Глава 7

Наступил туманный рассвет, небо лишь чуточку посветлело. Непогода за ночь усилилась. Ветер, сопровождаемый потоками дождя, завывал на улицах, точно дух смерти.

Но не ветер и не дождь разбудили мисс Кларво. Она проснулась от внезапного прорыва в памяти.

– Эви, – произнесла она имя, которое долго ни о чем ей не говорило, но оказалось таким же знакомым, как ее собственное.

Заколотилось сердце, на глаза навернулись слезы, но не потому, что она вспомнила это имя, а потому, что перед этим его забыла. А забывать его не было никаких причин, решительно никаких. В школе они с самого начала были ближайшими подругами. Обменивались платьями, делились тайнами и домашними гостинцами, хихикали в спальне после отбоя, держались вместе на переменах, придумали собственный язык, чтобы никто не мог прочесть перехваченную записку, влюбились в одного и того же учителя естествознания, который был женат и имел четверых детей, но у него были такие романтичные карие глаза. И другие влюбленности были у них общими, причем зачинщицей всегда была Эви. Элен просто следовала ее примеру, предоставляя Эви право выбора.

Мы всегда были подругами. Ничего не случилось такого, чтобы я забыла ее. Причин просто не было. Никаких.

Они вместе отправились на первый бал в канун Дня всех святых, одинаково одетые по предложению Эви в цыганские костюмы. Эви взяла маленький аквариум вместо хрустального шарика.

Бал, на который получили приглашение девочки старших классов, состоялся в гимнастическом зале частной школы для мальчиков. Мистер Кларво довез Элен и Эвелин до школы и высадил у входа в гимнастический зал. Девочки нервничали, были возбуждены, полны безумных надежд и отчаянных страхов.

– Я не могу войти туда, Эви.

– Не глупи. Там же всего-навсего мальчики.

– Я боюсь. Хочу домой.

– Не можем же мы шагать десять миль в таких нарядах.

– Л ты обещаешь не бросать меня?

– Обещаю.

– Поклянись.

– Ты только послушай музыку, Элен. У них настоящий оркестр!

Девочки вошли, и почти сразу же их разлучили.

Остальная часть вечера была для Элен настоящим кошмаром. Она стояла в уголке зала, застывшая, безмолвная, и смотрела, как окруженная мальчиками Эвелин смеется, подпевает оркестру, грациозно порхает от одного кавалера к другому. Она заложила бы свою душу, чтобы быть такой, как Эви, но никто ей подобной возможности не предоставил.

Элен ушла в уборную, прижалась лбом к стене и заплакала.

Когда танцы подошли к концу, отец уже ждал ее в машине у подъезда.

– А где Эви? – спросил он.

– Один из мальчиков попросил разрешения отвезти ее домой. Она поедет с ним.

– Слишком она еще молода для таких вещей. Будь она моей дочерью, я бы ей этого не разрешил. – Он отъехал от тротуара. – Ты хорошо провела время?

– Да.

– Расскажи поподробней.

– Тут особенно нечего рассказывать. Было весело, и все.

– Не очень яркое описание. Мы с мамой потратили немало сил, чтобы снарядить тебя на этот бал. И хотели бы, чтобы ты о нем хотя бы рассказала.

По тону отца Элен поняла, что он сердится, но не знала, что послужило причиной его гнева и в чем она провинилась.

– Прости, папа, что я заставила тебя ждать.

– Я вовсе не ждал.

Он прождал три четверти часа, но не по ее вине. Нарочно приехал пораньше, потому что это был ее первый бал и он беспокоился о том, как она его проведет. Сидел в машине, слушал какофонию музыки и смеха, доносившуюся из гимнастического зала, воображал Элен в кругу мальчиков, веселую и эффектную в своем цыганском костюме. Когда наконец она вышла, одна, с застывшим мрачным лицом, его охватило ужасное разочарование.

– Ты танцевала с кем-нибудь?

– Да.

– С кем?

Элен не хотела лгать, но пришлось, и она успешно справилась с этой задачей. Без колебаний описала нескольких мальчиков из тех, что танцевали с Эви, придумала им имена, сочинила разговоры и подробности.

Она не умолкала до самого дома, отец лишь улыбался, кивал головой и вставлял короткие замечания: "Этот Джим, похоже, много воображает о себе", "Жаль, что этот Пауэрс ниже тебя ростом", "Ну, теперь ты довольна, что посещала школу танцев?"

Позже, когда Элен поцеловала отца и пожелала ему спокойной ночи, он ласково шлепнул ее по заду:

– За тобой, барышня, отныне нужен глаз да глаз. Того и гляди, и меня подвезет на своей машине какой-нибудь из этих юных идиотов, которые окружают тебя.

– Спокойной ночи, папа.

– Да, я забыл спросить про Эви. Она так же повеселилась, как ты?

– Наверное. Мне некогда было обращать на нее внимание.

Элен улеглась в постель, наполовину поверив собственной лжи, настолько отец был уверен, что она сказала ему правду.

На следующий день директриса школы, где училась Элен, позвонила мистеру Кларво. Хотела осведомиться, как девочка себя чувствует, после того как ей не повезло на танцах.

За обедом, при Верне и Дугласе, отец ничего не сказал, но позже позвал Элен к себе в кабинет и там закрылся с ней.

– Зачем ты солгала, Элен?

– О чем?

– О танцах.

Она молча стояла перед отцом, красная от унижения.

– Почему ты солгала?

– Не знаю.

– Причем это была не одна ложь, а целая цепочка. Этого я не могу понять. Зачем?

Элен помотала головой.

– Значит, ничто из того, что ты мне рассказывала, не было правдой?

– Ничто, – ответила она с каким-то горьким удовлетворением, зная, что отец почти так же опечален, как и она сама. – Ни словечка правды.

– И все мальчики – их на самом деле не было?

– Я их придумала.

– Элен, посмотри на меня. Я хочу знать правду. Я требую правды. Что на самом деле было с тобой на балу?

– Я пряталась в уборной.

Отец отпрянул, словно получил удар в грудь.

– Ты пряталась... в уборной?

– Да.

– Почему? Ради Бога, скажи, почему?

– Я не придумала ничего другого.

– Бог ты мой, почему же ты мне не позвонила? Я бы приехал и забрал тебя домой. Почему не сказала об этом мне?

– Наверно, из гордости.

– Ты называешь это гордостью? Прятаться в уборной? Да это почти что непристойно.

– Я не могла придумать ничего другого, – повторила она.

– А что же Эви? Она была с тобой?

– Нет, она танцевала.

– Весь вечер она танцевала, а ты пряталась в уборной? Господи Боже, но почему?

– Она пользовалась успехом, а я – нет.

– Ты сама себя его лишила, раз ушла и спряталась.

– Все равно успеха не было бы. Я хочу сказать, что я не хорошенькая.

– В свое время ты будешь хорошенькой. Ведь твоя мать – самая красивая женщина нашего штата.

– Говорят, я в тебя.

– Ерунда, ты с каждым днем становишься все больше похожей на маму. Да и кто вбил тебе в голову, что у тебя неудачная внешность?

– Я не нравлюсь мальчикам.

– Это, наверно, потому, что ты слишком сдержанная. Почему бы тебе не постараться быть пообщительней, как Эви?

Элен не сказала отцу о том, что для себя она хорошо знала, – что она отдала бы все на свете, чтобы быть такой, как Эви, и не только на танцах, но всегда и везде.

Гнев отца, поначалу кипевший, как лава, понемногу остывал, покрываясь коркой презрения.

– Ты понимаешь, конечно, что мне придется наказать тебя за ложь?

– Да.

– Ты сожалеешь, что солгала?

– Да.

– Твое раскаяние можно проверить только одним способом: если бы тебе представился случай еще раз безнаказанно солгать, ты бы это сделала?

– Да.

– Почему?

– Это сделало бы нас обоих счастливее.

Элен была права, и отец знал об этом не хуже ее, но он все же покачал головой и сказал:

– Ты меня разочаровала, Элен, сильно разочаровала. Можешь идти к себе.

– Хорошо. – Она уныло побрела к двери. – А как насчет наказания?

– Твое наказание, Элен, в том, что ты – это ты и тебе придется жить наедине с собой.

Позднее вечером Элен услышала разговор в спальне родителей и подкралась по темной передней, чтобы узнать, о чем они говорят.

– Видит Бог, я сделала все, что могла, – говорила Верна. – Из свиного уха шелковый кошелек.

– А как тебе нравится моя мысль устроить вечер с танцами дома, пригласить побольше мальчиков?

– Каких мальчиков?

– Наверное, у кого-нибудь из наших знакомых есть мальчики подходящего возраста.

– Пока что я могу вспомнить только двоих, это сыновья Диллардов и Паттерсонов. А я терпеть не могу Агнес Паттерсон, да и сама идея вечеринки кажется мне бессмысленной.

– Но что-то надо придумать. Если Элен останется такой же, она может не выйти замуж.

– Не понимаю тебя, Харрисон. Год за годом ты обращался с Элен, как будто ей четыре годика, а теперь вдруг задумался о ее замужестве.

– Так ты обвиняешь в создавшемся положении меня?

– Кого-то надо обвинять.

– Но не тебя.

– Меня? – со справедливым негодованием вопросила Верна. – Но я же воспитываю Дуги. А за девочку всегда отвечает отец. К тому же она вся в тебя. Я не понимаю ее даже наполовину. Она не раскроется, не покажет, о чем она думает или что чувствует.

– Девочка застенчива, только и всего. Мы должны заставить ее найти способ преодолеть свою робость.

– Как?

– Ну, во-первых, я думаю, надо поощрять ее дружбу с Эви. Эта девочка оказывает на нее большое влияние.

– Согласна. – Наступило молчание, потом мать вздохнула: – Как жаль, что у нас не получилась такая девочка, как Эви.

Дрожавшая от холода и страха Элен босиком добрела до своей спальни и легла в постель. Стены и потолок как будто съеживались, давили на нее, пока не превратились в гроб. Она знала, что отец прав. Ее наказание в том, чтобы быть самой собой, а от себя никуда не денешься, так на веки вечные и останешься живой девочкой в закрытом гробу.

Элен не спала до утра, и самым сильным чувством в ее душе была не обида на родителей, а внезапно возникшая лютая ненависть к Эви. Эту ненависть она никак не проявила. Хранила вместе с собой в гробу, и никто о ней ничего не знал. У них с Эви все шло по-прежнему или почти по-прежнему. Они все еще обе были неравнодушны к учителю естествознания с романтическими карими глазами, писали друг другу записки на тайном языке, менялись платьями и домашней едой, а также девчоночьими секретами. Разница была только в том, что Элен делилась с подругой тем, чего не было. Она придумывала разные вещи, точь-в-точь как придумывала мальчиков и приглашения на танец для своего отца.

В конце весеннего семестра, когда Эви завела мальчика, Элен завела двоих. Когда родители Эви пообещали дочери лошадку в награду за хорошие отметки, Элен пообещали машину. Эви стало трудно принимать эту ложь, а Элен – придумывать, и девочки начали избегать друг друга.

Дома стали беспокоиться по этому поводу, но Элен это предвидела и была наготове.

– Почему ты не пригласила Эви на уик-энд? – спросил отец.

– Я приглашала ее. Но она не захотела.

– Почему?

Элен поколебалась ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы пробудить любопытство отца:

– Я обещала никому не говорить.

– Но отцу ты можешь сказать.

– Нет, не могу.

– Может быть, мы с мамой сделали что-то не так?

– О нет. Просто она занята, захотела остаться в школе, чтобы подготовиться к экзамену по латинскому языку.

– На Эви это не похоже – оставаться в школе, когда она могла неплохо провести время у нас.

– О, она хорошо проведет... то есть я хочу сказать, что ей нравится заниматься латынью.

– Ты намекаешь, что она не собирается заниматься латынью, так?

– Я обещала не говорить.

– Похоже, мне надо в этом разобраться сейчас же. Где Эви?

– В школе.

– Почему?

– Не могу сказать. Я дала клятву.

– Мне нужен правдивый ответ на мой вопрос. Ты слышишь меня, Элен?

– Да, но...

– Пожалуйста, никаких "но".

– У нее... у нее есть мальчик.

– Вот как? Продолжай.

– Она не хочет, чтобы ее родители узнали о нем, потому что он мексиканец.

– Мексиканец!

– Он работает на ранчо, где выращивают лимоны, недалеко от нашей школы. Когда гасят свет, она вылезает из окна и встречается с ним в лесу. – Элен заплакала. – Я не хотела рассказывать. А ты меня заставил. Теперь я лгунья!

Мисс Кларво лежала в постели, закрыв лицо локтем правой руки, как будто загораживалась от нахлынувших воспоминаний. Потолок опускался, стены сдвигались, пока не сомкнулись, заключив ее в гроб, крепкий, душный, запечатанный навеки. И с ней в гробу остались памятки о ее жизни: "Твое наказание в том, что ты – это ты и тебе придется жить наедине с собой". "Как жаль, что у нас не получилась такая девочка, как Эви".

Глава 8

Дом стоял посреди окруженного невысокой стеной сада на Казмир-стрит в Вествуде. Гравированная табличка над дверным звонком гласила: "Миссис Аннабель Меррик, мисс Эвелин Меррик".

Дом нуждался в косметике, но женщина, открывшая Блэкширу, в ней не нуждалась. Она выглядела как жена фермера: пухлая, загорелая и румяная, однако одежда на ней была городская – изящный черно-белый полосатый костюм, под которым угадывалось такое же строгое нижнее белье.

– Мистер Блэкшир?

– Да.

– Я – Аннабель Меррик. – Она подала ему руку. – Входите, пожалуйста. Я как раз готовлю завтрак. Если вы не завтракали, могу добавить на сковородку еще одно яйцо.

– Я поел, спасибо.

– Тогда выпейте кофе. – Хозяйка закрыла за гостем входную дверь и провела его через гостиную в кухню. – Должна сказать, я была удивлена таким ранним звонком.

– Простите, если я поднял вас с постели.

– О нет. Видите ли, я работаю. В цветочном киоске гостиницы "Рузвельт". Вы в самом деле не хотите яичницы?

– Нет, спасибо.

– Несколько лет назад я развелась с мужем, а на алименты не прожить, так что я рада работе. Тем более, что это за работа, когда ты окружена цветами! Обожаю живокость. Эти синие цветы просто божественны.

Хозяйка дома поставила тарелку с яичницей и тостом на стол и села напротив Блэкшира. Держалась она совершенно непринужденно, как будто принимать незнакомых мужчин раньше восьми утра для нее самая естественная вещь на свете.

– Блэкшир – неудобная фамилия. Не бывает, что люди ошибаются и называют вас Блэкшипом[6]?

– Довольно часто.

– Пожалуйста, кофе. Вот сливки и сахар. Вы не сказали мне, чем вы занимаетесь.

– Акциями и облигациями.

– Акциями и облигациями? И вы хотите повидаться с Эвелин? О Господи, боюсь, вы ошиблись тропинкой. Ни одна из нас не в состоянии вложить в ценные бумаги ни доллара. Да еще Эвелин сейчас без работы.

– Поговорить со мной ей не помешает.

– Да, конечно. Как я вам сказала по телефону, в данный момент ее нет дома. Она ночует у подруги, муж которой куда-то уехал. Эта подруга боится оставаться одна в доме ночью, и Эвелин составляет ей компанию. Моя дочь из тех, кто для подруги готов на все.

В ее голосе слышалась материнская гордость, и Блэкшир решил, что миссис Меррик так же слепа насчет своей дочери, как миссис Кларво насчет сына. И он сказал:

– Могу я узнать имя и адрес этой подруги?

– Разумеется. Это Клер Лоренс, миссис Джон Лоренс, Неслер-авеню, 1375, это недалеко от университета. Днем Эвелин там не будет, она ищет работу, но к обеду, наверно, появится.

– А какую работу ищет мисс Меррик? Возможно, я ей помогу.

– Боюсь, акции и облигации не по ее части.

– А что по ее части, миссис Меррик? У нее склонность к сценической деятельности? Может, она хочет стать натурщицей или чем-нибудь в этом роде?

– Боже избави, нет! Эвелин здравомыслящая девица. Как это вам могло прийти в голову, что она хочет стать натурщицей?

– Многие хорошенькие девушки стремятся к этому.

– Эвелин достаточно хорошенькая, но она не тщеславна, у нее хватает ума не искать временного занятия. Эвелин заботится о будущем. Еще кофе?

– Нет, спасибо.

Но миссис Меррик как будто не слышала. Налила кофе в чашку Блэкшира, и он заметил, что рука ее дрожит.

Он сказал:

– Надеюсь, я не расстроил вас, миссис Меррик?

– Может быть. Вернее, я была расстроена и до вас.

– Вы беспокоитесь об Эвелин?

– О ком же еще беспокоиться матери, если у нее единственная дочь? Я хочу, чтобы Эвелин была счастлива, вот все, что мне нужно, хочу для нее счастья и уверенности в будущем.

– А она не уверена?

– Была уверена в свое время. Потом она изменилась. После истории с замужеством стала другой. – Миссис Меррик посмотрела на Блэкшира через стол со слабой улыбкой. – Не знаю, зачем я говорю вам об этом; По телефону вы сказали, что никогда не видели Эвелин.

– Нет. Но я слышал о ней от Кларво.

– Они ваши друзья?

– Да.

– Стало быть, вы знаете о браке?

– Да.

– Поэтому вы и пришли? Верна послала вас, чтобы поправить дело?

– Нет.

– Я подумала, что... Впрочем, теперь это неважно. С этой историей покончено. Что с возу упало... – Она взяла пустую тарелку и начала прополаскивать ее под краном. – Мой брак оказался неудачным. Я надеялась, что Эвелин повезет. Какая дура я была, что не видела...

– Чего не видели, миссис Меррик?

– Вы знаете, о чем я говорю. – Она повернулась так резко, что тарелка брякнулась в раковину и разбилась. Миссис Меррик этого даже не заметила. – Моя дочь вышла замуж за гомосексуалиста. И я этому не помешала. Не помешала, потому что не видела, потому что была слепа, была обманута, как и Эвелин, его мягкостью, хорошими манерами и так называемыми идеалами. Я думала, из него получится добрый и рассудительный муж. Вы понимаете, какое представление о нем создалось у Эвелин?

– Да, очень ясно.

– Наверное, и другим девушкам случалось выходить за гомиков, но с Эвелин этого не случилось бы, если бы я перед этим не развелась с мужем, если бы ее отец был с нами. Он-то сразу бы понял, что с Дугласом что-то не так. А без него некому было нам подсказать. После свадьбы молодые поехали в Лас-Вегас проводить медовый месяц. Оттуда Эвелин прислала мне открытку, писала, что здорова и погода великолепная. И больше ничего, но как-то вечером неделю спустя раздался звонок у двери, и я увидела у порога Эвелин с чемоданами. Она не плакала, не суетилась, а просто остановилась у порога и сказала: "Он извращенец". Это был ужасный удар, ужасный. Я стала спрашивать, уверена ли она, рассказала, что некоторые мужчины поначалу просто робеют и нервничают. Она сказала, что уверена, потому что он сам в этом признался. Попросил прощения. Вы можете себе такое представить? Попросил прощения за то, что женился на ней! Эвелин оставила чемоданы на крыльце, не разрешила мне даже внести их в дом, а на другой день отвезла их в Армию спасения – все свое приданое, подвенечное платье и так далее. Когда вернулась домой к ленчу, была такой бледной и истомленной, что сердце мое кровью облилось, и я почувствовала свою вину. Ведь я немало пожила на свете. Значит, я была виновата.

Миссис Меррик вернулась к раковине, подобрала осколки разбитой тарелки и бросила их в мусорное ведро.

– Разобьется тарелка – вы ее выбрасываете. А если разобьется судьба человеческая, единственное, что вы можете сделать, – это собрать осколки и попробовать соединить их тем или другим способом. Вернее сказать, Эвелин не сломалась. Она лишь... ну, в какой-то мере потеряла интерес ко всему. Она всегда была открытой и жизнерадостной девушкой, всегда смело выражала свои мысли и чувства. В тот вечер, когда она вернулась, она могла бы устроить сцену, и мне пришлось бы уговаривать ее выплакать хоть какую-то часть своего горя. Но она ушла в себя, была сдержанной.

– Эвелин, дорогая, ты пообедала?

– Кажется, да.

– Давай я подогрею тебе немного супа. И еще я приготовила рыбу с гарниром.

– Нет, спасибо.

– Эвелин, детка...

– Пожалуйста, не расстраивайся, мама. Мы должны составить план действий.

– План действий?

– Думаю, я добьюсь расторжения брака. Имею на это право, так как брак не был фактически реализован, кажется, так они это называют.

– По-моему, имеешь право.

– Завтра утром поговорю с адвокатом.

– Стоит ли так спешить? Отдохнула бы прежде.

– От чего отдохнуть? – спросила Эвелин с кислой улыбкой. – Нет. Чем скорей, тем лучше. Мне необходимо сбросить с себя фамилию Кларво. Я ее ненавижу.

– Эвелин. Дорогая моя Эвелин. Послушай меня.

– Я слушаю.

– Он не... обошелся с тобой грубо?

– Каким образом?

– Не подступал ли он к тебе с гнусными предложениями?

– Скорей я к нему подступала.

– Ну, слава Богу!

– За что?

– За то, что Дуглас не обошелся с тобой грубо.

– Ты рисуешь себе, – твердо сказала Эвелин, – совсем не ту картину. Если хочешь, я опишу тебе, как было дело.

– Только если ты сама этого хочешь, дорогая.

– Дело не в моих желаниях. Просто я не хочу, чтобы ты думала, будто я подверглась грубому физическому воздействию. – Пока Эвелин говорила, она терла безымянный палец левой руки, словно хотела стереть след обручального кольца. – Сначала ему сделалось плохо в самолете. Я подумала, это воздушная болезнь, но скоро поняла, что ему дурно от страха, от страха остаться наедине со мной и делать то, к чему он питал отвращение.