Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Азов

ModernLib.Net / Историческая проза / Мирошниченко Григорий Ильич / Азов - Чтение (стр. 22)
Автор: Мирошниченко Григорий Ильич
Жанр: Историческая проза

 

 


– Не можно ее отдать тебе, Матьяш, – сказал атаман, – мы за нее большой выкуп возьмем. А выкуп тот; пойдет в казну для войскового дела.

Ответ не убедил Матьяша. Он настаивал:

– Отдай!

Давлат обожгла его своими глазами.

Наум Васильев не отдал Давлат, а велел приставить к ней крепкую стражу с наказом: насилья над нею не чинить, к землянке, в которой будет содержаться она, не ходить и ее прислужниц-девок не трогать. А как приедет Иван Каторжный из Москвы, он и решит, куда девать дочку паши.

И тут Петро Матьяш показал свою строптивость. Сунул за пояс подаренный пистоль, надвинул на голову новую шапку с длинным пером, накинул свитку белую и, вскочив на Дарунка, со злостью помчался к дороге.

– Гей! Казаки! Запорожци! Славные молодци! Седлайте коней! – крикнул Матьяш издали. – Скачем в Персию. Бо тут, на Дону, нас дуже погано привечают, турчанок в жинки не дают.

Войско в это время полдневало. Запорожцы со смаком ели свежую дымящуюся уху, заправленную салом и просяницей. Ложки мелькали весело. Оселедцы тряслись на головах, бритые гладкие шеи лоснились на солнце. Услыхав голос своего атамана, запорожцы повернули головы к дороге.

– А чого вин гукае? – спросил у соседа толстый Панько Стороженко, подняв ложку. – С таким нравом нигде нас и приймать не станут. Ще ложки не высохли на сонци, а вин дружбу рушит. Ха-ха! Ему персиянку треба? А може, туточки краще буде?

– Гей, вы, чертовы неслухи! – кричал Петро Матьяш. – Швидко седлайте коней! Бо сам ускачу, вас тут покину!

– А ну, батьков сын, скачи! – сказал толстяк, подни­маясь. – Мы тут зостанемся! Такого приветанья да щирой ласки шукать в других землях не будем! Не будем терять свои головы в чужой земли.

Петро Матьяш махнул плеткой и поскакал. Пылюга по дороге поднялась такая, что за ней не видно стало ни всадника, ни резвого коня.

Все Запорожское войско молча встало с ложками в руках. Глядит войско на дорогу. Наум Васильев вышел и всматривается в даль.

– Вот-то чертяка! С норовом Петро. А ну-ка, хлопцы, в погоню за блудным сыном! Сманул вас с Украины, а сам тикать? Вражина – всю тайну вынесет!

– А дайте мени другого коня – араба, ось здогоню! – сказал Панько Стороженко.

Чья-то рука указала ему на тонконогого коня, стоявшего, уткнувшись мордой в казачью повозку. Стороженко вскочил на неоседланного коня и полетел за облаком пыли, клубившимся на дороге.

Войско все еще стояло не шелохнувшись. Возле войска в казанах дымилась уха. Недолго ждали запорожцы своего Панька. Он вернулся злой и красный. Турецкий пистоль Матьяша был у него в руках. Матьяш рядом с ним сидел на коне, понурив голову. Шапки на нем уже не было: видно, в дороге обронил или ветром сдуло. Глядит Матьяш на свое покинутое войско виноватыми, но хитрыми глазами. Войско стоит, молчит, но силу его Матьяш теперь чувствует. Панько понимает, почему войско молчит и чего оно хочет. «Ты, мол, Панько, догнал Матьяша, так и доведи дело до конца. А мы-де поглядим, как все у тебя выйдет».

Стороженко зло посмотрел на всех, приободрился, протянул здоровенную волосатую руку к белой свитке Матьяша и сдернул вместе с нею Петро с коня наземь. Матьяш рухнул, как бревно, а Дарунок шарахнулся и, чуть не задавив трех казаков, помчался куда глаза глядят. Коня казаки схватили арканом и привели обратно. Плотным кольцом к Петру Матьяшу подступило войско: суровое, злое, но еще сдержанное. Матьяш лежал в пыли; слышалось его тяжелое дыхание. Припав к земле, глядел снизу острым глазом и ждал приговора.

– Петро! – хрипло сказал Панько Стороженко, не слезая с коня. – Мы выбрали тебя своим атаманом. Че­тыре тысячи душ тебе вверили. Четыре тысячи коней. Богацько було тоби довирья!.. Петро! – говорил он твердо и решительно. – Донские казаки и славные атаманы пис­толь тебе дали, кращого коня. Опанували тебя да под небом своим приютили и исты нам дали. Гидко глядеть на тебе: як ты не запорожский казак, а панске быдло!

– Петро! – вскричали запорожцы. – Встань! Не позорь нас! Не встанешь – задавим оцима руками, а на твое мисто Панька поставим атаманом. Вставай! Узнае про те Богдан – не помилуе.

Матьяш встал. Чего-то ждал, глядя пристально на донских атаманов. Панько сказал:

– Иди, сидай в круг да ишь рыбу до самого вечера.

Матьяш хорошо знал, какое то было жестокое наказание, но сразу подчинился – подошел к первому казану с рыбой и сел на землю. Панько Стороженко взял у казака большую ложку, сунул ее Петру:

– Хлебай! Другий раз не будешь шутковаты.

По приговору Запорожского войска Петро Матьяш, натужась, медленно опорожнял большой казан с ухой. Матьяш хлебал уху до поздней ночи, а войско стояло и глядело, чтоб не лил он уху куда-нибудь на сторону. Живот у Петро уже раздуло, нос покраснел. Пот градом лил с него. Глаза помутнели. Матьяш снял свитку. А Панько стоял да приговаривал:

– Кашки б ему, хлопци, с салом казанчик! Щоб не змарнив Петро, щоб на войско свое не роптав, що, мов, его не кормять, зварить ему, хлопци, кашки покруче! Хай исть! Мы в Персию не пийдем. Нам и тут дила буде богацько. Вже знаем, що нам робить… Вставай, Петро!

Матьяш едва поднялся. Его покачивало из стороны в сторону.

– А теперь, – серьезно сказал Панько, – спать поло­жите Петро Матьяша. Нехай проспыться!

Запорожцы свели Матьяша в землянку и уложили спать.

Утром Петро Матьяш проснулся податливый и послушный. Но он не забыл дочку Калаш-паши и свою горькую обиду. Он украл бы ее, но Давлат была под крепкой стражей.


Атаман Старой сидел в Черкасске и писал грамоты во все нижние и верхние юрты, во все городки: «Чтобы все казаки, собравшись по-походному, конно и оружно, не мешкая приготовились на поиск и явились к Монастырскому городку, а тем, кто не явится, будет суд и расправа».

О задуманном деле Старой не объявлял во всеуслышанье. Он ждал из Москвы атамана всего войска Донского Ивана Каторжного, который поехал к государю просить – будто для другого дела – свинца и пороху, хлеба и жалованья; Михаил Татаринов, не слезая с коня, принимал в Монастырском городке войско, приходившее со всех юртов и с городков.

Татаринов одновременно спешно обучал новое войско и сотников: конных – перескакивать глубокие рвы, пеших – взбираться с помощью лестниц и арканов на стены. Велел для навыку рыть глубокие траншеи и подкопы.

Алексей Старой и Наум Васильев являлись помощниками и советчиками Татаринова. Наум Васильев был также добытчиком вестей и языков. А Петро Матьяш с его войском – резервной силой.

