С крылатыми героями Балтики

      Среди присутствующих не вижу командира 2-й - капитана Лушина, летчика старшего поколения. Вместе с другими маститыми летчиками Николай Иванович Лушин не щадил себя, все свои силы отдавал воспитанию молодых. Взамен получал их уважение и любовь. Это был один из тех бойцов, чьи летные возможности казались беспредельными. Он был надежной опорой командира полка. Бывая у Лушина в эскадрилье, я всегда встречал понимание и ту реальную поддержку, о которой говорил Слепенков во время нашей первой встречи. Вот и сегодня капитан Лушин и его комиссар позаботились, чтобы выкроить время для моего занятия.
      Комиссаром у Н. И. Лушина был присутствовавший на занятиях политрук Юрий Васильевич Храмов. О нем хорошо отзывались Гладченко, Красиков и особенно Паров, знавший Юрия Васильевича с 1936 года по совместной учебе в Ейской школе морских летчиков. Встретившись с Ю. В. Храмовым в Богослове, я понял, что он превзошел все мои представления о нем, составленные по рассказам его друзей. Самый молодой среди комиссаров, он, как и его командир капитан Лушин, отличался скромностью, широтой взглядов, рассудительностью, тактом, умением держаться. Чувствовалась в нем исследовательская жилка. Он в любом вопросе или событии стремился дотошно обнаруживать закономерности: логичность или несостоятельность.
      Отец и мать Ю. В. Храмова работали санитарами в одной из больниц Москвы, где и родился будущий летчик 18 января 1916 года. Врачу, да и всем, кому случалось бывать на больничной койке (особенно в состоянии тяжелобольного), хорошо известен нелегкий труд младшего медицинского персонала. Вот почему мне всегда казалось, что привлекательная скромность Ю. В. Храмова во всем, его трудолюбие заимствованы им у родителей, видевших смысл своей жизни в чуткости и доброте, в которой так нуждаются люди в тяжелые минуты их жизни.
      С 1936 года, после первого курса Московского областного педагогического института (куда он поступил, окончив с отличием педтехникум), начался путь Ю. В. Храмова в авиации. Сначала курсант, затем помощник военкома эскадрильи по комсомолу и, наконец, слушатель Военно-политической академии имени Ленина. Война не позволила ее окончить. Со второго курса Ю. В. Храмов, И. П. Паров и Т. Т. Савичев были назначены комиссарами эскадрилий в 21-й полк. В октябре 1941 года друзья-однокурсники прибыли в Рузаевку.
      - Начинайте, доктор, - предложил заместитель командира 2-й эскадрильи старший лейтенант Королев.
      - Капитана Лушина не будет. Просил извинить, готовится к разбору полетов с участием командира полка.
      - Вас понял.
      Занятие наше было, что называется, в самом разгаре. Вдруг замечаю: сидевший напротив меня Максим Савельевич Королев явно забеспокоился.
      - Встать, смирно! - скомандовал он.
      Все быстро встали, и я увидел Слепенкова, появившегося из-за кустов.
      - Вольно, вольно, - как всегда в подобных случаях, отозвался командир и приказал сесть, не став принимать рапорт Королева.
      - Что, доктор, развлекаете?
      Было видно, что Слепенков шутит и в хорошем настроении. Однако вопрос показался необычным. Я, разумеется, понимал, что командир пришел на разбор полетов и занятие надо прекратить.
      - Никак нет, товарищ майор, не развлекает, - выступая вперед, деловито возразил политрук Храмов в тон командиру. - Доктор интересно проводит серьезное занятие по химии. Человек знающий.
      - Подтверждаю, - вставая с места, присоединился находившийся на занятиях начхим полка старший лейтенант Красиков под одобрительное оживление летчиков.
      - Приятно слышать, доктор. Здорово они за вас, - все так же улыбаясь и внимательно разглядывая меня, заметил Слепенков. - Продолжайте, - приказал он решительно.
