Заметив татарское войско, Татаринов повернул коней в другую сторону. Он переплыл Дон и помчался к Таманскому полуострову, к знакомой «Кафской улице» – тесно­му проливу перед Керчью.

«Кафскую улицу» в старину называли Босфорусом. И государство Крымское тогда называлось Босфорским. По «Кафской улице», заросшей зеленой тиной и занесенной песком, в ее узких и тесных протоках перегоняли когда-то для продажи в разные страны невольников.

Татаринов надеялся, что войско Джан-бек Гирея, поджидая его в засаде, будет топтаться у Молочных Вод, а он тем временем без всякой помехи переплывет с ватагой «Кафскую улицу», перевалит горы и погуляет в самом Бахчисарае.

Долго петляли кони по всяким тропинкам. Днем казаки спали где придется: в седле, на степном ковре, на холодной земле, под скалами, на берегах протоков, а ночью – под высокими курганами, на старых могильниках. Спали мало – спешили, скакали волчьими тропами, чтоб незамеченными пробиться к Босфорусу. Вскоре они добрались до него.

На берегу пролива Федор Порошин первый заметил в зеленой плесени и в мокром песке перевернутые, раскинутые и разбитые казачьи струги. Татаринов признал в них струги Ивана Каторжного и велел пошарить по мелководью: не прибило ли еще где их. Пошарили казаки и нашли трех утонувших донцов: Василия Малахова, Карпа Зеленцова и Андрея Чалого. Все они были добрые казаки из Черкасска.

След на протоке был свежий: видно, татары совсем недавно перегнали на крымскую сторону скотину и полоняников. Гнали их, по приметам атамана Татаринова, с Дона всего три дня назад. Здесь были овечьи, и человечьи, и верблюжьи, и конские следы. На песке отпечатались следы цепей и арканов. Погнали полоняников, видать, к Чуфут-кале, в Бахчисарай.

Не слезая с коня, Татаринов остановился перед тремя погибшими в море донцами, размашисто перекрестился, сняв татарский малахай. Перекрестились и казаки.

– Слезайте с коней! – скомандовал Татаринов, слез с коня. – Считайте шаги от берега до той травы.

Отмерили. Двести шагов вышло.

– Копайте могилу саблями, поглубже!

Выкопали.

– А теперь положьте братов своих в могилу и зако­пайте. Слава им!.. Должно, их буря пометала.

Казаки молча хоронили трех товарищей. В братскую могилу положили три сабли. Быстро вырос на берегу «Кафской улицы» курган, прозванный потом курганом Трех братьев. Не торопясь, казаки покинули могилу, кони давно уже гребли песок, били копытами, пугливо озирались, задирали головы, водили настороженно ушами.

Злым ветром стало нагонять и разгонять пенистую и взбаламученную воду. Порошин, смекнув, в чем дело, сказал походному атаману:

– А и не переплыть нам – гляди, как гонит воду.

Татаринову не понравилось предупреждение Федора.

– А в самый раз и плыть нам, – сказал он строго, отвернувшись от него. – Расседлывай!

– Да нас снесет водой, закрутит. Эк-то бурлит!

– Расседлывай! Вода гудит – пусть гудит. Аль поза­были: плыви, пока татарин спит, иди – пока река играет, а спи – пока собака лает! В том удаль казака.

– А тут, помилуй бог, – сказал Порошин, – море ху­же волка воет! Вот и плыви! Коней потопим, Миша!

– А ну, расседлывай! Пустое мелешь, есаул. Кричи по-петушиному, а в воду лезь. Пройдем! На то мы казаки донские. Казак донской что ерш морской. Плетите салу[38] из камыша сухого. Кладите седла в салу, по-та­тарски вяжите ее к хвосту, а сами цепляйтесь за уздечки.

Сплели казаки салы, ворчат, но раздеваются и рухлядишку заворачивают в салу.

Татаринов тоже разделся и первый влез с конем в холодную пенистую воду. Конь его крутнул головой. Поплыл Татаринов, не оглядываясь. Неохотно, словно в бешеный омут, бросились за ним казаки и поплыли к Керчи. Переваливаясь с боку на бок, кони отфыркивались, тяжело ржали, но, подняв шеи и головы, покорно плыли вперед. А дума у казаков только одна: не замок бы порох, – без пороха в Крыму погибель будет. Салы легко скользят на волнах. Хвосты коней оттянуты назад. Торчат из воды головы казачьи да правые руки, держа­щие уздечки. Левыми руками взмахивали, как веслами на стругах.

