Осенние дожди и холодные ночи сильно докучали партизанам, особенно тем, которые не имели теплой одежды. За лето полушубки, сброшенные нам на парашютах прошлой зимой, поистрепались. Ими пользовались вместо подстилок, когда ложились спать у костров. У новых партизан теплой одежды вообще не было.
      Пришлось думать о строительстве зимнего лагеря.
      Место для лагеря было выбрано в лесу, между селами Берестяны и Лопатень, недалеко от узкоколейной железной дороги. Вековые сосны прикрывали наше строительство с воздуха, а густые кустарники маскировали лагерь со стороны узкоколейки и большой дороги, идущей параллельно ей.
      Размеры строительства были немалые. Требовались большие помещения для четырех рот, для штаба, разведки, санитарной части, радистов, хозяйственной роты; нужны были бани и другие подсобные строения.
      Опыт строительства лагеря мы уже имели. Сначала распланировали строительную площадку, определили сроки, потом уже приступили к работе.
      Деревьев не только на месте строительства, но и на расстоянии двух километров вокруг мы не срубали, чтобы не оголять место лагеря. Для каждой постройки рыли полутораметровые котлованы; над землей возвышались только покатые крыши.
      К строительству санчасти и помещения для радистов приступили в первую очередь. Через три дня радисты уже поселились в новом чуме. Для отопления была сделана печь из металлической бочки от бензина. По обеим сторонам печи стояли нары. У настоящего окна был устроен стол, к которому подвели антенну. За этим столом радисты по расписанию работали с Москвой.
      Еще лучше была построена санчасть. В одном помещении – госпиталь на двадцать коек; у каждого раненого свой топчан с матрацем, набитым свежим сеном. При входе – комнатка для дежурного врача и медсестер, комната для приема «амбулаторных больных» и зубоврачебный кабинет. Помещение светлое, уютное. Чтобы с крыш не сыпалась земля, потолок обтянули парашютным шелком. Второе помещение санчасти – операционная, светлая, со специальным столом, изготовленным по чертежу и под руководством доктора Цессарского.
      Штаб разместился в настоящем доме из семи комнат. Мы его забрали у немецкого старосты одного села и целиком перевезли в лагерь.
      Вокруг здания штаба разместились помещения комендантского взвода, разведки, санчасти, радистов. На расстоянии примерно двухсот метров выросли или, вернее, вросли в землю постройки стрелковых рот и хозяйственной роты с ее колбасными, коптильнями, складами и хлебопекарней.
      Помещения для расквартирования рот были до того удобны и обширны, что их уже называли не чумами, а общежитиями. Они имели не только настоящие, сложенные из кирпича печи и настоящие окна, но и дощатые полы, а во второй роте из дощечек забора выложили пол в виде паркета.
      Как только заканчивалось строительство, каждое подразделение устраивало новоселье, с самодеятельностью и танцами.
      «Сюрприз», готовившийся Гитлером под Курском, о котором в мае Кох говорил Паулю Зиберту – Кузнецову, кончился полным провалом. Потеряв стодвадцатитысячную армию, гитлеровцы отступали. Красная Армия в конце сентября подошла к Днепру.
      Когда-то самоуверенные и самодовольные, немцы потеряли веру в победу.
      – Я у них сейчас, кажется, самый бодрый и самый уверенный офицер! – смеясь, говорил Николай Иванович Кузнецов.
      Уже не надеясь удержать плодородную Украину в своих руках, немцы хотели как можно больше выкачать продовольствия, но это им плохо удавалось.
      Многочисленные партизанские отряды организовывали советских людей на сопротивление и борьбу с фашистами, громили их склады с продовольствием, взрывали эшелоны и мосты, истребляли немецких заготовителей.
      Особенно туго было немцам в тех местах, где базировались партизанские отряды. Население огромной территории – между рекой Горынь с востока, железной дорогой Ровно – Луцк с юга и Сарны – Ковель с севера, почти до Луцка с запада – не давало оккупантам ни хлеба, ни скота. На этой территории оперировало несколько партизанских отрядов: отряд Прокопюка, батальон из соединения Федорова под командованием Балицкого, отряды Карасева, Магомета и наш отряд.
      Скрывая истинное положение на фронтах, по старинке уверяя в скорой победе над Красной Армией, немцы требовали от населения уплаты налогов и сдачи продовольствия.
      Но, как говорится в русской пословице, воробья на мякине не проведешь. И партизаны и крестьяне оказывали оккупантам еще большее сопротивление. Тогда немцы применили чрезвычайные карательные меры. Для борьбы с партизанами и местным населением они выделили специальную авиацию. Ежедневно стали летать целые эскадрильи; они бомбили мирные селения и леса, где базировались партизаны.
      Так же как в Сарненских лесах, мы и здесь, в новом районе, развернули борьбу против оккупантов, громили фольварки, проводили диверсии на железных дорогах. С нашим приходом еще один район уходил из рук немцев. Немудрено, что немцы стали проявлять к нам усиленное «внимание». То в одной, то в другой деревне появлялись их крупные вооруженные отряды. Снабженные оружием и боеприпасами, бандиты-предатели также не упускали случая выслужиться перед своими господами.
      В стычках с фашистами и их наемниками был убит мой заместитель по хозяйственной части Иван Яковлевич Соколов – прекрасный товарищ и храбрый партизан. Погиб Гриша Шмуйловский, наш поэт, наш запевала, научивший партизан новым советским песням.
      Прилетев из Москвы позже других, Гриша хотел поскорее наверстать потерянное время. Когда предстояло какое-нибудь серьезное дело, он просил, чтобы послали его. Он мечтал о том, что совершит подвиг. Однажды в дружеском разговоре с товарищами Гриша сказал;
      – Если мне придется умереть, то хочу умереть в наступлении, лицом на запад!
      Лицом на запад! Как хорошо и ярко выражали эти слова стремление советского человека наступать, скорее изгнать оккупантов с родной земли!
      В боях и стычках многие партизаны получили ранения. Ранен был разрывной пулей в руку и Сергей Трофимович Стехов.
      Без стычек с фашистами не проходило теперь почти ни одного дня. Людей в отряде требовалось значительно больше. Куда раньше ходило пять, десять человек, теперь снаряжали по роте, по две. Одного-двух разведчиков, которые направлялись в Ровно, Луцк, Здолбуново, надо было сопровождать и охранять большим количеством бойцов. А наш отряд раздробился. В Сарненских лесах осталось двести человек; под Ковелем, на выполнении специального задания, было семьдесят. Кроме того, на «зеленых маяках» под Ровно и Луцком постоянно находилось около двадцати лучших бойцов.
      Раньше о росте отряда мы не беспокоились, брали в отряд лишь таких людей, которые могли быть нам полезны для разведывательной работы. Если б перед нами стояла вообще задача роста, мы могли бы собрать целую армию – желающих пойти в партизанские отряды было огромное количество, но нам этого не нужно было. Небольшим, но гибким отрядом мы легче выполняли свою разведывательную работу.
      Теперь положение было иное: требовалось большее количество бойцов.
      Мы дали задание разведчикам и организации Новака в Ровно вести вербовку наиболее надежных людей в наш партизанский отряд, и каждый разведчик, возвращаясь из Ровно, стал приводить с собой по десять-двадцать человек.
      Воспользовавшись этой вербовкой, в отряд проникли два предателя – Науменко и Черненко. Около месяца они пробыли у нас и потом скрылись. Значительно позже мы узнали, что Науменко являлся секретным агентом гестапо и был заслан в наш отряд с заданием разведать его численность и вооружение.
      Уже через несколько дней после бегства Науменко Кузнецов, Струтинский и Шевчук сообщили, что обстановка в Ровно крайне осложнилась. По улицам ходят шпики и агенты гестапо, заглядывают чуть ли не каждому прохожему в лицо, проверяют документы, устраивают облавы.
      В своем донесении Струтинский писал: «Науменко видели в легковой машине. Он проезжал с гестаповцами по городу».
      Хотя Науменко не знал наших явок в Ровно, но ему все же удалось навести гестаповцев на след одной из них. В небольшом двухэтажном доме на углу главной улицы города и небольшого переулка, в квартире одинокой женщины, всегда останавливались Куликов и Галузо. Куликов до войны был сельским учителем, а Галузо – агрономом. Оба они в начале 1943 года присоединились к нашему отряду. Куликов и Галузо много раз ходили в Ровно.
      Галузо внешне имел некоторое сходство с Кузнецовым, и гестаповцы, очевидно, были уверены, что выследили именно его. Пауль Зиберт пока не вызывал никаких сомнений.
      Однажды ночью немцы окружили дом. Хозяйка первая это заметила и разбудила наших разведчиков. Галузо посмотрел в окно:
      – Хозяюшка, ты уходи отсюда. Соври там что-нибудь или скройся, а мы тут останемся.
      Хозяйка ушла.
      – Рус, партизан, выходи! – слышался с улицы немецкий голос.
      Куликов и Галузо тем временем спешно баррикадировались, закрывая двери и окна мебелью.
      Немцы стали ломиться. Партизаны из окон открыли огонь. Завязался бой. По домику стреляли из винтовок, автоматов и пулеметов. Когда враги увидели, что это не помогает и меткие выстрелы партизан разят то одного, то другого из них, они вызвали помощь.
      Подъехала машина с крупнокалиберным пулеметом. Но из окна дома в эту машину была брошена граната. Машина и пулемет были разбиты. Пришлось гестаповцам вновь вызывать подкрепление.
      Свыше шести часов длился этот бой в центре Ровно между двумя советскими патриотами и доброй сотней фашистских карателей. Куликов и Галузо расстреляли уже все свои патроны, израсходовали гранаты, и только после этого немцы их взяли, но взяли… мертвыми. Поняв безвыходность положения, раненые, истекающие кровью, они покончили жизнь самоубийством.
      Но на этом последствия предательства Науменко не кончились.

      6 ноября 1943 года радисты с утра не снимали наушников. Ваня Строков регулировал громкоговоритель, а партизаны стояли рядом, надеясь с минуты на минуту услышать передачу из Москвы.
      Вечером он наконец поймал волну – зачитывался приказ о взятии нашими войсками Киева. Это было огромной радостью для всей страны. Но можно представить, как радовались мы, услышав сообщение о взятии столицы Украины! Мы сами были на Украине, но еще в тылу врага. Теперь близилась победа и освобождение всей украинской земли.
      Как и год тому назад, партизаны вновь услышали по радио трансляцию торжественного заседания Московского Совета, посвященного двадцать шестой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
      Истекший год – от двадцать пятой до двадцать шестой годовщины Октября – был переломным годом Отечественной войны. Наступление Красной Армии в течение этого года поставило Германию перед катастрофой.
      Утром 7 ноября мы построили в лесу каре из бойцов отряда и зачитали записанный радистами ночью праздничный приказ. Дружное, громкое «ура» разнеслось по лесу.
      С полудня к нам стали приезжать гости – командиры соседних отрядов: Балицкий, Карасев, Прокопюк и Магомет. Каждый явился в сопровождении небольшой группы партизан своего отряда.
      – Ай да лагерь! Здесь после войны можно будет открыть дом отдыха! – говорили гости, осматривая планировку лагеря и наши строения.
      После роскошного праздничного обеда начался вечер самодеятельности.
      Сцена была устроена очень своеобразно: помост и по четырем углам – костры. Эффект от этого освещения был замечательный.
      Неожиданное для всех представление показали Валя Семенов и Базанов. Они выступили с акробатикой – кувыркались и выгибались, как настоящие циркачи. Свет и тени от костров скользили по их фигурам, как от театральных прожекторов.
      Среди новых партизан, прибывших к нам из Ровно, оказались актеры ровенских театров. Один из них очень хорошо имитировал Чарли Чаплина. Но не успел этот актер уйти со сцены, как с тем же номером вышел Ривас. Он был наружностью похож на Чаплина и, хоть не владел особым искусством, произвел эффект не меньший, чем настоящий актер.
      Часов в одиннадцать вечера, когда наши гости уже разъехались по своим отрядам, а концерт все продолжался, ко мне подошел Стехов. Я сидел в первом ряду «партера», устроенного из бревен.
      Стехов наклонился ко мне:
      – Дмитрий Николаевич, на минуту…
      Я вышел.
      – Только что прибежали разведчики из Берестян, – взволнованно заговорил Стехов. – Туда прибыла крупная карательная экспедиция с минометами и пушками. Час назад я получил сообщение, что и на станции Киверцы разгружается большой эшелон немцев. Ищут проводников, чтобы с утра идти на нас.
      Это не было для нас неожиданностью. Еще недели за две до праздника Кузнецов сообщил, что каратели собираются идти в наши леса и имеют в виду именно наш отряд. Кузнецов писал:
      "Мне удалось узнать, что недавно в Ровно прилетел Кох. Он вызывал к себе командующего особыми (карательными) отрядами на Украине генерала фон-Ильгена и приказал в самый короткий срок уничтожить партизанский отряд полковника Медведева. В своем кругу генерал Ильген рассказывал, что он затребовал к себе экспедицию под командованием генерала Пипера, которого называют «мастером смерти». Ильген собирается лично идти на партизан, чтобы «разговаривать с ними в их лагере».
      В свою очередь я постараюсь предоставить генералу Ильгену возможность побеседовать с вами в нашем лагере".
      К письму был приложен план действий. План был рассмотрен и утвержден.
      История с предателем Науменко заставляла нас думать, что гитлеровцам точно известно место нашего лагеря. Посоветовавшись со Стеховым, мы решили дать бой карателям.
      Дождавшись конца очередного номера, я вышел на помост.
      – Товарищи! – сказал я бойцам. – Получены сведения, что завтра с утра на нас пойдут каратели. Уходить не будем. Останемся верными своему принципу: сначала разбить врага, а потом уходить!
      – Правильно! Ура! – подхватили партизаны.
      Я поднял руку, призывая к вниманию:
      – Праздник будем продолжать!
      Несколько человек запели: «В бой за Родину…» Песню подхватили все.
      Праздничный вечер продолжался еще целый час.
      Спать улеглись в полной боевой готовности. Кругом лагеря выставили дополнительные посты. В направлении Берестян выслали пеших и конных разведчиков.
      На рассвете прискакал из-под Берестян Валя Семенов.
      – Из села к нашему лагерю движется большая колонна гитлеровцев! – запыхавшись, выпалил он.
      Почти в тот же момент донеслась далекая пулеметно-автоматная стрельба. Стрельба шла километрах в десяти от нас, приблизительно в районе лагеря Балицкого. Я послал конных связных, чтобы узнать, в чем дело, не нужна ли помощь, и сообщить о том, что мы ждем карателей.
      В отряде у нас было в этот момент около семисот пятидесяти человек. Делился отряд на четыре строевые роты и два взвода – взвод разведки и комендантский.
      Первая рота, под командованием Базанова, вышла навстречу противнику, который шел из Берестян. Вторую роту, под командованием Семенова, я отправил в обход и приказал незаметно нащупать, где находятся артиллерия, минометы и командный пункт гитлеровцев, чтобы ударить по ним с тыла.
      Когда вторая рота вышла из лагеря, с постов сообщили, что и с другой стороны на нас идет колонна немцев. Навстречу ей я выставил часть четвертой роты; другая часть этой роты охраняла правый фланг. Третья рота находилась на постах кругом лагеря.
      Итак, все наши силы были в расходе. В резерве оставались группа разведчиков и комендантский взвод.
      Часов в десять утра начался бой. По нашей первой роте гитлеровцы открыли бешеный огонь из пулеметов и автоматов. Плотной колонной они продвигались под прикрытием минометного и пулеметного огня. Ответный огонь наших станковых и ручных пулеметов лишь на время заставлял их останавливаться и ложиться. Затем снова слышалась немецкая команда, враги поднимались и шли в атаку.
      Подпустив врага на расстояние автоматного огня, наши перешли в контратаку. Загремело партизанское «ура».
      Вторая колонна немцев тоже пошла в атаку. Там дралась часть нашей четвертой роты.
      В лагерь несли и вели раненых.
      Мы знали, что длительного боя нам не выдержать: у нас было мало патронов. Поэтому я послал связных в отряды Балицкого и Карасева с просьбой выслать небольшие группы в тыл врага: это хоть частично отвлекло бы силы немцев
      Артиллерия немцев стала пристреливаться по лагерю, но снаряды рвались за лагерем – в двухстах метрах.
      Из первой роты дали знать, что патроны на исходе, что станковый пулемет уже остался без патронов. Мы им подбросили группу партизан из комендантского взвода. Через некоторое время снова сообщают: «Патронов почти нет; помогите, иначе не выдержим».
      – Бьют, как мух, а они лезут и лезут, – говорил связной. – Психической хотят нас запугать.
      Прошло уже четыре часа, как вышла рота Семенова, но она пока ничем себя не проявила. Где они, что делают?
      В первую роту мы стали направлять небольшие группы свободных людей из разных подразделений, но это поддержало ее лишь короткое время.
      Казалось, мы проигрываем бой.
      Вернулись связные от Балицкого и Карасева. Балицкий ответил, что послать никого не может: его отряд лежит в обороне, ждет нападения, а Карасев писал, что высылает для удара с фланга целый батальон.
      Гитлеровцы с обеих сторон все больше нажимали, и стрельба уже приблизилась к самому лагерю. Вышли в бой последние наши резервы – комендант Бурлатенко с группой в пятнадцать человек, легкораненых, только что получивших медицинскую помощь.
      Мины уже рвутся в самом лагере. Огромные сосны ломаются и с треском падают. Немцы подступают все ближе.
      Бой идет уже семь часов. Партизаны Карасева себя не обнаруживают, рота Семенова – тоже.
      В шестом часу вечера я отдал приказ: запрягать обоз, грузить тяжелораненых и штабное имущество. Из раненых, способных держать оружие, я с трудом набрал четырнадцать человек. Цессарский и остальные врачи должны были прикрывать тяжелораненых и обоз. Сам я с остатком комендантского взвода направился на центральный участок, с тем чтобы дать приказ об отступлении с боем и прикрыть отход обоза и раненых.
      Я отчетливо сознавал, что если нам не удастся продержаться дотемна, мы уйти не сможем: немцы обступали нас кругом.
      И вдруг с той стороны, откуда стреляли немецкие пушки и минометы, мы отчетливо услышали русское «ура».
      Еще не смолкло «ура», как стрельба, будто по мановению волшебной палочки, прекратилась. Через пять минут снова был открыт огонь из вражеских минометов, но… уже по немцам.
      Растерянность и паника мигом охватили врагов; они стали бросать оружие, разбегаться. Наши бросились в погоню.
      Что за чудо?
      Чуда, конечно, никакого не было. Успех боя обеспечила рота Семенова. Она зашла в тыл немцам. Не торопясь, Семенов основательно разведал и установил, где находятся артиллерийская и минометная батареи, узнал, что у карателей три пушки, три батальонных миномета, один десятиствольный миномет и что в двухстах метрах от батареи расположился в палатке их командный пункт.
      Семенов разделил свою роту на две группы, и обе одновременно ударили по врагам. Одна группа захватила артиллерию и минометы и повернула стволы на гитлеровцев, другая захватила командный пункт и радиостанцию, через которую шло управление боем. Девятнадцать офицеров штаба и командир карательной экспедиции генерал Пипер, «мастер смерти», были тут же убиты. Это и решило дело.
      Надо сказать, что и батальон Карасева успел перед концом вмешаться в бой. Он удачно зашел во фланг врагам и тоже ударил по ним.
      Лишь к одиннадцати часам вечера бойцы собрались в лагерь; они преследовали в лесу разрозненные группы немцев. Человек полтораста вражеских солдат укрылись в Берестянах, ожидая нашего нападения, но нам теперь не было смысла с ними связываться.
      Я был уверен, что немцы завтра же с новыми силами пойдут на нас и начнут бомбить лагерь с воздуха. Ночью уже стало известно, что со станции Киверцы продвигается другая немецкая колонна. Было принято решение: до рассвета уйти с этого места.
      В бою у нас было убито двенадцать человек, ранено тридцать два. Мы похоронили убитых, оказали помощь раненым и начали сборы.
      Я послал связных к Балицкому и Карасеву с записками, в которых сообщал, что до рассвета уйду из лагеря и что они могут взять себе часть наших боевых трофеев.
      Трофеи были огромные. Мы отбили у карателей весь их обоз, который состоял из ста двадцати повозок, груженных оружием, боеприпасами, снарядами, минами и обмундированием. Были взяты три пушки, три миномета с большим количеством мин и снарядов, автоматы, винтовки и много патронов.
      Из штабных документов, захваченных нами, мы узнали, что бой с нами вели карательная экспедиция генерала Пипера и три полицейских батальона СС – всего около двух с половиной тысяч.
      Судя по документам, карательной работой генерал Пипер занимался с первых же дней войны. Он со своими эсэсовскими батальонами побывал во всех оккупированных гитлеровцами странах. На Украине он свирепствовал месяцев пять.
      На штабной карте генерала Пипера красной точкой был обозначен тот квартал леса, где мы находились. Это, конечно, сделал Науменко, но место он указал не совсем точно, поэтому вражеские мины и снаряды разрывались в стороне от лагеря.
      В два часа ночи партизаны впервые за сутки поели, а в три часа мы уже покинули свой лагерь. Жаль было оставлять такое хорошее жилье и снова мерзнуть от холода и мокнуть под дождем, но делать было нечего.
      Мы решили временно отойти к северной границе Ровенской области, чтобы привести в порядок свой отряд и попытаться самолетом отправить раненых в Москву. Здесь, в Цуманских лесах, я оставил небольшую группу под командованием Черного. Он должен был маневрировать, скрываться от карателей и принимать наших людей, которые будут приходить из Ровно.
      Через день после нашего ухода гитлеровцы принялись бомбить с самолетов и обстреливать теперь уже пустой квартал леса. После «мощной артиллерийской подготовки» они беспрепятственно подошли к лагерю. Обратно из лагеря немцы волочили свои «трофеи» – побитых нами в бою немцев. Трупов было немало: мы там уложили не менее шестисот человек.
      Мертвую тушу генерала Пипера немцы отправили самолетом в Берлин. Фашистские газеты плакали о нем навзрыд, писали, что Пипер был большой опорой оккупационных властей, но уж больше не называли его «майстер тодт» – «мастер смерти».

      На Мельничной улице, у ворот особняка, который занимал командующий особыми войсками на Украине генерал Ильген, всегда стоял часовой. «В один приличный день» около этого особняка назойливо стал вертеться мальчишка в коротких штанах и с губной гармошкой. Несколько раз он попадался на глаза часовому.
      – Што ты тут шукаешь?
      – Так, ничего.
      – Геть! Це дом генеральский, тикай. Як спиймаю, плохо буде!
      Мальчик убежал, но из-за угла он продолжал наблюдать за домом.
      Вскоре к особняку подошла Валя с папкой в руках.
      – Здравствуйте! Не приезжал господин генерал? – справилась она у часового.
      – Нет.
      – А кто там? – И Валя взглянула на дом.
      – Денщик.
      – Я пойду и подожду генерала. Для него срочный пакет из рейхскомиссариата.
      Валя не раз приносила Ильгену пакеты, и часовые ее знали.
      В особняке ее встретил денщик, который начал работать у Ильгена лишь несколько дней назад.
      Валя это хорошо знала, но, сделав удивленное лицо, сказала:
      – Я из рейхскомиссариата. А где же старый денщик?
      – Та вже у Берлини!
      – Зачем он туда поехал?
      – Поволок трофеи. Прошу, фрейлен, до хаты, там обождете.
      – Нет, я дожидаться не стану. Мне тут надо отнести еще один срочный пакет. На обратном пути зайду. Генерал скоро будет?
      – Должен быть скоро.
      Сказав часовому: «Я скоро опять зайду», Валя ушла. За углом она увидела мальчика.
      – Беги скорее и скажи, что все в порядке. Пусть едут!
      Коля Маленький стремглав побежал на квартиру, где его с нетерпением ждали Кузнецов, Струтинский, Каминский и Гнедюк. Все они были одеты в немецкую форму.
      – Валя сказала, что можно ехать, все в порядке! – выпалил он.
      – Хорошо. Беги сейчас же на «маяк». В городе сегодня опасно оставаться. Беги, мы тебя догоним, – сказал Кузнецов.
      – Тикаю! Прощайте, Николай Иванович!
      Коля замешкался минутку, потом подошел к Кузнецову и поцеловал его в щеку.
