На свете не так много книг, содержащих больше фактических данных, чем «Руководства по навигации», изданные Гидрографическим департаментом по указанию специальной комиссии Адмиралтейства. Они представляют собой красивые тома, переплетенные (весьма непрочно) в разного цвета обложки, и самый дорогой из них — дешев. За четыре шиллинга вы можете купить «Лоцию Янцзыцзян», «содержащую описание Янцзыцзян и руководство по навигации от Усуна до самой верхней судоходной точки, включая реки Ханьцзян, Ялунцзян и Миньцзян», а за три шиллинга вы можете получить часть третью «Лоции восточного архипелага», «которая включает описание северо-восточной части Целебеса, проливов Молуккского и Джайлоло, а также морей Банда и Арафурского и северного, западного и юго-западного побережья Новой Гвинеи». Но не очень осмотрительно делать это, если вы человек с установившимися привычками, с которыми вам не хотелось бы расстаться, или у вас есть занятие, прочно удерживающее вас на одном месте. Эти книги, казалось бы столь сухие, уносят вас в увлекательные путешествия духа, их деловой стиль, четкая последовательность, лаконичность изложения материала, строгий практицизм каждой строчки не могут скрыть ту поэтичность, которая, подобно бризу, насыщенному терпкими запахами и вызывающему странное томление всех чувств, стоит вам приблизиться к какому-либо из волшебных островов Восточных морей, наполняет тонким ароматом страницы путеводителей.

Они сообщают о якорных стоянках и пристанях, о том, какие припасы можно достать в том или ином месте, где запастись пресной водой, они рассказывают о маяках и буях, о приливах и отливах, о ветрах и погоде, которая вас ожидает. Они дают вам краткую информацию о населении и торговле. И поразительно, что за всеми этими сведениями, изложенными бесстрастно, без лишних слов, вы обнаруживаете так много другого. Чего же именно? Ну, хотя бы таинственность и красоту, романтику и волшебство неведомого. Можно ли, перелистывая страницы обычной книги, наткнуться на такой абзац: «Припасы. Сохранилось много тропической дичи; остров также служит пристанищем для большого числа морских птиц. В лагуне обитают черепахи и водится в изобилии различная рыба, в том числе кефаль, акулы, налимы. Рыболовную сеть нельзя использовать с достаточным эффектом, но имеется рыба, которую можно ловить удочкой. Небольшой запас консервов и спирта хранится в хижине для потерпевших кораблекрушение. Питьевую воду можно брать из родника вблизи пристани». Может ли воображение желать лучшего материала, чем этот, чтобы отправиться в путешествие через пространство и время?

В том самом томе, из которого я взял этот абзац, составители с такой же сдержанностью описывают Аласские острова. Они образуют группу или цепь островов, «большей частью низменных и покрытых лесом, простирающихся примерно на 75 миль с запада на восток и на 40 миль с севера на юг». Сведения о них, указывают составители, весьма скудны. Между различными группами островов есть проливы, и некоторые суда проходили через них, но проливы эти недостаточно исследованы, местонахождение подводных рифов еще не установлено, так что рекомендуется ими не пользоваться.

Население архипелага составляет примерно 8000 человек, из них 200 — китайцев и 400 — мусульмане. Остальные — язычники. На окруженном рифами главном острове Бару живет голландский резидент[1]. Его белый дом с красной крышей, стоящий на вершине невысокого холма, — наиболее заметный ориентир для судов Голландской королевской почтовой пароходной компании, когда раз в два месяца они заходят сюда по пути в Макасар и раз в месяц — по пути в Мерауке (Голландская Новая Гвинея).

