Ядерные материалы

      Заклеил конверт.
      - Будьте любезны, Зинаида Михайловна... Не сочтите за труд...
      - Как вы похожи на маму, Сережа!
      -Н-да...
      Вернувшись в машину, он созвонился с Егоровым.
      - Дают? - лапидарно осведомился тот.
      - Думаю, все новости - завтра, - сказал Каменцев. - Не рубль прошу, сам понимаешь...
      - Долго ждать я не буду... Завтра, если не расплачиваешься, трогаешься в новый рейс. Уяснил?
      - Сегодня вечером все уже решится, - сказал Каменцев. Вечером он позвонил старушке, доложившей ему, что конверт передан по назначению.
      - Он забрал его? - уточнил Каменцев.
      - Да, просил поблагодарить вас...
      - Я вам тоже бесконечно благодарен, Зинаида Михайловна.
      - Ну что вы, Сережа... Заходите, как будет время... Положив трубку, он обернулся к качку, взиравшему на него, как на насекомое. Буркнул:
      - Заводи телегу, срочно гоним к твоему начальничку...
      - Новости? - словно сплюнув через губу, вопросил тот.
      - Новости, - в тон ему подтвердил Каменцев.
      - Смотри... - высказал тот сомнение. - Если прогонишь воздух - тяжелый напряг выйдет, предупреждаю...
      - Выйдет, да еще какой! - с ядовитым смешком пообещал Каменцев.
      - Хм-м.,. - Бандит накинул на себя куртку. - Ну, Пошли, чудила...
      Через полчаса на пятачке служебной стоянки машин у входа в Театр на Таганке произошла встреча с Егоровым.
      Главарь сидел в джипе на заднем сиденье, и, уместившись с ним рядом, Каменцев попросил босса приказать шоферу покинуть салон.
      - Хорошо. Серега, выйди, - сказал тот.
      - Значит, так, Игорь, - начал Каменцев, не без удовлетворения отмечая удивленный взблеск в глазах гангстера при упоминании его имени. - Да, я знаю, как тебя зовут...
      - Мы опять переходим на "ты"?
      - Думаю, пришла пора. Так вот. Мне известно не только твое имя, но и общий состав банды. Твои подчиненные тут ни при чем, их как раз в излишней откровенности не упрекнешь. А секрет моего обладания информацией, нежелательной для посторонних ушей, заключается в следующем... - Он выложил перед Егоровым диктофон. - Вот, внимай... - нажал на кнопку воспроизведения.
      Запись Егоров прослушал, снисходительно усмехаясь. Спросил:
      - Ну и что?
      - Да ничего для тебя хорошего, - ответил Каменцев враждебно. - Знаешь, что это за адрес, где я вроде бы просил в долг деньги? Там живет милая, добрая старушка. У нее я сделал копию с этой кассеты, запечатал ее в конверт, и вечером того же дня конверт с пояснительной запиской был вручен ее сыну, моему приятелю. Приятель - начальник управления Службы внешней разведки. Тот факт, что конверт вручен, могу доказать тебе прямо сейчас, давай телефон, позвоню. И там все - про пластид, про меня, грешного...
      - Ах ты, гаденыш... - прохрипел мафиозо.
      - Уйми эмоции! - холодно и твердо произнес Каменцев. - Гаденыш - это ты. Мерзкая уголовная сволочь. И настало время тебя, умника, процитировать: самый верный способ обращения с такими, как ты, при достижении необходимого результата - грубый шантаж. Ты ведь только силу ценишь, только ей подчиняешься? Вот тебе и сила. Теперь. Повторю: генерал - мой приятель. Умный, тонкий, сочувствующий мне человек. И если через определенное время я не буду выходить на его связника, твоей банде - конец!
      - Красиво, - помедлив, безучастным и ровным тоном произнес Егоров, почесав затылок. - Более того: настолько грамотно и смело, что я предлагаю тебе свободу, квартиру, документы и стабильную работу в связке со мной...