Всем дело нашел Татаринов. Бабам он наказал: по всем городкам и в каждой землянке сушить побольше мяса и рыбы, выпекать лепешки, вяленую рыбу зашивать в мешки, толокно и сушеную рыбу насыпать в бочки. Старики чинили старые седла, уздечки, оттачивали и скрепляли попорченные удила: чинили колеса на телегах и удлиняли драбины[54]. Мастерили мотыги и лопаты. Оружейники спешно чинили кремневые ружья и самопалы, а пороховики готовили длинные пороховницы из коровьего и бычьего рога, дробницы из сырцовой кожи. Сабельных дел мастера вытачивали острые сабли и выделывали легкие рукоятки из белой рыбьей кости. Чувячники и сапожники шили сапоги из цветного сафьяна, закупленного в Астрахани и в Казани. Шапочных дел мастера изготовляли всякие шапки: белые на пять сотен казаков, черные – на шесть сотен, серые – на две сотни, все с голубыми верхами. Лохматых бараньих шапок, точь-в-точь какие были у татар и горцев, Татаринов заказал тысячу. Турецких красных фесок из плотного заморского сукна, закупленного в прошлые годы в Кафе и в Салхате, Татаринов велел изготовить две тысячи. Знаменщикам и мастерам, умевшим писать иконы, Татаринов велел изготовить стяги с длинными полотнищами. На одном знамени мастера писали «большое сердце» из золота и «закон» – слова из Корана. Шубники шили татарские шубы с вывороченной шерстью – тысячу шуб. На удивление многим Татаринов велел собрать по всем юртам и городкам ста­рые татарские зурны, трубы, турецкие бубны и татарский рог, в который татары трубили перед началом боя.

К Монастырскому городку повезли давно брошенные, отбитые в прошлых боях старые татарские арбы, телеги.

Издалека, с востока пришли на Дон просить о помощи полуразбитые в междоусобиях племена туркменов. Тата­ринов, поговорив с ними, отослал их в Черкасск к Старому. Атаман Старой вел с ними «посольские» переговоры. И вскоре, пустив своих верблюдов на пастбище вблизи Монастырского городка, туркмены поставили триста кибиток. Переговорив с их начальниками, Татари­нов составил «верблюжий полк». Но, прежде чем это сделать, Старой и Татаринов взяли с военачальников шерть – клятву верности.

Военачальники обязались: «С народами, идущими против Руси, не соединяться, оружием и лошадьми не ссужать их и людей в помощь им не давать».

Все войско в Монастырском и в Черкасске формиро­валось деятельно и быстро.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Босоногим казачатам, которых в такое время не корми и медом, нашлось много дел всяких. Поднимутся с зарей и толкутся в городке до поздних сумерек. Иные казачата и ночью не спят – пасут табуны коней. Иные отцовские ружья начищают, сабли, пистоли. Иные седла чинят, уздечки, смазывают колеса таратаек, конопатят да смолят вертлявые лодчонки, легкие походные струги. Дым всюду коромыслом идет. Все казачата в саже, копоти. А которые постарше из них, те днем и ночью ловят в затонах рыбу для войска.

У казачьих женок свои помощницы – девчатки. Мало ли их в казачьем городке! Всем дело нашлось. И среди девчаток самая бойкая, черноволосая, тонкая, как жердинка, Татьянка – дочь казака Серьги Зарубина. Она мелькает всюду: то воду ведрами на коромысле бегом, не расплескав, несет от Дона, то тащит на плечах шуршащие снопы камышника для топки, то в высокой, плетеной из лозы кошелке несет рыбу – летит стрелою.



– Гей, ты, Татьянка-персиянка! – кричат ей вдогонку озорные казачата. – Рыбеху, кажись, уронила!

Но где там! Зыркнет Татьянка огненными глазами – была и нет! Бедовая помощница у Марьи, женки Зарубина. Рябоватый Ванька Чирий, побочный сын атамана Епифана Радилова, дневал и ночевал в той улице, где стояла землянка Зарубиных.

– Почто торчишь верстой без дела? – бывало спрашивает добродушный казак Зарубин. – Шел бы, детинка долговязая, на берег струги конопатить. Для всех там дел хватает.

А Ванька Чирий стоит, сопит, слова, дьявол, не вы­ронит.

– Тьфу, сатана! – ругался Зарубин. – Вот погоди-ка, погоди, длинноногий! Епишке скажу. Он те портки сдерет, плетью пропечатает живо.

Тогда Ванька Чирий скажет:

– А я Епихи не боюсь! Не пропечатает!

Махнув рукой, казак уйдет, а Ванька Чирий вытаращит глазищи и давай ими снова зыркать по сторонам. Не мелькает ли где Татьянка.

– Гей, Ванька! – закричал, неожиданно выбежав с другой улицы, казачонок Кондрат Кропива. – Персиянка воду черпает из Дону, а ты все тут торчишь. Беги на Дон!