Вскипают и белеют волны злые там, где встречается Черное море с Азовским. Взбесилась «Кафская улица»! Так остервенело воет, будто скликает себе помощь из Крыма. А Татаринов упрям и неподатлив: плывет знай вперед, коня рукой по шее гладит, причмокивает. Мелькает его крутая бритая голова, забрызганная пеной.

Босфорус, преграждая путь к Малому Стамбулу, шумит косматыми волнами, гремит точно цепями. Но плывет ватага казаков. Тяжеленько им. С размаху разрезают воду широкими ладонями, друг другу помогают, коней заморенных тянут. А берег еще далеко, еле чернеет бере­жок. То скроется, то вновь откроется…

Едва доплыли. На берег вышли голые, усталые и попадали на землю.

Кони стоят, дрожат, качаются от устали.

Татаринов стоит на берегу, смеется.

– Ой, вы, орлики! Да с вами и в железа не попадешь, и от царевой неправды уйдешь!.. Седлайте коней! К Джан-бек Гирею в гости едем!

Услышали казаки слова Татаринова и духом воспрянули. Вскочили, наскоро оделись во все татарское, поседлали коней, порох руками щупают – сухой. На Мишке снова смеются сафьяновые красные сапожки с закрутками, сверкает золотом халат татарский, дрожит серьга серебряная под ухом. Когда обсохли кони, Татаринов сказал:

– Ну, казаки донские, орлы степные, дорога сократилась вдвое. Вон Керчь стоит. Глядите! На этот раз Керчи не тронем.

Казаки ответили:

– Побудем и в Керчи.

Татаринов пустил коня, помчался быстро. И казаки за ним. Пыль клубилась из-под копыт.

Обогнули они Артазалинское озеро, и Татаринов полетел птицей к Аджигаю. Малый Стамбул лежал внизу у моря. Колючий карагач, перекати-поле, погнало резким ветром к степям Султан-Бачалы. Старый дворец Салхата стоял в горах выше Мертвой бухты, в каштановой долине. Еще повыше громоздились серые скалы, плелись тропинки узкие, а где-то близко, в приморских скалах, лежал древнейший город Кизил-Таш. Спускались виноградники, ручьи гремучие пенились под копытами коней.

Ехали по заброшенной, еле видной тропе. За той тропой переплывали казаки Кучук-Карасу и Биюк-Карасу. Сушились на скале, как птицы горные. Оттуда виден был татарский шумный город Карасубазар с одиннадцатью мечетями и минаретами, с торговыми рядами, лавками. Там пыль столбом стояла. Мечети белые, дома беленые, из серого камня, ограждены плетнем.

Поскакали дальше. Синеют горы. Сереет мгла. Дорога, сплошь кремнистая, звенит. Добрались наконец до Салгира, самой большой и глубокой реки в Крыму. Спусти­лись от Салгира к морю. Море гудит. Коней вели под уздцы. Повисли все над пропастью: и казаки, и кони. Тучи плывут густые, цепляются за шапки и за ноги. Въехали в Байдары. Уже вечерело.

Внизу, под скалами, застыло море синее. Чуть по­скользнись – и прощайся с жизнью. Поспали ночку на скале сырой в Байдарах. День грелись. Усталых коней поили в речках быстрых, кормили в зеленых рощах.

Татаринов отдыхал на камнях, думу думал. А каза­ки – кто спал, кто жевал сухую рыбу, мясо, кто воду пил из фляги. Потом Татаринов вскочил.

– Ну, казаки! Седлайте коней, да понадежнее. Дело не ждет.

И снова в путь. На заре Черкес-Кермен легко проско­чил. Биюк-Каралез как птицы пролетели. Остановились в деревне Улаклы. Песок кругом да камень. Луна висит над пропастью. Бахчисарайское ущелье, Чуфут-кале и Хан-Сарай лежат под звездами. Дворцы – в садах зеленых. Мечети на горе. Запахло шашлыком, каштанами, орехами. Гремя камнями, бежала речка Чурук-Су.

– Попробовать бы нам баранинки, – сказали ка­заки.

– Попробуем в дворцах у хана крымского. – ответил Татаринов. – Копыта коней обверните войлоком, чтоб топота не слышно было. Уздечки обмотайте тряпками, чтоб не гремели. Ножны приторочьте. Не стукайте, желе­зом не гремите. Совой три раза крикну – кончайте стражников, выручайте меня. Слышите?

– Слышим, атаман, – откликнулись негромко ка­заки.

– А теперь все по местам. Ждите, пока вернусь.

Татаринов с тремя казаками пошел в разведку.

В двух главных мечетях молились татары: сам крымский хан, прибывший из Казикерменя Гусейн-паша Делия, верховный судья Чохом-ага-бек и все придворные беки. Малочисленная охрана, оставленная возле дворцов, не заметила, как прокричала сова. Вскоре после этого сигнала стража была схвачена и прирезана.

В городе было тихо и безлюдно. Звезды светили щедро. Луна висела острием над крайней мечетью и освещала песчаные и каменистые тропинки, ведущие к дворцу. Убитых стражников казаки бросили в кусты и за низкие каменные стены дворов. Татаринов и Порошин, словно две черные кошки, перебрались через высокую каменную ограду ханского дворца. Притаившись за кустами и наблюдая за стражей, они поджидали возвращения хана с молитвы.

Джан-бек Гирей долго не появлялся. Вблизи гарема плясал огонек – то исчезал, то вспыхивал. Огонек освещал дорогу, по которой должен был возвратиться Джан-бек Гирей. Когда огонек заплясал дрожащим мотыльком, склонился и потух, Татаринов услышал в глубине сада шаги; они торопливо приблизились к дворцу. Атаман узнал Джан-бек Гирея, за ним – пашу турецкого и рядом с ним – верховного судью: всех их довелось атаману раньше видеть в боях с татарами.

Три длинные тени скрылись за террасой, а на их месте выросли неизвестно откуда появившиеся два татарина. Сверкнули ятаганы, но сабли казаков вонзились в татар быстрее молнии. Убитых бросили в бассейн фонтана. Татаринов и Порошин прошли во дворец. Там зажигали свечи.

В Бахчисарае уже все спали.

Слуга, зажигавший свечи, вышел в прихожую. Порошин, быстро накинув на его шею петлю, поволок за дверь, на улицу. Один из казаков подхватил татарина и прикончил кинжалом. Другой шепнул Порошину:

– Скажи походному, что мы перебили на дворе янычаров Гусейн-паши.

– Дело! – ответил Порошин и скрылся за дверью.

Татаринов не стал медлить и смело вышел на середину ханского зала.

– Селям-алейкум, Джан-бек Гирей! – тихо проговорил он.

– Алейкум-селям! – ответил хан, с тревогой присматриваясь к вошедшему. – Что нужно тебе, нежданный гость?

– Тихо! Я походный атаман Татаринов! – сказал по-татарски Мишка.

Джан-бек Гирей в ужасе попятился к стене. Чохом-ага-бек присел с раскрытым ртом.

– Как ты попал сюда?

– Не спрашивай!

Гусейн-паша схватился за рукоять кинжала. Хан, сверкнув глазами, метнулся в сторону паши, выхватил у него кинжал и кинулся было на Татаринова.

– Не торопись! Всю стражу твою мы перебили, а главного войска твоего тут нет. Благодари, что еще жив, – остановил его Мишка.

Хан замахнулся кинжалом, но Порошин подскочил сзади, схватил его правую руку. Хан перекинул кинжал в левую и хотел было поразить им Порошина, но Тата­ринов взметнул саблей. Кинжал и кисть руки упали на ковер. Джан-бек Гирей присел, скорчившись от боли.

– Теперь поговорим о деле, – сказал Татаринов. – Где полоняники?

Хан не ответил.

– В Чуфут-кале! – ответил за него судья.

– Многих распродать успел?

– Мой господин, великий властелин земли и двух морей, не продает невольников, – гордо заявил Чохом-ага-бек, начальник ханских войск и верховный судья.

– Тебя я давно знаю. Шайтан! Жаль, на Дону не сбил тебя с седла багром…

– Мой господин, великий…

– А ты не ври, собака, – перебил его резко Татаринов. – Куда людей деваете? Казните! Тысячи уже казнили! Куда мою Варвару дели, дьяволы?

Джан-бек Гирей сказал со стоном:

– Она в гареме!

– Куда Фатьму девали?

– Фатьма йок… Фатьма йок. Нет ее.

– Найду! – сказал Татаринов. – Иди-ка ближе, хан!

Тот подошел.

– Ты шерть царю давал?

– Я шерть давал.

– А в ней что сказано? Служить и прямить будешь царю Михаилу Федоровичу верно и честно. И русских окраин не будешь жечь и грабить. Верно? Почто ж Черкасск пограбил, пожег Раздоры? Почто ж людей повел в полон? Многих побил и пометал в окно. Все то известно на Дону нам.

Бессильный и беззащитный хан молчал.

Свечи горели тихо. Блестела на кувшинах бронза. Подушки на коврах громоздились высоко, блестя персидскими шелками. На стенах и дверях сверкала позо­лота.

– Пощады нет тебе! – сказал Татаринов. – Царю на нас жалуешься, а в жалобах своих неправду пишешь! Султана Амурата руку держишь, за него стоишь. Ты, видно, хочешь и дальше шерть нарушать свою?

Хан молчал. «Зачем отослал я все свое войско навстречу неверным?» – думал он с тоской.

– Коль ты мою Варвару посрамил, сниму твою татарскую голову и повезу ее донским казакам напоказ.

– Ну, что, – спросил деловито Порошин, – срубить ли голову кому?

– Ай! – в ужасе вскричал Гусейн-паша. – Зачем ру­бить голову?

Татаринов остановил Порошина.

– Напишешь нам новую шертную грамоту? – спросил он хана.

– Якши! – ответил хан.

– Перевяжи ему левую руку, Гусейн-паша… Перевязал? Ну, а теперь садись, хан, пиши: «Джан-бек Гирею быть у русского царя на вечном послушании. Не иметь Джан-бек Гирею сношений с неприятелями и изменниками Руси и не защищать изменников».

Джан-бек записал все точно.

– «По повелению государеву мне, Джан-беку Гирею, ходить с российскими войсками против неприятелей Руси и на войне служить царю без измены».

Джан-бек Гирей качнул головой в знак согласия.

– «Не грабить, и не убивать, и в плен не брать людей Руси и от всех прежних неправд отстать».

Три головы покорно склонились.

– «Всех прежде взятых в полон выдать назад».

Чохом-ага-бек сделал резкое движение, но смолчал и низко нагнул голову.

– «А с турецким султаном Амуратом, и с азовским пашой, и с силистрийским Гусейн-пашой никаких сношений не иметь, и не соединяться, и оружием и лошадьми не ссужать их, и людей в помощь не давать».

Джан-бек Гирей злобно взглянул на атамана, но покорно писал то, что диктовал ему Татаринов.

– Якши! – сказал Джан-бек Гирей.

– Подписывай грамоту!

Тот обмакнул перо и подписал.

– И ты, Гусейн-паша, подписывай!

Тот нехотя подписался по-турецки пером гусиным. Песком присыпал подписи.

– А я, – сказал Татаринов, – подпишу по-нашему: «Походный атаман войска Донского Михайло Татаринов».

– Клади свою печать, – приказал хану Татаринов.

Когда грамота была скреплена печатью, походный атаман сказал хану:

– Теперь ты не шумя сходи с моим есаулом в гарем свой и приведи сюда Варвару и Фатьму. Да скажи, чтоб готовили коней.

Вскоре привели Варвару.

– Ой, Миша! – кинулась она к нему. – Я ждала, я верила тебе! Соколик мой ясный!..

– Некогда теперь, – сказал Татаринов, оглядев быстро Варвару. – А где Фатьма?

– Убили ее здесь!

– Я так и знал. Молчи! Все скажешь после…

Татаринов с Варварой вышли в сад, где стояли кони.

– Садись в седло.

– Ох, Мишенька! Кровинки не осталось. В седло не поднимусь.

– Подсадите, бабу, казаки! – приказал атаман.

Варвару подсадили на коня, приготовленного для нее.

– Беды большой не сотворили? – как бы вскользь спросил Татаринов.

Варвара сквозь слезы улыбнулась:

– Нет! Не успели!

Из Чуфут-кале, навстречу освободителям-казакам уже шли пленники. Казаки вскочили на коней.

– Ну, трогайте! – скомандовал атаман и сел в седло.

Все тронулись из Бахчисарая на заре. Еще светили звезды. Луна висела над мечетями. Татары спали. Ехали казаки до «Кафской улицы». За казаками брели пленни­ки, худые, изможденные, желтые; потом везли обоз добра. Впереди ватаги казаков – заложники: Гусейн-паша, Чо­хом-ага-бек и другие знатные татары.

Сзади них – серьгой качая, в татарской шапке и золотом халате – ехал на вороном коне походный атаман Михаил Татаринов, а с ним есаулы, переодетые в татар­ское платье.