Майским утром обер-ефрейтор Шмидт зашел к Вале и торжественно сообщил: в четыре часа дня ее вызывает рейхскомиссар Украины Эрих Кох.
      – Адъютант Бабах передал, чтобы вместе с вами явился и обер-лейтенант Зиберт. Возможно, господин гауляйтер захочет лично убедиться, что за вас ходатайствует немецкий офицер.
      Откланявшись, Шмидт ушел. Валя тут же побежала к Николаю Ивановичу.
      – Что же теперь делать? А вдруг ловушка?
      – Отступать поздно. Я, конечно, поеду… Я никак не предполагал, что вызовут и меня, иначе я бы запросил командира.
      – А без его разрешения нельзя? – И Валя многозначительно посмотрела на Кузнецова.
      – Решу все на месте, – ответил ей Николай Иванович.
      Около четырех часов дня по центральной улице Ровно, названной немцами Фридрихштрассе, ехали в экипаже Валя Довгер, Пауль Зиберт и Шмидт. У ног Шмидта мирно сидела овчарка, та самая овчарка, которая «чуяла партизан за километр».
      Николай Иванович был одет в блестящий парадный мундир. На кителе были наколоты и нашиты все заслуги и отличия: значок члена гитлеровской партии, ленты, которые указывали, что Зиберт дважды ранен в боях, и два ордена железного креста. Парадные сапоги начищены до блеска. На новеньком поясе, с левой стороны, пистолет в кобуре. В кармане – второй пистолет на боевом взводе. Валя была в темном платье с креповой нашивкой на рукаве – знак траура по убитом отце. Еще раньше мы снабдили ее справкой от имени фельджандармерии, что «ее отец погиб от рук партизан».
      На козлах, натягивая вожжи, сидел кучер. Это был Гнедюк. В кармане у кучера – пистолет, под сиденьем – несколько противотанковых гранат.
      Дома вдоль улицы, по которой ехал экипаж, были сплошь заняты немецкими учреждениями и заселены немецкими чиновниками. В конце ее помещался рейхскомиссариат – управление наместника. Рядом с рейхскомиссариатом, в тупике за высоким забором с колючей проволокой, находился особняк – дворец Коха.
      Экипаж остановился у дворца.
      Вдоль забора прохаживались автоматчики-эсэсовцы.
      Шмидт, торопясь, вышел из экипажа и подошел к караульному помещению.
      – Пропуска для господина обер-лейтенанта Пауля Зиберта и фрейлейн Валентины Довгер готовы? – спросил он через окошко у дежурного по охране.
      – Так точно, – ответили ему.
      Зная лично Шмидта, дежурный подал Кузнецову и Вале пропуска, даже не спросив документов.
      Эсэсовец откозырял и пропустил всех троих за ворота.
      Дворец Коха находился в огромном саду. Залитые солнцем дубы, липы, клены бросали тень на асфальтированную дорожку. Кусты сирени наполняли ароматом воздух. Садовники возились над цветочными клумбами и у плодовых деревьев.
      Помимо большого особняка, на территории дворца было выстроено еще несколько домиков – здесь размещалась охрана и прислуга Коха. Все это и много других мелочей успел заметить опытный глаз Кузнецова.
      – Прошу вас пройти прямо к адъютанту, а я пойду сдавать собаку, – сказал Шмидт, указав Зиберту на парадное крыльцо.
      – Ты будешь стрелять? – задыхаясь от волнения, спросила Валя.
      – Если буду уверен, что убью, – ответил Кузнецов.
      Адъютант Бабах любезно встретил посетителей и проводил их на второй этаж, в приемную Коха.
      – Садитесь, пожалуйста. Гауляйтер сегодня в хорошем расположении духа, – улыбаясь, предупредил он. – Сейчас доложу о вашем приходе.
      И Бабах скрылся за тяжелой дверью.
