Звонок на рассвете

      Я напряженно обдумываю версию следователя. Выходит, эта черноволосая красотка была сначала любовницей Валета, потом перекинулась на парня, который ранил таксиста, от него ушла тоже к кому-то... В принципе ничего невозможного тут нет - порой жизнь подбрасывает самое невероятное сцепление случайностей.
      Третий час я обхожу парикмахерские нашего района. Одну за другой по намеченному плану. В каждой отзываю в подсобное помещение заведующего или старшего мастера, коротко обрисовываю суть дела. Нет, таких дураков, которые добровольно захотели бы расстаться со своими гривами и баками, им не попадалось.
      В каком-то переулке неожиданно натыкаюсь на салон красоты, не отмеченный в моем плане. В маленькой уютной парикмахерской никого, пустынно и тихо. Седовласый мастер, позевывая, читал газету и страшно обрадовался нежданному клиенту.
      - Вас постричь, побрить? - спрашивает он, доставая из тумбочки белоснежную простынку. Я секунду колеблюсь и решительно усаживаюсь в кресло. А что, в самом деле, пусть пострижет, заодно и поговорим.
      - Постригите меня так, чтобы этого никто не заметил.
      - Пожалуйста, - улыбается мастер. - Причешу и отпущу. Устраивает? И, не дожидаясь ответа, защелкал ножницами, разрежая загустелую мою шевелюру.
      Парикмахер оказался очень словоохотливым, настоящим мастером разговорного жанра. Ни на секунду не прекращая трудиться над изысканной линией моего затылка, он произнес пылкий монолог о крайностях моды:
      - ...Считайте меня консерватором, ретроградом, кем угодно, но вам никогда не убедить меня, что лохмы - это красиво. Вы скажете, что во мне говорит парикмахер, по милости новой моды сидящий без работы, и будете почти правы. Но то же самое я слышал от здравомыслящих людей и других профессий. А ваше мнение на этот счет?
      Я вижу в зеркале веночек седых волос, окружающих блестящую лысину, лукавый взгляд усыпанных морщинками глубоких глаз. Симпатичный старикан и эрудирован весьма, с таким и поспорить приятно.
      - Кое в чем, маэстро, вы правы, но, думаю, не стоит так драматизировать положение. Важно не какие волосы, а что под ними. Длинные волосы были и у Гоголя и у Белинского...
      - Им я прощаю, особенно Гоголю. Но назовите мне хоть одного гривастого, который сделал бы для человечества столько же!
      - Уж не считаете ли вы, что длина волос обратно пропорциональна уму? - смеюсь я.
      - Безусловно! - подтверждает парикмахер. - Львиную гриву отращивают для чего? Чтобы прикрыть ослиные уши! Вот вы, сразу видно, человек неглупый, потому и носите короткую прическу.
      - Спасибо, маэстро, вы очень добры, - церемонно кланяюсь я. - И все-таки мне почему-то не верится, что вы целыми днями сидите без работы.
      - Слезы, а не клиентура, - безнадежно машет рукой мастер. - По сравнению с прежним временем...
      - Ну вот в воскресенье, например, неужели никого не было? - приступаю я наконец к делу.
      Мастер щедрой кистью намыливает мне щеки.
      - В воскресенье, я отлично помню, было всего пять клиентов. Как вы думаете, могу я выполнить план с таким мизером?
      - И среди пяти ни одного молодого?
      Парикмахер помолчал, вспоминая.
      - А вы знаете, был один. Он мне запомнился тем, что единственный из всех захотел расстаться со своей гривой... Клиент, пожалуйста, не дергайтесь, если не хотите, чтоб я вас порезал.
      Я согласен уйти отсюда весь залепленный пластырем. Неужели удача?
      - Он что, попросил постричь его наголо?
      - Ну, до такой крайности не дошло. Я просто сделал ему нормальную, человеческую прическу. Но чем он совсем уж меня потряс, так это просьбой сбрить ему баки... Ну вот, вы опять мешаете мне работать. Что это с вами? Так спокойненько сидели и вдруг...
      - Не обращайте внимания! И чем он это объяснял?
