Дом скитальцев - Мост Верразано

— Лентини, — сказала Амалия. — Он не затем приехал, чтобы выжидать, как кошка у мышиной норы.

Берт поднял голову, уставил на Амалию бычьи свои глаза.

— Предлагаешь оставаться и ждать атаки?

— Предлагаю ждать разведчиков.

Глаза просветлели. Берт протянул руку через стол и погладил ее по голове.

— Во, я думал, скажешь ты это или нет? Умничка! У них же это стереотип, они должны разведать обстановку, а? Лады… Как ты мыслишь поступить с разведчиками?

— Расспросить, — мягко произнесла Амалия. — Наручники у нас есть.

Когда она их покупала, Рон — эта Валаамова ослица, — помнится, ошарашил ее вопросом: «Для секса берешь?»

Умник теперь ухмылялся и смотрел на нее с живейшим удовольствием. Налюбовавшись, провозгласил:

— Не-ет, Ронни, я ей верю! У нее чутье. Как она нас у Марты отследила, а?

— Молчи, сглазишь, — сказала Амалия.

— Когда, ты думаешь, они появятся? — с некоторым даже почтением спросил Берт.

— Я не знаю, когда прибыл Лентини. И не знаю его почерка. Но думаю, в течение пяти-шести дней он пожелает иметь результат.

Прошло два дня — неполных. Через день после возвращения Амалии, ранним утром, когда солнце еще не заглянуло в ущелье, загудел сигнал телекамеры, поставленной у въезда. Амалия натянула брюки — с Невредимкой, привешенной к ремню, — крикнула мужикам, чтобы пока сидели в укрытии, и выскочила наверх, к окну.

По ущелью, сопровождаемый жидким хвостом пыли, ехал пикап Хесуса. Вроде бы, в кабине сидели двое. Амалия скатилась вниз, подхватила переговорник, доложила, что это Хесус, и перебежала к белому камню, отмечающему край колпака. Вышла за границу защитного поля и сказала в переговорник: «Когда помашу рукой, снимешь колпак». Берт ответил: «Заметано».

Грузовичок приближался; теперь было ясно видно, что в кабине рядом с Хесусом сидит еще кто-то. Мужчина. Темноволосый, в джинсовой куртке — здесь все носили джин-су, — с платком на шее.

— Как поживаешь, женщина? — прокричал Хесус, выходя из машины.

Второй тоже вылез — улыбаясь и кивая, как заведенный.

— Это мой брат, двоюродный брат, — объяснил зеленщик. — Глухонемой, бедняга. Приехал ко мне из Бильбао отожраться, бездельник! — Он захохотал.

Хесус был весельчак. Пожалуй, сегодня он смеялся малость искусственно.

Двоюродный брат был крепкий мужичок лет тридцати, с густыми сросшимися бровями, отдаленно похожий на Хесуса. Зубы очень белые — он все улыбался, рассматривая Амалию с откровенным, жадным любопытством.

"Если играет, то хорошо, — отметила Амалия. — Увидишь в глуши этакую бабенку — поневоле глаза вытаращишь… Но слишком уж откровенно он таращится для испанского парня, сдается мне… Обыскать бы тебя», — подумала она и спросила:

— Привез все, что надо? Мы не ждали тебя сегодня.

— Завтра поеду с ним в Бильбао, — объяснил Хесус. — На целых три дня! — Он опять захохотал. — Поедем разгружаться, англичанка? Сегодня он будет пыхтеть, а я пока выпью винца, если поднесешь!

— Давай, подъезжай.

Мужчины забрались в пикап. Амалия помахала Берту и пошла к дому — неторопливо, чтобы там успели снять поле. Древняя машина Хесуса ползла следом, ревела, как реактивный самолет, и, обходя дом, Амалия без опаски переговорила с Бертом — убедилась, что он слышал разговор насчет глухонемого брата. Она попросила Эйвона выйти к задней двери и устроить проверку. Берт прогудел: «Хлопну над ухом в ладоши, когда ты будешь видеть лицо, так?»

Хесус подъехал к задней двери и расшпилил кузов машины; там были рядами выставлены корзины с салатом, помидорами, персиками, завернутыми в бумажки, виноградом.

— Как обычно? — спросил Хесус. Амалия кивнула, и он проорал, встав перед братом:

— Одну корзину с салатом! Одну корзину с помидорами! Неси! Она покажет!

— Он все-таки слышит? — лениво поинтересовалась Амалия. — Когда кричат, слышит?

— Не-а. Он по губам читает, как по книге… Эй, не лук, а салат!

Амалия проводила глухонемого по длинному коридору в кладовку при кухне — в доме было четыре кладовых с земляным полом, без окон, со старинными дверями дюйма в три толщиной и коваными навесками для замков. В этих клетушках было прохладно даже в жару, и Рон провел сюда электричество, так что в июле, тягостно знойном и почти безветренном, Амалия забиралась в самую просторную комнатку и читала или играла на компьютере.

Она показала, куда поставить корзины, и они вернулись к машине. Глухонемой взял персики и виноград — эти корзины были тяжелые, — отнес их на место. Амалия первой пошла к выходу. Она знала, где прячется Берт: за грязным занавесом, отгораживающим склад всякого барахла, и, миновав этот занавес, оглянулась. Глухонемой улыбнулся. В ту же секунду Берт высунул ладони из-за тряпки. Хлоп!

Нет, парень не вздрогнул. Но глаза вроде бы метнулись влево — ладони Берта были у него за левым ухом. А похоже, ты попался, мальчишечка, подумала Амалия. Берт, шумно вздыхая, топал следом.

Снаружи дул прохладный западный ветер, скалы поверху были уже озарены солнцем. Хесус спросил:

— Оливки нужны, женщина?

— Сейчас разберемся, — сказала она, повернулась к парню и через его плечо спросила у Берта по-английски:

— Обыщем красавчика, как ты думаешь?

Ее этому учили — фиксировать неосознанные и неконтролируемые реакции, — и сейчас, при ярком свете, она увидела, что зрачки у парня расширились; цвет лица не изменился. Он улыбнулся ей, как ни в чем не бывало, и опять закивал.

— Бери его. Веди в дом, надень наручники.

Берг сзади схватил парня за локти — тот рванулся было, но освободиться от лап Берта Эйвона было очень трудно, даже когда на этих лапах отсутствовала невидимая броня. А сейчас он был в Невредимке.

…Они хорошо изучили эту механику: в руке, одетой полем, силы не прибавлялось, но ее хватка была ужасна для живой плоти. Пальцы, словно стальные тиски, не поддавались никаким рывкам, и хуже того — они миллиметр за миллиметром вдавливались в тело жертвы, используя мгновенные расслабления мускулатуры. Когда Амалия слабой своей, маленькой ручкой держала огромную лапу Берта и он старался не поддаваться, не ослаблять мускульного напряжения, ему через минуту-другую приходилось просить пощады. Даже Рон, эта логическая машина, никак не мог привыкнуть к тому, что Амалию, одетую полем, он не мог ни шевельнуть, ни приподнять.

— …Что такое?! — вскрикнул Хесус.

Берт довернул парня — тот стал багрово-коричневым — и повлек в дом. Амалия улыбнулась Хесусу, ласково спросила:

— Вот теперь скажи, кто он на самом деле. Пожалуйста.

— Брат он мой! — завопил зеленщик. — Сын брата моего отца! Святая Мария, помоги мне!

— Клянешься именем Марии, что брат?

Теперь глаза метнулись у этого. Он пробормотал:

— К-клянусь…

— Ладно, иди за мной.

В большой комнате Рональд обыскивал пленника; на столе лежала пачечка песет, шариковая ручка и карточка, закатанная в пластик. Амалия взяла ее — водительские права штата Нью-Йорк на имя Марко Каро.

— За детей нас считает твой хозяин, — бархатным голосом пропела Амалия. — Оружия нет у него? Посмотри лодыжки.

Рон присел на корточки. Было видно, как у Марко дернулась нога — врезать ему; но он сдержался, и это было правильно.

Оружия при нем не оказалось — опять-таки, разумно. Теперь Амалия взялась за Хесуса. Вывела на крыльцо, уперлась глазами в его физиономию, усатую и густо-коричневую от загара, и, постучав по удостоверению Марко, спросила:

— Как, значит, звать твоего братца?

— Игнасио, — мгновенно ответил Хесус.

— Он так назвался?

— Да… — Он понял, что проговорился, и отвесил челюсть. — То есть…

— Ты, кажется, научен грамоте? — пропела Амалия, — Прочти-ка… Здесь он — Марко, а? — Она выдержала паузу и рявкнула:

— Тебе заплатили, недостойный сын достойной матери?! Чтобы ты предал друзей, с которыми ел хлеб и пил вино?

Зеленщик делал руками неопределенные движения, словно сопровождая ими неслышимый монолог. Руки у него были, как у чернокожего, — темные с тыла и светлые с ладоней.

— Понимаю, — сказала Амалия. — Ты ничего дурного не хотел. Тебе предложили хорошие деньги, чтобы ты взял с собой человека, который хочет посмотреть, как живут в этом имении. Верно?

Хесус истово закивал.

— Он приехал с другими людьми?

— С ним был такой важный мужчина, мадридец. Важный. — Он надул щеки и выпятил живот.

— Пожилой?

— Нет, как ты или я.

— Ну, мы с тобой молодые. Он сейчас у тебя дома?

— Нет, это было вчера. Он уехал, а этот остался.

— Он говорит по-испански?

— Плохо говорит, хуже…

— Чем я?

— Я не хотел тебя обидеть, ты-то говоришь очень хорошо, хотя и англичанка.

— Поэтому решили выдать его за глухонемого?

— Это мадридец решил. Он сказал: вы похожи, пусть он будет твой глухонемой брат.

— И заплатили тебе хорошо.

— Да, — застенчиво признал Хесус. — У меня долги еще с весны, понимаешь?

— За ним должны приехать?

— Не знаю. У него есть машина, она сейчас у меня на дворе.

— Они расспрашивали о нас, о нашей жизни? Хесус подумал, помялся и объяснил:

— Понимаешь, особо так не спрашивали: то одно спросят, то другое… Не знаю.

— Ну, например.

— Ну, давно твой мужчина здесь живет? Когда приехал? Хорошо ли говорит по-испански? Не знаю… больше не помню.

"Плохо допрашивать на чужом языке, — подумала Амалия. — Интонации чуждые, черт их побери. Не разберешь, когда человек врет. Похоже, сейчас он не врет».

— Вляпался ты, Хесус, — сказала она. — Деньги-то успел положить в банк? — Он кивнул. — Да, ты никого больше не видел — из их компании?

— Из какой компании? Приехал этот… и мадридец, и все.

— Ну, хорошо. Я вот что думаю, что тебе очень опасно возвращаться домой без него. Ты пока не уезжай, мы с Бертом посоветуемся, как теперь быть. И со двора никуда не уходи, пожалуйста.

Она вошла в дом, оставив бедного парня переваривать ее последние слова — насчет опасности. Дома у него была жена с тремя малыми детьми.

Пришелец теперь сидел в кресле, прикрыв глаза. Рон расположился напротив, и по его позе было видно, что он включил Невредимку.

— Берт пошел готовить завтрак, — доложил Рон.

Сибарит проклятый, подумала Амалия и, сдерживая себя, прошла на кухню. В этой ситуации она была старшей, что ей абсолютно ие нравилось. Она приказала, как могла, вежливо:

— Берт, пожалуйста, отведи его в дальнюю кладовку.

Он не спросил — зачем. Включил Невредимку под курткой, медведем подступил к пленнику и молча поволок. Тот сначала брыкался, но в коридоре закряхтел, обмяк и даже как будто потерял сознание. Амалия взяла с печной приступки фонарик, вошла в кладовую; там было пусто — только несколько досок, оставшихся от ремонта.

— На пол его, сердечного…

Берт выпустил парня, тот мягко повалился на земляной пол. С ужасом воззрился на этого верзилу с железными клещами вместо рук — вытаращенные глаза казались бельмами при свете фонарика.

— Теперь послушай, Марко, — сказала Амалия. — Кончай притворяться глухим, это не поможет. Сейчас мы запрем тебя здесь — как ты есть, с руками, скованными на спине. Оставим без воды, без ничего. Будем держать, пока не заговоришь или не сдохнешь. Дверь здесь прочная. Я вижу, до тебя это дошло. Хорошо. Нам надо знать, кто тебя послал, и ты нам это скажешь. Не рассчитывай, что тебя освободят твои приятели, с нами вам не тягаться. В Голландии…

Она замолчала, потому что при этих словах он не удержался — прищурился. Выждав несколько секунд, Амалия заговорила снова:

— Ты знаешь, что было в Голландии, верно? Тогда можешь призадуматься и сообразить, что твоим приятелям будет крышка, если они сюда явятся. И тебе будет крышка, потому что свидетели нам без надобности. Подумай, хорошенько подумай, Марко. Все. Пока — все.

Он сидел неподвижно, привалясь спиной к стене и закрыв глаза. Амалия перевела фонарик на дверь и вышла; Берт — за ней. Наложил замочную навеску, поискал в соседней кладовой болт, засунул его в проушину и молчком, угрюмо, затопал на кухню. Амалия спросила:

— Послушай, что делать с Хесусом?

— А, черт… Пусть убирается.

— Они же его убьют. Или запытают.

— А мне плевать, — сказал Умник. — Сам виноват, идиот. Он был прав, но Амалия все-таки возразила.

— Жаль его, парень-то ничего, хороший. И семейный.

Она сама не имела представления, как поступить — спрятать его здесь, так ведь он наверняка не согласится, а силой удерживать… Вот вляпался, бедолага… С такими мыслями она и вышла во двор. Хесус что-то перебирал в кузове своей машины, покачивая головой.

— Езжай домой, — сказала Амалия. — И послушай, советую тебе сегодня же уехать куда-нибудь, вместе с семьей. Вернется этот Мадридец… он плохой человек, можешь мне поверить. Спрячься к кому-нибудь, слышишь, Хесус то?

— Такой важный господин… — пробормотал зеленщик.

— Он бандит. Детишек пожалей, человек.

Хесус со скорбным лицом завел свою грохочущую штуковину, покивал Амалии и уехал. А она пошла завтракать, хотя аппетита не было совершенно.

Пленник сломался через три с половиной часа: принялся лупить ногой в дверь. Амалия подошла и предупредила, что его свяжут. Тогда у него наконец прорезался голос. Он стал вопить — с характерным нью-йоркским выговором; кричал, чтобы выпустили, что он сейчас лопнет и что с ними, трахаными и перетраханными, все равно рассчитаются. Она дала ему поорать полчаса, потом подошла снова и тихо, спокойно объяснила: он должен сказать, кто его послал, иначе его свяжут, заткнут рот и забудут, что он есть на свете.

Он умолк. Но еще через полчаса прокричал, что если его отведут в туалет, он скажет.

Открыть дверь Амалия попросила Берта. И оказалась права — пленник с разбега, от задней стены, бросился на мучителя — согнувшись, целясь головой в живот. На его счастье, Берт увернулся, и парень не разбил себе голову о защитное поле, только ушибся, когда рухнул на пол.

— А ты — упрямец, — сказала ему Амалия. — Говорить, значит, не желаешь? Парень поднял голову — из носа у него текла кровь — и выпалил:

— Что мне — подыхать теперь? Скажу!

— Вот и славно. Кто тебя послал?

— Марине!

— Кто он такой?

— Он меня послал. Ты про это спрашивала, верно?

Он действительно был стойкий парень: сплевывал кровь и гнул свое. Амалия знала, что надо подержать его еще, хотя бы сутки, и лишь тогда надавить всерьез. Сейчас он, понятное дело, воображал, что имеет дело с дилетантами, причем с мягкотелыми нюнями — ему ни разу не въехали по зубам, не пригрозили пытками, даже не орали. Но время поджимало. Сидеть и ждать атаки теперь было невозможно.

— Свяжу ноги с руками, положу мордой вниз, — мягко и монотонно заговорила Амалия. — Привяжу к полу, чтобы не перевернулся. Заклею рот. Будешь лежать, пока не скажешь…

— Я сказал! Марнно!

— Будешь лежать, пока не скажешь. В дерьме и моче. Раз в сутки будем отдирать пластырь и повторять вопрос: кто тебя послал? Дня три ты продержишься без воды, на четвертый умрешь,

— Ты обещала пустить меня в туалет!

— Нет, Марко, нет… Это ты обещал сказать, если тебя пустят.

— Я сказал!

— Ты не сказал, кто такой Марино. Он отвернулся.

— Втащить дурня обратно? — спросил Берт. До того он стоял неподвижно, держась за подбородок.

— Он не дурень, — ласково произнесла Амалия. — Он просто ошибается. Думает, что его выручат. Правда, Марко? Он думает, мы простые люди, только наглые, а наглые потому, что не знаем силы, которая за ним стоит. Я просила его подумать, но ведь он не мог сообразить, что мы — не люди. Подними его и прислони к стене.

Берт, кряхтя, поставил Марко на ноги. Амалия встала перед пленником и приказала:

— Марко, ударь меня ногой.

Парень сплюнул и ухмыльнулся, сворачивая рот на сторону.

— Вот хрен тебе, блядища. Нашла дурака!

— Он же бандит, — сказал Берт. — Он думает, ты его провоцируешь, чтобы я его исколошматил.

Амалия протянула руку и взяла Марко за шею — длины пальцев не хватило и на треть обхвата этой здоровенной шеи, но через несколько секунд он всхрапнул, как лошадь, и ударил-таки мучительницу ногой. Ударил сначала слабо, потом изо всех сил, но с таким же успехом он мог колотить бронзовую статую. Лицо у него было застывшее и страшное — маска смертельного ужаса. Он захрипел, Амалия разжала пальцы, и Марко рухнул на пол, подогнув колени.

Когда он вздохнул и пошевелился, она проговорила:

— Мы — не люди, мы — машины, понял? Кто на нас нападает, тот гибнет. Сколько вас было в Голландии и сколько вернулось? Тебе не говорили?

— М-меня уб-бьют, — прохрипел Марко.

— А может, и не убьют, а? Твой хозяин же не дурак, он знает, что только под страшными пытками ты мог бы его выдать. Но у тебя на теле нет следов пытки, верно?

Ей пришлось показать еще один фокус: она положила руку на косяк и со всей силой грохнула по ней тяжелой дверью. Тогда Марко заговорил и вывалил, противу ожиданий Амалии, сразу все. Что Марино — доверенный помощник Лентини. Что сам Папа два дня как здесь. Что его, Марко, послали осмотреться, а отвез его парень из местных. Он сказал даже, где резиденция Папы, — на вилле, недалеко от Памплоны.

Совсем рядом, полчаса езды.

Марко перевели в освещенную клетушку, дали тюфяк, ведро-парашу и кувшин с водой; руки теперь сковали не сзади, а спереди. Заперли его и собрались втроем — держать совет.

Умник расхаживал взад-вперед по каменному полу, аккуратно перешагивая через стыки плит. Амалия полулежала в кресле; она чувствовала себя смертельно усталой и

Была зла на весь мир. Рональд пришел на совет из сарая, где стоял «мерседес», как был — в грязном комбинезоне.

— Ну, ребятки, как теперь будем изворачиваться? — наконец спросил Умник. — Надо убираться отсюда, а?

— Да уж, — пробормотал Роя. — Машина готова. Амалия не ответила. Берт наклонился к ней.

— Надо убираться, а, рыжик?

Она дернула плечом. Помолчала и процедила сквозь зубы:

— Перестань ломать комедию. Говори. Он ухмыльнулся.

— А почему я должен говорить? Ты ж у нас специалистка, ты этого филина выпотрошила…

— Комедиант… Сама не понимаю, зачем я к вам вернулась…

— А почему он сдал своих, ты понимаешь? Я-то думал — тысяча к одному, что будет молчать, а он заговорил.

Берт знал, лукавец, как подъехать к Амалии. Она смягчилась и объяснила — все еще злобно тонким голосом:

— Двойной испуг. Сегодня испугался нас и вспомнил про Голландию.

— А ты ведь заранее знала, что он расколется?

— Не знала я ничего. Просто видела, что он не полевой человек. Городской бандит. Его послали потому, что он умеет притворяться глухонемым, и все. Ладно. Так что ты предлагаешь делать?

Берт мрачно помотал головой и плюхнулся на каменный пол у ног Амалии. Уже поднялся полуденный ветер, гнал мелкую пыль к устью долины. За решетчатыми оконными переплетами качали ветвями оливы.

— Вся в том и штука, что не знаю, — пробасил Берт. — Надо удирать, но ты ж говоришь — на дороге наверняка засады, обвалы и все такое. Вертолет здесь не сядет, вот беда…

— А я уже не думаю, что они заготовили обвалы, — вдруг сказала Амалия. — Нет, не думаю.

— Почему?

— Потому что этот был один и без оружия.

— Объяснись, — сказал Берт.

— Они могли заслать двоих киллеров в машине Хесуса — я посмотрела, там хватило бы места в кузове. Это же напрашивается; они могли и троих послать, одного в кабине и еще двоих в кузове, под овощами. Но профессионал мог бы управиться и в одиночку. Почему они этого не сделали?

— Хесус бы на такое не пошел, а?

— Ах, подумайте! — пропела Амалия. — Да что бы им стоило его либо купить, либо заткнуть его зубастую пасть? Посадить своего водителя, вкатить к нам в, прежде чем мы разберемся, что Хесус поддельный, взорвать наш домик вместе с нами?

— Ну выводы, выводы!

Амалия отпихнула его ногой и встала.

— Не притворяйся, что не понимаешь. Они хотят взять тебя живым. Если Лентини здесь уже двое суток, а ты еще жив, значит, ему нужен не твой скальп, а то, что под скальпом.

— Лестно… — сказал Умник. — Но — совпадает. Сов-па-да-ет…

Он сидел, обхватив толстые колени толстыми руками, уставившись в пространство. Проговорил:

— Рон, будь другом, плесни мне крепкого. Амми, ты можешь взять вторую машину, если решила сваливать. Рон-ни, мы поступаем так…

Они выехали через час, на «мерседесе», сложив в объемистый его багажник большие невредимки и сумка с вещами. Амалия, конечно же, не взяла вторую машину — поехала с ними, на заднем сиденье. Берт был за рулем, Рональд — рядом с ним. Рон включил Невредимку, положил под рукой карту и все время оглядывался, вытягивая шею: он не особенно верил в рассуждения двух умников насчет того, что атаки не должно быть.

Атаки действительно не было, но спустя семь минут после того, как они выехали на узкое шоссе, из придорожной рощицы вынырнул малолитражный бежевый «фиат» с местным номером в пошел за ними, как приклеенный. Умник сейчас же сбавил скорость и пояснил:

— Должны выехать навстречу из резиденции, надо дать им время.

Езде через минуту обнаружилась вторая машина, дожидавшаяся их за поворотом боковой дороги. Сначала она пошла впереди, потом отстала. При обгоне Амалия смогла рассмотреть, что, кроме водителя, там сидят трое; они не поворачивали голов — только водитель оглянулся и снова уставился вперед. Это был объемистый дорожный «рено».

— Итого шестеро, — пророкотал Берт. — Пари держу, это не всё, ребятки.

Спустя примерно пять минут, когда до поворота к имению «Альберта» оставалось две-три мили, объявился третий автомобиль. На сей раз это была американская машина, солидный «олдсмобил» солидного темного цвета; он стоял у обочины, явно ожидая гостей. «Олдс» тоже присоединился к колонне — поехал впереди.

— Ровно десять! — объявил Умник.

— Мно-ого… — задумчиво ответил Рон. Амалия, как всегда, думала о существенном, а не о том, «много» или «мало». Она спросила:

— Интересно, когда они нас заблокируют?

— А перед поворотом к «Альберте», — флегматически ответил Берт. — Или на самом повороте. С доставкой на дом.

Едва он это сказал, произошла рокировка: «олдсмобил» ушел вперед на полном газу — что было довольно рискованно на такой узкой дороге с закрытыми поворотами, — а машина, появившаяся второй, гукнула сигналом, обошла «мерседес» и встала на место «олдсмобила» его было как раз, когда скальные стены остались позади, и шоссе пошло вниз серпантином, между рощицами и виноградниками.

— Меньше полумили осталось, — сказал Рон, глядя в карту. — Второй поворот направо.

— Амми, пристегнись! — рявкнул Берт. — Узко здесь и плохо держит…

Действительно, на поворотах машину слегка заносило. Они миновали боковую дорогу, и сейчас же за ней мелькнул указатель: «Вилла „Альберта“.

— Совсем рядом, — сказал Рон.

Мгновенно, словно услышав его слова, водитель «рено» стал притормаживать — не резко, но с очевидным намерением: встать поперек за ближним поворотом шоссе налево. Это снова был закрытый поворот, и прямо перед ним произошло неожиданное: из-за склона, возвышающегося слева, высунулся огромный грузовик, приспособленный для горных дорог, — с четырьмя своими осями и полированным алюминиевым фургоном на трех осях. Он неторопливо лез в гору, и «рено» пришлось его пропустить, подав направо, двумя колесами на обочину, и снизив скорость. Умник же сохранил скорость и прицелился было обогнать «рено», однако тоже притормозил.

— Пусть блокирует, — пробормотал он. — Так даже лучше… А ну!

Действительно, та машина прошла поворот и в сотне футов за ним встала поперек шоссе, взвизгнув шинами.

— Включай машинки! — скомандовал Умник и ударил.

Это опять было как во сне — или как в кинофильме. «Рено» стоял на спуске, и когда радиатор «мерседеса» ударил его над левым передним колесом, тяжелая машина подпрыгнула и перевернулась, вздыбившись, словно кит, выпрыгивающий из воды. Толчок был ощутимый — Амалия, упиравшаяся бронированными руками в спинку переднего кресла, почувствовала, что у нее подпрыгнуло что-то внутри. Но скорость они не потеряли.

— Ну и ну, — изумленно сказал Рон. — Вперед, скорее!

Он боялся, что та машина взорвется, но она только сползла с обочины по откосу — на крыше, вверх колесами — и уткнулась в изгородь. Было видно, что «фиат» остановился; из него кто-то выскочил и побежал вниз, оскальзываясь на откосе.

— Вон поворот, — сказал Рон.

Асфальтированная дорога направо и маленький указатель на столбе. «Альберта»,

— Вот обида будет, если его там нет, — сказал Берт.

Амалия об этом не думала: она твердо знала, что Лентини на месте. Домосед, старик, двое суток назад пересекший океан, — несомненно сидит дома, пьет водичку… Она всю дорогу пыталась сообразить, почему их сопровождают так открыто и нагло, а теперь, когда все стало ясно, принялась складывать их будущее поведение: как среагируют на ответную наглость, будут ли стрелять (вряд ли, если хотят брать живыми), покажется ли сам Лентини в какой-то момент.

Ага, впереди ворота. Изгородь дикого камня, и в ней ворота из стальных прутьев. Футах в двухстах виден беленый дом — без окон, на арабский манер. Свежая, яркая черепичная крыша.

— Бьем в ворота? — быстро спросил Умник.

— Нет пока, — сказала Амалия. — Возможно, там есть гранатомет. Стоп.

Но Берт уже сам остановился — футах в шестидесяти от ворот, оставив на всякий случай место для разгона. Сзади подкатился «фиат»; теперь в нем сидели уже не двое, а четверо. Берт оглянулся, покивал Амалии и нажал на сигнал. «Бу-у-у», — тоскливо-мелодично завыла машина.

— Да, ребяточки, ковыряйте в носу… — сказал Берт. — Соображайте…

В зеркале было видно, что он ухмыляется, и Амалия мельком подумала, что никогда его не поймет, наверное, — временами мягкий, а временами железный человек. Но что сейчас творится там, в доме? Бог ты мой, вот это сюрпризец: добыча сама явилась и желает въехать в пасть льву!

Она видела, что в «фиате» сидят, как сидели. И в доме никакого шевеления. Босс думает, остальные ждут приказаний… А, вот оно! Из-за изгороди вынырнул человек и, засовывая в карман телефон, пошел к середине ворот. Открыл, махнул рукой: проезжайте.

Дорожка была асфальтированная и шла прямо к крыльцу — широкой веранде с арками, в мавританском стиле. У дальнего конца дома стоял знакомый «олдсмобил».

Берт развернулся перед верандой, и сейчас же двое вышли из дома, четверо — из «фиата». У тех, что встали на крыльце, были под локтями автоматы, в в левом ухе у каждого — телефончик.

— Перчатки наденьте. Рон, сядь за руль, — распорядился Умник. Сунул в рот сигарету, чиркнул зажигалкой, включил Невредимку, открыл дверцу и выбрался на асфальт, держа руки перед собой, на виду.

Шестеро горилл смотрели на него. Они были типичные гориллы — коренастые, мускулистые, с лицами одновременно внимательными и как бы отрешенными от мира. Один был толстый и, видимо, очень сильный. Стояла тишина, почти полная, только деловито чирикали какие-то птицы.

"Нет-нет, Лентини умен, — думала Амалия, натягивая перчатки. — Приказал не трогать нас, не проявлять прямой агрессии, ждать. Они молчат, ничего не докладывают, следовательно, он сам наблюдает за спектаклем. Откуда? — Она присмотрелась: в парадной двери оставалась щелка. — Умен, и потому боится. Если такой человек снисходит до подглядывания, значит, боится. И зачем я вернулась к этим психам? Как славно было в Барселоне…»

Амалия вышла из машины, защитное поле чуть слышно хлопнуло, смыкаясь за ее спиной, и в ту же секунду Берт сказал:

— Я бы хотел поговорить с господином Лентини, господа.

Пауза. Потом парень, стоявший слева от двери, проговорил;

— Скажите, что вам нужно. — И прибавил:

— Сэр.

Он явно повторял то, что ему сообщал телефончик в ухе. Берт тоже это видел. Он опять ухмыльнулся и шагнул к крыльцу.

— А вот ему и скажу, что мне нужно… сэр. — И выплюнул сигарету.

Парень шевельнул плечом, наводя на него автомат — малокалиберную штуковину с глушителем. Вслушался в свой телефончик и спросил:

— Кто вы, собственно, такой, чтобы говорить с ним?

— А кончай меня забавлять, юноша! — Берт добавил рыка в голосе. — Устроили тут цирк… Зови шефа, живо! Меня звать Эйвон, Берт Эйвон.

— Поднять руки, заложить за голову! — внезапно гавкнул второй парень. — И ты! — это Амалии. — А ты выйди из машины! — это Рону.

— Успокойся, — сказал ему Берт. — Стрелять-то тебе запрещено, а?

Положение складывалось нелепое. Броде бы не следовало тыкать пальцем в дверь и призывать: кончайте играть в прятки, господин хороший, выходите, — это был бы сильный удар по его самолюбию .. «Ну так что? — внезапно сообразила Амалия. — Ведь нам же это и надо — влепить по его вонючему самолюбию…»

— Руки за голову!! — крикнули от крыльца. — По счету «три» стреляем!!

— А заебись ты, идиот… — миролюбиво пророкотал Умник.

И сейчас же Амалия крикнула:

— Господин Лентини! Перестаньте прятаться, не мальчишка!

Наконец-то гориллы пришли в ярость. Один из приехавших на «фиате» мгновенно очутился рядом с ней, ткнул в живот пистолетом. Она улыбнулась во весь рот — хорошо воспитанные американки делают это мастерски, — сказала: «Отдай», — и схватила пистолет за ствол. В эту самую секунду послышался дробный перестук собачьих лап, на крыльцо выбежали две большие черные собаки, а за ними

Неспешно вышел господин в синем глянцевитом костюме. И приказал:

— Не стрелять!

"Лентини», — поняла Амалия. Он был черноволосый, усатый, совсем спокойный на вид. Собаки встали рядом с ним — одна справа, другая слева, — уставились на Берта, который был ближе всех к хозяину. Амалия, не отводя глаз от Лентини, рывком, с поворотом отобрала у своего противника пистолет. Кажется, этого не заметил никто, кроме владельца, — все тоже смотрели на хозяина.

— Я Лентини, — сказал он. — Что вам угодно? — Он говорил с некоторой даже галантностью, как гостеприимный человек.

"Неужто они знают, что в нас нельзя стрелять? — думала Амалия. — Тогда плохи наши дела… ну, посмотрим. А старик-то — кремень…»