      – Ай, стыд какой! Ты же не маленький! – смеясь, заметил тот и сам поцеловал Колю. – Беги скорее!
      Через несколько минут они уже были у особняка Ильгена. Кузнецов в форме гауптмана первым вышел из машины и направился к особняку. Часовой, увидев немецкого офицера, отсалютовал: – Господин гауптман, генерал еще не прибыл.
      – Знаю! – резко кинул ему по-немецки Кузнецов и прошел в особняк.
      Следом за Кузнецовым шел Струтинский. В передней сидел денщик и дремал.
      – Я советский партизан, – отчетливо сказал ему Кузнецов. – Хочешь остаться живым – помогай. Не хочешь – пеняй на себя.
      Денщик опешил: немецкий гауптман… партизан!.. Дрожа и стуча от испуга зубами, он бормотал:
      – Да я зараз с вами… Мы же мобилизованные, поневоле служим…
      – Ну смотри!
      Обескураженный денщик, все еще не веря, что немецкий офицер оказался партизаном, застыл на месте,
      – Как твоя фамилия? – спросил Кузнецов.
      – Кузько.
      – Садись и пиши, – приказал Кузнецов.
      Под диктовку Николая Ивановича денщик написал: «Спасибо за кашу. Ухожу к партизанам. Беру с собой генерала. Кузько».
      Эту записку положили на видном месте на письменном столе в кабинете генерала Ильгена.
      – Ну, теперь займемся делом, пока хозяина нет дома, – сказал Кузнецов Струтинскому. Кузнецов и Струтинский произвели в особняке тщательный обыск, забрали документы, оружие, связали все это в узел.
      Струтинский остался с денщиком, а Николай Иванович вернулся к часовому. Около того уже стоял Гнедюк. Кузнецов, подходя, услышал:
      – Эх, ты! – говорил Гнедюк. – Був Грицем, а став Фрицем.
      – Тикай, пока живой, – как-то вяло и неуверенно отвечал часовой. – Какой я тебе Фриц!
      – А не Фриц, так помогай партизанам!
      – Ну как, договорились? – спросил подошедший сзади Кузнецов.
      Часовой резко повернулся к нему.
      – Гауптман тоже? – выпучив глаза, спросил он.
      – Тоже, тоже! Идем со мной! – скомандовал Кузнецов.
      – Господин офицер, мне не положено ходить в дом к генералу.
      – Положено или не положено, не важно. Ну-ка, дай твою винтовку. – И Кузнецов разоружил часового.
      Тот поплелся за ним в особняк.
      На посту за часового остался Коля Гнедюк.
      Из машины вышел Каминский и начал прохаживаться около дома. Все это происходило в сумерках, когда еще было достаточно светло и по улице то и дело проходили люди.
      Через пять минут из особняка вышел Струтинский, одетый в форму часового, с винтовкой, и стал на посту. Гнедюк пошел в особняк.
      Все было готово, но Ильген не приезжал. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут. Ильгена все не было.
      Часовой, который стоял на посту, а сейчас сидел в передней особняка, опомнившись от испуга, сказал вдруг Кузнецову:
      – Может произойти неприятность. Скоро должна прийти смена. Давайте я опять стану на пост. Уж коли решил быть с вами, так уж помогу.
      – Правда должна быть смена? – спросил Кузнецов денщика.
      – Так точно, – ответил тот.
      Гнедюк позвал Струтинского. Снова произошло переодевание, часовой пошел на пост и стал там под охраной Каминского, а Струтинский сел в машину.
      В это время подъехал Ильген. Он быстро вышел из машины, отпустил шофера и направился в дом.
      – Здоров очень, трудно будет с ним справиться. Пойду на помощь, – сказал Струтинский Каминскому, когда увидел генерала Ильгена.
      Как только денщик закрыл дверь, в которую вошел Ильген, Николай Иванович, наставив на него пистолет, сказал раздельно:
      – Генерал, вы арестованы! Я советский партизан. Если будете вести себя, как полагается, останетесь живы.
      – Предатель! – заорал во всю глотку Ильген и схватился за кобуру.
      Но в это время Кузнецов и подоспевший Струтинский схватили Ильгена за руки: