1

Лондон, 1825

Карлотта Энн Фарли вылетела в окно третьего этажа особняка тетушки Дианы. Вылетела прямо в своем роскошном бальном платье. Наверное, все обошлось бы благополучно, если бы не пышные шелковые оборки. Они зацепились за гвоздь, торчащий из подоконника.

– Гарриет! – позвала Лотти страшным шепотом. – Гарриет, где ты? Помоги мне!

Она повернулась совершенно невозможным образом, чтобы заглянуть в уютную гостиную, где так мирно и тихо сидела всего несколько минут тому назад. На каминной полке дремал пушистый белый кот, но Гарриет исчезла, как раз тогда, когда она была так необходима. А ведь Лотти всегда считала ее своей лучшей подругой!

– Куда же подевалась эта глупая девчонка? – негромко пробормотала себе под нос Лотти.

Она вновь завозилась, пытаясь отцепить платье от гвоздя. Ногами в бальных туфельках Лотги безуспешно пыталась дотянуться до расположенной чуть ниже толстой ветки.

Руки у нее быстро устали, и она посмотрела вниз. Вымощенная камнем терраса, еще недавно такая близкая, теперь вдруг отодвинулась на много миль. Лотти подумала, не позвать ли ей слугу, но тут же испугалась, представив, что вместо него может появиться ее брат. Что он скажет, если застанет ее в таком положении? Несмотря на то, что Джордж был всего на пару лет старше, он уже успел побывать на континенте и теперь смотрел на сестру с высоты своего нового положения.

Снизу, из раскрытых французских окон, доносились скрежещущие звуки – это приглашенный на сегодняшний вечер квартет музыкантов настраивал свои скрипки. Лотти знала, что очень скоро во дворе возле дома будут слышны новые звуки – цокот копыт, шелест колес, оживленные голоса и смех. Это гости начнут съезжаться на бал, посвященный ее первому выходу в свет. И если они обнаружат виновницу торжества висящей на дереве, можно будет считать ее дебют проваленным с треском.

Она никогда не попала бы в такое глупое положение, если бы Стерлинг Харлоу, ее шурин, устроил этот бал в своем особняке в Вест-Энде. Но его кузина Диана настояла на том, чтобы честь вывести Лотти в высший свет была предоставлена именно ей.

Лотти, с ее буйным воображением, не стоило труда представить себя лежащей внизу, на каменных плитах террасы. Гости соберутся возле ее распростертого безжизненного тела. Женщины будут всхлипывать, прижимая к губам надушенные платочки. Мужчины же станут покачивать головами и горестно винить судьбу, которая так рано навсегда вырвала из жизни столь очаровательную, живую и юную леди. Лотти уныло посмотрела на свое пышное фиолетовое платье. Если оно не слишком порвется при падении, ее можно будет похоронить прямо в нем.

О том, как поведут себя при виде разбившейся о камни Лотти родственники, можно было догадаться без особого труда. Ее сестра Лаура уткнется головой в грудь своего мужа, и сердце ее навсегда будет разбито безрассудством Лотти. А на красивом лице ее шурина проступят горечь и разочарование. Стерлинг наверняка с сожалением вспомнит о том, сколько его времени, терпения и денег пропало впустую. Он так мечтал превратить Лотти в настоящую леди, и сегодняшний вечер должен был доказать, что его старания были не напрасны.

А ведь все могло сложиться иначе. Она по-прежнему сидела бы в гостиной перед туалетным столиком, Гарриет нервно расхаживала бы по комнате, а горничная тетушки Дианы заканчивала бы укладывать волосы Лотти. Так оно и было всего лишь несколько минут тому назад.

Именно тогда, заметив на щеках подруги лихорадочный румянец, Лотти быстро поднялась из-за туалетного столика и сказала горничной:

– Спасибо, Селеста. Я думаю, что этого достаточно.

А затем, как только горничная вышла из гостиной, обернулась к подруге:

– Что случилось, Гарриет? У тебя такой вид, словно ты ежа проглотила.