      В приемной в ожидании вызова молча сидели несколько офицеров. Среди них два генерала в полной форме. Не успели Валя и Кузнецов осмотреться, как адъютант вернулся.
      – Прошу в кабинет рейхскомиссара, – обратился он к Вале. – А вас, герр обер-лейтенант, попрошу подождать.
      У Вали кругом пошла голова. Не выдаст ли она себя? Позовут ли потом Кузнецова? Будет ли он стрелять в Коха? У двери она обернулась и посмотрела на Николая Ивановича. Тот, сидя в мягком кресле, как ни в чем не бывало вполголоса о чем-то говорил с соседом – капитаном.
      Адъютант открыл дверь кабинета, пропустил Валю, закрыл дверь и сам остался в приемной.
      Валя сделала лишь шаг вперед, как к ней в два прыжка подскочила огромная овчарка. Валя вздрогнула от испуга.
      – На место! – раздался громкий окрик на немецком языке.
      Собака отошла прочь. Тот же голос предложил Вале:
      – Прошу садиться.
      Испуганными глазами посмотрела Валя на говорившего. За столом она увидела большого, полного человека с усиками «под Гитлера», с длинными рыжими ресницами и догадалась, что это и есть Кох.
      Стол Коха был поставлен в кабинете углом, вплотную к нему примыкал перпендикулярно другой, длинный стол. За этот стол и пригласили ее сесть. Между нею и Кохом с двух сторон сидели охранники, у окна поодаль – еще один. У ног Коха лежала овчарка.
      «Боже, какая охрана!» – успела подумать Валя, но тут же услышала вопрос.
      – Почему вы не хотите поехать в Германию? – спрашивал Кох, глядя не на Валю, а на лежавшее перед ним заявление. – Вы девушка немецкой крови и были б очень полезны в фатерланд. Чтобы победить большевиков, надо работать всем.
      При последних словах Кох вскинул глаза на девушку и во время всего дальнейшего разговора уже смотрел на нее в упор.
      – Моя мама серьезно больна, а сестры малы, – пересиливая волнение, стала объяснять Валя. – После гибели моего любимого отца я должна зарабатывать для всей семьи. Прошу вас разрешить мне остаться в Ровно. Я знаю немецкий язык, русский, украинский, могу и здесь принести пользу Германии.
      – А где вы познакомились с господином Зибертом?
      – Познакомились случайно, в поезде. Потом он часто заезжал к нам по дороге с фронта. Мы с ним помолвлены, – добавила Валя смущенно.
      Кох несколько минут беседовал с Валей. Он поинтересовался, с кем еще из немецких офицеров она знакома. Когда Валя назвала в числе своих знакомых не только сотрудников рейхскомиссариата, но и гестапо, Кох, видимо, был удовлетворен.
      – Хорошо, идите, – сказал Кох и, обратившись к охраннику, резким голосом приказал позвать обер-лейтенанта Зиберта.
      Ни одним словом Валя не могла перемолвиться с Кузнецовым. Они только посмотрели друг на друга: Валя – испуганно и вопросительно, Кузнецов – ободряюще.
      – Хайль Гитлер! – переступив порог кабинета и выбрасывая руку вперед, провозгласил Пауль Зиберт.
      – Хайль! – ответили за столом.
      Овчарка зарычала, но Зиберт и бровью не повел.
      Кох жестом показал вошедшему кресло, где перед этим сидела Валя.
      – Где вас наградили крестами? – спросил Кох.
      – Первым – во Франции, вторым – на ост-фронте, герр гауляйтер, – ответил Кузнецов.
      – Что вы делаете сейчас?
      – После ранения работаю по снабжению своего участка фронта.
      – Какого?
      – Курского.
      Зиберт полез в нагрудный карман за документом, хотел показать его Коху. Но при этом, казалось бы безобидном, движении гестаповцы насторожились. Собака оказалась у ног Кузнецова.
      – Не беспокойтесь. Вы ведь показывали документы моему адъютанту?
      – Да, конечно.
      – Откуда вы родом?
      – Из Восточной Пруссии. В сорока километрах от Кенигсберга у моего отца имение.
      – Значит, вы мой земляк.
      – Так точно, герр гауляйтер.
      – Каково настроение в армии?
      – О, все полны решимости!
      – Скажите, многих испугали последние события?
      – Вы имеете в виду Сталинград? Он укрепил наш дух.
      – Да, да. Возвращайтесь к себе в часть. Имейте в виду: фюрер именно на вашем курском участке готовит хороший сюрприз русским, – многозначительно сказал Кох.
      – Я не сомневаюсь, герр гауляйтер.
      После минутного молчания Кох сказал;
      – Я удивлен, что вы, заслуженный офицер германской армии, человек арийской крови, да еще родом из Пруссии, ходатайствуете за какую-то польку.
      Все это Кох проговорил с брезгливой миной.
      – Герр гауляйтер! Фрейлейн немецкой крови. Я сам видел документы ее отца, которого зверски убили бандиты, – оправдывался Зиберт.
      – Если каждый германский офицер будет ходатайствовать за женщин из покоренных нами народов, то некому будет работать в нашей промышленности. Ведь вам известно, что мы все бросили на фронт и что у нас не хватает рабочих рук. Вы член национал-социалистской партии и не должны связывать себя с фольксдейчами. Эти люди нужны нам только для того, чтобы временно было на кого опираться в завоеванных государствах.
      Будучи убежденным в «чистокровности» Пауля Зиберта и преданности его «фюреру», Кох уже без остановки начал его поучать:
      – Ни русские, ни украинцы, ни поляки, по сути дела, нам не нужны. Нам нужны плодородные земли. Здесь отныне и навсегда будут немцы. – Голос его брал все более и более высокие ноты. – Местное население мы должны обезвредить…
      В продолжение всей беседы, длившейся около сорока минут, Кузнецов чувствовал в правом кармане брюк взведенный «вальтер». Каждую секунду он готов был выхватить револьвер и всадить всю обойму в ненавистную морду своего «земляка», который, захлебываясь от собственного красноречия, решал сейчас сложную проблему: как добиться уничтожения польского и украинского народов.
      Но охранники не сводили с Кузнецова глаз, настораживаясь при малейшем его движении. Уперлась в него глазами и овчарка. Видимо, она прошла специальную дрессировку для наблюдения за посетителями.
      «И руки не дадут поднять, – думал Кузнецов. – Не допустят выстрела…»
      Удовлетворенный своей программной речью, Кох вновь обратился к Кузнецову с вопросом:
      – Что вы думаете делать после войны?
      – Я хочу остаться в России.
      – Вам нравится эта страна?
      – Мой долг работать в этой стране так, чтоб она нравилась фюреру.
      – Ответ, достойный немецкого офицера. Хорошо, я разрешу оставить здесь вашу возлюбленную. Надо иногда и побежденным оказывать милость. Но вы и не думайте вступать с нею в брак, – закончил Кох и сделал надпись на заявлении Вали.
      А Валя в это время, казавшееся ей бесконечным, сидела в приемной, настороженно всматриваясь в тяжелую дверь. «Вот сейчас раздастся выстрел… Вот сейчас…» – думала она. Но говорить приходилось о другом. Рядом сидевший немецкий офицер приставал с игривыми разговорами.
      – Да, конечно, есть и подруги хорошенькие, – как в бреду, отвечала Валя. – Могу познакомить…
      Но вот из кабинета Коха, улыбаясь, спокойно вышел Кузнецов. В руках он держал заявление Вали.
      – Что вам написал герр гауляйтер? – громко спросил Бабах и, взяв у Кузнецова заявление, прочитал вслух: – «Оставить в Ровно. Предоставить работу в рейхскомиссариате». О, поздравляю вас, фрейлейн, поздравляю вас, герр обер-лейтенант!