В определенный момент мировой истории резидентом на Аласских островах был минхер Эверт Грюйтер. Твердость, с какой он управлял местным населением, смягчалась присущим ему завидным чувством юмора. Он полагал, что занять столь высокий пост в двадцать семь лет было отличной шуткой, и теперь, в возрасте тридцати, она все еще забавляла его. Телеграфной связи между его островами и Батавией не было, и почта доставлялась с такой длительной задержкой, что даже если бы он обратился за советом, то ко времени его получения совет этот стал бы бесполезным, так что Грюйтер со спокойной душой поступал, как считал нужным, и уповал на то, что фортуна поможет избежать неприятностей с властями. Был он очень мал ростом, не более пяти футов четырех дюймов, и чрезвычайно толст, с цветущим цветом лица. Из-за жары он брился наголо, и при безволосом лице голова его казалась круглой и красной, а брови столь белесыми, что их едва можно было различить; маленькие голубые глазки непрестанно бегали. Он знал, что вид его не внушает почтения, но, памятуя о своем высоком положении, одевался с иголочки. Отправлялся ли он к себе в канцелярию, заседал ли в суде, или просто выходил на прогулку, он всегда облачался в белоснежный костюм. Его китель с блестящими медными пуговицами, плотно облегавший фигуру, выдавал то неприятное обстоятельство, что, несмотря на молодость, он уже отрастил круглое, выпирающее брюшко. Его добродушное лицо лоснилось от пота, и он постоянно обмахивался веером из пальмового листа.

Но у себя дома мистер Грюйтер предпочитал носить лишь саронг, и в этом одеянии, не совсем прикрывавшем его короткое пухлое белокожее тело, он походил на толстого забавного шестнадцатилетнего подростка. Вставал он рано, к шести часам его уже ждал завтрак. Всегда неизменный. Он состоял из ломтика папайи, холодной глазуньи из трех яиц, тонко нарезанного эдамского сыра и чашки черного кофе. Уписав все это, он закуривал толстую голландскую сигару, читал газеты, если уже не просмотрел их много раз, и затем одевался, чтобы отправиться в канцелярию.

Однажды утром, именно в это время к нему в спальную вошел старший бой и доложил, что туан Джонс спрашивает, может ли он его принять. Мистер Грюйтер стоял перед зеркалом. Он уже надел брюки и любовался своей гладкой грудью. Выгнув спину и стараясь подобрать живот, он с большим удовольствием звучно пошлепал себя по груди. Это была грудь настоящего мужчины. Когда бой доложил о посетителе, он заглянул в свои глаза, отраженные в зеркале, и обменялся с ними легкой иронической улыбкой. Он спросил себя, какого черта нужно посетителю. Эверт Грюйтер говорил на английском, голландском и малайском языках с одинаковой легкостью, но думал он на голландском. Ему это нравилось. Он считал голландский язык приятно грубоватым.

— Попроси туана подождать и скажи, что я сейчас выйду.

Он натянул китель на голое тело, застегнулся на все пуговицы и с важным видом вышел в гостиную. Его преподобие Оуэн Джонс поднялся.

— Доброе утро, мистер Джонс, — сказал резидент. — Полагаю, вы заглянули, чтобы пропустить со мной стаканчик джина с содовой прежде, чем я примусь за работу.

Мистер Джонс не улыбнулся.

— Я пришел к вам в связи с одним печальным обстоятельством, мистер Грюйтер, — ответил он.

Резидента не смутила ни серьезность посетителя, ни трагизм, звучавший в его словах. Его маленькие голубые глазки лучились благодушием.

— Садитесь, дорогой друг, и возьмите сигару.

Мистер Грюйтер прекрасно знал, что преподобный Оуэн Джонс не пьет и не курит, но ему нравилось, может быть, из своеобразного озорства, предлагать тому выпить и закурить при каждой встрече. Мистер Джонс покачал головой.

