Сватовство по ошибке

Тристан сдержанно кивнул и торопливо удалился, прежде чем этот старый лис успел догадаться, что в сердце его зияет открытая рана, из которой по капле сочится жизнь.

***

Мэдди спала так глубоко, словно приняла настойку опия. Пробуждение ее было внезапным, и некоторое время она лежала, не шевелясь и пытаясь понять, где же она находится и как здесь оказалась. Наконец она все вспомнила. Она в доме своего отца, а это – спальня, в которую привел ее этот чудной дворецкий.

– Вот ваша каюта, мисс Мэдди, – сообщил ей старик, распахивая дверь в небольшую уютную комнату. – Здесь не так роскошно, как в мейферских особняках, но я надеюсь, вам понравится. Капитан сам подбирал занавески… и все такое прочее.

Осмотревшись, Мэдди решила, что спальня и вправду хороша. По крайней мере, насколько можно было разглядеть при, тусклом свете ароматной восковой свечи, горевшей на столике у кровати. Мэдди смутно припомнила, что дальнюю стену украшает камин из венецианского мрамора, а покрывало, на котором она уснула не раздеваясь, было из бледно-зеленого шелка с узором из листьев.

Мелодично прозвонили часы на каминной полке, и Мэдди удивленно ахнула. Оказывается, она проспала больше двух часов! Отец, наверное, устал ее дожидаться и поужинал в одиночестве. В желудке у Мэдди было пусто, как в нищенской чашке для подаяний… вот уже двенадцать часов она ничего не ела.

Вскочив с постели, Мэдди сунула ноги в туфельки и подошла к отделанному мрамором комоду, умылась прохладной водой из таза и пригладила пальцами кудрявые волосы.

Взгляд ее упал на полку, где между миниатюрным парусником и кукольным домиком, обставленным крохотной мебелью ручной работы, лежала тряпичная кукла с лохматыми волосами и черными глазами-пуговицами. Ее игрушки, которые мать второпях забыла, когда бежала во Францию пятнадцать лет назад! Отец хранил их все это время… он выставил их с такой же гордостью, как прекрасную модель парусника в прихожей! При этой мысли слезы снова навернулись Мэдди на глаза.

В доме было тихо как в могиле, когда Мэдди со свечкой в руке спустилась по винтовой лестнице на первый этаж. Где же отец? И Григгинс? И все прочие слуги?

Но тут Мэдди вспомнила, как старый Григгинс появился из-под лестницы, когда отец оторвал его от ужина. Если ей удастся найти кухню, там наверняка будет какая-нибудь еда… а быть может, она даже сама приготовит себе что-нибудь поесть. Мэдди питала большое недоверие к английской кухне, а своим кулинарным искусством, которое освоила вопреки неодобрению деда, чрезвычайно гордилась.

Как она и подозревала, под лестницей тянулся узкий коридор; пройдя по нему, Мэдди сразу же услышала мужские голоса.

Распахнув дверь в конце коридора, она очутилась на кухне, чрезвычайно похожей на кухню в ее бывшем лионском доме.

– Мэдди, детка! Наконец-то ты проснулась! – эхом прокатился по кухне громовой голос Калеба Харкура. Обернувшись, Мэдди увидела, что он все в том же затрапезном виде сидит за дубовым столом, а перед ним стоит тарелка с горячим ужином. Рядом, прихлебывая чай, сидел Григгинс. Мэдди невольно попыталась представить себе деда, ужинающего на кухне со слугами, но это было невообразимо.

Отец радостно улыбнулся ей и помахал вилкой.

– Я уж грешным делом решил, что ты проспишь до утра. – Он кивком указал на соседний стул. – Садись, садись. Ты, должно быть, умираешь с голоду. Лакомка приготовил потрясающее жаркое.

Только сейчас Мэдди заметила третьего человека на кухне. Она удивленно вгляделась в его лицо – смуглое, с черными выпуклыми глазами, увенчанное шапкой кудрявых черных с проседью волос. Если бы не испачканный белый передник, этот коротышка, склонившийся над духовкой, как две капли воды был бы похож на ее лионского спасителя – мсье Форли.