      Все сидевшие в приемной стали поздравлять Зиберта и Валю и пожимать им руки, а Бабах, в знак особенного расположения, предложил Кузнецову несколько пачек отличных сигарет.
      Валя взяла Зиберта под руку. Они вышли.
      На квартире она спросила Кузнецова:
      – Не решился?
      – Это было бы безумием. Три охранника да еще за драпировкой – ты, вероятно, не заметила – стоял кто-то. Проклятая собака у ног. Да если б я только шевельнулся, меня бы схватили… Лишь бы Кох не уехал из Ровно! Его участь решена, он будет уничтожен, но уничтожен без риска для отряда, для тебя, для меня самого. Я теперь «проверенный». Ведь подумать только: уроженец Восточной Пруссии, рейхскомиссар Украины Кох не догадался, что разговаривает с советским партизаном, который и в Германии-то никогда не был! Но все же наша встреча прошла не без пользы. Ведь Кох прямо сказал, что Гитлер готовит наступление на курском участке, а Кох только что из Берлина. Значит, сведения самые свежие. Надо скорее сообщить об этом!

      Агент уголовной полиции, по фамилии Марчук, приметил в комиссионке одного спекулянта, который часто там появлялся н скупал всякие вещи. Как-то Марчук подглядел, что спекулянт купил разрозненные хирургические инструменты и хороший костюм, но явно не своего размера. Он даже и не пробовал примерять его. Марчук рассказал о спекулянте своему дружку из уголовной полиции, и они решили поживиться: задержать подозрительного спекулянта, содрать с него взятку, а будет упрямиться, забрать в полицию.
      Агенты выждали в магазине спекулянта и как будто невзначай заговорили с ним. Тот немного растерялся, но разговор был затеян безобидный, и спекулянт в конце концов охотно разговорился.
      Их беседа закончилась в ресторанчике, куда Марчук предложил зайти и выпить для знакомства.
      В ресторане агенты заказали дорогое вино и обильную закуску с явным намеком, что спекулянт расплатится. Тот не возражал.
      В разгар пиршества агент уголовной полиции Марчук заявил спекулянту:
      – Так что спекулировать надо умеючи, а ты, дружок, и не заметил, как влип к нам в руки.
      И он предъявил своему новому знакомому документ уголовной полиции, намекнув при этом, что, если тот поделится прибылью, они, пожалуй, его отпустят. Но пойманный спекулянт продолжал есть, никак не реагируя на угрозы. Наконец, закончив еду, он спокойно встал к тоном начальника сказал агентам:
      – Расплатитесь!
      – Как так? Ты кто такой?
      Тогда спекулянт молча достал из кармана книжечку и предъявил ее оторопевшим агентам. В документе значилось, что «предъявитель сего» Владислав Антонович Янкевич является сотрудником ровенского гестапо.
      С этой минуты за ресторанным столом все изменилось. Агенты не только расплатились по счету, но и стали угодливо извиняться: агенты уголовной полиции страшно боялись сотрудников гестапо.
      Выйдя из ресторана, они усадили Янкевича в экипаж и вежливо доставили его на квартиру.
      Янкевич оказался не злопамятным человеком: он даже пообещал Марчуку побывать у него в гостях.
      Эту историю рассказал мне наш партизан Михаил Макарович Шевчук, когда «по служебным делам» отлучился из Ровно и прибыл в лагерь. Он-то и являлся сотрудником гестапо Янкевичем.
      Уроженец Западной Украины, Михаил Макарович был старым подпольщиком. В панской Польше он просидел пять лет в тюрьме за революционную работу. Освободила его Красная Армия в 1939 году. Шевчуку было уже больше сорока лет, когда он вступил в партизанский отряд.
      В Ровно Шевчук быстро применился к обстановке. Как многие немцы, он носил темные очки, ходил по улицам с букетом цветов и занимался мелкой спекуляцией. Спекуляция эта была только для видимости. Большую часть купленных вещей Шевчук направлял в отряд. Удостоверение о том, что он сотрудник гестапо, смастерили мы сами.
      После истории в ресторане пополз слух, что Янкевич – сотрудник гестапо. Управдом того дома, где он жил, стал сообщать ему о всех «подозрительных», а Шевчуку тем временем удалось обзавестись не одной, а несколькими надежными квартирами, хозяева которых, наши люди, выполняли поручения по разведке.
      Был у нас в Ровно и другой «спекулянт» – красивый, стройный, как его звали украинки: «гарны очи», Коля Гнедюк. В Ровно он жил по документам на имя поляка Бачинского.
      Для отвода глаз Гнедюк тоже занимался спекуляцией: покупал дешево, продавал дороже, а иногда и дешевле. К нему, так же как и к Шевчуку, приставали агенты уголовной полиции, но он быстро за взятки поладил с ними.
      Коля Гнедюк тоже организовал подпольную группу и имел несколько явочных квартир.
      С некоторых пор в Ровно возвратился и Николай Струтинский. В Луцке, куда мы его направляли, он создал несколько разведывательных групп, наладил работу. Николай Струтинский предусмотрительно запасся там документом, удостоверяющим, что он является корреспондентом луцкой газеты «Украинский голос», издававшейся немцами.
      Под свое наблюдение Николай взял ровенское гестапо и гебитскомиссариат. Он обзавелся помощниками из служащих этих учреждений. Вместе с ним работал и брат Жорж, который проживал в Ровно под именем Грегора Василевича.
      Так, шаг за шагом, мы опутывали своей разведывательной сетью гитлеровские учреждения в Ровно.
      Все наши разведчики почти безвыездно проживали в Ровно. В целях большей конспирации они действовали порознь. Каждый имел своего связного, через которого отправлял на «маяк» и в лагерь добытые сведения: Кузнецов – через Колю Маленького, Гнедюк – через связных здолбуновской группы, Шевчук – через Мажуру, Струтинский – через Жоржа и Ядзю.
      Разобщенность разведчиков диктовалась условиями конспирации, но время от времени наши люди связывались между собой, когда кому-нибудь требовалась помощь или нужно было согласовать действия.
      Часто наши разведчики не знали, кто из отряда находится в Ровно. «Новички» не знали «стариков», «старики» не знали «новичков». Поэтому возникало много курьезов. Расскажу такой случай.
      Николай Гнедюк бывал на квартире подпольщицы Лидии, которая активно нам помогала. Как-то случайно известный уже нам Лео Метко познакомил с ней обер-лейтенанта Зиберта. Зиберт стал захаживать к Лидии, надеясь на то, что она сможет стать его помощницей.
      Случалось, что Зиберт появлялся на квартире Лидии, когда у нее был Николай Гнедюк, и ей приходилось укрывать партизана от «немецкого офицера».
      – Слушайте, – сказала она как-то Гнедюку, – надо убрать этого проклятого Пауля. Чего он сюда ходит? Вообще ненавижу его! Охорашивается постоянно, как индюк. По-русски ни слова не говорит, а по-польски так коверкает слова – слушать тошно!
      – Стоит ли, – ответил Гнедюк, не зная, о ком идет речь.
      – Стоит. Видный фашист.
      Когда опять пришел Зиберт, Лидия предложила Гнедюку посмотреть на Пауля. Из соседней комнаты через замочную скважину Гнедюк увидел… Кузнецова. Пришлось раскрыть секрет. «Немецкий офицер», «проклятый Пауль» стал лучшим другом Лидии.
      Или вот другой случай.
      Однажды из Ровно пришли два наших разведчика. Они сообщили добытые сведения и рассказали, что нащупали одного украинца, сотрудника гестапо, который мешает им работать.
