Гарнизонная комиссия состоялась: Иван Чернов был отправлен на стационарное лечение в госпиталь, а Георгий Новиков был признан годным к летной службе без ограничений.
      Воспользовавшись нелетной погодой, я пошел проверить санитарное состояние отдельных, наиболее уязвимых объектов гарнизона. Санитарный надзор, надо сказать, являлся одной из основных задач начальника санслужбы авиабазы и врачей, выделенных из ее состава. И я не считал себя свободным от этих вопросов. Напротив, не допустить вспышки желудочно-кишечных или каких-либо других опасных (особенно в блокадных условиях) заболеваний считал одной из важных своих обязанностей. Со своей стороны делал все, что было можно: осуществлял периодический контроль за деятельностью санслужбы авиабазы по санитарному надзору, проводил занятия с личным составом полка о профилактике дизентерии, брюшного и сыпного тифа, пищевых отравлений, простудных и некоторых других инфекционных заболеваний. В установленные сроки выполнял (силами и средствами санслужбы авиабазы) необходимые профилактические прививки, каждый раз оформляя это мероприятие специальным приказом командира полка.
      Здесь, видимо, надо объяснить, что врач авиаполка не являлся подчиненным начальника санслужбы авиабазы. Я подчинялся командиру полка, а в специальном отношении - главному врачу ВВС КБФ. Такое служебное положение авиационного врача полка давало ему широкие возможности, не подменяя собой врачей авиабазы, контролировать их санитарную деятельность. В данном случае эти мои возможности дополнялись тем, что начальником гарнизона в Приютине был командир полка Слепенков.
      Я осмотрел жилые помещения техников и младших специалистов. (Вполне благополучное санитарное состояние летного общежития мне было хорошо известно: я там жил.) Побывал в столовых летного и технического состава, в краснофлотской столовой. Проверил состояние кухонной и столовой посуды, тщательность ее мытья, наличие и состояние журналов учета снятия и порядок хранения проб готовой пищи, регулярность медицинских осмотров работников пищеблока, условия хранения некоторых продуктов на продовольственном складе. Проверил, насколько качественно выстирано доставленное в баню нательное белье для младших специалистов.
      О выявленных недостатках поставил в известность начсана авиабазы. Доложил командиру полка. Как всегда, внимательно выслушав, подполковник Слепенков распорядился подготовить приказ и "побольше раздать фитилей". Получилось довольно строго, но справедливо.
      - Обеспечивающие службы должны быть всегда оперативны, так же изворотливы и находчивы, как и летчик в воздухе. Иной подход теперь недопустим, - сказал Слепенков, подписывая приказ.
      Спустя несколько дней снова побывал на продпищеблоке. Проверил выполнение приказа. Сдвиги заметные. Полезно своевременно напомнить, а кое с кого и спросить.
      Комиссар С. Я. Плитко собрал партийно-комсомольский актив: комиссаров эскадрилий, парторгов, комсоргов, агитаторов. Пришел и я, надеясь воспользоваться авторитетным собранием. Стоял один вопрос. Только на первый взгляд он мог казаться далеким от интересов врача: доклад комсорга полка сержанта В. П. Кравченко о всебалтийском совещании агитаторов и пропагандистов. Сообщение получилось интересным, вызвало оживленный обмен мнениями.
      Выступил и я. Остановился на недостатках по итогам моей санитарной проверки. Напомнил активу: надежное санитарно-эпидемиологическое состояние, особенно в условиях блокады, - важнейший критерий боевого состояния части. Должный санитарный уровень - дело не только медиков. Здесь многое зависит от усилий каждого активиста, его авторитетного слова и личного примера в соблюдении доступных и необходимых норм гигиены, организации культуры нашего фронтового быта.
      Призвал больше уделять внимания досугу, особенно летчиков. Использовать физкультуру и спорт во время их пребывания в готовности, в промежутках между боевыми вылетами, в нелетную погоду. Сделать все возможное, чтобы ожидание боевого вылета не было пассивным и потому наиболее изнурительным для нервной системы летчика. Пассивности надо противопоставить несложную отвлекающую деятельность. Это может быть достигнуто при целенаправленном участии актива эскадрилий. Все это, несомненно, послужит сбережению сил летчика, повышению его выносливости в боевом полете, его боеспособности.
