— Сумеешь перебить всех врагов, обезьянка… Вопрос в том, как устоять на ногах.

— Э, буду ходить на коже, — весело возразила Ама-лия. — Видишь? — Она подняла ножку в новом ботинке на кожаной подошве. — Уже готова открыть огонь по вашим врагам, сударь.

С этой «ходьбой на коже» были свои сложности — что-то происходило с предметами вокруг Невредимки, стоящих на кожаной подложке. Но по причинам, которые мы уже изложили, Амалии некогда было вникать в подробности испытаний. Да и сами испытания отнюдь не были главным занятием Берта и Рональда: добрая половина рабочих теперь делала не обычную продукцию, не распределители для станков — на верстаках лежали Невредимки. Двух размеров: маленькие, почти вдвое меньше той, которую испытывали, и большие, размером в толстую книгу. «И-1» в «И-2». Для человека и для автомобиля.

В конце февраля Петер Земан был вместе с одним из немецких нянек отправлен в Германию на шинный завод — за специальными шинами для «мерседесов». Рональд нашел-таки пластмассу, проницаемую для защитного поля И.

С последним событием — его на деле можно считать решающим для судеб наших героев — совпало еще одно, куда более важное с точки зрения других действующих лиц этой повести.

На Детройтском автосборочном заново вырос опытный цех. Начальник его, Гарри Лауден, получил приказ гнать в три смены новый образец электромобиля: чертежи были уже заготовлены, как и таинственные документы, именуемые «технологическими картами». Заказ на индивидуальные колесные двигатели получила эйвоновская фирма в Хоуэлле — как легко понять, без ведома хозяина. Управлял фирмой теперь наемный человек, и ему было все равно, какую продукцию выпускать, шли бы денежки. (Однако, думается мне, если бы у Эйвона спросили согласия на этот заказ, он ухмыльнулся бы, подивившись упорству Си-Джи, и не стал бы возражать: желает парень покончить с собой — его дело.)

Три смены при очень высокой оплате для всех рабочих обозначали, что машина выйдет на испытания через месяц.

Теперь это ни от кого не скрывалось. Корреспондентов в цех, правда, не пускали, но информация всегда была наготове, и в газетах замелькали осторожные заголовки, часто со знаком вопроса: «Действительно ли „Джи Си“ осчастливит нас электромобилем?» А рядом — фотография новых ворот цеха с контрольной будкой, больше похожей на огневую точку. Снимать цех теперь не удавалось, его обнесли глухим железобетонным забором с колючкой поверху: предельно неамериканское зрелище.

Бедняга Мабен. Мало того что в его подчинении теперь был целый полк охранников; мало того, что вместе с его людьми завод стерегли соколы ФБР и с ними приходилось взаимодействовать (а это было ох как непросто, потому что Бернанос докладывал о новых попытках подкупа федеральных соколов, и от этого Мабена тошнило еще пуще; «Не смейте клеветать на моих людей, ублюдок вы этакий!» — визжал Уэбб), так Мабену еще пришлось создать службу безопасности внутри своей службы.

"Гнусные парадоксы жизни, — думал Мабен. — Гнусные фокусы нашего ремесла. Если бы эти мерзавцы не убили агента Грэга, а затем агента Родригеса, Уэбб просто посылал бы меня к дьяволу, молча. Родригес продался, это верно, но он был приятный парень, и семейный — четверо детей, мать-старуха. А я вынужден радоваться его смерти, потому что так мне легче работать»,

Так вот, в довершение всего высокий шеф вице-директора, для охраны которого вместе с нью-йоркским небоскребом Мабен и нанимался, этот шеф, можно считать, повредился в уме. Он стал, во-первых, пытаться улизнуть от автомобиля сопровождения, ездил на приемы и в гости, не предупреждая Николсона. Во-вторых, перестал интересоваться ведомством Мабена, словно забыл о его существовании — неделями не вызывал к себе. И бедняге Мабену приходилось тратить деньги на свой страх и риск; от этого его буквально корчило.

Сколько пришлось выложить безликому террористу, и вспомнить было страшно. Целое состояние. Одно утешало, что Бернанос, тоже очень дорогостоящий сотрудник, — свой и прекрасный человек. Душа-парень, И надежный, как хранилище в Форт-Ноксе; очень было приятно хоть в ком-то не сомневаться.

От него-то и пришла черная весть: Дан Эрикссон навестил сеньора Лентини.

Боже, Господь мой, помоги, в очередной раз подумал Мабен и перекрестился перед распятием. Весть застигла его дома Джо Бернанос позвонил и произнес условную фразу: «Слушай, Жако, я запамятовал, какие цветы уважает твоя скво — тюльпаны?» Эрикссону специально на этот случай было присвоено имя «Тюльпан», Бабаджаняну — «Хризантема» и так далее. Одноразовый код; для других случаев будет другой. Во всем, что касалось крестного папаши Лентини, соблюдалась паническая, можно сказать, секретность. Например, «парнишке» Бернаноса в окружении Лентини было заплачено за предательство заранее, чтобы не передавать ему деньги после доноса и тем не засвечиваться. Но он знал, что за дополнительную информацию получит вдвое больше.

"Устал я за эту проклятую зиму, — думал Мабен, стоя перед крестом черного дерева с серебряным Распятым. — Бон, в парке деревья зацвели… Стар я становлюсь, стар, пятьдесят пять лет всего, а устал, как столетний. И Рождество не встретили толком… Что же было под Рождество?.. Нет, с Джо не будем встречаться завтра. И послезавтра. Наш штатный день — четверг, дождемся четверга».

Самое трудное было — удержаться от принятия решения сегодня же, до наступления утра.

Мабен махнул рукой, сел в кресло. Тогда к нему, слитно щелкая когтями по полу, подошел пес и прислонился к ногам: пожалел хозяина.

— Давай свой чертов прогноз, — сказал Мабен.

— Повежливей, Жако! — Бернанос поправил глазчатый галстук цвета семги. — Не поминай черта, когда говоришь о его отродье. Вещаю: насколько удалось, я изучил этих вонючек. Старик очень, очень не любит рисковать, за последние… те-те-те… шесть лет — ни одного сомнительного дела…

— Совпадает, — сказал Мабен.

— Заметь! Ни одного конфликта с полицией и вообще со службами безопасности. — Джо прикрыл глаза, руки бесцельно блуждали по столу. — Впечатление: он насосался… как клоп… Не перебивай! Помню я, помню, сколько ему деньжонок могли предложить! Одно дельце, и может уйти на покой, — помню. Но ведь дел ему могли предложить целых три, — верно, Жако? Убить твоего, еще раз уничтожить цех, и убить тех двух, в Голландии? Какое наименее опасное и потому самое недорогое, ну-ка?

— Эйвон и Басс.

— Да, так. Однако их еще надо найти, верно? Это прибавка к оплате, большая. Мой вывод: старик должен был взяться за тех двоих…

— Совпадает, — сказал Мабен. — За Умника.

— Твоего они, я думаю, пока придержат. Но этих — найдут, быстро найдут, потому что…

— Почему?

Бернанос помялся, пощелкал пальцами и вдруг объявил:

— Не знаю! Остриги меня налысо — так я чувствую! Сколько народу здесь знает, где они?

— Шеф, я и ты. Всё.

— В Германии?

— Предполагаю, один Ренн.

— Зря, зря, это зря, — вдруг забормотал Джо. — Напрямик надо было, без этого Ренна…

— Напрямик никогда не получается, старичок.

— Охранники их пишут письма домой, — сомнамбулически вещал Бернанос. — Со штемпелями на конвертах… Если этот твой Умник и аккуратен, то… Он на самом деле умник? Ты его так прозвал?

— Так его звала жена.

— За ней присматриваешь, помнится мне?

Жак кивнул, но Бернанос этого не видел — теперь он совсем закрыл глаза. И внезапно объявил:

— Шеф твой — парень что надо. Мог бросить его к дьяволу, технологию-то он заполучил… — Открыл глаза и добавил деловито:

— Две недели, Жако, две недели. Прикончат этого Умника и возьмутся за вас. Если не прислушаетесь ко второму вежливому предупреждению, Таков мой прогноз, нравится он тебе или нет.

— Совпадает, — снова сказал Мабен. Потом задал вопрос в воздух:

— Что ли теперь шефа в противоатомный бункер прятать?..

Проводив друга Джо, он немедленно, не глядя на то, что за океаном была еще ночь, вызвал по телефону своего немецкого коллегу Ренна.

Господин Ренн оказался при ближнем знакомстве иным, чем представлялось Амалии: этаким накачанным пивом баварцем, краснорожим и лысоватым. Они встретились не у Марты Лионель, как предлагал Ренн, а в маленьком амстердамском кафе, в так называемой «олимпийской деревне», тихом районе, где все улицы названы по именам древнегреческих героев. Здесь было нетрудно убедиться, что за тобой нет «хвоста». Амалия взяла кофе, Ренн, как и следовало ожидать, пива, и он полушепотом изложил то, что ему поручил передать Мабен: в течение двух недель, не более, следует ожидать диверсии со стороны противника, причем действия будут квалифицированными и безжалостными. Что думает фройляйн по этому поводу?

Странно было слышать такие слова — «противник», «диверсия» — от респектабельного господина, говорящего на изысканном «хохдойч», имеющего на пальце дорогое венчальное кольцо, на руке — часы изысканного дизайна и на дородном теле — твидовую тройку. Фройляйн сделала вид, что думает. Если честно, они с Томасом давно обсудили все возможные стратегии и не нашли ни одной удовлетворительной на случай, если атака будет по-настоящему серьезной. Если, скажем, будут прорываться на трех-четырех машинах и, не дай Бог, с гранатометами.

Она рассказала герру Ренну об этом, инстинктивно воздержавшись от тактических деталей: где помещены посты, откуда возможен доступ, откуда — нет. К несчастью, стояла очень сухая погода, так что на джипах можно было прорваться и напрямик, по целине, — насчет этого она тоже ничего не сказала. И добавила, что заиметь гранатометы и противогазы было бы весьма полезно — сказала, отнюдь не надеясь, что просьба будет исполнена. Однако Ренн, к ее удивлению, ответил:

— Пришлю сегодня же. — И спросил:

— Как полагаете, еще люди будут нужны?

По тому, как он спрашивал, Амалия поняла, что с людьми у него неважно, и пришлет он специалистов не первоклассных, и те, скорее всего, окажутся обузой. Поэтому вместо ответа спросила:

— У вас ведь тоже готовность номер один?

— Это так. Может быть, лучше эвакуировать наших подопечных оттуда?

— Да, за рабочих — страшно, — честно ответила она. — Три десятка душ, ни в чем не виноватых… Но эвакуироваться.. Нет, пока не выйдет.

Ренн вежливо улыбнулся и вдруг спросил:

— Вам, дорогая фройляйн, вам не страшно это?

Она пожала плечами. Сказать «не страшно» было бы неумной бравадой, а объяснять ему, что вообще-то ей совсем не страшно, что она об этом не думает, и только очень редко, в какие-то непредсказуемые секунды, чаше всего на закате, ее обливает ужасом смерти, как ледяной водой… Зачем?

Немец посмотрел на нее, вздохнул и сказал, что гранатометы и противогазы доставит его заместитель. О переезде оного через границу фройляйн будет извещена. В высшей степени приятно было познакомиться, он еще побудет здесь — посмотрит, нет ли за нею преследования.

А потом Амалия заехала в магазин — прикупила себе белья; слабость у нее была к бельгийскому кружеву…

Берт выслушал новость с такой непроницаемой рожей, будто уже нацепил противогаз. Проговорил, неприятно пришепетывая:

— Уехать не хочешь, амазонка?

— А я на службе, — мгновенно выпалила Амалия. — Деньги получаю немалые. А ты не хочешь уехать.

Он заходил по спальне туда-сюда, набычившись. Остановился.

— Из-за службы не хочешь или из-за меня? Отвечай!

— Тебе не все равно, буйвол ты этакий?

