Ну вот, дорогой Вася, и все, что есть нового... Сообщай о своих делах, учебе. Думаем, что ты, наш лучший колхозник, хорошо будешь разбираться в тракторах. В этом я уверен.
      Привет от бригадиров Селиванова, Плитко, Данилюка, Емельянова и других, от колхозников-чернорабочих Казакевича, Храмова, Павлова, Сушкина, Свешникова и других. Желаю успеха.
      Председатель колхоза П. И. Павлов".
      Прочитав письмо, я как будто побывал в родном полку. Все понял и почти зримо представил то, о чем сообщил командир. Радостно было узнать о награждении дивизии, многих летчиков и что в полку все живы, Было ясно, что наши продолжают наносить удары по военно-морской базе немцев Кунда в Нарвском заливе и другому важному опорному пункту врага - Азери, кораблям и транспортам противника в этом районе. Сейчас летают туда нечасто из-за раскисшего аэродрома, но очень скоро временный вынужденный "отдых" сменится еще более интенсивной боевой работой. С огорчением узнал о ночной бомбежке аэродрома Борки "юнкерсами", прилетавшими с финской территории. В результате выведены из строя 8 "яков" и 2 Пе-2, убиты двое и ранены четверо из 12-го пикировочного полка ("бригадира Курочкина"). Искренне трогали приветы дорогих однополчан, названных и не названных в письме.
      Мне захотелось поскорее вернуться в полк, в боевую семью. Желание, надо сказать, сбылось. Из-за разворачивавшихся наступательных операций лета 1944 года наши курсы были сокращены на один месяц.
      В полк вернулся в день третьей годовщины начала войны. Радостные встречи с однополчанами в Борках. Павел Иванович, не дав закончить официальный рапорт о прибытии, заключил меня в свои объятия, сказав, что я заметно похудел. В тот солнечный день я обошел подразделения, стараясь увидеться со всеми, справиться о здоровье, узнать подробности боевых дел. Они были весьма отрадными: одержано немало побед, и без единой потери или ранения с нашей стороны. Это было просто здорово!
      Уже вскоре после моего убытия на учебу Павел Иванович и Павел Ильич Павловы увеличили боевой счет на два лично сбитых вражеских истребителя. Пример Павловых увлекал других. Только в одном воздушном бою 8 мая 1944 года наши летчики во главе с майором Д. А. Кудымовым сбили пять фашистских самолетов, обеспечив пикировщикам, ведомым гвардии капитаном Лазаревым, меткий бомбовый удар по транспортам противника у причалов порта Котка. Прямыми попаданиями бомб они подожгли и потопили транспорт водоизмещением 2000 тонн, второй транспорт такого же тоннажа был поврежден. Потопили 3 моторных катера, уничтожили 5 железнодорожных вагонов с боезапасом, в двух местах разрушили железнодорожное полотно, подожгли склад с лесоматериалами, разбили пирс.
      Приятно было узнать о дружной подписке однополчан на Третий государственный военный заем.
      За время моего отсутствия произошли изменения в личном составе. Капитана С. А. Гладченко назначили помощником начальника штаба нашего же полка. На освободившееся место адъютанта 1-й эскадрильи прибыл старший лейтенант С. А. Богуславский. Вместо отозванного С. Я. Плитко заместителем командира полка по политической части прислали капитана Геннадия Петровича Нечаева. В его лице однополчане получили достойного преемника Плитко.
      Командиром первой эскадрильи вместо майора В. П. Меркулова, убывшего в другую часть, назначили капитана В. А. Свешникова. Виктор Алексеевич служил перед тем командиром звена 3-й эскадрильи. Это был опытный боевой летчик, умелый воспитатель. При всей требовательности, он был очень скромным и душевным человеком, никогда не повышал голоса. Своим уравновешенным, невозмутимым характером он напоминал Я. З. Слепенкова.
      В числе вновь прибывших молодых летчиков был Т. В. Тяжев, успешно летавший до конца войны. Сразу по возвращении из Москвы я сделал медицинский осмотр летчиков. Это было незадолго до известной операции потопления балтийской авиацией 16 июля 1944 года в финской военно-морской базе Котка немецкого крейсера ПВО "Ниобе" (ошибочно принятого вначале за финский броненосец "Вяйнемяйнен").
      Накануне операции, осуществленной с участием 30 "яков" во главе с Павлом Ивановичем Павловым, летчики хорошо отдохнули. Обстановка позволила для большинства из них день перед ответственным заданием сделать своего рода выходным, с выездом на берег Финского залива. Погода благоприятствовала, можно было искупаться, поиграть в мяч, порезвиться. После отбоя, сделанного на час раньше обычного, командир полка и я побывали в общежитии летчиков. Утром после врачебного предполетного опроса и осмотра оказалось необходимым доложить командиру о непригодности к выполнению заданий лишь одного. Минувшую ночь он плохо спал, лицо бледное, пульс частил. Сам летчик уверял в нормальном самочувствии. Павлов в таких случаях, поддерживая врачебное заключение, оставался непреклонным. Назначил другого.
      В момент взлета и до посадки я находился вместе с медицинской сестрой у санитарной машины, заранее проверенной и дооснащенной всем необходимым. Мы были в полной готовности действовать немедленно по обстановке. К счастью, необходимости в этом не возникло. После выполнения задания "Яковлевы" и "петляковы" без потерь вернулись домой. Раненых среди наших истребителей и пикировщиков не было. (В. И. Раков вспоминает, что кроме истребителей и пикирующих бомбардировщиков, действовавших из Борков, в этой операции с других аэродромов участвовали топмачтовики - "бостоны" (бомбившие с бреющего полета), штурмовики, истребители. Всего 131 самолет. Из всей этой армады были сбиты зенитками только два топмачтовика: два других топмачтовика, Пе-2 и Ил-2 получили пробоины.) Летчики рассказывали, что истребители противника даже не смогли подойти к району цели. Все противодействие враг оказал зенитным огнем.
      Операция завершилась полным успехом. От первых прямых попаданий В. И. Ракова крейсер полузатонул. Добили его остальные пикировщики 12-го полка и топмачтовики подполковника И. Н. Пономаренко.
      Мы видели, как боевые друзья, завершив успешный полет, плотно окружили В. И. Ракова. Возбужденные и радостные, мокрые от пота, они наперебой выражали свое восхищение его энергичными, смелыми действиями, воодушевившими их всех в сложнейшей, тщательно разработанной и блестяще проведенной операции.
      Не поскупилось на похвалы и высшее командование. Сразу же после полета, когда В. И. Раков, как старший в воздухе всей группы, доложил наркому, находившемуся на аэродроме, улыбающийся Н. Г. Кузнецов, желая обнять отважного летчика, сказал: "Подойдите ближе, товарищ полковник!" Деталь эта долгое время передавалась однополчанами из уст в уста.
      Многие участники операции были представлены к высоким правительственным наградам. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1944 года наиболее отличившиеся морские летчики были удостоены звания Героя Советского Союза. Среди них был и командир 3-й эскадрильи нашего 21-го полка капитан Павел Ильич Павлов. К тому времени, по данным наградного листа, на его счету было 557 боевых вылетов, 40 воздушных боев, 10 сбитых самолетов врага лично и 3 - в группе. (До конца войны он сделал еще 43 боевых вылета, провел 17 воздушных боев, сбил 3 самолета лично и 3 - в группе.)
      В. И. Ракова Родина удостоила второй Золотой Звезды Героя.
       
      Паневежис
      Размещение. Очередные победы. Ранения. Новые утраты
      В начале августа 1944 года мы перебазировались в Паневежис Литовской ССР. Был сделан бросок около 700 километров на юго-запад от Ленинграда. Туда же перелетел 1-й гвардейский минно-торпедный полк под командованием Героя Советского Союза гвардии подполковника И. И. Борзова. Предстояло участвовать в ликвидации окруженной в Либаве Курляндской группировки, насчитывавшей более 30 дивизий - 16-ю и 18-ю армии противника. Задача эта возлагалась на 2-й и 1-й Прибалтийские фронты и Балтийский флот. Авиации КБФ надлежало срывать морские перевозки фашистов: бомбить порты, наносить удары по конвоям и транспортам на переходах, топить вражеские боевые корабли.