      – Чем он вам мешает? – спросил Лукин.
      – Он ходит к Ганне, у которой наша явочная квартира.
      – Ну, а каков из себя? Что вы вообще о нем знаете?
      – Да старый черт! Ходит в очках, появляется на нашей квартире… Да что там говорить, даже управдом знает, что он из гестапо. Пора расправиться с ним.
      – Погодите, погодите! – заволновался Лукин. – А спекуляцией он занимается?
      – А как же! Конечно.
      Словом, выяснилось, что речь идет о Михаиле Макаровиче Шевчуке.
      Через некоторое время Шевчук устроил «свадьбу» – «женился» на Ганне. На этой «свадьбе» было много приглашенных. Был и агент уголовной полиции Марчук. Теперь Шевчук стал постоянным жителем Ровно, семейным человеком.
      Но не все в нашей работе проходило гладко.
      Несколько раз по нашим заданиям ходил в Ровно разведчик Карапетян. В городе он обычно останавливался на явочной квартире, где жила жена лейтенанта Красной Армии с двумя детьми.
      Однажды Карапетян пришел на эту квартиру пьяный. Там оказались двое незнакомых людей. Пьяному, как говорят, море по колено. Карапетян начал хвастать:
      – Вы знаете, кто я? Небось, и не догадываетесь. Я опасный для немцев человек!
      Хозяйка, став за спинами двух новых людей, стала делать Карапетяну предупредительные знаки: молчи, мол. Куда там!
      – Я знаю, ты помалкивай! Вот… меня, брат, голыми руками не возьмешь. Вот, видали! – И он стал показывать револьвер и гранаты. – Что, испугались? Я вас не трону. А кого надо…
      Незнакомцы послушали, послушали и, поспешно попрощавшись, ушли.
      История эта имела печальные последствия.
      Возвратившись в лагерь, Карапетян ничего не сказал о случившемся. Но Николай Струтинский, который пользовался этой же явочной квартирой, сообщил, что и хозяйку и ее детей гестапо арестовало.
      Карапетян был допрошен в штабе отряда и во всем признался. Преступление это нельзя было простить. По решению командования отряда Карапетян был расстрелян.
      А через несколько дней гестапо арестовало Жоржа Струтинского. Его выследили, когда он шел на явочную квартиру, проваленную Карапетяном.
      Схватили Жоржа по дороге на «зеленый маяк». Ему удалось было вырваться. Отстреливаясь, он побежал, но был ранен и все-таки захвачен.
      Мы не сомневались в стойкости Жоржа: он не выдаст. Но опасались, что гестапо выследило других наших людей.
      Поэтому было решено на некоторое время отозвать разведчиков из Ровно. Кузнецов, Шевчук, Гнедюк и Николай Струтинский покинули город и пережидали на станции Здолбуново.
      Как выяснилось потом, предосторожность эта была излишней: гестаповцы ничего не узнали о нашей работе в Ровно.

      Еще в феврале 1943 года, когда наш отряд в полном составе находился в Сарненских лесах, мы часто получали сообщения от наших разведчиков из Ровно, Сарн, Клесова и Ракитного, а также от местных жителей, что где-то на севере от нас действует крупное партизанское соединение.
      – Ковпак ведет тысяч сто партизан, – говорили местные люди.
      «Фельджандармерия и каратели сильно обеспокоены каким-то крупным партизанским отрядом под командованием Ковпака. Немцы и немки с ужасом рассказывают, что Ковпак везде появляется неожиданно, истребляет немецкие гарнизоны, взрывает мосты и эшелоны. Боятся, чтобы он не пришел в Ровно», – писал мне из Ровно Кузнецов.
      Что это за соединение и кто такой Ковпак, мы тогда еще не знали.
      Вскоре разведчик Валя Семенов доложил мне, что в Князь-Село прибыли партизаны Ковпака и расквартировываются по соседним селам.