      - Плевал я! - сказал Каменцев. - На все твои золотые миражи! Договор будет таким: я тебя не закладываю, мне как раз очень даже с руки, что этой взрывчаткой ты свое же братское отребье в клочки разнесешь! А меня ты сейчас отвезешь к Наде. И обеспечишь мне уход в Штаты. На том все и рассасывается.
      - Сколько взрывчатки свистнули мои огольцы? - внезапно переменил тему Егоров.
      - Кто знает... Если ориентироваться на запись - двадцать килограммов, сам слышал. Перед Москвой была остановка. Пластид грузили в красную "Ниву". Мне в тот момент приказали замереть на сиденье, как пришпиленному. Я и замер. И толком ничего, естественно, не видел.
      - Какие гарантии, что генерал не проявит инициативы? - спросил Егоров.
      - Такие, что, если он ее проявит, я - снова сел... А по прибытии в зону получил заточку под ребро.
      - Логично. Но как только ты долетишь до Америки...
      - Правильно рассуждаешь, - сказал Каменцев. - У тебя ведь одна проблема - время. Тебе надо выиграть месяц, чтобы замести следы. Где-то так... Отправь меня в Штаты кораблем... Если что - даешь информацию: на борту беглый преступник... Вот таким образом мы выкуем общую связующую цепь.
      - Так, значит, едем к Наде, - произнес Егоров задумчиво. - Ладно. . едем! Жди звонка. Дам я тебе одного хрена из кадров Морфлота... Но договариваться будешь без ссылок на меня... Вот же... - Мотнул, как боксер после пропущенного удара, головой. - Это называется: был дурак, но фишка перла!
      - Ты выведешь меня на Геннадия? - уточнил Каменцев.
      - Ну ты даешь... - процедил Егоров. - Не, мне правда жаль тебя от себя отпускать...
      - Придется! - железным голосом произнес Егоров.
      - Сошлешься на Вовку Крохина. Его я предупрежу. Скажешь, хочу беспошлинно ввезти машину, нужен паспорт. А там потихонечку подведешь его к вопросу о плавании в Штаты... Но для начала исполним некоторую формальность. Он набрал номер телефона. Обернувшись к Сергею, приказал: - Ну-ка, быстро давай мне адрес старушки... - И, следуя диктовке Каменцева, повторил номер дома и квартиры неизвестному собеседнику, заодно напутствовав его: - Пробей, кто сын. Говорят, будто генерал гэбэшный, разведчик, маму его... Жду! Срочно!
      Телефон зазвонил через пять минут, проведенных в напряженном и злом молчании.
      Егоров выслушал рапорт порученца. Мрачно кивнув, процедил:
      - Понял...
      - Думаешь, я блефовал? - фыркнул Каменцев.
      - К величайшему сожалению, нет, - досадливо дернул щекой мафиозо. - Но ты не очень-то торжествуй... Жизнь - она долгая, хотя и проходит быстро...
      - А знаешь, для чего она дана?
      - Ну-ка, интересно послушать...
      - Для того, чтобы стать человеком.
      - Эх, Сережа... - неожиданно тоскливо произнес бандит. - Если бы ты знал... Хотя - пустое! Ладно, беги, беглец... Отпускаю. - И, помедлив, прибавил: - Честно. За честность же...
      Странно: тут ему Каменцев поверил.
      Чужая судьба - изломанная, неведомая - вдруг словно открылась в какой-то неопределенной, но горькой и ясной догадке, и еще не потерянным для бога показался Сергею этот человек, бредший по стороне тьмы.
      Блики от ночных городских огней, как знаки ускользающей благодати, данной когда-то свыше, еще осветляли его лицо, а значит, и ему, Каменцеву, не стоило усердствовать в ожесточении сердца.
      "Оба хороши, оба - грешники мерзопакостные..." - подумал он и сказал:
      - Довели же мы себя, Игорь, а?.. Даже противно...
      - Вот почему жалею, что тебя отпускаю! - раздраженно сказал тот. Вокруг - сплошная гнусь. Ладно, конец... теме!
      Вечером следующего дня Каменцев, одетый в цивильную кожаную курточку, джинсы, в легкой летней кепочке, ехал в метро на встречу со всемогущим морфлотовским кадровиком.