      - Смешно сказать - он говорил, что баки его заставляет сбрить любимая девушка.
      - Даже так? Интересно...
      - Да, я тоже удивился. Такой странный каприз.
      - Вы не могли бы поподробней описать его внешность?
      Парикмахер сразу становится предельно серьезным.
      - Простите, с кем имею честь?
      Я вынимаю удостоверение, раскрываю. Мастер делает таинственное лицо, зачем-то прикрывает дверь.
      - Не в обиду будь вам сказано, я сразу догадался, что сели вы в мое кресло неспроста. Почему? Поживите с мое - не будете спрашивать. Зачем деловому человеку стричься, если неделю назад он уже был в парикмахерской? Две? Ну так я нанемного ошибся. Значит, вас интересует тот юноша? Скажу вам сразу - на преступника он непохож. Во всяком случае, это не ломброзовский тип. Если он что-нибудь и сотворил, то, по всей вероятности, случайно.
      - Однако скрывается от правосудия этот юнец довольно умело.
      - Вы полагаете, он сбрил баки, чтобы изменить внешность? А вы знаете, очень может быть. Мне это как-то не приходило в голову.
      - Что вам еще запомнилось?
      - Знаете, очень заурядная внешность, не за что уцепиться глазу. Баки были единственной примечательностью. Теперь вам будет тяжелей его искать.
      - Зато появилась косвенная улика. Без основательной причины с баками не расстаются. Сколько я вам должен?
      - По прейскуранту - семьдесят копеек. А дальше что ваша совесть подскажет.
      Я протягиваю рубль.
      - Достаточно?
      - О, молодой человек, у вас очень красноречивая совесть...
      Неуловимым движением старый мастер опускает рубль в карман халата, нежно очищает щеточкой воротник моей куртки. Сервис на уровне мировых стандартов! И всего за тридцать копеек...
      Освященный материальной заинтересованностью обряд очищения закончен. Попрощавшись, я иду к выходу.
      - Постойте! - останавливает меня неуверенный голос. - Не знаю, пригодится ли это вам... От него пахло бензином... Странно - воскресный день, и костюм на нем был выходной, и галстук по последней моде. И все же я уловил запах бензина, очень слабый, едва заметный... Понимаете, он резко контрастировал с привычными парфюмерными ароматами.
      - Вы думаете, это имеет отношение к его профессии?
      Мастер озадаченно трет подбородок.
      - Вот только сейчас я почувствовал, как тяжело произнести решающее слово. Я сегодня был не в меру болтлив и наверняка наговорил много лишнего... Но когда от твоего слова зависит чья-то судьба, я не могу... я не знаю...
      По дороге в райотдел я заворачиваю в одно развеселое место. На почтительном отдалении от жилых домов, посреди небольшого пустыря расположилась цистерна с пивом, прозванная местными остряками "Магниткой" за неотразимую притягательность. Сюда в надежде "пообщаться" собирается самый разнокалиберный люд. Большинство, конечно, составляют рядовые пивохлебы. Однако попадаются среди них и тунеядцы, и алкоголики, и даже лица, объявленные во всесоюзный розыск. И хоть я не великий любитель пива, решаю пристроиться к длинному хвосту очереди. Долго ждать? Тем лучше. Будет время присмотреться к публике - не исключено, что здесь могут оказаться интересующие нас люди.
      Очередь продвигается довольно резво, и вот я у цели. Толстушка продавщица с хитрющими карими глазами обслуживает меня по первому разряду - с отстоем и доливом. Уверен - видит меня впервые, где работаю, не знает и все же выхватила наметанным глазом из массы рядовых потребителей.
      Беру свою кружку, отхожу в сторону и вдруг вижу старого знакомого. Гриша Прибылов по кличке Кирпич (это прозвище ему дали за багрово-красный цвет лица), окруженный группой собутыльников, рассказывает очередной эпизод из своей бурной жизни. Я особенно не вслушиваюсь, но улавливаю, что речь идет о субботнем "балдеже" в строительном общежитии.
      Вдруг Прибылов вгляделся и, раскинув руки, пошел на меня.
      - Здравствуйте, товарищ начальник! Каким ветром занесло к нашей "Магнитке"?