Мистер Джонс возглавлял баптистскую миссию на Аласских островах. Его штаб-квартира была расположена на Бару, самом большом и густонаселенном острове, но в его ведении находились и молитвенные дома на нескольких других островах, где подвизались его туземные помощники. Это был человек лет сорока, высокий, худощавый и меланхоличный, с удлиненным желтоватым лицом, словно сведенным гримасой. Его каштановые волосы уже поседели на висках, а над лбом образовалась залысина. До некоторой степени это придавало ему вид рассеянного интеллектуала. Мистер Грюйтер не любил его, но уважал. Он не любил его за узость взглядов и догматизм. Сам неунывающий язычник[2], он ценил плотские радости и стремился урвать их как можно больше — насколько позволяли обстоятельства; естественно, его выводил из терпения человек, осуждавший все удовольствия. Он считал, что обычаи страны вполне отвечали потребностям туземного населения, и его раздражали энергичные усилия миссионера разрушить образ жизни, который так хорошо оправдывал себя на протяжении столетий. Уважал же он его честность, усердие и доброту. Мистер Джонс, австралиец валлийского происхождения, был единственным квалифицированным врачом на островах, и отрадно было сознавать, что в случае болезни нет нужды обращаться к китайскому врачу, и никто лучше резидента не знал, сколь полезным может оказаться искусство мистера Джонса в сочетании с присущим ему щедрым милосердием. В случае эпидемии гриппа миссионер работал за десятерых, и разве что тайфун мог помешать ему переезжать с острова на остров, где нуждались в его помощи.

Он жил со своей сестрой в маленьком белом домике примерно в полумиле от деревни, и когда резидент прибыл на остров, Джонс поднялся на борт судна и пригласил его остановиться у них, пока дом Грюйтера не приведут в порядок. Резидент принял приглашение, но вскоре увидел, как скромно жила эта пара. Выдержать такое было сверх его сил. Чай и скудная еда три раза в день, а стоило ему закурить сигару, как мистер Джонс вежливо, но твердо попросил, пожалуйста, не курите, поскольку они с сестрой решительно не Одобряли курения. Через двадцать четыре часа мистер Грюйтер переехал в свой дом. Он бежал, охваченный паникой, как из зачумленного города. Резидент любил пошутить и посмеяться, и общаться с человеком, который любую болтовню воспринимал с величайшей серьезностью и не считал возможным улыбнуться даже самому удачному анекдоту, было свыше его сил. Преподобный Оуэн Джонс был человек достойный, но как собеседник просто немыслим. Сестра была еще хуже. Чувство юмора отсутствовало у обоих. Но если миссионер был человеком меланхоличным, выполнявшим свой долг добросовестно, с твердым сознанием безнадежности всего сущего на земле, то мисс Джонс отличалась неистребимой жизнерадостностью. Она смотрела на вещи решительно оптимистически. Со свирепостью ангела мщения она выискивала в своих собратьях доброе начало. Мисс Джонс преподавала в миссионерской школе и помогала брату в его врачебной практике. Когда он делал операции, она вводила обезболивающие средства, и вообще исполняла функции медицинской сестры, сестры-хозяйки и сиделки в крошечной больнице, которую мистер Джонс по собственной инициативе организовал при миссии. Но резидент, этот упрямый коротышка, никогда не упускал возможности потешиться над упорной борьбой преподобного Оуэна со слабостями человеческой натуры и над безжалостным оптимизмом мисс Джонс. Он развлекался как мог. Голландские суда заходили три раза в два месяца на несколько часов, и тогда резидент мог побалагурить с капитаном и старшим механиком. Но настоящим праздником было редкое появление люгера[3] с ловцами жемчуга с острова Четверга или из порта Дарвин. Он стоял у острова два-три дня. Большей частью ловцы жемчуга — грубоватые парни, но зато отчаянные; на борту у них было полно спиртных напитков, и каждый мог порассказать кучу интересных историй. Резидент всех их приглашал к себе домой и угощал превосходным обедом. Прием считался успешным только, если все так напивались, что не могли вернуться ночевать на люгер. Кроме миссионера, на острове Бару жил еще один белый, по прозвищу Рыжий Тед, но он, уж точно, был позором цивилизованного мира. Ничего хорошего о нем не скажешь. Он попросту компрометировал белую расу. И все же резиденту порой приходило в голову, что не будь Рыжего Теда, жизнь на острове была бы совсем невыносимой.