Ванька – туда. А Кондрат стоит да хохочет, вдогонку кричит:

– Ванька Чирий, Ванька Чирий! Держи!

Татьянки не было на Дону. И Ванька вернулся к землянке. Стоит. Посапывает. Поглядывает украдкой. Кондрат глядит на него, посмеивается. И вот, откуда ни возьмись, с другой улицы выбежал быстрый, как птица, Степан, сын Тимофея Рази. За ним бежал желтоватый лицом казачонок Захарка, Парасковьи Белозубовой сын, Степан блеснул юркими глазами:

– Гей, дурень, Ванька! Плетень скоро свалишь. Ты, видно, Татьянку сторожишь? А Татьянка вон уже где: за майданом веревки с мамкой вьет на паруса.

Ванька махнул к майдану. Но Татьянки и там не было. Вернулся Ванька совсем красный, вспотевший, злой. Казачата хохочут. А Татьянка мелькнула и остановилась возле Степана.

Степан сказал Татьянке:

– Как только стемнеется, солнце сбредет за горы – выходи к завалинке. Дело есть важное.

Захарка шепнул ей:

– Ты выходи, выходи. Не бойся!

Но вот из-за угла улицы выскочил Васька Дряга. Высокомерный, выхоленный, богатого казака сын. Высокий, тонкий, хитроватый и подслеповатый.

– Таких парней, как Степан, – сказал он, – пруд пруди.

Степан остановился, присмотрелся и вдруг ударил Ваську кулаком в ухо.

– На тебе подарочек первый, а в другой раз полу­чишь второй. Не люблю я вашего брата, богатого, кровь играет. Ой, как не люблю я, как только бедного человека сопливцы зашибают. Уйди с дороги. Прибью!

В землянке Зарубиных скрипнула дверь. На пороге показалась с подоткнутым подолом полногрудая баба в просторной кофте, с дубиной в руке – Марья Зару­бина.

– Ах вы сатанята! – закричала она неистово. – Молоко на губах не обсохло, а они, ишь что, кружить голову Татьянке. Не рано ли? – и полетела, подскакивая кудахтающей курицей, на казачат. Казачата кинулись врассыпную. Один Ванька Чирий замешкался. Огрела его Марья Зарубина дубиной по башке. Татьянка шмыгнула во двор.

Собрались казачата в пересохшем камышнике за дальним ериком и стали «думу думати».

Степан достал из кармана турецкую трубку, набил ее персидским табаком, выкресал на трут огонек из кремня, задымил. Попыхивая, спросил у Ивана:

– Ну как, баба огрела тебя здорово? Башка трещит?

– Трещит.

– То ведьма баба! – сказал Степан. – В рот пальца не клади – откусит. Она вот так кажинный день, скаженная, лупцует казака Серьгу Зарубина. Вот баба-барабан! Ей бы одной ходить на турка.

– Я ж говорил тебе, башка разбитая, не лезь к Татьянке, – сказал Захар.

Иван сидел молча, обхватив руками голову.

Степан шутя сказал:

– Нам бы надо наскоро сколотить круг, крикнуть кого-нибудь атаманом да приступом взять Марьину землянку.

– Дело! – сказали все. – Перевернем ее землянку…

– А послухайте, – сказал Степан насторожившись. – Кого-то опять колотят.

Прислушались. В камышник донесся глухой детский крик. То Марья Зарубина колотила Татьянку…

К вечеру в камышнике собралось малое «войско» в сто сорок человек. Сколотили малый казачий круг. Крикнули атаманом «войска» Кондрата Кропиву, походным атаманом – Степана Разина, а есаулом – Захарку.

Тут Степан «войску» объявил:

– Как только Марья почнет еще колотить Татьянку да казака Зарубина – немедля двинуться к ее землянке.

Серьга Зарубин в тот день подзагулял и объявился пьяненький перед очами сварливой Марьи.

– Ах ты свиная голова! – кричала Марья. – Ах ты блудливая овца! Опять у Ксеньки Шалфиркиной назюзюкался, опять нализался! – И ударила она казака дубиной по голове. – Иных казаков, – бушевала она, – войско кричит в атта…маны! Иных кричит в есаулы! А он, глядите, люди добрые, ни богу свечка, ни черту кочерга! А твоя Ксенька Шалфиркина – паскуда! Костлявая, трухлявая, и шея у нее что у болотной цапли. В придачу – дура битая, – и снова ударила Серьгу дубиной. – Распроклятое житье! Кабы знала да наперед ведала, не стала б жить с таким вот чудищем! Ах, сатана!

– Не колоти его, маманя, – всхлипывая, молвила Татьянка. – Не колоти!

«Походный атаман» Степан поднял все малое «войско» и пошел на решительный приступ Марьиной землянки.

Казачата перескочили плетни, забежали со двора слева и справа, окружили землянку со всех сторон.

– Гей, люди! Выходите на волю, которые живы. Землянку подожжем!

– А подкладывай-ка, Захарка, да поживее, камыш под угол! Несите огня, давай кресало! – командовал «по­ходный атаман» Степан.

В землянке затихло.

– Которые тут творят смертоубийство, выходи! – кричал Кондрат Кропива.

– Выходи! Выходи! – кричало все малое «войско». – Выходи на суд! На расправу! Тяни-ка Марью на майдан! Тяни ее к Татаринову!

В землянке было тихо.

– Ну, поджигай! Чего глядеть! – сказал Степан. – Чего ждать! Жги все под корень, да и ладно!

Дверь скрипнула. К «войску» вышла Татьянка, вся в слезах.

– Ой… Не дайте умереть папане моему, – сказала она, дрожа от страха.

– А мы ее, Марью-змею, потянем к Татаринову. Он живо разберет.

Зарубина, почуяв недоброе, забилась в угол чулана. Но случилось так, что Михаил Иванович Татаринов сам нагрянул к землянке с тремя казаками. Глянул. Нахмурился.

– Кто бил так немилосердно казака? – спросил он.

Закрыв лицо руками, Татьянка горько плакала.

– Кто же это колотил так нещадно дитя малое?

Серьга сказал:

– Женка моя, злодейка! Паскудная баба, оседлала нас с дочерью да вишь как лупцует.

Казачата стоят возле землянки, поглядывают на Марью, на Татаринова. Потом Степан сказал:

– Марью бы в куль да в воду. А нет – на якоре ее повесить!

Марья стояла уже перед атаманом Татариновым, вся красная, упершись в бока руками:

– Почто ж он, ирод, с Ксенькой Шалфиркиной валандается… Почто ж он, пес… Била я его и всегда буду бить! Никто мне не указ.

– А не клепай-ка! Казачка Шалфиркина – добрая казачка. О том все ведают в Черкасске. За оговор мы бьем плетьми нещадно.

– Фить-ти! Атаман выскочил, нашелся! Вот, на тебе! – И сплюнула на землю.

Серьга сказал:

– Вот бог послал мне ягодку.

Татьянка залилась слезами и побрела на улицу. И всем стало жалко такую терпеливую девчонку. У Ваньки Чирия даже слеза скатилась по щеке.

– Да я ей, – кричала бешеная Марья, – уши до пяток оттяну, а нет, завтра же продам, как курицу, в неволю!

Татаринов выслушал непристойную ругань бабы, позвал Татьянку и спросил:

– Люба ли тебе твоя родная матушка?

Она сказала:

– Нет!

– А батюшка родимый люб?

Она сказала:

– Люб!

– А не пошла бы ты пожить в моей землянке?

– Да хоть сейчас пойду!

– А ты, Серьга, пустил бы ее к нам?

– Помилуй бог, за счастье посчитаю. Будь нам отцом!

– А люба ли тебе жинка твоя?

– Да сгинь она, сатана! Не люба!

Тогда Татаринов сказал:

– Ведите бабу в войсковую избу. Посадите под замок. Сколотим круг и разберемся, порешим, как быть.

Марью повели в войсковую избу.

Татаринов похвалил Степана за то, что его «войско» не допустило лиха в городе.

Через три дня в Черкасске-городе сколотили войско­вой круг. И круг приговорил:

– Бить Марью Зарубину, оговорившую Ксению Шалфиркину. Бить истязательницу дитяти плетьми на майдане жестоко. Быть Марье отныне безмужней и в список о том поставить накрепко. И стоять ей у столба привязан­ной, в позоре, ровно три дня.

И били Марью на майдане по приговору войска. Каялась баба, да было поздно.

Казак Серьга Зарубин женился на другой. А Татьянка стала жить у атамана Татаринова. Варвара была ей милее матери родной.


Похвала атамана Татаринова запала в душу «атамана» Степана Разина. Такой похвалы он, правда, не ожидал и потому почитал ее выше всего. И «войско» хвалило Степана. Татьянку Зарубину казачьи женки стали жалеть и не могли нарадоваться ею. А на Марью Зарубину добрые люди и глядеть не хотели. Все сторонились. И говорили многие, что Марья после того стала приходить по ночам на берег Дона и выла с причитаниями, не находя себе покоя.

Захотелось тогда атаману «войска» малого, Степану Разину, обучить своих сверстников такому делу, чтобы во всем и везде быть верными всему войску, всем казакам и атаману Татаринову.

Пришел он в войсковую избу и говорит Татаринову:

– Нам, атаман, негоже уже ходить по улицам с пустыми руками, без сабель, без воинского дела.

Татаринов смеялся.

– Нам-то пора бы уже, – говорил Степан, – рубить татарина, колоть турка… в походы ходить. Войско у нас готовое.

Атаман сказал старикам, сидевшим на длинных лавках:

– Слыхали? Видали? Подмога к нам пришла!

Старики, пригладив бороды, молча кивнули головами.

Татаринов спросил Степана:

– А велико ли числом ваше войско?

Степан сказал:

– У нас-то всего два атамана: Кондрат Кропива да я, два есаула. Всех казаков – сто сорок! Да только у нас казна пустовата. Нет сабель, нет пороху, нет и свинца. И стругов походных нету.

Татаринов опять глянул на стариков.

– Ну, стало быть, – сказал он, – вам надобно сто со­рок сабель?

– А ежли больше дашь, возьмем и больше – пригодятся.

– А где ж мне сабель взять? – спросил Татаринов.

– Бери где хочешь…

Тут старики засмеялись. А Степан нахмурился, сверкнул глазами, полными огня, сказал:

– Чего же насмехаетесь? Когда вам царь дает в Москве свинец да порох, он так же насмехается?

– Ну вот что, атаман, – сказал Татаринов серьезно, – сто сорок сабель, пожалуй, дам! Но только сабли те у нас татарские, а часть из них – турецкие. Лежат все под часовенкой без дела, ржавые.

– А ружья дашь? Без ружей нам нельзя…

– Ружей, Степан, поди, и нам не хватает. Вот отобьем у турка, нет – у татарина, – и ружья непременно дам.

Степан сиял от радости.

– Ну, порох да свинец, – сказал Татаринов, – ежли покажете нам дело храброе, я тоже дам. Не постою за тем. Вот скоро Каторжный нам привезет посылку от царя. Но может статься, что от царской посылки достанется каждому, когда поделим, хлебного запасу по зерну, свинцу по пульке, а царского сукна – всем по вершку.

– А струги дашь?

– Вот-те и Разин, – сказали старики. – Тимошкин сын! Казак удалый! Далече ль плыть собрались?

– В Царьград! – не долго думая, ответил Степан.

– Ха-ха! В Царьград! Ну и хватил! – сказал Тата­ринов. – Да ведаешь ли ты, детинка, где есть Царьград? Далече, брат-казак, задумал плыть.

– Ха-ха, – смеялся дед. – Тимошкина детинка поплывет к султану Амурату в гости! Да на море твой струг хуртина[55] перекинет.

– А я, дедусенька, – сказал Степан, – не в гости к султану собрался. И не один я, дедусь, пойду в Царьград, а как пойдете все, так и мы пойдем. И пора бы нам, дедуся, ходить в походы вместе с вами.

Старик сказал Татаринову:

– Дай-ка им те четыре стружка, кои ныне волна на берег выкинула. Починят, проконопатят, просмолят. Пус­кай по Дону казачата плавают, смекалку в воинском деле набивают. Когда-нибудь и они пойдут к Царьграду!

– Четыре струга дам! – пообещал Татаринов.

И Степан Разин, словно птенец из гнездышка, выскочил из войсковой избы.

И началось для Степана Разина и для его смелых сверстников то самое золотое детство, которое не забывается.

Атаман Татаринов бывал в Черкасске наездами, но он не позабыл того, что пообещал Степану. Он сдержал свое слово – дал малому «войску» сто сорок татарских сабель, четыре средних, выкинутых на берег реки струга, в придачу подарил малолеткам четыре крымских зурны да два барабана. И сто сорок донцов-птенцов приводили в порядок дареные татарские сабли, разбитые струги, рваные барабаны. Птенцы-удальцы понимали, что не только их отцам, дедам и прадедам на роду было писано биться с врагами насмерть, добывать счастье острой сабелькой, складывать по широким ковыльным степям удалые головы. И, видно, не так далеко было то времечко, когда и им доведется крепко-накрепко пытать свое счастье да землю беречь. Им тоже доведется скакать в Москву станицами, с царями говорить, просить свинец да порох.

И Степану повезло. Старший его братан только что вернулся от запорожцев, куда он ездил спешно с войсковым делом по наказу атамана Алеши Старого, привез он – заглядишься! – в подарок младшему брательнику штаны сукна синего, широкие, как Дон-река, сорочку словно снег белую, с мехами на вороте, шапку-кудлатку да тонкой сапожной работы, по точной мерочке, чеботки. Да еще добрый братан Иванушка не позабыл привезти Степану от запорожцев красной тягучей шерсти длинный кушачок.

Принарядил он Степана на зависть другим казачатам и на великое удивление всем девчатам Черкасского городка.

– Ты, – говорил ему напутственно старший брат, – носи мой подарок только в большие празднички. Не изо­рви подарки, как, бывало, ты рвал любую одежонку в мелкие клочья, глядеть бывало противно на тебя. Не изорви чеботочков, складно скроенных, ишь они какие выдались: остроносые, холявки длинные, узорами писаны, а каблучки почти боярские. Гляди, Степан, доглядывай!

Но где там глядеть, доглядывать?! Не таким Степан родился. Надел все даренное Иваном и сам удивился – снимать не захотелось, праздников он не захотел ждать. Вылетел орлом на улицу, махнул мимо подворья Татариновых, думал, Татьянка глянет, и стрелой-молнией полетел к майдану. А на майдане ребята острили ржавые сабли песком да песчаным камнем.

Прибежал Степан на майдан. У «войска» дело шло жарко, ловко, расторопно. Степан сказал:

– Похвально! Эх, ядерное-то дело шибко пошло у нас, да ядер-то у нас нету… Пороху-то у нас не-ту-у? Братцы! Да как же нам-то быти ноне без пороху да ядер?!

Увидали казачата Степана пригожим, нарядным, обступили, Кондрат Кропива сказал:

– Вот-те и н-на! Ядер? Пороху? А на что нам ядра? Под ядра пушка понадобится. А где мы ее брать будем?

Степан сказал:

– Все будет, все будет у нас, ребятушки… И ядра будут, и пушки будут с ядрами. А порох да свинец отвагой добудем.

Ванька Чирий ходил вокруг Степана, глядел да разглядывал, и больше всего ему понравились высокие каблучки на его сапожонках. Захарка спросил Степана:

– Кто же это тебя, Степанушка, в такую красоту привел?

Степан, не гордясь, ответил:

– Братан мой Иванушка.

– Добрый у тебя братан, – трогая руками рубаху белую, сказал одноглазый казачонок, одетый в рубище. – Теперь ты, поди, Степан, и войско свое покинешь?

– Ты здеся-ка? Эх! Задери тебя козел бородатый. Ты больше всех мне нужен… Слетай-ка пулькой в землянку да живо-наживо принеси мне овечью стрижку-ножницу. Мы будем наше войско стричь… А сабли у нас готовы?

Кондрат Кропива сказал:

– Сабли готовы, очистились, блестят что солнце.

– А струги у нас готовы?

– И струги готовы. До берега тут бежать недалече. Захарка, сбегай-ка на берег да толком узнай, готовы ль паши струги?

Степан сказал:

– Я сам пойду до берега…

И пошел. И пошел. Шаг твердый, широкий, крепкий. А за ним гурьбой повалили оборвыши – черкасские казачата. Бегут и разглядывают Степкины чеботочки, писанные крендельками, узорчиками. Красный кушачок из тягучей шерсти колышется на широких шароварах, а серая шапка-кудлатка то поднимется, то опустится.

Черкасские бабы, встретившись со Степаном, заговорили:

– Эв-ва! Каков Тимошкин сын! Эко принарядился. Стрелой летит. Орлом глядит.

На берегу Дона жарко горели костры. Куда ни глянь – костры. Костры, как будто в походном таборе. Шипит на берегу. Кипит! Дымит. От смолы удушье идет.

Степан спросил первого попавшегося на глаза казачонка:

– Добро ли проконопачены струги?

Казачонок растерянно ответил:

– Струги проконопачены добро.

– А просмолены ли днища у стругов?

– Просмолены струги и днища добро, Степан!

– Гей! Казаки! Степан заявился! Беги сюда.

Обступили Степана Разина, стоят, ждут слова. Он го­ворит:

– А который струг у вас во всем исправный?

– Тот, крайний, – сказал Кондрат.

– А валите его живо на воду. Чего вы рты разинули?

И поволокли казачата крайний тяжелый стружок к воде, едва спихнули… Закачался стружок. Заплясал на воде.

Вскочил Степан в струг первым, велел весла подать. За ним вскочил добрый десяток казачат и, оттолкнувшись от берега, веслами погребли.

На берегу все еще курится, дымится, туманом стелется.

Степан стоит на носу струга, сердце радуется, а быстрые глаза его глядят далеко-далеко вперед. Где тот далекий Царьград?

Струг легко покачивался, резал волну мелкую, вздрагивал при дружном ударе весел.

Кондрат завидно поглядывал на Степана, а думал о своем. Доведется ли ему, Кондрату, бывать когда-нибудь большим атаманом храброго войска?

Весла взлетали крыльями. Били они по волне легко и снова взлетали.

А Степан думал думу: эх, был бы он годками постарше да была бы у него волюшка, метнулся бы он во многие города, во многие страны… Тесновато в Черкасске-городе. И где-то, как сказывали ему, за тридевять земель живет персидский царь. Вот бы туда махнуть!..

Кондрат Кропива как только глянул в струги и рот раскрыл…

– Гей! – крикнул Степан. – А греби-ка веслами по левой стороне. Чего вы позамешкались?! Гребите поживее! Струг весь протек. Адь невдомек вам, струг затопило?! – И обжег глазами Кондрата:

– Проконопатили?! Просмолили?! Ах, сатаны! Черпайте воду шапками!

В струге воды полднища набралось.

Стали казачата черпать воду шапками. Вода не убавлялась. Вода бурлила из всех трещин, клокотала, вливалась в струг. Гребцы уже по колено сидели в воде. Струг на середине Дона. Вот-вот наберется еще воды под верхний край бортов, и струг пойдет ко дну.

С берега заметили, что струг глубоко сидит в воде, стали кричать, надрываться:

– Гребите поживее к берегу! Струг тонет… Гре-е-би-и-те к берегу-у-у!!!

Степан сказал:

– Видно, не вычерпать нам всей воды шапками. Вали-ка, сатаны, в Дон! Хватайтесь за ребрины струга да днищем перевертывайте к небу. Иначе струг загубим.

И как был Степан в чеботках, в шапке-кудлатке, в шароварах широких, так и кинулся в реку. А за ним, не долго думая, кинулись в воду другие, чтоб струг спасать.

Разгребая воду руками, Степан фыркал:

– Проконопатили! Просмолили струги, здорово! Вот выберусь на берег, я всех про-коно-п-пачу!

Старый струг перевернулся днищем кверху. Уцепившись за его покатые борта, казачата стали толкать его к берегу. Но струг шел медленно. Его несло течением Дона все дальше и дальше от берега. Степан кричал береговым:

– А пригоните вы нам поскорее лодочку легкую! Ло-доч-ку-у!

Но не одна, а сразу три легкие лодочки оторвались от берега и устремились наперерез.

– Чепи-ка струг на якорь! – кричал Степан. – Чепи, подтягивай!


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32