      – Ты их видел?
      – Самого Ковпака еще не видел, но к нам едут его представители.
      И правда, через час я уже познакомился с представителем Ковпака. Я увидел человека среднего роста, коренастого, с большой бородой. Он слез с седла и представился;
      – Вершигора, начальник разведки отряда Ковпака.
      На петлицах его гимнастерки – три прямоугольника, означавших, что он подполковник. На левой стороне груди – новенький орден Красного Знамени.
      Вершигора скупо отвечал на наши расспросы, зато очень подробно интересовался обстановкой: как расположены немецкие гарнизоны, много ли войск в Ровно и области, какие села контролируются партизанами.
      – Сидор Артемович Ковпак и Семен Васильевич Руднев решили отпраздновать годовщину Красной Армии. Они просили меня передать вам приглашение прибыть к нам в Князь-Село на праздник, – сказал Петр Петрович Вершигора.
      На рассвете 23 февраля я в сопровождении Пашуна и небольшой группы партизан выехал в Князь-Село.
      Много раз за время партизанской жизни мне приходилось встречаться во вражеском тылу с партизанскими отрядами, разведчиками, с отдельными партизанами, и всегда эти встречи как-то особенно волновали. «Мы не одни здесь. Нас много. Мы везде», – думалось мне. Но встреча с Ковпаком и его людьми запала мне в душу на всю жизнь.
      Когда мы проезжали через села Ленчин и Рудню-Ленчинскую, где расположились подразделения Ковпака, я забыл, что нахожусь во вражеском тылу. По улицам ходили бойцы, вооруженные автоматами и ручными пулеметами. На шапках ярко горели красные ленты и красноармейские звезды. Многие ковпаковцы были награждены, и новенькие ордена и медали поблескивали на их гимнастерках. Кое-где у хат стояли станковые пулеметы и даже орудия. Партизаны распевали песни и лихо здоровались.
      Ковпак в моем представлении был человеком огромного роста, с громовым голосом. Каково же было мое изумление, когда я увидел перед собой худенького человека лет шестидесяти, с тихим голосом. На его груди сверкали Золотая Звезда и орден Ленина.
      – Здравствуйте, товарищ Медведев! – сказал Сидор Артемович. – Многое я слышал о вас и в Брянских лесах, и здесь, на Украине. Добре работаете!
      Ковпак стал забрасывать меня вопросами: давно ли мы в этих местах, как ведем работу, долго ли будем сидеть под Ровно. Я подробно рассказал Сидору Артемовичу обо всем.
      – А сидеть будем здесь до тех пор, пока сюда придет Красная Армия.
      В это время в комнату вошел высокий, красивый человек с орденами на гимнастерке. Лицо у него было очень утомленное.
      – Знакомьтесь: это мой комиссар, – показывая на вошедшего, сказал Ковпак.
      Мы тепло поздоровались. Семен Васильевич Руднев включился в разговор.
      – Правда, что вы имеете в Ровно своих партизан? – спросил он.
      Услышав подтверждение, Семен Васильевич еще больше оживился. Он расспрашивал меня о всех тонкостях дела: как мы добились этого, по каким документам наши люди туда ходят, как удалось установить связь с местной большевистской подпольной организацией, кто такой Новак, как мы совместно организуем операции.
      – Вот и нам бы организовать такую работу, Сидор Артемович, – сказал Руднев, обращаясь к Ковпаку.
      Сидор Артемович попросил меня снабдить начальника разведки подходящими документами и добавил:
      – Хлопцы для города у нас найдутся, только вот немца у меня нет.
      – Какого немца? – спросил Руднев.
      – Да у них один партизан в Ровно под немца работает.
      – Ишь ты!.. Повидать его можно?
      – К сожалению, нет. Он сейчас в Ровно, – ответил я.