      Поспешно отступая, фашисты предпочитали оставлять за собой груды развалин и пепла. То же они сделали и на аэродроме в Паневежисе: все, что успели, разрушили. Взорвали большой четырехэтажный жилой дом, здания служебного и хозяйственного назначения. Привели в негодность взлетно-посадочную бетонированную полосу, рулежные дорожки. Территория гарнизона оказалась крайне захламленной различного рода мусором и нечистотами. Вскоре, однако, был наведен минимально необходимый порядок для боевой работы и походной жизни авиаторов.
      Летчики полка разместились в уцелевшем небольшом одноэтажном каменном доме с толстыми стенами, бетонированным полом и прорезанными у самого потолка продолговатыми узкими окнами, зарешеченными железом. Вероятно, прежде это был какой-то склад. В нем было очень сыро. Естественного света и воздуха не хватало. Отапливали помещение двумя железными печками. В осенние и зимние месяцы дневальный матрос топил их старательно и непрерывно. И тем не менее стены отпотевали и временами в углах стекали струйки воды. Спали на деревянных койках, связанных парами одна над другой.
      Вместе с летчиками поселились я и парторг Восков. Он - внизу, а я - над ним. Каждый раз, когда я влезал к себе наверх, койки наши со скрипом раскачивались, и Восков не забывал предупредить: "Осторожнее, опрокинешь!"
      Технический состав в большинстве занимал сколоченные и зарытые в землю ящики. Столовые были устроены в бараках из досок.
      Истребители наши быстро ознакомились с районом полетов, особенностями введенного в строй аэродрома и приступили к выполнению боевых заданий. Часто летали на Либаву. До нее по прямой было 240 километров. Один боевой вылет на Либаву занимал около двух часов. Для Як-9 это была не проблема. Особенно для Як-9Д (дальнего действия), позволявшего летчику находиться в воздухе до 5 часов. Боевая работа в Паневежисе отличалась напряженностью и результативностью. В среднем делали до 6 вылетов в день. Только с 10 августа по 15 октября 1944 года летчики полка сделали 409 боевых вылетов, сбили 33 вражеских самолета. Разборы командиром полка полетов на Либаву (на них я бывал нередко) раскрывали их крайнюю сложность. Даже над Коткой летчики не попадали под такой сильный зенитный огонь, как над Либавой. А кроме того, Либаву защищали наиболее опытные из уцелевших фашистских летчиков-истребителей. У них появились истребители с радиолокационными установками. Поэтому наши самолеты стали в качестве противолокационного маневра пересекать линию фронта на бреющем полете. Это облегчало скрытность подхода к цели, однако увеличивало вероятность поражения огнем с земли. Больше стало ранений в момент перелета линии фронта, возросли и безвозвратные потери. Но никакие трудности не могли помешать нашим летчикам драться и побеждать геройски.
      Старший лейтенант И. Н. Емельяненко и младший лейтенант А. П. Жолобов 17 августа 1944 года в шесть утра вылетели на разведку коммуникаций Рижского залива и порта Пярну. После 40 минут полета туда на высоте 3000 метров в районе Пярну они встретились с двумя ФВ-190. Жолобов первым обнаружил противника и доложил по радио ведущему. Вражеские самолеты находились сзади. Емельяненко тотчас развернулся и приказал Жолобову бить ведомого ФВ-190, а сам пошел на ведущего. В ходе ожесточенной схватки Емельяненко увидел падающий, объятый пламенем самолет и решил, что сбит его ведомый младший лейтенант Жолобов. Тем временем боезапас у Емельяненко кончился, и он пошел на сближение, настиг противника и винтом своего "яка" отрезал "фоккеру" руль высоты. Вражеский истребитель свалился в беспорядочное падение. Самолет Емельяненко тоже стал падать. Но отважный летчик с этим быстро справился. Сектором газа проверил мотор. Работает, только сильно трясет. Машина управляема. Порядок! Лететь можно! Емельяненко взял курс на свою территорию, напряженно следя за воздухом: новые встречи с противником были бы теперь крайне некстати. Вдруг он заметил одиночный истребитель, и тотчас Ивана Емельяненко охватила невыразимая радость: он узнал своего ведомого. Падающий горящий самолет, оказывается, был "фокке-вульфом". Его сбил Жолобов.