      Собутыльники, с хмурой опаской поглядывая на меня, начинают понемногу рассасываться. А Прибылов уже рядом со своей хмельной ухмылкой.
      - Товарищ Агеев, хоть пивом и не положено, хочу с тобой чокнуться. Потому что правильный ты человек и вовремя предостерег от пагубного шага...
      Действигельно, был такой эпизод в жизни Гриши Прибылова. Стало нам известно о готовящейся краже из продовольственного магазина. Вызвал я Прибылова в отдел и дал понять, что милиция все знает, посоветовал отговорить своих дружков. Те не послушались и подзалетели. На Гришу этот случай подействовал отрезвляюще: стал меньше пить, устроился на работу...
      - Дим Димыч, ты меня уважаешь? - тянет Прибылов ко мне мокрые губы.
      Я деликатно отодвигаюсь.
      - Да пока Гриша, вроде бы не за что...
      - Правильно, Дим Димыч, пока не за что, - легко соглашается Прибылов. - Но будет, это я тебе ответственно заявляю. А я тебя, Дим Димыч, все равно уважаю. Ты меня - нет, а я тебя - да...
      Я отвожу Прибылова подальше от чутких ушей его недавних слушателей.
      - Меня, Гриша, вот что интересует. В котором часу ты в субботу вышел из общежития?
      Прибылов собирает лоб в гармошку.
      - Значит, так, дай припомнить. Жинке я обещал в одиннадцать быть дома, следственно, в половине уже засобирался, а без четверти вышел.
      - Какой дорогой добирался?
      - Как всегда, кратчайшей. Сам знаешь - от Ключевой до Литейной короче, чем по Садовой, не пройти.
      Я ощущаю легкую дрожь в коленках: Садовая проходит параллельно Гончарной. Но голос мой по-прежнему спокоен, даже ленив:
      - По дороге никто не встретился?
      - Да нет, пустынная была улица. Вот уже когда я на Литейную вышел, хлопец один мимо пробежал. Я еще подумал: куда в такую поздноту спешить? На работу - рано, в магазин - закрыто...
      - Как он был одет?
      - Плащ на нем был... светлый такой. На голове ничего.
      - Куда направлялся?
      - Как раз троллейбус трогал в сторону города, он почти что на ходу сел.
      7
      Чуть ли не бегом возвращаюсь я в райотдел. Еще бы, после длинной полосы невезенья наконец-то забрезжило вдали нечто конкретное. Перепрыгивая через три ступеньки, я взлетаю на второй этаж, врываюсь в свой кабинет, бросаюсь к телефону.
      - Леша, ты? Найди Рябчуна, и мигом поднимайтесь ко мне. Есть отличные новости, Леша! У тебя тоже? Добро, посоревнуемся, кто кого удивит.
      Не прошло и пяти минут, как оба мои помощника сидели напротив меня.
      - Андрей Петрович, как успехи?
      - Сижу в домоуправлении, просматриваю списки жильцов, кое-кого проверяю. Пока ничего обнадеживающего...
      Чувствую - чем-то озабочен старый участковый, чего-то не договаривает.
      - Что еще, Андрей Петрович?
      Рябчун отмахнулся:
      - А, ерундистика! Как-нибудь после...
      Я поворачиваюсь к Волкову.
      - Леша, ты собирался нас чем-то удивить?
      Волков, скорбно разглядывавший на рукаве крохотное пятнышко, резко выпрямился.
      - Не знаю, Дим Димыч, может, то, что я выяснил, никаким боком к нашему розыску не относится, но сообщить я обязан. Опрашивая жильцов, я наткнулся на студента Вольдемара Риекстиня. В минувшую субботу он провожал девушку, шли они по Октябрьскому мосту. Мимо них на большой скорости проехал мотоцикл. Возле политехнического института мотоциклист развернулся и помчался обратно...
      - И что ты здесь нашел подозрительного?
      - Время, Дим Димыч. Студент утверждает, что это случилось между одиннадцатью и полночью.
      - В чем был одет мотоциклист?
      - Коричневая кожаная куртка, на голове каска. Непонятно, почему он тут же повернул обратно.
