…Явился Мабен. Си-Джи, храня обычную вежливость, указал ему на кресло и спросил о новостях. Таковых практически не оказалось. Звонили от имени директора ФБР и сулили всяческое содействие в охране завода, и только.

Они оба хорошо понимали, что теперь охраны не потребуется — все уже сделано.

— Информация об Эйвоне? — спросил Си-Джи. Мабен доложил, что есть предположения, будто Эйвон улетел в Германию, но это — предварительная версия, которую его люди пытаются проверить. Он старался не смотреть на босса — человека, который вытащил его из дерьма. А вот он, Жак Мабен, полицейский с тридцатилетним стажем, позволил, чтобы его благодетеля в дерьмо посадили.

И вдруг босс вскочил, подбежал к нему, схватил за плечи. И заорал.

— Я! Не буду! Покорной игрушкой! В руках убийц и бандитов!! Слышите?!

Осекся, выпустил Мабена, сел рядом с ним. Спросил спокойно, хотя и с хрипотой в голосе:

— Жак, вы разобрались, кто у них главный бандит? Дан Эрикссон?

— Я пытался разобраться, сэр. Бремени было мало. Агентурной информации почти нет — надеюсь, вы понимаете, сэр. Смахивает на то, что Бабаджанян.

— «Эксон»…

— Да, сэр.

— Перестаньте через каждое слово говорить «сэр», — сказал Си-Джи зловеще-монотонным голосом. — Досье на него успели получить?

— На подходе, сэ…

— Что значит — на подходе?

— После полудня будет у меня на экране. Босс опять вскочил и побежал вокруг стола к своему креслу, говоря на ходу:

— А, это все не важно. Одна компания, бандиты… Эти, в Детройте, не заговорили?

— Нет. Пока ничего нового, но они же наверняка собачки.

— Что это значит? — Си-Джи уже сидел за столом и что-то писал. — «Собачки»?

— Кто-то их нанял через кого-то и еще через кого-то. Это распутать — нужны недели. Если удастся распутать.

— Ладно. — Си-Джи через стол подал Мабену лист бумаги.

Там были написаны следующие удивительные слова:

"Открываю вам неогранич. счет в «Сити», полная свобода расходования. Взорвать нефтяную вышку любой компании из шести. Безотлагательно, но без ненужной спешки. Одну и без жертв. Это возможно?»

Мабен теперь смотрел на босса во все глаза. «Эдак и на электрический стул можно угодить, — думал он. — И это — наш законопослушный хозяин, сынок Кеннета Гилберта…»

— Вы, по-моему, курите, Жак? — спросил хозяин. — Дайте мне сигарету, пожалуйста.

Но, спросив так, он жестом отклонил сигарету, зато взял зажигалку и подпалил свой листок над папкой с бумагами. Вроде бы обжег пальцы — подул на них, сморщился. Понимая, что далее молчать нельзя, Мабен проговорил:

— Я обдумаю это, сэр. Обещаю внимательно обдумать,

— Хорошо. Можете идти и думать, — сказал Клем.

Глядя вслед начальнику охраны, он вспомнил, как впервые выходил из этого кабинета Эйвон — со слоновьей грацией.

Затем вызвал мисс Каррингтон и попросил устроить ему свидание с господином Бабаджаняном, главой американского отделения компании «Эксон».

Тем же утром между агентами ФБР Фредом Карпентером и Джо Родригесом состоялся любопытный разговор. Кар-пентер — до блеска выбритый, в свежем костюме, не том, в котором был вчера, крепко пахнущий одеколоном — говорил;

— Полагаю, все достаточно ясно. Это цепочка. Некто нанял субъекта Икс, чтобы тот пригнал трейлер в Детройт. По-видимому, этот же человек нанял субъекта Игрек, чтобы тот убил субъекта Икс. Затем, по-видимому, был убит сам Игрек, а за ним и его убийца, субъект Зет.

— Скорей всего, так, — отвечал Родригес.

— Все трое убиты одинаково, выстрелом в затылок из пистолета системы «вальтер».

— Точнее, двое, — вставил Родрнгес. — Пуля второго убийцы не найдена.