      - Есть продолжать, - обрадованно ответил я.
      - Часа хватит?
      - Вполне.
      - Отлично. Буду через час.
      Взглянув на свои наручные часы, Слепенков ушел.
      Как будто ничем не примечательная сценка из повседневной жизни богословского периода. Но врезалась она мне в память накрепко. Я был взволнован. И не положительными отзывами. Слышать их, конечно, было приятно. Но они больше смутили меня, чем обрадовали. Взволновала прямолинейность Ю. В. Храмова, его серьезность, не допускавшая в принципиальных случаях шуток даже старшему по службе. Он умел их аргументированно и тактично парировать. Трогала поддержка, оказанная мне летчиками, такт командира полка, его чуткость к настроению людей, здоровая обстановка в боевом сплоченном коллективе.
      Командир полка пришел в эскадрилью по вопросам куда более важным, чем мое занятие по химии, - вопросам летной подготовки. Тем самым вопросам, от которых зависели результаты предстоящих воздушных схваток - и победы, и поражения. Это были вопросы жизни летчика, чести и боевой славы полка. Я. 3. Слепенков с умением опытного педагога часто проводил такие встречи на основе только что состоявшихся полетов. Учебных, а в дальнейшем и боевых. Нередко и мне доводилось бывать на этих встречах. Вот и сегодня предстояла одна из них по итогам утренних полетов. Оказалось, однако, время занято мною. Мое занятие по просьбе капитана Лушина перенесли на сегодня, надеясь успеть до разбора. В итоге вышла промашка. Столкнулись с командиром. Но Я. 3. Слепенков не придал этому значения, все свел к шутке и ничего не стал менять. Никого не упрекнув, он воспользовался простым и совершенно безболезненным для всех приемом перенес разбор полетов на один час.
      Решение командира всем пришлось по душе и было воспринято как урок такта. Этим искусством владел Слепенков. И этому можно было у него поучиться. И люди учились.
      Вот и 11 мая... Этот день стал для нас всех печальным. Погиб командир 3-й эскадрильи капитан Черваков. Случилось это далеко от Богослова, и однополчанам не довелось его похоронить. Основательно разобравшись на месте, комиссар полка летчик старший политрук Капшук заключил, что Червакову не хватило высоты при выполнении одной из сложных фигур высшего пилотажа.
      Гибель капитана Червакова была неожиданной для всех. А для меня и первой в полку. Вероятно, еще и потому оставила во мне неизгладимый след.
      - Не падать духом, - призвал Я. 3. Слепенков летчиков 3-й эскадрильи. Миша Черваков был прекрасным летчиком, замечательным командиром, человеком большой души. Верю: отдавая должное капитану Червакову, вы будете летать не только смело, но и предельно осмотрительно.
      После гибели Червакова командование принял его заместитель капитан Романов - один из наиболее опытных летчиков и самый старший по возрасту в полку.
      Георгий Алексеевич Романов был неутомимым тружеником неба. Он много летал. В совершенстве владел техникой пилотирования и тактикой воздушного боя. Усердно делился опытом с молодежью. О нем говорили как о верном и стойком товарище в воздушном бою. Летчики его любили, прощая некоторую его грубоватость на земле, вспыльчивость, временами раздражительность и резкость.
      Время пребывания в Богослове подходило к концу. До предела уплотненно был использован каждый день и час. Все, предусмотренное планами, в основном выполнили. Удалось реализовать и медицинскую программу.
      Со всеми летчиками я провел занятия о влиянии на организм человека факторов высотного полета в негерметической кабине. Особое значение имели два вопроса: влияние кислородного голодания (на головной мозг, сердце, дыхание, зрение) и действие разреженного воздуха (в частности, на состояние газов в полостях человеческого тела: кишечнике, среднем ухе, лобных и верхнечелюстных полостях). Рассмотрение этой темы лишний раз убеждало летчиков в необходимости иметь в полете достаточное количество кислорода, своевременно и правильно им пользоваться. Они уважительно отнеслись к моим рекомендациям повышения выносливости к высоте, обоснованию большой роли повторных высотных полетов, тренировок в барокамере, физкультуры и спорта, режима питания, условий быта, рациональной организации досуга в пределах наших фронтовых возможностей.
      Отдельное занятие было посвящено влиянию на организм перегрузок, связанных с изменением скорости и возникновением ускорений при выполнении фигур высшего пилотажа. Рассказал я и о значении величины перегрузок, продолжительности их действия и направлении действующей силы, и о положении летчика на сиденье в кабине в момент действия перегрузок. Объяснил роль вестибулярного аппарата как органа равновесия, заключенного во внутреннем ухе, влияние на него перегрузок. Отмечая совершенство и большую чувствительность органов равновесия у человека, подчеркнул, что в условиях полета их показания могут быть менее точными, чем показания приборов, характеризующих положение самолета в пространстве. Так, в условиях слепого полета (особенно в сочетании даже с незначительным кислородным голоданием) могут возникать ложные или иллюзорные представления о положении самолета в пространстве. В таких ситуациях необходимо всецело довериться показаниям приборов, чтобы избежать осложнений в результате потери пространственной ориентировки. Обращал внимание на то, что перегрузки хуже переносятся натощак и при переполненном желудке, при переутомлении, недосыпании, остаточных явлениях алкогольного опьянения, при не до конца ликвидированных послегриппозных явлениях и других отклонениях в состоянии здоровья летчика. Настоятельно рекомендовал: во всех случаях ухудшения самочувствия ставить об этом в известность врача, докладывать командиру.
      В качестве мер тренировки к перегрузкам объяснял значение физической закалки, роль систематических тренировочных полетов с постепенно возрастающими ветчинами перегрузок. После вынужденного длительного перерыва в летной работе необходимо постепенно втягиваться в полеты, причем перед возобновлением боевых летчик должен побывать в тренировочных полетах.
      Бойцам нравились занятия по авиационной гигиене: они им помогали воевать, а все, что отвечало этим целям, принималось охотно. Надо сказать, что по мере прибытия в полк новых пополнений летного состава занятия по авиационной гигиене я периодически повторял на протяжении всей войны.
      Кроме названных в Богослове со всем летным и техническим составом были проведены занятия по оказанию само- и взаимопомощи при ранениях, по боевым отравляющим веществам, по профилактике желудочно-кишечных и других инфекционных заболеваний. Подготовил боевых санитаров, которые были утверждены приказом командира полка. Штатами авиаполка они не предусматривались. Однако мы решили их иметь. И не ошиблись. Обстановка не раз вынуждала привлекать боевых санитаров в помощь на аэродроме, когда требовались дополнительные руки, чтобы умело извлечь раненого из кабины, помочь наложить ему повязки, транспортные шины, уложить тяжело пострадавшего на носилки и перенести в санитарную машину или аэродромный медпункт. Вызывать их не требовалось: они оказывались рядом в нужный момент, будто из-под земли вырастали на месте происшествия.
      Боевые санитары, снабженные необходимым запасом перевязочного материала, предусматривались, кроме того, на случай массовых ранений в подразделениях, на старте или во время перебазирований в черте блокированного Ленинграда, в условиях артиллерийского или воздушного налета.
      Прививки против брюшного тифа и вакцинация против дизентерии тоже были сделаны в Богослове. Практически мы охватили ими всех. И здесь помог пример Я. З. Слепенкова. Он и я "укололись" первыми. В дальнейшем у нас стало доброй традицией проводить прививки организованно, с максимальным охватом. Достигалось это личным участием командиров, политработников, руководящего инженерно-технического состава.
      Накануне нашего перебазирования в Ленинград я доложил командиру о выполнении плана медицинских мероприятий, достаточно высоком уровне физического состояния летного и технического состава.
      - Рад. Это немаловажный показатель готовности полка в бой, - улыбаясь, отозвался Я. 3. Слепенков.
      20 мая 1942 года большая группа наземного состава полка, в их числе и я, покинула Богослово. Начальником автоколонны был назначен капитан С. А. Гладченко. С ним я познакомился в эшелоне из Рузаевки в Богослово. Ехали в одном вагоне. Наши места на нарах были рядом. Сергей Акимович - донской казак, в недавнем прошлом летчик-истребитель. Награжден орденом Красного Знамени за финскую войну. По состоянию здоровья ушел с летной работы. (У него выявилось хроническое воспаление лобных и верхнечелюстных придаточных пазух носа.) Любил порядок во всем. Хороший рассказчик. От него я узнал многое о рузаевском периоде полка. Комиссаром у него был политрук Ю. В. Храмов.
      Наш путь лежал в Приютино под Ленинградом через Новую Ладогу, Ладожское озеро, Осиновец. Ехали на машинах довольно медленно по дорогам, изрядно разбитым автомобильным транспортом. Во время дождя и после машины буксовали, и проталкивать их приходилось с трудом.
      Через неделю прибыли в Новую Ладогу. Здесь встретились с командиром бригады генерал-майором Н. Т. Петрухиным. От него узнали, что летчики наши и приданный им техсостав уже в Приютине и приступили к боевой работе. В Новой Ладоге, как и намечалось, пересели на канонерскую лодку и пошли большой водной трассой до Осиновца на западном (ленинградском) берегу озера. От Осиновца снова на автомашинах до места назначения. (Кроме большой функционировала и малая водная трасса между Кобоной (восточный берег) и Осиновцем. Этот путь примерно втрое короче. Именно по малой трассе - от Осиновца и Ваганова до Кобоны - зимой сорок первого стала функционировать знаменитая ледовая Дорога жизни. Длина ее на этом участке была 28 - 30 километров. Она сыграла выдающуюся роль в снабжении блокированного Ленинграда.) За период блокады мне довелось пользоваться всеми способами переправы через Ладогу: по льду, по воде и по воздуху.
      День нашего перехода по маршруту Новая Ладога - Осиновец выдался солнечным и безветренным. На озере штиль. Видимость хорошая. Легкая дымка на горизонте. Берегов не видно. Нас сопровождают чайки. Тихо. Слышно только, как приглушенно работает машинное отделение канонерской лодки. На верхней палубе зенитные установки. Они напоминают о возможности налета вражеской авиации, напоминают о войне.
      С разрешения командира судна я и капитан Гладченко на ходовом мостике. С него далеко вокруг просматривается зеркальная гладь самого большого в Европе озера. Его поверхность составляет более 18 тысяч квадратных километров, а средняя глубина 51 метр, в северной части - 230 метров. Это крупнейшее водохранилище чистой пресной воды. Ее масса составляет около 900 кубических километров. Основными источниками питания Ладоги являются три озера: Онежское, Сайме и Ильмень. Они дают начало трем притокам Ладоги - рекам Свири, Вуоксе (Бурной) и Волхову. Вытекает из Ладожского озера единственная река Нева. По ней одной оттекает в Финский залив все то, что поступает в озеро. Вот почему Нева при длине всего 74 километра такая полноводная.
      На мостике неожиданно выяснилось, что один из находившихся рядом с нами матросов - свидетель трагедии, случившейся с баржей в Ладожском озере 17 сентября 1941 года. Он служил тогда на буксире "Орел", они оказывали помощь терпевшим бедствие. Возвращаясь к печальной истории и дополняя ее, командир канлодки указал:
      - Вот это место. Сейчас мы в центре квадрата бедствия...
      В глубоком молчании мы обнажили головы. Командир взял под козырек, на минуту был приспущен флаг корабля. Мне тогда подумалось: вероятно, здесь не первый раз исполняется этот внешне скромный, но с большим смыслом ритуал отдания почестей советским людям, погребенным в холодных водах Ладоги. Теперь это стало традицией. Она сопровождается церемонией спуска на воду венков многими нашими туристами, совершающими по озеру прогулки на теплоходах.
       
      Приютино
      Прибытие. - Приютино в прошлом. - Гарнизон. - Размещение. - Медицинские учреждения. - Боевой счет полка открыт. - Новые знакомства
      Теплым солнечным утром первого дня лета сорок второго года мы прибыли в Приютино - один из живописнейших уголков замечательных ленинградских пригородов. Вокруг много зелени. Поблизости на наших глазах один за другим произвели посадку знакомые "яки". О приземлении снижающегося самолета свидетельствовала поднимаемая на пробеге пыль. Самого истребителя в момент соприкосновения с землей уже не было видно с дороги, где мы остановились. Он как бы погружался в окружавшие временный аэродром заросли.
      Гладченко, Храмов и я в сопровождении матроса, вызвавшегося показать место, направляемся на КП 1-й эскадрильи капитана Павла Ивановича Павлова. Там командир полка. Ему надлежало доложить.
      - С благополучным прибытием! - здороваясь с каждым за руку, приветствовал нас Слепенков, выслушав короткий рапорт капитана Гладченко. - Воюем вовсю! Правда, пока скромно; задания выполняем, но стервятников еще не сбивали, информировал он нас, сделав ударение на слове "пока".
      Вид у Слепенкова и других летчиков, вернувшихся с задания, бодрый. Они по-прежнему жизнерадостны, никаких внешних перемен. Хотя теперь ими выполнялись не учебно-тренировочные, а настоящие боевые полеты в небе блокированного Ленинграда.
      - Пополнение прибыло, начнем сбивать, - заметил капитан Павлов со свойственным ему оптимизмом.
      - Безусловно, шансы теперь повысятся, летать сможем чаще и встреч с фашистами и возможностей отличиться у летчиков станет больше, - продолжил его мысль Слепенков.
      Немного помолчав, командир серьезно добавил:
      - Подмога особенно кстати сейчас, когда в Ленинграде белые ночи, сделавшие для технического состава напряженными сутки напролет. Каждый из них, недосыпая и недоедая, трудится за десятерых! От усталости с ног валятся, а ведь ни разу не подвели с подготовкой вылета!
      - Летчикам труднее, товарищ майор, - подал голос техник звена Степан Евстигнеевич Тузык.
      - У летчиков свои трудности. На то они и летчики. Старикам привычно, а молодежь втягивается постепенно. Обстановка дает им необходимый минимум времени для сна. Насколько у молодых он спокоен и достаточен, доктор разберется. У вас же получается не более двух-трех часов в сутки, да и то урывками, нередко под крылом самолета.
      - На свежачке, товарищ майор, часок стоит добрых трех-четырех в помещении. Верно, доктор? - не сдавался Тузык. - И на питание обиды нет: фигуры сохраняет, опять же неплохо, - отшучивался техник, пользуясь непринужденной обстановкой. Спросив разрешения выйти, он скрылся за дверью.
      Конечно, по-своему нелегко было всем. В состоявшемся диалоге, на первый взгляд малозначительном и совсем обычном, узнавалось нечто важное - крепкая боевая дружба между летным и техническим составом. У всех на первом плане была личная ответственность за порученное дело. Исполняя свой долг, каждый, забывая о себе, готов был помочь и выручить товарища. Не выпячивая своих трудностей, они отчетливо видели усилия и трудности других и до самозабвения отдавались общему делу.
      Слепенков не без основания говорил о недоедании техсостава. Только у летчиков питание в блокадных условиях могло считаться удовлетворительным. Того требовал совершенно исключительный характер их ратного труда. Вот почему все, что было можно, отдавалось летчикам. Нередко, однако, на почве усталости и утомления у них снижался, а то и вовсе пропадал аппетит - они плохо ели. И потому питание летного состава постоянно оставалось непростой проблемой. Что касается наземного состава, то у них нормы питания были минимальными. Некоторым из их числа пищи явно не хватало. Работоспособность их падала. Это были люди высокого роста, с явно выраженными признаками дистрофии. Чтобы помочь им удержаться в строю, приходилось через медицинскую комиссию добиваться для них двойного пайка.
      В конце короткой встречи на КП 1-й эскадрильи я доложил командиру, что люди находились в дороге около двух недель, почти не раздеваясь. Было бы желательно им пройти санобработку, прежде чем направляться в подразделения и включаться в работу.
      - Согласен. Обязанности начальника и комиссара эшелона будем считать исчерпанными после бани с санобработкой и обеда, - распорядился Слепенков.
      Приютино - бывшая усадьба Алексея Николаевича Оленина - члена Российской Академии наук конца XVIII - начала XIX века. Он был первым директором Публичной библиотеки в Петербурге, а с 1817 года стал президентом Академии художеств. В Приютине бывали А. С. Пушкин, И. А. Крылов, многие известные писатели и художники той поры. Недавно в одном из домов бывшего имения открыт историко-краеведческий музей. Предполагается использовать под музей всю территорию усадьбы, занимавшей в свое время около 750 десятин земли по обеим сторонам речки Лубьи.
      Сравнительно небольшой полевого типа аэродром (теперь он распахан и частично застроен) располагался между пятым и шестым километром проходившего через Приютино автомобильного пути знаменитой Дороги жизни.
      Она стала теперь частью Зеленого пояса Славы, возведенного вокруг Ленинграда. Бывший передний край обороны обозначен зелеными насаждениями.
      Железнодорожная и автомобильная линии Дороги жизни у Приютина расходятся, охватывая бывший здесь аэродром с двух сторон. Со стороны железнодорожного полотна к границе аэродрома вплотную примыкал лесной массив. В нем маскировались самолеты и КП эскадрилий. Командный пункт полка размещался в отдельном усадебном домике с толстыми кирпичными стенами.
      Столовая для летчиков и технического состава находилась на первом этаже главного здания. Второй этаж использовался под жилье наземного состава и службы.
      Слева от дороги, идущей от усадебного дома на станцию Бернгардовка, в помещении бывшей начальной школы размещался медпункт 8-й авиабазы, обслуживавшей гарнизон. Начальником санслужбы базы был военврач 3-го ранга Сухобоков. Напротив медпункта стояла двухэтажная деревянная вилла. Ее занимали летчики. С ними, по традиции, начатой в Богослове, жил и я.
      По обеим сторонам дороги в Бернгардовку возвышались сосны. Воздух был чист и напоен запахом хвои. Из хвои мы делали целебный настой и пили вместо воды. В блокадных условиях это было великолепное средство от цинги.
      За железнодорожной линией, недалеко от станции Бернгардовка, находились лазарет авиабазы, аптека и дом отдыха ВВС КБФ.
      Во главе лазарета стоял заботливый, старательный и очень скромный доктор Григорий Ефимович Файнберг. В доме отдыха начальствовал энергичный военврач 3-го ранга Сазонов. Отдыхавшие и лечившиеся там авиаторы были обязаны хозяйственной предприимчивости и изобретательности доктора Сазонова, умевшего выращивать и подавать к блокадному столу лук, салат, морковь, редис, огурцы, капусту, свежий картофель.
      Несколько позже, осенью 1942 года, рядом с лазаретом и домом отдыха разместилась и лаборатория авиационной медицины (ЛАМ) ВВС КБФ. Ею руководил кандидат медицинских наук Александр Гаврилович Панов. В послевоенные годы он стал доктором медицинских наук, профессором, в течение ряда лет возглавлял кафедру нервных болезней Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова.
      Соединение лазарета, аптеки, дома отдыха, лаборатории авиационной медицины в прекрасном лесопарке являлось отличным организационным решением. Это был целый медицинский комбинат. В нем летчики и технический состав находили все, что требовалось: отдых, углубленное исследование организма, квалифицированное лечение. Надо прямо сказать, порой мы направляли в дом отдыха или лазарет с единственной целью - подкормить ослабевшего товарища.
      Много сил отдавал организации и работе медицинского блока главный врач ВВС КБФ В. Н. Корнев - бывший начальник медицинской службы авиабазы в период героической обороны Севастополя. Осенью 1942 года он прибыл в Ленинград. Это был хороший организатор, влюбленный в авиацию, ее людей. Авиационные врачи Балтики учились у него, старались подражать его постоянной готовности и редкостному умению сделать для летчика все возможное, а порой, казалось, и невозможное. В. Н. Корнев умело опирался на поддержку командующего ВВС КБФ генерал-лейтенанта авиации М. И. Самохина.
      Энергично и ощутимо способствовал организации медицинской службы в авиации на научных основах старший врач-инспектор ВВС ВМФ А. Г. Шишов. Он часто бывал у нас на аэродромах, проводил короткие, хорошо подготовленные и целенаправленные сборы на базе медицинского блока в Бернгардовке, что помогало нам глубже понимать физиологические особенности и психологию летного труда, совершенствоваться в обеспечении боевых действий летчиков.
      По инициативе А. Г. Шишова в ВВС ВМФ было принято наименование "авиационный врач" вместо прежнего "старший врач полка". Этим он хотел подчеркнуть специфику задач врача летной части. Не вызывало сомнений: только специально подготовленный для авиации врач мог по-настоящему помогать командованию всесторонне разбираться в причинах летных происшествий, помогать их предупреждать, способствовать уменьшению санитарных и безвозвратных потерь, повышению боеспособности авиачасти.
      До Шишова неудачи в основном оценивались, исходя из недостатков материальной части, ошибок в технике пилотирования, тактике воздушного боя. А. Г. Шишов обоснованно доказывал необходимость учитывать и роль личности летчика, его психологические, нервно-эмоциональные и другие индивидуальные особенности, т. е. его "личный фактор". Все это, справедливо отмечал Шишов, может иметь немалое значение в аварийной ситуации, существенно влиять на ее возникновение и ее исход. Такого рода взгляды у авиаторов военных лет встречали понимание и поддержку.
      В послевоенные годы А. Г. Шишов защитил кандидатскую диссертацию по вопросам авиамедицины, стал одним из организаторов и первых руководителей кафедры авиационной медицины ВМА имени С. М. Кирова.
      Однополчане стали считать 9 июня 1942 года своим полковым праздником. В тот памятный для всех нас день летчик 1-й эскадрильи лейтенант Павел Ильич Павлов, отправившись на сопровождение фоторазведчика, отличился вдвойне. В неравном воздушном бою он сбил фашистский истребитель "Мессершмитт-109" .и сохранил фоторазведчика, обеспечив ему возможность получить и доставить командованию ценные сведения о противнике. Сбитый Павлом Ильичом самолет упал в Лисьем Носу на не занятой врагом территории. Весть об этой победе однополчане встретили восторженно. После доклада Слепенкову и его крепких объятий радостно возбужденного Павлова-маленького (так называли его друзья, в отличие от однофамильца Павла Ивановича Павлова - более высокого ростом и старшего по возрасту, воинскому званию и должности) подхватили на руки и долго качали. В тот день, вероятно, не было человека в полку, который бы не поздравил замечательного летчика с победой лично. Поздравил его и командующий ВВС КБФ. Вместе с запиской Павлу Ильичу вручили от генерал-лейтенанта М. И. Самохина небольшую посылку. В ней был коньяк и два зеленых огурца. Павел Ильич был тронут вниманием. А когда увидел при входе в столовую вечером плакат со своим фотопортретом, смущенно заметил, что друзья перестарались и что ничего особенного он не сделал.
      В дальнейшем сопровождение в воздухе пикирующих бомбардировщиков, штурмовиков и торпедоносцев стало для летчиков полка основным видом их боевой деятельности. За годы войны они накопили богатый опыт в этом нелегком деле.
      В Приютине я познакомился с интересными людьми из партийно-политического аппарата - парторгом полка старшим политруком Тарасовым, секретарем комсомольской организации сержантом В. П. Кравченко и пропагандистом полка старшим политруком Д. М. Гринишиным. Все они пользовались уважением личного состава за деловитость, скромность, теплоту отношения к людям, партийную принципиальность.
      Д. М. Гринишина друзья называли ходячей энциклопедией. После окончания в 1939 году Ленинградского института политического просвещения имени И. К. Крупской Данила Максимович был призван в Военно-Морской Флот и направлен лектором в политотдел Ленинградской военно-морской базы. Через год его перевели в Кронштадт - в ПВО КБФ, а в конце мая 1942 года - в авиацию, в наш полк.
      Эрудиция у Д. М. Гринишина сочеталась с высокой работоспособностью. С быстротой молнии откликался он на события в полку. Умело организовывал выпуски боевых листков, создавал фотокомпозиции, выступал в газете, прославляя героев-летчиков и отличившихся техников. В любое время готов был помочь организовать и провести партийное, комсомольское собрания, мобилизовать актив, проинструктировать, дать полезный совет, снабдить нужными сведениями, материалами, литературой. Однополчанам нравились лекции Гринишина. Он увлекал их своим темпераментом, яркостью и ясностью мыслей, логикой и силой аргументации. В нем чувствовалась убежденность, твердое и глубокое знание предмета. Особый интерес вызывали такие его лекции, как "Идеология фашизма", "Гитлер и Чингисхан", "Источники нашей силы", "Причины второй мировой войны", "Идеология и политика", "Наши полководцы и флотоводцы". Весной 1943 года Д. М. Гринишина назначили старшим пропагандистом 8-й авиабригады. Но его тесные связи с полком не прекратились. Однополчане по-прежнему часто видели его в своем кругу.
      В январе 1944 года Гринишин поступил в адъюнктуру при Военно-морской академии имени К. Е. Ворошилова. Ее успешно окончил, стал кандидатом, а в дальнейшем и доктором исторических наук, профессором. Многие годы был начальником кафедры марксизма-ленинизма Военно-морского училища имени Дзержинского и Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова. Полковник в отставке, профессор Д. М. Гринишин - автор многих научных работ. Лучшая из них - "Военная деятельность В. И. Ленина", ставшая его докторской диссертацией. В течение восьми лет он возглавлял кафедру философии Калининградского университета. В последние годы жизни - профессор кафедры философии Ленинградского технологического института имени Ленсовета. Д. М. Гринишин умер 4 апреля 1984 года.
       
      Борки
      Первые раненые. - Счет мести продолжается
      В конце июня 1942 года нас перебросили в Борки - на Ораниенбаумский приморский плацдарм, отрезанный от Ленинграда в сентябре 1941 года. Это был участок суши около 65 километров по берегу Финского залива и километров 20 25 в глубину. Он прикрывал сухопутные подступы к Кронштадту, оттягивая на себя немалые силы врага. (Участники Ораниенбаумского плацдарма по праву удостоены памятного знака, учрежденного после войны: "Защитнику крепости Кронштадт. 1941 - 1944". Такой знак хранится и у меня.)
      Летчики с небольшой частью техсостава, как обычно, перелетели. Остальные на автомашинах добрались сначала до Лисьего Носа. Там погрузились на баржу и под покровом ночи, в непосредственной близости от фашистов, занимавших часть побережья от Урицка до Петергофа, переправились в Ораниенбаумский порт. Сообщение с плацдармом осуществлялось не без риска. Дело в том, что устье залива обстреливалось вражескими батареями из Нового Петергофа и Стрельны. Не исключалась и опасность подорваться на минах. Однако рейс наш закончился без происшествий. Из Ораниенбаумского порта до места назначения мы ехали на грузовиках не более часа.