В августе 1942 года мне надо было вернуться из Приютина в Борки. Лететь на По-2 почти под самым носом врага предстояло ночью. Это безопаснее.
      - Выстрелите, доктор, как только покачаю с крыла на крыло, - сказал Козьминых, вручая мне ракетницу, заряженную зеленой ракетой. - Это пароль при встрече со своими.
      - Ясно.
      Мы взлетели и легли курсом на Лисий Нос - Кронштадт - Борки. По всему маршруту внизу противника нет. В районе Кронштадта, откуда уже рукой подать до Борков (да и до фашистов, занимавших южное побережье залива от Петергофа до Урицка), мы встретились с парой наших истребителей-ночников. Козьминых покачал. Я спустил курок. Осечка. Щелкнул еще и еще раз. И снова осечка. Выстрела так и не получилось. Наши истребители несколько раз угрожающе проносились над нами. Сблизившись на дистанцию наиболее действенного огня, они каждый раз круто отворачивали. В этой игре кошки с мышкой было что-то жуткое. Однако мне не верилось, что наши стрельнут по беззащитному По-2. Хотя, конечно, такая возможность не исключалась.
      Вижу кулак Козьминых, адресованный мне. Он злится и тоже нервничает. Ведь ни за что ни про что могут сбить свои. Трудно что-либо придумать нелепее. Однако такие случаи бывали. Запросто был сбит начальник штаба 4-го истребительного полка подполковник Бискуп летчиками Каберовым и Костылевым над Кронштадтом. К счастью, Бискуп остался невредим. Но его самолет ("чайка") разбился вдребезги. Об этом с горечью вспоминает И. А. Каберов в своей книге "В прицеле - свастика" (Л., 1975, с. 232 - 233).
      Проводив нас до Борков и убедившись, что мы сели, наши телохранители (дай им бог здоровья!) прекратили преследование.
      - Пронесло - и ладно. В следующий раз будем умнее, - сказал мне Козьминых после посадки, убедившись, что ракетница не выстреливает.
      Докладывать по начальству летчик не стал, посчитав ночное происшествие мелочью будней.
      - В чем дело? Почему так грубо нарушаете правила ночных полетов? Почему не знали пароля? - набросился на Козьминых начальник штаба полка уже на следующий день.
      Оказывается, паши друзья-ночники, вернувшись с патрулирования в заданном районе, позаботились, чтобы возмутителя их спокойствия нашли и отбили у него охоту к подобным "шуткам" в будущем. Просили передать: в следующий раз будут действовать строго по инструкции. Крепко отчитал Анатолия Козьминых начальник штаба за неоправданный риск и собой и своим пассажиром. Правда, обошлось без взыскания. Летчик извинился и заверил, что подобное не повторится.
      На второй день операции по прорыву блокады, 13 января, Кузьминых не вернулся с боевого задания. Друзья видели, как смело и энергично отражал он атаки врага, защищая своего ведущего. Но что с ним произошло, куда девался никто сказать не мог. Никто не видел. Судьба летчика оставалась неизвестной.
      В район вылета организовали поиск. Но что такое район вылета? Это десятки квадратных километров. Каждый метр поверхности просмотреть невозможно. Приходилось придерживаться определенного плана. Нередко выручала служба наблюдения.
      Уже на близлежащем наблюдательном пункте, куда мы обратились, указали безошибочное направление поиска. Сами они не располагали нужными нам данными. Но, связавшись с целым рядом аналогичных точек вблизи переднего края наших наступавших войск, мы такие сведения получили. Из-под Шлиссельбурга сообщили, что там наблюдали воздушный бой группы "яков" с истребителями противника. Время назвали подходящее. Передали, что тело погибшего летчика с "яка" находится у них. Личность его пока не установлена. От фамилии в комсомольском билете (единственном документе, оказавшемся при нем) осталась всего одна начальная буква "К". Остальное вырвано пулей и залито кровью.
      Данные глубоко взволновали. Не теряя времени, мы направились в сторону Шлиссельбурга. Хотелось поскорее убедиться в ошибочности сведений. Когда мы достигли указанного нам пункта, было уже темно. Линия фронта совсем рядом. Слышны редкие пулеметные очереди. Их отдаленные звуки отставали от видимых цепочек трассирующих пуль, прочерчивавших небо в стороне от нас. Там же изредка взлетали осветительные ракеты. В эти часы затишья передний край жил своею настороженной жизнью.
      Мне подали комсомольский билет. Фамилию владельца действительно не прочесть. Недостаток букв, однако, вполне возмещался уцелевшей фотокарточкой. Она ничего не говорила незнакомым, но мне, увы, сказала все: на меня смотрел слегка улыбающийся Анатолий Козьминых.
      Двое бойцов проводили меня с носилками в полуразрушенный сарай, куда было отнесено тело погибшего с места падения самолета. Осветив карманным фонариком его лицо, я без труда узнал летчика Козьминых. Его останки мы перенесли в санитарную машину и двинулись в обратный путь.
      Осторожно привык водить машину медицинский шофер. Этой своей манере он верен и теперь. Будто не учитывает, что за спиной у нас на носилках лежит погибший. Ему не больно, и старания человека за рулем напрасны. На душе горько еще и от предстоящей встречи с друзьями Козьминых. Не удалось сегодня вернуться с радостной вестью, как бывало не раз прежде. Обратный путь кажется тягостным, уже нет того чувства нетерпения, с которым ехал вперед, подталкиваемый надеждой. Теперь от нее ничего не осталось.
      В расположение гарнизона верш лея утром. С медпункта позвонил оперативному дежурному. Младший лейтенант Коньков передал приказание майора Павлова быть тотчас же на КП полка.
      - Ну что, доктор? - спросил Павел Иванович.
      - Убит в воздухе, как показывает наружный осмотр трупа.
      - Понятно, - отозвался Павлов, принимая из моих рук комсомольский билет погибшего. Не берусь судить, о чем могли думать в тот момент летчики в наступившей тишине. Они только что проработали боевую задачу. Вылет через сорок минут.
      - Мертвые тоже учат, - прерывая тишину, с твердостью в голосе сказал Павлов. - Вопрос ясен: увлекся Анатолий преследованием фашиста, отбивая его попытку атаковать ведущего. Увлекся и оторвался от своей группы. Этим и воспользовались бандиты. Потому никто и не видел, как его сбили. Ясно? заключил он и приказал летчикам разойтись по эскадрильям и ждать команды на вылет.
      Вечером с почестями похоронили сержанта Анатолия Александровича Козьминых на Румболовской высоте рядом с его друзьями - однополчанами-летчиками М. С. Королевым, И. И. Нетребо, И. И. Леоничевым, Н. И. Постниковым.
      Наступило 18 января 1943 года. Этой дате суждено было стать исторической. В этот день героические воины, начавшие удар с правого берега Невы, встретились с героями, наступавшими со стороны Волхова. Прорыв блокады Ленинграда завершился. Приказ Родины был выполнен!
      С прорывом блокады, хотя варварские обстрелы и бомбежки города не прекратились, ленинградцам дышать стало легче. Этому способствовало восстановленное сообщение по железной дороге, проложенной в короткие сроки по отвоеванной у врага полоске земли у южного берега Ладожского озера, шириной до десяти километров. Железнодорожные перевозки, ставшие регулярными, существенно улучшили снабжение. Это позволило уже 22 февраля, в канун Дня Красной Армии и Военно-Морского Флота, ввести повышенные нормы выдачи продовольствия населению. Хлеба рабочим оборонных заводов - 700 граммов, рабочим других предприятий - 600, служащим - 500, иждивенцам и детям - 400. Увеличилась норма выдачи и других продуктов питания. Улучшилось питание и авиаторов, особенно заметно - наземного состава.
      Летчики полка одерживали все новые и новые победы. За гибель А. А. Кузьминых одним из первых отплатил врагу Павел Ильич Павлов: 22 января 1943 года он сбил еще один Ме-109.
      К сожалению, не обходилось без потерь и с нашей стороны. Еще одни поиски закончились печально.
      1-я и 2-я эскадрильи, пробыв на оперативном аэродроме всего 12 дней, вернулись в Приютино. В день перебазирования я договорился с Пимакиным перелететь вместе с ним во второй кабине.
      (Некоторые конструкции "яков" имели две кабины. Задняя в боевом полете оставалась свободной. В других случаях в нее можно было взять пассажира или использовать ее для других целей.) Когда мы подошли к самолету, выяснилось: место, на которое я рассчитывал, занято техническим имуществом. Освобождать не оставалось времени: дан сигнал выруливать. Мы оба выразили сожаление и решили полететь вместе в следующий раз. Обмениваясь рукопожатиями в знак договоренности, Пимакин пристально посмотрел мне в глаза, как бы пытаясь понять: не слишком ли я огорчен? Извиняясь, что не предупредил механика вовремя и потому так получилось, он улыбнулся своей характерной застенчивой улыбкой.
      Я видел, как летчик, уже стоя на плоскости, быстро и ловко надел парашют и шагнул в кабину. На моих глазах он запустил мотор, вырулил на старт, взлетел, чтобы через несколько минут сесть в Приютине. Мне ничего не оставалось, как добираться на санитарной машине.
      Вот и Румболовская высота. С нее хорошо просматривается прямая как стрела дорога в Приютино и далее на Ржевку. Слева перед спуском - кладбище. Всего несколько дней назад там хоронили Козьминых. Свежий могильный холмик запорошен снегом. На усеченной дощатой пирамиде, выкрашенной в красный цвет, возвышается пятиконечная звезда. Пониже - застекленный плексигласом портрет летчика в рамке и металлическая дощечка с надписью. Аналогично оформлены и другие могилы. Сделать лучше тогда возможностей не было. Но все мы верили: придет пора - и на местах сражений, на могилах воинов и погибшего мирного населения народ воздвигнет памятники и мемориальные комплексы вечной славы. И мы не ошиблись. Такое время настало. Сделано многое и продолжает делаться под девизом "Никто не забыт и ничто не забыто". Это благородное дело ведут советы ветеранов войны, юные следопыты, все советские люди.
      Стараниями Совета ветеранов авиации ВМФ во главе с известным летчиком-истребителем, Героем Советского Союза, ныне генерал-лейтенантом авиации в отставке И. Г. Романенко сооружен и 7 мая 1975 года открыт памятный мемориал и на Румболовской высоте. Там, среди других воинов, похоронен 31 летчик 1-го гвардейского минно-торпедного полка, 26-й отдельной разведывательной эскадрильи и нашего 21-го истребительного авиаполка ВВС КБФ. Имена погибших навечно запечатлены в граните.
      По прибытии в Приютино я направился на аэродром. Навстречу мне торопливо шел взволнованный С. Я. Плитко.
      - Пимакин не вернулся, - сказал он с какою-то неизъяснимой досадой в голосе.
      Ничего не понимая, охваченный предчувствием случившейся беды, я стал донимать Плитко вопросами. Оказывается, пока я ехал, Пимакин в составе группы летчиков успел отправиться из Приютина на боевое задание. Ко времени моего появления на аэродроме все, кроме Пимакина, вернулись. Макеев только что доложил об обстоятельствах, при которых потерял своего ведущего. Он видел, как в ходе боя Пимакин резко снизился. Но проследить до конца обстановка не позволила. Ведомый высказал два предположения: или Пимакин пошел на вынужденную посадку, или резкое снижение означало падение. И тогда не исключалось, что летчик убит в воздухе.
      Не теряя времени, С. Я. Плитко и я отбыли в указанный нам район. Это было сравнительно недалеко. Однако дорога туда показалась нам бесконечной. Мы ехали молча, часто останавливались, разглядывали карту, уточняли маршрут, спрашивали встречных и снова ехали. Но вот наконец и заданный квадрат, предполагаемое место происшествия. Направление к нему мы выдержали точно. Но безуспешно. Что-либо выяснить не удалось.
      С тяжелым чувством вернулись поздно вечером. Плитко решил вместе со мной зайти в общежитие к летчикам, где жил и я. Боевые друзья Пимакина быстро собрались вокруг нас. Какая это трудная миссия - не сказать им ничего утешительного! Неизвестность судьбы товарища, конечно же, всегда глубоко волновала летчиков.
      Б. М. Сушкин в подобных случаях брал гитару. С нею он почти не расставался. Под собственный аккомпанемент он любил напевать: "Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда!.."
      У Павла Ивановича Павлова особым признанием пользовался "Синий платочек" в исполнении Клавдии Шульженко. Эта пластинка была буквально заиграна. Слова этой песенки он умел использовать самым неожиданным образом. Однажды на разборе боевого полета он сказал так:
      - Вижу: подоспел Вася Ткачев и ну строчить... "за синий платочек, что был на плечах дорогих", и на глазах у всех у нас помог отправить "фоккера" к рыбам.
      В ответ на шутку командира летчики, у которых не прошла еще сухость в горле и не улеглось возбуждение от проведенного воздушного боя, заулыбались.
      Анатолий Ломакин частенько декламировал выдержки из нравившихся ему песен. - Это не мне, а... "скажите, девушки, подружке вашей..." - говорил он, не соглашаясь в чем-то с кем-либо из боевых друзей, словами довоенной песни, пользовавшейся широкой популярностью.
      Шутка, остроумный анекдот, задорный смех, хорошая песня постоянно находились на вооружении у наших летчиков. Им они помогали жить на войне, сражаться, побеждать, не поддаваться отрицательным эмоциям.
      Настойчивые поиски Пимакина продолжались. Поочередно в них принимали участие многие. На десятые сутки, как и в первый день, я и Плитко снова были вместе. Вскоре мы оказались на позициях 94-го отдельного артиллерийско-пулеметного батальона. Нас провели в землянку командира. Там узнали, что только вчера бойцы случайно наткнулись на место падения "яка". Двое красноармейцев провели нас к могиле летчика Пимакина. Обнажив головы, мы стояли у свежего холмика, тщательно обложенного еловыми ветвями. Не верилось, :что здесь лежит Дмитрий Пимакин. Он виделся мне живым, улыбающимся, сжимающим руку до боли.
      "Пойдемте, доктор", - услышал я голос С. Я. Плитко. Я взглянул и увидел в его глазах слезы. Он умел их подавлять на людях, а тут не сдержался. Любил он Дмитрия Пимакина. В нем он видел не только прекрасного летчика, но и перспективного политработника. Потому и выдвинул комиссаром 2-й эскадрильи. Война помешала...
      Мы записали координаты могилы. Она находилась недалеко от правого берега Невы, на траверзе 8-й ГЭС. Бои за нее еще продолжались. По возвращении в часть состоялся митинг, посвященный памяти боевого друга.
       
      Гражданка
      Очередные победы летчиков П. Д. Журавлева, В. П. Меркулова, Д. А. Кудымова, П. Ил. Павлова
      По возвращении с оперативного аэродрома в Приютино мы перебазировались в Гражданку. Теперь весь полк дислоцировался в одном месте. Меня устраивало это вполне, появилась возможность ежедневно видеть и летчиков 3-й эскадрильи.
      Аэродром Гражданка находился на пустырях северо-восточной окраины Ленинграда, вблизи Политехнического института имени М. И. Калинина. Своей границей аэродром примыкал к одноименному населенному пункту. Место бывшей Гражданки с ее небольшими деревянными домиками, стоявшими по сторонам длинной шоссейной дороги, точно воспроизводит теперь Гражданский проспект - одна из красивых и наиболее протяженных магистралей послевоенных новостроек Ленинграда.
      Давно застроена и территория аэродрома. Почти в центре бывшего здесь летного поля стоит кинотеатр "Современник". У его входа установлен памятный мемориал, символизирующий место бывшего старта.
      На постаменте из бетона, обозначающем часть взлетной полосы, установлен бронзовый многогранный шар-прожектор. Под ним на гранитной плите слова: "Здесь в 1941 - 1945 годах находился аэродром Гражданка, с которого летчики Краснознаменной Балтики защищали ленинградское небо".
      Да, с этого места, где теперь выросли новые благоустроенные жилые кварталы, в те далекие годы взлетали самолеты и шли в бой. Сюда они возвращались. Приносили на крыльях, пробитых пулями и осколками вражеских снарядов, нелегкие победы, стоившие немалой крови и многих жизней героев-летчиков. На этом месте мы оказывали помощь раненым. Отсюда спешили на помощь к тем, кто, теряя кровь и остатки сил, не мог дотянуть до своего аэродрома, чьи подбитые самолеты падали на пути в Гражданку.
      Ветераны авиации ДКБФ бережно хранят в своей памяти Гражданку военных лет. Для них, как и для каждого советского человека, священно все, что связано с боями за Родину в годы войны с фашизмом Нынешняя молодежь многое знает о войне из рассказов о ней и достойно чтит героическое прошлое старших поколений. Пусть же в сердцах молодых сохранится и Гражданка времен юности их отцов, дедов, прадедов.
      Мемориал у входа в "Современник" хорошо дополняет музей боевой славы в 535-й школе Калининского района, рассказывающий о гвардейцах-пикировщиках, продолжительное время действовавших с аэродрома Гражданка вместе с нашим полком.
      Начало февраля 1943 года для советского народа, воинов армии и флота ознаменовалось новым радостным событием - 2 февраля победно завершилась Сталинградская битва, означавшая коренной поворот в ходе воины в нашу пользу.
      Продолжали успешно громить фашистов и авиаторы Балтики, убедительно демонстрируя свое возросшее боевое мастерство и превосходство над гитлеровской авиацией. Среди первых летчиков полка, отличившихся в февральских воздушных схватках, был Петр Журавлев. При сопровождении фоторазведчика на фотографирование линии фронта 9 февраля - в день одного из наиболее ожесточенных артиллерийских обстрелов, когда в черте города были зарегистрированы 1878 разрывов вражеских снарядов, - в неравном воздушном бою с четырьмя Ме-109 и двумя ФВ-190 Журавлев сбил два самолета противника. Фоторазведчик успешно выполнил задание и невредимым вернулся на свой аэродром. Это были десятая и одиннадцатая победы на личном счету замечательного летчика, награжденного вторым орденом Красного Знамени. Через пять дней, 14 февраля 1943 года, однополчане отметили очередную победу капитана В. П. Меркулова. В воздушном бою над территорией, занятой врагом, один против восьми Ме-109 и ФВ-190, он сумел сбить два вражеских истребителя. По счету - сотый и сто первый в полку.
      Это была нелегкая победа. Когда два стервятника были уже уничтожены, обстановка осложнилась. Оказался пробитым бензобак. Самолет Меркулова загорелся. Вслед за тем "фокке-вульф" срезал "яку" консоль левой, а затем и правой плоскостей. Израненный, горящий самолет сорвался в штопор. Лишь в пятидесяти метрах от земли летчику удалось его вывести. Тем временем воздушные пираты продолжали наседать. Снизу били вражеские автоматы. Положение казалось почти безнадежным. К счастью, подоспела четверка наших истребителей. Они рассеяли "фоккеров" и Ме-109, вогнав одного из них в землю. У Меркулова появилась возможность тянуть на свою территорию не только без вражеского преследования, но и под защитой боевых друзей. Конечно же, и теперь это было чрезвычайно опасно: самолет продолжал гореть, вот-вот взорвется. Перетянув через линию фронта на свою сторону, летчик решил оставить самолет. Но прежде требовалось подняться до минимально необходимой для прыжка высоты. Набрав 500 метров, Меркулов переложил машину на "спину", отстегнул ремни и выбросился. И опять неудача: его сильно ударило стабилизатором по правой голени. В результате, как мы выяснили позже, летчик получил закрытый перелом малоберцовой кости в нижней трети с обширным подкожным кровоизлиянием. Свободно падая, Василий Павлович безуспешно ловит кольцо парашюта. Секунды летят. Земля стремительно надвигается. А кольца в руках все нет и нет...
      "Неужели конец? - крутится страшная мысль. - Сейчас это было бы слишком нелепо. Ведь счастливый исход уже улыбнулся, показался и возможным и близким..."
      Но вот кольцо цепко схвачено! Рывок - и парашют успел раскрыться в каких-либо трех-четырех десятках метров от родной спасительной земли. Коснувшись ее, обессиленный летчик упал, беспомощно увлекаемый куполом парашюта, надутого ветром. И тотчас рядом разорвался вражеский снаряд. За ним еще и еще. Несколько раз засыпало землей. Решив, видимо, что с парашютистом покончено, фашисты прекратили стрельбу.
      Обнимая В. П. Меркулова, я уже не в первый раз убеждался, что пострадавший в воздушном бою летчик помимо телесных ран испытывал сильное перенапряжение и истощение нервной системы. Это надлежало учитывать и при выборе стационара для последующего лечения, вслед за оказанием первой врачебной помощи. Вот почему мы направили В. П. Меркулова (с его согласия, что всегда было очень важно) не в ленинградский госпиталь, а в лазарет в Бернгардовку, ибо речь шла, прежде всего, о необходимости психотерапии - ликвидации последствий тяжелейшей нервно-психической перегрузки. А этого можно было успешнее достичь в Бернгардовке, чем в Ленинграде, где изнурительные варварские обстрелы и бомбежки продолжались. Что касается весьма благоприятного (закрытого и без смещения отломков) перелома, то он не составлял проблемы. С ним вполне можно было справиться и в лазарете. Однако, чтобы максимально щадить психику пострадавшего, мы пригласили к Меркулову главного хирурга КБФ профессора М. С. Лисицына, пользовавшегося на Балтике большим авторитетом среди хирургов.
      М. С. Лисицын был профессором Военно-морской медицинской академии, воспитанником всемирно известных отечественных школ В. Н. Шевкуненко и В. А. Оппеля, видным ученым, автором более ста научных работ, обогативших науку и хирургическую практику.
      Крупный разносторонний хирург, клиницист и топографоанатом, М. С. Лисицын обладал незаурядным умением ставить правильный диагноз и находить наиболее рациональное лечение при самых неясных и трудных хирургических заболеваниях и травмах, порой запутанных обилием противоречивых признаков. Он был тонким психологом, и в этом заключалась немалая доля его успеха в общении с ранеными и больными. Им становилось легче от одной только беседы с ним.
      Военно-полевой хирург и организатор, он умел сплотить вокруг себя сотрудников, работавших не только рядом с ним, но и во многих других подопечных ему лечебных учреждениях Краснознаменной Балтики. Всюду он успевал, а если требовала обстановка, становился к операционному столу на многие часы и в любое время суток. Не одно поколение слушателей академии, врачей и научных работников, воспитывавшихся у него, называют его имя с уважением и признательностью, в том числе и я. Мне довелось учиться у М. С. Лисицына до войны и более десяти послевоенных лет работать под его руководством в клиниках Военно-морской медицинской академии и Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова.
      Его деятельность была примером беззаветного служения врачебному долгу, науке, Родине и по достоинству оценена партией и правительством. В трудные блокадные дни Ленинграда, в 1943 году, он отмечен почетным званием заслуженного деятеля науки. Он удостоен воинского звания генерал-майора медицинской службы, награжден орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды и медалями. Умер М. С. Лисицын 6 октября 1961 года, немного не дожив до своего семидесятилетия. Дело его продолжили ученики и последователи. Среди них и его сын, ныне главный хирург МО СССР, член-корреспондент АМН СССР, профессор, генерал-лейтенант медицинской службы К. М. Лисицын.
      Читателю, познакомившемуся с флагманом балтийских хирургов блокадных ленинградских лет, вероятно, интересно узнать, как же проходил и чем закончился визит маститого профессора к тяжело пострадавшему в воздушном бою летчику-истребителю, помещенному на лечение в лазарет авиабазы.
      М. С. Лисицын долго сидел у постели Меркулова, неторопливо вел с ним беседу. Выяснял жалобы, обстоятельства воздушного боя. К рассказу раненого М. С. Лисицын был предельно внимателен. Ведь от него во многом зависела оценка общего состояния и причин упадка настроения летчика, мучивших его ночных кошмаров.
      Профессор справился у лечащего врача начальника лазарета Г. Е. Файнберга о кровяном давлении, анализе крови, температуре больного, изучил рентгеновские снимки, сделанные в двух проекциях, внимательно осмотрел поврежденную ногу. Пощупал пульс, измерил окружность обеих нижних конечностей на нескольких соответственно одинаковых уровнях. Кое-что уточнил у лечащего врача. Спросил меня, что заставило остановить выбор на лазарете. Конечно же, он и сам видел показания в пользу лазарета. Однако спросил, чтобы проэкзаменовать своего недавнего ученика, убедиться в его умении аргументировать свои выводы. Ответ одобрил. Своим вопросом ко мне М. С. Лисицын преследовал еще одну цель: он хотел, чтобы его положительное отношение к выбору стационара услышал пострадавший именно от него, главного хирурга КБФ, и тем помочь летчику перестать сомневаться, переключиться на положительные эмоции. Замысел Михаила Семеновича оправдался. Меркулов, услышав профессорскую оценку, заулыбался.
      После некоторой паузы Михаил Семенович порекомендовал поврежденную голень фиксировать гипсом и уложить ногу в постели повыше. В первые дни имелся выраженный отек голени, и от гипса мы воздержались, по его мнению, правильно. Теперь можно. Отек почти исчез. Кровоизлияние рассасывается без осложнений. Назначил препараты, содействующие уравновешиванию возбуждения и торможения нервной системы, улучшающие сон.
      Повязка была наложена под наблюдением профессора. На летчика это произвело сильное впечатление. Разумеется, не только повязка и рекомендованные лекарства, но и весь антураж встречи летчика и главного хирурга флота, его личное обаяние тоже имели немалое значение. Хорошо известно, что лекарство, рекомендованное врачом опытным, а потому и более авторитетным в глазах больного, действует более эффективно. Такова сила доверия, связанных с ним положительных эмоций. Они усиливают механизмы действия лекарств. В итоге, как мы и ожидали, моральное состояние раненого улучшилось. Летчиком овладела уверенность: хорошо, что согласился лечь в лазарет, все для него сделано правильно, он обязательно выздоровеет и вернется в строй.
      М. С. Лисицын сделал обход всех раненых и больных, находившихся в лазарете. Для каждого у него нашлось ободряющее слово. Перед отъездом отметил положительное и высказал несколько замечаний по улучшению работы лазарета. Для врачей гарнизона прочитал лекцию по наиболее актуальным в те дни вопросам военно-полевой хирургии. Особо остановился на задачах догоспитального этапа лечения раненых. Как раз на тех вопросах, которые прямо касались нас, фронтовых авиационных медиков.
      В. П. Меркулов выздоровел. Перелом хорошо зажил. Бесследно исчез и душевный надлом. Летчик вернулся к летной работе. Хранится у меня его фотография с автографом: "Василию Георгиевичу за нашу теплую товарищескую дружбу от В. П. Меркулова. 30.08.43 г. Отечественная война".
      В День Красной Армии и Военно-Морского Флота, 23 февраля 1943 года, блестящую победу одержал Д. А. Кудымов. На И-16 он сбил ФВ-190. "Фоккер" упал на территории, не занятой врагом. На его борту насчитали 29 знаков побед, одержанных пиратом в воздушных боях во Франции, Испании, Польше, Норвегии. Однако мастерство нашего летчика оказалось выше.
      В тот же день мы узнали о присвоении 22 февраля 1943 года звания Героя Советского Союза командиру полка подполковнику Якову Захаровичу Слепенкову. Эти приятные события дня, как и недавние победы Меркулова, Журавлева, Павла Ильича Павлова и других, радовали нас.
      20 марта 1943 года снова отличился старший лейтенант Павел Ильич Павлов. Группа в составе шести самолетов, ведомых Героем Советского Союза Слепенковым, вылетела с задачей прикрыть "илов" при штурмовом ударе по аэродрому Котлы. "Ильюшины" задание выполнили блестяще: сожгли восемь бомбардировщиков Ю-88 и еще шесть вывели из строя. При отходе от цели ведущий группы "яков" был атакован четырьмя ФВ-190. Павлов своевременно заметил опасность, угрожавшую командиру, и мгновенно бросился на выручку. Атака врага была отбита, жизнь командира спасена. Объятый пламенем ФВ-190 врезался в землю севернее аэродрома Котлы и взорвался. После посадки Я. 3. Слепенков крепко обнял Павлова-маленького и расцеловал на глазах у всех летчиков.
      Командование представило летчика к очередной награде. При входе в столовую в тот же день появился плакат: "Слава Павлу Ильичу Павлову, уничтожившему ФВ-190 и спасшему в бою жизнь командира!" Д. С. Восков, Д. М. Гринишин, Т. Т. Савичев, Ю. В. Храмов провели интересные беседы в эскадрильях о взаимовыручке в бою. Они прошли под девизом суворовской науки побеждать: "Сам погибай, а товарища выручай!"
      Следующей победы Павла Ильича Павлова не пришлось ждать долго. Она была одержана буквально на следующий день - 21 марта. В качестве ведущего четверки "яков" он вылетел на сопровождение и прикрытие шести Пе-2, наносивших бомбовый удар по железнодорожным станциям Антропшино - Пушкин. При подходе к цели завязался воздушный бой с восемью Ме-109 и ФВ-190. В этом неравном бою Павлов сбил Ме-109. Стервятник упал в районе города Пушкина. Пикировщики, надежно охраняемые истребителями во главе с Павловым, успешно выполнили задание.
      Вывешенный вчера плакат оказалось необходимым дополнить сообщением о новой победе замечательного летчика.
      У авиационного врача полка нет мелочей. Брыжко и Ремизонов после тяжелых травм опять в строю. Не вернулся Журавлев. Мое назначение парторгом управления полка. Подвиг Ивана Чернышенко. С Меркуловым. - на высший пилотаж. Болезнь Я. 3. Слепенкова
      На одной из лекций профессора М. Д. Тушинского (в годы блокады он был главным терапевтом Ленинграда), преподававшего нам общую терапию на третьем курсе, речь шла о методике осмотра больного и его значении для правильного диагноза и лечения. Михаил Дмитриевич убедил нас, что смотреть и видеть - не одно и то же.
      Профессор подошел к слушателю, сидевшему в первом ряду, попросил у него наручные часы и, спрятав их в кулаке, предложил нарисовать на доске крупно, чтобы все видели, цифру пять, как на циферблате. Просьбу слушатель исполнил быстро. Михаил Дмитриевич разжал кулак и, взглянув на часы, рассмеялся. Невольно и мы стали улыбаться, недоумевая. А когда поняли, в чем дело, тоже рассмеялись. Но то были не потерянные минуты. Напротив. Они были полны смысла и остались для нас незабываемыми. Оказалось: пятерки на циферблате нет. Да и шрифт не совсем тот. Много раз студент смотрел на часы, но только сейчас обнаружил, что не все видел.
      От шутки М. Д. Тушинский перешел к серьезному - как научиться видеть при осмотре больного. Уметь смотреть взглядом художника. Как художник получает портретное сходство на основе деталей и умения передать их на полотне, так и врачу необходимы малейшие подробности внешнего вида и рассказа о себе больного для обдумывания и установления диагноза как руководства к действию Без умения видеть врач непременно будет ошибаться в своих заключениях и лечении. Отсюда правило, в работе врача нет мелочей. Вот то заветное и путеводное, что усвоили мы у М. Д. Тушинского. И это не раз выручало нас в нашей практике.