Он полез в карман и достал тонкую черную сигару. Понюхал ее, положил на стол,

— Я помню, дружок, — не без яда сказал Карпентер. — У меня память в порядке. Эксперты полагают, что, судя по ране, это мог быть «вальтер». Затем в Метро-Уэйн арестовывают еще двоих с «Вальтерами», ведущих наблюдение за людьми из «Дженерал карз».

— Этого не докажешь, — сонно заметил Родригес. — Они утверждают, что просто тренировались. Проверяли новую технику.

— Ты этому веришь?

— Неважно. Но из их «Вальтеров» этих иксов не убивали.

— Все равно. Они из одной компании. Посидят еще — расколются.

— Не думаю, — сказал агент Родригес. — Как ты считаешь, что будет, если я закурю? Проклятая страна, скоро мне запретят курить в собственной гостиной.

— А что ты думаешь?

— Удивляюсь, как и ты. — Родригес вытянул ноги на середину комнаты; брюки у него были жеваные. — Удивляюсь. Это слишком похоже на спектакль. А? Зачем всех троих убили одинаково? Почему трупы бросали у шоссе, не пытаясь замаскировать? Чтобы поскорей нашли?

— Чтобы показать: мы вас не боимся.

— Во! Ловите, мол, все равно не поймаете. И ни один из убитых не проходил по полицейским досье.

— Есть одна зацепка. Грэг ей занимается.

— Адвокаты Грум и Кейни… — сказал Родригес. — На которых показывал этот испытатель, Уоррен… Пустой номер, такой фирмы нет в не было. Надо бы потрясти господ из «Дженерал карз»: что у них было такое в этом цехе. А?

— Фирмы нет, — с упрямством сказал Карпентер. — Есть бандиты. Грум и Кейни. Предполагаю, они работают — или работали — на «Мобил».

Родригес подобрал ноги и наклонился вперед,

— Грэг что-то установил? Это не вымышленные имена?

— Он пока работает.

— М-да… — Родригес вздохнул. — Парень, ты неверно понял их задачу. Не показать, что они нас не боятся, а намекнуть, что бояться надо их.

— Ну, это само собой разумеется,

— Однако ты не понял намека, парень… Тогда агент Фред Карпентер встал и спросил:

— Агент Родригес, а на что намекаете вы?

— Да так, ни на что… Успокойся. Просто не хочется, чтобы в затылок всадили пулю. Из «вальтера», например… Ну-ка, кто там у нас в приемной7 ..

Разговор шел в той же комнате заводоуправления, где Родригес учредил свой штаб. Он не додумал, что ночью там по приказу Мабена успели поставить микрофоны и человек из заводской полиции накручивает все разговоры на пленку. Жак Мабен, лучше многих других знающий нравы ФБР, прослушал запись этой беседы три раза, В отличие от щеголя Карпентера, он понял ее смысл до конца: одного уже купили и сейчас пытаются купить второго.

Он пробежал по диагонали своего кабинета. Снова сел, положив сжатые кулаки на стол. Посмотрел на семейную фотографию в вычурной серебряной рамке; жена, дети, собака. И наконец решился. Позвонил по интеркому президенту фирмы и доложил: «Да, сэр, я приступаю».

Шеф ответил: «Большое спасибо, Жак». Мабен злобно ощерился, покивал самому себе: обычные дела, все как обычно — суй, мол, голову в петлю, а я буду чистенький, как Христос, идущий по водам…

Так что надо делать?.. Первое: дать знать Шерри, директору ФБР, что крыша его домика в Детройте протекла. Да, так, — самому директору, поскольку дело под его личным контролем. Второе: попросить детройтскую службу взять под охрану Майка Уоррена как важнейшего свидетеля по делу о взрыве. Родригес взвоет, будет вопить, что его уже охраняет ФБР, — пусть воет, Я не дам его убить. Рыхлое все, будто лезешь по куче песка, и он сыплется под руками и ногами. Неизвестно, кто уже куплен, а кто — пока нет. Они могли уже купить и директора ФБР. И нашего начальника охраны в Детройте — тоже, кстати, гусь лапчатый.

Он перешел в комнату спецсвязи и сам отослал сообщения для Шерри и гуся лапчатого. Спустился в комнату отдыха охраны, вызвал за дверь Ла Саля, самого надежного из «нянек», если не считать тех, что работали с семьей Гилбертов. Тот радостно выскочил — активный парень, надоело протирать диваны в комнате отдыха… Но Жак Мабен посмотрел на его физиономию, пышущую здоровьем, подумал и сказал: извини, ложная тревога. Проверил связь со своим секретарем и поехал один.

Поехал, затерялся в бесчисленных улицах Большого Нью-Йорка, как иголка в фермерском амбаре с сеном. Вроде бы его видели в части Квинса, называемой Ямайка, а вроде и не видели. Мелькнул и пропал. Но где-то там, в баре, он скорее всего и встретился с человеком, еще более неприметным, чем он сам, почти безликим, и что-то ему объяснил. Оба пили скоч с водой и со льдом — льда много, а виски очень мало. Безликий человек все выслушал, глядя в точку, и тоже что-то объяснил Мабену, не поворачивая к нему головы, шевеля одними губами. Мабен дослушал эту тихую речь до конца и кивнул — договорились; тогда на лице его собеседника промелькнула тень удивления: видимо, он ждал, что проситель будет торговаться. В свою очередь кивнул, вышел.

Вице-директор «Дженерал карз» покинул бар через несколько минут и поехал еще в одно место — теперь уже не петляя по улицам и не проверяя, кто едет следом.

На этот раз известно точно, куда он приехал: в детективное агентство, к его владельцу Джо Бернаносу — бывшему агенту ФБР, то есть бывшему своему сослуживцу. По забавному стечению обстоятельств, Джо был прямой противоположностью человека из бара: яркий, губастый, с приметной черно-седой шевелюрой и выразительной мимикой. И одет он был броско, в сиреневый костюм в бордовую клетку. Увидев Мабена, Бернанос улыбнулся так, что шевельнулись уши.

— Старина Жако! Ах! Какая важная птица залетела в нашу клетку!

— Ты не меняешься, — сказал Мабен, усаживаясь. — Зубоскал.

— Джессика! Кофе! — рявкнул Бернанос. — Или чего покрепче, Жако?

Мабен покачал пальцем.

— Ну? Как Мари, как детки? Еще не пошли в колледж, старина? — спрашивал Джо, без нужды перекладывая бумаги на безупречно аккуратном столе.

Такая манера у него была всегда — руки не находили покоя, когда он разговаривал.

— Мы пока не думаем о колледжах, — степенно отвечал Жак Мабен. — Старшего вот пристроили в хорошую школу на Коламбия-авеню.

— А, да-да! Он же какой-то особо одаренный, э? Помню, помню… А Мари?..

Так они и говорили, попивая кофе — не растворимый какой-нибудь, настоящий капуччино. Так требовал обычай: сначала дружба, ее теплые волны и теплые слова, и лишь потом дело. Наконец Мабен поставил чашку и спросил:

— Звукоизоляция у тебя хорошая? Это значило: а не включен ли у тебя, часом, магнитофон?

— Слушаю тебя, старина, — ответил Бернанос.

Тогда Мабен, бесстрастно глядя на движущиеся руки Джо, стал рассказывать. Сначала об изобретении Эйвона — все, что знал. В какой-то момент Джо сцепил руки, некоторое время просидел неподвижно, потом осведомился:

— И все это достоверно, Жак?

— Как то, что мы с тобой разговариваем. Бернанос свистнул, всплеснул руками и громким шепотом спросил:

— И поэтому был взрыв в Детройте?

— Оно самое. — Мабен несколько раз кивнул. — Ты берешься за дела в Детройте?

— Там полным полно лбов из нашей бывшей конторы, судя по газетам…

— Оно самое, — повторил Мабен. — За них и надо взяться.

Бернанос устроил на щеках обаятельные ямочки.

— Кто-нибудь из старых знакомых, э?

— Нет, молодежь. Старики пока сидят в Вашингтоне.

— Ладно. Рассказывай дальше.

…Они договорились. Мабен и не сомневался, что Джо возьмется за это дело. И был почти убежден, что та сторона не сумеет его перекупить — прежде всего потому, что Бернанос сильно не любил свою бывшую контору и ненавидел ее шефа господина Шерри. Ненавидел лично, потому что именно Шерри и выпер его, придравшись к службе, выпер из-за того, что Бернанос был ему непонятен.

Это слово выделено, поскольку здесь оно выражает не то, что в обычной речи. Смысл его можно разъяснить с помощью обратного значения: «понятен начальству» — то есть именно таков, каким начальство представляет себе хорошего подчиненного; ведет себя так, как начальство от него ожидает; прозрачен для начальственного взора. А Бернанос — он всегда улыбался, даже когда сам директор ФБР изволил на него гневаться, он слишком ярко одевался; если костюм неприметный, то хоть галстук броский. И ему показали на дверь; правда, с пенсией, но это не утишило его ярости. «Харкнули в глаза!» — орал он при первом разговоре с Мабеном после отставки. Это было четыре года назад.

Итак, они договорились. Бернанос посадит под колпак следователей по делу о взрыве, пустит на это пять человек — по счастью, сейчас у него было только два клиента, да и те с простыми делами.

"Не перекупят его, нет» — говорил себе Мабен, глядя в глаза Бернаноса, пылающие боевым восторгом. Если есть шанс, хотя бы крошечный, схватить за руку душку Шерри, он не отступится. Да и дружба тоже чего-то стоит. «И немалого иногда», — подумал Мабен, вспомнив кое-какие прошлые дела Словно услышав его мысли, Джо гаркнул.

— Не дрефь, Жако! Помнишь, как мы тогда в Портленде, э? Помнишь? Покойничками себя уж числили, а ты меня вытащил, жучок ты эдакий! На горбу! Топы-топы, и вытащил! Джессика, кофе!

— Спасибо, дружище, я поехал, — сказал Мабен. — Чек пришлю завтра.

Амалия с Джеком попали во Франкфурт в никудышное время — как и Умник тринадцатью часами раньше в Амстердам. Вечер уже наступил, восьмой час, и Амалия предвидела, что никакого полицейского начальства в аэровокзале не найдется. Однако немцы всегда на высоте; Амалия, хоть и немка по крови, их недооценила. Первый же полицейский, к которому она подошла, взял под козырек и повел ее к дежурному офицеру.

Джек молча шел следом — Амалия сказала, чтобы он не говорил по-английски.

Дежурный офицер был на вид сух и неприятен. Прежде всего проверил паспорта господ; проверив, каркнул: «Да, что угодно?» — глядя при этом на верзилу Джека. Тот кашлянул и улыбнулся, Амалия же затарахтела по-немецки:

— Дорогой господин офицер, тысяча извинений, мы из охранной службы американской компании «Дженерал карз», вот…

— Удостоверения, — договорил за нее полицейский.

Просмотрел их служебные карточки. Приподнялся из-за стола, вернул карточки владельцам. Спросил, чего хотят господа.

Амалия поведала ему легенду о конструкторе автомобилей, работающем в «Дженерал карз», каковой сбежал, увозя служебные секреты, — господин офицер, возможно, знает, что все детали конструкции нового автомобиля являются величайшим фирменным секретом, каковой не должен попасть в руки конкурентов. Исходя из изложенного, они стремятся разыскать этого человека и предложить ему вернуться прежде, чем он передаст секреты в нежелательные и (или) недобросовестные руки.

— Так что угодно господам? — еще раз спросил дежурный.

— О, только содействие! Мы очень, очень бы просили посодействовать нам в просмотре пассажирских списков за последние восемнадцать часов. Списков отбытия, я имею в виду.

— Вы очень хорошо говорите по-немецки для американки, — внезапно отозвался дежурный.

— Я выросла в немецкой семье в Америке, господин офицер.

— Очень приятно, — сказал дежурный, — Хорошая немецкая речь у иностранки — это приятно. Мы здесь любим, свои язык и огорчены засорением его английскими словами, все более увеличивающимся и распространяющимся по немецкой земле…

Джек, понимавший примерно одно слово из трех, солнечно ему улыбался. Мой сладкий мальчик, злобно подумала Амалия,

— …По немецкой земле. Но к сожалению, ибо я рад был бы оказать любезность гостям и коллегам, я вынужден в просимом вами отказать. Вам следовало обратиться в Интерпол, и тогда…

— Господин офицер, но этот человек пока не совершал противозаконий! Мы хотим удержать его, притом не от нарушения закона, а от нарушения контракта с нашей фирмой!

— Ах, вот так… — проговорил дежурный. Было почти слышно, как у него скрипят мозги, складывая оценку для столь необычной ситуации. — Тем более, уважаемая

Фройляйн. Полиция не вправе искать того, кто не преступал закон.

Оставался последний козырь. Амалия спросила:

— Но если вас попросит о содействии руководитель солидной немецкой фирмы? Осмелюсь также напомнить, что полиции не потребуется искать кого бы то ни было, господин офицер. Мы сами просмотрим списки.

— Пфуй, — сказал полицейский. — Смотреть ничего не надо, имена всех пассажиров введены в вычислительную машину нашего аэровокзала. О каком руководителе говорит фройляйн?

Амалия достала из сумки свою деловую карточку, на которой были записаны имя и телефон вице-директора немецкого отделения. Дежурный господин принял карточку — вежливо приподнявшись — и прочел сначала лицевую сторону:

Дженерал карз корпорейшн

Отдел безопасности АМАЛИЯ М. БОНФЕЛЬД

Организатор

Наклонил голову в знак почтения к ее должности в столь известной корпорации, перечитал еще раз — Амалия едва не зашипела от злости — и наконец перевернул. На обороте было имя, вполне немецкое: Август Ренн — и телефонный номер.

— Это телефон вице-директора фирмы «Дженерал карз верке» господина Ренна, — ласково пояснила Амалия.

— В нашем справочнике наличествуют телефоны этой почтенной корпорации, я полагаю, — почти ласково ответил дежурный. — Однако же, наши правила…

Они препирались еще минут пятнадцать, и несчастная госпожа организатор сдалась. Полицейский проводил их с Джеком в центральный зал аэропорта, в безумную вечернюю суету, в разноцветную толпу — японских туристов здесь было еще больше, чем в Штатах, и больше молодежи, нарочито небрежно одетой и с рюкзаками.

— Ну что поделаешь, Амми, переждем до утра, — утешающе гудел Джек, — Сейчас найдем гостиницу, завтра будет его командир, договоришься… А ты ловко как болтаешь по-немецки!

— Молчи, ниндзя… — фыркнула Амалия к понеслась к стойке обмена денег, а потом к телефону.

Сообразила все же, что не надо срывать avo на бедном Джеке, и, войдя в телефонную будку, прислонилась плечом к его груди. Он приобнял ее и вдруг сказал задумчиво:

— Представляешь, наружки никакой не заметно. То ли действительно ее нету, то ли профи настоящие…

Амалия не желала занимать этим, голову: бесполезно. Она была все-таки специалист и понимала, что если: стро-шъ такую операцию всерьез, нужно несколько человек прикрытия, в сейчас аадо рассчитывать на талант и удачу. Она дернула плечом, сказала: «Ты погуляй, посмотри» — и набрала номер.

Телефон господина Ренна, как ни удивительно, ответил. И сам господин Ренн был на месте. Сказал — да, его предупредили; да, он постарается помочь. Пусть мадам перезвонит через полчаса.

— А, черт, пойдем поищем кафе, — сказала Амалия Джеку, употребив тот синоним слова «черт», который слышала от Умника.

И пошла, усиленно виляя задом — для самоутверждения.

Умник же, из-за которого у бедной американской девушки было столько хлопот, сидел в своем голландском домике и приятно беседовал с госпожой Лионель. Старая дама с упоением трещала, рассказывая своему благодетелю о местных делах. Разводка Хелла — с которой господин Тэкер некогда ловил карпов из окна кухни — вышла, замуж в третий раз и переехала то ли в Гаагу, то ли куда еще. Плату за воду снова повысили. Доктор Сакс открыл зубоврачебный кабинет в дополнение к своей терапевтической практике, у него работает очаровательная дантистка, такая черненькая и кудрявая, — господину Тэкеру она должна понравиться.

— Марта, дорогая, — перебил ее Умник. — Вы помните, что на этот раз никто не должен знать о моем приезде? Какие там кудрявые девушки?

— Конечно, помню! Еще бы не помнить! Но не вечно же вам сидеть, взаперти со старухой!

— А кто может знать… У вас будет со мной порядочно беспокойства, дорогая Марта.

— Какого беспокойства? — с энтузиазмом спросила Марта.

— Одежда У меня только то, что на теле, да этот плащ, — спасибо, что сохранили.

— Ми-и-истер Тэкер! Я и рубашку вашу сохранила, и ваш прекрасный галстук! И тапочки. Как я могла это выбросить?

— Так вот, Марта. Мне надо бы пару-другую брюк, несколько рубашек… куртку бы хорошо домашнюю. И уличное что-нибудь… не знаю.

Госпожа Лионель немедля составила план действия. Она съездит в Зандам…

— На велосипеде? — перебил Умник.

— Конечно! — сказала госпожа Лионель.

— Чертовы голландские обычаи! — сказал Умник.

Госпожа Лионель в восторге захихикала. Тогда Умник объяснил ей, что она, черт побери, может для успокоения его совести принять у него малую толику денег, чтобы ездить по его делам хотя бы на автобусе, если уж ей претит такси. Госпожа Лионель стала вдруг серьезной и сказала, что если она начнет раскатывать на такси, то вся деревня этим заинтересуется, в этот Гугер на почте — он отъявленный сплетник — начнет судачить, откуда у нее вдруг такие средства. На автобус она, так и быть, согласна, но не на такси, нет… Затем она развила свой план: покупать надо в дорогом мужском магазине, где одежду меняют по первой просьбе, — примерять ее дома и менять. Вот.

Умник слушал и морщился. «Московские правила» явно не разрешали таких экзерсисов. Наверняка все деревенские хозяйки толкутся на торговой улице Зандама, такая улица там одна. Наверняка кто-то из сплетниц увидит, что Марта покупает мужскую одежду. Это не пойдет.

Он сказал, как мог ласково и подхалимски, что дорогой Марте придется съездить в Амстердам, найти магазин для толстяков и сделать там все покупки. Она поняла и согласилась — пожалуй, еще с большим энтузиазмом. Немедля достала сантиметр, обмерила дорогого своего постояльца и собралась было ехать сейчас же, так что пришлось снова ее окорачивать, говорить, что пока она доедет и найдет нужный магазин, он и закроется.

В конце концов порешили оставить это на завтра. Марта принялась готовить еду, а Умник внезапно ощутил приступ злобы, даже отчаяния: впервые за несколько лет ему было нечем заняться. Ни дела живого, ни справочников, ни любимых книг — ничего. Он не мог даже смотреть телевизор; идиотское занятие, но на самый худой конец годится, однако и этого он не мог, потому что телевизор стоял в гостиной, перед окном во всю стену, а занавешивать окна первого этажа в Голландии не полагается решительно. Это привлечет внимание более пристальное, чем покупка целого контейнера мужской одежды.

Беда была в том, что Умник не мог сейчас работать, то есть изобретать. А не мог потому, что был болен своей новой «машинкой», первый образец которой лежал закопанный в гараже, у задней стены. На бумаге — или в голове, что одно и то же — с этой темой больше нечего было делать. Надо было строить второй образец, на порядок более мощный, и картинка его, объемная картинка, давно уже нарисовалась в голове — объемная, но общая, без деталей. Чтобы появились детали, нужен Рон…

Берт шепотом выругался по-черному, покопался на жалкой книжной полочке Марты и нашел «Пиквикский клуб», книжку, которую терпеть не могла его мамаша, а он в пику ей полюбил. Раскрыл наудачу и натолкнулся на замечательный, уже много лет — с детства — любимый: период: «К обиде добавляют оскорбление, как сказал попугай, когда его привезли в Англию и заставили говорить по-английски». Он захохотал, и на душе стало много легче.

Не стану утверждать, что этот освежающий дулу хохот телепатическим путем отозвался за океаном, в мичиганском городишке Хоуэлле. Но примерно в это же время — около двух часов дня — Нелл вдруг перестала всхлипывать и объявила Джону, как старшему охраннику, что ей необходимо съездить в банк и за покупками и если уж ей запрещено одной выходить на улицу, пусть он пошлет кого-нибудь нз своих бездельников ее сопровождать. Чтобы ее не взорвали, как этот проклятый цех.

Джон галантно ответил, что почтет за счастье сопровождать мадам самолично и возьмет Смарти вести машину Нелл очень хотелось высказаться насчет черномазых, как водителей, так в пешеходов, но она воздержалась — без Умника Нелл стала Заметно менее самоуверенной.

Господин Клемент Гилберт тоже изменился за последние дни. И с него последние события посбили спеси — он так и формулировал это про себя. Три дня назад он был глянцевым человеком с журнальной обложки, носителем титула «человек года», «звездным мальчиком» — его называли и так. Был могущественным человеком, миллиардером.

Сегодня он оставался миллиардером, но ощущал себя ничтожеством. Он — делец и социолог — мог все это предвидеть. Обязан был предвидеть. Обязан, И вот теперь он сидел в своем кабинете под самой крышей своего небоскреба, механически вершил дела своей фирмы и мрачно ловил себя на мысли: все было своей все было чужое.

В огромном здании многие передвигались на цыпочках, а те, что помладше, до кого не докатывался начальственный гнев, тоже чувствовали себя вроде как прибитыми. Ходили темные слухи, что ко взрыву на Детройтском сборочном причастен кто-то из персонала — впрочем, в том не было ничего удивительного: газеты и телекомментаторы не уставали высказывать разные предположения. Браун — офицер заводской полиции, чудом спасшийся при взрыве, — был настигнут в больнице корреспондентом Си-эн-эн, и два дня подряд его отрешенное от мира лицо мелькало на телеэкранах и на газетных полосах. Показаны были и похороны Арона Стоуна на его родине, в Вирджинии, — совершенно уже романтическая история. По настоянию деда в родителей, Арона, похоронили на местном кладбище, рядом с могилами других Стоунов, черных и белых, африканцев и англосаксов: потомков рабовладельцев и потомков рабов там хоронили рядом.

Си-Джи старался не знать всего этого. Отбрасывать прочь. Звонки друзей приводили его в пущую ярость, Они воображают, что ему надо сочувствовать! Когда позвонил Тим-Лошадка, он приказал мисс Каррингтон, чтобы господина Пратти ни при каких — слышите? — ни при каких обстоятельствах с ним не соединяли.

Первый раз в жизни сухо разговаривал с матерью. И первый раз в своей ипостаси президента он бездельно сидел в кабинете, выходящем панорамным окном на самую богатую часть самого богатого города в мире, Не делал ничего. Сидел и ждал ответа от Бабаджаняна.

Пока на востоке Америки дотягивался этот мглистый и мучительный для наших героев день, на западе Европы наступила ночь.

В деревушке под Амстердамом сыпало с неба — не то снег, не то дождь; Умник вертелся с боку на бок в своей стерильно чистой спальне; среди ночи где-то далеко заблеяли овцы, он долго лежал в слушал их стонущие жалобы. В уединенном поместье у Сен-Жирона, у границы Франции с Испанией, ночь тоже прошла неспокойно: Энн Гилберт долго не засыпала — думала о Клеме, о своей незаконченной программе и, конечно, о виновнике всех бед и тревог, об Эйвоне. Тоже слушала звуки ночи; шелестел теплый ветер, дующий вверх из долины, изредка доносилось странное запредельное жужжание — в неведомой дали проносился скоростной экспресс; странно, днем поездов не слышно совсем, думала Энн. Едва ока заснула, пришлепал босыми ножонками Клем-младший; что-то привиделось ему во сне. Он забрался под одеяла и мгновенно уснул, а Энн дремала вполглаза, стерегла его, иногда проваливалась в глубокий сон и тут же просыпалась от страха: повторялось одно и то же сновидение, в котором Клем-старший брел но кирпичным развалинам и кто-то неразличимый поднимал, как в телефильме, винтовку с оптическим приделом, и тут сон обрывался.

Довольно далека от Энн, но рукой подать от Умника, в отдельном номере гостиницы франкфуртского аэропорта, спала Амалия. Она-то спала крепко, без снов, и заснула мгновенно, успев только подумать, что поступила правильна, выдержав характер и отказавшись в эту ночь спать с Джеком.

Впрочем, Джек не особенно огорчался. Он наивно полагал, что теперь крошка Аммн от него не уйдет. «Жаль, что остриглась, — думал он, засыпая. — Грива у нее была убойная»,

Для них, двух американских хранителей чужих жизней, новый день начался раньше, чем для всех других героев этой истории. В восемь ноль ноль по месткому времени Амми а Джек уже отработали утреннюю зарядку — поскольку в гостинице не было тренажеров, позанимались на пару, — прошли неприятный, немецкий душ (вода, по мнению Амалии, была жесткая), плотно позавтракали (по мнению Амалии, еда была жирная). В восемь ноль две они позвонили из автомата господину Ренну, поскольку вчера он не сумел достать нужного человека и просил перезвонить утром.

Замечательный вице-директор снова был на месте в сказал, что все улажено: шеф охраны через полчаса оставит распоряжение у секретаря, чтобы их допустили к компьютеру.

— Чтобы мы сами могли посмотреть на экран? — уточнила Амалия.

Ренн подтвердил многозначительно;

— Да, фройляйн, именно так, — и вдруг добавил:

— Э-э… Полагаю, мои люди уже прибыли во Франкфурт-на-Майне… Один из них, брюнет, сто семьдесят сантиметров, в темно-синей шляпе с полями, с девяга-ноль-ноль будет ждать контакта с вами у входа в магазин дьюти-фри «Майкл» на втором этаже. Его имя Томас, пароль — моя деловая карточка. Ваш пароль — ваша карточка с надписанным моим именем. Может подойти и ваш напарник.

Амалия неслышимо издала национальный американский вопль восторга — «у-у-ау!» — впрочем, изобразить этот визг никакими буквами нельзя. И спросила:

— Их, задача?

Ренн солидно ответил:

— Локализовать возможное наблюдение за вами противника. Томас — весьма квалифицированный специалист.

— Сердечнейше вас благодарю, господин Ренн! — воскликнула Амалия.

— О нет, это мой долг и моя служба, фройляйн, — ответствовал тот.

Амалия быстренько передала хорошие новости Джеку, они сдали ключи портье и зашагали в аэровокзал.

Этим утром Джек был настроен брюзгливо. «Имеет право, — подумала Амалия. — Дура я все-таки, что соблазнилась в ту ночь, но ведь два месяца без мужика — это и рехнуться недолго…»

— Не понимаю, почему ты так уверена, что он полетел дальше, — ворчал Джек. — Сел на поезд или автобус, и ищи-свищи…

Амалия его не слушала; ее словно била внутренняя дрожь радостного предчувствия. Она проскочила в дверь аэровокзала и вдруг ощутила, что возбуждение сыграло с ней шутку: надо немедля зайти в туалет, такое иногда уже бывало. Дамская комната была недалеко от входа, и таи Амалия обнаружила нечто приятное; автомат для продажи женских деликатных штучек — прокладок и тампонов, Собираясь в дорогу — спешно, как мы помним, — она не сунула в сумочку эти самые прокладки и по сей причине несколько страдала. Правда, прихватила трусики.

Прощу у читателя прощения за интимные подробности из жизни крошки Амалии, но они прямо связаны с ее приключениями. Она взяла пакетик из автомата, зашла в кабинку и, сидя на унитазе, принялась присобачивать прокладку к трусикам, с досадой думая, что за хлопотами забыла купить упаковку запасных: взятые из дома она уже извела. Нагнулась к коленям и увидела под дверью, дюймов на пятнадцать не достающей до пола, ноги в приметных дамских ботинках: высоких, со шнуровкой и двумя ремешками поверх шнуровки — на пряжках