Хотя Гарриет Димвинкл и нельзя было назвать толстушкой, вся она была какой-то кругленькой: пухлые щеки с ямочками, круглые очки в тонкой металлической оправе, прикрывающие карие глаза. Ее покатые плечи так и не распрямились, несмотря на все усилия миссис Литтлтон, заставлявшей учениц своей частной школы долгими часами вырабатывать осанку, маршируя для этого по залу с географическим атласом на голове. Бедная Гарриет, сколько насмешек досталось на ее долю в этой школе! Но разве она виновата в том, что всегда была немного странной и… что уж там скрывать, невзрачной?

Нетерпимая к несправедливости, Лотти взяла Гарриет под свою защиту, а та, в свою очередь, несмотря на всю свою застенчивость, стала поддерживать Лотти во всех ее проделках, нисколько не задумываясь о возможных последствиях.

– Я только что слышала, о чем шептались горничные, – сказала Гарриет, хватая Лотти за руку. – Ты ни за что не догадаешься, кто со вчерашнего вечера живет в том доме напротив прямо под носом у твоей тетушки.

Лотти выглянула в раскрытое окно. Дом, стоящий напротив и отделенный от особняка тетушки Дианы лишь каменной стеной, был едва различим в наступивших сумерках.

– И гадать не буду, – ответила Лотти. – Там тихо, как в могиле. Я здесь с четверга, но не видела в том доме ни одной живой души.

Гарриет открыла рот.

– Подожди! – остановила ее Лотти, вскидывая раскрытую ладонь. – Это неважно. Я ничего не желаю знать. Мне совсем не хочется, чтобы Лаура обвинила меня в том, что я сую нос в чужие дела.

– Ты не суешь нос в чужие дела, – возразила Гарриет, моргая сквозь очки, делавшие ее похожей на сову. – Ведь ты же писательница, и тебе необходимо знать жизнь. Вот почему я просто должна сказать, что…

Но Лотти опять не дала ей договорить.

– А ты знаешь, кого попросил пригласить на сегодняшний вечер Стерлинг? Мисс Агату Тервиллиджер.

– Как, ужасную Тервиллиджер? – побледнела Гарриет.

– Ее самую, – кивнула Лотти.

Агата Тервиллиджер была учительницей в школе миссис Литтлтон. От нее доставалось всем, и в первую очередь Лотти за ее «несдержанный нрав» и «возмутительные проказы». Смягчить эту старую деву не смогло даже вмешательство обаятельного и влиятельного опекуна Лотти, герцога Девонбрука. Она до самого конца придиралась буквально к каждому слову своей ученицы. Стоит ли говорить, что по окончании школы они с Лотти расстались злейшими врагами?

– Стерлинг хочет доказать мисс Тервиллиджер, что я теперь уже не та ужасная маленькая ведьма, которая завязывала узлами пальцы на ее перчатках и приводила ей в спальню пони. И поэтому, когда эта старая карга… – тут Лотти поморщилась и продолжила с вымученной улыбкой: – Эта милая, добрая женщина придет сюда, она должна увидеть перед собой воспитанную молодую леди, которую не стыдно показать в любом обществе. Леди, которая стала такой благодаря школе и своим мудрым учителям. Аминь.

– Но даже самым добродетельным леди бывает интересно, когда рядом с ними вдруг появляется какая-нибудь скандально известная личность, – заторопилась Гарриет. – Поэтому ты просто должна знать, кто живет сейчас в том доме. Это же…

Лотти поспешно зажала уши ладонями и принялась громко напевать, но, к сожалению, не расслышать слов Гарриет ей не удалось.

– Нет! – воскликнула Лотти, медленно опуская руки. – Не может быть! Сам Кровавый Маркиз?

Гарриет энергично кивнула, и ее мягкие каштановые локоны качнулись, словно шелковые уши спаниеля.

– Он самый, – прошептала она. – И горничные клятвенно утверждали, что это его последняя ночь в Лондоне. Завтра на заре он должен уехать в Корнуолл.

Лотти нервно заходила по гостиной, устланной толстым абиссинским ковром.

– Завтра на заре? – переспросила она. – Значит, сегодня у меня есть последний шанс самой увидеть его. Ах, почему я не знала об этом раньше? Я могла бы забраться на дерево, которое растет прямо здесь, под окном, и перебраться через стену во двор Кровавого Маркиза. Что может быть легче?

– А что, если он тебя заметит? – ужаснулась Гарриет.

– Мне нечего бояться, – с излишней уверенностью ответила Лотти. – Насколько я помню, он убивает только тех, кого любит.

Она подошла к своему дорожному чемодану и принялась рыться в нем, выбрасывая на пол старые перчатки, шелковые чулки и расписные веера, пока не нашла то, что искала, – театральный бинокль.

– Я не сделаю ничего дурного, если просто взгляну, правда? – спросила она и, не дожидаясь ответа, бросилась к окну.

Гарриет поспешила следом, путаясь в своих широких юбках. Облокотившись о подоконник, Лотти высунулась наружу, приставив к глазам бинокль и благодаря природу за то, что зеленые листья на деревьях еще не успели распуститься и не мешали ей смотреть.

Каменная стена разделяла не просто два дома, она разделяла два совершенно разных мира. Если дом тетушки Дианы был полон жизни, то за стеной царила мертвая тишина, которую не нарушали ни шаги слуг, ни голоса, ни детский смех, ни лай дворовых собак. Все окна в доме напротив оставались темными даже в наступивших сумерках.

Гарриет подтолкнула Лотти, уткнувшись ей в плечо своим острым подбородком.

– Как ты думаешь, твой дядя не мог пригласить его на сегодняшний бал? – спросила она.

– Если бы дядя Теин и пригласил Кровавого Маркиза, тот ни за что бы не пришел, – уверенно возразила Лотти. – Такие затворники, пользующиеся дурной славой, никогда не бывают на людях.

– Так ты полагаешь, что он не виновен? – оживилась Гарриет. – О Маркизе много писали в газетах, но к суду не привлекали ни разу, это верно.

Лотти взмахнула рукой, отгоняя любопытного дрозда, усевшегося на ветке у нее над головой и примерявшегося к ее прическе. Очевидно, внимание птицы привлекли перья, вплетенные парикмахером в локоны Лотти.

– Какие тебе еще нужны доказательства? – сказала она. – Мы знаем, что однажды ночью Маркиз вернулся в Лондон и застал свою прекрасную молодую жену в объятиях своего лучшего друга. Он вызвал бывшего друга на дуэль и застрелил его, а затем увез свою жену в Корнуолл. Там она спустя несколько месяцев покончила с собой, бросившись в море с высокой скалы.

– Будь я на его месте, я застрелила бы жену, а не любовника, – заметила Гарриет.

– Какая ты кровожадная, Гарриет! – воскликнула Лотти, поворачивая голову, чтобы взглянуть на подругу – Между прочим, в газетах только на прошлой неделе писали о том, что призрак жены Маркиза до сих пор бродит по комнатам его поместья в Корнуолле, оплакивая своего убитого любовника. Говорят, что она не успокоится до тех пор, пока не свершится правосудие.

– Я думаю, такой призрак может отбить аппетит у кого угодно, – сказала Гарриет. – Потому, наверное, Маркиз и решил хотя бы денек отдохнуть в Лондоне.

– Проклятие! – вздохнула Лотти, опуская бинокль. – Все шторы опущены. Знаешь, у меня появилось желание вывести Маркиза в своем первом романе в образе трусливого злодея.

Она продолжила наблюдение, пошире открыв окно.

– Впрочем, теперь это уже не имеет значения. С завтрашнего дня я стану девушкой на выданье, и весь Лондон будет обсуждать, как я умею пользоваться вилкой и носовым платком, и следить за каждым моим движением и словом. А там и оглянуться не успею, как стану женой какого-нибудь глупого сквайра, и он увезет меня в глушь, где мне придется воспитывать целый выводок детей.

Гарриет опустилась на мягкий диван и потянулась погладить дремавшего на нем кота.

– Но разве это не мечта каждой девушки – выйти замуж за богатого мужчину и жить в свое удовольствие?

