Глава 9

Дверь в комнату Дугласа была заперта; только по этому признаку Верна смогла узнать, что он в какой-то час ночи вернулся: то ли ему захотелось домой, то ли больше некуда было пойти.

Она постучала и сказала резким, скучным голосом, который показался ей чужим:

– Дуглас. Ты не спишь, Дуглас?

Изнутри донесся невнятный ответ, мягко стукнули пятки о ковер.

– Я хочу поговорить с тобой, Дуглас. Оденься и спустись в кухню. Прямо сейчас.

В кухне приходящая прислуга, худощавая пожилая женщина по имени Мейбл, сидела, положив ногу на ногу, у кухонного стола, пила кофе и просматривала утренний выпуск "Таймс". Она не встала, когда увидела Верну, которая оставалась ее должницей в отношении как вежливости, так и наличных денег.

– Сдобные булочки в духовке. Вчерашние. Подогретые. Вы сейчас будете пить апельсиновый сок?

– Я возьму сама.

– Я тут составила список продуктов. Кончаются яйца и опять-таки кофе. Мне время от времени просто необходим глоток кофе, чтобы взбодриться, а в банке его осталось на одну чашку.

– Хорошо, поезжайте и купите. Раз уж вы едете в город, купите и еще кое-что. Нужны стоваттные лампочки, да вот еще проверьте, что там в картофельном ларе.

– Вы хотите, чтобы я это сделала прямо сейчас, не перекусив?

– Мы договаривались, что вы будете завтракать до того, как приезжать сюда.

– Мы еще кое о чем договаривались.

– На этой неделе я вам заплачу. Сегодня я ожидаю по почте чек.

Когда прислуга вышла, Верна вынула булочки из плиты и попробовала одну из них. Она была как резиновая, а запеченные ягоды черники казались раздавленными красными мухами.

Верна добавила воды в кофе и подогрела его, затем вынула из холодильника кувшин и налила себе апельсинового сока. У него был затхлый запах, который стоял во всем холодильнике, словно Мейбл прятала и гноила в труднодоступных уголках остатки пищи.

Услышав тарахтение и дребезжание старенького "доджа" на подъездной дорожке, Верна подумала, что хорошо бы рассчитать прислугу, как только появятся деньги, чтобы заплатить ей жалованье. Обидно держать эту женщину только потому, что не можешь ее выгнать.

Дуглас вошел, когда она наливала себе кофе в чашку. Он не оделся, как просила мать. На нем были все тот же ворсистый халат и мокасины, что и накануне вечером, когда заходил Блэкшир. Он выглядел изнуренным. Круги под глазами темнели, как синяки, а от левого виска к уголку губ тянулись параллельные царапины. Он пытался прикрыть царапины рукой, но тем самым лишь привлекал к ним внимание.

– Что у тебя со щекой?

– Я погладил кота.

Дуглас сел слева от Верны, так чтобы она видела только неоцарапанную щеку. Их руки соприкоснулись, и это прикосновение кольнуло Верну, точно игла. Она встала, ощущая легкую дурноту, и прошла к плите.

– Я достану тебе булочек.

– Я не голоден. – Дуглас закурил сигарету.

– Не надо бы тебе курить натощак. Где ты был вчера вечером?

– На улице.

– Ходил по улице и гладил кота. Достойное занятие, а?

Он устало покачал головой.

– Что за кота ты ласкал?

– Обыкновенного уличного кота.

– На четырех ногах? – Верна помедлила. – Но не того, что тебя поцарапал.

– Не понимаю, на что ты намекаешь, ей-богу, не понимаю. – Дуглас обратил на мать взгляд своих сизых невинных глаз. – На что ты сердишься, мама? Я вышел вчера погулять, увидел кота. Подобрал и хотел погладить, а он меня поцарапал. Видит Бог, это правда.

– Да поможет тебе Бог, – сказала Верна. – Больше некому.

– Что вызвало у тебя такое мрачное настроение?

– Ты не можешь догадаться?

– Конечно, могу.

– Ну, давай.

– Ты попыталась занять денег у Элен, а она послала тебя подальше.

– Нет.

– Мейбл потребовала свое жалованье.

– Опять не то.

– Ну, что-нибудь связанное с деньгами, это уж наверняка.

– На этот раз нет.

Он поднялся и пошел к двери.

– Устал я от этих загадок. Пойду-ка лучше наверх...

– Сядь.

Дуглас остановился в дверях:

– Тебе не кажется, что я слишком взрослый, чтобы ты так мной командовала, словно...

– Сядь, Дуглас.

– Хорошо, хорошо.

– Где ты был вчера вечером?

– Опять все сначала?

– Опять.

– Я вышел погулять. Был чудесный вечер.

– Шел дождь.

– Когда я вышел, еще не шел. Дождь начался около десяти.

– А ты продолжал гулять?

– Ну да.

– Пока не пришел к мистеру Тероле?

Дуглас молча, не мигая, уставился на мать.

– Туда ты и шел, не правда ли, если говорить точнее, в одну из задних комнат его ателье?

Дуглас по-прежнему молчал.

– А может, это была задняя комната не Теролы, а еще чья-нибудь? Говорят, ты не особенно разборчив.

Верна слышала слова, которые произносила, но сама еще не верила им. Она ждала, прижав кулаки к бокам, какой-нибудь реакции сына: удивления, гнева, отрицания.

Он не сказал ничего.

– Что происходит в этом ателье, Дуглас? Я имею право знать. Я плачу за эти самые так называемые "уроки фотографии". Ты действительно изучаешь фотографию?

Дуглас неуверенными шагами подошел к кухонному столу и сел.

– Да.

– Ты находишься при этом за фотоаппаратом или перед его объективом?

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

– Ты должен понимать, остальные-то понимают. Я слышала об этом вчера вечером собственными ушами.

– Что слышала?

– Слышала о том, какие картинки снимает Терола. Не из тех, что можно поместить в семейный альбом, верно?

– Я не знаю.

– Кому лучше знать, как не тебе, Дуглас? Ты позируешь ему, да?

Дуглас покачал головой. Это было то самое отрицание, которого Верна ждала, о котором молилась, но оно было таким слабым, что казалось, вот-вот переломится.

– Кто это с тобой говорил? – спросил он.

– Мне позвонили, после того как ты ушел.

– Кто это был?

– Этого я не могу тебе сказать.

– Если обо мне распускают слухи, я имею право знать, кто это делает.

Верна ухватилась за соломинку:

– Слухи? Значит, это только слухи, Дуглас? И в них нет правды? Ни единого словечка?

– Нет.

– О, слава Богу, слава Богу!

Она бросилась к сыну через все помещение с распростертыми объятиями.

Лицо Дугласа побелело, и все тело напряглось от ее ласки. Верна погладила его по голове, поцеловала в лоб, нежно коснулась губами царапин на щеке, бормоча:

– Дуги. Дорогой Дуги. Прости меня, милый.

Ее руки обвились вокруг него, как змеи. Ему стало дурно от отвращения, все тело ослабело от страха. Из горла рвался крик о помощи, но он подавил его: "Господи. Помоги мне, Господи. Спаси меня".

– Дуги, дорогой, мне очень жаль. Ты простишь меня?

– Да.

– Какая я ужасная мать, поверила наговорам. Да, это были наговоры, и больше ничего.

– Пожалуйста, – прошептал он, – ты меня задушишь.

Но он произнес эти слова так глухо, что мать их не услышала. Она прижалась щекой к его щеке.

– Я не должна была говорить тебе такие ужасные вещи, Дуги. Ты мой сын. Я люблю тебя.

– Прекрати это! Прекрати!

Он вырвался из ее объятий, бросился к двери, и через несколько секунд Верна услышала дробный топот его ног по ступенькам.

Она долго сидела с каменным лицом и остановившимся взглядом, словно глухой среди всеобщей болтовни. Потом пошла вслед за ним наверх.

Дуглас лежал, распластавшись поперек постели, лицом вниз. Она не стала подходить к нему вплотную. Остановилась в дверях:

– Дуглас.

– Уходи. Ну, пожалуйста. Я болен.

– Я знаю, – горестно сказала Верна. – Мы должны... вылечить тебя, пригласить доктора.

Он крутил головой на атласном покрывале.

У нее на языке вертелись вопросы: "Когда ты в первый раз познал это? Почему не пришел и не сказал мне? Кто совратил тебя?"

– Мы пойдем к врачу, – сказала она более твердым голосом. – Это излечимо, ты должен вылечиться. Нынче излечивают все что угодно этими чудесными лекарствами – кортизоном, АКТГ[7] и чем там еще.

– Ты не понимаешь. Ты просто не понимаешь.

– А ты объясни. Скажи, чего? Чего я не понимаю?

– Пожалуйста, оставь меня одного.

– Вот чего ты хочешь!

– Да.

– Очень хорошо, – холодно сказала Верна. – Я оставлю тебя одного. У меня есть важное дело.

Что-то в ее голосе встревожило Дугласа, он повернулся на спину и сел:

– Что за дело? Не поедешь же ты к врачу?

– Нет, это должен сделать ты.

– А ты что должна?

– Я, – сказала Верна, – должна поговорить с Теролой.

– Нет. Не езди туда.

– Я должна. Это мой долг, я твоя мать.

– Не езди.

– Я должна встретиться с этим дурным человеком лицом к лицу.

– Он не дурной человек, – устало сказал Дуглас. – Он такой же, как я.

– Неужели у тебя нет ни стыда ни совести, что ты защищаешь такого человека передо мной, своей матерью?

– Я его не защи...

– Где твое уважение к себе, Дуглас, твоя гордость?

В его груди теснилось так много слов, которые он хотел сказать, что они застряли у него в горле, и он не сказал ничего.

– Я пойду к этому Тероле и выложу ему все, что я о нем думаю. И такому человеку позволяют разгуливать на свободе, это просто уму непостижимо. Возможно, он растлил не только тебя, а еще и других юношей.

– Он меня не растлил.

– Ну что ты говоришь, Дуглас? Конечно, растлил. Это он виноват в твоей беде. Если бы не он, ты был бы совершенно нормальным. Уж он у меня поплатится за...

– Мама! Прекрати это!

Наступило долгое молчание. Глаза матери и сына встретились и разошлись, как двое случайных прохожих на улице.

– Значит, Терола, – сказала она наконец, – был не первым.

– Нет.

– А кто был первым?

– Я забыл.

– Когда это случилось?

– Не помню, слишком давно.

– И все эти годы... все эти годы...

– Все эти годы, – медленно повторил он, используя ее слова как оружие против нее самой и против себя.

Он не слышал, как она вышла, но, когда поднял глаза, в комнате ее не было и дверь была закрыта.

Он вновь лег на кровать, стал слушать стук дождя по крыше, попискивание крапивника, который схоронился под свисающим краем крыши и жаловался на непогоду. Каждый звук был четким и определенным: поскрипывали эвкалипты на ветру, лаяла колли у соседей, протарахтел "додж" на подъездной дорожке – вернулась Мейбл, – хлопнула автомобильная дверца, тикали электрические часы у изголовья.

Дугласу казалось, что раньше он никогда не слышал этих звуков, а теперь, когда познакомился с ними, каждый из них звучал по-особому пророчески. В эту минуту Дуглас сам был и крапивником, и дождем, и стонущим на ветру деревом. Он раздвоился, был одновременно и активным, и пассивным началом, и мужчиной, и женщиной.

"Все эти годы, – бормотали часы, – все эти годы".

Верна снова постучала в дверь и вошла. Она оделась соответственно погоде в красный непромокаемый плащ с островерхим капюшоном.

– Вернулась Мейбл, – сказала она. – Говори потише. – У нее слух, как у лисицы.

– Мне нечего тебе сказать.

– Что ж, может, надумаешь к тому времени, как я вернусь.

– Ты едешь к Тероле?

– Как сказала.

– Пожалуйста, не езди.

– Я должна задать ему несколько вопросов.

– Спроси лучше меня. Я отвечу. Расскажу тебе все, что ты хочешь знать.

– Перестань уговаривать меня, Дуглас. Меня это раздражает. – Верна поколебалась. – Разве ты не понимаешь, что я выполняю свой долг? Делаю то, что сделал бы твой отец, если бы был жив. Этот Терола развращен до мозга костей, а ты стараешься защитить его. Почему? Ты обещал рассказать мне все. Так скажи: почему?

Дуглас лежал на кровати неподвижно, закрыв глаза, лицо его посерело. На мгновение ей показалось, что он умер, и она не испытала при этом ни горя, ни радости, а лишь облечение, оттого что проблема решена простой остановкой сердца. Но вот его губы шевельнулись.

– Ты хочешь знать почему?

– Да.

– Потому что я его жена.

– Его – что? Как ты сказал?

– Я его жена.

От потрясения рот Верны открылся и медленно закрылся снова.

– Ты – грязный гаденыш, – спокойно сказала она. – Грязный гаденыш.

Дуглас отвернулся. Мать стояла у кровати и смотрела на него, лицо ее было искажено брезгливой и презрительной гримасой.

– Мама. Не езди к нему. Мам!

– Не смей меня так называть. Ты не частица меня. – Она решительно пошла к двери и открыла ее. – Кстати, совсем забыла. С днем рождения!

Оставшись один, Дуглас снова стал слушать часы, крапивника, дождь и деревья; затем "бьюик" взревел соответственно злости Верны. "Она едет, – подумал Дуглас. – Она едет к Джеку. Я не смог остановить ее".

Он встал и прошел в ванную.

Почти год, со времени женитьбы на Эвелин, он копил снотворные таблетки. Теперь их накопилось около пятидесяти в коробке из-под английской соли, стоявшей в аптечке; они были покрыты яркой оболочкой в веселых тонах, что никак не соответствовало их назначению. Пять из них он проглотил без труда, но шестая задержалась в горле на несколько мгновений, а седьмая и вовсе не пошла. Желатин таял во рту, от сухого порошка Дуглас задыхался. Восьмую не стал и пробовать.

Вынул лезвие из безопасной бритвы и, стоя над ванной, вонзил сталь в вены на левом запястье. Лезвие было тупое, рана получилась неглубокая, но от вида сочившейся крови и от страха Дугласу стало дурно. Ноги сделались ватными, а голова раздулась, как воздушный шарик.

Он попытался крикнуть: "Мама, помоги мне!" – но вместо крика с губ его сорвался шепот.

Падая в обморок, он ударился виском об угол ванны. Последнее, что он слышал, был резкий, отчетливый и вполне определенный треск проломившейся кости.

Глава 10

Мисс Кларво спала долго и в десять часов еще только заканчивала завтрак. Когда раздался стук в дверь, она подумала, что пришел уборщик из столовой забрать грязную посуду и получить чаевые. И, подойдя к двери, сказала:

– Я еще не кончила. Пожалуйста, зайдите попозже.

– Элен, это я.

Она отперла дверь, удивленная решительным тоном, каким Блэкшир произнес эти слова.

– Что-нибудь случилось?

– Ваша мать пыталась дозвониться вам. Телефонная компания не открыла ей ваш персональный номер, тогда она позвонила мне и попросила зайти к вам.

– Сообщить о том, что ленч отменяется, как я полагаю?

– Да, ленч отменяется.

– Что ж, она могла не беспокоиться насчет моего подарка Дугласу. Я послала чек вчера вечером, должно быть, он его уже получил.

– Он его не получит.

– Почему?

– Сядьте, Элен.

Она подошла к стоявшему у окна креслу с подголовником, но не села в него. Стала за ним и начала поглаживать обивку спинки, будто хотела согреть руку трением.

– Дурные новости, я полагаю, – равнодушно сказала она. – Вы не мальчик на побегушках, чтобы мать посылала вас сообщить мне о том, что ленч отменяется.

– Дуглас умер.

Ее руки на мгновение застыли.

– Как это случилось?

– Он попытался совершить самоубийство.

– Попытался? Вы, кажется, сказали, что он умер.

– Врач считает, что Дуглас принял несколько снотворных таблеток и перерезал вены на левой руке. Потом, видимо, упал в обморок и проломил висок об угол ванны.

Элен повернулась и посмотрела в окно, но не для того, чтобы скрыть свое горе, а чтобы не показать мрачную улыбку, тронувшую ее губы. Бедный Дуглас, он никогда ничего не мог довести до конца, не смог даже покончить с собой.

– Мне очень жаль, Элен.

– Зачем его жалеть? Если он пожелал покончить с собой, это его дело.

– Я хотел сказать, мне очень жаль вас.

– Почему?

– Потому что вы не испытываете по этому поводу никаких чувств, разве не так?

– Почти.

– Вы вообще испытываете какие-нибудь чувства? К кому бы то ни было?

– Да.

– К кому?

– Я... я не хотела бы переходить на личности, мистер Блэкшир.

– Меня зовут Пол.

– Я не могу вас так называть.

– Почему?

– Просто не могу – и все тут.

– Ладно.

– Я... – Элен отступила от кресла и прислонилась к стене, спрятав руки за спину, как застеснявшаяся школьница. – Как мать это приняла?

– Я не знаю наверняка. Когда она позвонила мне по телефону, она испытывала главным образом злость.

– На кого?

– На Эвелин Меррик.

– Не понимаю. Какое отношение имеет Эвелин к смерти Дугласа?

– Ваша мать считает, что в ней виновата Эвелин.

– Почему?

– Эвелин вчера вечером позвонила вашей матери и кое-что рассказала о Дугласе и Джеке Тероле, который, как предполагалось, давал Дугласу уроки фотографии. Я не стану повторять, что она рассказала. Могу сказать только, что это было мерзко. Сегодня утром ваша мать все это выложила Дугласу, и он признал, что кое-что из этого правда. Ваша мать хотела устроить скандал Тероле и отправилась к нему. Не знаю, повидала она его или нет. Сама она говорит, что нет, что вернулась с полпути. Тем временем прислуга нашла тело Дугласа, когда пошла прибираться, и вызвала врача. И тут вернулась мать. Она попробовала тотчас позвонить вам, а когда это не удалось, позвонила мне и попросила зайти к вам.

– Зачем?

– Телефонная компания...

– Я хотела сказать, почему она захотела сразу известить об этом событии меня? Она могла быть уверена, что я пошлю хороший большой венок, как я послала солидный чек.

– Вы немилосердны, Элен.

– Да, наверное, это так. Извините. Жизнь научила меня быть подозрительной. И я хорошо затвердила этот урок.

– Может, когда-нибудь вам удастся забыть его?

– Возможно. Однако забыть трудней.

– Я могу помочь вам, Элен.

– Как?

– Дав вам то, что было такой редкостью в вашей жизни.

– Что именно?

– Можете назвать это любовью.

– Любовь! – Яркая краска поднялась от ее шеи к скулам. – Нет. Нет. Вы... просто стараетесь быть добрым ко мне.

– Я не пытаюсь, – сказал он с улыбкой. – Я действительно питаю к вам добрые чувства.

– Нет. Не нужна мне ни ваша любовь, ни чья-нибудь еще. Я не могу ее принять. Она... она смущает меня.

– Очень хорошо. Не волнуйтесь. Нет никакой спешки. Я могу подождать.

– Подождать? Чего вы будете ждать?

– Чтобы вы забыли некоторые из затверженных уроков.

– А что, если я не смогу? Что, если я никогда...

– Сможете, Элен. Обещайте мне, что попробуете. Хорошо?

– Хорошо, я попытаюсь, – прошептала она. – Но я не знаю, с чего начать.

– Вы уже начали.

Элен выглядела приятно изумленной:

– Разве? А что я сделала?

– Вы вспомнили Эвелин Меррик.

– Как вы об этом узнали?

– Несколько минут назад вы мимоходом упомянули ее и назвали просто Эвелин. Теперь вы хорошо ее помните?

– Да.

– В тот вечер, когда она сказала вам по телефону, что вы всегда завидовали ей, она была права, Элен?

– Права.

– А теперь это уже не так?

– Не так. Я больше ей не завидую. Ее можно только пожалеть.

– Пожалеть – да, – сказал Блэкшир, – но следить за ней необходимо. Она тем более опасна, что внешне может выглядеть совершенно нормальной.

– Значит, вы повидали ее?

– Нет еще. Увижу ее сегодня вечером. Но вчера я поговорил с вашей матерью, до того как Эвелин ей позвонила, а сегодня рано утром повидался с ее матерью. Ни та, ни другая не подозревают, что девушка психически ненормальна. Видимо, у нее произошло полное раздвоение личности. С одной стороны, она любящая, заботливая дочь, а по мнению вашей матери, была бы прекрасной невесткой, – и последнее весьма важно, так как вашей матери нелегко понравиться.

– Я это знаю.

– С другой стороны, девушка полна ненависти и жажды мести настолько, что хочет уничтожать людей, сталкивая их друг с другом. У нее сильный характер, она и не подумала лишить жизни себя. Она просто бросает кость – и пусть собаки загрызут друг друга. И на этой кости всегда малая толика мяса, то есть правды.

Элен подумала о том, что ее мать и Дуглас много лет дрались не как собаки или боксеры на ринге лицом к лицу, а вели друг против друга партизанскую войну в темном лесу. Эвелин бросила в чащу леса гигантский факел, осветивший деревья и подлесок, и выманила враждующие стороны из их убежищ.

Бедный Дуглас. Он так и остался мальчишкой, не смог стать взрослым в темном лесу.

– Я послала ему чек ко дню рождения, – уныло сказала она. – Может быть, пошли я его раньше...

– Чек ничего не изменил бы, Элен. Врач нашел около пятидесяти снотворных таблеток в домашней аптечке. Дуглас давно это планировал.

– Тогда почему же мать проклинает Эвелин?

– Кого-то надо обвинять. Только не себя.

– Да, – согласилась Элен, а сама подумала: "Мать заплутала в темном лесу точно так же, как Дуглас. Много лет тому назад кто-то должен был вывести их из леса, но не было никого, кроме отца и меня; отец был слишком бесчувственным, а я сама заблудилась".

Она закрыла лицо руками, и меж пальцев потекли слезы.

– Не плачьте, Элен.

– Кто-то должен был помочь им. И это надо было сделать много лет тому назад.

– Я знаю.

– А теперь слишком поздно как для Дугласа, так и для матери. – Элен подняла голову и посмотрела на Блэкшира потеплевшими от слез глазами. – А может, слишком поздно и для меня.

– Не думайте так.

– Да. Я чувствую в душе, что прожила свою жизнь и теперь лишь дожидаюсь какого-то момента, как Дуглас с его таблетками. Возможно, она снова мне позвонит, бросит факел, который подожжет подлесок, и я не вынесу того, что откроется моим глазам.

– Перестаньте.

Он обнял ее, но тело ее напряглось, стало как будто деревянным, а руки сжались в кулаки. Он понял, что не пришло еще время, а может, оно никогда и не придет.

Блэкшир отошел в другой конец комнаты и сел возле бюро, наблюдая, как по мере его отступления расслаблялись ее мускулы, ровней становилось дыхание, возвращалась краска на лицо. Он подумал, что, скорей всего, так они и останутся разделенными комнатой.

– Вы очень добры, – сказала она. – Спасибо, Пол.

– Не за что.

– По-видимому, я должна поехать домой и побыть с матерью. Она этого ждет от меня, не так ли?

– Видимо, она так считает.

– Тогда извините, я пойду оденусь.

– Я отвезу вас, Элен.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я возьму такси. Не хочу мешать вашему расследованию.

– Мое расследование, собственно говоря, почти закончено. Вы просили меня найти Эвелин Меррик. Что ж, я ее нашел.

– Значит, вы думаете, на этом дело кончено? – В ее голосе звучала настойчивость. – И вам больше нечего делать?

– Кое-что нужно сделать, но...

– По-моему, больше, чем раньше.

– Почему больше?

– Потому что вмешалась смерть, – спокойно сказала Элен. – Теперь Эвелин не остановится. Я думаю, смерть Дугласа подстегнет ее, она дала ей ощущение собственной силы.

Блэкшир сам этого опасался, но не хотел тревожить Элен такими мыслями.

– Это возможно, – сказал он.

– Где она получила сведения о Дугласе?

– Видимо, от самого Теролы.

– Вы полагаете, они вместе занимаются вымогательством?

– Возможно, таков был замысел Теролы, но Эвелин нужно более глубокое удовлетворение, чем могут дать деньги.

– Так вы думаете, они были партнерами?

– Да. Когда я зашел к Тероле поговорить о ней, он был очень уклончив. У меня создалось впечатление, что он лучше знает Эвелин, чем хотел мне показать.

– Значит, если нет улик против нее, Терола может их предоставить?

– Каких улик?

– Ну, чего-нибудь, что позволило бы упрятать ее в надежное место. Пока что она не совершила ничего наказуемого. В случае с Дугласом она даже не солгала. Нельзя ее судить или посадить в тюрьму за то, что она позвонила матери и рассказала ей правду. И тем не менее в определенной степени она виновна в смерти Дугласа. Вы должны остановить ее, Пол, прежде чем она продолжит свои действия. – Элен отвернулась так, чтобы он не мог видеть ее лица. – Следующей, возможно, буду я.

– Не говорите глупостей, Элен. Она не может позвонить вам, так как не знает номера вашего телефона. А если она постучится в дверь, не впускайте ее.

– Она придумает какой-нибудь другой способ. Я чувствую, что она... подкарауливает меня.

– Где?

– Не знаю.

– Послушайте, если вы боитесь ехать к матери, я отвезу вас.

Элен покачала головой:

– Лучше поезжайте к Тероле. Расскажите ему о Дугласе, заставьте его говорить и добейтесь сведений, которые можно было бы использовать в суде.

– Это трудная задача, Элен. Даже если Эвелин для него – открытая книга, едва ли он станет читать ее мне вслух. Этим он навлечет обвинение и на себя.

– Но вы можете попытаться?

– Вот именно. Только попытаться.

Элен пошла в спальню переодеваться, а он остался ждать ее. Когда она вышла, на ней было серое шерстяное пальто и старомодная черная фетровая шляпка с закрывающими лоб широкими полями. Казалось, эта женщина явилась из прошлого столетия.

– Элен.

– Да?

– Вы разрешите мне сделать замечание личного характера?

– Вы все время это делаете и без моего разрешения.

– Вам нужна новая одежда.

– Да? – сказала она равнодушно. – Я никогда не обращаю внимания на то, что на мне надето.

– Теперь настала пора заняться одеждой.

– Почему?

– Потому что мы с вами вместе будем появляться в разных местах.

Она слегка улыбнулась, как мать, услышавшая о безумных планах маленького сына.

Они спустились на лифте и прошли через вестибюль. Мистер Хорнер, администратор, и Джун Салливан, худенькая блондинка у коммутатора, посмотрели на них с нескрываемым любопытством и обменялись кривыми улыбками, когда Элен и Блэкшир остановились перед входной вращающейся дверью.

– Моя машина в двух кварталах отсюда. Вы уверены, что не хотите, чтобы я отвез вас к вашей матери?

– В этом нет необходимости.

– Если не возражаете, я заеду туда попозже повидаться с вами.

– Боюсь, в доме невесело. Может, не стоит?

– Вызвать для вас такси?

– Это сделает швейцар.

– Хорошо. Тогда до свидания.

– До свидания.

Снаружи, на многолюдной улице, ее поджидала Эвелин Меррик.

Глава 11

Ветер отогнал непогоду в море, и улицы, полчаса назад тихие, оживились, как будто окончание дождя явилось всеобщим сигналом для возобновления всякого рода деятельности. Люди радостно сновали по тротуарам, точно муравьи, высыпавшие из муравейника после дождя, а вот дорожное движение почти замерло. Автомобили двигались медленно, а то и вовсе стояли из-за своей многочисленности.

Блэкширу понадобилось десять минут, чтобы выехать с площадки для паркования, и еще полчаса, чтобы доехать до длинного оштукатуренного здания на Вейн-стрит, где размещалось заведение Джека Теролы.

Во второй раз Блэкшир прочел выполненную черными буквами по трафарету надпись на матовом стекле, но на этот раз ее слова показались ему зловещими:

ДЖЕК ТЕРОЛА – ФОТОАТЕЛЬЕ

ХОРОШЕНЬКИЕ НАТУРЩИЦЫ