друга от врага, но Беренис безошибочно узнала высокую фигуру Себастьяна. Его шпага сверкала, когда он, поразив одного противника, мгновенно поворачивался к другому. Жара была такой невыносимой, что Беренис пришлось выскочить наружу и укрыться за Сэнди, которая со страхом косилась на весь этот хаос. По поляне эхом разносились нечленораздельные возгласы, победные крики и предсмертные хрипы.
      – Мы можем убежать среди неразберихи, – сказала Пегги голосом, о существовании которого у нее Беренис даже не подозревала. – У вас же есть лошадь, леди! Давайте убежим в лес!
      – Ты знаешь эти места? Можешь показать дорогу в Чарльстон?
      Возможно ли, чтобы помощь пришла с такой неожиданной стороны?
      – Да, могу, – ответила девушка, затем почти застенчиво добавила: – А мне можно будет потом остаться с вами? Вы единственный человек, который когда-либо был добр ко мне.
      – Конечно! Если выберемся отсюда живыми, обещаю, ты сможешь остаться!
      Надежда начала оживать в сердце Беренис. Она отдала корзинку Пегги и передала ей же поводья Сэнди:
      – Жди меня здесь и будь готова бежать, когда я вернусь. Мой муж так же ужасен, как Модифорд, если не хуже! Кто бы из этих дьяволов ни победил, я стану пленницей!
      – Я сделаю все, что вы скажете, леди! – Пегги прижала корзину к груди и успокоила Сэнди, в то время как Беренис оставила ее, чтобы посмотреть, что происходит.
      Модифорд и Себастьян сошлись лицом к лицу. Пират бросился на своего врага с громким криком. Его сабля опустилась, со свистом разрезая воздух, но Себастьян отразил удар. Его рука была твердой, как скала. Ослепленные ненавистью, они дрались с ожесточением, и яростный звон ударяющихся друг о друга клинков разносился по поляне. Себастьян держался прямо и сражался, используя приемы французских фехтовальщиков: двигался ловко и изящно, словно танцор, делая выпады, отступал в сторону, предпринимал отвлекающие маневры, снова атаковал. Модифорд же применял лишь голую, сокрушительную силу, яростно размахивая оружием.
      Вокруг них все еще продолжались отдельные стычки, хотя некоторые из людей Модифорда побросали оружие. Но Беренис ничего не видела, ничего не слышала, сознавая лишь грозящую Себастьяну опасность. Она стояла у ограды форта, охваченная одним лишь мучительным страхом за него, не в силах даже молиться. Сердце ее, казалось, остановилась, когда она увидела, что Модифорд поднял саблю и с такой силой обрушил ее на Себастьяна, что мог бы снести ему голову, не отпрыгни тот в сторону. И прежде, чем Модифорд смог восстановить равновесие, Себастьян сделал резкий выпад, и его шпага вошла в грудь пирата по самую рукоятку, а острие вышло сзади между лопатками. Когда Себастьян вытащил клинок, Модифорд издал хриплый стон и медленно рухнул в пыль, уставившись в небо остекленевшим взглядом.
      С гибелью своего командира люди Модифорда прекратили драться и стояли, ошеломленные. Тогда Медный Волос прыгнул с заграждения и занес над Себастьяном нож. Но неожиданно раздался выстрел, и индеец упал, сраженный в грудь пулей. Перегрин, тяжело дыша, держал в руке дымящийся пистолет и изумленно смотрел на неподвижное тело индейца, словно не в силах постичь то, что только что совершил.
      Возникло секундное замешательство, затем один из воинов Медного Волоса метнул копье. Оно пронзило Перегрина, и тот упал, широко раскинув руки, словно пытаясь ухватиться за воздух. Он был мертв прежде, чем коснулся земли. Беренис вскрикнула и бросилась к нему:
      – Перегрин! О Боже! Помогите кто-нибудь!
      – Слишком поздно, – медленно произнес Себастьян. Он воткнул свою шпагу в песок; его перевязанная рука была неловко согнута. Он был в копоти и крови, а по лицу стекали струйки пота. Он наклонился, чтобы вытереть кровь Модифорда с клинка перед тем, как снова нацепить шпагу, затем посмотрел, как Грег склонился над Перегрином и печально покачал головой. После этого он повернулся и пошел прочь.
      Беренис, очнувшись, бросилась вслед за ним.
      – Себастьян! – закричала она, проталкиваясь сквозь толпу победителей, которые связывали пленников и помогали раненым товарищам.
      Он остановился, стиснув зубы, и мускулы на его лице нервно подергивались от с трудом сдерживаемой ярости.
      – Какого черта? – начал он. – Двое ваших любовников только что умерли из-за вас! Вам этого недостаточно? Что вы хотите от меня?
      Она ошеломленно уставилась на него, пораженная презрением, которое сверкало в его глазах. Слезы текли у нее по щекам.
      – Почему вы так смотрите на меня? – выдохнула она.
      – А чего вы еще ждете?
      Себастьян до сих пор находился во власти ярости, охватившей его в тот момент, когда он понял, что Беренис сбежала. Дэмиан сказал, что видел, как она отправлялась на ферму Мартинов, но явилась Джульетт и предложила свою версию: она убежала, чтобы присоединиться к банде Модифорда. Хотя никогда Себастьян полностью не доверял креолке, ревность взяла верх. Отказываясь слушать Грега, который предостерегал, что его рана может открыться, Себастьян собрал своих людей, раздал оружие, послал гонца к Зоркому Соколу и, словно одержимый, помчался к лагерю Модифорда. Его переполняли боль, ненависть и разочарование. Беренис воспользовалась случаем и сбежала, когда он был еще слаб, усыпив его бдительность своей притворной нежностью.
      Каким же идиотом он был, и как легко она его одурачила! Более того, она втянула его в сражение, которого как раз сейчас он хотел избежать. Гнев Себастьяна неуклонно нарастал, пока он смотрел на мертвые тела его лучших бойцов, потерянных из-за нее. И она после этого смеет смотреть на него полными слез глазами, ожидая, что он еще раз поверит ей?
      Она дрожала от гнева и унижения:
      – Что это значит, сэр? Вы пришли, чтобы осуществить свое дьявольское намерение?
      – Что вы имеете в виду? Какую ложь вы состряпали на этот раз? Не отнимайте у меня время, мадам! – прогремел он. – У меня есть более важные дела, чем перебранка с вами.
      После этих слов она уже не могла владеть собой, и все причины, по которым она сбежала из Бакхорн-Хауса, отчетливо предстали перед ней. Как он смеет смотреть на нее так, словно она грязь под ногами, тогда как все это время его любовница и «наследник» живут на его земле! Он действительно собирается убить ее! Обезумев от злости и отчаяния, Беренис размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу.
      – Однажды я уже это сделала! – закричала она. – И, клянусь Богом, мое первое впечатление о вас было правильным!
      Он стоял молча, со сверкающими глазами, и лицо его неожиданно побледнело. Но прежде чем он успел пошевелиться, она развернулась и побежала назад, чтобы упасть на колени перед телом Перегрина.
      Она не могла поверить, что он мертв, – этот когда-то беспечный молодой человек, ее единственная связующая нить с прошлым. Ей нужно было бежать, и в то же время она не могла оставить его тело: необходимо было проследить, чтобы его доставили в Мобби Коув и похоронили со всеми почестями. Она попросит об этом Дэмиана. Это было самое малое, что она могла сделать для человека, который погиб за нее, искупив, в конце концов, все свои грехи. Он лежал в пыли, и она приподняла рукой его голову, нежно вытирая кровь с его лица, и слезы неудержимым потоком текли по ее щекам.
      – Мне так жаль, Перегрин, – всхлипывала она, обняв его, – так жаль…
      Дэмиан нашел ее и поднял на ноги.
      – Почему ты солгала мне? – спросил он с суровостью во взгляде. – Неужели же ты никогда не поумнеешь, глупая девчонка?
      Она хотела все ему объяснить, рассказать о дьявольских планах Себастьяна, но знала, что сейчас это бесполезно. Он не поверит ей.
      – Я должна уехать, – сказала она, опустив плечи. Ее платье было запачкано кровью Перегрина. – Ты позаботишься о нем, ведь так? Поставь на его могиле надгробье, чтобы он не был забыт.
      – Уехать куда? Разве не достаточно тех неприятностей, которые случились по твоей вине? – Дэмиан схватил ее за руку и встряхнул.
      – Я должна! Я не могу вернуться с ним! Он убьет меня!
      Дэмиан мрачно усмехнулся:
      – Он может быть чертовски зол на тебя, и не без причины, но не думаю, что он зайдет так далеко.
      – Ты не понимаешь! Послушай меня… Но он нетерпеливо прервал ее:
      – Сейчас у меня нет времени! Очень много дел – похоронить пиратов, доставить домой своих убитых и раненых, связать пленных. Почему бы и тебе не заняться чем-нибудь, например, помочь Грегу с ранеными?
      – Дэмиан! Не спускай глаз со своей сестры! – крикнул Себастьян, и она увидела, что он узнал Сэнди и поставил двух мужчин сторожить кобылу и Пегги.
      Беренис опустилась на бревно, сраженная. Все кончено. Все было бесполезно. Ей никогда не ускользнуть от него, и теперь опасность возрастет, потому что он знает, что ей все известно. Далси могла бы ей помочь, но Квико… Он слуга Себастьяна, преданный ему до смерти.
      – Что ты намерен делать? Связать меня? – спросила она брата. Беренис была такой бледной и обессиленной, что Дэмиан пожалел ее, несмотря на весь свой гнев.
      Последними словами маркиза перед тем, как Дэмиан взошел на борт «La Foudre», были наставления и просьбы, чтобы он присматривал за сестрой, но ее сумасбродства приносили слишком много неприятностей. Если даже такой властный человек, как Себастьян, не в силах обуздать ее нрав, то кто тогда вообще может с ней справиться?
      – Конечно, я не свяжу тебя, – ответил он сердито. – Но тебе лучше всего вести себя благоразумно. Жди здесь, пока мы закончим.
      В течение следующего часа Себастьян успокаивал Зоркого Сокола. Почтенный старый индеец был убит горем: хотя Медный Волос изменник, но считалось, что он смертью искупил свою вину. И теперь его тело будет положено на деревянный помост на священном кладбище племени, где будут совершены обряды, чтобы послать его душу соединиться с Великим Духом.
      Когда, наконец, все было готово, солнце уже садилось, и длинные вечерние тени легли на разрушенный форт. Беренис находилась в крайне угнетенном и подавленном состоянии. Дэмиан помог ей взобраться на Сэнди, а Пегги села позади. Грег взлетел на своего жеребца, собираясь ехать рядом с ней. «Мой сторож, – подумала она грустно, – еще один закадычный друг Себастьяна, который не потерпит ни одного плохого слова о нем.»
      – У вас будут неприятности с властями из-за этого… убийства Модифорда и других? – спросила она, и слабый проблеск надежды мелькнул при мысли о том, что может случиться, когда новость о сражении достигнет Чарльстона.
      Грег ехал рядом и, казалось, был недоволен ею, равно как и ее брат, который был так сердит, что почти не разговаривал. Беренис чувствовала, как он отдаляется от нее, становится чужим. Сейчас он казался глубоко оскорбленным ее поступком и не скрывал своего осуждения.
      Грег пришпорил лошадь, заставляя ее ускорить шаг.
      – Нам только спасибо скажут за то, что мы избавили Мобби Коув от такого мерзавца, – сказал он, и мрачная улыбка тронула его губы.
      Беренис оглянулась на покинутый форт, где все еще бушевало пламя, языки которого взметались к небу. Искрящийся столб дыма вился и поднимался кверху, чтобы слиться с ночными облаками. Она безрадостно размышляла о том, что ждет ее по возвращении в Бакхорн-Хаус, и не могла сдержать дрожи при мысли о будущем. Она по-прежнему была женой Себастьяна, его законной собственностью. Он может сделать с ней все, что захочет, и никто его не остановит.

      Но на Беренис никто и внимания не обратил во время их триумфального прибытия в Бакхорн-Хаус. Оставшиеся дома с тревогой ожидали новостей, и теперь Себастьяна и его людей собралась встречать большая толпа. В ней были не только обитатели Бакхорн-Хауса, к которым все происходящее имело непосредственное отношение, но и люди с самых отдаленных ферм. Теперь все будут спать спокойнее, зная, что банда Модифорда уничтожена.
      Но это была невеселая встреча, потому что шестеро мужчин погибли. Плачущие женщины и родственники забирали их тела; похороны должны были состояться завтра на церковном кладбище. Себастьян отдал распоряжение отнести тело Перегрина в его комнату, где бы Джесси вместе с другими женщинами должным образом позаботились о нем. Уже начались некоторые приготовления к похоронам, и из плотницкой доносились удары молотков: плотники напали работу, чтобы за ночь изготовить гробы.
      Окруженные группой нетерпеливых молодых парней и стариков, не участвовавших в вылазке, те, кто остался в живых – взвинченные, все еще не отошедшие от горячки боя – описывали сражение, при этом зачастую преувеличивая свои подвиги. Лошади уже были распряжены, напоены, накормлены и отведены в конюшню.
      Беренис успокоила Пегги, напуганную таким количеством незнакомых людей, и устроила ее на кухне вместе с детьми Джесси.
      – Здесь ты в безопасности, – уверила она ее, так как девушка, привыкшая только к дурному обращению и с трудом воспринимавшая доброту, не отходила от нее ни на шаг. – У меня есть дела, но я скоро вернусь.
      Далси была безумно рада снова увидеть свою госпожу живой и здоровой, но ее поразило состояние Беренис. В гардеробной они разрыдались в объятиях друг друга, и та поведала ей обо всем, что случилось, начиная с того, что рассказала ей Джульетт и кончая планами Себастьяна в отношении ее, побегом к Морифорду, его подлыми угрозами, кровавой схваткой в форте и смертью Перегрина.
      – Бедный джентльмен, – сказала Далси, покачав головой. – Будь проклята эта ведьма!
      И она дала выход своему гневу, накопившемуся за прошедшие часы волнений и тревоги, которые даже терпеливого Квико довели до расстройства. Ему было поручено охранять дом во время отсутствия мужчин.
      – Сколько несчастья из-за нее! Думаете, она говорит правду?
      – Уверена в этом. – К Беренис возвращалось спокойствие и способность оценивать происходящее, а вместе с ними – и острое чувство ненависти.
      Но к своему удивлению она обнаружила, что Далси вовсе не склонна была разделить ее негодование, выслушивая рассказ о далеко идущих чудовищных планах Себастьяна. От Квико проницательная служанка многое узнала о графе Лажуниссе, и у нее сложилось впечатление, что он не имеет ничего общего с тем монстром, о котором с неистовой горячностью говорила Беренис. Она отказывалась поверить, что он был способен поднять руку на женщину.
      Она прищелкнула языком и покачала головой:
      – Вы говорили ему, что беременны? Беренис беспокойно ходила по комнате.
      – Конечно нет! – воскликнула она голосом, полным гнева и боли. – Он не заслуживает того, чтобы знать об этом. Я боюсь, что он попытается забрать у меня ребенка, если, конечно, не избавится от меня еще до его рождения. О, Далси, мне надо бежать! Пожалуйста, помоги мне!
      – Успокойтесь, миледи, – настаивала Далси, удрученная отчаянием своей госпожи. – Давайте все хорошенько обдумаем. Что касается Джульетт… Графу известно, что она говорила с вами?
      – Откуда я знаю? – бросила Беренис. – Мы были в самой гуще сражения. И, конечно, было не до разговоров – лишь бы уцелеть. – Она снова представила языки пламени, кровь, Перегрина, пронзенного копьем, и чуть не закричала от ужаса, но взяла себя в руки. – Он должен был знать. Я оставила письмо на его столе, прежде чем уйти.
      – Он, казалось, обезумел, узнав, что вы убежали. Именно Джульетт сообщила ему, что вы ушли от него к Модифорду. Квико считает, что ей нельзя доверять. – Далси озадаченно наморщила лоб.
      – Мне наплевать на то, что он волновался! Он подлый лжец, такой же, как и она. Я больше не могу здесь оставаться, иначе просто погибну. Я с самого начала знала, что он негодяй. Ненавижу его! Всегда ненавидела!
      Несмотря на уверенность, с которой Беренис произнесла эти слова, Далси знала, что это неправда. Уже давно она догадалась об истинной причине всех сумасбродств своей госпожи, замечая, как зажигались ее глаза при приближении Себастьяна, видя то возбуждение, которое выдавало смятение ее чувств, и приступы лихорадочной радости, резко сменявшиеся глубокой меланхолией.
      – Вы не можете уйти, мадам. Подождите немного! Уверена, что он не собирается причинить вам зла. Голову даю на отсечение – он невиновен!
      Далси так хотелось убедить ее! Для нее самой давно было очевидно, что Беренис по уши влюблена в своего мужа. Квико торжественно кивал и соглашался, говоря, что он, в свою очередь, уверен, что сердце его хозяина принадлежит жене-англичанке. Далси и Квико решили сделать все возможное, чтобы заставить этих упрямых влюбленных увидеть истину. Она хорошо понимала отчаяние своей госпожи, которой внушили, что Себастьян предал ее.
      – Я позову Квико, – предложила Далси, испытывая необходимость посоветоваться с ним в такой критический момент. – Он очень мудрый, он выскажет вам все, что думает о Джульетт. Думаю, он подтвердит, что граф не мог вести себя настолько ужасно.
      – Поступай, как знаешь, Далси. Мне кажется, я уже ничего не понимаю, – вздохнула Беренис, тяжело опустившись на стул и закрыв лицо руками. – Все кончено. Он говорит – и даже Дэмиан верит этому! – что я ушла к Модифорду, потому что хотела быть с ним. И он всем навязывает эту чудовищную ложь, хотя в письме я объяснила причину своего ухода.
      Далси в раздумье нахмурилась:
      – Говорите, вы оставили свое письмо на его столе? Сомневаюсь, что он получил его!
      – Какое это имеет значение? – Беренис была слишком обессилена, чтобы рассуждать здраво. «Милосердный Боже, – думала она в отчаянии, – неужели мне никогда не избавиться от боли воспоминаний? Неужели меня вечно будет преследовать ощущение прикосновения его рук, его губ? Неужели мне не скрыться от мыслей, терзающих и не дающих успокоения? Да, я влюблена в него. Я узнаю это по тому трепетному чувству, охватывающему меня всякий раз, когда он смотрит на меня, по тому ощущению пустоты, когда его нет рядом».
      Практичная Далси взяла инициативу в свои руки:
      – Все эти пустые разговоры не помогут, леди! Давайте-ка, немедленно снимайте это платье!
      – О, Далси, мне очень жаль, я испортила его. Посмотри, оно все забрызгано кровью, вымазано и порвано. Мне не следовало брать его без твоего разрешения. – Беспокоиться об этом сейчас было по меньшей мере нелепо, но Беренис не могла остановиться.
      – Не переживайте из-за этого! – живо ответила Далси. – Я его выстираю, пришью новую кайму, и оно снова будет как новенькое. А теперь умойтесь и наденьте что-нибудь. – Говоря это, она рылась в шкафу в поисках подходящей одежды.
      – Мне стоит одеться в черное – траур по Перегрину, – безучастно произнесла Беренис. – Но у меня нет ничего подходящего.
      – А как насчет вашего розового платья? Если добавить к нему черную шаль, получится достаточно строго и пристойно.
      Беренис кивнула и подчинилась. Вскоре она была умыта, надушена, и мягкий шелк облегал ее фигуру. Она сидела перед зеркалом, и световые блики играли на ее бледном лице. С усталым вздохом она закрыла глаза, когда Далси начала расчесывать ее волосы неторопливыми, успокаивающими движениями.
      Она знала, что объяснения с Себастьяном не избежать. Она хотела этого и была готова. Далси права, она должна встретиться лицом к лицу с Себастьяном и спокойно и с достоинством пройти через это испытание. Трудно было возродить в ее истерзанной душе ту уверенность, которая еще совсем недавно горела в ней, делая ее надменной и дерзкой. Сердце сжималось при мысли о Перегрине и отчаянно колотилось от панического ужаса при воспоминании о выражении глаз Себастьяна, когда она ударила его по лицу. Сейчас Перегрин собирается в дальний путь, чтобы навсегда покинуть этот мир…
      Почему он спас жизнь Себастьяну? Попытался оправдаться за свою прежнюю трусость? Или он действительно желал ей счастья и совершил единственный в своей жизни благородный поступок? «О Боже, пусть он простит меня, – молилась она. – Я не хотела, чтобы он умер, чтобы вообще кто-нибудь умер из-за меня».
      Стук в дверь возвестил о появлении Квико, который сообщил, что граф желает видеть ее в кабинете.
      – А, именно ты-то мне и нужен! – сказала Далси, принимая тот покровительственный тон, которым она иногда разговаривала с Квико. – Хочу поговорить с тобой о Джульетт Паскаль.
      Беренис оставила их и шагнула в коридор.
      Себастьян встал, когда она вошла, равно как и Грег, и Дэмиан, и полковник Перкинс. Напряженность казалась настолько осязаемой, что воздух можно было резать ножом.
      Полковник прервал молчание:
      – Что вы собираетесь делать с пленными, граф? Повесить? – спросил он, когда Беренис опустилась на стул и все мужчины заняли свои места.
      – Если хотят, пусть остаются и работают на меня, – ответил Себастьян, поморщившись от боли в раненой руке. – Те, кто откажутся, могут попытать счастья в лесу. Мы дадим им запас еды и лошадей, и пусть отправляются своей дорогой. Одному Богу известно, выживут они или умрут, если попадут в руки враждебно настроенных индейцев.
      «Я не вынесу, если мы будем сидеть здесь и делать вид, что у нас с Себастьяном нет жизненно важных вопросов, которые нужно немедленно выяснить», – нетерпеливо подумала Беренис. Она медленно поднялась, прижавшись спиной к столу и настороженно глядя на мужа. Он переоделся в белые холщовые бриджи, черные сапоги и белую рубашку с кружевными манжетами. Она смотрела на него и вспоминала о его поединке с Модифордом несколько часов назад. Как он проткнул его насквозь и вытер кровь со своей шпаги – хладнокровный, расчетливый убийца. Сейчас он был совершенно другим: просто уставшим, опустошенным, с раненой рукой, причиняющей боль. Мелкие напряженные морщинки пролегли у глаз.
      – Нам нужно поговорить, сэр, – сказала она, когда мужчины встали из уважения к ней. – И я бы предпочла сделать это наедине.
      – Все, что вы желаете, вы можете сказать в присутствии моих друзей, – ответил он, и Беренис заметила, как он оперся о спинку стула, словно внезапно почувствовал слабость.
      – Если вы настаиваете, – она пожала плечами и плотнее закуталась в шаль. Вечер был теплый, но она все еще дрожала от пережитого кошмара.
      – Да, мадам, что вы можете сказать в свое оправдание? – спросил он холодно. – Мне уже надоело спасать вас.
      Этот сарказм привел ее в ярость, а его близость спутала все. Одеваясь, Беренис подготовила целую речь – бесстрастную тираду, в которой она разоблачала Джульетт и их с Себастьяном черные замыслы. Но теперь, когда пришло время говорить, у нее появились серьезные сомнения относительно своей способности высказать все это вслух.
      Но когда она, наконец, ответила, ее голос был твердым:
      – Как можете вы говорить со мной подобным образом после того, что вы сделали и еще собирались сделать? Вы прекрасно знаете, почему я убежала – чтобы спасти свою жизнь!
      Он нахмурился:
      – Вы говорите загадками, мадам, пытаясь уклониться от сути. Я прекрасно понимаю, почему вы ушли. Чтобы быть с Модифордом!
      Беренис медленно подошла к нему, радуясь, что он не один, ибо ее переполняло непреодолимое желание тут же, немедленно, разоблачить его. Не терпелось увидеть его реакцию, когда она призовет его к ответу.
      – Вы лжете, сэр! Я оставила вам письмо на этом самом столе. Написала, что мне известно все о ваших чудовищных замыслах, – ответила она низким, но ясным голосом. – У вас нет совести? Нет сердца? Неужели вы действительно полагаете, что я могла остаться после того, как выяснила, что Джульетт ваша любовница и вы отец ее маленького сына? А когда она рассказала о вашем намерении избавиться от меня и унаследовать мои деньги, у меня не оставалось другого выхода, как только бежать.
      – Что?! – рявкнул он, в один миг оказавшись рядом и теперь грозно возвышаясь над ней. – Что за чепуха? Здесь не было никакого письма. Что до остального, то я вовсе не понимаю, о чем вы говорите!
      – Не пытайтесь и дальше притворяться, делая вид, что это неправда! – Беренис сжала кулаки. – Она отвела меня в свою хижину и показала мне ребенка, а потом сказала, что вы собираетесь меня убить.
      – Но это страшная ложь! – воскликнул он, когда истина начала проясняться, а вместе с ней зашевелилась надежда при виде мук ревности, которые искажали сейчас лицо Беренис. – Mon Dieu, так вот почему Джульетт явилась ко мне с историей о том, что ты сбежала в лагерь Модифорда! Помню, я еще подумал, что она выглядела безмерно довольной. Клянусь, что это сплошная ложь! Должно быть, это она украла письмо, боясь того, что я могу сделать, если прочту его. Ты должна верить мне, Беренис! У меня есть масса недостатков, но я не лжец. Спроси любого из этих джентльменов.
      – Он известен своею честностью, графиня, – вмешался полковник, смущенный этой сценой. – Из-за его прямоты у него не раз случались неприятности там, где намного благоразумнее было бы скрыть правду.
      Беренис растерялась, не зная, кому и чему верить.
      – Вы его друг, – сказала она подозрительно, – и стремитесь защитить его.
      Ее сапфировые глаза были полны упрека, когда она взглянула на доктора:
      – Вы тоже, Грег. Конечно, неужели вы поверите в то, что он…
      – Способен убить вас? Невозможно! – прервал Грег гневное обвинение.
      – Эта подлая креольская тварь! – Старые товарищи много раз видели гнев Себастьяна, но такого – никогда. – Грег, избавься от нее! – бушевал он. – Сейчас же! Пусть убирается немедленно вместе со своей старой ведьмой! Вышвырни ее сам, потому что, если она попадется мне на глаза, я за себя не отвечаю!
      – Сделаю это с удовольствием, – сказал Грег уже на полпути к дверям. – Когда я приезжал сюда посмотреть, как идут дела в твое отсутствие, то обнаружил, что она ведет себя здесь, как хозяйка. Знаешь, она способна на любую подлость вплоть до сговора с Модифордом.
      – Согласен, – сказал Себастьян, обменявшись с Грегом твердыми, бескомпромиссными взглядами. – Проследи, чтобы кто-нибудь сопровождал ее, ведь я обещал ее отцу позаботиться о том, чтобы с ней ничего не случилось. Но теперь мой долг перед ним оплачен сполна!
      – Я все сделаю, предоставь это мне, – пообещал Грег, которому не терпелось выдворить креолку и увидеть выражение лица Ли, когда та узнает, что их легкая жизнь в Бакхорн-Хаусе закончилась.
      – Спасибо, друг мой, – Себастьян хлопнул его по плечу, и Грег решительно вышел из комнаты.
      Дэмиан до сих пор слушал молча, но теперь резко встал и подошел к сестре.
      – Прости меня, – сказал он. – О, Беренис, мы же виделись утром в конюшне! Почему же ты не рассказала мне обо всем? Почему все скрыла от меня? Неужели мы так отдалились друг от друга, что ты больше мне не доверяешь?
      Она подняла на него глаза, все еще неуверенная, прижав руки к груди, накрытой шалью:
      – А ты бы поверил мне? Я сомневаюсь… Ты так предан Себастьяну! Я боялась сказать тебе, боялась попросить тебя о помощи. Думала, что ты остановишь меня, не дашь мне уйти от него.
      Дэмиан покачал головой и тяжело вздохнул:
      – Каким же болваном ты, должно быть, считаешь меня! – Он взял ее за руку, и Беренис с приглушенным всхлипыванием прижалась к нему. Дэмиан крепко обнял ее, добавив:
      – Я желаю тебе только добра, всегда желал. Твое несчастье невыносимо для меня.
      Что-то необъяснимое происходило в душе Себастьяна, когда он смотрел на обнявшихся брата и сестру. Он чувствовал, как все так тщательно воздвигаемые барьеры рушатся один за другим, уступая место невероятному, прямо-таки фантастическому предположению: значит, Беренис была убита горем, узнав, что он любит другую женщину, а она сама так мало значит для него, что он готов избавиться от нее ради наследства. Неужели Грег прав, и она действительно любит его? Себастьян подошел к ней и сказал прямо:
      – Джульетт никогда не была моей любовницей. Она была уже с ребенком, когда я снова встретил ее в Чарльстоне и привез сюда. До этого мы не виделись несколько лет. Отец ребенка был уже женат и бросил ее, когда узнал, что она беременна. Он влиятельный политик, и Джульетт не осмелилась предъявлять какие-то права.
      – Но почему ты помогал ей? Кто она?
      Так трудно было снова доверять ему, и Беренис спрашивала себя: сможет ли? Или же этот жестокий опыт навсегда лишил ее иллюзий?
      – Я знал Джульетт, когда она была еще девочкой. Наши отцы были дружны. Когда ее отец умер, мой обещал позаботиться о ней. Но она всегда была какой-то странной – это все из-за своей старой няньки Ли. Я понял, что должен выполнить обещание отца, когда сам потерял родителей, но Джульетт исчезла, и я не видел ее несколько лет до того рокового дня, когда подобрал ее на улицах Чарльстона.
      – Она любит тебя. – Беренис была убеждена в этом, все еще тая сильную обиду.
      – Может быть, я не знаю, – Себастьян улыбнулся, но в его глазах была грусть. – Думаю, она больше любит мои деньги и все, чем я владею. Она, должно быть, видела в тебе страшную угрозу.
      – Почему мне никто не сказал о ее ребенке? Почему все держали в тайне? Именно поэтому я и подумала, что он твой.
      – Об этом действительно мало кто знал. Она сказала мне, конечно, когда мы приехали, но попросила молчать. Якобы ей стыдно, и поэтому она хочет скрыть свой грех. А в результате – подлость и ложь. Дорогая моя, ты этого не поймешь – ты слишком честна! – Он помолчал. – Теперь ты веришь мне?
      – Думаю, да, – прошептала Беренис так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы уловить ее слова.
      Он нежно взял ее за плечи и заглянул в ее блестевшие от слез глаза.
      – Ma doucette, – сказал он мягко. – Можем ли мы начать все сначала?
      Дэмиан тронул полковника за рукав.
      – Идемте, сэр, – сказал он. – Думаю, мы здесь больше не нужны.
      Он оглянулся на Себастьяна и Беренис, но они были так поглощены друг другом, что даже не заметили, как Дэмиан и старый солдат тихо вышли за дверь.
      Тишина спустилась на освещенную мягким светом комнату. Себастьян и Беренис стояли, не шевелясь, изумленно глядя в глаза друг другу, не в силах поверить в то, что отражалось в них. Вечер стал прохладнее. Легкий ветерок шевелил оконные шторы, а высоко в звездном небе плыла луна, ее уже начинали заслонять облака. Откуда-то доносились смех, возгласы, тихое бренчание гитар, а там, где оплакивали умерших, царила печаль. Но все это лишь подчеркивало уединение влюбленных, словно создавая в этой комнате крошечный оазис покоя. Беренис молча прижалась к нему, и он, не отрываясь, смотрел в ее лицо, изумленный этим чудом. Он не решался поцеловать ее, боясь, как бы это не оказалось каким-то дивным видением, готовым исчезнуть, если он попытается удержать его, и снова оставить его в море старой, уже привычной боли и отчаяния. Но почувствовав на своих губах ее сладкое дыхание, он осторожно отвел назад ее голову и прижался губами к ее шее, ощутив, как она затрепетала, когда его руки медленно двинулись к ее груди. Беренис открыла глаза и смотрела на него так, словно он был божеством. Он тряхнул головой, не в силах поверить, что она с радостью позволяет ему прикасаться к ней, целовать ее. Он тронул языком ее губы, и они приоткрылись под этим нежным прикосновением. Он обнял ее всю и еще крепче прижал к себе, и она подняла руки, чтобы обвить ими его шею. Ему захотелось закричать от радости – такой неожиданной, такой прекрасной…
      Беренис полностью отдалась во власть его объятий, чувствуя, что вся словно растворилась и стала слабой и безвольной в его сильных руках. Себастьян целовал ее веки, кончик носа, подбородок, снова и снова целовал ее губы, все еще страшась, что чудесный сон может растаять и снова проснется та Беренис, которая так яростно сопротивлялась ему.
      Он оторвался от ее губ, и глаза его светились, когда он смотрел на нее. Ее лицо побледнело и казалось маленьким в обрамлении пышных волос, рассыпавшихся по плечам.
      – Что это? Что с нами происходит, Себастьян? – тихо спросила она, касаясь руками его лица.
      – Это какое-то наваждение, – так же тихо ответил он, посылая волны дрожи по ее телу своим горячим дыханием.
      – Или любовь, – прошептала она застенчиво, едва осмеливаясь произнести это.
      – Это слово, которому я не доверяю, – отзвук такой знакомой язвительности послышался в его голосе, воскрешая прежние сомнения, но ее вновь обретенная смелость была непоколебима.
      – Ты не должен бояться, – сказала Беренис. – Я знаю, я молода и глупа, но я люблю тебя. Ну вот, наконец, я сказала это! Я люблю тебя. Ты можешь воспользоваться этим знанием, чтобы погубить меня, а можешь принять это и ответить взаимностью. Выбор за тобой.
      Его объятие стало крепче.
      – Ma cherie, – сказал он дрожащим от волнения голосом, вне себя от радости. – Ты подарила мне так много того, что я считал давно забытым, воскресила чувства, которые я, казалось, навечно похоронил. Твой смех, твои мысли – как много ты отдала мне! Ах, Беренис, возлюбленная моя!
      – Ты любишь меня, Себастьян? – спросила она, погрузив пальцы в его волосы, ощущая трепет от того, как он смотрел на нее.
      – Mon Dieu! – воскликнул он, изо всех сил прижимая ее к груди, словно желая никогда не отпускать, переполненный нежностью и любовью. – Я полюбил тебя с того момента, как впервые увидел, но был слишком слеп и глуп, чтобы понять это!
      Ощущение счастья было настолько полным и совершенным, что казалось невыносимым, и Беренис плакала и смеялась одновременно, прильнув к нему всем телом. Потом вдруг снова стала тихой и серьезной.
      – Я должна тебе кое-что сказать, но вначале хочу проститься с Перегрином.
      – Конечно, дорогая. – Он поднес ее руки к губам и поцеловал. Лицо его опечалилось. – Могу я пойти с тобой?
      – Ты действительно этого хочешь? Ведь ты так не любил его.
      – Это прошло. В конце концов, он оказался храбрым парнем. Я обязан ему жизнью.
      Мертвая тишина стояла в маленькой комнате, которая выходила на крыльцо, где Беренис последний раз разговаривала с Перегрином. «Неужели это было только сегодня утром?» – подумала она, когда они вошли туда рука об руку с Себастьяном. Казалось, с тех пор прошла целая вечность – так много всего случилось за эти несколько часов. Тогда Перегрин был угрюм и несчастен, и она молила Бога, чтобы теперь он, наконец, обрел покой. Возможно, судьба сжалилась над ним, позволив ему умереть достойно, иначе он так и влачил бы бессмысленное существование, играя, спиваясь, погрязнув в долгах, расточая свои таланты. «Те, кого любят боги, умирают молодыми», – вспомнила Беренис. Вершиной поэзии Перегрина стала его славная смерть.
      Его гроб плотники закончили первым и уже поставили на похоронные носилки. Четыре свечи горели в подсвечниках: две у изголовья и две в ногах; четыре женщины сидели по обе стороны гроба. Их головы были покрыты черными шалями, в руках мелькали четки; четыре кадила с тлеющим ладаном свисали с потолка.
      Беренис всхлипнула и покачнулась, но твердая рука мужа крепко держала ее под локоть. Ее глаза были устремлены на гроб, она медленно подошла к нему. Перегрин выглядел безмятежным, лицо было красивым, волосы аккуратно зачесаны назад, тело завернуто в белый саван. Он ушел, подумала Беренис. Его больше нет, а тело напоминает восковую фигуру. Так она стояла, и пламя свечей было прямым, как струна, и тонкие струйки дыма, идущие от их фитилей, смешивались с ароматом ладана и поднимались к небесам, словно благословение.
      – Прощай, мой друг! – прошептала она и, положив ему на грудь маленький букет ночных фиалок, наклонилась и коснулась губами его холодного лба.
      Себастьян вывел ее, и они пошли в сад, не испытывая желания возвращаться сейчас в дом. Уже почти стемнело. Солнце садилось в багровом зареве, и с востока тянулись огромные черные тучи. Он остановился и притянул ее к себе:
      – Ты хотела мне что-то сказать?
      – Да, но не теперь. Не могли бы мы уехать куда-нибудь, подальше отсюда? Здесь так много шума, так много печали… И Перегрин.
      – Хорошо, но, похоже, надвигается гроза.
      – Мне все равно, если я с тобой.
      Были оседланы две лошади, но не Сэнди и вороной, любимец Себастьяна, а свежие. Конюхи многозначительно улыбались, замечая взгляды, которыми обменивались супруги, ту нежность, с которой они касались друг друга. Себастьян захватил два плаща, один из которых он надел на Беренис, а другой накинул сам. Затем он обнял ее за талию и помог взобраться в седло.
      – Куда мы едем? – спросила она, хотя это было совершенно неважно.
      – Есть место, которое я давно хотел тебе показать.
      Они двинулись в сторону побережья. Поднялся ветер, раскачивая деревья, раздувая плащи, и вскоре пошел дождь. Стало холодно; послышались отдаленные раскаты грома. Серебряная вспышка молнии осветила небо, на миг выхватив из тьмы Себастьяна, спокойно и уверенно сидящего в седле.
      Они достигли каменистой тропинки; впереди возвышались громады скал, очертаниями напоминающие притаившегося льва. Себастьян повернул лошадь и направил ее вниз, по узкому проходу между скал, который заканчивался глубокой расщелиной. Это было подобно въезду в тоннель, темноту которого наполнил шум дождя. С обеих сторон подступал густой подлесок, а где-то далеко внизу слышался рокот морского прибоя.
      Ступая уверенно, словно всю жизнь провела в горах, лошадь Себастьяна ловко выбирала путь, а сам он вел под уздцы лошадь Беренис. Они въехали на каменистое плато; дождь между тем усилился.
      – Не могли бы мы где-нибудь укрыться? – Ей приходилось кричать, чтобы услышать собственный голос.
      – Вон там, – отозвался он, перекрывая рев бури, указывая на каменистый выступ, едва заметный за густой порослью кустарника и заканчивающийся стеной из скал.
      Ей оставалось только следовать за ним, но она делала это с радостью, вверив себя его заботам.
      Он остановился и спешился, затем помог ей сойти на землю. Вытащив нож, Себастьян начал рассекать густые, сплетенные ветки кустарника. Следующая вспышка молнии осветила отверстие в скале высотой почти в человеческий рост и раза в два шире обычной двери. Они оставили лошадей снаружи, надежно привязав их, и вошли внутрь. Себастьян нашел сухую ветку и, достав кремень и трутницу, сделал нечто вроде факела. Этот огонь осветил пещеру, очень высокую, с песчаным дном. Себастьян воткнул горящую ветку в расщелину и начал обрубать ветки кустов, растущих у входа, чтобы развести огонь. Желание поскорее согреться у костра заставило и Беренис работать вместе с ним, и к тому времени, когда она втащила в пещеру последнюю охапку веток, пламя уже ярко пылало и дым поднимался вверх, вытягиваемый в какое-то невидимое отверстие высоко у них над головами.
      Ее лицо и одежда были мокрыми от дождя, но она наслаждалась каждым мгновением. Жизнь в Мобби Коув преподала ей немало полезных уроков, лишив манерности и напускного лоска, заставила смело смотреть в лицо жизни со всеми ее радостями и страданиями. Здесь было много такого, чего следовало опасаться, но ничуть не меньше того, что стоило любить. Уже само повседневное существование требовало мужества, и, тем не менее, все эти трудности помогли обрести ясность мысли, обостряли чувства, заставляли действовать осторожно, чтобы не спугнуть то бесценное в жизни, чем стоит дорожить.
      – Какое прекрасное место! – воскликнула она, оглядываясь вокруг.
      – Тебе нравится? Я рад. Это мое тайное убежище. Я прихожу сюда, когда хочу побыть один. – Он встал на колени у костра и сказал:
      – Ты вся мокрая! Снимай все, пока не простудилась!
      Его одежда тоже блестела от воды, и он начал раздеваться, а потом разложил сырые вещи на куче хвороста. Беренис раздевалась медленно, чувствуя робость; он взял ее одежду и разложил ее рядом со своей. Она села у огня, обняв колени руками и глядя на пляшущие языки пламени. Она была слишком уставшей и возбужденной и страстно желала, чтобы он заключил ее в объятия, успокоил, дал почувствовать силу и нежность своих рук, способных защитить от всех бед и невзгод.
      Себастьян сел рядом, и при виде его мускулистого тела и смуглого красивого лица, освещенного танцующими бликами огня, Беренис почувствовала радость и восхищение. Он наклонился, чтобы пошевелить поленья, затем взглянул на нее и спросил:
      – Ты хотела мне что-то сказать?
      Она затаила дыхание и встретила его вопросительный взгляд.
      – Я жду от тебя ребенка, Себастьян, – прошептала она.
      На какое-то мгновение блеск его улыбки чуть не ослепил ее, словно она подарила ему луну и звезды. Потом он прижал ее к себе, поцеловал и воскликнул:
      – Ребенок… Ребенок! О, любимая, ты не могла бы сделать меня счастливее!
      Он целовал ее снова и снова.
      Все напряжение последних дней покинуло Беренис, уступив место бесконечному счастью. Она чувствовала совершенную радость, словно его слова имели целительную силу. Казалось, она стала его частью, слилась с его душой, и ребенок в ее чреве – тоже, и все вместе они словно составляли таинственное триединое существо.
      Неожиданно Себастьян нахмурился и сказал с тревогой в голосе:
      – А я еще привез тебя сюда, в такую ночь! В твоем-то положении!
      Она спокойно и уверенно рассмеялась:
      – Я сильная и здоровая, Себастьян! Ничто не может повредить мне!
      Прошептав ласковые слова, он на мгновение отстранился и стал собирать в кучу листья и сгребать их ближе к огню. Затем взял свой уже высохший плащ и положил сверху. Он опустил Беренис на это ложе и лег рядом, и руки его были спасительной гаванью в гулкой тишине пещеры. Она потянулась навстречу ласке его губ, от которой ее утомленное тело словно воскресало и вновь страстно желало его. Больше их уже ничего не сдерживало, не нужно было скрывать свои чувства, и не оставалось ничего, кроме колдовского очарования любви.
      Прежде, чем погрузиться в этот ревущий поток бешено пульсирующей крови, Беренис заглянула в его глаза:
      – Скажи это еще раз, Себастьян.
      – Женщины! – усмехнулся он. – Я должен произнести это по буквам? Ты же знаешь, что я чувствую.
      – Да, но я хочу, чтобы ты повторил! – настаивала Беренис, смеясь, словно обрела какую-то новую силу и спокойную уверенность. Запустив пальцы в его волосы и приблизив губы к его губам, она потребовала:
      – Ну скажи мне!
      Близость и тепло ее тела напрочь разбивали последние барьеры его гордости, и Себастьян хрипло проворчал:
      – Безжалостная! Хорошо, я буду повторять это так часто, как ты захочешь: да, я люблю тебя! А теперь ты позволишь показать, как сильно?
      И он сделал это, и Беренис отвечала, как никогда прежде. Беспокойные языки пламени костра, в свете которого они лежали, были ничто в сравнении с неугасимым жаром их страсти. Конечно, впереди у них не только безоблачные дни, несомненно, будут и ссоры, но сейчас они не думали ни о чем, кроме блаженства обладания друг другом. Руки стремились добавить радости, губы шептали слова любви между ласками и поцелуями. И когда пришло удовлетворение и спала страсть, они по-прежнему лежали в объятиях друг друга.
      Беренис проснулась, когда сквозь вход в пещеру на песок упал неяркий солнечный луч. Па ней по-прежнему не было одежды, но ей было тепло, потому что с одной стороны она ощущала жар тела Себастьяна, а с другой – тлеющих углей костра. Себастьян тоже проснулся, и она прильнула к нему, обхватив руками его шею, словно боялась, что прекрасный сон закончился и теперь нужно возвращаться к одинокой действительности.
      Она почувствовала голод, но когда села, к горлу подступила тошнота. Теперь ей было легче переносить ее: Себастьян был таким внимательным и заботливым. Прислонив ее голову к своему плечу, он тихо сказал:
      – Моя бедная девочка, ты страдаешь из-за меня! – и нежно провел большим пальцем вдоль ее губ, погладил виски.
      – Это неважно, любимый! Я так счастлива… Пожалуйста, не беспокойся так, – сказала она, желая прогнать тревожное выражение с его лица.
      В глазах Себастьяна было столько обожания, что у нее перехватило дыхание, когда он сказал с улыбкой:
      – Ты должна быть снисходительной ко мне. Понимаешь, у меня еще никогда не было жены и ребенка, о которых я мог бы беспокоиться. Оказывается, это очень приятно. – И с безграничной нежностью его руки двинулись вдоль ее груди и живота, словно стремясь еще раз убедиться, что это не сон, что его Беренис и его ребенок здесь, рядом.
      Потом он встал. Со светящимся в глазах безграничным восхищением она наблюдала, как он двигался по пещере и одевался, потом сходил к ручью. Ледяная вода заглушила ее тошноту. Беренис тоже оделась, и вскоре они уже были готовы ехать. Ночью дождь прекратился, и только клочья белых облаков неслись по бесконечному голубому простору.
      В природе царили покой и гармония, и эта красота наполнила душу Беренис, когда она почувствовала, как сильные руки Себастьяна подхватили ее, чтобы помочь взобраться в седло. Она улыбалась, и огонь его глаз воспламенил ее, когда он произнес:
      – Я тоже хочу тебе что-то сказать – то, что должен был сказать еще ночью.
      – Что, Себастьян?
      – Спасибо за то, что любишь меня!
      Они ехали в Бакхорн-Хаус и вдыхали свежесть умытого дождем раннего утра. Никто еще не проснулся, и, поставив лошадей в конюшню, они вошли в свою спальню, все еще погруженную в полумрак. Беренис оставила его ненадолго и отправилась на кухню, где через несколько минут поставила на поднос еду, кофейник с горячим кофе и кувшин с вином. Она чувствовала себя совершенно здоровой и ощущала обычный голод. Пегги нигде не было видно, но, заглянув в соседнюю комнату, она разглядела, что девушка спит на кровати с одной из дочерей Джесси. Беренис улыбнулась про себя и вернулась в спальню.
      Себастьян лежал на кровати и курил. Он поднял глаза, когда она вошла.
      – Иди в постель, – сказал он, – еще слишком рано, чтобы заниматься делами.
      Она посмотрела на его руку и грязную, окровавленную повязку.
      – Нужно сделать перевязку, – напомнила она тоном заботливой жены.
      – Позже, – проворчал он, улыбнувшись, когда она поставила между ними поднос.
      Это был их первый совместный завтрак – завтрак мужа и жены, нежно любящих друг друга, и новизна этого ощущения была необычайно приятной. Беренис чувствовала, что наконец-то их брак стал истинным союзом души и плоти, символом глубокой, нежной привязанности, которая будет длиться вечно.
      Потом она разделась и скользнула под одеяло, обнимая его, прижимаясь к нему всем своим телом, каждой клеточкой своего существа давая понять, как жаждет его. Руки Беренис касались его, изучая, они боготворили его. Отныне она всегда будет поддерживать его и делать все, чтобы он чувствовал ее любовь и обожание каждую секунду их общего бытия. Беренис страстно желала осуществить все это, так же как страстно желала носить под сердцем его ребенка – бесспорное, живое доказательство их любви. Слишком долго ей пришлось сдерживать чувства из-за неуверенности в Себастьяне. Но сейчас ее ласковые руки возбуждали его, ее пальцы играли черными волосами на его груди, блуждали по его плоскому упругому животу и трепетали от наслаждения, чувствуя, как его тело отвечало на эти прикосновения.
      – О, m'amie, – простонал он нежно. – Я теряю голову и схожу с ума от собственной жены!
      Он напрягся, руки лихорадочно двигались вдоль мягких, плавных линий ее тела, лаская грудь, которая, казалась, молила о его ласках. Снова и снова Себастьян шептал:
      – Je t'adore! Я люблю тебя, Беренис, я люблю тебя!
      Он не мог придумать каких-нибудь других нежных слов, слишком ослепленный пронзительным желанием, которое подхватывало его, как неистовый поток, слишком околдованный податливым, жарким телом в его руках, слишком жаждущий доказать свою любовь, давая ей глубочайшее удовлетворение, унося в тот волшебный запредельный мир, где царит блаженство.
      В этот раз Беренис взяла инициативу в свои руки, Себастьян увидел над собой ее лицо, почувствовал, как она целовала его глаза, шею, уголки губ, переполненная любовью и желанием отдаться во власть его нежной силы, его великолепного тела, его мужественности. Рассыпавшиеся волосы Беренис окутывали его, словно темное, мягкое облако. Выпрямившись и откинув голову, она ощутила его глубокое проникновение, в то время как его пальцы ласкали ее грудь, обводя каждый сосок, поддразнивая до тех пор, пока стон не сорвался с ее губ от этого невыразимого двойного наслаждения. Беренис почувствовала напряжение его тела, он приподнял ее и положил на кровать. Ее волосы разметались по подушкам, а шея выгнулась в ожидании поцелуев.
      Руки Себастьяна ласкали ее упругую грудь, плоский живот, потом двинулись ниже, и он осторожно и легко скользнул между ее распростертых ног. Все ее тело молило его о вторжении, но он не взял ее – не сейчас. Вместо этого он опустился перед ней на колени, и она почувствовала прикосновение его волос к своим бедрам, руки, приподнимающие ее ягодицы, и затем губы, двигающиеся нежно, восхитительно там, где она жаждала их прикосновения.
      Разрываемая на части болью неизъяснимого наслаждения, Беренис ощущала его нежно-настойчивый язык, трепещущий в наиболее чувствительной части ее тела, увлажняющий и ласкающий самую сердцевину ее существа. Она побуждала его ускорить темп, не ощущая ничего, кроме сумасшедшей жажды достижения вершины этого наслаждения, освобождения от него. Кровь ее бешено неслась по жилам, Беренис поворачивала голову из стороны в сторону, всхлипывала и вся вытягивалась навстречу его стремительным движениям. Ее бессвязные возгласы звучали до тех пор, пока, наконец, волна за волной, пронзительное блаженство не настигло ее. Тогда она инстинктивно двинулась навстречу его телу, приглашая проникнуть в ее пульсирующие глубины.
      Тогда, и только тогда, отдался он во власть своей собственной, искусно сдерживаемой страсти, продвигаясь внутрь ее мягкой влажности. Она с силой прижала его к себе, почувствовав, наконец, конвульсивную дрожь, пробежавшую по его телу, и услышала хриплый стон наслаждения, возвестивший о том, что он тоже достиг вершины…
      Очень медленно Беренис возвращалась к действительности, в чудесный мир прикосновений и ласк, тепла и любви. Тела их по-прежнему были слиты воедино, и она тихо лежала в его объятиях, ощущая приятную слабость. Ее нежные пальцы пробежали по его лицу, очерчивая контуры этих красивых, густых, шелковистых бровей, высокой переносицы, чувственного рта. Она чувствовала, что он улыбается, и в ответ ее губы тоже дрогнули в улыбке. Он поцеловал ее руку и нежно коснулся Губами шеи, затем приподнялся на локте, чтобы посмотреть на нее. Беренис не смутилась, все еще ощущая внутренний трепет от только что пережитого ими обоими блаженства, освященного любовью.
      Себастьян все еще был поражен тем, как сразу, не колеблясь, Беренис раскрыла ему свое сердце. Он ли ее смирил, или она покорила его? Это не имело значения. Главное, что они, наконец, обрели друг друга. Конечно же, это не означает, что их жизненный путь с этого момента будет усыпан розами – Себастьян был реалистом и не ждал ничего подобного.
      – Мне придется привыкать к роли мужа, ты же знаешь, – нежно поддразнивал он, целуя ее руки. – И научиться обуздывать свою любовь к независимости. Я же привык ни перед кем не отчитываться за свои действия.
      – И еще ты должен быть терпелив со мной! – Ее рука отыскала его ладонь, тонкие белые пальцы переплелись со смуглыми. – Мне многому нужно учиться.
      – Конечно, мы будем иногда ссориться, моя своенравная, строптивая любовь! – шептал он, но глаза его так светились, что Беренис была ослеплена тем, что они ей обещали.
      Мгновения, последовавшие за любовной близостью, не принесли разочарования, напротив, они были совершенно необходимы, чтобы полностью почувствовать удовлетворение. Утолив голод страсти, они могли теперь наслаждаться блаженной радостью любования друг другом, охваченные счастьем и мечтами о будущем. Беренис знала, что теперь она охладела к привычным светским удовольствиям, ибо Себастьян олицетворял собой все то, чего она хотела в жизни. Она не просила ничего, кроме его любви и доверия. С ним она не побоялась бы даже посмотреть в лицо бедности. Ей не нужна была никакая роскошь, потому что все богатства мира не могли сравниться с прикосновением его руки и светом, зажигающимся в его глазах, когда он смотрел на нее.
      Так они лежали, разговаривая и строя планы, как все влюбленные. Она рассказала о своем желании поехать в Англию, познакомить его со своими друзьями и затем отправиться в Уилтшир, где он смог бы разделить ее любовь к этой земле, холмам, прелестным деревушкам, паркам и лесам. Он признался, что хочет когда-нибудь побывать вместе с ней во Франции:
      – Придет время, m'amie, и мы будем гулять по парижским бульварам – там, где когда-то бесновалась и требовала крови толпа. Когда закончится война, я хочу, любимая, чтобы ты увидела чудесное место в долине Луары. Там я родился. И там прекрасно – просторы, быстрые реки, густые леса, величественные замки! Там стоит замок Гийяр, который ты обязательно должна увидеть – ведь теперь он и твой тоже.
      – О да! – Она прижалась щекой к его плечу. – Наши дети обязательно побывают на земле своих предков.
      Себастьян обнял ее, и сердце ее запело от счастья.
      – Это будет позднее, mon tresor. Вначале я отвезу тебя в Оквуд Холл – прекрасное место, построенное лучшими архитекторами. Думаю, оно напомнит тебе Англию. Потом тебе еще раз придется покорить чарльстонское общество, на этот раз должным образом, рука об руку с мужем. И чтобы никаких воздыхателей в обозримом пространстве!
      Он собирался продолжить, но Беренис остановила его.
      – Но я хочу остаться здесь, – возразила она, неожиданно осознав, как много значил для нее Бакхорн-Хаус.
      В этом старинном, полуразрушенном доме она превратилась из ребенка в женщину. Удивительно, но это была правда: как бы недоверчиво и настороженно она ни относилась к этому затерявшемуся в диких лесах пристанищу, теперь оно заменило ей дом, и Беренис любила каждый дюйм его пространства – заросший сад, нежно пахнущие сосны и могучие дубы.
      – Это невозможно. – Он покачал головой, снисходительно улыбнувшись. – Скоро я должен буду вернуться в Чарльстон по делам.
      – Ты ведь не собираешься снова пиратствовать? – она нахмурилась, глаза ее вспыхнули. Почувствовав, что она замерла, он повернулся к ней и крепко обхватил руками, поймав в ловушку своих железных объятий.
      – Ты, женщина, будешь указывать мне, что делать? – сказал Себастьян нарочито грозно, но в его голосе звучал смех. – Ну хорошо, будь по-твоему! Мы потратим деньги на Бакхорн, устроим здесь наше убежище. Я люблю тебя до безумия и не сделаю ничего, что могло бы бросить тень на тебя или нашу семью.
      Его рот снова овладел ее губами, заглушив слова любви. Он целовал ее глубоко и нежно, и скоро ее руки сомкнулись вокруг него, и огонь желания начал разгораться снова. Жизнь с ним будет такой прекрасной. Возможно, непредсказуемой, но бесконечно волнующей и разнообразной.
      В голове Беренис было множество планов относительно Бакхорн-Хауса. Здесь родятся их дети. Здесь они будут расти, познавая язык природы. Она представляла, как их собственные дети, а потом и дети их детей будут поддерживать особняк в должном порядке, храня его, как теплое, трепетное средоточие любви, как единственное родовое гнездо. О да, она страстно жаждет снова увидеть Англию и познакомиться с Францией, но именно здесь, в Америке, она словно заново родилась – в этой огромной, еще не до конца освоенной, величественной стране, в которой она обрела истинную любовь.
      Со вздохом удовлетворения Беренис повернулась к Себастьяну, почувствовав охватывающее ее блаженство, когда его руки снова начали творить свое волшебство. Под сенью супружеской постели лежали они, словно защищенные крыльями ангела любви, преодолев все сомнения и неуверенность.