Нулапейрон, 3414 год н.э.

 
      – Милорд!
      Том слышал, но это не имело никакого значения.
      – Чем я могу вам помочь?
      Он сидел, скрючившись в кресле за стеклянным столом, погруженный в грустные размышления, окруженный рядами кристаллов, вобравших в себя столько мудрости.
      – Том!
      Только эта фамильярность смогла вывести его из мрачного забытья.
      – Эльва? – сказал он. – Как дела?
      Даже Жак никогда бы не осмелился назвать его по имени, но капитан Эльва Штрелстхорм ничего не боялась.
      – Мои дела в порядке, милорд. В данный момент меня больше волнует ваше состояние.
      – Мне никогда не было так хорошо, Эльва. Перед его глазами возникла картина недавних событий, почти реальная, как будто все происходило сейчас…
      Он вышел из зала, оставив за спиной два трупа, подобрался к перилам.
      Вокруг царила ночь.
      Прежде он никогда не видел настоящей ночи, но теперь она была перед ним во всем своем великолепии.
      Темнота окутывала мир. Дул холодный ветер. Лилово-белая молния пронзила небо, а по каменной арке хлестала сплошная завеса дождя, ослепляя и обдавая Тома серебряными брызгами.
      Он словно раздвоился. Он медленно взбирался на скользкую балюстраду, думая: «Путешествие закончено наконец-то!» И он же летел в пропасть, сквозь колющий воздух, сквозь сильные удары, ветра, и крик, вырывающийся из его груди, тонул в вихре воздушного потока, и все вдруг погружалось в забвение…
      – Я никогда не видела вас в худшем состоянии, милорд, – сказала Эльва. – Это правда.
      Сердце гулко билось в груди, он упал на балкон, мокрый от пота и дождя, и постоянно задавал себе один и тот же вопрос: «Что случилось?» – пытаясь убедить себя, что все было галлюцинацией, возникшей в результате шока.
      Или перед ним приоткрылась другая реальность – на краткий миг, но так, чтобы он смог ощутить ее, потрогать и почувствовать запах, – альтернативный мир, где он сбросил себя в ничто, радостно приветствуя смерть как возможность прекратить жизнь, потерявшую внезапно всякий смысл?
      Неужели он знал о природе, времени и Судьбе меньше, чем думал?
      – Возможно, Эльва. Возможно, и так.
      Потом он вернулся в комнату, стараясь не смотреть на жалкие останки в золотой чаше и на безжизненное сморщенное тело Оракула, лежащее на полу. Три микродрона все еще работали, они ползали по одежде и зияющей ране Оракула.
      Системы доложили Тому о полном составе охраны: более ста вооруженных воинов и почти тридцать человек обслуги. Спускаться внутрь терраформера было слишком рискованно.
      Тогда он приказал одному из дронов изготовить плетеное поливолокно, использовав золотую чашу, и сделать из него канат, а сам вновь вышел на балкон, где по-прежнему бушевал штормовой ветер.
      – Милорд, к вам гости.
      Было ли это продолжением разговора? Или прошло какое-то время?
      – Я не хочу никого видеть.
      – Милорд…
      – Спасибо за все, Эльва. Но это приказ.
      А потом был долгий опасный спуск вниз по канату, лицом к изрезанной поверхности. Достаточно легкий при сухой погоде и при медленном темпе прохождения, он был смертельно опасным, когда вокруг царит хаос и приходится скользить вдоль мокрой от дождя каменной стены, раскручивая голой рукой канат, обмотанный вокруг пояса, и почти ничего не видя в темноте.
      – Том! – Это был уже другой голос.
      Возле экваториального гребня он наконец нашел отверстие, вцепился пальцами в шероховатый влажный камень и прыгнул в сухое укрытие.
      У него не было выбора – требовалось проникнуть сквозь мембрану. Он надеялся только на одно: самое худшее, что при этом случится, – сработает звуковая сигнализация.
      – Томас Коркориган!..
      Он бежал, крадучись, вглубь, туда, где проход становился шире, к тому месту, где происходил запуск транспортных багов, но жак – другой жак, не его друг; жак с перепонками между пальцев и серебристыми фасеточными глазами – прыгнул на него, потому что включилась система охраны, но Том действовал быстро, очень быстро, и жак был повержен, кровь лужей растекалась вокруг него – темная, почти лиловая на керамическом полу. Еще одна смерть…