– Джузеппе Понтицетти дель Флорино к вашим услугам, принцесса, – нараспев произнес коротышка с сильным итальянским акцентом

Калеб Харкур усмехнулся:

– Понимаешь теперь, почему мы прозвали его Лакомкой? Но в кулинарии этот лягушонок – настоящий бог. Потому-то мы с Григгинсом уверены, что ему цены нет. – Он проследил взглядом за тем, как Лакомка ставит перед Мэдди дымящуюся тарелку жаркого, от аромата которого у девушки буквально потекли слюнки. – Вот, дорогая моя, – продолжал Харкур, как только Мэдди взялась за вилку, – это и есть все мои домочадцы.

– Всего три человека? В таком большом доме?

Харкур кивнул.

– Днем еще приходят экономка, две горничные, лакей и мальчик-уборщик. Если бы я знал, как без них обойтись, я не потерпел бы их в своем доме и минуты. Но к этим двоим… – Калеб жестом указал на дворецкого и повара. – …К этим двоим я привык. Григгинс когда-то был моим помощником на первом моем корабле, а Лакомка – коком. С тех пор минула уже четверть века.

– Это чистая правда, мисс Мэдди. Что за дрянная посудина была! – вмешался Григгинс. – Ничего общего с этими чистенькими, аккуратными парусниками, которые сейчас плавают под флагом Харкура. Когда капитан поселился здесь, он отправил то дырявое корыто в отставку, а заодно и нас с Лакомкой. И с тех пор мы служим ему.

Мэдди улыбнулась. Было совершенно очевидно, что эти двое, “служившие” ее отцу, в действительности были давними товарищами “капитана”. Как, однако, все это странно! Один из самых богатых купцов Англии обходится услугами всего лишь пары старых помощников. С другой стороны, это соответствовало образу “простого человека”, каковым хотел казаться Калеб Харкур.

Разделавшись с ужином, Харкур положил вилку на опустевшую тарелку и нахмурил густые брови. Его обветренное лицо внезапно залилось румянцем.

– Этот дом не годится для женщины, и я отлично понимаю это, дочка.

– Нет, папа. Для меня он вполне годится, – возразила Мэдди, удивляясь, почему это отцу вздумалось извиняться за такой чудесный, уютный дом.

– Нет, ты не права, Мэдди. Этот дом и прислуга подходят для моих простых нужд, но для юной леди на выданье, которой предстоит завязывать знакомства в лондонском свете, он слишком мал и находится слишком далеко от Мейфера.

Мэдди изумленно уставилась на отца. – Но я вовсе не собираюсь завязывать знакомства, папа!

– Нет, дочка. Любой женщине хочется войти в свет, и я не допущу, чтобы тебя постигла судьба твоей матери. – Харкур невесело улыбнулся. – С тобой все будет иначе. Теперь я богат, как набоб, и ты войдешь в свет, даже если ради этого мне придется истратить все до последнего фартинга. У меня уже есть план, и поверь, не пройдет и года, как ты получишь все, о чем может мечтать девушка твоего возраста. Балы, званые обеды… и даже приглашение в Карлтон-Хаус!

Мэдди решила, что не станет спорить с отцом: ведь он придавал такое большое значение своим планам! Было бы слишком жестоко указать ему на то, что скорее человек научится летать, как птица, чем дочь простого купца войдет в надменный лондонский свет. И брак с бывшим шпионом и графским бастардом не увеличит ее шансы попасть в высшее общество. Но социальное положение Мэдди ничуть не интересовало. Сердце ее было отдано Тристану, и она выйдет за него замуж… как только этот тугодум, наконец, сделает ей предложение.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На следующее утро Мэдди поднялась поздно и обнаружила отца в гостиной на втором этаже за серьезной беседой с какой-то худощавой, нервной женщиной с гладкими каштановыми волосами и бледно-голубыми глазами.

– Мэдди, детка, – обернулся Харкур к вошедшей девушке, – это мадам Элоиза Блузо, французская модистка. Леди Урсула порекомендовала нам обратиться к ее услугам. Я поручил ей сшить для тебя платья, которых тебе хватит до тех пор, пока леди Урсула не закажет тебе полный гардероб.

Кто такая эта леди Урсула и почему она должна заботиться о гардеробе его дочери, Харкур не сообщил, а Мэдди в присутствии модистки постеснялась спрашивать: вдруг эта леди окажется любовницей отца? Однажды Мэдди уже допустила подобную ошибку в отношении некой стареющей райской пташки, навещавшей ее деда по средам между часом и четырьмя. То был единственный случай в жизни, когда дед позволил себе поднять руку на любимую внучку, но щека ее после этого горела несколько часов. Повторять эту же ошибку с отцом Мэдди не хотелось.

– Леди Урсула предлагает для начала два утренних платья, дорожное платье и одно простое вечернее платье, в котором вы сможете посещать балы и театры, – проговорила мадам Элоиза с таким чудовищным акцентом, что Мэдди тут же поняла: эта женщина за всю свою жизнь и дня не провела на континенте. Но Мэдди сдержалась, несмотря на то, что ей хотелось от души расхохотаться. Ведь если она разоблачит эту мошенницу, то тем самым бросит тень на вкус леди Урсулы… а значит, и на вкусы своего отца в отношении любовниц.

– Из какой части Франции вы приехали? – не замедлила осведомиться Мэдди у модистки, как только Калеб Харкур оставил их наедине. – Я жила в Лионе с пятилетнего возраста и знакома с акцентами большинства французских провинций. Но такого, как у вас, я, признаться, нигде не слышала. – Мэдди сдержала улыбку, глядя, как мнимая француженка сперва побагровела, а затем побелела как мел.

– О Господи! – простонала мадам Элоиза. – Я пропала! – Расширенными от ужаса глазами она уставилась на Мэдди. – Вы, должно быть, поставите джентльмена в известность…

– Вы полагаете, что я намерена сообщить отцу, что вы не француженка? Нет, я ничего ему не скажу. Это не моя забота… если, конечно, вы не собираетесь обманывать его.

Мадам Элоиза горделиво приосанилась:

– Не бойтесь! Его деньги не пропадут зря. Во всем Лондоне не найдется модистки, чье мастерство сравнилось бы с моим!

– Тогда зачем же выдавать себя за француженку?

Модистка презрительно фыркнула:

– Хотела бы я знать, сколько у меня осталось бы богатых клиентов, если бы они знали, что я – всего лишь Мэри Блоджетт, выросшая в винной лавке в Ист-Энде? Думаю, они разбежались бы скоре, чем моя старая мамаша допила бы кружку эля!

– Кажется, понимаю. Нет пророка в своем отечестве, верно?

– Насчет пророков я ничего не знаю, но зато много знаю о модистках и о том, что делает их популярными среди светских матрон, – проворчала мадам Элоиза. – Десять долгих лет я, не разгибая спины, трудилась на французскую тиранку по имени мадам Адрианна. Я кроила и шила ей платья, а она все брала в кредит. А когда эта старая карга, наконец, протянула ноги, я получила всю сумму сполна и, наконец, смогла открыть свою мастерскую, назвавшись ее племянницей из Парижа. От нее я научилась и французскому языку. Этих познаний мне вполне хватало… до тех пор, пока не появились вы.

– Не волнуйтесь, мадам. Ваша тайна в полной безопасности. Клянусь, что не выдам вас ни единой живой душе, – пообещала Мэдди.

Краска стала медленно возвращаться на худые щеки модистки.

– Но почему? Чем я заслужила такую милость? – пробормотала она.

– Потому что я восхищена вашей предприимчивостью. В последнее время я научилась уважать людей, которым собственными силами удается возвыситься над своим скромным положением. – Мэдди улыбнулась. – А теперь, мадам, не приступить ли нам к примерке? Вы ведь не захотите разочаровать вашу покровительницу, леди Урсулу!

Два часа спустя, сняв необходимые мерки и продемонстрировав ткани для будущих платьев, мадам Элоиза попрощалась с Мэдди. Напоследок она пообещала доставить одно из утренних платьев на следующий же день.

Верная своему слову, на следующий день модистка прислала посыльного с пакетом, в котором оказались элегантное утреннее платье из желтого муслина, сорочка, пеньюар и домашний халат.

Мэдди тут же велела лакею принести ей в спальню лохань с горячей водой, чтобы принять ванну и вымыть голову.

Затем она надела шелковую сорочку и платье и села у окна в гостиной – дожидаться Тристана. За время путешествия она очень привыкла к его обществу и в его отсутствие не находила себе места.

Но Тристан не явился. Ни в тот день, ни на следующий, ни даже на третий день.

Когда прошло целых пять дней, а Тристан даже не прислал о себе весточки, Мэдди с ужасом начала предполагать, что он не шутил, когда уверял, что чувство чести не позволит ему сделать ей предложение.

Но всякий раз, когда рядом был отец, Мэдди удавалось спрятать свой страх под маской беспечной бодрости. Она была слишком горда, чтобы показать кому-либо, что отдала свое сердце мужчине, который отверг ее… каковы бы ни были причины этого отказа.

Каждый вечер Мэдди переодевалась в очередное новое платье и встречала отца реверансом и улыбкой. Ее от души забавляло, что Харкур полагает, будто у нее на уме одни фасоны и наряды.

И вот однажды солнечным днем, когда она стояла у окна в ожидании отца, взгляду ее предстал Тристан, едущий верхом через Блумсбери-сквер на черном коне, чья пышная грива была под стать развевающимся на ветру черным локонам всадника. Следя за тем, как он спешивается, Мэдди не обратила внимания на его спутника.

Теперь в Тристане трудно было узнать того грубоватого, бесцеремонного компаньона, который сопровождал ее в путешествии. Судя по всему, он получил причитавшиеся ему деньги, ибо сейчас красовался в темно-синем сюртуке изящнейшего покроя, желтовато-коричневых панталонах и элегантной бобровой шапке. В этом наряде он был настолько прекрасен, что Мэдди задохнулась от восхищения.

– Тристан! – воскликнула она, подбегая к двери гостиной, чтобы встретить его на пороге (хотя и знала, что благовоспитанная леди не должна так вести себя). Григгинс впустил гостя, и Мэдди с улыбкой подошла к нему, только теперь заметив краем глаза его спутника – невысокого молодого человека, чьи блеклые волосы и заурядные черты лица казались совершенно невзрачными рядом с мрачным великолепием Тристана.

– Добрый день, Мэдди.

Равнодушно-холодный тон его мог бы ввести Мэдди в заблуждение, если б она не успела прежде узнать, какая огненная страсть скрывается под этой ледяной маской.

Тристан легко подтолкнул вперед своего спутника.

– Позвольте представить вам моего сводного брата Гарта Рэмсдена, пятого графа Рэнда.

Мэдди протянула руку, и граф поднес ее к своим губам.

– Я очарован, – проговорил он, хотя это никак не отразилось на его лице. Губы его были скорбно поджаты, а в глазах застыло выражение глубокой печали.

Мэдди предположила, что брат Тристана, должно быть, недавно перенес какую-то тяжелую утрату. Быть может, именно поэтому Тристан не появлялся так долго? А безразличие, с которым он приветствовал ее, быть может, только маска, под которой скрывается скорбь о той же потере?

Мэдди предложила гостям садиться и села сама. В гостиной воцарилась неуютная тишина. Мэдди не смогла не заметить, что граф внимательно разглядывает ее с таким видом, будто оценивает картину, выставленную на продажу.

Наверняка Тристан захотел заручиться одобрением брата, прежде чем сделать ей предложение! При мысли о таком бестактном поступке со стороны человека, которому она столь неосмотрительно отдала свое сердце, Мэдди охватил гнев. Она не ожидала от Тристана ничего подобного и твердо решила высказать ему свое неудовольствие, как только они окажутся наедине.

Но сейчас, как хозяйка дома, она должна была занять гостей разговором, достойным ушей титулованной особы. Разумеется, разговор зашел о погоде и вскоре превратился в неимоверно скучную беседу о красотах сельской природы Англии. Вскоре Мэдди пришла к выводу, что брату Тристана повезло, что ему достался титул. Иначе он вообще ничем не смог бы выделиться на фоне серой массы скучных людишек.

Тристан не участвовал в разговоре вовсе. Он молча наблюдал за тем, как граф и Мэдди беспомощно барахтаются в сетях нудной беседы, как две рыбы, заглотнувшие наживку на крючке и не способные ни проглотить ее, ни сорваться. Мэдди скрежетала зубами и клялась себе отомстить Тристану за это предательство любой ценой. Как он смеет мучить ее подобным образом? Или это он проверяет ее способность общаться со своими титулованными родственниками?

Когда Мэдди уже практически исчерпала запасы терпения, к ее большому облегчению, через распахнутое окно до нее донесся скрип подъезжающего отцовского экипажа. Минуту спустя Харкур вошел в гостиную.

– Милорд Рэнда! – воскликнул он, расплывшись в улыбке от уха до уха.

Граф и Тристан поднялись навстречу хозяину дома. Оказавшись между здоровяком Харкуром и своим рослым братом, Гарт походил на заблудившегося в строевом лесу бедолагу. По-видимому, подобное сравнение пришло в голову и ему, ибо бледные щеки графа покрылись смущенным румянцем. По необъяснимой причине Мэдди почувствовала жалость к этому печальному человеку, а к двум другим мужчинам преисполнилась столь же необъяснимого презрения.

Отец Мадлен, очевидно, пребывал в блаженном неведении относительно того, что пришлось вытерпеть его дочери.

– Ну вот, Мэдди. Разве это не прекрасно? Это первые твои гости, и один из них настоящий граф!

На лице Харкура появилось увлеченное выражение охотника, выслеживающего добычу, и Мэдди внезапно вспомнила о его планах ввести ее в высшее общество и поняла: ей остается лишь надеяться на то, что отец не выставит себя дураком перед графом… да и ее за компанию. Но, разумеется, надежда эта оказалась тщетной.

– Мне давно хотелось, чтобы Мэдди познакомилась с человеком, который помог бы ей утвердиться в светском обществе, – медовым голосом проговорил Харкур, усаживаясь в кресло и жестом предлагая другим мужчинам садиться. Мэдди поморщилась. Харкур уже, без сомнения, предвкушал, что несчастный граф станет для него легкой добычей.

– Между прочим… – Граф Рэнда смущенно прочистил горло. – Я как раз собирался сказать, что лорд и леди Фэйвершем в следующую пятницу дают бал. Там будет чудовищная давка, поскольку явятся все, кому не лень, но зато это отличный случай познакомиться с лондонским светом. – Граф еще раз откашлялся. – Лорд Фэйвершем мой давний друг. Мне достаточно попросить его – и мисс Харкур тоже получит приглашение… разумеется, если ей захочется посетить этот бал.

– Какая шикарная идея! И как любезно это с вашей стороны, милорд! Разумеется, мы с удовольствием примем ваше предложение. Не так ли, Мэдди?

Мэдди с трудом выдавила улыбку.

– Я не сомневаюсь, что это будет превосходный вечер, милорд, и я благодарна за ваше приглашение, но, боюсь, я вынуждена отказаться. – Ошеломление, с которым уставились на нее три пары глаз, принесли Мэдди немалое злорадное удовольствие. – Видите ли, я не могу явиться на бал. Я не умею танцевать.

– Что?! – в один голос вскричали граф и Харкур. Потрясенное выражение на их лицах было чрезвычайно комичным, и даже Тристан, похоже, был ошарашен этим неожиданным признанием.

– На что же тратил твой дед все те деньги, которые я ему посылал, если он даже не удосужился обучить тебя необходимым для юной леди умениям? – возмутился Харкур. – Или ты скажешь, что не умеешь играть на фортепиано и ни разу в жизни не держала в руках кисть для акварели?

Уважение к памяти деда не позволило ей заявить при всех, что она ничего не знала о тех деньгах, которые присылал отец.

– Точный отчет о каждом франке я представить не могу, – тихо проговорила она. – Но, мне думается, большая часть денет ушла на взятки местным чиновникам, чтобы те молчали о том, что заклятый враг императора и гражданина Фуше нашел себе пристанище в Лионе. Что касается второго вашего вопроса, отец… Да, это правда. Я не умею играть на фортепиано, не умею ни петь, ни рисовать. Одним словом, я не владею ни одним из тех талантов, которые требуются светской леди в Англии. Поэтому, боюсь, ваши планы ввести меня в высший свет обречены на провал.

Калеб Харкур побагровел… Мэдди не могла сказать – от смущения или от гнева.

– Чушь, – проворчал он. – Все эти недостатки легко исправить. Я могу нанять лучших учителей в Лондоне.

– Матушка знает, к кому обратиться, сэр, – подхватил граф. – Сегодня же вечером я попрошу ее составить список.

– Благодарю вас, милорд. Я буду весьма признателен. В подобных делах я всецело доверяю мнению леди Урсулы.

Значит, мать графа… любимая мачеха Тристана… и таинственная леди Урсула одно и то же лицо?! Мэдди изумленно обводила взглядом своих собеседников. Кровь бешено стучала у нее в висках. Наконец-то она начинала кое-что понимать… Этот безумный план отца… неужели в нем был замешан и граф Рэнда?! Тристан как-то сказал ей, что согласился доставить ее в Англию потому, что Харкур спас его брата, когда тот находился в затруднительном положении. Боже! Неужели теперь этот граф в свою очередь вынужден помогать Харкуру ввести его дочь в высшее общество?

Тристан поерзал на стуле и забросил ногу на ногу.

– А тем временем, Гарт, ты можешь повести Мэдди в театр. Так ты сможешь продемонстрировать обществу свою заинтересованность в ней, – проговорил он, нарушив долгое молчание и подтвердив самые худшие ее догадки. -. Завтра вечером Эдмунд Кин дает премьеру, “Отелло”. – Обернувшись к Мэдди, он улыбнулся одними губами; светлые глаза его остались холодными и безрадостными. – “Отелло” – это пьеса самого замечательного поэта Англии, – пояснил он.

– Я знакома с сочинением мистера Шекспира, – поджав губы, отозвалась Мэдди. – Возможно, мне и недостает талантов, которыми могут похвастаться ваши английские леди, однако я не безграмотна. Вообще-то я очень люблю пьесы Шекспира. Некоторые из них я даже перевела на французский, чтобы познакомить с ними моего деда.

– Тогда вам должна чрезвычайно понравиться и постановка мистера Кина.

“Пожалуй, – подумала Мэдди, – так бы оно и было при иных обстоятельствах”. Хотя она не сомневалась в душе, что Тристан предложил ей посетить театр в обществе графа только ради того, чтобы скорее избавиться от долга чести перед Харкуром, все же ей было обидно. Все это казалось ей таким вульгарным… и таким ненужным! Чванливый лондонский свет интересовал ее ничуть не больше, чем безвкусное пестрое сборище при дворе императора Наполеона.

Она уже открыла рот, чтобы сообщить этот факт, но граф перебил ее.

– Ну конечно, – поддержал он Тристана. – Отличная идея! С тех пор как Кии в прошлом году сыграл Шейлока, он так и не вышел из моды. Какая дельная мысль, Тристан! Кроме того, в театре мисс Харкур наверняка может не бояться, что недостаток светского опыта как-либо повредит ей.

И граф застенчиво улыбнулся, смягчая чопорность своей тирады. Мэдди невольно подумала: какой хороший, добросердечный человек… несмотря на всю свою невзрачность и легкое занудство. Неудивительно, что Тристан так любит его. И подумать только: из-за ее отца этот несчастный юноша попал в такое дурацкое положение! Почти такое же дурацкое, как то, в котором находилась теперь по милости Харкура сама Мэдди.

– Итак, мисс Харкур, мы отправляемся в Друри-Лейн, – подытожил граф, словно Мэдди уже дала свое согласие. – Как насчет завтрашнего вечера?

Если бы ее отказ положил конец этому безобразию, Мэдди наверняка отказалась бы, но она подозревала, что в вопросах чести граф не менее упрям, чем Тристан. Единственный способ освободить его – дать ему возможность уплатить свой долг.

И Мэдди улыбнулась ему в ответ:

– Очень хорошо, милорд. Театр так театр. – Обернувшись к Тристану, она спросила:– А вы к нам присоединитесь? Ведь это была ваша идея!

Мэдди жадно ждала его согласия… не только ради себя, но и ради графа. Ей очень хотелось первый раз оказаться в театре в обществе Тристана, а, кроме того, она понимала, что застенчивый маленький граф будет чувствовать себя гораздо спокойнее, если в столь двусмысленной ситуации брат будет рядом с ним.

По какой-то необъяснимой причине этот невинный вопрос явно взволновал Тристана.

– Нет, Мэдди. Я не смогу, – отрезал он, стараясь не встречаться с ней глазами. – У меня уже назначена встреча на завтрашний вечер, и честь обязывает меня явиться на эту встречу, поскольку она связана с моей работой в министерстве иностранных дел.

Честь. Опять это проклятое слово! Мэдди стиснула зубы. Сколько же еще этот англичанин будет носиться со своей честью? Мэдди подозревала, что эта честь, не позволявшая Тристану отправиться с нею в театр, ничем не отличается от чести, мешающей ему сделать ей предложение, и чести, по вине которой Мэдди приходилось всякий раз прибегать к уловкам, чтобы выманить у него поцелуй. Французы тоже гордятся своей честью, но ей не встречалось во Франции ни одного мужчины, который позволил бы чести вмешаться в сердечные дела.

Nom de Dieu, что же ей делать с этим невозможным человеком?! Будь на ее пути соперница, она бы справилась с нею, но как завоевать возлюбленного, когда сердцем его владеет только честь?!

***

Тристан понимал, что оскорбил Мэдди своим отказом. Увидев отразившуюся в ее глазах боль и изумление, он почувствовал, как нож, давно уже вонзившийся в его сердце, мучительно повернулся. Но Тристан понимал и то, что должен как-то найти в себе силы причинить Мэдди еще более сильную боль. Она должна разочароваться в нем! Только так она освободится, чтобы стать женой человека, которого судьба предназначила ей в супруги.

К счастью, этот человек первые полчаса после того, как они покинули дом Харкура, предпочел провести в молчании. Иначе Тристан ни за что не сумел бы скрыть от Гарта, что испытывает к Мэдди нечто большее, нежели поверхностный интерес.

Краем глаза он заметил, что Гарт пришпорил своего коня. Спустя несколько секунд братья уже скакали бок о бок.

– Мисс Харкур меня несколько удивила, – заметил Гарт, вцепившись в поводья так крепко, что костяшки его пальцев побелели от напряжения. – Конечно, на ту “крепкую” французскую селянку, которую я нарисовал себе в мыслях по описанию ее отца, она не похожа… но, на мой вкус, она высоковата… для женщины.

Тристан кивнул:

– Верно.

– Впрочем, я нахожу ее вполне приятной особой;

– За время нашего путешествия я пришел к такому же выводу.

Гарт смотрел прямо перед собой, углы рта его по-прежнему были скорбно опущены.

– Но что удивило меня по-настоящему, так это ее невероятный ум. Я никогда не встречал женщины, которая читала бы Шекспира, да еще и переводила его на французский! – Гарт вздохнул. – Черт побери. Надеюсь, нам удастся как-то притереться друг к другу. Но умные женщины всегда выводили меня из равновесия.

Тристан воздержался от комментариев. Он просто не мог ответить на это наблюдение, не намекнув, что его брат никогда не отличался сообразительностью. Впрочем, недостаток интеллекта Гарт с избытком компенсировал добротой сердца.

Тристан был в ужасе. Ему оставалось лишь надеяться, что брак его кроткого, добродушного брата с острой на язык, проницательной и хитроумной дочерью Харкура не обернется катастрофой. Ибо ничто на всем белом свете, по-видимому, не могло бы отвратить упрямого купца от идеи воплотить в жизнь свой злосчастный план.

Тристан стиснул зубы: сердце его снова пронзила боль. Мало того, что сам он вынужден бороться с невыносимым мучением разбитой любви. Ему еще и придется всю жизнь наблюдать, как мучаются два близких ему создания.

***

Вечером следующего дня граф прибыл к дому Харкура в элегантном экипаже, запряженном четырьмя гнедыми. Дверца кареты была украшена его родовым гербом, а грум и кучер красовались в ливреях при полном параде.

Примерив новое вечернее платье из розового шелка, расшитое цветами, Мэдди решила, было, что выглядит очень изящно. Ей даже понравилось, как сочетаются с этим нарядом ее коротко остриженные кудри. Но сейчас, оказавшись рядом с графом, она почувствовала себя невзрачной серой мышкой.

Граф явился в великолепном вечернем костюме: синяя атласная визитка, отлично гармонировавшая с его светлыми волосами, расшитый серебром жилет и монокль. Однако, как ни странно, несмотря на этот парадный наряд, граф казался сегодня еще более застенчивым и несчастным, чем в прошлый визит.

– Какая прекрасная карета! – воскликнула Мэдди, когда грум помог ей усесться. Она надеялась, что этим комплиментом сможет несколько разрядить напряженность графа. Экипаж явно был приобретен совсем недавно, судя по характерному запаху, исходившему от красных бархатных подушек. К удивлению Мэдди, граф в ответ на комплимент пробормотал что-то невнятное и всю дорогу до театра молчал, мрачно глядя в окно, словно эта реплика показалась ему обидной.

Мэдди тоже смущенно умолкла и больше не делала попытки заговорить со своим спутником. В который раз ей пришлось убедиться, что англичане – странный народ.

Наконец экипаж остановился перед входом в Королевский театр на Друри-Лейн. Выйдя из кареты, Мэдди увидела перед собой величественное здание с арочными дверьми и сияющими рядами окон. Присмотревшись, она решила, что эта постройка более новая по сравнению с окружающими зданиями… но оставила это наблюдение при себе, боясь снова обидеть графа.

– Этот театр довольно новый. Его построили всего три года назад, – внезапно сообщил граф, словно прочитав ее мысли. – Вообще-то, театр на этом месте стоял с 1663 года, но в 1809 году он в третий раз сгорел дотла, а это здание построили в 1812, – продолжал он педантичным тоном.

Мэдди заподозрила, что накануне он заучил наизусть историю этого театра, чтобы иметь возможность беседовать с ней хоть о чем-нибудь, кроме погоды. Это ее тронуло. По правде говоря, она испытывала почти непреодолимое желание погладить графа по голове и сказать: “Молодец, мальчик”.

Граф предложил ей руку, и Мэдди оперлась на нее, заметив, что он выше ростом, чем казался прежде. Сейчас глаза их были на одном уровне, а в прошлую встречу ей приходилось опускать взгляд, чтобы встретиться с ним глазами.

В следующую секунду она заметила, что граф не совсем твердо держится на ногах. О Боже! Неужели необходимость сопровождать ее в театр была для него так мучительна, что графу пришлось укрепить свой дух щедрой порцией спиртного?! Мэдди смущенно опустила голову… и тут же поняла, нечему граф ступает так неуверенно. Каблуки его вечерних туфель были не меньше трех дюймов в высоту!