— Отвечай, кому сказано!

— И то, и другое, наверное. Не знаю.

— За рабочих страшно, — вдруг сказал он совершенно ее словами, словно мысли прочел. — А предупредить нельзя — разбегутся.

— Ну и пусть себе… Не предупреждать, просто распустить, а?

— Рас-пус-тить.. А что… Ладно, обезьяна, посоветуюсь с Роном.

С Томасом разговор состоялся уже поздним вечером, когда были доставлены два ящика — с гранатометами, двенадцать одноразовых, и противогазами. Амалия еще раз с удовольствием отметила аккуратность немецких коллег: помощник Ренна словом не обмолвился о тревожной ситуации — похлопал своих парней по плечам и спинам, поужинал с аборигенами и отбыл в темноту. Так что дружочек Томас испытал шок, когда распечатал первый ящик с надписью «Осторожно! Фарфор!» и надлежащими фабричными наклейками.

— Оа-ля-а-ля-я! — пропел Томас тирольским голосом. — Маманя, какие игрушки, как мы пели в детстве. Что-то ожидается, Амми?

Выслушав ее рассказ, заметил: «Небогатая информация У тебя есть план?» Узнав, что план будет завтра, сунул в карман инструкцию к гранатомету и отправился на мельницу, где вахту нес Баум.

Штука в том, что работы над невредимками оставалось минимум на неделю, и до тех пор отпускать рабочих было нельзя Поэтому ограничились тем, что на мельницу и чердак затащили изготовленные к бою гранатометы. И Умник снова погнал Петера на утиный завод с категорическим требованием: доставить колеса в течение недели. Заплатить любые деньги, но доставить. А сам принялся возиться с «мерседесом», готовя крепление для Невредимки.

У них были два «мерседеса» последней модели — полноприводные и с корпусом повышенной жесткости.

Амалия пока не разобралась, почему такая спешка с подготовкой этих машин. Понимала, конечно, что с Невре-димкой автомобиль должен стать настоящим танком — но как его применять? Наезжать, что ли, на противника? Эффект «стальной перчатки» она помнила очень хорошо, и с третьим законом Ньютона все понятно, но… Впрочем, у нее хватало сиюминутных забот. Теперь они наблюдали за дорогой в две пары глаз, днем и ночью; ночи, слава Богу, стали не такие длинные. И ей все время хотелось спать: весенний авитаминоз. Амалия велела парням есть фрукты — в приказном порядке, фрукты и салаты, — и чтобы никто не воротил нос. Парни посмеивались и ели. Трое из них, как она заметила, стали мрачноваты.

Они нанимались охранять, а не умирать за каких-то американцев, вот ведь какая штука. Поняв это, Амалия сделала то, что следовало сделать давно: попросила Ренна, чтобы жалованье всей команде повысили втрое, И, получив согласие, представила себе физиономию Мабена, скуповатого своего шефа; перекосился, наверное, — так куда ему деваться?

Амалия осунулась за эту неделю и чувствовала, что даже осанка у нее изменилась: впервые в жизни на голову свалилась такая ответственность. Да, Томас — хороший парень и серьезный специалист, но он тоже не готов к работе в экстремальной ситуации, в такой, как сейчас: когда тебя могут атаковать неизвестно какими силами и каким способом, а способов может быть десяток. Или два десятка. Могут ударить ракетами с вертолета, но могут и подползти с бомбой по-пластунски, или прорваться на грузовике, или броневике, или россыпью по полю, или подсунуть бомбу в автобус, на котором приезжают рабочие, в пикап «фольксваген», на котором ездит кухарка. Могут купить кого-нибудь из рабочих, чтобы он протащил пару керамических гранат.

В день, когда Петер должен был привезти колеса для «мерседесов», Амалия позвала Томаса на «пост номер один» — на верхнем ярусе мельницы. День, как и предыдущие, был ясный, сухой, как хворост. Над пустошью висело пыльное опаловое марево, низкое солнце косо освещало кочки, покрытые прошлогодним бурьяном; из-под него неуверенно пробивалась салатно-зеленая травка. Внизу, в открытых воротах сарая, стоял Умник и что-то втолковывал слесарючрайнмастеру Адриану — тот кивнул и торопливо ушел в цех.

— С чем звала, Амми? — спросил Томас.

Он был в своей непременной синей шляпе, голубой водолазке и стеганом жилете песочного цвета. Стильный парень… Томас сразу же прилип к стереотрубе, наведенной на ближнюю часть шоссе.

— А почти ни с чем, — призналась Амалия. — Считай, просто так.

— Едет рейсовый автобус, — сообщил Томас. — Сегодня точно по расписанию: шестнадцать двенадцать. Каждый раз думаю — не сидит ли там приятный господин с биноклем…

— Вот-вот. Как ты думаешь, могут они предпринять что-то без разведки?

— Если они сумасшедшие, тогда конечно, тогда могут, — рассудительно ответил Томас. — Не следует это исключать. Учитывая также то, что есть большой шанс в ходе разведки себя обнаружить.

Они уже обсуждали все это, и не раз, но Томас был ангельски терпелив. Амалия спросила:

— Елочка побеседовал со всеми рабочими? Баум единственный из немцев хорошо говорил по-голландски.

— Позавчера говорил с последним, — терпеливо сказал Томас. — Погоди. — На видеокамере вспыхнула лампочка. — Мотоциклист. Посмотрим, что за птица.. Амми, ни к кому из рабочих, если судить по их словам, никто не приближался с расспросами. И мы уже говорили, что войти в контакт, скорее всего, должны были не с одним, а с несколькими…

— Если самый первый не дал нужную информацию, — сказала Амалия. — Только тогда — с несколькими.

— И это верно. Но согласись, что вероятность нескольких контактов существенно выше. Тем паче, что рабочие не знают структуру нашей охраны.

— Боюсь, ты их недооцениваешь, — сказала Амалия. — А может, они нас еще не нашли?

— И такое может быть, — охотно согласился Томас.

— Ладно, решаем, что паника откладывается, пока не засечем разведку, — резюмировала Амалия. — О! Это не наша ли машина?

По шоссе катился зеленый микроавтобус. Через минуту Томас констатировал:

— Да, так. Это наш друг Петер Земан

Друг Петер Земан привез колеса, четыре комплекта колес, упрятанных от посторонних глаз — как было веле-но — в крафт-мешки. Когда Амалия пришла в сарай, Умник менял последнее колесо. Шины были непривычного цвета, серовато-желтоватые, светлые. Затянув гайки, Берт потрепал Амалию по спине и затопал в цех за Невредимкой. Эта машинка была довольно тяжелой, и он, покряхтывая, привинтил ее на заготовленное место, к передней стенке напротив пассажирского сиденья.

Подошел Рон, вышагивая по-журавлиному: когда он волновался, у него менялась походка.

— Садись, бессловесная тварь, — сказал Берт. Он уже сидел за рулем и пристегивался.

— А я? — спросила Амалия.

— Если угодно… Пристегнись поплотнее, эй…

Двинулись. По ухабистой подъездной дороге Умник вел «мерседес» очень осторожно, осторожно и медленно, и никаких странностей в поведении машины не обнаружил. На шоссе начал понемногу разгоняться — 40 километров на спидометре, 50 километров … При пятидесяти странности появились: машина начала рыскать, перемещаясь направо-налево — перпендикулярно движению, но иногда и виляя в сторону. Рон спросил:

— Удержишь?

— Пока держу, — пропыхтел Берт. — Дорога плохая…

— Автопилот?

— Да погоди ты..

Амалия, глядя в окно на дорогу, увидела совершенную уже странность: под бортом машины, не по полотну шоссе, а над ним, неслась призрачная вуаль пыли, закручиваясь мгновенными крошечными вихрями; улетала назад и снова возникала. Подняла глаза — над горизонтом медленно перемещалась башня мельницы. «Интересно, как все это оценивает Томас, наблюдая за нами в стереотрубу? — подумала она. — Формально-то он не знает о невредимках, но при таком тесном общении просто нельзя ничего не заподозрить…»

— Амми, скажи, когда уйдем из поля зрения, — приказал Берт. — Ногами упирайтесь, ногами… Мельница ушла за горизонт.

— Упирайтесь, — еще раз сказал Берт и принялся вилять — совсем слабо, но машину каждый раз заносило, как на скользкой дороге. Наконец Эйвон остановился и пустил на свое место Рональда.

Они укатили довольно далеко в сторону Амстердама — почти до шоссе А-9, — когда Рон включил автопилот. «Мерседес» сейчас же пошел ровно: компьютер умел учитывать плохое сцепление шин с дорогой, и Рон с удовольствием провозгласил:

— Видал?

— И слава Богу, — прогудел Умник. — Амми, как это тебе?

— А никак. Едем, и что?

— А то, что едем, обезьяна. Ронни вот сомневался, что вообще поедем, и еще опасался — во что-нибудь вмажемся. Верно, старина?

Рональд, разумеется, промолчал и, выбрав подходящее место, развернул машину. Ее опять изрядно занесло.

— Дай порулить девчонке, — сказал Берт. — Пусть насладится, рыжая.

— А я давно не рыжая, — сказала Амалия.

Бернанос в очередной раз оказался пророком: через две недели после визита Дана Эрикссона к Лентшш на ферме появилась парочка студентов-велосипедистов. Голландцы. Веселая розовощекая девушка и насупленный юноша Разведать им не удалось ничего — или очень мало. Эйвона и Басса они не видели, английской или немецкой речи не слышали, поскольку с ними разговаривал Баум и дальше двора не пустил. Но у Амалии и Томаса, наблюдавших за парочкой с чердака (он — в бинокль, она — в стереотрубу), впечатление создалось однозначное: шпионы, притом дилетанты. Парень отвлекал внимание Баума, а девчонка тем временем отворачивалась и стреляла глазами по сторонам с такой живостью, словно никогда не видела заурядного фермерского двора.

Впрочем, разве мало на свете горожан, которые этого не видывали?

Но Амалия сказала:

— Том, они мне не нравятся.

— Посмотрим, куда они свернут. Приехали с юга, — отозвался Томас и бегом бросился с чердака.

Амалия видела, как он метнулся по двору к мельнице, и через полминуты услышала его голос в телефоне: «Амми, отсюда видно — километрах в двух стоит машина».

Еще через минуту заворчал мотор разгонного авто. Амалия убедилась, что парочка свернула направо, и горошком скатилась вниз — Томас сидел в машине, надвинув шляпу на лоб, Проговорил;

— Съезжу и проверю, если позволит фройляйн.

Амалия кивнула. Задача у Томаса была несложной, убедиться, что машина дожидается именно велосипедистов, а для этого даже не надо видеть момент погрузки, достаточно удостовериться, что они исчезли с дороги.

— Я не буду тебя наводить, лучше обходиться без телефона, — сказала Амалия. — Выезжай потихоньку.

Юную пару приняли в эту машину — Томас, неспешно проезжая мимо, видел, как они крепили свои велосипеды к багажнику. Он и дальше ехал медленно, так что авто предполагаемых соглядатаев — серый японский «универсал» — скоро догнало его и ушло вперед.

— Затемненные окна, — докладывал он потом Амалии. — Седоков не было видно, однако, судя по просадке, там сидело человек шесть-семь.

— Все очень по-дилетантски, — сказала она. — Поставили машину в нашем поле зрения… Прокатились и ничего не увидели..

Томас сказал в свойственном ему тоне печальной иронии:

— Спешка. Им некогда.

Амалия посмотрела на него с сомнением. Это азы охранного дела: в наивность противника верят только глупцы, а Томас вовсе не был глупцом.

Он перехватил ее взгляд и спросил тихонько:

— Фройляйн Амми, начинаем паниковать?..

Они устроили совет — втроем; Томаса не допустили. Амалия ждала, что Берт выкинет что-то новенькое, и оказалась права Он величественно откинулся в кресле, пророкотал:

— А очень хорошо получается, дети мои… — и постучал ногтем по Невредимке, лежащей на столе. — Мы заканчиваем свои здешние делишки и едем дальше по программе.

Он повернулся к Рональду.

— Третий вариант, Ронни: солнышко, чистый воздух и масса удовольствий! Наконец-то займусь твоим образованием, мой неотесанный друг. Рональд страдальчески перекосился и возразил:

— Берт, я от безделья…

— Не рехнешься, что-нибудь придумаю. Работоголик… Амми, как ты?

"Не буду я смотреть тебе в пасть, как кролик удаву, — подумала Амалия. — Спасибо, хоть спросил, не бросил молчком, как несчастную Нелл».

Последние недели она часто вспоминала белокурую валькирию с ямочками на розовых щеках, ее яростную ненависть к «рыжей мелкой бляди», такую понятную, если вдуматься. Вспоминала и жалела: Умник бросил ее, как ненужную одежду; добрые люди так собаку не бросят. Она понимала и Берта, потому что раза два слышала бешеные вопли Нелл, особенно гнусные тем, что в них было упоение скандалом, — ехать с такой непредсказуемой женщиной в неизвестность действительно было опасно. Чего Берт, по сути, не должен выносить, так это скандалов.

— Как я? — переспросила Амалия. — Я хотела бы знать, что такое «третий вариант»… Умник.

Глаза его удивленно округлились: до сих пор она ни разу не называла его так, как всегда звала Нелл. Затем шея налилась кровью — он понял. Помолчал, барабаня пальцами по Невредимке, и проговорил:

— По яйцам норовишь вмазать, а? Рональд поднялся и вышел. Берт смотрел на нее в упор, и выносить этот взгляд было трудно.

— Я не собиралась тебе вмазывать, Берти, — рассудительно сказала Амалия. — Просто я совершеннолетняя и не люблю, когда кто-то принимает решения за меня. Особенно — жизненно важные решения. Ты же…

— Понято, — прервал ее Берт. — Принято. Но! Ты могла бы усвоить, что я не дурачок, и когда я что-то планирую…

— Так что ты запланировал? Нет… Сначала скажи, почему ты меня зовешь с собой?

— А черт меня знает… — Он ухмыльнулся, — Хочешь, чтобы я сказал, что я тебя люблю, а?

— А ты на это способен, Берти?

— Черт меня знает, — повторил он. — С тобой, понимаешь… многое «на новенького», как раньше не бывало. А чтобы мне было приятно, когда со мной сидят, пока я работаю, — это и вовсе чудеса. Понятно? Но если по чести, — он ухмыльнулся опять, на этот раз ехидно, — то охранница и сыщица ты очень хорошая, за что и ценю.

Такое вот, значит, объяснение в любви, подумала Амалия и спросила:

— Ну а куда ты меня зовешь?

— Пиренеи. Есть там одна дыра, из которой нас никто не выковыряет. Теперь особенно. — Он приподнял Невредимку со стола. — Ух-ух! Там жизнь, там свобода!

— То есть там нас не найдут, ты полагаешь?

— Если и найдут, то не достанут. И ни-ка-ких гранатометов не потребуется…

Больше она не стала спрашивать, поняв, что сейчас Берт ничего не прибавит к сказанному. Позвала Рональда, и втроем они решили, что послезавтра утром двинутся на юг, к бельгийской границе. На машинах: с тремя большими невредимками и пятью малыми не стоило и пытаться попасть на самолет. (Амалкя хотела ехать завтра же, но Рон сказал, что меньше чем за сутки нельзя уничтожить следы изготовления невредимок.)

Томаса решили попросить, чтобы его группа оставалась на месте; если же господин Тэкер со товарищи не вернется через сутки — считать задачу группы выполненной и отправляться восвояси. Амалия представляла себе, что исполнительный Томас может дернуться и доложить Ренну об эскападе охраняемых господ, а этого ни в коем случае не следовало допускать: Берт совершенно резонно настаивал на своих «московских правилах», отъезд должен быть неожиданным для всех. Но из исполнительности Томаса вытекало и то, что она, Амалия, сможет запретить ему докладывать: все-таки она была здесь для него командиром. Запретить или даже попросить — Томас ей доверял.

А она к нему, кажется, привязалась — к спокойному и скромному немецкому мальчику. У Амалии не водилось подруг, с девчоночьих лет дружила только с мальчишками. С бывшим своим парнем, Стиви, дружила со времен школы старшей ступени — вот уж было местечко, вот уж бедняги там были учителя…

Еще одно совпадение во времени: примерно в тот же час, когда проходило это совещание, мисс Каррингтон, секретарша, доложила президенту «Дженерал карз», что господин Бабаджанян — фирма «Эксон» — желает с ним повидаться и просит о срочной встрече.

Си-Джи поднял брови. Его адвокат Арчи Дуглас (он же Арчи Парамонова), сидевший в кабинете, воскликнул:

— Ого! Неужто с белым флагом? Си-Джи сказал в интерком:

— Сегодня после двух, мисс Каррингтон. Спасибо. — Повернулся к Арчи. — С белым? Я думаю, с «веселый Роджером».

Арчи осторожно предложил:

— Си-Джи, может быть, я буду тебе полезен?

— Пожалуй. Мне от тебя скрывать нечего.

Он слишком хорошо помнил о своем секрете, о том, что встал на одну доску с террористами. Присутствие известного адвоката при разговоре, за словами которого неизбежно будут маячить два террористических акта — взрыв цеха и взрыв вышки, — может когда-нибудь и пригодиться.

Бабаджанян прибыл в два пятнадцать; Арчи Дуглас уже сидел в кабинете. На этот раз нефтяной король был одет по форме, то есть в двубортный костюм-тройку, при галстуке, и благодаря костюму выглядел куда менее пузатым. Если присутствие адвоката и удивило его, он никак этого не показал — уселся в гостевое кресло, скрестил ножки и вперил в Си-Джи свои газельи глаза, еще более грустные, чем в прошлый раз. Си-Джи проговорил:

— Слушаю вас, уважаемый сэр.

— Видел у господина Брумеля вашу очаровательную жену, — нараспев объявил гость и умолк.

— Простите, сэр?.. — переспросил Клем, пытаясь не сжимать кулаки. «Не пугай меня, клоун, — подумал он. — У тебя тоже есть семья».

— Да-да, это вы меня простите, — тот взмахнул пухлой рукой. — Я так… вспомнил… Господин Гилберт, очень хорошо, что здесь господин Дуглас. — Он подался вперед. — Господин Гилберт, пора кончать с этим безумием — вот с чем я пришел. С призывом к миру.

Мы поменялись ролями, сказал себе Си-Джи и ровным голосом произнес:

— Я ни с кем не воюю. Могу предположить, что вы говорите о диверсии на моем заводе?

— Не только об этом. Арчи немедленно вмешался:

— Иными словами, сэр, вы признаете, что имеете отношение к указанной диверсии?

— Поверьте мне, господа, я не приемлю таких методов, они мне глубочайше отвратительны, уверяю вас. — Бабаджанян взмахнул обеими руками. — Если бы я сумел, я бы… Господин Гилберт, повторно призываю вас остановить свое производство. — Он смотрел на Клема в упор, и тот видел его глаза, пылающие горестным пламенем. — Спрашивайте любую компенсацию… Бог мой, я не нахожу слов… господин Гилберт! Вы живете в своем автомобильном мире — конечно, конечно, я живу в своем, нефтяном мире… — Он вдруг жалобно улыбнулся — Люди из разных миров редко понимают друг друга… Понимаете, господа, я по крови несколько иной, чем вы, мой отец видел резню, вырезали полтора миллиона человек — почти девяносто лет назад, но для нас это как вчера. — Он замолчал, потер щеки дрожащими пальцами. — Я не хочу резни, господа. Если вы не остановитесь, будет резня, вы не представляете себе, как огромен нефтяной мир, как он могущественен и .. и свиреп — о нет, я вас не запугиваю, я просто знаю.

— Наверное, я тоже знаю, — мягко произнес Си-Джи Бабаджанян замотал головой.