      Меня поддержали. В том числе и С. Я. Плитко, заключавший совещание.
      Последовавшие затем результаты очень скоро на деле показали, насколько тесно увязывалась работа врача с комплексом усилий личного состава по обеспечению и повышению боевой деятельности полка.
      После совещания я встретился с Пимакиным и Чернышенко. Они только что из госпиталя. Настроение у них отличное. Обоим написал, как было уже согласовано с командиром, направление в дом отдыха ВВС КБФ в Бернгардовку. Мне с ними по пути. Надо было навестить отдыхающих и больных в лазарете. Пошли вместе. Было приятно слышать хорошие отзывы о лечении в госпитале, заботливом уходе за ранеными.
      На обходе в лазарете любознательные выздоравливающие проявили интерес к медицине. Ответил на вопросы о современном состоянии военно-полевой хирургии, роли учения гениального Пирогова в наши дни. С начальником лазарета Г. Е. Файнбергом договорились о выписке М. В. Красикова. Почти три недели пролежал он с очередным обострением ревматизма ног. Видимо, спровоцировала простуда во время трехдневных поисков И. И. Горбачева. Впредь обещал быть осторожнее. Успех лечения оказался разительным: отеки коленных суставов и боли ликвидировались полностью.
      Из лазарета я поспешил в санчасть. Там мое сообщение врачам: "Учение о ранах и раневой инфекции". Это по плану начсана авиабазы. В порядке командирской учебы. По отзывам коллег, получилось неплохо. Рад. Готовился, выходит, не зря.
      На сегодня предстояло еще одно из неотложных дел, выполнявшихся преимущественно в свободное от полетов время. Оно привело меня в строевой отдел, откуда я отправил донесение главному врачу ВВС КБФ о движении раненых и больных за последние пять дней.
      Вечером того же дня после ужина состоялось вручение орденов летчикам 26-й разведывательной эскадрильи и нашим - Рубцову, Ткачеву, Пимакину, Чернышенко. В числе награжденных из нашей 3-й эскадрильи были Теплинский и Емельяненко, продолжавшие лечение в госпитале, Еремянц, Ковалев и Ломакин, находившиеся в Гражданке. Там и вручили им заслуженные награды.
      После торжественной части был дан концерт силами ленинградских артистов. Я сидел среди летчиков, рядом с В. С. Рубцовым. Он с охотой просвещал меня по летному делу. На этот раз по дороге домой объяснил основы теории штопора и пикирования. Договорились, если разрешит командир полка, сходить в зону, чтобы я мог на самом себе испытать действие перегрузок.
      Возвратились в полк из отпуска два больших друга и любимца части - новый командир 1-й эскадрильи капитан Меркулов и командир звена лейтенант Павел Ильич Павлов. Я в тот же день встретился с ними на командном пункте эскадрильи. Там в это время находился и Слепенков.
      - Здоров вполне, - доложил о себе Меркулов, выглядевший помолодевшим. Немного устал за шесть суток дороги, в остальном - порядок.
      У Павла Ильича тоже нет жалоб на здоровье. Ему дали отпуск по моему ходатайству вскоре после выписки из госпиталя. Договорились: комиссию пройдет после возвращения из отпуска.
      - Соскучился по настоящей работе.
      Под настоящей работой он разумел, конечно, летную. Он твердо держался своей точки зрения: "Если быть летчиком, то только истребителем". Иногда добавлял для меня: "А если быть врачом, то хирургом".
      - Послезавтра оба полетите со мной на тренировку в Новую Ладогу. Вам обоим надо поскорее в строй, - приказал Слепепков Меркулову и Павлову. - Надеюсь у доктора нет возражений?
      - Есть возражение, товарищ подполковник.
      - Что-что-о? - удивился Слепенков.
      - Павел Ильич не имеет заключения врачебной комиссии и не может быть допущен к летной работе.
      - Не беспокойся, доктор! Не подведу. Я здоров. Комиссию оформишь через четыре-пять дней, после тренировки, - отозвался Павлов.
      Слепенков молчит: не в его манере рубить, что называется, сплеча. Конечно, он мог отвести мое требование. Но не таков был Слепенков. Формалистом его не назовешь, однако порядок и ясность любил во всем. Летчик после ранения, продолжительного лечения с последующим отпуском и без освидетельствования в медицинской комиссии - это не мелочь. Этим Слепенков пренебречь не мог, как не мог пустить на задание самолет после замены мотора, без предварительной проверки его надежности в полете над аэродромом.
      - Возражение резонное. Будем считать один - ноль в пользу доктора, - решил "спор" командир.
      - Есть предложение: организовать комиссию на завтра, - доложил я.
      - Действуйте, - отозвался Слепенков. Комиссия состоялась. В том числе для Пимакина и Чернышенко. Ввод летчиков в строй осуществился в намеченные командиром сроки и без нарушения врачебных требований.
      Поддержкой командира я всегда гордился. Она увеличивала мои возможности как врача. Без нее было бы трудно, а порой и невозможно работать. Не окажись ее сейчас у меня, и Павлов полетел бы на собственном энтузиазме, пренебрегая оценкой состояния его здоровья специалистами. Правда, у меня всегда была еще одна резервная возможность - связаться с главным врачом ВВС флота, но к такой мере мне прибегнуть ни разу не пришлось.
      По моим наблюдениям, летчикам импонировал строгий подход врача к их здоровью. Вот почему врачебная "придирчивость" не разъединяла, а сближала меня с ними, ибо являлась определенной гарантией безопасности и успеха боевого полета. Именно к этому стремились мы все: летчик, врач и наш справедливейший арбитр в лице командира полка.
      Все это из области психологии боевого летного труда. В ней надо было уметь разбираться, чтобы понимать эмоциональное состояние летчика в каждый данный момент и действовать по-врачебному объективно и правильно. В одном случае вовремя настоять на врачебной комиссии, в другом - обоснованно и тактично отказать в требовании похлопотать о досрочной выписке из госпиталя, в третьем - своевременно организовать перевод из госпиталя на долечивание в свой лазарет или дом отдыха (иногда воздержаться от такой меры), в четвертом - своевременно предусмотреть отпуск или эвакуацию за черту блокады, чтобы поддержать морально и облегчить трудную перспективу выздоровления и т. д.
      В очередной раз мы навестили раненых вместе с Я. 3. Слепенковым. Сначала заехали в 3-ю эскадрилью. Летчики пребывали в готовности. Но не томились пассивным ожиданием, а играли в волейбол! Приятно было видеть один из первых результатов недавнего партийно-комсомольского актива полка. Желая поддержать полезное начинание и выразить наше одобрение, в игру включились и мы. Слепенков неотразимо забивал, ловко парировал и хорошо подавал мячи. После игры он занялся делами с новым командиром эскадрильи, а я пригласил летчиков на очередную беседу по душам. Проверил у каждого пульс, кровяное давление.
      Лейтенант К. Ф. Ковалев, один из наших лучших летчиков (будущий Герой Советского Союза), жаловался на плохой аппетит, неспокойный, поверхностный сон. По утрам вставал с головной болью, разбитым. Пульс у него частил даже в покое. Кровяное давление оказалось пониженным. Сомнений не оставалось: яркие симптомы летного утомления. Необходимо лечить. Отдыхом, как способом наиболее радикального воздействия на причину. Отпуск или направление в дом отдыха - на выбор. Ковалев возражает. Мотив - летать некому. Просит таблеток, чтобы улучшить сон. Остальное, по его мнению, терпимо, летать можно, незачем командиру морочить голову из-за него.
      Нет. Возражения напрасны. Больным воевать не положено. Согласиться с Ковалевым значило бы неоправданно рисковать жизнью летчика, поступиться врачебным долгом.
      Я доложил командиру. Ему, понятно, нелегко было принять мое предложение. Я. 3. Слепенков промолчал. Решение объявил перед нашим отъездом из эскадрильи, когда стал прощаться с летчиками. Обращаясь к Командиру эскадрильи, он распорядился Ковалеву боевые полеты прекратить, собираться в отпуск на Большую землю. После - на комиссию.
      - Ясно? - закончил командир, обращаясь к летчику.
      - Есть, - отозвался Ковалев.
      Меня радовала очередная поддержка командира. Он не сомневался: я не злоупотребляю, я прав.
      Вот и госпиталь. И. Н. Емельяненко радостно возбужден: завтра выписывается. Предстояло вскоре выписаться и К. Г. Теплинскому, которого ждало новое назначение с повышением. После отпуска к нам он больше не вернулся.
      Пока Я. 3. Слепенков находился в палате у Зосимова и Павлова, я договорился с Е. П. Букиревой о дате их выписки, чтобы я смог приехать и своевременно заказать самолет для Зосимова. Дмитрий Иванович был уже вполне транспортабельным: ходил на костылях с гипсовой повязкой на ноге. Несколько дней назад главный хирург ВМФ профессор Ю. Ю. Джанелидзе, делал обход раненых в сопровождении свиты врачей, одобрил эвакуацию Зосимова.
      Из хирургического отделения я и Слепенков направились в терапевтическое навестить старшего (на два года) брата командира полка - младшего специалиста старшину Слепенкова Михаила Захаровича. Более трех недель назад он заболел плевритом. Сначала мы поместили его в лазарет авиабазы. Потом оказалось необходимым перевести в госпиталь. Сегодня в числе других дел командир предполагал вместе со мной побывать и у Миши. Выяснилось: Слененкова-старшего вчера выписали в экипаж. Едем выручать, Яков Захарович беспокоился, как бы не направили в другую часть. Но этого сделать не успели. Сержант Шкляев (шофер командира) на легковой машине доставил меня и братьев Слепенковых в Приютино. (Михаил Захарович жил в Кронштадте. Туда Слепепковы перебрались с Невельщины задолго до войны. Отец их был рабочим Морского завода. Из Кронштадта в 1928 году Михаил Захарович проводил младшего брата в Качинское училище военных летчиков.)
      По дороге в Приютино договорились побывать у командира дома вечером. Такие визиты давали мне удобную возможность расспросить его о самочувствии пощупать пульс, измерить кровяное давление, при необходимости послушать сердце, легкие.
      Насколько я мог судить, Я. 3. Слепенкову нравились наши домашние встречи. Он был интересным собеседником. Мы говорили о медицине, науке, истории, литературе и даже философии. Часто на таких домашних встречах бывал С. Я. Плитко. Командир и комиссар жили вместе в маленьком домике из двух смежных комнат, прихожей и кухни.
      К назначенному сроку захожу. Обдает теплом хорошо натопленного помещения. Я. 3. Слепенков в обычном для него хорошем настроении. Улыбается. Неторопливо шагает по комнате. В тапочках на босу ногу. Руки в карманах брюк. Воротник гимнастерки широко расстегнут.
      С. Я. Плитко сидит за столом. Пишет, готовится к партсобранию полка.
      Оба встречают приветливо. Почти в один голос приглашают сесть. Тем временем вошел писарь строевого отдела старшина Протасенко с папкой бумаг. Слепенков, как стало ясно, поджидал его.
      Командир сел за стол. Стал быстро просматривать и подписывать бумаги. Вот он макнул перо в чернильницу и остановился: зазвонил телефон. Трубку взял Плитко.
      - Слушаю. Что-что? 11 - 30? Минуточку. Вы доложили по шифровке 11 - 30? обращается к командиру Плитко, прикрывая ладонью микрофон.
      - Сумасшедшие! - добродушно отзывается Слепенков, не интересуясь, кто звонит. - Скажите, что я не помню номера всех шифровок.
      Плитко продолжил и закончил разговор, как можно было понять, в духе взаимности.
      Протасенко ушел. Я осмотрел Слепенкова. Он соглашался на это всегда. Спросил Плитко о самочувствии. Закончив с врачебными делами, я намеревался уйти. Задержал командир неожиданным для меня вопросом:
      - Доктор, вы не знаете начальника Медико-санитарного управления ВМФ Андреева?
      - Знаю. Можно сказать, лично знаком.
      - Вот как? - оживился Слепенков, явно изъявляя желание от меня узнать о нем подробнее.
      Я рассказал, что осенью 1940 года, на четвертом курсе Военно-морской медицинской академии, занимался хирургией у Федора Федоровича Андреева, тогда военврача 1-го ранга, ассистента кафедры, которую возглавлял профессор Э. В. Буш (умер в 1942 году, в блокаду). Отметил, как интересно, содержательно проводил занятия Ф. Ф. Андреев. Особенно любили мы бывать на его клинических разборах больных. Они увлекали обстоятельностью анализа симптомов болезни, механизмов их возникновения, логикой построения диагноза, обоснованностью лечения. Подробно рассматривались предоперационная подготовка больных и послеоперационный уход, показания и противопоказания к операции, ее техника. Под его руководством я на "отлично" написал мою первую клиническую историю болезни. Вспомнил, как однажды Федор Федорович пришел к нам на занятие и объявил, что его срочно вызывают в Москву. Во время его отсутствия с нами будет заниматься другой преподаватель.
      Через несколько дней Ф. Ф. Андреев вернулся в звании бригврача и должности начальника медико-санитарного управления ВМФ. О своем назначении он сказал нам сам, зайдя в группу проститься. Неожиданную новость мы встретили с удовлетворением, но и с чувством огорчения оттого, что теряем такого замечательного преподавателя. Несколько взволнован, как мы заметили, был и Ф. Ф. Андреев. На прощанье он нам сказал:
      - Помните, служба не делает скидок на дружбу. Не будем искать их и мы. Скидок не будет!
      Мы поняли его намек.
      Как командир взвода слушателей попросил разрешения сказать несколько слов и я. От лица товарищей по учебе я поблагодарил Федора Федоровича за науку, за добрые пожелания. Заверил, что запомним его наставления и будем их выполнять...
      - Вот оно что! А ведь я не знал, что вы так хорошо знаете Федю, отозвался Слепенков, выслушав меня не перебивая.
      То, как Слепенков произнес это имя, мгновенно напомнило мне первую встречу с командиром, Федей он назвал тогда, как и сейчас, очевидно, Федора Федоровича Андреева. Я решил уточнить:
      - А вы тоже его знаете?
      - Состою в родственных отношениях. Мы, дорогой доктор, женаты на родных сестрах, - ответил Слепенков, лукаво улыбнувшись.
      Для меня это была новость. В глубине души мне было приятно, что Слепенков так близок с Андреевым - моим учителем и прямым начальником - и что мне довелось стать врачом именно у Слепенкова.
      - Здорово, друзья. Теперь ясно, почему у нас доктор не замухрышка, как некоторые! - заметил весело Плитко.
      [стр.97-112 - фотографии]
      - Федя знал, кого направлять, - отозвался Слепенков в тон комиссару.
      Командир и комиссар шутили, конечно. Не думал я и теперь не думаю, что мое назначение в полк имело какую-либо связь с родственными отношениями между Андреевым и Слепенковым. Но, видимо, разговор какой-то у них был; ведь Слепенкову был обещан врач. Федор Федорович мог и не возражать против моей кандидатуры, если она была ему названа.
      - А вы знаете, что Федор Федорович был ранен? - спросил Слепенков.
      Я ответил утвердительно Командир дополнил мои сведения некоторыми подробностями, о которых он знал от самого Андреева. Это случилось в конце декабря 1941 года, когда он руководил медицинским обеспечением при высадке десанта в Феодосию и Керчь отрядом кораблей Черноморского флота и Азовской флотилии под командованием капитана 1-го ранга Н. Е. Басистого (впоследствии адмирала). Они стояли на ходовом мостике флагманского крейсера "Красный Кавказ". Во время обстрела противником на подходе к берегу осколком снаряда Андрееву раздробило стопу. Ее оказалось необходимым ампутировать. Это и было сделано под местным обезболиванием в операционной крейсера. Не теряя самообладания, Федор Федорович давал советы хирургам по ходу операции Дальнейшее лечение проходило в Сочи. Однако он не переставал руководить медицинской службой флотов и флотилий. Его заместителем в Москве был в то время Валентин Иванович Кудинов, перед тем - флагманский врач бригады крейсеров Черноморского флота. Когда рана зажила, Андрееву сделали удачный протез - "ботинок-стопа". В нем он хорошо ходил, почти незаметно прихрамывая. За Керченско-Феодосийскую десантную операцию Андреев был награжден орденом Красного Знамени (Генерал-лейтенант медицинской службы профессор Ф. Ф. Андреев умер в 1950 году в возрасте пятидесяти лет.)
      Выйдя от командира полка, я решил зайти на КП полка. Оперативным дежурил начхим М.В. Красиков. Надлежало уточнить с ним некоторые детали завтрашнего совместного занятия по преодолению участка, зараженного ипритом. Настоящим, боевым.
      На аэродроме нарком ВМФ. П. Ив. Павлов и Зосимов прощаются с госпиталем. Эвакуация Зосимова в Москву. Полковые новости после командировки и отпуска
      Я доложил командиру о своем намерении поехать к главному врачу ВВС, чтобы получить указания командующего о самолете для Зосимова. Кроме того, надо было представить Корневу материалы моих наблюдений за трудовым процессом летчика-истребителя.
      - Сегодня не стоит. Самохин и все начальство заняты с наркомом Кузнецовым, и вы ничего не добьетесь, - ответил Слепенков.
      - Ясно.
      Звоню Корневу и прошу уточнить время встречи с ним. Получаю "добро" на завтра. Быть с материалами не позднее одиннадцати. К этому времени главный врач обещал доложить командующему зосимовский вопрос.
      Направляюсь в санчасть, потом на аэродром. Захожу на КП 1-й эскадрильи. Там все в сборе. Необычно тихо. В землянке прибрано. Впечатление такое, будто ждут кого-то. На мое появление капитан С. А. Гладченко не замедлил отреагировать:
      - Напугал ты меня, доктор медицинских наук. За наркома принял. Чуть не скомандовал "смирно", - сказал он, вызывая улыбки присутствующих.
      Но не прошло и четверти часа, как дверь в землянку широко распахнулась и один за другим появились Слепенков и Плитко. Мы встали, не услышав, однако, излюбленного Слепенковым "вольно-вольно". Не последовало и приглашения сесть. Напротив, командир и комиссар тоже приняли положение "смирно", повернувшись в сторону открытой ими двери, и стали по сторонам от нее.
      Вслед за тем в землянку вошли народный комиссар ВМФ, адмирал Николай Герасимович Кузнецов, командующий КБФ вице-адмирал Владимир Филиппович Трибуц, начальник авиации ВМФ генерал-полковник Семен Федорович Жаворонков, командующий ВВС КБФ генерал-лейтенант Михаил Иванович Самохин.
      - Здравствуйте, товарищи, - вежливым тоном, тихо поздоровался Н. Г. Кузнецов в полнейшей тишине, предупреждая движениями руки, что можно не отвечать по-уставному.
      Жест был понят, и мы промолчали.
      - Пожалуйста, присаживайтесь, - предложил нарком.
      Но никто не сел. Все оставались в прежнем положении, лишь изредка переминаясь с ноги на ногу.
      - Это тот самый полк, товарищ народный комиссар, который...
      - Помню-помню, - остановил С. Ф. Жаворонкова Н. Г. Кузнецов.
      Однополчане оценили реплику наркома, остановившего Жаворонкова. Они, как и нарком, не желали ворошить огорчительное прошлое полка. Всем хотелось знать, как настоящее полка оценивается в верхах. Это понимал, конечно, и С. Ф. Жаворонков. Сделав небольшую паузу, он перешел к тому, о чем и собирался доложить, но после экскурса в нашу историю, желая, видимо, на фоне успешно преодоленных неудач прошлого убедительнее представить боевое сегодня полка.
      - Сейчас, товарищ народный комиссар, это один из лучших полков нашей истребительной авиации, - начал Жаворонков, вызывая довольные улыбки летчиков и всех присутствующих.
      - Согласен. Оценку считаю вполне заслуженной, - отозвался Н. Г. Кузнецов, слегка кивнув головой.
      Всего несколько слов высокого начальника. А как они поднимают дух воинов! Их готовность бить врага еще крепче.
      Неожиданно раздался телефонный звонок. Никто не берет трубку. Ближе всех к аппарату я. Рядом со мною вполоборота Н. Г. Кузнецов. Высокий, стройный, молодой, красивый. Так близко я видел его первый раз. Повернув голову в мою сторону и встретившись со мною взглядом своих слегка монгольского разреза глаз, он мягко сказал:
      - Послушайте.
      - Есть послушать!
      Беру трубку. Называю позывной. На противоположном конце провода слышу чей-то огорченный, но вежливый голос: "Да нет, мне "Чайку". Извините". На этом разговор окончен. Кладу трубку. Н. Г. Кузнецов снова поворачивается ко мне. Наши взгляды снова встречаются.
      - Не туда попали, товарищ народный комиссар, - громко доложил я, назвав Н. Г. Кузнецова не по воинскому званию, а по должности, следуя примеру С. Ф. Жаворонкова.
      Нарком чуть приметно улыбнулся.
      По поводу моего диалога с Н. Г. Кузнецовым остряки долго потом шутили. С. А. Гладченко не упускал случая напомнить о том, что "наш доктор получает приказы лично от наркома и лично ему докладывает об исполнении", делая ударение на слове "лично".
      Выйдя из землянки, мы увидели голубое небо над аэродромом и в нем "яка", вертевшегося в каскаде фигур высшего пилотажа. Это Пимакин "обкатывал" новый мотор.
      - Молодец, - восхищенно сказал Н. Г. Кузнецов, любуясь полетом вместе со всеми, кто его сопровождал.
      - Он, кажется, собирается на посадку? - спросил нарком Жаворонкова.
      - Заходит, товарищ народный комиссар, - ответил Жаворонков.
      И тут, как на грех, произошло непредвиденное.
      Когда самолет уже был готов вот-вот коснуться полосы, мы увидели, что левая "нога" не до конца выпустилась. Она была как бы немного согнута. Между нею и крылом самолета не было нужного угла.
      - "Нога" не стала в замок, - заключил с досадой находившийся здесь же старший инженер полка В. Н. Юрченко (так оно потом и оказалось при проверке).
      Что-либо предпринимать было уже поздно. На пробеге самолет стал валиться на левое крыло в сторону неисправной "ноги". При толчке о землю она совсем подвернулась. Консоль (конец крыла) задела дорожку, и самолет, развернувшись более чем на девяносто градусов против часовой стрелки в сторону неисправной "ноги", остановился с выключенным мотором и переставшим вращаться воздушным винтом. "Як" лежал с подвернутой левой "ногой", опираясь на помятое левое крыло, будто подбитая птица, только что восхищавшая своим стремительным полетом.
      - Вины летчика здесь нет, товарищ народный комиссар, - забеспокоился С. Ф. Жаворонков, как бы выражая мнение всех авиаторов, видевших происшедшее.
      Н. Г. Кузнецов промолчал. А когда смущенный Пимакин подошел, чтобы доложить, нарком приблизился к летчику и, предупреждая доклад (и без него все было ясно), подал ему руку.
      - Благодарю за блестящую технику пилотирования. И за удачную посадку, сказал нарком, не скупясь на улыбку.
      Вместе с наркомом улыбались все. Повеселел и Пимакин, видя, что высокое начальство не гневается.
      Да, конечно, в создавшихся условиях посадка закончилась удачно. Могло бы быть гораздо хуже. Но только не у Пимакина. Поломка была небольшой. Ее, как и дефект, приведший к аварийной посадке, наши ремонтники во главе со старшим инженером Юрченко, инженером по ремонту Шереметьевым и начальником полевых авиаремонтных мастерских Ф. Ф. Мытовым быстро устранили.
      На следующий день в начале девятого я уже был у В. Н. Корнева.
      - Зосимова сопровождать до Москвы приказано вам. Вы начинали, вам и доводить до конца, - сказал Корнев. - Командующий предоставляет "дуглас" (Ли-2), но, как вы сами понимаете, для двоих это многовато. Поэтому вылет назначается на 22 ноября, если не подведет погода. За эти дни подберется группа отпускников и командированных. Вместе с вами они полетят до Богослова. Там вас и Зосимова будет ждать один из наших По-2, переоборудованных под санитарный самолет. До Москвы его поведет ваш летчик. В Москве он сдаст самолет и отправится в отпуск. "Дуглас" сопроводит через озеро четверка ваших "яков". Слепенкову уже позвонили. Что-нибудь неясно? - спросил главный.
      Мне было все предельно ясно, и я был очень признателен В. Н. Корневу за его оперативность.
      Просмотрев мой небольшой отчет, главный врач одобрил результаты моих наблюдений за трудовым процессом летчиков-истребителей. Приказал доложить на совместном совещании начсанов авиабаз и врачей авиаполков, чтобы привлечь их пристальное внимание к этой работе.
      Совещание состоялось через два дня. Первым доложил В. Н. Корнев о своем опыте работы в осажденном Севастополе. Там, как уже упоминалось, он возглавлял санслужбу авиабазы. Затем выступил я. Наблюдения мои получили высокую оценку. Заключая, Корнев указал на необходимость продолжать эту работу, а там, где она еще не проводится, незамедлительно начать. Подчеркнул, что на основе изучения и глубокого понимания летного труда в боевых условиях, знания индивидуальных особенностей летчиков, умения располагать их к доверительным беседам с врачом мы сможем лучше предупреждать утомляемость, успешнее помогать командованию в поддержании и повышении боеспособности летного состава.
      18 ноября С. Я. Плитко, В. П. Меркулов и я прибы ли на санитарной машине в госпиталь, чтобы забрать и сопроводить в полк Павлова и Зосимова. Павел Иванович возвращался к летной работе. Зосимова надлежало перевезти в свой лазарет перед намеченным стартом в Москву. Лишенная официальности, сердечная обстановка. Кроме приехавших, начальник и комиссар госпиталя, хирурги Н. В. Петров, Ф. М. Данович, Е. П. Букирева, медицинские сестры, санитарки. За чашкой чая состоялся наш короткий, как миг, прощальный вечер, но мы успели сказать много взаимно теплых слов, простых, но проникновенных, шедших от сердца. В письме на имя начальника госпиталя Г. Е. Гонтарева, которое было поручено огласить мне, авиационное командование благодарило дружный медицинский коллектив замечательных хирургов, средний и младший персонал за их самоотверженный, благородный труд. Сегодня уходили последние из этой группы раненых летчиков полка. Но война продолжалась. И никто не мог знать, сколько еще будет их впереди. Только желанная Победа могла остановить потоки крови, смерть и разрушения.
      Близкими и родными для всех в отделении стали Павлов и Зосимов. Расставание получилось и радостным, и немного грустным. Поочередно гляжу я то на Павлова, то на Зосимова. И думаю о том, как им трудно было на госпитальной койке и как нелегко было поставить их на ноги. Особенно Зосимова.
      Последние минуты перед уходом. По старому русскому обычаю присаживаемся. В наступившей тишине слышно, как заботливая няня, проведшая много бессонных ночей у постели Зосимова и Павлова, шмыгает носом. На виду у всех она вытирает слезы, стекающие по щекам. Она выражает и наше душевное состояние, но мы держимся. Ну вот и всё. Крепкие рукопожатия, объятия, поцелуи.