Панагия Софьи Палеолог. Расследование ведет Иван Путилин

Так получилось, что полковник генпрокуратуры Егор Патрикеев и бывший сотрудник уголовного розыска, ставший знаменитым писателем-триллеристом и детективщиком, Эдуард Хруцкий оказались приглашены на вечер любителей детективного романа, в Российской государственной библиотеке в один вечер.

Они давно дружили, относились друг к другу с человеческим и профессиональным уважением, а после совместной поездки в Германию стали дружить и семьями.

Как положено, вначале главный библиограф, элегантная тонкая женщина, в глазах которой читался явный интерес к Хруцкому как, к мужчине зачитала библиографическую справку, перечислив книги писателя, изданные в стране и за рубежом. Среди названных романов Патрикеев ухватил опытным ухом фразу:

– Его блестящему перу принадлежит также книга «Мастер сыска», о выдающемся следователе дореволюционной России Иване Путилине»…

– Эдя, – наклонился Егор к большому уху классика триллера, – ты ведь писал Путилине.

– Да.., – вальяжно улыбнулся в густые усы Хруцкий. – И о Путилине-тоже.

– Работал в архивах полиции, жандармского корпуса…

– Ах Жоржик, где я только ни работал, – мечтательно процедил писатель…

– И наверняка встречалось тебе дело о краже древней панагии в Псковском мужском монастыре…

– Какой год? – насторожился Хруцкий.

– 1866…

– А… Помню…

– Что помнишь, кражу?

– Нет. Год этот помню. Иван Дмитриевич Путилин в тот год стал во главе только что созданной сыскной полиции Санкт-Петербурга…

– И, по моим данным, вскоре был приглашен для помощи в создании сыскной полиции в Пскове. И как раз во время его нахождения в Пскове в местном мужском монастыре был зверски убит иеромонах. Похищена весьма ценная древняя реликвия…

– Да… Э… Что-то такое помню.., да я ж писал, кажется, об этом? – предположил классик жанра.

– Нет, дружище… О6 этом преступлении ты не писал. Я твоего «Сыщика», когда в кардиологии лежал, от корки до корки прочитал. Об этом деле там нет ничего. Однако ж ты мог то дело видеть, слышать о нем, читать в других материалах дореволюционных, а само дело то в книгу и не включил, поскольку у тебя описаны дела питерские да московские…

– Ах, Егорушка, столько дел, столько романов… Мог и забыть. Ты чего хочешь-то от меня?

– Чтоб ты в редкую минуту досуга покопался в материалах, которые использовал, когда писал «Сыщика», вдруг да мелькнут какие-то записи, детали, подробности…

– Да зачем тебе? Ты ж, насколько я знаю, историю прокуратуры не пишешь, да и что можно в этом жаре написать после восьми книг Саши Звягинцева и Юры Орлова? Или современное уголовное дело аукается с серединой XIX века?

– Аукается, ты как всегда зришь в корень.

– А «ей кричат, – давай подробности». Что за дело?

– Задержали мои коллеги из ФСБ в ''Шереметьево-2» некоего посланца наркосиндиката…

– Ты ж вроде о драгоценности говорил. При чем тут наркота?

– А при том, что в последние годы наши наркобароны все чаще пытаются перебросить «за бугор» наши русские драгоценности в виде, залога, получают под залог «дурь», продают здесь, а на вырученные деньги снова покупают колумбийский кокаин, афганский героин и прочую наркотическую гадость.

– А драгоценности…

– А драгоценности в качестве залога так и остаются за рубежом, для России, считай, они погибли. Вот почему к этим делам и подключается мой Отдел особых операций и соответствующее подразделение ФСБ, которым руководит очаровательная Кира Лукасей, чьи глубокие зеленые глаза тебя так потрясли пару лет назад, когда мы встретили её в Мюнхене.

– А… да-да, помню… Прелестное дитя… Так что ты говоришь про драгоценности…

– А драгоценности, я говорю, надо ещё вернут! А для этого мне важна любая деталь в их «биографии»…

– Какой биографии?

– Ты же знаешь, что у каждой крупной, исторической драгоценности, драгоценного крупного камня есть своя биография, – история владельцев, история перехода из рук в руки, нередко связанного с криминальными аспектами, некие тайны, мистика всякая… Мне тут любое лыко будет в строку, потому как…

– Потому как история, связанная с панагией Софьи Палеолог,…

– Ах ты старый мерзавец…

– Можно подумать, что ты – молодой мерзавец…

– Так ты значит с самого начала знал историю панагии?

– Ну, не то, чтобы с самого начала, но когда ты стал меня расспрашивать, я сразу понял, что речь идет именно о ней.

– Почему?

– Да потому что Иван Путилин расследовал не одно уголовное дело, связанное с убийствами, кражами, похищениями уникальных драгоценностей, взять хотя бы историю с табакерками императрицы Екатерины, или историю с брильянтовыми монограммами императрицы Анны Иоанновны. Но с их современными продолжениями этих давних историй уже, вроде как, разобрались… А вот о том, что на таможне «Шереметьево-2» на днях была задержана драгоценная панагия, писала «Московская правда».

– Вот, черт бы побрал этих журналистов, мы с Кирой Вениаминовной твердо договорились – до окончания расследования никаких интервью, никаких утечек информации. И все-таки, – просочилась… Ладно, с этим мы сами разберемся. А что ты о панагии можешь сказать?

– Была панагия…

– Сам знаю, что была. В руках её держал… Атрибутировал, можно сказать.

– И была панагия похищена из мужского Псковского монастыря действительно в 1866 году.

– Ну же, ну… Не томи.

– А вот больше я ничего, дружище, навскидку и не помню… Надо в старых блокнотах покопаться, я тогда много чего из архивных дел повыписывал, в книгу, как ты знаешь, вошла лишь верхушка айсберга… Так что, возможо, и найду старые записи. Позвони мне…

– Сегодня вечером…

– Экой ты торопыга… Мы, писатели, работаем не торопясь, стремясь ухватить неуловимую патину времени…

– Ну, не торгуйся. Что надо?

– Надо устроить на практику в прокуратуру племянницу подруги Светы.

– А что она умеет делать?

– А ни х… она пока не умеет, – довольно громко сказал Хруцкий.

Главный библиограф вздрогнула спиной и сбилась со слова. Когда она нашла нужное слово, Хруцкий уж давно рассказывал приятелю короткую жизненную повесть юной юристки, заканчивающей специалиированный колледж права, почему то при Математической академии.

– Ладно, устрою её в «ЮРКИНП».

– А её с чем гребут?

– «Юридическая консультациями помощь»: лучшее частное юридическое бюро в Москве. Два наши бывшие полковника, старшие советники юстиции, Галя и Толя Киселевы вышли в 40 лет в отставку по выслуге и решают с точностью до 100%-победности все юридические проблемы: пусть у них постажируется. К слову сказать, обучат её премудростям юридической зашиты авторского права, самому тебе твоя племянница пригодится.

– Она не моя племянница…

– Да какая разница, чья бы ни была, поможет тебе спасать от пиратских изданий твои многочисленные романы, в том числе – и об Иване Путилине…

– К слову о Путилине… Помнится тогда, в Пскове…

Но что вспомнил в тот вечер классик русского триллера Егору Патрикееву так и не довелось узнать. Потому что взволнованная главный библиограф, любовно глядя к шляхетское лицо Хрупкого, сказала:

– Но прежде, чем перед вами выступит мастер остросюжетного романа Эдуард Анатольевич Хрупкий, я предоставлю слово (тут она с отвращением взглянула на Патрикеева, давая понять, как она возмущена тем, что все время, пока она зачитывала по конспекту свое вступительное слово этот бурбон-полковник отвлекал классика от внимания посвященных ему слов) полковнику генеральном прокуратуры, доктору исторических наук Егору Федоровичу Патрикееву с тем, чтобы он вкратце (слово «вкратце» она тщательно подчеркнула интонационно) обрисовал нам круг уголовных дел, так или иначе связанных с литературой.

…Через два дня Хруцкий сам позвонил Патрикееву. – Здравствуй, старичок. Я вспомнил.

Патрикеев в это время занимался суровым разбором итогов операции «Укиэ-е». Все картины, гравюры японских художников удалось вернуть музею, одного из грабителей задержали, а трое остальных…

Вот об этом, избегая крепких выражений, и говорил в эту минуту своим подчиненным полковник.

– Слушаю Вас! Патрикеев! – рявкнул он в трубку.

– Я знаю, что ты Патрикеев, а не Лоуренс Оливье.

– Это ты, Эдуард?

– А кто ж еще? – удивился Эдя. Вот за что его всегда, любил Патрикеев, так за самодостаточность. – Кто ещё может тебе звонить всего через два дня после поступления твоей просьбы с пространным отчетом?

– Есть у тебя ещё такие верные друзья? Назови, и я сниму перед ними свою генеральскую папаху.