      – А нельзя ли через вашего «немца» узнать в Ровно о результатах диверсий, которые мы провели в Ровенской области?
      Я обещал, что поручу это Кузнецову.
      Близился вечер. В трех комнатах были накрыты праздничные столы. За ними уселись штабные работники, командиры батальонов и рот, всего человек семьдесят.
      Первый тост за родную партию поднял Сидор Артемович Ковпак. За ним выступил Семен Васильевич Руднев. Нужно было видеть, с какой любовью и искренней преданностью слушали собравшиеся командира и комиссара!
      Затем слово предоставили мне.
      Я говорил о своем отряде, о том, какой переполох у гитлеровцев вызвало появление Ковпака и ковпаковцев; не случайно, видимо, каратели, заходя в села и хутора, прежде всего спрашивают: «Ковпака нет?» Рассказал, что немецкие «правители» и их жены в Ровно смертельно боятся, что Ковпак нападет на Ровно.
      Праздник закончился танцами и плясками под аккомпанемент баяна.
      На рассвете мы выехали к себе в лагерь.
      А через три дня, когда соединение Ковпака уходило по своему знаменитому маршруту на Карпаты, мы передали комиссару Рудневу подробные сведения, которые его интересовали.
      С тех пор прошло четыре месяца. Мы перебрались за это время дальше на запад, за реки Случь и Горынь, обосновались в Цуманских лесах.
      Помню жаркий июньский день, когда у моей палатки появился встревоженный связной, посланный секретным постом, выдвинутым к одной из дорог в двух километрах от лагеря.
      – Товарищ командир, вдоль дороги со стороны села Журавичи движется немецкая колонна. Впереди – конные, за ними – солдаты на фурманках. Есть и пушки.
      Не успел я разобраться в этом донесении, как одновременно, запыхавшись, подбежали двое: боец с одного из постов, охранявших лагерь, и партизан, пасший наш скот на лесной полянке близ лагеря. Оба подтвердили, что своими глазами видели немецких конников.
      Сомнений быть не могло: гитлеровцы появились с трех сторон.
      Стехову с поддежурным взводом я приказал выдвинуться в сторону противника и наладить там командный пункт. Сам остался на месте, чтобы подготовить остальных и держать связь с другими постами.
      Не успел Сергей Трофимович отойти и двухсот метров, как длинная пулеметная очередь прорезала лесную тишину. За ней – плотный автоматный и винтовочный огонь.
      Я решил, что стреляют наши, и, опасаясь, что они зря пожгут патроны, которых у нас так маловато, послал связного с приказом стрелять прицельно, беречь боеприпасы.
      Связной мигом скрылся за деревьями.
      В это время докладывают!
      – Товарищ командир! С поста сообщают: немцы на дороге разворачивают пушки.
      Приказываю Базанову:
      – Взять тридцать пять автоматчиков, захватить пушки!
      Базанов мигом скрылся в лесу.
      Бой разгорается. Доносятся крики «ура».
      «Неужели Стехов повел людей в атаку, не предупредив меня?» – подумал я. Но вернулся посланный мной связной и доложил:
      – Ваше приказание передано. Товарищ Стехов сообщил, что стрельба идет со стороны гитлеровцев, а наши стреляют мало. Он удивляется, что со стороны противника беспрерывно слышится русское «ура».
      – Передать Стехову: людей в атаку не пускать. Справа от него – пушки, туда выслан Базанов. Пусть с ним свяжется.
      Все же обстановка боя была неясной. Почему со стороны противника кричат «ура»? Неужели немцы послали вперед предателей? Ни я, ни оставшийся – со мной Лукин ничего понять не могли.
      Наконец все прояснилось.
      Командиром поддежурного взвода, который пошел со Стеховым, был Борис Крутиков. Применяясь к местности, прячась за деревьями и пнями, наши товарищи близко подобрались к противнику. Вдруг совершенно отчетливо Крутиков услышал: