После того, как я рассказал кому-то, что я видел, как иностранный студент в низких стойках проходил под столом и быстро перемещался вокруг его ножек, делая перекаты, появилась сплетня, что во время тренировок я залезаю под стол и кричу не своим голосом.
Тогда я еще не до конца понимал все возможные последствия такой, слегка нездоровой популярности. Ко мне стали обращаться люди с предложением, чтобы я работал на них, оказывая в некоторых случаях довольно рискованные и сомнительные услуги. Теневые дельцы предлагали мне стать телохранителем или заниматься выколачиванием денег из должников. Мне приходилось быть очень дипломатичным, чтобы, с одной стороны, не влезать ни в какие тайные аферы, а с другой стороны, не обидеть людей, имеющих достаточно большое влияние и власть, да к тому же хорошо ко мне относившихся.
Хотя официально считалось, что в те времена в Советском Союзе не было организованной преступности, на самом деле она существовала. Через людей, которые предлагали мне работу, я познакомился с некоторыми влиятельными людьми, и хотя я отказывался сотрудничать напрямую, ссылаясь на учебу, тренировки, больную мать и полную нехватку времени, я не всегда мог отказаться от приглашения просто прийти в гости и поговорить. Больше всего во время этих посещений меня интересовали книги и журналы по боевым искусствам, которые в то время официально не разрешалось провозить через границу.
Очень интересным моментом моей жизни было знакомство со Славой Скворцовым, достаточно известным в кругах почитателей воинских искусств благодаря своей великолепной физической подготовке, он был кандидатом в мастера спорта по боксу и считался очень талантливым рукопашником. Слава был буквально одержим единоборствами, занимался карате, кунг-фу и всем, что ему еще удавалось увидеть или узнать. Нас познакомил сосед Скворцова, один из студентов сельхозинститута, и через некоторое время мы подружились настолько, что стали практически неразлучны. Мы каждый день тренировались вместе где только могли, а когда он через некоторое время начал работать милиционером, мы использовали для тренировок все охраняемые им объекты, вплоть до крупных административных зданий Симферополя. Впоследствии из нескольких кандидатов Ли выберет именно Скворцова моим напарником.
Группы изучающих рукопашный бой периодически устраивали поединки друг с другом, пытаясь доказать свое превосходство. Иногда такие поединки принимали довольно жестокие и дикие формы, тренировочные спарринги выходили из спортзалов на улицы и превращались в групповые разборки с засадами, "проверками" и избиениями.
Например, в то время было модно "проверять" иностранных студентов - мастеров боя, чтобы выяснить степень их квалификации. Несколько человек вооружались палками, лопатами, обрезками арматуры и, выследив ничего не подозревающего студента, нападали на него в каком-нибудь уединенном месте. Если студенту удавалось с честью выйти из потасовки, его признавали учителем, но обычно он оставался избитым на земле, зачастую с достаточно серьезными травмами.
С одним из таких студентов, выдержавшим испытание, я подружился и некоторое время изучал у него карате. Сейчас я уже не помню, откуда он приехал, но помню его неподражаемый рассказ о том, как он стал чемпионом своей страны (это было где-то в Латинской Америке) по бесконтактному карате.
Звучал его рассказ примерно так:
- Мой папа, моя мама, моя невеста надели свои лучшие одежды и заняли лучшие места на трибуне. Они взяли с собой еду, потому что чемпионат продолжался долго.
Я выхожу на ринг. Мой противник такой мощный и сильный. Мне очень страшно. Он разворачивается и бьет меня ногой в лицо. Кала летит в одну сторону, я - в другую. Я теряю сознание. Открыв глаза, сквозь слезы я вижу испуганное лицо отца. Мама плачет. Невеста плачет. Рефери поднимает меня, выводит в центр круга и поднимает мне руку как победителю. Я выиграл, так как мой противник применил запрещенный удар.
Со следующим противником произошла почти такая же история, но запрещенный удар он нанес рукой. Снова латинос темпераментно, с забавным акцентом описывал, какой страшный был противник, как плакали папа, мама и невеста.
Два других его противника просто не явились - один отравился грибами, а другой попал в автокатастрофу, и в результате он стал чемпионом страны в своей весовой категории.
Другой очень интересной личностью был негр Фекадо, который изучал различные корейские стили единоборств и одновременно официальное тхэквондо. Фекадо был исключительно приятным и добродушным человеком, с радостью показывал уловки и приемы корейских стилей, будо и некоторых японских направлений.
Что же касается Мишеля, или Эльюнси Мухаммеда, о котором я упоминал ранее, то его было бы трудно назвать приятным человеком даже с большой натяжкой. Мишель был скользким и алчным, умел оказывать психологическое воздействие на окружающих и широко этим пользовался. Некоторых своих учеников он подчинил до такой степени, что они делились с ним даже своими женами. Среди учеников Эльюнси ходили легенды, что их сенсей был потомком самураев (якобы его бабушка была японкой), что он прошел секретную школу будо на океанском лайнере, оборудованном несколькими тренировочными залами, что на этом корабле одновременно изучали технику лайджицу, тайджицу, дзю-до, карате, айкидо, фехтование на мечах, иайдо и еще неизвестно что.
Ходили легенды о его необычайной физической силе, о том, что он ударом руки срубает деревья и демонстрирует прочие чудеса.
Организовав в Симферополе группу из учеников и преподавателей пединститута, где он учился, Мишель обеспечил себе беззаботную жизнь, потому что сокурсники писали за него конспекты и делали контрольные работы, а преподаватели, не спрашивая, ставили ему зачеты и отличные отметки на экзаменах.
Интересно, что, использовав преподавателя до конца и выяснив, что тот ему больше не понадобится, Эльюнси избавлялся от него достаточно оригинальным способом: каждое занятие он, словно бы случайно, наносил ему сильный удар в пах, потом извинялся, участливо справлялся о самочувствии и поступал так до тех пор, пока преподаватель сам не переставал ходить на тренировки.
Помимо группы в мединституте у Мишеля была другая группа, не общающаяся с первой и набранная из уличной шпаны. Эта группа помогала Эльюнси в некоторых не совсем законных делах вроде выбивания долгов, но, в основном, занималась фарцовкой и перепродажей товаров, которые Эльюнси получал или привозил из-за границы.
Эльюнси не терпел конкуренции со стороны других преподавателей боевых искусств, особенно русских, и, услышав о каком-либо новом лидере, отправлялся к нему и в спарринге доказывал свое превосходство.
Однажды, как мне рассказали, он услышал легенду о Саше-китайце (мы были знакомы, но он не знал, что это легенда обо мне) и его подземном городе в Новоромановке. Эльюнси надел свои широкие черные штаны, сшитые так, чтобы не мешали наносить удары ногами, и несколько дней бродил по Новоромановке, пытаясь отыскать следы подземного города и нового неизвестного конкурента.
Сильный дух соперничества и желание доказать свое превосходство были свойственны практически всем, кто в те годы практиковал или изучал боевые искусства. Мои знакомые, с которыми я тренировался на лестничной площадке, придумали для себя довольно неприглядную форму игры-тренировки, которая доставляла им большое удовольствие. Они начали отрабатывать приемы и методы психологического давления на совершенно посторонних людях. Желание прочувствовать удар на ком-то в полную силу иногда приобретало маниакальную форму, и они просто избивали людей на улицах без всякого на то повода.
Игра, о которой я упомянул, заключалась в том, чтобы один человек смог психологически подчинить себе и унизить группу людей, подавив в них желание сопротивляться.
Выглядело это примерно так: выбиралась компания гуляющих по городу молодых людей, которые в обычной ситуации не упустили бы возможности подраться. Тот, кто вел игру, оставлял часы и все, что могло бы сломаться во время драки, своим товарищам и, подойдя к группе молодежи, завязывал конфликт, сильно толкнув кого-то плечом, наступив на ногу или просто не уступив дороги. Когда противники заводились настолько, чтобы вступить в драку, он демонстрировал свое преимущество серией быстрых ударов без касания, остановленной у горла ногой и т.д., давая понять, что с ним связываться слишком опасно. Продемонстрировав свое превосходство и агрессивность, он намеренно оскорблял и унижал их, не давая с честью выйти из ситуации и одновременно запугивал до такой степени, что они даже группой не решались напасть на него.
Другой формой тренировок стали драки, провоцируемые на танцплощадках, причем к этим дракам тщательно готовились, закладывая иглы в отвороты одежды, чтобы затруднить захваты, накладывая щитки на голени, предплечья и пах. Но этим занимались в основном школьники старших классов.
Естественно, что волна увлечения боевыми искусствами, мистикой и эзотерическими учениями вызывала пристальное внимание со стороны органов госбезопасности. И если учесть мою довольно широкую известность, не удивительно, что КГБ заинтересовалось мной. Выяснив, что я не занимаюсь никакой противозаконной деятельностью, один из работников Комитета предложил мне преподавать рукопашный бой сотрудникам КГБ и впоследствии сотрудничать с органами госбезопасности еще более тесно. Большую роль сыграли и хорошие рекомендации, данные моим первым тренером по самбо.
Воспитанный в семье ярых коммунистов, я с детства считал своим идеалом Дзержинского и мечтал стать, подобно Абелю, знаменитым советским разведчиком. Поэтому, не оформляя мое сотрудничество с Комитетом официально, я дал согласие работать. Вскоре я получил первое в республике удостоверение инструктора по карате и рукопашному бою, и, если бы не встреча с Учителем, моя жизнь потекла бы по совершенно другому руслу.
В настоящее время я, возможно, был бы отставным офицером Комитета Госбезопасности или сотрудником ФСК.
Глава II
Вечером, возвращаясь из института, я, как обычно, вышел на улицу Пушкина - наш Симферопольский пешеходный "Бродвей", чтобы немного прогуляться, и направился к центру города.
У перекрестка, недалеко от кинотеатра Шевченко, находилась аптека. Стены ее были отделаны когда-то черным мрамором, поэтому все называли ее "черная аптека", хотя мрамора уже не было и от его былого великолепия остались только воспоминания. Я вошел в "черную аптеку", купил витамины для своего приятеля, поболтал со знакомой продавщицей и, выглянув в окно, заметил компанию из трех человек, беседующих около закусочной. Присмотревшись, я узнал двоих - это были мои старые приятели Осин и Рогов. Третьего человека я видел в первый раз. Решив подойти и поздороваться, я вышел из аптеки и окликнул их. Вся компания повернулась ко мне, и тут я впервые внимательно посмотрел на спутника моих приятелей. Он был среднего роста, в потертом костюме, мешковато сидящем на нем, засаленном и лоснящемся на локтях, черной полосатой рубашке не первой свежести с расстегнутым воротничком, и всем своим видом напоминал председателя колхоза, возвращающегося с уборки урожая. По его лицу восточного типа трудно было определить возраст или национальность, но про себя я решил, что это кореец, так как в Крыму было много корейцев. Одет он был довольно легко, учитывая, что был конец октября и многие симферопольцы уже надевали плащи и куртки.
Осин и Рогов явно обрадовались моему появлению. Рогов бросился ко мне, произнося обычные слова приветствия, и вдруг без всякого перехода спросил, не мог бы я помочь их товарищу. Я немного удивился и поинтересовался, что от меня требуется.
- Это мой друг, - с подозрительным энтузиазмом начал объяснять Рогов. - Такой веселый человек, просто с ума можно сойти. Весь день нас смешит. Он приехал из Средней Азии, но еще не успел как следует устроиться, а только забросил чемоданы к каким-то знакомым. Знаешь, он очень хочет, чтобы ты отвел его в пельменную. Он просто достал нас этими пельменями. Можно подумать, что он без них жить не может.
Я был немного удивлен, так как не мог понять, почему человек, который только что увидел меня в первый раз, может хотеть, чтобы именно я отвел его поесть пельменей, и откуда Рогов это знает.
Тут Осин потянул меня за рукав, отвел в сторонку и прошептал:
- Ради бога, избавь нас от этого "монгола". Привязался, как репей, и все время болтает какую-то чушь.
Я не стал заставлять себя долго уговаривать, так как после института еще не успел поесть и сам не отказался бы от порции пельменей. Поэтому я сказал, обращаясь к корейцу:
- Я с удовольствием отведу вас в пельменную.
Кореец широко улыбнулся в ответ и мгновенно откликнулся с сильным акцентом:
- Я угощаю.
Это меня вполне устраивало.
Мы попрощались с Осиным и Роговым, быстрым шагом добрались до памятника Ленина, повернули направо, прошли через сквер Тренева и дальше, направляясь к пельменной.
Пока мы шли, кореец неожиданно начал говорить о рукопашном бое и спросил меня, совершенствуюсь ли я в боевых искусствах. В то время этим термином еще не пользовались, говорили только о конкретных видах единоборств - карате, джиу-джитсу, дзю-до, поэтому я ответил, что занимаюсь всем понемногу, что мне интересно изучать все виды единоборств. Я заострил внимание на том, что слова "боевые искусства" мне непривычны.
- Нет, нужно заниматься или спортом или боевыми искусствами, - настаивал кореец.
- Не понимаю, почему обязательно выбирать что-то одно, - возразил я. - Я, например, занимаюсь и спортом и самообороной.
Тогда я не понял, что мой собеседник хотел узнать, чем являются для меня боевые искусства - искусством или спортом.
Я начал рассказывать, что изучаю самбо, дзю-до, карате и другие виды единоборств.
Выяснив, что я ничего не смыслю в высоких материях, кореец быстро перевел разговор на другую тему, мы начали рассуждать о самбо и о дзю-до и так за разговорами дошли до пельменной.
Кореец со своим ужасным акцентом заказал три порции пельменей с маслом, и я, решив не отставать от него, тоже попросил три порции.
Потом мой спутник попросил себе порцию бульона и, схватив тарелку так, что большие пальцы его рук утонули в супе, залпом выпил через край содержимое тарелки, громко причмокивая от удовольствия.
Меня слегка покоробило, и кореец, заметив мою реакцию, сказал, что надо быть проще и что только простота приносит определенное счастье в жизни.
Проигнорировав тему счастья и простоты, я начал его расспрашивать о боевых искусствах, что он о них знает, занимался ли чем-либо сам и откуда у него такой интерес к единоборствам.
Кореец на это ответил, что раньше он тоже был причастен к изучению разных видов борьбы, но теперь он не занимается этим глупым делом, потому что есть дела и поинтересней.
Сказав это, он откинулся на стуле и закинул ногу на ногу. И тут я впервые обратил внимание на его туфли. В жизни я не видел туфель такого покроя. Они были черными, узкими, с длинными загибающимися кверху носками. Я не мог представить себе безумца, изготовившего такие туфли, и серьезно над этим задумался. Было ясно только одно - они не фабричного производства. Я раньше встречал обувь с длинным узким носком, но чтобы носки туфель были вытянуты настолько, что казались клоунскими и завивались вовнутрь на полтора оборота, почти как у старика Хоттабыча, такого мне видеть еще не приходилось.
Я спросил корейца, где он взял эти удивительные туфли и зачем ему туфли такого фасона, на что он гордо ответил со своим неповторимым акцентом, что такие туфли подчеркивают оригинальность человека и что в определенной среде (тут он сделал многозначительную паузу) это очень модный стиль.
Я молча проглотил это замечание, но был ужасно заинтригован, потому что никак не мог себе представить, что существуют круги, в которых одежда и обувь моего спутника могут быть модными.
Я и сам был одет, прямо скажем, не роскошно. На штанах у меня вечно были заплаты, потому что они быстро протирались от отработки ударов ногами на улице или в лесу.
Но вид корейца бил все рекорды.
Я снова бросил взгляд на его костюм, на залощенные затасканные рукава, на сальные пятна. Кореец выглядел чрезвычайно неопрятным человеком, явно не уделяющим своей одежде достаточного внимания. Тем более было странно слышать от него какие-то рассуждения о моде.
Я подумал, собрался с духом и спросил:
- Но если вы хотите быть модным, почему у вас такой костюм, явно не первой свежести. В чем же заключается мода? Он высокомерно посмотрел на меня и сказал:
- Это деловой костюм. В таком костюме я встречаюсь с людьми и делаю разные дела. В определенных кругах приняты определенные формы деловой одежды.
- И в каких же кругах приняты такие формы одежды? - поинтересовался я.
- Мы с вами еще достаточно шапочно знакомы, чтобы вас информировать по строго конфиденциальным вопросам мировой значимости, - заявил кореец с абсолютно серьезным выражением лица. Его акцент, казалось, еще усилился, он тщательно выговаривал каждую букву, произнося слова как будто по слогам с ударением на каждом слоге, словно желая подчеркнуть значительность того, что он говорит.
- В чем же заключается мировая значимость? - спросил я, прилагая большие усилия, чтобы не рассмеяться.
- Европейцы всегда проявляют излишний интерес к не своим делам, - по слогам произнес кореец.
Я не обиделся, так как просто не мог воспринимать всерьез все эти безапелляционные заявления. Посмотрев несколько секунд на своего собеседника, я рассмеялся.
Кореец на мою улыбку никак не отреагировал и неожиданно принялся с большой скоростью поглощать оставшиеся на тарелке пельмени.
Я спросил:
- Скажите, как вы все-таки относитесь к разным видам борьбы, или, как вы их называете, боевым искусствам?
- Ну, как вам сказать, - продекламировал он, - есть ритуал и есть форма. Есть также и искусство жизни.
- В каком смысле ритуал, в каком смысле форма и искусство жизни? - спросил я.
- Ну как вам сказать... Я в принципе не надеюсь, что вы поймете.
- Тогда постарайтесь объяснить.
- А стоит ли стараться объяснить, если человек не понимает?
- Ну а вдруг я пойму?
- Вдруг здесь не подходит. Либо я рассказываю и вы что-то понимаете, либо я просто сотрясаю воздух.
На все это я ответил:
- Воля ваша, конечно. Но дело в том, что мне действительно очень интересно узнать ваше мнение, и если я не смогу понять, то постараюсь хотя бы запомнить.
Кореец сказал на это:
- Сейчас вы говорите, как мудрец востока.
- Не понимаю, что здесь мудрого, - удивился я.
- А не взять ли нам еще и прелестных пончиков с повидлом, а также кофе? - вдруг, неожиданно оживившись, предложил он.
Я согласился, и мы взяли по три стакана кофе и по шесть пончиков с повидлом.
Мы ели пончики с повидлом, и беседа о возвышенном продолжалась.
- Дело в том, что ритуал, - говорил кореец, жестикулируя рукой с зажатым в ней пончиком и роняя капли повидла себе на рубашку, - дело в том, что ритуал - это тогда, когда два толстых человека встречаются и борются за приз - за женщину или быка. Тогда они должны делать все самое трудное, и при этом наименее эффективное. Если это форма, то один или два человека показывают хвост павлина. Они выглядят красиво, но их основная цель - выглядеть красиво. Если же это - искусство, то один человек живет в трудном мире, и живет при этом хорошо.
- Но вы говорите о жизни, а причем же здесь боевое искусство? - спросил я.
- Если кто-то мешает ему жить хорошо, он просто пробивает ему голову, - с выражением явного удовольствия заявил кореец.
Мы доели пончики и начали пить кофе. Качество кофе явно оставляло желать лучшего, и на его поверхности плавали мерзкого вида пенки.
Кореец набирал кофе в рот и с отвращением сплевывал пенки на стол и на пол, отхлебывая кофе с таким шумом, что люди за соседними столиками поневоле оглядывались на него. Кореец не обращал ни малейшего внимания на окружающих и лишь время от времени менял положение ног, закидывая их одну на другую и демонстрируя всем замысловатый фасон своих туфель. Мысленно я возблагодарил небеса за то, что среди посетителей не было моих знакомых.
Под конец нашей беседы, когда кофе был почти допит, я задал вопрос:
- А чему же вы все-таки сами учились?
- Меня обучали секретному искусству, - сказал мой спутник, - но об этом искусстве не говорят с первым встречным, даже если он тебя отвел в заведение общественного питания и пожрал за твой счет.
На мгновение я онемел от возмущения и, стараясь казаться спокойным, возразил:
- Но я же не напрашивался, вы сами предложили угостить меня.
- Обидчивость - одна из уязвимых черт, препятствующих воинскому искусству, - с важностью заявил кореец. - Настоящий воин не должен обладать эмоциями.
- А вы - действительно настоящий воин? - спросил я.
- Вы знаете, зависит от того, с какой стороны посмотреть, - сказал он. - На земле я ноль, но в воздухе...
- Как понять "в воздухе"?
- Меня с детства учили воинскому искусству, но меня учили драться только в воздухе.
Это заявление меня окончательно заинтриговало. Мы немного помолчали. Затем, очевидно, заметив, что меня все-таки обидели его слова о том, что он не хочет разговаривать с первым встречным и о дармовом угощении, кореец выдал следующий перл:
- В принципе можно простить иностранцу за плохое владение языком. Мне трудно выражать гладко свои мысли.
Я ответил:
- Не так уж бугристо вы выражаете их. Вы же сами предложили угостить меня. Могли бы этого не делать. Кстати, у меня с собой все равно почти нет денег, поэтому считайте, что пропала ваша трешка или сколько вы там заплатили за обед.
- Я не волнуюсь за трешку, - сказал он, - я волнуюсь за твою душу.
- Вы случайно не миссионер какой-нибудь восточной церкви? - спросил я.
- Нет, - ответил азиат, - никакой я не миссионер восточной церкви, я - хранитель великого знания.
- Но это больше напоминает цирк, - заметил я. - И какое же знание вы храните?
- Придет время, и ты, презренный, узнаешь, - отрезал кореец.
- Вот я уже и презренный, - усмехнулся я.
- Я погорячился.
- А как насчет ваших эмоций?
- Какой ты наблюдательный, - азиат захлопал в ладоши. - Но это эмоции, которые внешние.
Некоторое время разговор продолжался в таком же ключе, как вдруг мой спутник неожиданно спросил:
- Тебя вообще интересует боевое искусство? Ты много говорил о нем, но сможешь ли ты непосредственно его воспринять? Немного раздраженно я поинтересовался:
- Куда же мы пойдем его воспринимать на полный желудок?
- Полный желудок - основа воина, - заявил кореец. - Чем полнее середина, тем она крепче.
- Но с полным желудком трудно передвигаться, - возразил я.
Кореец засмеялся, с шумом отодвинул стул, вышел из-за стола и направился в туалет. Я машинально последовал за ним. В туалете он принялся самым тщательным образом мыть руки. Я молча стоял рядом.
- После еды надо мыть руки, - безапелляционно заявил кореец.
- А почему вы не мыли руки перед едой, - спросил я, как-то механически начиная мыть руки.
- Раньше у меня руки были чистыми, они не были жирными. А теперь у меня жирные пальцы. В этой пельменной не моют тарелки. Когда я брался за тарелку, чтобы выпить бульон через край, у меня руки стали жирными, а я не люблю, когда у меня жирные руки.
Я нахально спросил:
- А после туалета руки моют?
- Моют руки перед туалетом, потому что ты можешь всякую гадость себе занести. Я спал с одной девушкой, перед туалетом руки не вымыл, и потом у меня жир с конца капал.
Я посмотрел на него.
- Это розыгрыш? - спросил я.
- Да, это шутка. Ха-ха-ха, - засмеялся он.
- Хорошо, что я знаю этот анекдот, - подумал я про себя.
Кореец вытер руки о штаны, и мы пошли к выходу из пельменной.
Выйдя на улицу, он взглянул на меня и сказал:
- Ты говорил, что на полный желудок трудно передвигаться. Для передвижения, если воину не нужна твердая середина, а нужна легкость, делают вот так...
Тут он засунул даже не два пальца, а практически всю кисть руки себе в рот, отведя большой палец на 90° в сторону, откинулся немножечко назад, нажал второй рукой себе на солнечное сплетение, и его вырвало невероятно длинной струей. Как говорят в таких случаях в Крыму: "блеванул дальше, чем видел".
Рвота, вылившись ему на руку, запачкала рукав рубашки и пиджака и даже затекла внутрь рукава. Кореец выпрямился так, словно ничего особенного не произошло, отряхнул руку, засунул ее в карман и начал демонстративно вытирать о внутреннюю часть кармана.
Я почувствовал себя не совсем хорошо.
Заметив мою кислую гримасу, он протянул эту испачканную руку ко мне и взял меня за рукав, да так цепко, что я не мог ни вырваться, ни отстраниться, после чего произнес:
- Пойдемте, мы побеседуем на эту тему.
Я ощутил непреодолимое желание убежать, но что-то заставило меня остаться. Надо сказать, что я был законченным фанатиком рукопашного боя. В поисках новых систем и интересных приемов я встречался с массой людей, ездил по другим городам, разыскивал специалистов по единоборствам и все, что узнавал, записывал в многочисленные дневники.
В процессе поисков я сталкивался с разными людьми. Среди них встречались и эксцентричные и, мягко говоря, не совсем нормальные, так что я приучился не реагировать на какие-то странные слова или поступки, упорно выясняя то, что меня интересовало.
Человек, который держал меня за рукав, побил все рекорды эксцентричности. Но я не представлял, как дерутся в воздухе. И если кореец не врал, я должен был все увидеть собственными глазами. Я глубоко вздохнул и остался стоять на месте, не делая никаких попыток освободиться, и только подумал о том, что мою одежду нужно будет хорошо постирать.
Продолжая держать меня за рукав, кореец повел меня вниз по улице, за рынок, рассказывая мне по дороге о том, что когда он жил в Корее, у него были братья - воины, обучавшие его фамильному бою, и был друг семьи - старик-китаец, который обучал его древнему искусству и завещал ему свои секреты.
Все это время я чувствовал определенную неловкость, потому что брезгливость боролась во мне с растущим интересом к его рассказу. Эти переживания были ясно написаны у меня на лице. Было совершенно невозможно вырваться, потому что мой спутник очень цепко держал меня своей грязной рукой. Я думал о том, что просто обязан с честью пройти все это до конца.
Я был одет в голубой китель с якорями, под ним была фланелевая рубашка китайского производства фирмы "Дружба". Вероятно, кореец сумел разглядеть эту нижнюю рубашку, когда я нагибался или еще в какой-нибудь момент, потому что, заговорив о старике-китайце, он перевел тему на китайцев вообще и сказал:
- Вот, у тебя китайская рубашка. Ты должен знать, насколько китайцы хорошие люди. Тот старик-китаец и вообще некоторые китайцы бывают такими же хорошими людьми, как та рубашка, которая надета на тебя.
- Я бы не сказал, что это очень хорошая рубашка, - заметил я.
- Не смотрят на вид, а смотрят на суть, - сказал он. - Она мягкая и ласковая. И, кроме того, теплая. Вот и тот старик был такой же хороший человек, как эта рубашка. Он не имел вид, но внутри он был хорошим человеком. Я вид не имею, но внутри я лучший человек. Лучший человек, какого ты вообще в жизни встречал, кроме, конечно, твоих родителей.
- Откуда вы знаете про моих родителей? - спросил я.
- Это большой секрет. Ты узнаешь об этом позже, - сказал он. - Сейчас очень многое для тебя решается. Сейчас очень важный момент в твоей жизни. Ты понимаешь?
- Ничего не понимаю, - искренне ответил я.
Некоторое время мы шли молча, потом он сказал:
- Если человек такой, как ты увлеченный, он должен понять, откуда приходит настоящее знание.
- Мы с вами даже еще не познакомились, - сказал я. - Может быть, вы скажете, как вас зовут?
- Какая разница, какое имя ты дашь цветку? От этого смысл не изменится. Ты можешь называть меня Грозовая туча на твоем безупречно голубом небосклоне.
- Хорошо, Грозовая туча, - сказал я. - Что же все-таки вы мне хотите сказать и почему я вас так заинтересовал?
- Я сразу вижу человека, который отмечен печатью судьбы. Это редкость, это судьба, это знак великой силы, знак благоволения небес.
- В чем выражается знак благоволения небес? - спросил я.
- В том, что, когда два человека встречаются, они могут беседовать на равных. Мне Сережа Рогов сказал, что тебе нет равных на земле, а мне нет равных в воздухе. Я хочу, чтобы ты меня учил бою на земле, а я буду тебя учить бою в воздухе.
- И где же ты будешь демонстрировать свое искусство, - поинтересовался я, - и вообще, как мы с тобой будем взаимодействовать?
- Это тебя не должно волновать, - заявил он. - А начать мы можем прямо сейчас. Пойдем, ты меня будешь учить. Я хочу стать твоим учеником.
Для меня события явно разворачивались слишком быстро, но тем не менее моя фанатичная страсть к боевым искусствам проявилась и на этот раз, и в первом же переулке мы начали обучение.
Я решил продемонстрировать Грозовой туче первый прием и предложил ему напасть на меня. Он бестолково взмахнул рукой где-то довольно далеко от моего лица.
Я спросил:
- Ты что, не можешь ударить рукой? (То, что он стал моим учеником позволило мне перейти с ним на "ты".)
Он говорит:
- Я на земле ничего не могу.
Мне пришлось показать ему первый удар в голову типа цуки, но с подъемом руки вверх и наклоном туловища. Для того, чтобы кореец смог с грехом пополам повторить движение, потребовалось около получаса, но то, что у него выходило, можно было назвать ударом только с большой натяжкой.
Стараясь не показать всю степень его безнадежности, я сказал:
