Телефон жены не отвечал, пришлось связаться с одним из общих приятелей, и тут выяснилось, что экс-супруга со всем семейством два дня назад отбыла на отдых в Эмираты.
      Положив трубку, он зашелся в приступе беззвучного, похожего на плач, смеха, представляя, как бы встретился в том же "Холидей Инн" с этой компанией... Дружная семья благочинных тружеников, пребывающая на отдыхе, и о"местный бомжующий элемент...
      Да, хороша была бы встреча, ставящая жирную и безжалостную точку в одной из частей его жизненной эпопейки...
      Ему стало невыносимо, до слез горько.
      Вот же дурак! Все профукал! Самоубийственно и вздорно!
      И только сейчас открывается, что единственная женщина, которую он любил, да и любит сейчас, как бы ни было муторно в том признаваться, - бывшая, увы, жена. И замены ей нет. И не будет, потому что потеряна она бесповоротно и навек. И все, чего сейчас желается, - чтобы она знала о его покаянии.
      Нет на земле ближе ее... О том и не подозревающей. А ведь если она и припомнит его в разговоре, к примеру, с нынешним своим мужем, то - со снисходительным смешком: дескать, была же напасть!..
      Взгляд его упал на видеокамеру, лежавшую на полированной плоскости приземистого комода из карельской березы.
      С отчаянием неожиданного прозрения подумалось: "А может, точка поставлена в той самой части эпопейки, что предшествует эпилогу? Чем закончится грядущий рейс и вернется ли он из него?"
      Его обдало мистическим холодком предчувствие скорой погибели. Но не страх перед смертью охватил на миг обмершую душу, а тяжкое осознание одиночества и безвестной кончины, не отмеченной ничьей скорбью о ней...
      И захотелось вставить в камеру кассету, рассказать все, что бередит его душу, перед фиолетовой линзой объектива, оставив таким образом для утраченной и навсегда любимой, своеобразную предсмертную записку в том варианте, что с недавней поры стал возможен благодаря достижениям научно-технического прогресса...
      Неуверенно усмехнувшись, он набрал номер некоего Геннадия - арендатора своей квартиры: следовало решить вопрос с авансом за следующий месяц.
      Телефон арендатора был плотно занят, и, послонявшись по Дому, Крохин решил поехать к своему подселенцу вслепую, решив, что, не застань он его, все равно куда лучше побродить по городу, нежели сидеть сиднем у телевизора с сигаретой.
      Геннадий, открывший дверь, был одет в наспех наброшенный на плечи плащ.
      - Оказывается, я вовремя! - сказал ему Крохин вместо приветствия. - Ты на выходе?
      Геннадий - полный, подвижный человек лет тридцати - суетливо сдернул с себя плащ, сказал:
      - Входи, входи! Это - понты... Тут один корешок может завалиться... Сашка. Тогда, мол, извини, спешу по делу. А если подруга моя Лидка - только вошел, милости прошу... Пивка врежешь?
      - Можно... - Крохин, потерянно осматриваясь, прошел на Кухню. - Чего это? - Ткнул пальцем в потолок со свисающими гирляндами отслоившейся краски.
      - Да сосед залил, сука! - беспечно отозвался Геннадий, доставая из холодильника бутылки. - В который уже раз! Он у тебя что, Водолей по гороскопу?
      - Да кто его ведает? - промямлил Крохин, злобно соображая, что квартирку ему арендатор уделал в пух и прах и ремонт обойдется в общую сумму всех вырученных дивидендов.
      - Вот ведь как получается! - рассуждал тем временем Геннадий, грязной тряпкой протирая изрезанную клеенку. - Жилой дом - та же деревня. Имею в виду численность народонаселения. А никто никого толком не знает. Отсюда общественная отчужденность... И все последствия.
      - Ну, езжай в деревню... - вяло порекомендовал Крохин, изучая подвешенного на вбитый в стене гвоздь огромного вяленого леща. Уважительно кивнул на рыбу: - Вот бы к пиву, а?
      - Да ты чего, в нем тараканы живут! - отмахнулся Геннадий, вскрывая шпроты.
      В подтверждение его слов из разверстых уст леща и в самом деле выползло упитанное усатое насекомое, поспешив по неведомым тараканьим делам в щель под кухонной мойкой. Крохин передернулся от отвращения. Уловив его мимику, Геннадий виновато признался:
      - Надо тараканомора бы вызвать, да вот денег нет, поистратился я тут авария в пьяном виде... Свою тачку восстановил, чужую, укрепил материальную базу гаишников...
      - Значит, - почувствовав благоприятный момент, начал Крохин, нуждаешься? А у меня к тебе как раз денежное дельце... Слепишь его - хватит на то, чтобы во всем доме тараканов извести. Я, видишь ли, в плавание подписался... На "Скрябине".
      - Это что-то там с Гринписом связано?..
      - Точно. Переводчиком я устроился... И, значит, хозяин мой в случайном разговоре... В общем, говорит, боюсь, что экипаж кучей всяких блатных нашпигуют...
      - Это у нас просто, - согласился Геннадий, поднимая стакан. - Будем, как говорится... Твое драгоценное...
      - И тебе не болеть! - Крохин с удовольствием глотнул пиво. - Так вот. А я ему и брякни: есть у меня в кадрах Морфлота приятель...
      - Правильно брякнул! - заметил Геннадий воодушевленно.
      - Во-от. Ну... - Крохин обернулся на леща, в чье чрево возвращался таракан, видимо, освежившийся конденсатом под раковиной мойки. - Я и говорю: можно попросить человека проконтролировать список личного состава. Они каких-то своих ребят в это дело собрали...
      - Короче, задача: команда идет на борт строго по списку! - уточнил Геннадий, с деловитым пониманием хмуря бровь.
      - Совершенно в дырочку!
      - Помочь можно... - загадочно отозвался собутыльник. Интонация фразы была привычной.
      - Ну, давай так, - сказал Крохин, реанимируя свой опыт спекулянта. Платит он трешку, но мне-то тоже погреться надо... Устроюсь я в этой трешке со своими интересами?
      - Да ты чего? - Геннадий едва не подавился пивом. - Какая еще трешка! Левого народа будет человек двадцать, каждый несет по штуке... Минимум! Вот и считай! Плюс - ты!
      - Ну тогда и хрен с ним! - легко согласился Крохин, поняв маневр противника. - Пусть сам выкручивается. Забыли! Будь! - Чокнулся с отставленным в сторону стаканом Геннадия.
      - Нет, погоди! - Тот привстал, заходил, морща лоб в тяжком раздумье, по кухне. - Двадцать, конечно, это как-то... Ну на червонец-то твой начальник подпишется?
      - Пять - это максимум! - сказал Крохин скорбно. - Такой жлоб!
      - Дави на шесть хотя бы... - просительно заглянул ему в лицо квартирант-мздоимец.
      - Но если согласится, тогда... никаких!.. Любой выверт - неустойка!
      - Отвечаю! - воскликнул Геннадий убежденно. - Если вот только две-три вакансии... Но я заранее предупрежу! Э... - Обернулся на холодильник. - Вовик, давай по водочке, а? В честь, так сказать... Я мигом сгоняю, а ты посиди.
      Когда за Геннадием хлопнула дверь, Крохин удовлетворенно выдохнул из себя клуб табачного дыма. Арабу он объявит десять... нет, пятнадцать тысяч, оперируя уясненными аргументами. Заплатит! У него денег и жен куры не клюют... Вот же прет фишка, а? Вот же прет!
      Он прошел в комнату, уселся за письменным столом.
      Этот стол был знаком ему с детства. Старый, потертый, скособоченный, с невесть куда девшимися замками...
      Когда-то, сидя за ним, он делал школьные уроки, писал институтские шпаргалки, позже - статейки, стихи...
      Он любовно провел ладонью по старой, шершавой поверхности с давно сошедшим лаком, оставшимся лишь в глубине пор оголенной древесины.
      Выдвинул ящик, узрев в нем личные архивные папки, доверенные на хранение квартиранту.
      Развернул самую толстую.
      Вот она - первая его публикация, вырезанная из газеты и наклеенная на машинописный лист. С указанием даты.
      Сочинение по заданию редактора молодежки накануне каких-то коммунистических псевдовыборов. Кого там выбирали, уже напрочь забылось, но публикация о канувшем в Лету событии осталась.
      Вот и старушка с задумчивым взглядом, Скрылась за ширмой большой. Сделала все, что ей было там надо, И возвратилась домой.
      Усмехнулся. Ничего так подковырочка... С цианистым идеологическим калом... А проглотили ведь!
      А вот и иное, связанное с женой, а также с пьянками и прозорливыми подозрениями в отношении любовника супруги:
      Она Петьку какого-то любит,
      Ну и пусть! Несмотря ни на что,
      Отогреет меня, приголубит
      И от снега отчистит пальто.
      А это откуда?
      Когда твои груди - весомы и потны,
      Качаясь, нависнут над мной...
      Он сокрушенно качнул головой. Среди муз, посещавших его, были, оказывается, и весьма распутные дамы... Тяжко вздохнул. Размочалил в пепельнице окурок. Неужели это было? Какая-то совершенная иная жизнь... Позволявшая писать стихи, ставя данное занятие основной жизненной целью, разбрасываться, пить-гулять, искать смысл бытия в своих чувствах и мироощущении, не заботиться ни о деньгах, ни о будущей старости и карьере...
      Вот тебе и прошлое тоталитарное общество! Пагубное вроде. Тупиковое, как утверждают. Может быть. А все-таки, пребывая в нем, он был по-настоящему, безоблачно счастлив...
      "Хотя, - подумалось обреченно, - счастье - величина дискретная, а не перманентная. И в этом - смысл".
      Однако того счастья, что окрыляло его душу, когда он лелеял выстраданное слово, уже не будет. Коростой душа покрылась, другие ей утехи нужны. Э-эх!
      Но и прошлое сочинительство тоже не прошло даром. Хотя бы потому, что оно воспитало в нем чувство прекрасного. А это - прекрасное чувство!
      Он взял со стола потрепанную книжонку с крикливой пестренькой обложкой. Ознакомившись со сведениями об авторе, понял: труд некоего современного коммерческого борзописца.
      Наугад развернул страницу, прочел: "По причине раннего утра парк был пуст..."
      Ослепленно зажмурил глаза. Вот так перл! Вот так литература переходного, так сказать, периода!
      Вспомнилось, как в шестидесятых годах на помойку выносились изукрашенные вязью кропотливой резьбы старинные комоды красного дерева, дубовые стулья, обитые бычьей кожей, - якобы громоздкий, вычурный хлам.
      И в квартирах-сотах утверждались шкафчики-столики из прессованных опилок, пластиковые торшеры, раскладные диванчики... Банальный же хлопок заменялся восхитительно модным нейлоном.
      Нечто подобное сейчас происходило и с литературой.
      Хотя с другой стороны, одна крайность затмевала иную. Прежние советские прозаики времен ожиревшего застоя порой являли чудо слова, но общий куцый смысл их сочинений ни о чем, лишенный остроты и правды, с зашифрованными фигами, подлежащими дотошной разгадке, обратил интеллектуальные усилия тысяч словесников в груды макулатуры.
      Но они - собратья Крохина - все-таки отличали прозу от словосочетаний, они чувствовали пошлость литературщины, а бойкая графоманствующая публика, пришедшая на смену им - выдохшимся в конструировании фиг, живо оседлала конька расхожего криминала и пустила его в галоп, высекая кондовыми копытами бумагомарательные драмы, где путались курки и спусковые крючки, резидентуры и агентуры, оперы и следователи...
      Книжки как сосиски. Съел - и забыл.
      Он всегда полагал, что писатель соединяет в себе одновременно композитора, автора песни и певца. Бывает, что "напевность" - музыка стиха или прозы - великолепна, но мысли - ни на грош. Бывает - есть великолепная мысль, но музыки и исполнительского мастерства, то есть "языка", - никакого. Ну и возможны иные вариации. В приложении к современности - нет ни того, ни сего, ни этого.
      Впрочем, по дороге к Геннадию он купил книжку. Автором являлся его знакомый поэт, с кем он не виделся уже лет шесть.
      Поэт, судя по всему, решил податься в прозаики.
      Крохин вытащил из кармана пальто книгу. Раскрыл - опять-таки - наугад.
      "...он встал на неутомимый эскалатор, поехал наверх. Было что-то утешительное в этом медленном подъеме из-под земли на свет божий. Навстречу спускались в мраморную преисподнюю грустные люди, словно предчувствуя, что когда-нибудь придется проделать это уже по-настоящему, раз и навсегда. Для кого-нибудь из них, может статься, данный спуск и в самом деле был последней, генеральной репетицией.
      Он скользил по молчаливым, сосредоточенным лицам, сознавая, что видит их в последний раз. Сколько же лиц человеческих перевидела земля за все эти пролетевшие века и тысячелетия. Где они теперь, в каких неведомых далях и пространствах?"
      А вот еще:
      "Так бывает солнечным августовским днем, когда встрепенется от внезапного порыва ветра березовая роща и густо посыплется с ослабевших веток невесомая листва. И долго еще успокаивается это сухое шуршание, несколько упрямых листков пытаются зацепиться за соседние ветви, прежде чем упасть на землю, но безуспешно. Роща по-летнему жива, нет в ней покуда явных прорех и просветов, но человек уже замер с дрогнувшим сердцем - как быстро летит время, вот и осень, а там зима, зима..."
      Ого! Оказывается, за тяжким заслоном всякого рода новомодной жути таились, слабенько пробиваясь наружу, как ростки сквозь асфальт, живые побеги настоящей литературы - неподвластные коммерческой косе. В невзрачных обложечках, с хилыми тиражами... А иногда и маскировалась в этой жути, идя на компромисс формальной мимикрии.
      Он положил папку обратно, поверх хранившейся в ящике портативной пишущей машинки.
      Подумал рассеянно, глядя на смерзшиеся в пыльной заскорузлой ваксе литерные молоточки: "Из этих буковок, как из атомов, составляются миры".
      Нет, ему уже никакого мира не составить! Спекся!
      Поэт Крохин остался там, в прошлом, в "министерстве" Союза писателей, в кормушке, куда было проникнуть труднее, чем в личный состав центрального аппарата КГБ, ибо, заполучив членскую книжицу, можно было ничего не сочинять, а так - печь пространные рецензии, заседать в комиссиях, рассуждать на ту или иную тему, кататься с сильно пьющими писательскими делегациями по стране, зная, что тебе - идеологу, так сказать, - обеспечат и бесплатную новую квартиру, и машину вне очереди каждые три года, и книгу ни о чем в порядке издательской очередности, и надежную пенсию, и...
      Все. Гуд бай, халява!
      Вернулся Геннадий. С водкой и копченой рыбой, завернутой в грубую бумагу - возможно, продукт переработки былых художественных достижений недоразвившегося абортированного социализма.
      Поднимая рюмку, Владимир предупредил его:
      - Повторяю: гарантии по списку даешь прочные! Иначе... - Тут он припомнил Игоря и взвесил, соответственно, свои карательные возможности. Иначе, Гена, тебе - труба! За моим шефом та-акая банда стоит! Сейчас, кстати, у их пахана обретаюсь. В загородном доме. Отстроили на крови хоромы, сволочи!
      - Три-четыре вакансии не гарантирую! - изрек, нетрезво водя рюмкой над столом, Геннадий.
      - Хорошо. С женой-то... напрочь развелся? Без всякого?.. Бесповоротно? поднося рюмку ко рту, поинтересовался Крохин.
      - Отрезано!
      - Не жалеешь?
      - Как о вылеченном геморрое! - отчеканил Геннадий.
      - Тогда - давай!
      Рюмки торжественно сошлись, выплеснув в своем решительном соприкосновении часть водки на холостяцкую скатерку.
      Через два часа Крохин позвонил в бандитское логово, попросив заплетающимся языком, чтобы за ним прислали машину.
      С трудом выйдя из подъезда, он сунул смятую пачку сигарет в пасть каменного льва, сидевшего со своим собратом у подъезда старого московского дома, и поплелся к новенькому "БМВ", прибывшему за его плохо повинующимся в производстве направленных движений туловищем.
      В голове крутились мысли о прозе и поэзии, обрывки чьих-то выдающихся фраз, но лейтмотивом выделялось заключение, что на арабе он в очередной раз заработал, дельце обстряпано, порученное задание выполнено, а уж чего там дальше... Красота, в общем!
      - Ты чего, тачку не мог взять? - неприязненно покосился на него водила молодой, худощавый парень. - Или - совсем бедный?
      - Тс-с-с! - поднес палец к носу Крохин. - Какая еще тачка! Сядешь, а тебя по голове... У вас тут - полный бардак! А моя жизнь мне... это... - Он чиркнул колесиком зажигалки, а затем в трудной попытке уткнул-таки кончик сигареты в оранжевый листок огня. Уточнил вяло: - Моя жизнь принадлежит... мафии, понял?
      - Понял, - утомленно отозвался водила.
      - Вот... Хорошо. А теперь слушай... Ты, между прочим, везешь поэта... Хочешь послушать? Строки?
      - Ну, гни...
      - И - согну! Так...
      Душа по капле собирает свет.
      Все отними, оставь мне эту боль,
      Где девушка четырнадцати лет
      Мне первый раз сказала про любовь.
      Спроси меня, зачем я берегу
      Прах золотой, наивные слова...
      Она уже - на дальнем берегу,
      Она уже видна едва-едва...
      Зачем я прожил долгие года,
      Не знаю сам, струится жизнь во мне,
      Которая нигде и никогда
      Не повторится больше на земле.
      - А?!. - с заинтересованным вызовом спросил он водителя.
      - Курите, пожалуйста, аккуратно, - с раздражением отозвался тот. Пепельница - здесь...
      - А-а! - сказал Крохин. - Вот так, да? Ну... и правильно, в общем. Правильно... Зачем я вам?
      КАМЕНЦЕВ
      В офисе его прогоревшей фирмы, ныне отошедшем к иным владельцам, существовал тайничок.
      В туалете, за одной из облицовочных кафельных плиток, в выдолбленном углублении, хранились восемь тысяч долларов, которые он, по счастью, не успел пустить в дело.
      Доллары, навестив офис в качестве интересующейся товаром покупательницы, успешно извлекла из тайника верная Надя, и в честь обретения клада Каменцев закатил домашний пир семейного типа. Пригласить подругу в ресторан он не решился: городская стихия, бушевавшая за окном, вселяла в него ужас своей непредсказуемой и непреклонно опасной сутью.
      Он хотел связаться с таинственным Геннадием, хранителем загранично-паспортной системы, но мешали сомнения: вдруг информация о таком контакте дойдет до озлобленного невозвращением долга Крохина, и тогда...
      Да, тогда могут последовать события опять-таки непредсказуемые и грозные...
      С другой стороны, высиживание в квартире ничего конструктивного не сулило. Но там, за входной дверью, как за краем обрыва, ему чудилась некая пропасть - безвозвратно-гибельная.
      Пришел инспектор электроплит - коренастый, невзрачный мужичонка в дерматиновой курточке, что-то измерил в проводке тестером, сказал, что необходимо поменять две потрескавшиеся конфорки.
      Каменцев, таившийся в комнате, у дверной щели, слушал его разговор с Надеждой, которую мастер застал на выходе из дома - Надя собиралась навестить подругу:
      - Да бесплатная работа, хозяйка, чего беспокоишься?
      - Я просто сейчас тороплюсь...
      - Ну смотри, у меня запасных "блинов" немного осталось. А менять в каждой практически квартире надо... - Послышался приглушенный звяк инструментальной сумки. - Тогда, если что, звони в ДЭЗ, но только завтра уже поздно будет, за свой счет если...
      - Хорошо, - раздался нетерпеливый голос Надежды. - Я подожду. Сколько вам потребуется времени, чтобы...
      - Так мне еще в ДЭЗ зайти надо, - удивленно отозвался специалист. - Я не ломовой конь, чтобы с "блинами" по этажам перемещаться...
      - И когда вернетесь?
      - Минут через двадцать... И полчаса на работу, так что прикидывай...
      - Ладно, идите. Вернетесь - позвоните в дверь три раза" - после некоторого раздумья произнесла Надя. - Дома муж, он сейчас отдыхает... Я его разбужу.
      Войдя в комнату, она виновато шепнула Каменцеву на ухо:
      - Ты слышал? Откроешь ему, а то плита эта уже измотала...
      Каменцев, кивнув, вышел в коридор. Электрик, поправляя на плече ремень сумки, вскользь обернулся на него, повторил:
      - Минут через двадцать буду... Плиту-то запустил, хозяин...
      Каменцев сокрушенно развел руками.
      Надежда, чмокнув его в щеку, скрылась за дверью вслед за электриком.
      "Может, мент? - дрогнув, подумал Каменцев, перемещая в сторону стального косяка хромированный штырек запора. - Вроде бы не похож... Слишком кургуз... Хотя, а почему бы им не послать для проверочки настоящего электрика? Это они запросто... Нет, ерунда... Вычислить невозможно... А если вычислили? Тогда все, выхода нет".
      Он выглянул из окна во двор, но никаких особенных машин и подозрительных людей у подъезда не заметил.
      Оставалось одно: ждать.
      Электрик явился обратно через двадцать минут. Один.
      Молча и сноровисто поменял "блины". Доложил:
      - Все, хозяин, хоть сейчас борщи вари...
      - Может, стопочку? - предложил Каменцев. - В честь, так сказать... традиции!
      - Не пью, - отрезал электрик, открывая входную дверь. Каменцев даже не успел удивиться, как вдруг из-за скрывающейся в дверном проеме спины мастера в квартиру вынырнули, жутко и ирреально утверждаясь в узком пространстве коридора, заполоняя его статью расправляемых широких плеч, трое молодцов с плоскими, решительными мордами и - р-раз! - качнулись стены, и через миг он уже очутился в гостиной, плюхнувшись от упругого тычка в грудь на диван.
      - Извини, друг, - прорезал круговерть мыслей и смято-расплывающееся перед глазами пространство комнаты чей-то бесцветный голос. - Приходится, знаешь ли, идти на хитрости...
      В расплывающемся фокусе возник сорокалетний мужчина с жестким лицом и безжалостно-холодными глазами.
      Мужчина, одетый в длинное просторное пальто, застегнутое под ворот, пододвинув стул, уселся напротив Каменцева. Трое богатырей надежной стеной встали за ним. Неприступность кремня одухотворяла их мрачные физиономии.
      "Мы пришли к тебе с приветом, с утюгом и с пистолетом", - пронеслось без тени юмора в голове Каменцева.
      - Значит, друг, так, - произнес человек, сидящий на стуле. - Как ты, наверное, понял, мы - не менты, дыши ровно, через нос. Ситуацию твою горестную постигаем. И - попытаемся тебе помочь. - В голосе его отчетливо прослеживались хамоватые интонации, свойственные свежевылупившимся хозяевам жизни.
      - Каким же образом попытаетесь? - выдохнул Каменцев, обретая наконец способность к словоречению и вообще к мыслительному процессу.
      - Ты должен денег людям, - сказал собеседник уныло. - Так или нет?
      - Должен, - торопливо согласился Каменцев. - Но тут не моя вина, тут... дичайшее недоразумение...
      Незнакомец успокаивающим жестом выставил вперед себя широкую, сильную ладонь.
      - Позволь, я изложу тебе твое же мнение о случившемся, - произнес веско. - Итак. Ты - пьяный хулиган, попадаешь в тюрьму за реально совершенное преступление. Воспользовавшись данным прискорбным фактом, твои недобросовестные подчиненные и партнеры подвергают руководимую тобой фирму всяческому разграблению. Результат: куча озлобленных кредиторов. Теперь - вывод. Он заключается в неоригинальном вопросе: кто виноват? Я правильно излагаю?
      - В общем, да...
      - И в общем, и в частностях. Копаем дальше. Сел ты в темницу благодаря собственной глупости. Благодаря иной глупости, но опять-таки лично тебе принадлежащей, набрал в свою команду людей нечестных и алчных. С этими мерзавцами мы, конечно, попробуем разобраться, но самый главный крайний - все равно - ты!
      - Не буду спорить, - с внезапной холодной ожесточенностью, охватившей его, произнес Каменцев. - Но у меня нет денег. Хотите - убейте...
      - Не хотим, - решительно произнес собеседник. - Зачем? Крайняя мера последняя мера. Лучше поговорим о долге. Его общая сумма составляет шестьдесят тысяч долларов...
      - Сколько?! - протянул Каменцев возмущенно.
      - Вот... - Человек протянул ему лист бумаги, поданный одним из мордоворотов. - Полная калькуляция. С процентами, с неустойками...
      Каменцев, мельком посмотрев на цифры, отложил бумагу в сторону. Спорить было бесполезно. Но причину появления в квартире бандитов он уяснил: в списке фигурировала фамилия Крохина - единственного, кто знал о Надежде.
      Вот кто дал наводку!
      - Значит, "спасибо" за ваш визит я должен сказать Володе, - пробормотал он.
      - А в чем, интересно, Володя виноват? - спросил собеседник. - Несчастный мытарь, бьющийся за выживание... Ему каждый доллар - как капля валокордина для нищего пенсионера-сердечника. А ты его сразу на четырнадцать тысяч наказал! Там в каждой тысяче - год его жизни! Естественно, человек огорчился. Он ведь эти деньги заработал своим горбом, безо всяких там анекдотов...
      - Короче, ваши предложения, - равнодушно произнес Каменцев.
      - Предложение такое: деньги должникам платим мы, а ты их отрабатываешь. Спросишь - как?
      -Да вы и сами скажете...
      - Это верно... - Бандит позволил себе снисходительную усмешечку. Первый долг возвращается Володе. Четырнадцать тысяч плюс проценты .-Утешу: данная сумма отрабатывается быстро. Сегодня ты с пятью молодыми и бодрыми ребятами едешь в Сибирь. Там облачаешься в форму капитана нашей измочаленной армии, благо стрижка у тебя военная, ребята - в форму солдатиков, и, усевшись в одну из трех грузовых машин, следуете всем коллективом из Сибири обратно в столицу. Ты выступаешь в качестве ответственного офицера.
      - А в машине - ворованные боеприпасы, - сказал Каменцев.
      - Нетрудно догадаться, - подтвердил бандит.
      - Каков риск спалиться?
      - Небольшой, но есть...
      - ГАИ, ВАИ - это имеется в виду?
      - Совершенно верно.
      - И какие действия в случае...
      - Ну, определенно не такие, какие были предприняты тобой некоторое время назад... Имею в виду разоружение патрульных... Полумерами здесь не обойдешься. Менты, заподозри они чего, ликвидируются, а далее - либо движение продолжается, либо - грузовики взлетают в небеса, а наша команда пускается в рассыпную. Детали тебе разъяснят, главное сейчас - твое принципиальное согла...
      - Главное сейчас, - перебил Каменцев, - договориться о всех видах моих работ и услуг. Чужой кровью я свои долги покрывать не намерен. Такой уж я чистоплюй. И попрошу говорить мне "вы".
      - Я понял. - Бандит встал со стула. - Твердо обещаю: ни к каким силовым акциям лично вы на всем протяжении своей будущей биографии наемного труженика отношения иметь не будете. Чем гарантируется такое обещание? Простыми соображениями. В такого рода делах на вас может положиться лишь идиот. Вы в них - профан и неумеха. А у меня и без того достаточно кадров, которые влепят кому надо пулю в лоб не просто умело, но и с удовольствием. Ну-с, пишите записочку Наде... - Подал Каменцеву чистый лист. - Так, мол, и так, дорогая, срочно покидаю тебя на недельку, еду в Питер, скажем, за надежными документиками, обязательно позвоню. Ключи беру с собой. Ключи-то есть?
      - Есть, - отозвался Каменцев враждебно.
      - Тогда собирайся, милый. Через три часа - самолет...
      - А паспорт? Нужен же паспорт...
      - Открою секрет: самолет военный... А у военнослужащих паспортов нет. Военный же билет тебе организуем, это - как "здрасьте". Еще вопросы?..
      - Вы ничего не сказали о необходимости соблюдения мной правил примерного поведения.
      - Хотите окончательно допортить себе настроение? Как будет угодно... Бежать вам некуда. И не к кому. Все вероятные финты закончатся тюрьмой. А в тюрьме закончат вас. Это - закон. Поскольку теперь вы - в команде. И финт - уже не финт, а предательство. Поверьте, мне неприятно говорить вам все эти слова, но в вашем случае приемлем лишь один метод - грубый шантаж.
      - Знаете - что? - грустно сказал Каменцев. - Мне жалко вас... Честное слово - жалко! Обреченное на погибель существо... Пыжащееся в гнусностях ради сытости своей оболочки. А за оболочкой - вакуум.
      - Почему - вакуум? - удивился собеседник. - Там скорбь... О загубленной душе. И ничуть тебе меня не жалко, скотина ты лживая... Ненависть твоя беспомощная и трусливая - в тебе скулит... Проходили!
      СЕНЧУК
      В среду, как было условлено, Сенчука принял большой начальник Росморфлота Иван Алексеевич.
      Войдя в министерский кабинет, Сенчук, бегло оглядев новенькие, закупленные явно с недавних прибылей, лакированные столы с телефонами и дутые кожаные кресла, поймал себя на той мысли, что ничуть не завидует холеному бюрократу со всей его властью, персональной машиной и социальной значимостью. Да и разве можно было назвать жизнью высиживание в казенных стенах, бесконечные совещания, звонки, монотонную вереницу дней, наградой за преодоление которых служили лишь сомнительные по нынешним временам номенклатурные привилегии и краткий отпуск на каком-нибудь турецком побережье в ячейке отеля с видом на куцый курортный пляж.
      Правда, сидя в этаком ослепительном кабинетике, можно было изрядно подзаработать, но разве сумеет распорядиться большими деньгами пропитанный желчью чинуша так, как способен настоящий мужчина? Купит себе шпак машину с удобным для выращенного геморроя кожаным или бархатным сиденьем, оснащенным подогревом, построит дачку, приобретет барахла, и на том фантазия его иссякнет.
      И так - до пенсии. До костыля и возможности поглощать лишь овсяную кашку. А какой смысл, спрашивается, лелеять плоть, способную переваривать лишь пресную кашку? Для того, чтобы подготовиться к тяготам грядущего бестелесного существования? Так начать приноравливаться к нему можно и на месте прибытия в вечность, коли уж она так и так суждена! Избегнув безрадостных тренировок и упущений радостей!
      И потому он, Георгий Романович Сенчук, коли выгорит козырное дело, возьмет яхту, устроит на ней жилище царское, наймет толковый экипаж и будет ловить морскую живность у берегов Флориды, продавая ее в рестораны и в магазины. Не за наживу, ради успокоения себя, как полезного члена общества гуманоидов и не очень, и ради общества, должного почитать его своим полезным членом.
      На креветках миллионов не наживешь, а жить надо жуя креветки и на миллионах сидя!
      Весело доживет он грешный свой век! А уж девок сладких на этой яхте перебывает - без числа!
      И, как думалось Сенчуку, никто бы из кабинетных начальников, к дойной государственной корове приставленных, вожделений его, романтически-бесшабашных, не разделил. Но вот на смертном одре - ох и позавидовали бы ему начальнички, пресненькую свою жизнь по дням однообразным и гаденьким перебирая! Да и какие бы дни им вспомнились? Разве редкие минуты скоротечного человеческого счастья.
      А было ли оно у него?
      Да!
      И тут же в памяти всплывала Куба: сиреневое море, темнокожие красотки, хороший ром...
      В ту пору три месяца "Скрябин" стоял на ремонте в порту Гаваны. Дни блаженства и отдохновения! Каждый - как неповторимая жемчужина в ожерелье туземной царицы!