– Ты ж полковник.

– Отстаешь от жизни. Получил звание генерал-майора казачьих войск. С награждением меня крестом «За любовь и верность Отечеству».

– Поздравляю. Люблю симметрию. Он не парный по внешнему виду к тому ордену, что мы с тобой получили пару месяцев назад, – «За мужество и любовь к Отечеству»?

– «За мужество в любви к Отечеству» – шутливо «поправил» Хруцкий. Нет, этот орден не парный, но тоже на основе георгиевского белого креста. Но вернемся к истории Отечества. Я нашел свои старые тетради. И там…

– Старичок, ты не можешь мне перезвонить через часок? У меня «сексуальная минутка».

– Даешь вздрючку своим подчиненным? – сразу понял Хрупкий.

– Ну почему все мои друзья так плохо обо мне думают! А если это словосочетание означает действительно нечто эротическое..?

– В генеральной прокуратуре? – с сомнением в голосе спросил Хрупкий.

– Сдаюсь перед твоей логикой.

– Ладно. Я перезвоню. Привет тебе Света передает. Вот спрашивает, когда генеральная прокуратура займется телевидением…

– Как только, – так сразу, – привычно отшутился Егор, и повесил трубку.

Хруцкий, отличавшийся редкой невозмутимостью, позвонил ровно через час и, словно его не перебивали, начал точно с того места, на котором час назад его прервал Егор:

– Здравствуй, старичок. Я вспомнил. И нашел свои старые тетради. И там…

– И там – дальнейшая судьба панагии?

– Не угадал. Там только история расследования убийства иеромонаха в Псковском мужском монастыре, поиски панагии… Но вот её находкой пока порадовать не могу. Большой провал, между её похищением в Пскове и появлением спустя почти полтораста лет в Москве. У тебя есть минутка? Не «сексуальная», а обычная?

– Есть; усмехнулся Патрикеев, прижимая плечом телефонную трубку к уху и пытаясь освободившимися руками, но в довольно неудобной позе заварить себе чашку чая. И хотя чай был в пакетике, а заменитель сахара в таблетках выскакивал из пластмассовой коробочки сам собой, простым нажатием кнопки, все равно заварка требовала недюжинных способностей циркового жонглера, а временами и фокусника. Чай он заварил, накрыл кусок булки куском колбасного сыра, – с тех пор, как в прокуратуре перестали давать «пайковые» в связи с финансовым кризисом на Дальнем Востоке, он перешел с обычного сыра на колбасный, который был почти вдвое дешевле. Пока он занимался этими сложными манипуляциями, Хруцкий все рассказывал и рассказывал, его приятный низкий барственный баритон рокотал и рокотал в трубке, при этом, благодаря богатому жизненному опыту и блестящему знанию ненормативной лексики и уголовной фени в сочетании с прекрасным русским литературным языком от предков-дворян, рассказ, если бы его записать дословно, можно было бы читать со сцены в театре «. Эстрады». Любители изящной словесности просто писали бы кипятком. Но в силу того, что этот пассаж будут читать женщины и дети, автор просто пересказывает искрометный «уголовный романс» Эдуарда Хрупкого своими словами в традиционной манере современного триллера.

– История началась действительно в 1866 году в славном городе Пскове.

Известный питерский сыщик Иван Дмитриевич Путилин прибыл в 1866 году в Псков для оказания помощи местному градоначальнику в создании сыскного отделения при городской полиции.

Панагия Софьи Палеолог. Расследование ведет Иван Путилин

Известный питерский сыщик Иван Дмитриевич Путилин прибыл в 1866 году в Псков для оказания помощи местному градоначальнику в создании сыскного отделения при городской полиции.

Только сели они в просторном кабинете начальника полиции за самовар с свежайшими обсыпанными маком бубликами местного производства (купец «Иван Калинин и сыновья: булки, баранки, калачи»), как в кабинет, в котором, в силу старинных высоких сводов каждое слово эхом отзывалось, в связи с чем допросы снимать там было одно мучение, вбежал правитель канцелярии:

– Ваше превосходительство, Ваше превосходительство…

А у самого губы дрожат, не знает, к какому превосходительству раньше обратиться, с одной стороны, вроде как, генерал из Петербурга будет выше чином, с другой стороны, – работать то со своим, псковским, не обидеть бы пренебрежением…

– Ну, что случилось, Иван Епилдифорович? – повернул его рассеившееся внимание на себя начальник псковской полиции.

– Несчастье-то какое в губернии! Иеромонах Илларион из мужского монастыря преставился… Значит, Богу душу отдал.

– Крепкий ещё был старикан хотя и похварывал, – резонно возразил начальник.

– Не сам помер. Убийство! – с таинственным придыханием добавил правитель канцелярии.

– А, вот кстати, – неудачно обрадовался начальник полиции, – тут у нас такое серьезное преступление, – поправился он, а у нас кстати оказался опытнейший сыщик из самого Санкт-Петербурга, Иван Дмитриевич Путилин… Скажи, чтоб лошадей запрягали.., мы едем тот час же…

– Да, – уже накидывая на крутые плечи шубу, добавил начальник полиции, – не забудь сообщить прокурору и следователю. Наше дело – разбойника сыскать, а уж их дело – расследовать все по существу и закону.

У ворот монастыря Путилин и Колыванов, начальник полиции, встретились с прокурором Томилиным и следователем Расторгуевым.

Наскоро поздоровавшись, все вместе направились к огромному монастырскому зданию, где размешались кельи монашествующих.

У входа в монастырское общежитие их встретил благочинный.

– Горе то какое, удивленно развел он полными руками, – такого святого человека убили.

– Показывайте, – сурово приказал Колыванов.

В келью дверь была приоткрыта и уже с порога было видно тело иеромонаха Иллариона, лежащего поперек комнаты, головой в сторону двери, руки его были раскиданы в стороны, так что лекал он как бы в позе Христа распятого.

– Святой человек, – скорбно повторил благочинный.

Лицо убитого было обращено вверх.

Старческое вялое горло было проколото неизвестным предметом сразу в нескольких местах.

Довольно большие раны с рваными краями были полны запекшейся кровью.

Большие лужи крови виднелись вокруг трупа. А к дверям вели четыре следа, видно, убийца наступил на кровь, да не поостерегся, так и оставил кровяные следы.

– Следов то…

– Я приказал не убирать, – смутился настоятель.

– И правильно, отец благочинный, – тут теперь каждый следок ведет к преступнику. Так что, правильно, что не убрали. А говоря, что следов много, я имел в виду не только собственно следы на полу кельи.

– А что же еще? – удивленно спросил Колыванов.

– А вот и руку разрезанную… Вы обратили внимание, господа, – обратился Путилин к прокурору и следователю, – что рука у иеромонаха имеет глубокий порез?

– Но ведь это след на руке убитого, а каков же при этом след преступника? – резонно возразил следователь, слегка надменно взглянув на приезжее «светило» криминалистики.

– Так ведь что получается, – он защищался! – возразил Путилин.

– Точно так-с, – согласился подошедший к группе склонившихся над трупом чинов местный, псковский, а не монастырский, разумеется, доктор. – Он отчаянно защищался. Видите, какой глубокий разрез на руке. Илларион явно держался за лезвие ножа убийцы, пытаясь его отвести от своего горла.

– Вот и орудие преступления, господа, прошу обратить внимание, аккуратно, двумя пальцами, приподнял с пола сначала один нож, бережно положив его на беленый известкой столик – приступочек, а затем и второй.

– Убийство двумя ножами… Что-то такое, знаете ли, испанское… Тореадор какой-то, усмехнулся следователь. Бандернльеро-с! Впервые такое, знаете ли, в моей практике…

– Давно ли изволите служить, по следственному делу? – осторожно спросил Путилин.

– Да уж почитай, лет пять…

– Знатный срок. А раньше где изволили служить?

– А раньше – в конной гвардии…

– Понятно. Отчаянной храбрости требует ваша профессия. Да… Я же, стало быть, все больше в полиции… Начинал с должности самой наименьшей – младшего помощника квартального надзирателя на Толкучем рынке, в Петербурге… И вот за поимку как раз убийцы, использовавшего два ножа, правда, раны в том случае были нанесены в спину, получил орден Святого Станислава 3-й степени… Так что, доложу я Вам Ваше превосходительство, в уголовной практике два ножа при убийстве -, вещь, конечно, редкая, но не исключительная.

Он поднял со стола ещё раз оба ножа, внимательно рассмотрел их.

– Извольте, господа, обратить внимание, – ножи разные. Один – хлебный, скорее всего принадлежал иеромонаху, второй – перочинный, лезвие его согнуто, он, вполне возможно, принадлежал убийце и потому представляет для нас особый интерес. Вещь, знаете ли, господа, всегда несет на себе следы своего хозяина. Кстати, что из ценного было украдено?