      - Ну, мало ли причин? Может, просто захотел проветриться, прокатиться.
      - Так поздно?
      - Именно в эти часы движение минимальное. Показания студента, Леша, запомним, возможно, они нам пригодятся, но у меня есть сведения поважнее. - Я сделал эффектную паузу, торжествующе оглядел своих подчиненных. - Так вот, други, преступник для бегства использовал не мотоцикл, а троллейбус девятого маршрута. И был он не в коричневой куртке, а в светлом плаще, что, кстати, соответствует показаниям потерпевшего и его матери. Предстоит срочно выяснить, кто из водителей работал в субботу поздно вечером. Учитывая, что троллейбусный контингент преимущественно женский, дело это поручается Волкову как мастеру устанавливать контакты с прекрасной половиной рода человеческого.
      Когда Волков вышел из кабинета и мы остались с Рябчуном вдвоем, я повернулся к нему, спросил напрямик:
      - В чем дело, Петрович?
      - Такая ситуация, Дим Димыч, что неловко и говорить-то при всех. Рябчун был смущен и расстроен. - Но и молчать не имею права...
      - Давай, Петрович, без предисловий, самую суть.
      - Суть, Дим Димыч, в том, что ошибся наш начальник.
      - Бундулис?!.
      - Он самый. Понимаешь, Дим Димыч, никак я не мог успокоиться, что подставил тебя под разнос. Пошел к бабке, хозяйке Валета: "Ты что, старая, меня обморочила, время ухода квартиранта неправильно назвала?" Клянется всеми святыми - передача, мол, кончилась в пол-одиннадцатого. У нее, оказывается, часы старинные с боем, как раз пробили один раз. Сую программу под нос, показываю - передача кончилась в двадцать два пятьдесят. Уперлась и ни шагу назад: "Мало ли что напишут, я своим часам больше верю". Не поленился я, сходил на телестудию. И что ты думаешь права бабка: по техническим причинам трансляция из Москвы была прервана. Вот официальная справка! На студии мне объяснили - редко, но такое случается. Так что, Дим Димыч, рано нам выключать Валерку Дьякова из списка подозреваемых. Вполне мог он за это время добраться до Гончарной...
      И вот я снова в отделении реанимации. За прошедшие дни я несколько раз справлялся о состоянии здоровья Носкова. Иногда отвечал Сеглинь, иногда медсестра: "Без изменений... положение тяжелое... надежды не теряем..." В каком состоянии таксист сейчас? Смогу ли я с ним разговаривать? Нужно тщательно продумать вопросы, на которые я хочу получить ответ, чтобы не получилось как в прошлый раз.
      Сеглинь встречает меня как старого знакомого и потому особенно не церемонится: кивком головы предлагает обождать и тут же убегает. Видимо, в отделении произошло нечто чрезвычайное: в кабинет то и дело заходят врачи и медсестры, тихо о чем-то совещаются, куда-то звонят. До меня доносятся отрывочные фразы: "...пульс не прощупывается... давление упало... срочно требуется переливание..."
      Сеглинь возвращается через десять минут, усаживается рядом. Он радостно возбужден, даже мурлычет что-то вполголоса - видимо, опасность, грозившая больному, миновала не без его участия.
      - Ну, инспектор, рассказывайте! Как успехи? Поймали того негодяя?
      - Доктор, мне нужно еще раз поговорить с таксистом.
      - Ис-клю-че-но! Ка-те-го-ри-чес-ки!
      - Неужели ему так плохо?
      - Напротив, ему гораздо лучше. Но именно поэтому я вас и не пущу! Сегодня ему лучше, а что будет завтра, мы не знаем. Он все еще на грани. И я не хочу, чтобы ваше посещение нарушило с таким трудом достигнутое равновесие. Спрашивайте меня, я готов ответить на все ваши вопросы.
      Странно, ведь он ненамного старше меня, а я безропотно принимаю от него горькие пилюли. Тяжкий груз ответственности за жизнь человеческую... Он взрослит, он на многое дает право.
      - Позавчера, когда я вам звонил, вы ответили, что Носков без сознания, бредит. Я хотел бы узнать, о чем говорил потерпевший в бреду. Знаете, поток подсознания, расторможенная подкорка... Меня, в частности, интересует, повторял ли он имя преступника или называл другое?
      Сеглинь задумчиво потирает переносицу.
      - В бреду он все время звал мать... жену... совершенно четко называл имя "Валера"... Кроме того, были бессвязные выкрики: плащ, кровь, якорь, милиция...
      - Постойте, он говорил - "якорь"?
      - Да. Вам это что-нибудь дает?
      - Пока не знаю, нам дорога каждая дополнительная деталь. Кто-либо, кроме родных, справлялся о его здоровье?
      - Звонков очень много, звонят каждый день. Учителя из школы, где он учился, товарищи из таксопарка. Видимо, все его очень любили. Да он и впрямь отличный парень. Правда, один звонок мне показался несколько странным...
      Меня аж подбрасывает со стула.
      - Ну, ну, доктор!..
      В звучном баритоне врача появляются недоуменные нотки.
      - Понимаете, все спрашивают: как состояние Михаила Носкова, Миши... И вдруг: "Будет ли жить таксист Еремин?" Разве у него есть еще одна фамилия? Этого я не знал.
      - Кто звонил?
      - Голос женский, с такой, знаете, жеманцей: "Скажите, пожалуйста, будет ли жить таксист Еремин?" Я даже сразу не понял, о ком речь. Переспросил: "Вы имеете в виду Мишу?" - "Да, да, - обрадованно так подхватила, - Мишу Еремина". Ну ответил, что положено отвечать в таких случаях.
      - Еще были вопросы?
      - Спросила, пускают ли к нему? Я ответил, что нет.
      - Вы не поинтересовались, кто звонит?
      - Как же, спросил. "Очень хорошая знакомая", - хохотнула игриво и повесила трубку. Я, признаться, даже расстроился немного. Хотя, если вдуматься...
      Я поднимаюсь, протягиваю Сеглиню руку.
      - Доктор, не будем делать скоропалительных выводов. Благодарю вас, вы нам дали очень ценные сведения.
      Я ухожу из отделения ошеломленный этим сообщением; тут есть над чем поломать голову. Кто она, игривая жеманница? Знакомая времен холостяцкой вольницы? Тогда почему назвала его по фамилии, а не по имени? И главное, откуда у Михаила Носкова вторая фамилия?..
      На выходе из ворот больницы ко мне бросилась мать Носкова. Признаться, я не сразу ее узнал. Обтянутые кожей, исхудавшие скулы, горячечный блеск изможденных глаз...
      - Товарищ инспектор, скажите хоть вы правду, он будет жить? Врачи утешают, на то они и врачи. Но вы-то можете ответить?
      Стараясь не встречаться с ней взглядом, бормочу что-то успокоительно-обнадеживающее: "Врачи обещают, будем надеяться..."
      - Я каждый день варю ему свежий куриный бульон и каждый раз слышу: "Пока нельзя..." Ну чем, чем я могу ему помочь?
      - Ксения Борисовна, поверьте, врачи делают все возможное. Организм у Михаила молодой, сильный...
      - Он у меня спортсмен, борьбой занимается. Сколько у него грамот за выступления!
      - Ксения Борисовна, хочу задать вам деликатный вопрос... Не было ли у Михаила увлечений, о которых не знала бы его жена? Вы понимаете, о чем я говорю?
      - Что вы, он у меня застенчив, как барышня. И потом, очень уж он Аллу любит. До знакомства с ней не знаю, все может быть, но после... Нет, нет! А почему вы спрашиваете?
      - О нем кто-то справлялся. Женский голос. И вот что странно - назвали фамилию Еремина.
      Ксения Борисовна пожимает плечами:
      - Что ж тут странного? Это фамилия моего второго мужа, Мишиного отчима. Правда, никто никогда Мишу так не называл. И в школе, и в армии, и в таксопарке по всем документам он Носков. Кто ж это мог звонить?
      - Ваш муж работает мастером на камвольном комбинате, не так ли? Знают ли там, что он неродной отец Михаила?
      Ксения Борисовна задумывается.