Лотти не знала, что ей сказать. Как объяснить Гарриет, что если все это сбудется на самом деле, то она будет чувствовать себя обездоленной, словно ее жизнь? Прервалась, так и не успев по-настоящему начаться.

– Разумеется, каждая нормальная девушка мечтает о том, чтобы выйти замуж, – сказала наконец Лотти, пытаясь убедить не столько Гарриет, сколько саму себя. – И только глупая девушка может мечтать о том, чтобы стать известной писательницей, такой, например, как миссис Рэдклифф или Мэри Шелли.

Она присела на стул, стоявший возле туалетного столика, взяла листочек рисовой бумаги, обмакнула его в банку с пудрой и принялась припудривать свой изящный, слегка вздернутый носик.

– Разумеется, я не должна больше огорчать Стерлинга. Они с Лаурой взяли меня к себе в дом, воспитали, дали мне образование. Стерлинг для меня стал скорее отцом, чем шурином. Поэтому мне хочется, чтобы сегодня вечером они могли гордиться мной. Я должна стать такой леди, которой они всегда мечтали меня видеть.

Лотти посмотрела в зеркало, с трудом узнавая саму себя. Ее и без того большие синие глаза казались на припудренном лице еще ярче и шире.

– Каждый должен покоряться своей судьбе, дорогая Гарриет, – вздохнула Лотти. – Увы, время для забав и приключений закончилось для нас с тобой навсегда. Сегодня последний вечер.

Она поймала в зеркале отражение Гарриет и прошептала еще раз:

– Последний вечер.

С этими словами она неожиданно сорвалась с места, подобрала подол платья и перекинула ногу через подоконник.

– Что ты делаешь? – крикнула Гарриет.

– Собираюсь взглянуть разок на нашего знаменитого соседа, – откликнулась Лотти, перебрасывая за окно вторую ногу. – Разве я смогу написать роман о злодеях, если не увижу хотя бы одного из них своими собственными глазами?

– Ты хорошо подумала? – заволновалась Гарриет.

Слова подруги заставили Лотти остановиться. Это было так не похоже на Гарриет – попытаться отговорить Лотти от очередной, пусть даже самой необычной и рискованной, проделки.

– Для раздумий у меня впереди еще целая жизнь. А на безумства остался только один сегодняшний вечер, и я не собираюсь его терять, – решительно произнесла она.

С этими словами она вылезла наружу и вытянула ноги, пытаясь встать на толстую ветку растущего под окном дерева. Ей удалось лишь коснуться ветки кончиками туфель. Несмотря на это, Лотти держалась очень уверенно, полагаясь на свой богатый школьный опыт. Ведь сколько раз и по каким только деревьям она не забиралась и не спускалась за эти годы, ускользая после отбоя от неусыпного ока мисс Тервиллиджер!

– Но что мне делать, если твоя сестра или тетя придут за тобой? – крикнула ей вслед Гарриет.

– Не придут. Если все обойдется, я вернусь прежде, чем музыканты раскроют ноты первого вальса.

Так оно, наверное, и было бы, не зацепись платье за тот злосчастный гвоздь и не исчезни Гарриет из гостиной в неизвестном направлении.

Лотти, продолжая висеть между окном и деревом, еще раз, сильно и отчаянно, рванула скользкий шелк. Платье затрещало, и Лотти почувствовала себя свободной. Все оказалось так просто, что она растерялась, не зная, то ли ей по-прежнему держаться за платье, то ли хвататься за ствол дерева. Это секундное замешательст во привело к тому, что она окончательно потеряла равновесие и со сдавленным криком рухнула вниз, ломая по дороге тонкие ветки.

К счастью, летела она недолго.

Она приземлилась в колючее гнездышко, образовавшееся из трех переплетенных ветвей, покрытых нежной весенней листвой, и не успела даже как следует вообразить, как будут горевать об ее отсутствии специально приехавшие на этот бал из Лондона джентльмены, а в окне над ее головой уже появилась голова Гарриет.

– Ах, вот ты где! – обрадовалась Гарриет.