– Ценнейшая панагия XIII века, – не в силах сдержать слезы ответил настоятель.

Эскориал в Техасе. «Любопытные умирают первыми»

Техасский мультимиллионер Роберт Локк как всегда проснулся рано. Не открывая глаз, протянул руку с блюду на прикроватной тумбе, снял, с него крышку, взял двумя пальцами чайную примочку, протер гноящиеся глаза, оставив примочки на закрытых веках, минуту полежал, бегло просматривая внутренний «дневник: с утра две деловых встречи, после чего на конспиративной квартире встреча неофициальная, с представителем империи Локка в России Михаилом Логвиновым. Он, Локк, уже заработал на российских реформах несколько десятков миллионов долларов или – сотен… ОН умел считать центы, но путался, когда пытался подсчитать миллионы, вложенные в дело, лежащие в банках, переведенные в золото и драгоценности. Наверное, он заработал на России уже миллиарды. Причем совершенно официально – на банковских операциях, биржевых спекуляциях, их смешных скачках и метаниях в этом мифическом „валютном коридоре“.

И все же неофициальные доходы от России у него больше. Уже десять лет он контролировал транзиты наркотиков через Россию с Востока на запад и с Запада на Восток, а в последние годы хорошие деньги стала приносить и торговля наркотиками внутри России. Если добавить традиционное для него направление криминального и полукриминального бизнеса, связанное с торговлей произведениями искусства и антиквариата, то выходили за год астрономические суммы. От таких прибылей было не грех выделить пару миллионов долларов на реставрацию церкви, десятка картин из запасников крупного музея, а то и подарить под восторженные вопли «прозападной» интеллигенции какую-нибудь второстепенную вещицу крупному московскому музею. Тем более, вещицу, доставшуюся ему почти задаром в результате сложной рокировки.

Это было ещё одно увлечение миллиардера – умение заполучить в свою собственность картину выдающегося художника почти задаром – как залоговую стоимость продаваемого наркотика, как покрытие долга, как взятку для создания режима наибольшего благоприятствования в том или ином регионе…

Но «Мадонну с младенцем», фактически задаром приобретенную им ещё в юности в Туркестане, он дарить русским не будет. Хотя, конечно, в этом была бы некая историческая справедливость, – подарить им то, что когда-то им же и принадлежало… При свете юпитеров, с интервью «Эн-Би-Си», с кругами паблисити по всему миру и благодарственными умильными улыбками из музейщиков и руководителей департамента культуры.

Он усмехнулся морщинистым ртом.

Вот странно, – у него прекрасные искусственные зубы, элегантно, на основе новейших технологий «вживленные» в челюсть. Это не то, что фарфоровые вставные челюсти его деда. А лицо все равно производит впечатление лица старика, только что вставившего себе искусственную челюсть. Может, лицо такое? Или просто – старость.

Вредная старушенция, эта старость… Подозрительная. Никак её не о обманешь. Как это русские говорят? «На кривой козе не объедешь?» Или что-то вроде…

Он снял чайные примочки.

Что ни говори, а старые рецепты, ещё от няни-негритянки, – надежнее новых, всяких там химических растворов. Просто – чай. А глаза уж видят мир светлее и праздничнее.

Однако без очков мир выглядел несколько размытым.

Он не любил очки, – они делали его похожим на древнего университетского профессора. Ему казалось, что без очков он выглядит моложе.

Но вживляемые накладные линзы он ещё больше не любил. Всегда чувствовал в них дискомфорт. В конце концов, отказался.

Так что пришлось нацепить на орлиный нос очки.

Чтобы совершить традиционный утренний сеанс общения с Богом.

Он нащупал правой рукой на тумбе карельского дерева небольшое по формату, но толстенькое издание «Библии». Рука ощутила приятную сухую поверхность сафьянового переплета, нащупала крупный изумруд на поверхности кожи… У у изумруда этого тоже была своя интересная история… Это случилось там, в Колумбии, когда он ещё только начинал завоевывать кокаиновый рынок в Европе и пытался и мытьем и катаньем найти ходы в колумбийскую мафию… Да… Ему тогда, сорок лет назад, это удалось… память об удачной сделке – этот изумруд.

А сама «Библия» тоже имела свою историю. Переплет был сделан из сафьяновой кожи, крышку-обложку украшали тончайшая золотая сетка, причем каждая крохотная ячейка с четырех сторон была украшена четырьмя крохотными лилиями из золота… По краям обложки были в изящных золотых ложах закреплены золотыми лепестками четыре крупных итальянской обработки алмазов…