      - Точно не могу сказать. Ваня ему как родной, никогда и не скажешь, что отчим.
      Я торопливо прощаюсь. Сейчас мне нужно побыть одному и как следует все обдумать. Версия любовницы скорей всего отпадает, как-то она не смыкается со сложившимся в моем представлении нравственным обликом таксиста. Тогда кто же? Вполне возможно, что это знакомая преступника. Он боится, что единственный человек, который видел его в лицо, выживет... он один желает Михаилу смерти... Преступник психует, места себе не находит... В одну из таких отчаянных минут он просит знакомую девушку позвонить в больницу и узнать о состоянии своей жертвы. Девушка может ничего не знать, придуман какой-то невинный предлог. Итак, девушка звонит в отделение и называет фамилию - Еремин. Из этого следует, что или она, или сам преступник работает на том же комбинате, что и отчим Михаила. Никто ведь там не знает, что настоящая фамилия таксиста - Носков, все думают, что ранен родной сын мастера Еремина.
      Я поворачиваю назад. Ксении Борисовны нигде не видно. Неужели уехала? И вдруг вижу ее в окне троллейбуса. Она сидит скорбная, бесконечно усталая. Стучу в окно, прошу выйти на минутку. Она еле успевает выскочить из трогающейся машины.
      - Ксения Борисовна, ваш Миша служил на флоте?
      - Нет, он у меня ракетчик!
      Ракетчик? А при чем тогда якорь? Первое лежащее на поверхности объяснение отпадает. Что ж, поищем поглубже...
      8
      Сгущаются сумерки. За окном вяло сеется мелкий осенний дождь. Я зажигаю настольную лампу и погружаюсь в разбор накопившихся бумаг. Однако глубоко погрузиться не удается - входит Бурцев. Он медленно снимает мокрый плащ, бросая на меня интригующие взгляды. Его явно распирает какая-то важная новость, но я делаю вид, что поглощен делом, - выложит сам, никуда не денется.
      - "Мы ленивы и нелюбопытны". Это Пушкин про таких, как ты, сказал. Хоть бы для приличия спросил: где был, кого видел, что нашел?
      - У кого был, что видел, где нашел? - послушно откликаюсь я.
      Бурцев триумфальным жестом кидает на стол любительский снимок. Распущенные по плечам темные волосы... лихо вздернутый нос... крупные чувственные губы... Неужели она?
      - Подразумеваешь черноокую красотку? Не исключено! Снимок я нашел при обыске в комнате Валета, притом совершенно случайно.
      - Это как же?
      - А вот слушай и учись, как надо работать. Обыск подходил к концу. Отыскал я тайник, где он хранил пистолет, еще кое-что по мелочам. Стал проглядывать книги с полки. Понятым скучно - позевывают, а хозяйка, смотрю, чего-то занервничала, появилась в ней тревожная суетливость. Сидит, а пальцы так и бегают по коленям. "Ольга Павловна, - спрашиваю, вы заходили в комнату Дьякова?" - "Очень мне надо, чего я там не видела?" А голос дрожит, а улыбка не получается. "Ольга Павловна, вы заходили в комнату Дьякова! Что вы там взяли?" - "Господи! - всплескивает она руками. - Уже и свою книгу забрать нельзя!" И приносит библиотечную книгу "Мир приключений". Встряхнул я ее, тут карточка и выпала. Хозяйка признала в девчонке Валетову зазнобу.
      Я всматриваюсь в снимок - так это она была в субботу на Гончарной? Если она, тогда ранение таксиста замыкается на Валете и искать больше некого... Какая-то назойливая мыслишка вьется в голове, я ее отгоняю, она вновь возвращается. Ну хорошо, была девчонка на Гончарной, но где уверенность, что скандалил с ней именно Валет. Это мог быть совсем другой парень - тот, кому маэстро сбривал баки, кого видел Прибылов...
      - Девчонку надо найти обязательно, - размышляет вслух Бурцев. Несмотря на свою молодость, она может быть связующим звеном при сбыте ворованных вещей. И очень возможно, что именно у нее мы найдем похищенную шерсть.
      - Что ж, все логично, - соглашаюсь я.
      Бурцев выходит, оставив фотографию на столе и давая тем самым понять, что все заботы о поисках девчонки отныне целиком на мне. Тяжеловат стал Бурцев на подъем, стареет, что ли? Сорок лет - какая для мужчины старость, самый расцвет. Но что-то здорово сдал он за последнее время: обрюзг, располнел, облысел. А ведь был, говорят, когда-то лихим оперативником - и в засадах сидел, и в схватках участвовал. Я подозреваю, что в этих переменах виновата жена - сдобная хохотушка, которая на целых двенадцать лет моложе Бурцева. Три года назад она родила ему двойню, и с того самого дня Бурцев стал заботливым папашей и... посредственным работником. Все его незаурядное прежде честолюбие из сферы служебной перешло в мир семейный; он страшно гордится своими близнятами, и в общем ничего удивительного нет, что к работе относится без прежнего пыла. Собственно, на примере Бурцева я и выковал свою теорию о том, что работник угрозыска не должен обзаводиться семьей. "Семья связывает человека по рукам, ногам и великим замыслам". Не помню, какой мудрец это сказал, возможно, сам придумал.
      А с другой стороны, Рябчун - наглядное опровержение моей доморощенной теории. Внушительный семейный стаж, дети, но сколько в нем молодого энтузиазма, искренней увлеченности нелегким нашим делом! А энергия, выносливость - не всякий молодой за ним угонится. И все делается с добрым юмором, с сердечным желанием помочь оступившемуся стать на ноги. Скольким своим подопечным он помог войти в трудовую жизнь, наверное, и счет потерял... Нет, видно, моя сугубо субъективная концепция пригодна не для всех случаев.
      Однако хватит философствовать - к делу! Я раскрываю папку и с головой ухожу в работу, но... сегодня моим благим порывам свершиться не дано. Кабинетную тишину прорезает требовательный телефонный звонок, в трубке слышится радостно-возбужденный голос Сушко:
      - Дмитрий Дмитриевич? Как хорошо, что я вас застала! Приходите сию же минуту - объявился еще один свидетель.
      Не знаю почему, но свидетель у меня симпатии не вызвал. Быть может, потому, что он кидал слишком пылкие взгляды на Галину Васильевну. То есть "кидал" не то слово, он просто не отрывал от нее своих огромных окуляров, обрамленных в модную черную оправу. Даже отвечая мне, свидетель ухитрялся не сводить глаз с Сушко. Я вполне закономерно решил, что воспитание он получил незавидное, хоть и носит звание научного сотрудника. Младшего, уточнил я с некоторым злорадством.
      Однако, отбросив личные антипатии, должен признать, что непредвиденный очевидец дал довольно ценные показания. Оказывается, в такси был пассажир! Этот самый МНС.
      - Эдуард Юрьевич, - обратилась к свидетелю Сушко, - повторите, пожалуйста, как можно подробней инспектору Агееву все то, что вы мне рассказывали.
      - Охотно, охотно, - зачастил свидетель. - В тот злосчастный день я задержался в лаборатории допоздна - у меня не получалась очень важная реакция, а в понедельник я должен был выехать в командировку - на часах было, это я хорошо запомнил, двадцать два тридцать пять, и - такая удача! - у самых дверей института поймал такси. На этом, к сожалению, мое везение кончилось: при повороте с Ключевой на Гончарную машина сломалась. Водитель остался ее чинить, а я решил оставшийся путь пройти пешком, тем более что идти осталось немного - живу я на Литейной. Очень, очень славный юноша, неужели он действительно при смерти? Всю дорогу он насвистывал Рондо-каприччиозо. Я даже постеснялся дать ему чаевые, потому что...
      - Скажите, - с трудом ворвался я в его монолог, - почему вы пришли к нам только сейчас? Если вы живете так близко от Гончарной, вы не могли не знать о случившемся.
      - Я уже объяснял Галине Васильевне, охотно поясню и вам. По стечению обстоятельств я узнал о происшествии лишь сегодня и сразу после работы поспешил в прокуратуру. Дело в том, что в воскресенье рано утром я уехал на дачу - у моего отца дача за городом, а оттуда, не заезжая домой, отправился, как я уже говорил, в командировку. Вернулся я только сегодня, и если могу быть чем-нибудь полезен, спрашивайте, я охотно расскажу все, что знаю.
      - Когда вы шли по Гончарной, вам кто-нибудь встретился?
      - Я шел по правой стороне, а на левой, метрах в сорока от машины, стояла группа молодежи. Их было трое.
      - Трое? Вы точно помните?
      Сушко подмигнула мне озорно и лукаво: "А что я говорила? Был третий, был!"
      Эдуард Юрьевич даже обиделся слегка.
      - Я отдаю себе отчет, где нахожусь, и заявляю с полной ответственностью - их было трое. Правда, один, тот, что повыше и поплечистей, стоял в тени дерева и почти с ним сливался. Второй - ниже ростом - был очень возбужден: кричал, размахивал руками, наскакивал на девушку с угрозами...
      - Что именно кричал, не вспомните?
      - Сейчас, сейчас, дайте сконцентрироваться... - Свидетель снял очки, тщательно протер их фланелевой тряпочкой, снова водрузил на нос. - Как-то очень театрально у него получалось... нечто вроде: "Предательница, всю душу ты мне истоптала!" Странная нынче молодежь - то шпарят сплошным жаргоном, то вдруг становятся на котурны, ударяются в ложный пафос... Да, этот субъект был очень взвинчен, очень...
      - Вы, конечно, не сделали попытки вмешаться и прошли мимо?
      - Да, инспектор, я прошел мимо, я даже ускорил шаг. И не надо этого иронического тона, хоть вам и кажется, что вы имеете на него право.
      МНС снял очки, нежно подышал на стекла, полез в карман за тряпочкой. По-видимому, он ждал продолжения разговора, но я молчал. Не знаю, почувствовал ли он в моем молчании брезгливое презрение, но оно там было. В другое время я нашел бы что сказать этому интеллектуальному мещанину, однако затевать дискуссию сейчас... Нет, это было бы просто неуместно.
      Затянувшуюся паузу прервала Сушко:
      - Эдуард Юрьевич, вы хотели что-то добавить к своим показаниям?
      Свидетель опять уставился на нее своими окулярами.
      - Ничего существенного, Галина Васильевна, все, что вспомнил, я рассказал... Разве вот еще что... Когда я подходил к своему дому, они меня обогнали - тот, плечистый, и девушка. Он шел широким, размашистым шагом, девушка едва за ним успевала...
      - Лица ее не рассмотрели? - спросил я без всякой задней мысли, но свидетелю мой вопрос не понравился.
      - Я, инспектор, не имею такой привычки заглядывать в лицо незнакомым девушкам, это считается дурным тоном.
      - И потом, ваш загляд мог не понравиться парню, с которым шла эта девушка, - добавил я невинно.
      Он глянул на меня быстро и зло, из чего я мог заключить, что моя догадка недалека от истины.
      Сушко поднялась, протянула руку.
      - Спасибо за помощь, Эдуард Юрьевич, надеюсь, если понадобится, вы не откажетесь посетить нас еще раз...
      Он схватил ее руку и держал, как мне показалось, целую вечность, а она не отнимала, и, видимо, его пожатие не было ей противным, хотя по всем признакам рука его должна быть холодной и скользкой. Мне он на прощание только кивнул - коротко и сухо, кажется, я ему тоже не приглянулся.
      Когда дверь за МНСом закрылась, Сушко расхохоталась:
      - Ух и злой вы, Агеев! У вас там все такие?
      - Я самый свирепый!
      Галина Васильевна бегло просмотрела протокол допроса свидетеля.
      - Итак, как я и предполагала, третий был. Ксения Борисовна его не заметила, потому что он стоял в тени дерева, а у потерпевшего, насколько я поняла, вы спросить не догадались.
      - Не успел, Галина Васильевна, так будет точнее.
      - И не так болезненно для вашего самолюбия. Давайте прикинем, что дают для розыска новые сведения.
      - Примет, кроме самых общих, свидетель не сообщил, а что причиной ссоры с девчонкой была ревность, мы знали и без него.