      И мелькнул образ: мертвая кошка в туннеле.
      – Как думаешь, во что ты играешь?
      Затем он бросился внутрь бага и крикнул: «Вперед!»
      И стенки кокона, похожего на стручки мальвы, давили на Тома, пока жук герметично закупорил отверстия. А потом он стартовал, и Том почувствовал тошноту, вызванную ускорением. Потом был спуск по параболической траектории, шум тормозного реактивного двигателя и мягкий толчок.
      – Труда? – Он поднял глаза и впервые почувствовал, как холодные слезы текут по его щекам.
      Потом был долгий пеший переход через темное пространство. И нерегулярные остановки на отдых.
      И великолепный рассвет, окрасивший небосвод в бледно-лимонный цвет с мазками серого и искрами белого. И ни души вокруг, только тупая техника. И он мог спускаться в глубь Нулапейрона, подальше от неестественных просторов космоса.
      И было долгое пешее странствие, требующее такой сверхвыносливости, какой он даже представить себе не мог. Он шел вперед, освещая дорогу украденными из бага светильниками. В туннеле то и дело встречались ямы. Том шел, ожидая, что в любой момент его может сбить поезд, что он будет раздавлен и выброшен из жизни.
      Отчасти он жаждал этого. Но другая часть сознания побуждала его бежать и бежать вперед.
      – Что ты здесь делаешь, Труда?
      На лице ее было еще больше морщин, и седые волосы стали белее, но манера перекидывать назад шарф и улыбка остались прежними.
      Бежать…
      – Том, Том. Что ты делал все это время?
      Слабая улыбка появилась на его лице, хотя холодные слезы продолжали течь по щекам.
      Бежать и никогда не останавливаться.
      – Можно сказать одной фразой. – Это был голос Эльвы, стоявшей позади Труды, опустив плечи и сложив на груди руки, но, как всегда, готовой к действию. – Он убивал Оракула.
      По земле быстро двигалась слепая ресничная инфузория.
      – С процедурами и протоколом? – спросила Эльва. Перед ними был огромный арахнаргос, обгоревший и почерневший, часть грудного отдела нависала над темной расселиной в полу пещеры. Педипальпы провисали дугой, их концы все еще были прикреплены к стенам и крыше так же, как это было во время нападения. Или несчастного случая… Одна педипальпа лежала на земле, сломанная и свернувшаяся кольцами, как ненужная веревка.
      «Откуда она знает? – думал Том. – Откуда Эльва знает об Оракуле?»
      – Социологические опросы и объявление их результатов являются сегодня не самым лучшим подходом. – Голос Труды был всамделишным. – Если что-нибудь не так, то наблюдается бета-разброс…
      Том ее почти не слышал. Он смотрел на ресничную инфузорию, королеву-мать размером с полного человека, и несколько прилепившихся к ее пятнистой хитиновой оболочке самцов размером с ноготь. Похожие на щетки мохнатые лапки инфузории ритмично передвигались по широкой педипальпе, свисающей с останков арахнаргоса. Королева стремилась к тени…
      – Я пойду первой. – Эльва пересекла пещеру и вошла внутрь арахнаргоса.
      Труда дотронулась до руки Тома, но он не обратил на нее внимания.
      «Что я здесь делаю?» – думал он, кутаясь в плащ.
      Эльва высунулась из зияющей раны в грудном отделе арахнаргоса, засунула большой и указательный пальцы в рот. Раздался низкий пронзительный свист.
      – Какой сложный сигнальный код! – Том сделал попытку пошутить, но в душе его все было мертво.
      – Однако это действует. – Труда погладила его по руке. Исчерченное морщинами лицо было наполовину спрятано в тени. – Ты давно знаешь Эльву?
      – Немного знаю. – Том пожал плечами.
      А что еще можно сказать? С тех пор когда он жил на рынке?..
      Чем меньше она будет знать, тем лучше. Для нее же – из-за себя бы он не стал беспокоиться.
      Он вспомнил, как алая кровь Оракула растекалась по бело-голубому полу…
      И связь между сыном торговца, жившего в доме рядом с рынком, и его теперешним настоящим показалась ему почти неправдой.
 