– А ты что здесь делаешь? – спросила Лотти, свирепо глядя на подругу. – Зашла выпить чашечку чая?

– Ходила за твоей накидкой, – ничуть не обидевшись, ответила преданная Гарриет. – Сейчас лишь самое начало мая, сама знаешь. Воздух еще холодный. Не дай бог, еще простудишься и заболеешь. Или умрешь.

– Прежде чем простудиться, я могла бы разбиться насмерть, – холодно сообщила Лотти и добавила, посмотрев на остатки того, что еще недавно было ее бальным платьем: – Ладно, бросай накидку. Похоже, она мне понадобится.

Гарриет швырнула накидку, и та упала прямо на голову Лотти, на время ослепив ее. Немного повозившись, она сумела высвободить лицо из мягкой шерстяной ткани, скатала накидку и решительно перебросила ее через каменную стену.

– Так что же мне делать, пока тебя не будет? – спросила Гарриет, нервно поглядывая через плечо.

– Найди иголку и нитки, – ответила Лотти, укладывая выскользнувшую на свободу грудь в разодранный лиф платья. – Иначе мое возвращение на бал станет действительно незабываемым зрелищем.

После этого Лотти ухватилась за торчащий над головой сучок, поднялась на ноги и быстро зашагала по толстой ветке, протянувшейся в соседний двор. Едва спрыгнув по ту сторону стены, она услышала шум кареты, подъезжающей к дому тетушки Дианы, и оживленные голоса.

Это начинали съезжаться гости, а значит, времени у нее осталось гораздо меньше, чем она рассчитывала.

Когда она нашла в темноте и принялась разворачивать заброшенную сюда накидку, из-за стены донесся знакомый резкий голос, от которого по всему телу Лотти пробежал холодок:

– Просто удивительно, что эта девочка дожила до своего первого бала! Я всегда говорила ей, что когда-нибудь она обязательно попадет в переделку, выбраться из которой не поможет даже ее смекалка и обаяние.

– Возможно, когда-нибудь я и попаду в такую переделку, мисс Тервиллиджер, – прошептала Лотти, набрасывая на плечи накидку, – но только не сегодня.

Хайден Сент-Клер сидел в полном одиночестве в гостиной дома, который он снимал в Лондоне, и при свече читал газету.

– «Загадочный Кровавый Маркиз вновь был замечен вчера на Бонд-стрит, когда выходил из галантерейного магазина», – негромко прочел он вслух из заметки на первой полосе.

Хайден поднял голову от газеты и так же негромко прокомментировал:

– Интересно! Особенно если учесть, что я никуда не выходил, начиная с понедельника.

Он перевернул страницу и продолжил:

– «Некоторые связывают приезд К. М. с началом сезона в Лондоне, а это, как всегда, означает появление на балах юных застенчивых красавиц, втайне мечтающих о замужестве, и полчищ жадных охотников за их приданым».

Хайден поморщился, представив себе старого лиса в вечернем фраке, крадущегося за хихикающими дебютантками.

«Если К. М. в самом деле вознамерился найти себе новую невесту, рекомендуем его избраннице заранее заказать для себя платье наиболее подходящего цвета – черного!»

Прочитав это, Хайден то ли хмыкнул, то ли коротко рассмеялся, а может быть, и просто негромко выругался себе под нос.

– Поразительно, – пробормотал он, – насколько же ничтожные людишки все эти писаки!

Он свернул газету, поднес ее к горящей свече, спокойно дождался, пока бумага не потемнеет и не начнет сворачиваться, а по краям листа не побегут синие язычки огня. Затем наклонился вперед на своем кресле-качалке и швырнул горящий факел на кипу других скомканных газет, лежащих в холодном камине, – на сегодняшние выпуски «Таймс», «Кроникл», «Курьера» и «Обозревателя». Надо же было получить от них хоть какую-то пользу – например, разжечь ими камин.

После сырого, пронизанного всеми ветрами Корнуолла туманный прохладный Лондон казался Хайдену тропическим раем. И все же, проведя здесь целых две недели, он уже успел соскучиться по соленому запаху моря и печальным крикам чаек, парящих над серыми, покрытыми пенной шапкой волнами.

«Интересно, что бы написали обо мне эти сплетники, узнай они о том, что я приехал сюда найти женщину, а не жену, – подумал Хайден. – Наверное, постарались бы извалять меня в грязи еще сильнее».

Одна газета дошла даже до того, что написала, будто он сбежал из Корнуолла от привидений, осаждавших его. Но ему, Хайдену, хорошо было известно, что настоящие призраки не прячутся среди прибрежных скал и не бродят по ночам по старым замкам. Нет, они таятся в меланхоличных звуках Шуберта, вылетающих из раскрытых окон на Бредфорд-стрит, они прячутся в дорогих французских духах, они скользят мимо тебя по залитым огнями тротуарам. Эти призраки с хорошенькими юными лицами заходят в магазины на Риджент-стрит и вновь выпархивают наружу, поправляя на ходу свои прически и призывно улыбаясь каждому проходящему мимо них мужчине.

А мужчины… у них, к сожалению, не хватает ума, чтобы понять простую вещь: то, что для одного из них кажется счастьем, для другого может обернуться погибелью.

Хайдену вспомнился один такой хорошенький призрак. Он явился в виде прелестной юной девушки с золотыми волосами, которая выскочила сегодня утром из экипажа у подъезда соседнего дома. Хайден наблюдал за этой девушкой, стоя у окна на втором этаже. Он запомнил, какими непослушными стали его пальцы, которыми он завязывал в ту минуту свой галстук. Боясь оказаться затянутым в пропасть, он поспешно отошел тогда от окна и плотно задернул шторы, но это очаровательное лицо до самого вечера маячило у него перед глазами, а в ушах серебряным колокольчиком продолжал звенеть беззаботный смех.

Он встал и направился к элегантному кожаному дорожному сундучку, стоявшему на краю стола. Его доставили Хайдену только сегодня утром. Хайден поднял крышку, обитую изнутри мягким бархатом, и заглянул внутрь. Увы, это было вовсе не то сокровище, которое он надеялся отыскать.

«Наверное, мне вообще не стоило сюда приезжать, – подумал Хайден, – но мое дело слишком деликатное, чтобы доверять его секретарю или стряпчему».

Он начал опускать окованную медными полосками крышку, но затем остановился, словно не решаясь расстаться с содержимым сундучка, и принялся укладывать книги и гроссбухи в раскрытый саквояж, стоявший на другом конце стола. Кто-то постучал во входную дверь, но Хайден даже не повел бровью. Всех своих слуг он отпустил сразу после чая, решив дать им возможность насладиться последним вечером в Лондоне. Сам же предпочел остаться в одиночестве.

Но медный дверной молоточек не унимался, тот, кто держал его в руках, продолжал стучать – громко и непрерывно. Терпение Хайдена лопнуло, и он, уложив в саквояж последнюю книгу, вышел в вестибюль и резко распахнул входную дверь.

И в тот же момент его вера в то, что привидений не существует, дала трещину.

На пороге, облокотившись на железные перила, с головой, окруженной легким венчиком седых волос, серебрившихся в свете газовых фонарей, стоял призрак, явившийся из прошлого. Хайден не видел сэра Эдварда Тауншенда более четырех с половиной лет, с того осеннего дня, когда тело жены Хайдена было погребено в семейном склепе в Оукли. Хотя похороны Жюстины проводились безо всяких церемоний, почти тайно, у Хайдена не хватило духа прогнать приехавшего на них Неда. Ведь, в конце концов, Нед тоже любил ее.

Итак, Хайден не прогнал тогда Неда, но ушел с кладбища, не обмолвившись с ним ни единым словом.

Обычно старые друзья, не видевшиеся много лет, бросаются навстречу друг другу, чтобы обняться, похлопать друг друга по спине, но Хайден застыл на пороге, словно ледяная статуя.

– Нед, – безо всякого выражения сказал он.

– Хайден, – с тонкой насмешкой ответил Нед, пытаясь скопировать ватный голос друга.

После этого Нед, не дожидаясь приглашения, ловко ввинтился в дверь мимо Хайдена и вошел в вестибюль, поигрывая тростью, которую ловко крутил между пальцами. Нед нисколько не изменился, он и сейчас казался все тем же двенадцатилетним мальчишкой, каким впервые увидел его Хайден в день своего приезда в Итонский университет, – длинноногим, длинноруким, безупречно одетым и с той же короткой стрижкой.

– Проходи, – сухо предложил Хайден.

– Спасибо, я уже вошел, – спокойно ответил Нед, легко постукивая своей тросточкой по деревянному паркету. – Видишь ли, я не мог позволить тебе улизнуть из Лондона, не повидавшись со мной. Я каждый день посылал тебе записки, но так и не дождался ответа. Вероятно, у тебя очень нерадивый дворецкий. В эту секунду взгляд Неда остановился на столе со стоявшим на нем серебряным подносом, усыпанным кремовыми веленевыми конвертами и пригласительными открытками.

– Ах, вот оно что, – протянул Нед. – Что ж, беру свои слова насчет твоего дворецкого назад. Нерадивым оказался я сам, слишком полагаясь на хорошие манеры, которым тебя обучила твоя мать, упокой, господи, ее душу.

Хайден прислонился к двери и ответил, скрестив руки на груди:

– Моя мама учила меня тому, .что нельзя совать нос в чужие дела.

Нед пропустил слова Хайдена мимо ушей и принялся перебирать лежащие на подносе приглашения.

– Леди Солсбери. Леди Скиффингтон. Герцогиня Беркли, – он повернул голову к Хайдену и продолжил, приподняв посеребренную сединой бровь: – Какие имена! Скажи, каково это – вновь почувствовать себя одним из самых знаменитых холостяков во всем Лондоне?

Хайден выхватил из рук Неда пригласительные карточки и бросил их назад на поднос.

– Меня не интересуют люди, которые гордятся собой, своими манерами, но при этом лишены сердца, – сказал он. – Все они ищут во мне либо партнера для бриджа, либо жениха для своих дочек. Они хотят видеть меня в своем доме лишь затем, чтобы их гостям было о чем посудачить между бокалом бренди и сигарой. Я вызываю у них только страх и любопытство, но не сочувствие.

– Ну да, конечно, ты же у нас Кровавый Маркиз! Герой, который не сходит со страниц бульварных газет, не так ли? Удивительно, но даже мне пришлось набраться смелости перед тем, как нанести тебе этот визит, – произнес Нед, изучая свои безупречно отполированные ногти. – Но, подумав, я решил, что поскольку у меня нет намерения переспать с кем-нибудь из твоих будущих невест, то можно не опасаться, что ты вышвырнешь меня за дверь или проткнешь вилкой в припадке гнева.

Хайден замер, пораженный откровенностью своего друга.

– Не беспокойся. Я не собираюсь жениться вновь, – коротко сказал он.

– Очень жаль, – ответил Нед, но в его серых глазах промелькнуло не сожаление, а легкая печаль. – Ведь ты всегда был одним из самых желанных кандидатов в мужья, о котором только могла мечтать любая женщина.

Некоторое время друзья стояли молча, а затем на губах Неда появилась тень его былой ослепительной улыбки.

– Пойдем со мной, Хайден! – сказал Нед. – Правда, Гарриет Вильсон уехала в Париж с герцогом Бофортом, но ее сестры остались, а уж они-то по-прежнему умеют устраивать вечеринки. Пойдем, выпьем как следует и порезвимся с девочками так, словно нам снова по восемнадцать лет и мы только что закончили Итон. Пойдем! Вот увидишь, все опять будет как встарь.

Несмотря на настойчивые уговоры Неда, оба они знали, что как встарь не будет уже никогда, хотя бы потому, что если раньше они везде были втроем, то теперь их осталось только двое.

Хайден через силу улыбнулся в ответ, с трудом вспоминая, как это делается, и ответил:

– Боюсь, тебе сегодня придется резвиться с сестричками Вильсон в одиночестве, Нед. Я собираюсь завтра встать пораньше, чтобы еще на рассвете отправиться в Корнуолл.

Нед взглянул через плечо на открытую дверь, в проеме которой виднелась сумрачная гостиная, тускло освещенная одной свечой.

– Невыносимо думать, что ты проведешь свой последний вечер в Лондоне, сидя в полном одиночестве в этом арендованном мавзолее, – сказал он. – Позволь мне тогда хотя бы прислать тебе что-нибудь вкусненькое к ужину.

– В этом нет необходимости. Повар приготовил на ужин жирную куропатку, и у меня есть бутылка мадеры. Больше мне ничего не нужно, – и с этими словами Хайден решительно распахнул входную дверь.

Нед не стал понапрасну терять время на уговоры, направился к выходу и лишь на самом пороге обернулся, чтобы сказать:

– И все же мне кажется, ты слишком поспешно отверг мое предложение. Даже самая сочная куропатка становится еще вкусней, если добавить к ней перца.

Он озорно подмигнул и стал спускаться с крыльца.

Хайден стоял в дверях, пока его друг не сел в поджидавший его экипаж и не отъехал от дома. Когда Нед подмигивал так в те годы, что они провели в Итоне, это всегда обещало приключения, и чаще всего – связанные с прекрасным полом.

Хайден энергично встряхнул головой, прогоняя готовые нахлынуть на него воспоминания, и решительно захлопнул дверь, отгородившись и от ночной темноты, и от призраков прошлого.

Лотти осторожно пробиралась по толстой ветке, благодаря небо за то, что рядом с ней не было сейчас Гарриет, которая никогда не годилась в шпионки. Начать хотя бы с того, что Гарриет не умела ступать тихо и вечно топала, как лошадь, причем это совершенно не зависело от того, насколько мягкой была поверхность, по которой она шла, и насколько тонкими – надетые на ней туфли.

От влажной земли поднимались прозрачные, невесомые полоски тумана, похожие на привидения, посеребренные лунным светом. Выйдя из тени, Лотти подняла капюшон накидки и спрятала под ним свои светлые волосы.

Над ее головой нависал узкий трехэтажный дом, темный и на вид совершенно пустой. Если бы Гарриет не передала ей, о чем сплетничали горничные, Лотти могла бы поклясться, что дом необитаем. Она обвела взглядом ряд темных окон на третьем этаже, гадая, за каким из них может скрываться спальня Маркиза. Ей легко было представить его небрежно откинувшимся на постели, застланной атласным покрывалом, с бокалом бренди в длинных аристократических пальцах, с опасным огоньком в глазах и притаившейся в уголках губ циничной усмешкой.

До своей помолвки, а затем и женитьбы, Хайден Сент-Клер, маркиз Оукли, считался самым завидным женихом во всей Англии. Весть о его браке с младшей дочерью малоизвестного французского виконта разбила не одно женское сердце. По этому поводу было пролито немало тайных слез. Несмотря на то, что брак закончился трагедией, имя маркиза до сих пор пробуждало в постаревших скромницах, помнивших молодые годы Хайдена, романтические воспоминания, и вздохи сожаления срывались с их губ. И хотя в глазах высшего света маркиз должен был пасть очень низко, Лотти не сомневалась в том, что не одна из этих былых красавиц была бы рада принять его в своей гостиной, причем не только ради нездорового интереса.

Но маркиз избрал роль отшельника и похоронил себя в корнуолльской глуши. Иногда он приезжал в Лондон, но эти краткие и нерегулярные визиты всегда оставались в тайне. И, как это обычно случается, чем сильнее сторонился маркиз высшего общества, тем больше любопытства он вызывал в покинутых им людях. Имя его практически не сходило с полос бульварных газет, то и дело сообщавших читателям все новые и новые душераздирающие истории из жизни Хайдена.

Несколько минут Лотти нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, но дом, стоявший перед ней, по-прежнему казался нежилым. Может быть, маркиза здесь и нет? Может быть, он сидит сейчас в каком-нибудь клубе или в игорном доме, развлекаясь от всей души перед тем, как покинуть столицу?