Как ни странно, но именно из-за этого негодника мистер Джонс, вместо того чтобы посвящать юных язычников в таинства баптистской веры, явился в столь ранний час с визитом к мистеру Грюйтеру.

— Садитесь, мистер Джонс, — сказал резидент. — Чем могу быть полезен?

— Видите ли, я пришел поговорить с вами о человеке, которого все зовут Рыжим Тедом. Что вы собираетесь предпринять?

— Предпринять? А что случилось?

— Разве вы ничего не слышали? Я думал, сержант уже доложил вам.

— Мне не нравится, когда мои служащие являются ко мне домой без крайней надобности, — с подчеркнутой важностью сказал резидент. — В отличие от вас, мистер Джонс, я работаю для того, чтобы иметь досуг, и люблю наслаждаться своим досугом без помех.

Но мистер Джонс не терпел пустой болтовни, и его не интересовали абстрактные рассуждения.

— Вчера вечером произошел отвратительный скандал в одной из китайских лавок. Рыжий Тед разгромил лавку и чуть не убил китайца.

— Наверное, опять напился, — спокойно заметил резидент.

— Конечно. Разве он бывает в другом состоянии? Послали за полицией, и он набросился на сержанта. Потребовалось шесть человек, чтобы доставить его в тюрьму.

— Он здоровенный парень, — заметил резидент.

— Я полагаю, вы отправите его в Макасар.

Эверт Грюйтер, подобно миссионеру, принял оскорбленный вид, но в глазах его мелькали веселые огоньки. Он был не так глуп и уже догадался, куда клонит мистер Джонс.

— К счастью, я облечен достаточными полномочиями, чтобы лично справиться с создавшимся положением, — ответил он.

— Вы обладаете властью выслать кого угодно, мистер Грюйтер, и я уверен, что многих неприятностей можно избежать, если бы вам удалось навсегда избавиться от этого человека.

— Конечно, я обладаю властью, но убежден, что вы, во всяком случае, не захотите, чтобы я злоупотребил ею.

— Мистер Грюйтер, присутствие здесь этого человека — позор. С утра до ночи он пьян, притом доподлинно известно, что он находится в связи то с одной, то с другой туземкой.

— Это любопытный факт, мистер Джонс. Я неоднократно слышал, что, хотя злоупотребление алкоголем способствует возникновению плотского желания, оно препятствует его удовлетворению. То, что вы мне рассказываете о Рыжем Теде, видимо, не подтверждает эту теорию.

Лицо миссионера вспыхнуло.

— В данный момент у меня нет желания обсуждать вопросы физиологии, — холодно произнес он. — Поведение этого человека наносит неисчислимый урон престижу белой расы, и его пример серьезно подрывает наши постоянные усилия приучить жителей этих островов к менее порочному образу жизни. Он совсем пропащий человек.

— Прошу прощения за вопрос, но предпринимали ли вы попытки перевоспитать его?

— Как только он появился здесь, я сделал все возможное, чтобы установить с ним контакт. Он отвергал все мои поползновения. Когда вспыхнул первый скандал, я пришел к нему и поговорил с ним начистоту. Он только бранился.

— Вряд ли кто-нибудь больше, чем я, ценит ту замечательную работу, которую вы и другие миссионеры проводите на этих островах, но уверены ли вы, что всегда следуете своему призванию с должным тактом?

Резидент остался доволен этой формулировкой. Чрезвычайно вежливая, она тем не менее содержала упрек, как он полагал, заслуженный. Миссионер Джонс с грустью посмотрел на него. Его печальные карие глаза светились искренностью.

— Был ли Иисус тактичен, когда взял бич и выгнал менял из храма? Нет, мистер Грюйтер. Такт — это отговорка, которой нерадивые пользуются, чтобы уклониться от выполнения своего долга.

Слова преподобного Джонса вызвали у резидента внезапную потребность осушить бутылочку пива. Миссионер с серьезным видом наклонился к нему.

— Мистер Грюйтер, прегрешения этого человека известны вам так же хорошо, как и мне. Нет надобности напоминать вам о них. Для него нет оправданий. Теперь он перешел все границы. Более удобного момента, чем этот, у вас не будет. Я прошу вас использовать свою власть и раз и навсегда изгнать его отсюда.

Глаза резидента заблестели ярче, чем обычно. Надо же, как интересно получается! Про себя он отметил, что человеческие существа значительно забавнее, когда нет необходимости воздавать им хвалу или осуждать их.

— Но, мистер Джонс, правильно ли я вас понял? Вы просите, чтобы я дал вам обещание выслать этого человека до того, как выслушаю обвинения против него и узнаю, что он может сказать в свою защиту?

— Не знаю, как он может оправдаться.

Резидент поднялся со стула и ухитрился придать своим пяти футам и четырем дюймам известное достоинство.

— Я нахожусь здесь для того, чтобы отправлять правосудие в соответствии с законами голландского правительства. Позвольте заметить вам, что я весьма удивлен вашей попыткой повлиять на выполнение мною судейских функций.

Миссионер был слегка сбит с толку. Ему никогда и в голову не приходило, что этот коротышка, самонадеянный юнец, на десять лет моложе его, помыслит занять такую позицию. Он было раскрыл рот, чтобы объясниться и принести извинения, но резидент остановил его, подняв свою маленькую пухлую руку.

— Мне пора идти на службу, мистер Джонс. Будьте здоровы.

Ошеломленный миссионер поклонился и, не произнеся ни слова, покинул комнату. Он бы крайне удивился, если бы увидел, что стоило ему выйти, как резидент широко ухмыльнулся и показал нос его преподобию Оуэну Джонсу.

Несколькими минутами позже резидент спустился к себе в канцелярию. Старший клерк, голландец-полукровка, изложил ему свою версию вчерашнего скандала. Она в общем совпадала с рассказом мистера Джонса. Суд заседал сегодня.

— Вы будете разбирать дело Рыжего Теда первым, сэр? — спросил клерк.

— Не вижу для этого оснований. Есть два или три дела, слушание которых было перенесено с прошлого заседания. Я рассмотрю дело Теда в надлежащем порядке.

— Я подумал, поскольку он белый, может, вы хотели бы поговорить с ним наедине, сэр?

— Величие закона в том, что он не знает различий между белыми и цветными, мой друг, — произнес мистер Грюйтер несколько напыщенно.

Суд помещался в большой квадратной комнате с деревянными скамьями, на которых вперемежку сидели местные жители различного происхождения — полинезийцы, буги[4], китайцы, малайцы; все они встали, когда открылась дверь и сержант объявил о прибытии резидента. Он вошел вместе с клерком и занял место за полированным сосновым столом, стоявшим на небольшом возвышении. За его спиной висела большая гравюра с изображением королевы Вильгельмины[5]. Он быстро разделался с полдюжиной дел, и затем ввели Рыжего Теда. Арестованный стоял у скамьи подсудимых, в наручниках, между двумя стражниками. Резидент посмотрел на него с суровым видом, но в глазах его сверкали веселые искорки.

Рыжий Тед мучился с похмелья. Он стоял, слегка покачиваясь и тупо уставившись перед собой. Он был еще молод, лет тридцати, чуть выше среднего роста, довольно полный, с обрюзгшим красным лицом и копной курчавых рыжих волос. Он не вышел из потасовки невредимым. Под глазом темнел огромный синяк, разбитые губы распухли. На нем были шорты цвета хаки, очень грязные и рваные, а разодранная фуфайка держалась на плечах просто чудом. Сквозь огромную дыру виднелась густая поросль рыжих волос, покрывавших его грудь, а также кожа поразительной белизны. Резидент пробежал глазами список проступков арестованного и перешел к свидетельским показаниям. После того, как он выслушал их и увидел китайца, которому Рыжий Тед разбил голову бутылкой, после того, как услышал возбужденный рассказ сержанта, который был сбит с ног, когда пытался арестовать Теда, после того, как были описаны опустошения, произведенные Рыжим Тедом, который в пьяной ярости крушил все, что попадало под руку, резидент повернулся к подсудимому и обратился к нему по-английски:

— Ну, Рыжий, что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Я был пьян. Ничего не помню. Раз говорят, что я чуть его не убил, наверное, так и было. А убытки я возмещу, пусть только дадут мне срок.

— Ты возместишь, — сказал резидент, — но срок тебе дам я.

Он с минуту молча смотрел на Рыжего Теда. Преотвратительный субъект. Совсем пропащий человек. Он был ужасен. Нельзя было не содрогнуться от отвращения, глядя на него, и если бы мистер Джонс не был таким назойливым, то сейчас резидент непременно отдал бы приказ о его высылке.

— С тех пор как ты появился на островах. Рыжий, от тебя одни неприятности. Ты — позор для общества. Ты — неисправимый бездельник. Тебя не раз подбирали на улице мертвецки пьяным. Ты устраиваешь дебош за дебошем. Ты безнадежен. В последний раз, когда тебя доставили сюда, я предупредил: снова арестуют, поступлю с тобой по всей строгости. Теперь ты перешел все границы и получишь за это сполна. Я осуждаю тебя на шесть месяцев принудительных работ.

— Меня?

— Тебя.

— Ей-богу, я убью вас, когда выйду.

Он разразился потоком непристойных и богохульных ругательств. Мистер Грюйтер слушал с презрительной миной. Ведь по-голландски можно ругаться похлеще, чем по-английски, и среди бранных выражений не было ни одного, которое резидент не мог бы перекрыть.

— Умолкни, — приказал он. — Я от тебя устал.

Резидент повторил свой приговор по-малайски, и отбивавшегося осужденного увели.

За второй завтрак мистер Грюйтер сел в превосходном настроении. Просто удивительно, какой занимательной может стать жизнь, если проявить немного изобретательности. Есть люди в Амстердаме и даже в Батавии и Сурабайе, которые считают его острова местом ссылки. Им невдомек, как здесь приятно и сколько забавного он в состоянии извлечь из такого, казалось бы, безнадежного материала. Его спрашивали, неужели ему не скучно без клуба, скачек и кино, без танцев, что устраиваются раз в неделю в казино, и без общества голландских женщин. Нисколько. Он любил комфорт. Прочная мебель в той комнате, где он сейчас сидел, вполне удовлетворяла его своей солидностью. Он любил читать французские романы фривольного содержания и с наслаждением поглощал их один за другим, не смущаясь мыслью, что это пустая трата времени. Ему представлялось величайшей роскошью попусту тратить время. А когда его молодое воображение обращалось к любовным помыслам, старший бой приводил в дом миниатюрное темнокожее, с блестящими глазами создание в саронге. Он старательно избегал постоянной связи, полагая, что перемены сохраняют молодость души. Он наслаждался свободой и не был обременен чувством ответственности. Жара его не удручала, и обливание по нескольку раз в день холодной водой доставляло ему почти эстетическое удовольствие. Он играл на фортепьяно. Он писал письма друзьям в Голландию. И у него не возникало потребности в беседах с интеллектуалами. Он любил посмеяться, а для этого достаточно было поговорить с дураком и вовсе не обязательно с профессором философии. Себя же он считал очень мудрым человеком.

Как все добрые голландцы на Дальнем Востоке, он начинал ленч со стаканчика голландского джина, отличавшегося едким застарелым запахом, который не всякому был по вкусу, но мистер Грюйтер предпочитал его любому коктейлю. Потягивая джин, он, кроме прочего, чувствовал, что поддерживает традиции своей нации. Затем следовало неизменное голландское блюдо из риса. Оно подавалось ежедневно. Грюйтер наполнял глубокую тарелку рисом, и три боя, прислуживавших ему, по очереди подавали ему кэрри, другие приправы, яичницу. Вслед за тем каждый из них приносил еще по одному блюду: бекон, бананы, рыбу под маринадом, так что вскоре на его тарелке вырастала высокая пирамида. Он все это перемешивал и приступал к трапезе. Ел он неторопливо, с удовольствием. За едой выпивал бутылку пива.

Пока он ел, он ни о чем не думал. Все его внимание было обращено на гору еды, стоявшей перед ним, и он уничтожал ее с радостной сосредоточенностью. Это блюдо никогда ему не надоедало. Опустошив глубокую тарелку, он утешался мыслью, что завтра его опять ждет то же самое. Для него это блюдо было столь же непременным, как хлеб для остальных людей.

Прикончив пиво, он закурил сигару. Бой подал ему чашку кофе. Он откинулся в кресле и позволил себе насладиться размышлениями.

Он был доволен тем, что приговорил Рыжего Теда к шести месяцам принудительных работ — наказание, которого тот вполне заслужил. Грюйтер с улыбкой представил себе, как Рыжий работает на строительстве дорог вместе с другими заключенными. Было бы глупо выслать с острова единственного человека, с которым можно было иногда поговорить по душам. Кроме того, торжество, которое испытал бы миссионер от его высылки, повредило бы характеру этого джентльмена. Рыжий Тед был плут и прохвост, но резидент симпатизировал ему. Они распили вдвоем множество бутылок пива, и когда к нему являлись искатели жемчуга из порта Дарвин и устраивалась попойка на всю ночь, то они славно надирались вместе. Резиденту нравилась беспечность, с какой Рыжий Тед проматывал бесценное сокровище жизни.

Некогда Рыжий Тед забрался на судно, следовавшее из Мерауке в Макасар. Капитан даже не представлял себе, как тому удалось пробраться на борт, но так или иначе Рыжий Тед прокатился третьим классом вместе с туземцами и сошел на берег на Алласких островах, потому что ему понравился их вид. Мистер Грюйтер подозревал, что их привлекательность заключалась в принадлежности к голландским владениям и, следовательно, в том, что они находились вне британской юрисдикции. Однако документы у него были в полном порядке, так что не было никаких причин запретить ему остаться. Он сказал, что закупает перламутр для одной австралийской фирмы, но вскоре выяснилось, сколь несерьезны его торговые дела. Пьянство отнимало у него так много времени, что для других занятий его не хватало. Ежемесячно ему выплачивалась сумма из расчета два фунта стерлингов в неделю, регулярно поступавшая из Англии. Резидент предполагал, что эта сумма будет переводиться ему лишь до тех пор, пока он находится вдали от тех, кто ее посылал. Во всяком случае этих денег было недостаточно, чтобы обеспечить ему свободу передвижения. Рыжий Тед о себе не распространялся. Резидент выяснил, что он англичанин — это он прочитал в его паспорте, где значилось его имя — Эдвард Уилсон, — и что он проживал в Австралии, но почему покинул Англию и что делал в Австралии, он не имел понятия. Не мог он также точно определить, к какому классу принадлежал Рыжий Тед. Когда вы видели его в грязной фуфайке, потрепанных штанах и старом тропическом шлеме на голове в кругу искателей жемчуга и слышали его речь, грубую, непристойную и безграмотную, вам приходило в голову, что он, наверное, простой матрос, сбежавший со своего судна, или чернорабочий, но стоило увидеть его почерк, и вы с удивлением обнаруживали, что это человек не без образования, а если вам доводилось побывать с ним наедине, когда он пропустит несколько рюмок, но еще не пьян, он мог заговорить о таких материях, о которых ни матрос, ни чернорабочий, вероятно, и слыхом не слыхивали. Резидент, человек довольно чуткий, замечал, что Рыжий Тед разговаривает с ним не как подчиненный с начальником, а как равный с равным. Под большую часть ежемесячного денежного перевода он брал взаймы, и когда получал деньги, китайцы, которым он задолжал, были уже тут как тут, а остаток денег он продолжал пропивать. И вот тогда-то с ним приключались всякие неприятности, ибо во хмелю он становился буйным и совершал проступки, из-за которых попадал в руки полиции. До сих пор мистер Грюйтер довольствовался тем, что держал его в тюрьме, пока тот не протрезвится, и делал ему внушение. Когда Рыжий Тед оставался без денег, он выклянчивал выпивку у кого придется. Ром, бренди, арак[6] — ему все годилось. Два-три раза мистер Грюйтер устраивал его на работу на плантации, принадлежащие китайцам, на том или другом из островов, но он там долго не задерживался и через несколько недель возвращался на Бару. Казалось просто чудом, что он как-то умудрялся поддерживать существование. Само собой разумеется, у него был свой способ. Он быстро усвоил различные диалекты, на которых говорили на островах, и знал, как рассмешить туземцев. Они его ни во что не ставили, но уважали его физическую силу, и им нравилось его общество. В результате он никогда не оставался без еды или ночлега. Странным было то (и это больше всего оскорбляло чувства преподобного Оуэна Джонса), что он мог вертеть женщиной, как хотел. Резидент никак не мог понять, что они в нем находили. Он обращался с женщинами пренебрежительно и довольно грубо, брал то, что они могли ему дать, и, видимо, не испытывал ни малейшей благодарности. Он использовал женщин для удовольствия, а потом бросал их с полным безразличием. Два раза из-за этого он нарывался на неприятности, и мистеру Грюйтеру пришлось осудить одного разгневанного отца за то, что тот ночью воткнул нож в спину Рыжему Теду, а брошенная им китаянка пыталась отравиться опиумом. Однажды мистер Джонс явился к резиденту в великом смятении из-за того, что этот бродяга совратил одну из его новообращенных. Резидент согласился, что это весьма прискорбно, но мог лишь посоветовать мистеру Джонсу получше присматривать за юными особами. Однако резиденту стало не по себе, когда он обнаружил, что девушка, которая ему нравилась и с которой он встречался в течение нескольких недель, все это время была весьма благосклонна к Рыжему Теду. Вспомнив об этом случае, резидент снова улыбнулся: неплохо, что Рыжий Тед проведет шесть месяцев на принудительных работах. Ведь не так уж часто удается, выполняя свой прямой долг, отплатить тому, кто сыграл с вами злую шутку.

Несколько дней спустя мистер Грюйтер отправился на прогулку, чтобы размяться и заодно проверить, продвинулась ли работа, которую он велел сделать, и тут он увидел группу заключенных, работавших под присмотром тюремного надзирателя. Среди них он заметил Рыжего Теда. Он был в тюремном саронге, выцветшей малайской куртке и в старом тропическом шлеме. Они ремонтировали дорогу, и Рыжий Тед держал в руках тяжелую кирку. Проход был узким, и резидент увидел, что ему предстоит пройти буквально на расстоянии фута от Рыжего Теда. Грюйтер вспомнил его угрозу. Он знал, что Рыжий Тед — человек необузданного нрава, а его реплика в суде ясно показала, что он отнюдь не считал вынесенный резидентом приговор, обрекший его на шесть месяцев принудительных работ, милой шуткой. И если бы Рыжий Тед вдруг набросился на него с киркой, ничто на этом свете не могло бы его спасти. Конечно, надзиратель тут же пристрелил бы Рыжего, но голова резидента уже была бы проломлена. У него неприятно заныло под ложечкой, едва он поравнялся с заключенными.