      Боевые друзья сели на свой аэродром. Они не только сбили два самолета, но и доставили важные разведданные.
      У самолета Емельяненко одна лопасть воздушного винта оказалась отбитой на 10 см, вторая загнута, третья тоже немного отбита. Летчик был крайне возбужден, долго не мог успокоиться. Я видел, как он, доложив командиру о выполнении задания, стал закуривать. Свернуть цигарку не смог. Из-за предательского дрожания пальцев рук слетела с бумажки насыпанная махорка. Кто-то из друзей поспешил сунуть Ивану папиросу. Ее он выкурил с жадностью. Как врачу мне было ясно: летчик невредим только физически. Его нервная система перенапряжена. И не вдруг вернется он к исходному состоянию. Я пригласил его на медпункт. По дороге туда и в момент осмотра Емельяненко продолжал рассказывать о подробностях происшедшего. То было необычно радостное возбуждение: ведь закончилось все лучшим образом. Пульс у Емельяненко достигал 120 ударов в минуту. Сердце в буквальном смысле колотилось, кровяное давление повышено. А мышечная сила в руках - по динамометру - заметно снизилась. Иван Никифорович стал на весы: потери за время полета чуть больше килограмма. Вероятно, за счет пота.
      Пользуясь подходящим случаем, я заговорил об отпуске или доме отдыха - на выбор, чтобы можно было ходатайствовать перед командованием. Но об этом Емельяненко, как и осенью сорок второго в Ленинграде, и слышать не хотел. Пришлось употребить власть, чтобы хоть на короткое время освободить летчика от нервного напряжения. По моему докладу командир полка приказал не включать Емельяненко в боевой состав в течение недели. Передышка, хотя и короткая, возымела свое действие. Летчик отоспался. Функциональные показатели нормализовались.
      После И. И. Горбачева, Д. И. Зосимова и Н. И.Митина И. Н. Емельяненко был четвертым летчиком в полку, совершившим воздушный таран. Это была его тринадцатая победа. До конца войны он одержал их еще девять. Итого, 12 личных и 10 групповых побед, 47 воздушных боев, 415 боевых вылетов. С таким счетом закончил войну И. Н. Емельяненко, награжденный орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны I степени и Красной Звезды и многими медалями. (Подполковник в отставке И. Н. Емельяненко живет в городе Орехово в Запорожье. Последний раз мы виделись 8 и 9 мая 1980 года в Ленинграде. Вместе с другими однополчанами ездили в поселок Шепелево на возложение венков к могилам похороненных там наших летчиков.) Успешно закончил войну и молодой тогда летчик А. П. Жолобов, кавалер трех орденов Красного Знамени.
      У нас было правилом: чем сложнее обстановка, тем настойчивее поиск возможных и нужных способов профилактики и борьбы с летной утомляемостью. В паневежисский период отпали театр, концерты. Далеко позади остался и Ленинградский Дом офицеров КБФ с его прекрасными вечерами отдыха. Зато теперь появилось новое увлечение - футбол. В полку была создана сборная футбольная команда. Удалось найти для нее все необходимое, включая и спортивную форму. Все выглядело по-настоящему. Играть с командами других частей ездили на стадион в Паневежис. Роль судьи квалифицированно выполнял Д. С. Восков. Во время футбольных игр отдыхали не только те, кто играл, но и зрители, болельщики. Это была хорошая эмоциональная разрядка в нелегкий паневежисский период осени 1944 года.