* * *

 
      Забраться внутрь можно было только по свисающей педипальпе и сквозь отверстие. На мгновение, оказавшись на большой высоте, он почувствовал непреодолимое желание прыгнуть вниз…
      – Том! – позвала Труда. Ей оказалось трудно пролезть сквозь темное отверстие.
      Том помог ей, а затем перебрался на борт арахнаргоса и сам.
      Когда глаза привыкли, он обнаружил в темноте двенадцать теней. Если исключить Эльву и Труду, остальные тени были потенциальными врагами.
      Что-то шевельнулось в груди Тома: то ли любопытство, то ли ощущение опасности.
      Он почувствовал, как напряглись нервы. И спросил:
      – Кто вы?
      Фигуры в темноте казались громоздкими и бесформенными: на них были плащи и мешковидные капюшоны, накинутые на головы. Естественная предосторожность…
      В воздухе стоял запах сырости.
      – Ты простишь нас, – голос звучал мягко и, похоже, принадлежал молодому человеку, судя по легкому акценту, чжунгуо жэнь, – если мы предпочтем не отвечать на этот вопрос?
      Кто-то чихнул и пробормотал извинения.
      – Не я предложил встретиться здесь. – Том старался держать нейтральный тон.
      Одна из фигур наклонилась вперед и пробормотала:
      – Dyestvityelno, zarezal proroka?
      – Да, – ответила Эльва. – Он мертв. Том взглянул на нее с удивлением. Она пожала плечами:
      – Ужасный акцент, но смысл я поняла.
      – Интересно, каким образом? – сказал кто-то другой низким баритоном.
      Он снял капюшон, и Том увидел грубое лицо и клочковатые белоснежные седые волосы.
      – Каким именно образом вы сумели это сделать, лорд Коркориган?
      Том лишь покачал головой.
      – А не ловушка ли это? – спросил кто-то из темноты. Еще один мужчина откинул капюшон. Узкое лицо, темно-коричневая кожа.
      Том узнал ярко-желтую татуировку на лбу и щеке, и в его памяти тут же всплыло имя.
      – Доктор Сухрам? Мое почтение, сэр! – Он поклонился как равный равному.
      Доктор замешкался, но потом поклонился в ответ.
      – Возможно, это будет звучать немного театрально, – произнес седовласый, – но вы можете называть меня Сентинел. Это неплохой псевдоним.
      – Я не буду спрашивать почему. – Том оглядел другие фигуры.
      Ни один больше не делал никаких поползновений открыть себя.
      – Как бы то ни было, – Сентинел прислонился спиной к перегородке, – сеть службы безопасности подтверждает факт убийства. Секретные каналы коммуникаций переполнены новостями. – Он посмотрел на человека с опущенным капюшоном, который упомянул о ловушке.
      Тот отрывисто кивнул.
      – А почему, – Том почувствовал, что его голос немного дрожит, – вы решили, что убийца – я?
      На мгновение воцарилась тишина, затем заговорила Эльва:
      – Не волнуйтесь, милорд. Дело не в уликах, найденных на месте преступления. Я ничего не знаю о них. Я всего лишь наблюдала за событиями в ваших владениях.
      «Значит, я не смог покинуть, а затем вернуться в свои владения незамеченным, – подумал Том. – Прекрасная работа, Эльва. Вероятно, мне следует радоваться твоему усердию… Но зачем ты рассказала этим людям? Неужели предательство?»
      Однако на предательство все происходящее было не похоже…
      – Кто же вы все-таки?
      Том задал общий вопрос, но отвечать начал именно доктор Сухрам:
      – Мы своего рода конспиративная организация. «Лудус Витэ», когда нам нужно как-то себя называть. В переводе – «Школа Жизни».
      Том кивнул, показывая, что знает значение этих слов.
      – Это нечто вроде свободного союза, но не все его члены разделяют общие цели…
      – Однако мы едины в одном, – прервал его резкий женский голос, – что использование предсказаний Оракулов должно быть прекращено.
      Том почувствовал, как напряжение заполнило темноту.
      Снова заговорил Сентинел:
      – Некоторые из наших… э-э-э… прогрессивных коллег склоняются к радикальному переустройству социальных структур. Но, откровенно говоря, в мире существуют тысячи владений, и не во всех в них есть даже лорды. Таким образом, глобальное…
      – Ты не найдешь почти ни одной нижней страты, – прервал его низкий голос, – где бы не поддерживали тотальную революцию. Я говорю о всемирном перевороте в…
      – Прошу вас! – Труда подняла руку. – Мы здесь не для того.
      – Согласен. – Сентинел зажмурился, как от боли. – Мы больше чем просто общество для дискуссий.
      Том молчал, чувствуя неловкость и не веря в то, что эти плохо организованные чужаки держат его жизнь в своих руках.
      – Откровенно говоря, – начал Сентинел, но его перебил доктор Сухрам:
      – Милорд, каким бы методом вы ни пользовались, чтобы расстроить планы Оракула… – Он замялся. – Одним словом, обладая таким методом, вы способны прекратить любые дискуссии. Что нам сейчас нужно, так это прямое действие.
      «И это говоришь ты, целитель!» – подумал Том, продолжая хранить молчание.
      – Мистер Кор… – Сентинел тут же поправился. – Я хотел сказать: милорд…
      «Ну конечно, – подумал Том. – Среди них никогда не было благородных людей».
      – Господство Оракула – это преступление против человечества. И единственный способ… – Сентинел замялся, как и доктор Сухрам минутой раньше.
      – Они ничего плохого мне не сделали, – сказал Том.
      Наступила внезапная тишина.
      Затем кто-то потрясенно пробормотал:
      – Но ведь вы убили…
      – Да, – сказал Том. – Но это было мое личное дело. Молчание длилось недолго. Они попросили у него времени на обсуждение.
      И Том удалился.
      Он выбрался наружу, затем осторожно сел, скрестив ноги, на широкой педипальпе. Натянув на себя плащ, он прислонился спиной к грязной обгоревшей оболочке арахнаргоса.
      «Они не могут сдать меня властям, – подумал он. – И не смогут убить меня».
      Но здесь, на ничейной территории, не было сенсорной сети для обнаружения энергетического оружия или фемтотехники. И одной Судьбе известно, какое вооружение имели с собой эти конспираторы.
      Труда и Эльва до сих пор были его друзьями, но насколько он может рассчитывать на их дружбу теперь?
      Вокруг были тени, темные и зовущие. Одно движение мышц, несколько секунд падения, и все будет кончено…
      «Интересно, – подумал Том, – о чем они там говорят?»
      Он слышал разговор на повышенных тонах, но не мог разобрать отдельных слов. Затем голоса превратились в тихое бормотание.
      «Что я теперь должен делать, маэстро?» – мысленно обратился Том к зовущей темноте.
      В каком-то смысле это была та же дилемма, что вставала перед ним, когда он вступал в управление владением: выбор между жизнью ученика, не имеющего никакой ответственности, и жизнью мстителя.
      «Отец! – думал Том. – Как бы я хотел, чтобы ты был здесь. Я скучаю по тебе… И что я должен делать дальше?»
      Парадоксы не заканчивались. Именно смерть отца стала тем событием, которое разбудило дремлющую в нем силу, силу ненависти.
      Но в мире все еще существуют пять тысяч Оракулов.
      Наступила долгая тишина, ни один звук уже не проникал в сознание Тома.
 

* * *

 
      Он не помнил, как принял решение. В себя он пришел, когда осторожно вставал, по привычной методике – не пользуясь рукой для равновесия и делая долгие, успокаивающие вдохи и выдохи.
      Потом он повернулся и вновь пробрался в чрево арахнаргоса.
      Теперь под потолком горел маленький светильник. А они были напуганы. Напуганы в достаточно сильной степени, чтобы стать опасными. Даже вид окутанных полутьмой фигур с натянутыми на головы капюшонами выдавал их напряжение, которое черными сгустками повисло в воздухе. Это задело самые глубины души Тома; те, кто применяет технику ушу, например, воины Стронциевого Дракона, подумали бы, что разрушен элемент мира.
      Когда видишь перед собой чью-то мечту так близко, что можешь достать до нее рукой, возникает непреодолимое чувство страха.
      «Настало мое время!» – эта мысль поддерживала Тома до сих пор и давала ему силы, чтобы избегать легких решений.
      – Вы все-таки должны объяснить нам, как вы действовали, – раздался в темноте женский голос. – Каким образом моделирование будущего для Оракула позволяет вам?..
      – Да не имеет это сейчас никакого значения! – Доктор Сухрам решительно разрубил воздух рукой. – У нас есть эмпирическое доказательство, не так ли? А подробности можно выслушать и позже.
      Наступила пауза, затем фигуры одна за другой закивали в знак согласия.
      «Значит, я должен это сделать, – подумал Том. – Будет ли легче это во второй раз? Или наоборот – тяжелее?»
      И хотя темные фигуры спорили друг с другом, Тома окружала звенящая тишина.
      «И всю жизнь заниматься искоренением Оракулов, – думал он. – А с другой стороны, чем бы я еще мог заняться?»
      Он чувствовал себя так, будто решение было принято за него… Нет, не совсем так. Как будто у него попросту не было выбора. В голове стоял нарастающий шум, и на какой-то миг ему показалось, что его качает из стороны в стороны.
      А затем он вернулся к реальности.
      – …действительно необходима их смерть? – говорил Сентинел. – Если мы дискредитируем свод истин, то истину будет невозможно отличить от лжи. И не будет ли этого достаточно?
      Слово взяла Эльва:
      – Необходимо… э-э-э… убрать некоторое критическое число, милорд?
      – Да, именно убрать! – Том мрачно улыбнулся. – Убрать, уничтожить, убить… Не важно, как это назвать!
      Он увидел, что чувство удовлетворенности охватило всех членов группы.
      В глазах Сентинела появился какой-то новый блеск:
      – Вы, лорд Коркориган, можете освободить весь мир.
      Горький циничный смех зародился в душе Тома. «Я могу принести свободу?!» – подумал он удивленно. Он не мог бы зайти так далеко, не овладев методами самопознания. Поэтому теперь он знал: Тома, который мог бы провести всю свою жизнь, занимаясь логософическим анализом метавекторов Авернона, больше не было.
      «А кто еще сможет сделать это лучше меня?» – подумал он.
      Его апатия растворилась без следа, нервы вновь превратились в натянутые струны, и внутренняя сила вернулась к нему.
      Это была такая сила, что Тому нечего было делать в цивилизованном обществе.
      Потому что это была сила ненависти.

Земля, 2123 год н.э.

 
      – Когда это должно случиться? – Незрячие глаза Анны-Мари смотрели в никуда.
      Пес Барни задрал морду, следя за такси, поднявшимся в серое, затянутое тучами небо.
      – Сегодня вечером. – Карин погладила Барни по голове.
      – Так скоро? – Невеселая улыбка появилась на лице Анны-Мари. – Расстояние имеет странную трактовку в мю-пространстве. Ты доберешься до него вовремя.
      – О Господи, я надеюсь на это! – Хотя было тепло, Карин заколотило. – Они торопятся. Вирусная инсерция намечена на сегодня. Полет в Финикс – поздно вечером. Остальное начнется завтра.
      – Насколько точно… я имею в виду, знаешь ли ты точно, где он находится в мю-пространстве?
      – Слишком приблизительно, черт побери! Подошвы ботинок Карин не производили шума, когда она двигалась по зеленым и оранжевым керамическим плиткам площади, но Анна-Мари всегда поворачивала голову к той точке, где в этот момент находилась Карин.
      – Я заказываю, – сказала Анна-Мари, когда они зашли в кафе. – Чай с лимоном и миндальные пирожные. Хорошо?
      – Прекрасно. – Карин украдкой вытерла слезы.
      Это было бессмысленно – Анна-Мари все равно знает, что она плачет. Даже Барни, уловив странные звуки, пристально поглядывал на Карин.
 

* * *

 
      Ранним утром следующего дня она достала из ножен деревянный меч и взялась за упражнение «suburi», делая выпады против воображаемых противников.
      Пытаясь настроить себя на доброжелательный лад и сделать этот пустой додзе, тренировочный зал, своим домом, она двигалась все быстрее, и одновременно ей казалось, что все вокруг замедляется. Она не думала ни о чем: движение возникало само собой.
      – Отлично!
      Это был сэнсей Майкл.
      Она встала на колени и поклонилась, затем доставила ему удовольствие, атаковав его, причем удар мечом был направлен прямо в лоб. Сэнсей молниеносно отреагировал, сделал выпад, и через секунду она, кувыркнувшись в воздухе, грянулась пятками о мат.
      А еще через секунду, положив ее на лопатки приемом «ikkyo», сэнсей сказал:
      – Что-то сегодня с твоим духом не в порядке.
      – Я знаю.
      Слишком рано наноциты начали свою работу.
      Что-то… радостное.
      Действительно, она почти плыла сквозь удары. Когда тренировка была закончена, она направилась в раздевалку. Сняла с себя пояс оби и черные штаны хакама, посмотрела в сторону душа. И тут неожиданный приступ заставил ее рвануться в туалетную кабинку, и там ее вывернуло наизнанку.
      И было так плохо, что ей показалось, будто она умирает.
 

* * *

 
      Система походила на корабль-матку, окруженную множеством странных суденышек, каждое из которых имело собственные задачи.
      – Это же преступление, черт возьми! – Доктор выглядел не просто рассерженным, а откровенно разъяренным.
      Более мелкие суденышки были валдофагами, направляемыми по своим целям нановектором. Они уже разворачивали мономолекулярные манипуляторы, готовые провести самые тонкие хирургические процедуры: заложить новый субстрат, внедрить предшествующие РНК, которые смогут дуплицировать существующие нейроны, создать щит Купера, если простое реиннервирование коры будет недостаточной мерой.
      – У вас необычный подход к больному, док, – сказала Карин.
      Наноциты уже вовсю работали внутри ее нервной системы. Казалось, углы кабинета кружились и искажались в странной перспективе, свет изменялся от дневного до серого, а затем до цвета, который невозможно было описать.
      Слишком уж скоро. Это просто истерия, и ничего больше. Должны пройти дни прежде, чем проявятся когерентные макроэффекты.
      – Помолчали бы… – главный врач вдруг замолк, вытер тыльной стороной ладони густые усы. – Черт, вы и не знаете, правда?
      Удивленная Карин попробовала привстать, но он потянул ее назад.
      – Фрэн! Черт возьми! – Врач сердито нажал пальцем на сенсор, и прибежал другой врач, женщина.
      – В чем дело?
      – Проверьте это!
      Возникла пульсирующая голограмма. Текст на экране был закодирован знаками, которых Карин не знала.
      – Черт! – Врач Фрэн пристально посмотрела на Карин. – Подтверждается… подтверждается… – бормотала она, затем сказала: – Неужели вы подверглись второй фазе в вашем состоянии?
      – В каком состоянии?
      – Она ничего не знает. – Главный врач слегка тронул Карин за плечо. – Правда, дорогая?
      Карин закрыла глаза и втянула в себя побольше воздуха. Если нановирусная инсерция провалилась, то Дарт уже мертв.
      – Ну, хорошо, – говорит Фрэн. – Обычная процедура вызвала бы у вас аборт, без сомнения. – От гнева ее голос стал твердым. – Неужели это было сделано сознательно?
      «Как аборт? – подумала Карин. – Почему аборт?»
      – Вы говорите фигурально? – пробормотала она, но внутри нее уже все оборвалось от страха.
      – Вы беременны, дорогая. – Главный врач, похожий на тюленя со своими усами, был серьезен как никогда. – В этом нет никакого сомнения.
      Но Фрэн смотрела внимательно, поворачивая дополнительные дисплеи.
      – Вторичная концентрация, прямо здесь. – Она указала. – Нельзя ли увеличить?
      Карин почувствовала какое-то волнение, в животе будто завертелись и начали расти биллионы светящихся точек.
      «Дарт, – подумала она с радостью. – У нас будет ребенок. – И тут же спохватилась: – Ничего глупее не придумаешь!»
      – Ублюдки! – сказала вкрадчиво Фрэн. – Боже мой, какие ублюдки!
      – У нас есть выбор. – Главный врач вздохнул глубоко и посмотрел на Карин. – Мы можем…
      – Стойте! – Карин села на кушетку, оттолкнув их Руки. – Не говорите больше ничего!
      – Но ребенок…
      На дисплее двигающиеся тени, сотни голубых теней, крохотная форма: почти не заметная, но Карин знала, что она выражает. На одном конце пучок белых искр света.
      – Наноциты в мозгу моего ребенка. Я правильно поняла? – И добавила мысленно: «Так вот что теперь понимается под проектом «Трансформация»!
      И она подписала контракт. Но ведь это не давало им юридического права…
      Лицо Фрэн побелело и заострилось от страха и ярости. Но главный врач медленно кивнул головой:
      – Их невозможно удалить, ничего не нарушив. Слишком поздно…
      – Я представляю собой еще один эксперимент. – Спустив ноги с кушетки, Карин встала. – Чудесно! – Голос ее отразился от стен резким эхом. – У меня нет выбора! Что бы они ни сделали со мной, я должна завершить свою миссию.
      – Согласен. – Главный врач поднял руку, чтобы остановить возражения Фрэн. – Но если вы решите возбудить судебный иск, когда вернетесь, я выступлю свидетелем с вашей стороны.
      Фрэн молча кивнула в знак своей поддержки.
      – Спасибо, – сказала Карин. – Не могли бы вы мне дать что-нибудь от тошноты?
      – Конечно. – Главный врач приклеил ей на запястье полоску.
      Она была на полпути к двери, когда внезапная мысль остановила ее:
      – Ребенок. Я имею в виду эмбрион. Они сами не могли…
      Она была не в состоянии продолжать. И только следила за тем, как двое врачей мрачно смотрят на мониторы. Фрэн получила доступ и вышла в базу с данными Пилотов УНСА, быстро пробежала по ним.
      Внезапная усмешка появилась на ее лице.
      – Нет, – сказала она. – Это ваш и Пилота Маллигана. ДНК соответствуют, все в норме.
      «Все в норме, – подумала Карин. – За исключением тех наноцитов, которые проникли в нервную систему ребенка».
      – Спасибо! – Она кивнула им обоим.
      Оставив медицинский центр, она вышла в обжигающую жару летнего аризонского утра. На одном из проходящих мимо врачей была надета футболка с голограммой двух скелетов. Скелеты лежали на узкой полоске раскаленного красного песка и частично были погружены в тело врача.
      Когда Карин проходила мимо, сработал сенсорный датчик голограммы, запуская видео- и аудиоэффекты.
      Один скелет повернул череп к другому и сказал:
      – Ну и жарища!
      Эхо его голоса отразилось от рекламного щита, воспевающего местные красоты.
      Сдавленный звук, представляющий собой нечто среднее между рыданием и смехом, вырвался у Карин.
      Сооружения Стартового Центра «Финикс» в конце длинной дороги, дрожащей на горячем воздухе, выглядели четкими и массивными, олицетворяющими силу и блестящими, как зеркало.
      Но абсолютно безликими.

Нулапейрон, 3414 год н.э.

 
      – Братья! Кто мы – люди или черви?
      Сердитый ропот поднялся в толпе бедняков. Здесь были докеры и прочий рабочий люд самых разных профессий, у одних были большие руки и животы, другие, наоборот, – кожа да кости. Цветные и белые, большинство покрыты толстым слоем грязи.
      – А как насчет баб? – выкрикнула крупная женщина, стоявшая, скрестив руки на могучей груди, такая же мускулистая, как и мужчины.
      – Да, поясните, пожалуйста, – выкрикнул кто-то, и смех прокатился по толпе.
      Том тоже улыбнулся. Он находился в маленькой нише, которая раньше была местом для статуи; теперь от статуи сохранился лишь разбитый постамент. Ниша располагалась высоко, почти под самым сводом. Каменный потолок был покрыт мхом и мутировавшими флюоресцентными грибами.
      – Хорошо, хорошо! – Оратор (власти назвали бы его возмутителем спокойствия) поднял руки, ожидая, пока уляжется возбуждение. – Братья… и сестры… – Он переждал очередной взрыв смеха. – Я обращаюсь ко всем. Мы – люди, и, следовательно, у нас есть достоинство, есть гордость. Но признают ли наши хозяева это? Как вы думаете?
      В толпе раздались нечленораздельные возгласы, но на этот раз реакция присутствующих не была слишком бурной.
      Ниже Тома, примерно на уровне середины стены, висела голограмма с одним из его первых, подстрекающих к бунту стихотворений:
 
Оракулы смотрят сквозь время,
Не видя того, что вокруг,
Несут на себе они бремя,
Какого не знает мой друг.
Он раб, и на верхние страты
Ему запрещен переход.
Ярмо нацепили сатрапы
На весь наш рабочий народ.
Придет и к Оракулам лихо –
Сюрприз приготовил Хаос…
К ним смерть подбирается тихо,
Ведь мститель в пещерах подрос.
 
      Крошечный голокристалл, проецирующий стихотворение, находился на этом месте уже несколько дней. Надпись была выполнена большими простыми триконками, а цветовое оформление казалось довольно грубым и безвкусным, но оно несло двойную смысловую нагрузку. Ретуширование было выполнено обычным, всеми узнаваемым кодом, который объявлял о митинге здесь и сейчас.