      Встреча должна была произойти у головного вагона, следующего из центра города в направлении юго-запада.
      Каменцев, предварительно позвонив деятелю, описал свои приметы, добавив, что в руках будет держать модный журнал "Путешественник", позаимствованный у верной подруги и общей своей направленностью отвечающий предстоящей ему стезе скитальца и вообще искателя приключений, хотя кто кого искал, представляло собой вопрос.
      Был час пик, в вагоне стояла давка, Каменцев огрызнулся на приземистого мужичка с щекастым румяным лицом, напористо теснившего его локтем в сторону двери, мужичок попутчика нагло и нецензурно послал, усилив давление локтя в его подреберье, и Каменцеву пришлось грубо отпихнуть хама тычком ладони в грудь, получив в ответ чувствительный тумак.
      Переругиваясь, они вышли на платформу искомой станции, и тут Каменцев, понимая опасность продолжения склоки, способной привлечь внимание милиции, увещевающе произнес:
      - Ладно, друг, завязали! Если я не прав, извини. - И, демонстративно отступив от попутчика, достал из кармана журнал, одновременно принявшись вглядываться в снующую вокруг разномастную публику, от которой вот-вот должен был отделиться самый нужный ему в мире человек.
      - Если бы, сука, не дела, я бы тебе устроил! - продолжил тем временем агрессивный пассажир на звеневшей от злобы ноте. - Я бы тебе, сука... - Он внезапно осекся, тупо уставившись на журнал в руке оппонента.
      - Ну мы, по-моему, все выяснили! - раздраженно констатировал Каменцев.
      - Так это... ты... насчет паспорта-то? - неуверенным голосом произнес вагонный хам.
      Каменцев, поначалу обомлев, затем покачал головой, выдавив из себя угрюмый смешок.
      - М-да, - произнес попутчик, обескураженно отдуваясь. - Познакомились, выходит... Геннадий, кстати... - Протянул, с секунду замешкавшись, руку.
      - Сергей.
      - Ну, пошли прошвырнемся по вестибюлю, сейчас поезд подвалит, опять толкучка начнется...
      Они побрели под высокими побеленными сводами, и Каменцев, слушая Геннадия, неохотно цедившего слова о сложности поставленной задачи, разглядывал нищих и увечных, густо заселивших некогда образцово-социальную среду столичного подземного транспорта.
      Помимо убогих в вестибюле наигрывали неряшливые музыканты, какая-то бабка продавала щенков, стоя у колонны, где на подстилке лежала сонная дворовая сука как образец своего несформировавшегося покуда помета. Неподалеку, поставив раскладной стул, бородатый мужик в сапогах и спецовке выкладывал на матерчатое сиденье грибы, снабженные поясняющей табличкой: "Бледная поганка".
      "Во дает! - подумал Каменцев. - Сумасшедший..."
      Однако мужичок, видимо, разумел толк в востребованности своего товара, ибо возле него потихоньку начали останавливаться заинтересованные лица, без всякого юмора, а напротив - с деловитой сосредоточенностью - о чем-то продавца расспрашивающие.
      - Не метро стало, а цирк, - сказал Геннадий, неодобрительно озираясь по сторонам. - Паноптикум, твою мать! Куда только менты смотрят! Ну так вот, продолжил тему, - паспорт - это ясно. Но я тебе могу и перевозку машины по нормальной цене организовать... На борту. Ты куда собираешься за тачкой? В Германию или в Эмираты?
      - Вообще-то в Штаты...
      - В Штаты? - Собеседник задумался, пожевал губами. - Та-ак... Когда у нас из Штатов корабль-то идет?.. На следующей неделе отшвартовывается, не успеваем... Тебе же еще и виза нужна?
      - Естественно.
      - М-да, задачка... Но - постараюсь!
      Это "старание" Каменцева как раз не устраивало. Во-первых, воздушное пересечение государственной границы исключал договор с Егоровым, во-вторых, Сергей не без основания опасался, что его данные поступили во все центральные аэропорты, поскольку сыщики без труда вычислили устремленность беглого преступника к обитающей в Штатах супруге с ребенком.
      - Знаете, - сказал он, - меня с детства буквально гложет мечта: попутешествовать на каком-нибудь океанском лайнере... Может, устроите? Это даже лучше выйдет: приплыву в Штаты, куплю там машину и вместе с ней - обратно. И отпуск проведу романтически, так сказать, и дело сделаю.
      - Ну, насчет места пассажира - не гарантирую, - покачал головой Геннадий. - У тебя какая-нибудь дельная специальность имеется?
      - Я врач...
      - Какой врач?
      - То есть?
      - Ну, гинекологи, положим, нам не нужны, вот и "то есть"...
      - Хирург.
      - Это - подходяще! Диплом, конечно, то-се?.. - Он вопросительно вскинул глаза на Каменцева.
      - Естественно.
      - Так! В общем, пятерка баксов за ксиву, - подытожил Геннадий. - За устройство на корабль - бутыль, а за оскорбление действием - две...
      - Я думал, плохое уже забыто, - сказал Каменцев.
      - Я злопамятный, - ухмыльнулся Геннадий. - Глянь, мужик-то... все поганки продал, во дела! Значит, - продолжил размеренно, - завтра встречаемся, приносишь мне фотографии свои, все бумажки...
      - А если чужие? - перебил Каменцев с натянутым смешком.
      - А - по хрену! - легкомысленно отмахнулся Геннадий. - Если данные с реальным лицом совпадают... возраст, прописка... Ну компьютер-то - он дурак ведь... Тэк-с! - Призадумался, моргая глазами. - Так о чем я? А-а! Штука зеленых в качестве аванса, понял? Через три дня получишь документ. А завтра встречаемся в это же время. Но без денег дела не будет, предупреждаю. Никаких там отверток...
      Каменцев рассеянно кивнул.
      - О, вспомнил! - Геннадий со значением ткнул пальцем в сторону метрополитеновского потолка. - Так вы же на одной и той же посудине вместе с Вовкой Крохиным поплывете! С заходом на неделю в порт Элизабет. Это в Нью-Джерси... Он разве тебе не говорил?
      - Он, наверное, думал, что речь пойдет о самолете, - ответил Каменцев, думая, что в плавании обязательно выберет момент для того, чтобы с душой начистить морду Вовы, подставившего его под стальную пяту мафии.
      - Судно научное, год на ремонте стояло, - продолжал Геннадий. "Академик Скрябин". С набором команды сейчас идет чехарда, все поувольнялись, набираем новых... Что очень и очень в жилу, между прочим! Подумаю, как тебя на него протолкнуть. Но учти, если вариант выгорает, с тебя еще пятьсот монет, потому что доставка тачки в этом случае бесплатной выходит...
      - Давай с этим довеском разберемся по конечному результату, - с убедительной интонацией в голосе предложил Каменцев.
      - Ну, гляди не обмани... Корабль в Питере лично встречу, понял? А с таможней у меня там завязки...
      - Если я привожу в Питер машину, - произнес Каменцев абсолютно искренне, с нажимом отделяя слово от слова, - то ты получаешь не пятьсот долларов, а тысячу. Причем говорю тебе это нисколько об этой тысяче не сожалея!
      СЕНЧУК
      Домашний телефон Севастьянова был плотно, без пауз занят - видимо, произошла неполадка на линии.
      Связавшись с Крохиным и взяв у него командировочные, вечером Сенчук уже привычно покатил в Питер, где вновь остановился у родственника жены.
      Позвонив в порт, выяснил, что таможенный чиновник пребывает дома, отдыхая после суточного дежурства.
      Купив бутылку водки, плоскую стеклянную фляжку с коньяком, огурцы и колбасу, Сенчук направился по адресу, каким снабдил его Крохин, получивший необходимые данные наверняка неправедными усилиями мафии, опекавшей аферу.
      Лифт в старом доме не работал, и Сенчуку, чертыхаясь, пришлось подниматься пешком по длиннющей лестнице на шестой этаж.
      Позвонил в квартиру.
      Дверь, удерживаемая цепочкой, приоткрылась.
      - Здравствуйте, - выдохнул он в образовавшуюся щель, различая в темной прихожей дородное женское лицо, химическую завивку и старомодные, с позолоченной перекладинкой-оправой очки, придававшие устремленному на него взору настороженную строгость.
      Сквозь щелку дама подозрительно оглядела визитера, который отступил на шаг и снял шляпу, чтобы показать ей свою лысину. Этому фокусу его научил один знакомый комитетский опер, уверявший, что, отступая на шаг, внушаешь людям доверие, а Сенчуку думалось, что вид его лысины внушит доверия еще больше.
      - Я к Севастьянову, - доложил Сенчук.
      -А...
      Дверь закрылась, цепочка звякнула, а затем дверь раскрылась вновь.
      - Идите за мной, - сказала дама, направляясь в глубь квартиры каким-то длинным коридором с многочисленными дверьми - жилище, судя по всему, было коммунальным.
      Стукнув в одну из дверей - двухстворчатую, в потеках облупившегося мебельного лака, крикнула:
      - Лида, к вам!
      На ее зов выглянула одетая в застиранный халат женщина - молодая, но уже непоправимо расплывшаяся. Темные волосы в беспорядке свисали вокруг ее бледного лица - усталого, но удивительно красивого, с тонкими, как на старинной камее, чертами.
      - Я к Севастьянову, - повторно доложил Сенчук.
      -Папа спит...
      - Вот как? Тогда, может, я зайду попозже?
      - Нет-нет, входите, я его разбужу...
      Они прошли в просторную комнату, где на диване и в креслах валялось множество детской одежды - явно только после стирки и сушки. Дети, по всей видимости, ныне пребывали кто в школе, кто в яслях.
      - Присаживайтесь. - Она кивнула ему на стул, стоящий возле круглого обеденного стола, покрытого клеенкой, где, среди кофейных луж и крошек, стояла не убранная с утра посуда; крошки попали даже в масло, лежавшее на чайном блюдце, и облепили его, как мухи. - Простите, здесь такой беспорядок, произнесла она смущенно.
      - Я знаю, что значит вести хозяйство, когда в доме много детей, - сказал Сенчук. - По-моему, матери семейства все простительно. - Он засмеялся, и она ответила ему вымученной, но благодарной улыбкой.
      - Мама в больнице, - пояснила виновато, - и отец пока переселился к нам.
      - Кого там еще принесло? - раздался заспанный голос, и в комнату, одетый в драную майку и шелковые пижамные брюки, вошел, выставив вперед тугое пузо, мордастый всклокоченный Севастьянов. Брылья его небритых щек свисали бульдожьими складками. - О! - изумленно уставился на Сенчука. - Жора! Надо ж...
      - И незваный гость хорош, когда он с гостинцем, - сказал Сенчук, выгружая из пакета снедь. - А ты чего-то заспался, старая перечница! Кто рано встает, тому бог дает, не забывай!
      - Кто рано встает, тот рано помрет! - ответил хозяин, осматриваясь по сторонам. - Лидка, что за бардак в доме, неряха! Правильно от тебя муженек свинтил! Со стола хотя бы прибери, пока я умоюсь!
      Он исчез в коммунальном коридоре, а Сенчук, вглядываясь в фото хозяйки дома - школьной, видимо, поры, где стройная миленькая девушка обнимала огромный букет ромашек, - недоумевал, как от такого индюка могла родиться прелестная колибри. Ныне, правда, потраченная житейскими неразберихами.
      Вернувшись после умывания и бросив на спинку стула влажное полотенце, Севастьянов уселся за стол, куда молчаливая и покорная дочка уже ставила тарелки и рюмки.
      - А вот теперь мы можем приняться за работу, - сказал он, потирая руки и воодушевленно глядя на бутылку "Столичной".
      - Чего будешь на закуску? - спросил его Сенчук.
      - Еда отнимает время у выпивки, - кратко ответил он.
      - Но может быть, хотя бы сыру кусок?
      - Тогда уж лучше коньяк, - сказал он, - им очень хорошо запивать водку.
      - Папа! - укоризненно произнесла дочь.
      - Молчи, неряха! Он знает мои шутки! Мы с ним уже двадцать лет как. ..Ну, давай, опер Жора!..
      Выпили.
      Тактичная дочь ушла на кухню, и, воспользовавшись отсутствием свидетеля, Сенчук вкратце объяснил приятелю суть дела.
      - А чего в контейнере? - спросил тот, мигом посерьезнев. - Если наркота или изотопы, сразу говорю: на хрен! И не уговаривай! Я знаю, что ты можешь заморочить мозги даже и самому дьяволу!
      - Это мне еще предстоит, - сказал Сенчук. - А с тобой я сейчас как на исповеди: неужто не знаю, что жить за счет государства куда как лучше, чем на государственный счет? И кой хрен всякую дрянь переправлять, если на ней так и так засыпешься? В ящике - цветные металлы. И от тебя одно требуется: поверхностный взор и закорючка в документе. За что и платят. Деньгами. Имеющими много степеней защиты от населения.
      - Сколько?
      -Пять тысяч.
      - Десять!
      - Тогда - пьем, закусываем и - разбежались, - снисходительно улыбнулся Сенчук. - Ты со своим аппетитом всю прибыль откусываешь!
      - Ну шесть, ладно, - сказал Севастьянов. От выпитой водки широкое рябоватое лицо его зажглось смуглым румянцем.
      - Грабь, - вздохнул Сенчук.
      - Да деньги нужны - видишь, от дочери муж ушел, бабка моя в больнице, вздохнул собеседник. - А времена - ох лихие! За все золотом платим!
      - И куратору отстегнуть надо... - поддакнул Сенчук.
      - А?.. Ну и это имеет место, Жора, с тобой крутить не стану, да, стучу, как без того? По лезвию хожу, не тебе объяснять! Я с тобой почему дело имею? Потому что верю, что ты - честный человек! Если бы ты был нечестный и предложил бы сейчас мне хотя бы и миллион, я бы рассмеялся тебе в лицо! Поверь мне, старой черепахе!
      - Старому змию, - поправил его Сенчук.
      - Да, - горестно сказал собеседник, - так или иначе, но я пресмыкаюсь перед тобой, поскольку все-таки, когда опустеет бутылка, надеюсь, ты набросишь еще жалкую тысчонку, войдешь в положение моей несчастной семьи!.. Я никогда не был жаден, но даже такому тупому, честному, доброму идиоту вроде меня понятно, что со своими дружками ты заработаешь на этом ящике - ого-го!.. Прости, конечно, меня за мою откровенность, которая мне всегда так вредила...
      - Ее у тебя не отнимешь! - крякнул Сенчук. - Чего нет, того нет!
      Прибыв из Питера следующим днем в Москву, Сенчук незамедлительно позвонил Крохину.
      - Ну?! - нетерпеливо вопросил тот.
      - В двадцать пять тысяч уложимся! - поведал Сенчук радостным голосом - и обмер в ожидании ответа.
      - Меня эта цифра не пугает, - последовал надменный ответ никчемного прихвостня. - Но пусть она будет, во-первых, окончательной, а во-вторых... задний ход обойдется уже куда как дороже... Вы понимаете, кому именно обойдется?
      - Маневр на заднем ходу - штука тонкая, - подтвердил Сенчук. - Но за себя я могу поручиться, что, как канатоходец, с намеченного пути не сверну!
      "А сталь в голос не добавляй, милок, - прибавил мысленное напутствие собеседнику. - Поперхнешься не своей арией! Вот так, Вова! Глупый мавр, делающий свое дело и, похоже, не представляющий, какая среди таких мавров наблюдается стремительная текучесть кадров..."
      ЗАБЕЛИН
      Приезд в Москву был для него подобен скачку через пропасть времени, в пространство чужой эпохи.
      Город, знакомый с детства, щемяше родной в узнаваемых приметах, непоправимо изменил свою суть, стал инороден, даже враждебен, и Забелин растерянно сознавал утрату всех своих внутренних связей с теми улицами, домами, набережными и парками, о которых так тосковал на чужбине; он словно уподобился кораблю с вырванными штормом якорями, оставившими бессмысленные обрывки цепей, куцо свисающими из клюзов.
      Храмы-новоделы, обновленные особнячки, стеклянные кубы банков и крупных компаний, дикие автомобильные пробки и обилие ларьков, забитых в основном алкогольно-табачной продукцией, - этот макияж как раз не смущал, смятение вселял сам дух города - непоправимо иной, пришлый.
      Он будто навестил старую квартиру, где среди оставленной им мебели жили другие люди. И приходило горчайшее понимание, что возвращение к родному берегу не принесло ничего, кроме опустошенности и напрасной тоски по минувшему. Да, он ехал именно к минувшему, а оно было только в нем самом, и знакомые фасады теперь обратились в слепки и памятники навсегда ускользнувшего.
      Засилье беженцев, нищих, торговый круговорот составлял часть жизни новой столицы - европейской внешне, американизированной по укладу и южноазиатской по сути. Раздрызганно-хищные, слитые в бесформенный конгломерат, ипостаси Гонконга, Парижа и Нью-Йорка проявлялись на каждом углу.
      В нем же жила другая Москва - может, нищая, серенькая, но уютная, как старое пальто. Город, где люди были интересны друг другу, где устремления не ограничивались долларом и рублем, где не было боязни не суметь элементарно выжить и доходные места становились уделом тех, кто в своей общей массе существовал ради того, чтобы исключительно жевать.
      Это была Москва шестидесятых-семидесятых. Где же беззаветные ребята той поры? Куда размело их время? Живут, наверное, ожесточившиеся на дне нового своего бытия, пытаются играть по новым правилам - вынужденно и безысходно.
      Как, впрочем, и он, Забелин.
      Он остановился у своего дядьки, некогда известного тележурналиста, клеймившего в своих репортажах мрачный капиталистический содом и выстроившего на том некогда блистательную карьеру.
      Ныне, несмотря на возраст, энергичный дядя по-прежнему, хотя и на десятых ролях, подвизался на телевидении, участвуя в рекламном бизнесе, и бытием своим не удручался, хотя нынешнюю власть с укоризной поругивал за невиданный размах коррупции и идиотизм политических решений. Как, кстати, и прежнюю. В узком кухонном кругу.
      - Но это же не капитализм! - говорил ему Забелин. - Это хуже рабства! Людям не выдают зарплат, миллионы лишены простейшей социальной защиты, народ вымирает! Оставили всю дурь Страны Советов и переняли всю дурь Запада! А прежние чинодралы поменяли власть на деньги. А кто и просто их к власти приплюсовал. Я не понимаю, как это - приватизировать "Газпром"? Мой, и все?
      - Ну тогда, - отвечал дядя враждебно, - иди к коммунистам, партбилет-то у тебя остался? Вот и иди! Они тебя примут, дадут должностенку. А как возвратятся к власти, сразу же вспомнят и твою эмиграцию, и сыночка в Штатах и к стенке! Иди, иди, новая революция зовет, капитан второго ранга! Горны поют!
      Что ответить, Забелин не нашелся. Но вовсе не из-за справедливости аргумента. Его прежде всего потрясло то, что аргумент данного свойства прозвучал из уст человека, всю свою жизнь поклонявшегося этим самым коммунистам безгранично, усердствовавшего в изощренной пропаганде строя, посвятившего себя как оболваниванию страны в целом, так и его, Забелина, в частности, и высокопарные дядины нравоучения он помнил еще с детских лет, всецело веря им... И вот же - кульбит!
      Главная же странность в ином: поколение Забелина, впитав философию отцов, ценности их идеологии, расставалось с ними куда болезненнее своих воспитателей, не то дурачивших их, не то рабски почитавших любую силу и власть, лишь бы давала она крохи от своего пирога.
      Иди к коммунистам... Нет, к ним Забелин не хотел. Поскольку прислуживаться в расчете на перспективу попросту не умел, а в бескорыстие оппозиции не верил. Была кучка тех, кто, узурпировав бразды правления, плечо к плечу восседал за столом яств, и кучка других, пробавляющихся объедками, ибо за столом места хватило не всем, и объедчики за стол стремились, то погавкивая на хозяев, как голодные собаки, а то лобзая им руки, небрежно подающие кость.
      В собачью свору военно-морской офицер Забелин не стремился. И, не находя себе применения в сухопутных смрадных джунглях, желал лишь одного - побыстрее уйти в море.
      Там была простая и ясная жизнь, где каждый делал свое дело, и если лез в дело чужое, то лишь для того, чтобы помочь или исправить ошибку.
      Ленинград - именно так он называл этот город, не собираясь переучиваться, - произвел на него впечатление гнетущее: северная столица неудержимо ветшала и дурнела. В отличие от московского круговорота, питаемого движком всех лихих капиталов России, в Ленинграде ощущался упадок застойной и нищей провинции, перебивающейся кое-как и бог весть чем.
      Глядя на пасмурную городскую панораму из окна гостиничного номера, Забелин думал, что, может быть, его перманентная депрессия - всего лишь естественное состояние души неудачника, но, с другой стороны, если бы он купался в деньгах и не ведал забот, - что, потонул бы в омуте кайфа и жил бы не рефлексиями, а рефлексами? Вряд ли...
      Вряд ли ушло бы неотступное, обостренное чувство некоего катаклизма, надвигающегося на весь этот спятивший мир. Мир всеобщей погони за деньгами и сверхрационального подхода ко всему.
      Или он просто желает этого катаклизма для мира, где не состоялись его надежды?
      Да полно, ребята, никто ни в чем не виноват, такие уж мы уроды. Без благ - никуда, а блага - результат победы одного индивидуума над другим. Откровенных слабаков и простаков в результате естественного отбора стало меньше, а драки между сильными - жестче и профессионально-изощреннее.
      Но когда-нибудь, и, вероятно, скоро, высший рефери, пресыщенный поединками, ударит в гонг, и звук гонга отправит всех чемпионов этого мира в смертельный нокаут.
      Впрочем, какой там ринг? Дикое поле планеты, где несть числа сорнякам, враждующим друг с другом, и чьи продукты жизнедеятельности - физический и духовный яд... Есть среди сорняков и полезные растения, затерянные в общей массе, но коса большой катастрофы пройдется по всем жестоко и ровно, не оценивая целесообразности каждого.
      Так путано рассуждал бывший коммунист, кавторанг Забелин, бредя в промозглой осенней дымке раннего утра на работу в порт, к расплывающимся в плотной, обложной мороси контурам погрузочных кранов и пароходных труб.
      Через лабиринты нагромождений серых и бурых контейнеров он проходил к причалу, где стояла, готовясь к скорому отбытию, многотонная белая туша "Скрябина" - мокрая и холодная стальная скала - его будущий дом с теплой кельей собственной каюты.
      Его немало настораживала усиливающаяся, сверлящая и неотступная боль в бедре и под коленом и немеющая от ходьбы нога - видимо, одна из позвоночных грыж увеличилась, давя на нервный корешок. А он-то надеялся, что перестроившийся на иной жизненный ритм организм сумеет хоть чуточку подавить хворь. Увы, чуда не произошло. И он уже со страхом размышлял, каким образом сумеет справиться с надлежащими обязанностями и не спишут ли его на берег еще до того, как "Скрябин" отправится в плавание. Спасение было лишь в болеутоляющих таблетках и в силе воли.
      Необходимое оборудование, как уверил его некто Крохин - помощник руководителя экспедиции, уже прошло таможню и находилось на борту корабля. Сам же руководитель - молчаливый пакистанец с безучастным лицом и неподвижными, как приклепанные пуговицы, глазами, в чьей радужной оболочке растворялись тусклые зрачки, - удостоил Забелина лишь небрежным наклоном головы, увенчанной чалмой.
      Команду составляли молодые мужчины не старше тридцати лет, чей национальный признак был весьма разнообразен: арабы, украинцы, дагестанцы, азербайджанцы, русские, пакистанцы, а научный корпус экспедиции был представлен исключительно выходцами с Аравийского материка, окончившими, как выяснил Забелин, самые знаменитые университеты Англии и США. Исключением являлся некто Филиппов - пожилой лысый человек с каким-то хронически испуганным выражением лица - специалист по глубоководным работам и батискафам.