      При выполнении ответственного боевого задания 1 сентября 1944 года смертью храбрых погиб один из любимейших летчиков полка В. И. Ткачев. За два года боевой работы он вырос от сержанта до капитана, от рядового летчика до заместителя командира 1-й эскадрильи. Был награжден тремя орденами Красного Знамени и Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ. Он уничтожил 12 вражеских самолетов лично и 8 - в группе.
      На следующий день, 2 сентября, когда мы еще не успели проводить в последний путь В. И. Ткачева, произошло новое печальное событие. Начальник штаба майор Ю. В. Храмов, назначенный на эту должность два месяца назад, вылетел во главе шестерки "яков" сопровождать торпедоносцев для нанесения удара по кораблям противника на переходе в море. Через полтора часа произвел преждевременную посадку на своем аэродроме лейтенант Сидоровский - ведомый Храмова. Зарулив самолет на стоянку, Сидоровский торопливо направился на командный пункт. Его доклад командиру был неутешительным. Он видел, как глубоко в тылу противника самолет с бортовым номером семьдесят пять получил повреждение и от мотора потянулись две белые струи. Очевидно, полагал Сидоровский, выливалась вода из радиатора. Развернувшись вслед за ведущим, чтобы сопроводить домой, Сидоровский услышал по радио: "Прощай, Сидоровский!" Через минуту самолет упал в лес... Над местом падения ведомый сделал четыре виража, но, кроме разбившегося самолета, ничего не увидел. Никаких признаков, что летчик жив, и никаких надежд, что мог уцелеть при таком падении.
      С кладбища мы вернулись, когда было уже темно. В летном общежитии пустовали два новых места. Обе койки стояли в неприкосновенности, тщательно заправленные их недавними хозяевами. Храмов это сделал сегодня утром, а Ткачев - вчера. Ощущение было такое, будто похоронили мы их обоих.
      Расплата за Ткачева и Храмова настигла врага на следующий же день. Торпедоносцы потопили большой транспорт с живой силой и боевой техникой противника. А наши истребители, обеспечивая удар гвардейцев, сбили четыре фашистских истребителя без потерь с нашей стороны.
      После обеда 6 сентября погода ухудшилась. Воспользовавшись паузой, летчики, свободные от дежурства на аэродроме, собрались в общежитии на берегу небольшой речушки Невяжа. Каждый занялся своим делом: одни читали книги, другие просматривали свежие газеты, большинство же писали письма домой. В наступившей тишине слышались звуки гитары и тихий голос командира 2-й эскадрильи Б. М. Сушкина, задушевно напевавшего любимые всеми лирические песни. Звуки гитары и голос Сушкина не мешали, я бы даже сказал, помогали собраться с мыслями, предаться своим личным чувствам, воспоминаниям, переживаниям.
      Склонившиеся над письмами летчики, казалось, отключились от всего окружающего. Психологическое состояние их можно было понять. В суровых буднях войны случалось и так, что, взявшись за карандаш, летчик в последний раз говорил с теми, кому писал. И в этом случае письмо старшего лейтенанта Е. В. Макарова оказалось последним. Оно еще не успело к месту назначения, а летчика уже не стало...
      16 сентября 1944 года Е. В. Макаров встретился с истребителем противника на лобовых атаках. На глазах у всех, рассказал Д. А. Кудымов, летавший вместе с Макаровым, истребители врезались друг в друга и, объятые пламенем, оба рухнули в воду.
      Уже после того, как погиб В. И. Ткачев и не вернулся Ю. В. Храмов, мы потеряли в одном вылете еще четырех замечательных летчиков: командира 1-й эскадрильи капитана В. А. Свешникова, лейтенантов И. А. Борзого, П. С. Лагутина, В. П. Щербину. Они погибли на пути к цели при пересечении линии фронта. Несколько раньше погиб старший лейтенант П. Д. Дорохов. Всего несколько сот метров не дотянул он до берега, занятого нашими войсками. Падая в воду вместе с самолетом, успел передать по радио: "Прощайте, товарищи. Бейте врага крепче!"
      Старший лейтенант Н. П. Цыганков, лейтенанты М. 3. Соболевский и Н. А. Сидоровский находились в госпитале.
      Николай Петрович Цыганков был ранен 21 августа 1944 года автоматным огнем с земли при перелете линии фронта на бреющем во время сопровождения торпедоносцев для удара по кораблям противника в порту Либава. Летчик получил тяжелый огнестрельный перелом обеих костей левой голени. 26 августа мы эвакуировали его самолетом ЛИ-2 ("Дуглас") в Первый ленинградский военно-морской госпиталь. В качестве транспортной иммобилизации воспользовались гипсовой повязкой. Н. П. Цыганкову ногу удалось сохранить, но к летной работе он не вернулся.
      Сейчас Николай Петрович Цыганков, кавалер четырех орденов Красного Знамени, живет и трудится в Ленинграде. На его счету 502 боевых вылета, более 50 воздушных боев и 12 сбитых самолетов врага, из них - 4 лично, остальные в группе. Он был вторым, после П. Г. Богданова, и последним из числа раненых летчиков полка, не вернувшихся в строй.
      М. З. Соболевский 29 августа вынужденно садился на свой аэродром на подбитом в бою самолете. В момент удара самолета о землю язык летчика оказался между зубами и был почти полностью перекушен. Быстро наложив повязку, мы спешно отправились в Паневежис. В специализированном госпитале челюстно-лицевые хирурги тщательно сшили язык. Заживление раны прошло гладко. Соболевский вернулся в строй и успешно летал до конца войны. Он был удостоен четырех орденов Красного Знамени.
      В послевоенные годы с М. 3. Соболевским мы встретились только спустя двадцать восемь лет, 8 мая 1975 года, в Ленинграде. На его вопрос, узнаю ли его, я потребовал: "Покажи язык!" Михаил Захарович сразу все понял. Широко и трогательно улыбаясь, он незамедлительно и так же старательно исполнил мою просьбу, как в свое время в госпитале, когда я навещал его в Паневежисе. М. 3. Соболевский живет в Одессе.
      Н. А. Сидоровскому вскоре после его печального доклада о Храмове в тот же день в автомобильной аварии повредило стопу. К счастью, все закончилось довольно удачно. Примерно через месяц Николай Александрович вернулся в боевой строй. Сейчас он живет и трудится в Калининграде.
      Неожиданно вернулся Храмов! Он стоял в проеме дверей, широко расставив ноги, придерживаясь руками за притолоку, похожий на какой-то сказочный призрак. Шутка ли: явился человек, которого в мыслях многие уже похоронили.
      Трудно передать словами, что испытывали боевые друзья в тот момент. Удивление и охватившая нас радость были настолько сильными, что все мы словно окаменели. А потом, заметив, что стоять на ногах Юрию Васильевичу трудно, мы бережно подхватили его и на руках перенесли на кровать.
      Поддерживаемый друзьями, Храмов сел. От нас не ускользнуло то, что это причинило ему физическую боль.
      - Несколько раз казалось, что он выручит, - тихо произнес Храмов, взвесив на ладони извлеченный из кармана брюк пистолет и сунув его под подушку.
      Юрий Васильевич был растроган встречей. Губы его чуть приметно вздрагивали, глаза наполнялись влагой, он еле сдерживал слезы. Голова забинтована. На левом виске - следы впитавшейся в повязку крови. Лицо осунулось, рельефнее обычного выделялись скулы. Губы - сухие, обветренные, в трещинах. Пристально, с участием, вглядывались мы в зоркие глаза летчика, впалые и воспаленные. Они по-прежнему излучали человеческую теплоту и приветливость, светились верой в людей. Это были глаза типично русского человека, глаза воина великого народа-героя.
      Мы понимали, что Храмов крайне измучен, обессилен, нуждается в покое и отдыхе, восстановлении сил. И потому никто не решался спрашивать. Как врач я готов был немедленно приступить к своим обязанностям. Но не мог Храмов уйти, не рассказав о подробностях случившегося. Стремление поделиться ими с боевыми друзьями было, пожалуй, одной из первейших и неотложных потребностей летчика. Успокоившись после волнений первых минут встречи, глубоко вздохнув, Юрий Васильевич начал свой рассказ:
      - Шли низко над лесом, чуть не задевая верхушки. Неожиданно оказался пробитым радиатор. Пришлось развернуться на обратный курс. Но вода быстро вылилась, и мотор остановился. Высота небольшая. Планировать долго не мог. Самолет неудержимо потянуло вниз. Когда до земли оставались секунды, передал ведомому несколько слов. От Сидоровского, наверно, уже знаете...
      Неожиданно Храмов спросил, почему не видит Сидоровского. Не дождавшись ответа, стал интересоваться и другими, кого сейчас не было в летном общежитии. В их числе назвал Свешникова и некоторых других, погибших за время его отсутствия. Мы невольно насторожились. Уж очень не хотелось огорчать его. Пусть о них Храмов узнает позже. А сейчас, взяв инициативу на себя, я поспешил сослаться на служебную занятость отсутствующих. Друзья понимающе поддержали меня.
      Продолжая рассказ, Юрий Васильевич отметил, что не почувствовал и не помнит удара о землю. Помнит только, как стремительно приближался неминуемый удар, мгновенно и неощутимо погасивший сознание и всякое восприятие. Храмов не знает, сколько лежал он без сознания. Он помнит себя с того момента, когда был уже на ногах, выбравшись из обломков самолета. Но как он выбирался - не помнит. Он отчетливо понимал, что идет, и тут же ловил себя на мысли о том, что не знает, где находится, откуда, куда и зачем идет, почему и как оказался здесь. Сколько продолжалась эта автоматическая ходьба, он и теперь не мог вспомнить.
      Но вот Ю. В. Храмов почувствовал, что лицо его заливает кровь. Рукой коснулся левого виска. На ладони кровь. Он ощутил боль в ногах. Она явно мешает идти. Вылет и все другие события, предшествовавшие этой машинальной ходьбе, все еще оставались вне сознания.
      Состояние, в котором оказался летчик, довольно странное на первый взгляд, врачу понятно. Это так называемая ретроградная амнезия - провал (утрата) памяти на все недавнее прошлое в результате сотрясения головного мозга. Картина, похожая на пробуждение от наркозного сна, когда сознание тоже возвращается не сразу, вслед за восстановлением двигательных реакций и речи. Просыпаясь от наркоза, больной уже двигает руками, ногами, может встать и пойти, разговаривает (иногда очень связно), но все это поначалу делается неосознанно. И лишь постепенно, по мере улетучивания из организма наркотического препарата и прекращения его действия, все более полно возвращается сознание, и шаг за шагом всплывают в памяти больного события, предшествовавшие наркозу. У Храмова утраченное в результате сотрясения головного мозга сознание тоже возвращалось постепенно. Одно за другим всплывали в его памяти события, воссоздавая полную картину случившегося.
      Вспомнив все, летчик стал действовать. Он внимательно осмотрелся. Кругом низкорослый лес. Тишина. В ушах шум и звон. Страшная головная боль. Кровотечение из раны левого виска продолжается. Храмов достал из кармана индивидуальный пакет первой помощи и наложил тугую повязку на рану. (Как было важно иметь летчику перевязочный материал именно в кармане! Бортовые аптечки, имевшиеся на Як-1, себя не оправдали. В дальнейшем от них пришлось отказаться.) Ему захотелось вернуться к самолету, чтобы уточнить, в каком он состоянии. Но, подумав, не стал терять времени. Его мысль напряженно работала в одном направлении - выбраться к линии фронта и скорее в полк.
      На руках у Храмова чудом уцелевшие часы и компас. Они да солнце над горизонтом - достаточные ориентиры, чтобы определиться на местности. Направление к линии фронта, как он вскоре понял, было выбрано правильно. С трудом пробираясь густой чащей леса, Храмов неожиданно оказался на краю опушки, вблизи колодца. Притаившись, решил понаблюдать за домом, \ 201\ чтобы не напороться на нежелательные осложнения. Вскоре из него вышел пожилой человек в штатском и стал доставать воду из колодца. Видно, хозяин. Летчик решил обратиться к нему. Показав пистолет, он дал знак не шуметь и немедля подойти. К удивлению Храмова, человек без боязни и с готовностью подошел и сказал по-русски с литовским акцентом:
      - Я вижу, вы русский офицер. Не опасайтесь меня, я помогу вам.
      Храмов не мог, понятно, довериться сразу и потому некоторое время держал пистолет наготове. Выяснилось, однако, что ему повезло. Литовец рассказал ему о немецких комендатурах на хуторах. Посоветовал, как их миновать и как безопаснее идти в сторону фронта. Предложил ночлег на чердаке дома. Но добавил, что это не совсем безопасно, немцы приходят к нему за молоком по вечерам. От ночлега Храмов отказался, но согласился наскоро поесть и взять в дорогу хлеба. Литовец подсказал ему, что забинтованная голова далеко видна и обращает внимание, посоветовал замаскироваться под местного жителя. Храмов снял бинт, надел картуз, осторожно прикрыв им рану на виске, стараясь не потревожить образовавшийся сгусток и не возобновить кровотечение. Поверх кителя надел крестьянский пиджак, а в руки взял цепь. В таком наряде летчик имел вид деревенского жителя, отправившегося в лес по своим делам.
      Пока было светло, шел все время лесом, обходя вязкие болота. Но вот и сумерки, а за ними ночь. Храмов вспомнил назначенное им самим и утвержденное командиром время похорон Ткачева и подумал, что они уже состоялись и что его отсутствие усугубило траур боевых друзей. Многое отдал бы тогда Храмов, чтобы передать в полк (где, как он был уверен, его считают погибшим), что он жив.
      Все более ощущалась усталость. Поврежденные ноги совсем разболелись. Ныло все тело. Идти дальше не было сил, да и направление легко потерять в темноте. Решил остановиться и переночевать в стоге сена. С тревожной настороженностью прислушивался к тишине. Каждый шорох казался подозрительным.
      Храмов просмотрел карманы Партийный билет, полковую полевую печать, удостоверение личности и орденскую планку ненадежнее запрятал. Лишнее, что могло демаскировать, выбросил, в том числе кобуру от пистолета, шлемофон. Зарывшись в сено, он долго не мог заснуть. Думал о сыне и жене в Подмосковье. В голове неотступно вертелось: "Жди меня, и я вернусь, только очень жди..." Незаметно для себя Храмов погрузился в короткий сон и тотчас оказался дома. Пятилетний Славик зовет его к столу, за которым старательно хлопочет жена Валентина Андреевна. Юрий Васильевич спешит к ним, торопливо переодевается во все сухое и просит закрыть дверь и окно: очень сквозит, холодно...
      Храмов открыл глаза и понял, что продолжает улыбаться сыну и что его насквозь прошибает озноб. Согреться нет сил. Через какое-то время снова заснул. Но опять ненадолго. Судорогой свело ноги. Мучительная боль прервала сон. Попробовал выпрямиться. Не получилось: ноги не подчинялись и причиняли нестерпимую боль. С тревогой подумал: "А что, если ноги откажут совсем?"
      С рассветом вылез из-под сена. Озноб прошел. Стал потеть. Захотелось пить. Ощущалась слабость. С трудом встал на ноги. Голова закружилась. К счастью, на ногах устоял. Но держали они нетвердо и плохо передвигались. Постепенно разошелся.
      Дважды Храмов натыкался на немцев. Как назло случалось то, чего больше всего остерегался. Первый раз, обходя болото, он оказался на краю открытой полянки. На ней фашисты занимались строевой подготовкой. Их было человек десять. В другой раз надо было пересечь лесную дорогу. Выбравшись из чащи на обочину дороги, он напоролся на танк со свастикой. До него было метров тридцать. Танкист, бросив короткий взгляд в сторону "литовца", продолжал возиться у гусеницы.