Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Черные флаги

ModernLib.Net / История / Майснер Януш / Черные флаги - Чтение (стр. 12)
Автор: Майснер Януш
Жанр: История

 

 


      Он перебил, чтобы заверить её, что с самого прибытия в Нагуа прекрасно сознает её существование, хотя и не пытался возражать, что до сего момента относился к ней как к ребенку. Только теперь понял, что она уже женщина.
      Тень пробежала по её лицу. Ян встал, шагнул к ней.
      - Ты прекрасна, - тихо произнес он, - особенно когда сердишься.
      Иника подняла глаза. Ее стремительный взгляд как блеск разящей стали обежал загорелое лицо Мартена, крепкие плечи, высокую, сильную фигуру, и скользнул вниз. Тут она усмехнулась, и Ян подумал, что эта улыбка и румянец подобны солнцу, проникающему сквозь тучи после раскатов бури. Взял её бессильно повисшие руки и притянул к себе.
      Через три дня "Зефир","Ибекс" и "Торо" снова вышли в море, Иника же осталась в Нагуа наедине с мыслями о расцветающей любви.
      Сначала она боялась этой мысли, с которой трудно было освоиться. Только по мере того, как росло чувство уверенности, что Ян принадлежит ей точно также, как и она ему, её охватывали радость и гордость, а заодно и сладкая истома.
      Ее ничуть не мучило сожаление о том проступке, который она совершила перед законами и обычаями своего народа. То, что случилось, по её убеждению было прекрасным и естественным, хотя и не могла бы объяснить, почему.
      Мартен ей говорил, что это любовь. Она не знала подходящего слова на своем языке. Понятия её народа настолько отличались в этих делах от представлений белых людей, что напрасно было искать какие-то сравнения. Любовь была куда прекраснее, куда волнующей и горячее, чем прежние представления Иники об ощущениях любовников.
      Ян перестал быть для неё таинственным существом, прибывшим из того мира, о котором она знала так немного. Стал близким и реальным. Нет, она больше не боялась, что перестанет вдруг понимать его слова и поступки. Напротив, ей казалось, что она все лучше понимает даже невысказанные его мысли, что предугадывает замыслы, которыми он ещё не поделился.
      Теперь, хоть он ушел в море, хотя корабль с большими парусами уносил его все дальше, он оставался с ней, так близко. Она могла его увидеть, едва закрыв глаза. И часто это делала - чтобы увидеть его темные, чуть вьющиеся волосы над широким лбом, крупный улыбчивый рот, уверенный неустрашимый взгляд, готовность к смеху и к внезапному гневу. Слышала даже его голос ласковый, умоляющий или властный и не терпящий возражений. Голос, которому подчинялись матросы, который завоевывал ему друзей и от звука которого дрожали его враги.
      Временами, когда после очередного ливня прояснялось, она садилась в большую пирогу и плыла вниз по реке за частью улова, надлежащей владыке от рыбаков побережья. Занимала место у высокого борта; брала весло и в такт тихой песне гребцов несколько часов ритмично отгребала назад мутную, пенистую воду. Когда же лодка, несомая сильным течением, вырывалась на светлую лагуну из-под сени лесов, нависших над рекой, весла тормозили движение, и узкий нос пироги поворачивался к маленькой пристани, укрытой среди скрученных корней мангровых зарослей и свисающих лиан, гребец, сидевший на носу, выскакивал на низкий причал, а все остальные разбегались в стороны, чтобы дочь Мудреца могла пройти, не прикасаясь к ним.
      Иника сходила на берег и шла по стежке вдоль лагуны. Садилась на песок и смотрела на восток - в ту сторону, где исчезли паруса "Зефира". Бирюзовые, гладкие как атлас, волны прибегали издалека, и каждая из них по дороге слегка вздымала туманную линию горизонта и с тихим шепотом ложилась у стоп Иники, словно принося ей привет от возлюбленного.
      Ждала его возврата терпеливо, веря, что обязательно вернется. И этой веры, этой спокойной уверенности не могли поколебать враждебные слова Матлоки, которая конечно догадалась, что произошло. Иника не доверилась бабке. Не доверилась даже отцу, хотя совсем не опасалась его гнева. Ведь он давно должен был знать, что так произойдет, что иначе быть не может. Предвидел все наверняка уже тогда, когда дочь заявила ему, что не станет женой Тотнака, молодого вождя Хайхола.
      - Никто не избежит своей судьбы, - заметил он тогда. Лишь бы твой выбор оказался так велик и благороден, как ты того жаждешь.
      Когда - то он сказал еще:
      - Ты моя дочь и будешь владычицей Амахи. Если твое сердце бьется ради этой страны также, как мое, его не могут ограничивать никакие законы. Правом может быть лишь разум и воля владыки.
      Сердце Иники билось ради её страны, но её переполняло другое, столь же пламенное чувство. А тот, к кому оно было обращено, обещал, что сделает Амаху могучим и счастливым государством.
      Мартен вернулся из плавания к Багамским островам и в Тампико, приведя новый приз, добытый у испанцев. Это была торговая каравелла, неплохо вооруженная полу - и четвертькартауновыми орудиями, напоминающая силуэтом "Кастро Верде", но чуть быстрее на ходу. Именовалась она"Святая Вероника".
      Индейские пироги отбуксировали её в Нагуа, где ей предстояло оставаться до поры возвращения в Европу с добытыми сокровищами.
      Мартен предвидел, что пора такого плавания наступит лишь в конце следующего года, поэтому пока о нем особо не задумывался. Но раз уж "Вероника" почти не получила повреждений и очень подходила на роль транспорта, решил сохранить её для этой цели.
      На этот раз стоянка кораблей у Пристани беглецов предстояла короткая. Нужно было использовать отсутствие испанского военного флота, который ещё не вернулся из Европы, и даже наверняка не добрался ещё до Кадикса. Поэтому Ян не отправился вверх по реке, чтобы провести инспекцию вновь заложенных поселений и ход строительства укреплений, а все свободное от подготовки время посвящал Инике.
      Его отношения с Квиче в ту пору переживали известное напряжение - или, может быть, скорее обоюдное выжидание первого шага в вопросе, который оба пока не затрагивали, и который нависал над ними, как бочка пороха с тлеющим фитилем. Такое положение не могло длиться вечно, и Мартен знал, что избежать взрыва поможет лишь его собственное решение.
      В глубине души он его уже принял, но оставались детали, над которыми Ян ломал голову, не зная, как же быть.
      Он решил остаться в Амахе и взять Инику в жены. Но даже не будучи фанатичным католиком и порой сомневаясь в непогрешимости церковных догматов, Ян все же содрогался при мысли о женитьбе на язычнице по обрядам какого-то Тлалока или другого божества, тесаного из камня.
      В конце концов решил склонить Инику и её отца к принятию крещения из рук Педро Альваро, и в результате этого-к полному прекращению давнего языческого культа по всей стране.
      Когда дошло до откровенного разговора на эту тему, Мудрец вовсе не был ошеломлен таким проектом. Ответил, что обдумает возможность проведения его в жизнь, но это потребует немалого времени. Не видел также в ближайшее время необходимости формального заключения брачного союза между Иникой и Мартеном. Ему достаточно было его слова, как это следовало из местных обычаев.
      Ян заметил, что несмотря на видимый покой и благодушие, с которым Квиче принял его предложение, владыка Амахи испытывал противоречивые чувства гордости и озабоченности, радости и опасений. И он не удивлялся: кто мог бы удержать его, реши уплыть отсюда навсегда? Такой вопрос Мудрец не мог себе не задавать. Но все же верил ему! Верил в искренность его побуждений, словно читал в его сердце, которое - как они оба знали - билось ради этой страны.
      Секретарь, а заодно помошник резидента из Сьюдад Руэда, Педро Альваро, с привычным согласием и покорностью принял повеление Мартена создать в Нагуа что-то вроде католической миссии. Правда, попытался оговорить себе гораздо большую свободу действиях по обращению язычников, чем прежде, но понял, что таким путем ничего не добьется. Он был единственным христианским духовником в столице страны с деспотическим правлением, где не было иной власти, кроме светской, и к тому же ещё языческой! Мог опираться в своей деятельности только на добрую волю и авторитет человека, которого ненавидел и считал вероотступником, и которому по меньшей мере не доверял. Но несмотря на это решил и в столь трудных условиях завоевать для церкви и уберечь от вечных мук как можно больше душ, не забывая при этом обеспечивать себе влияние на политику и власть.
      Как раз такого влияния Мартен и опасался и заранее старался его избежать. В его планах, разделяемых и поддерживаемых, хотя и тайно, Квиче, уже в самой основе введения христианства в Амахе лежала идея, обеспечивающая между прочим полное подчинение церковных дел светской власти монарха - или пусть вождя.
      Альваро прекрасно понимал эту тактику, догадывался о её причинах и целях, но ему это не мешало. Как бы там ни было, это был первый прорыв в прежнем абсолютном равнодушии Мартена к вопросам религии в Амахе, а раз уж Педро предстояло стать единственным апостолом новой религии (не считая распространения её самосевом через полуобращенных беглецов) по ходу дела авторитету его суждено было расти. И кроме того, он не верил в продолжительность нынешнего положения дел. Считал Мартена преступным авантюристом с незаурядными способностями и фантазией, которых однако недостаточно для создания и сохранения независимого государства под боком у испанского могущества. Занявшись миссионерской деятельностью, он ждал лишь первой возможности, которая позволит ему приложить руку к ликвидации столь эфемерного творения.
      ГЛАВА XIY
      Ни последняя экспедиция на Багамские острова, ни одна из предпринятых в наступившем 1583 году не принесли столь ценных трофеев, как взятие Вера Крус. Испанская морская торговля в водах Вест-Индии со стороны Атлантики замирала или точнее переходила в руки корсаров - английских и французских. Все реже можно было встретить в открытом море одинокое судно под красно желтым флагом, да и груз его обычно немногого стоил. Перевозка золота и серебра, кошенили, прянностей и тканей проходил в конвоях, под сильным эскортом. А корсары занимались перевозкой иных товаров и поставкой невольников, на что испанские власти закрывали глаза.
      В таких условиях Мартену оставалось либо тоже переключиться на торговлю, либо заняться контрабандой - что одно другого стоило. Правда, существовали и другие порты и города, столь же богатые, как Вера Крус, можно было попробовать и с ними...
      И особенно притягивал мысли Мартена Сьюдад Руэда. Но Сьюдад Руэда лежал над рекой, устье которой стерегли два прекрасно вооруженных форта. Уайт даже слышать не хотел о подобной авантюре, у Бельмона тоже были серьезные сомнения. Взятие Сьюдад Руэда требовало больших сил, чем они располагали, а учитывая скопление огромных трофеев в Нагуа рисковать так именно сейчас казалось тем более легкомысленным и безрассудным. Лучше было думать о безопасной доставке прежней добычи в Англию.
      Мартен в конце концов согласился с их мнением, только сам решил остаться в Амахе. Шульца он тоже собирался оставить, доверив командование "Торо" Бельмону, а "Санта Вероникой" - Хагстоуну.
      Но тут запротестовал Шульц. Он был болен и измучен; нужно было хоть на несколько месяцев сменить климат, чтобы прийти в себя. Исхудалое лицо с воскового цвета кожей, ввалившиеся глаза и дрожащие руки подтверждали, что действительно силы его на исходе. Вид его при этом стал настолько отталкивающим, словно не осталось приязненных чувств ни к кому, даже к самому себе. Когда говорил, кадык его, нелепо торчавший на тонкой шее, прыгал вверх и вниз как на пружине. Генрих заявил, что заодно должен забрать с собой и исповедника: может умереть в пути, и тогда смерть без отпущения грехов и последнего причастия станет для него приговором на вечные муки. Да и кто же, наконец, займется в Англии делами Мартена, если не он?
      Ян после долгих размышлений признал, что в такой ситуации в самом деле можно назначить Уильяма Хагстоуна командиром гарнизонов в Нагуа и на побережье, оставляя руководство им исключительно в руках Мудреца.
      Хагстоун едва мог произнести несколько слов по-испански, но - как язвительно утверждал Бельмон, - должен был вообще-то прекрасно знать язык, поскольку всегда понимал все, что говорили ему. Несмотря на это, он прекрасно умел воевать и ловко управлял артиллерийским огнем, а только это и стало бы его задачей, если бы в отсутствие Мартена возникла необходимость обороны от неожиданного нападения врага.
      Что касалось Педро Альваро, то Мартен избавлялся от него с радостью, хотя и не мог возражать, что иезуит немало сделал для Амахи, не только дав возможность подданным Квиче войти в царство небесное, но и в делах более вещественных. Однако в результате все расширявшейся общественной, просветительской и проповеднической деятельности миссионера его значение и влияние неуклонно росли, чего Мартен ни в коей мере не желал. Пришло время устранить Альваро со сцены, заменив несколькими молодыми индейцами, которые помогали ему при службах, выказав при этом немалые способности и склонности к пастырскому служению.
      Самой трудной проблемой, которую предстояло решить Мартену, был подбор экипажей для трех кораблей. Он не мог их укомплектовать индейскими и негритянскими добровольцами хотя бы потому, что лишь ничтожная их часть решилась бы на столь дальнее путешествие, а большинство явно бы не выдержало плавания в северных водах. Правда, предвидя это, он заблаговременно завербовал в Кампече и на Антилах несколько десятков авантюристов, которые жаждали вернуться в Европу, но по большей части были это люди деморализованные и ненадежные, на которых нельзя положиться. Вот и пришлось ему уступить Бельмону и Шульцу своих боцманов, оставляя на "Зефире" только самых необходимых.
      Наконец управившись со всем, Ян вздохнул с облегчением. По сути, он был даже доволен, что надолго расстается с Уайтом, Шульцем и Бельмоном, и даже с большинством старой команды "Зефира". Вовсе не жаждал видеть их свидетелями своего бракосочетания с Иникой. Знал, что этот шаг и сопровождающий его церемониал небывало их бы огорчил, а может даже и унизил или сделал его смешным в их глазах. Предпочел, чтобы все произошло во время их пребывания в Англии.
      Знал, что времени у него будет достаточно; рассчитывал на их возвращение месяцев через шесть-восемь. Перед бракосочетанием Ян решил предпринять ещё одно плавание вместе с несколькими французскими и английскими корсарами, кормившимися контрабандой. Главной его целью была на этот раз закупка скота - лошадей и мулов, а также крупного запаса соли для Амахи.
      Соли! Он боялся в этом признаться, чтобы не вызвать иронических усмешек. Сам был виноват: научил "дикарей" приправлять пищу солью, приучил их - и теперь должен был её поставлять, чтобы удовлетворить растущее потребление.
      За последние плавания ему не удалось добыть ни мешка, зато в Тампико мог закупить хоть десяток тонн.
      Кроме того, на одном из необитаемых островков к востоку от залива Гондурас Мартен некогда укрыл немало разных товаров, среди прочего несколько десятков бочек рому, представлявших немалую ценность. Теперь он хотел их забрать и продать в Тампико или каком - нибудь другом порту.
      Потому решил он выйти в море через пару дней после ухода "Ибекса", "Торо" и "Санта Вероники", чтобы поскорее завершить все дела и заняться наконец личными проблемами.
      Думая о своем новом положении зятя и наследника Квиче, о будущей неограниченной власти над объединенными племенами Амахи, Аколгуа и Хайхола, как и над соседними землями, которые он покорить и присоединить, Ян намеревался возвести выше Нагуа новую крепость и дворец куда роскошнее того, что занимал Мудрец. Собирался пригласить архитекторов, оживить давно заброшенные каменоломни в горах, и сплавлять по реке материалы на строительство, которому предстояло стать символом его могущества.
      А пока же приготовил план небольшого деревянного дома, который должен был подняться на холме по соседству с дворцом Квиче. Жаждал обставить его по-европейски и для этого дал Шульцу перечень утвари, мебели и ковров для закупки в Лондоне.
      Кроме этого Генрих получил длинный список товаров, - материалов, инструментов, семян самых разных сортов, которые невозможно было раздобыть на кораблях и даже в портовых городах Новой Испании.
      И наконец Мартен поручил ему завербовать как можно больше ремесленников и закупить для них комплекты оборудования, и прежде всего кузницы, слесарных и столярных мастерских.
      Все эти заказы и задания окончательно убедили Шульца, что Ян оказался во власти какого-то демона.
      "- Если так дальше пойдет, - думал Генрих, - этот безумец и вправду готов будет стать индейским кациком. Будет жить тут среди дикарей и сам в конце концов одичает. Может ещё раньше, чем испанцы его повесят. Растратит всю добычу. Погубит и себя, и меня."
      А про себя прикидывал, стоит ли сюда возвращаться. Мог бы обратить в деньги и свою долю, и долю Мартена в добыче и уехать с этими деньгами хотя бы в Гданьск. Сбылись бы давние его мечты стать состоятельным купцом, почтенным обывателем. Женился бы на дочери какого-нибудь городского патриция. Перед ним открылись бы двери в Двор Артуса. А в будущем мог стать городским советником...
      Да, только давние мечты бледнели при виде богатейших трофеев. Чем быстрее росли богатства, добытые корсарским ремеслом, тем больше Генрих жаждал их, тем более роскошные перспективы вставали пред его глазами. Зачем ему останавливаться на положении состоятельного обывателя и, начав с этого, лет десять - двадцать добиваться места в сенате, если за два-три года он мог удвоить и даже утроить свое состояние? Мартену улыбалось счастье; захоти он, удалось бы взять не только Сьюдад Руэда, но и склады серебра в Панаме, а может быть даже и запасы золота и сказочные сокровища Новой Кастилии.
      "- К тому же, - думал Шульц, - присвой я себе его долю, кто знает, где потом он меня настигнет? Даже в Гданьске! Он непредсказуем и страшен в гневе. Всю жизнь дрожать?"
      Из столь противоречивых мыслей и соблазнов вытекал один вывод: нужно было склонить Мартена оставить фантастические планы насчет Амахи. Вырвать его отсюда, хотя бы против воли; вырыть пропасть между ним и Квиче, и теми дикарями, над которыми он так жаждал властвовать; вырвать его из-под власти чар, которыми опутала его Иника.
      "- Но как добиться этого? - раздумывал Генрих. - Где найти голос, которого послушается Мартен? Где сила, которая заставит его покинуть Амаху?" Сила? Такая сила существовала. Не просто сила-мощь!
      Мартен не смог бы с ней тягаться. Могла смести его, раздавить вместе с Пристанью беглецов, с Квиче-Мудрецом и его царством, с шанцами и орудиями, которые собирались её остановить.
      Пока он от неё уклонялся. Куснул то тут, то там, где находил слабейшие места, играл с опасностью, но избегал ударов, на которые она была способна. Его хранила тайна узких извилистых проходов среди илистых отмелей лагуны и капризное, изменчивое русло реки, где он укрывался. Но узнай Бласко де Рамирес о существовании Нагуа и найди он проводника...
      В первую минуту Генрих сам ужаснулся этой мысли. Ведь в этом случае "Зефир" был бы сожжен или потоплен, и Мартен лишился бы жизни!
      "- Вот если бы, - тут же подумал он, - не было его в Амахе..."
      - Его не будет! - тут же воскликнул он вслух. - Не будет несколько недель!
      И облизал кончиком языка пересохшие губы.
      "- Я должен рискнуть, - продолжал он свою мысль. - Нужно все устроить так, чтобы его тут не застали. Для него это будет ударом, но нет другого выхода. Должно получиться. Провидение спасет его для меня. Но если Господь решит иначе - на то его воля. Во всяком случае, тогда я получу долю этого несчастного. И закажу мессу за упокой его грешной души. Закажу две мессы в Англии и ещё несколько в Гданьске. Нужно рискнуть..."
      Незадолго до того, как покинуть Амаху, Шульц тайно нанес визит теще владыки, старой Матлоке, после чего вместе с ней встретился с Уатолоком на западном конце Нагуа, в заросших джунглями руинах. Там состоялась долгая откровенная беседа, в результате которой решили, что "Санта Вероника" возьмет в устье реки двух рыбаков с лагуны и отбуксирует их парусную лодку на некое дальнее нерестилище лосося.
      Место это было труднодоступно из-за сильного течения, шедшего на юг от дельты Рио Гранде дель Норте, и потому посещалось очень редко. Рыбацким лодкам приходилось заплывать слишком далеко от берегов, чтобы обойти течение, зато когда какой-нибудь смельчак изловчался туда добраться, он возвращался уже по течению, везя богатую добычу. Случалось, правда, не вернуться вовсе: капитаны испанских рыболовных судов из Матаморес считали лов лососей в тех водах своей монополией; индейцев, пойманных с поличным, хватали и включали в собственные экипажи. Но это было неизбежным риском.
      В самый полдень, когда нагруженные добытыми за три года трофеями корабли спустились вниз по Амахе и поочередно миновали торчащие из воды обломки мачт засевшего когда-то на мели испанского судна, к борту "Санта Вероники" подошла дощатая лодка, наверняка когда-то принадлежавшая этому бедняге. Шульц приказал взять её на короткий буксир, а рыбакам позволил подняться на палубу. Они должны были покинуть борт судна только ночью, на широте северной банки Сьерра Мадре, где им предстояло брать курс на восток.
      "Санта Вероника" вышла из бухты последней."Ибекс" и "Торо" уже поймали ветер, когда Генрих дал приказ привести к ветру реи и ставить паруса. Ряды матросов сломались, они облепили мачты, с обезьяньей ловкостью взбирались по вантам, повисли в вышине на качающемся рангоуте, развернули огромные полотнища, скатились вниз и стали вытравлять шкоты. Паруса хлопали, вздувались, полнились ветром. Судно лавировало, идя против дневного бриза, дувшего с моря.
      Покрикивали боцманы, хотя команда работала в охотку, наперегонки, шуточками подначивая друг друга. Закончив работу, разошлись по палубе, явно в хорошем настроении от ощущения, что наконец-то возвращаются в Европу. Никто даже не смотрел в сторону берега. Пристань беглецов они покидали без сожалений.
      Только Генрих не сводил взгляда с удалявшихся мангровых зарослей и цепочки черных скалистых островков. На прямой за теми двумя, из которых один походил на двугорбого верблюда, а другой на шлем, украшенный пером, над берегом лагуны укрывались шанцы, отсыпанные Броером Ворстом, плотником с "Зефира", и вооруженные орудиями Мартена.
      "- Отсюда можно уничтожить их огнем тяжелых пушек, - подумал Шульц. Не нужно даже входить в бухту, если знать, куда целиться. Если их подавить, река будет открыта, и тогда..."
      Он резко обернулся, заметив странную тень на досках палубы. Это была тень Педро Альваро, стоявшего за ним.
      - Святой отец, вы ходите бесшумно, как кот, - заметил Генрих.
      - Да, у меня легкая походка, - согласился иезуит. - Это те самые островки, что указывают дорогу? - спросил он, понижая голос.
      - Да, - кивнул Шульц, - но это не все...Обратите внимание: если с того места, где мы сейчас находимся, навести пушку прямо между ними и рассчитать угол возвышения так, чтобы ядро упало в лес на триста ярдов от берега, оно угодит в самую середину укреплений.
      - Понимаю, - шепнул Альваро. - И не забуду.
      Ночь пала на берег, все ещё видневшийся по левому борту, а потом на море, которое вмиг погасло, меняя цвет. Ветер стих, словно ожидая появления луны. И лишь когда край серебряного диска вынырнул над горизонтом, легкое дыхание вечернего бриза потянуло с запада. Одновременно на палубе "Санта Вероники" началось движение, затопали босые ноги матросов, раздались голоса боцманов и окрики, всегда сопровождающие перекладку рей на противоположный галс.
      Бриз наморщил поверхность воды, которая теперь слегка шипела у форштевня и фосфоресцировала за кормой, паруса напряглись, заскрипели блоки топенантов. Луна поднималась все выше, и её холодный влажный блеск широкой полосой разливался по морю, омывая правый борт корабля. Паруса, черные как сажа, если на них смотреть с кормы, и белые, с атласным блеском со стороны носа, возвышались на фоне темного неба, полного звезд. Силуэты мачт раскачивались взад-вперед, рассекая палубу сеткой теней, отбрасываемых вантами и штагами.
      По окончании маневра все стихло. Только морская волна все громче журчала у носа. Генрих некоторое время прислушивался к этому однообразному звуку, а потом вернулся в надстройку на корме, чтоб закончить исповедь.
      Опустившись на колени возле кресла, в котором восседал Педро Альваро и торопливо перекрестившись, стал перечислять нарушенные посты и святые праздники, в которые приходилось работать, нарушая третью заповедь. Умолк, задумался, пробежав в памяти счет прегрешений, набежавших за те две недели, что прошли с последней исповеди, и не обнаружив ничего больше, заявил, что других грехов не помнит.
      Ego te absolvo in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, amen, торопливо пробормотал иезуит, сделав знак креста.
      Когда Генрих встал, очистившись и окрепнув духом, а монах собрал обрядовые приборы в шкатулку, оба сели ужинать. Генрих был голоден - ничего не ел весь день, чтобы вечером принять причастие. Альваро заставил себя проглотить пару кексов и выпил немного вина с водой. Он едва мог скрыть охватившее его беспокойство. Спросил, христиане ли те двое индейских рыбаков из лагуны Амахи.
      - Нет, - ответил Шульц, - но им можно доверять, если речь идет о...
      - Понимаю, - перебил его Альваро.
      Генрих задумчиво крутил в пальцах бокал с вином. Взглянув исподлобья на своего исповедника, облизнул губы, словно пытаясь облегчить им произнесение слов, от которых сам содрогался.
      - Я обещал, что святой отец о них позаботится, - наконец выговорил он. - Не хотел бы...
      - Чтобы они умерли язычниками? - торопливо перебил Альваро. - Будь спокоен, сын мой. Если выполнят то, чего я ожидаю, сделаю все, чтобы души их обрели спасение. Дело ведь только в этом, не правда ли?
      - Да-а, - протянул Генрих.
      Это была первая ложь, совершенная им с момента исповеди.
      Незадолго до полуночи Шульц вышел на палубу и стал прогуливаться вдоль левого борта, затененного сейчас нижними парусами. Вахтенные подремывали на своих местах, исключая рулевого и впередсмотрящего высоко на марсе фокмачты. Еще несколько матросов громко храпели под носовой надстройкой. У гротмачты никого не было, как он и надеялся.
      Задержавшись там, нащупал закрепленные шкоты, огляделся и, убедившись, что никто не может его видеть в глубокой тени, начал ослаблять узлы, чтобы потом перевязать их на другое место. Закончив, привалился к мачте, запыхавшись от усилий, вытирая вспотевшие лоб и шею. Выждал, пока сердце успокоится настолько, чтобы смог встать на ноги. Перевел дух.
      Вернувшись на корму, перекинулся несколькими словами с рулевым, и окинув взглядом силуэты "Ибекса"и "Торо", хорошо теперь видные в свете луны, приказал ему дать знать, если те вдруг переменят курс. Под конец спросил, где рыбаки, чью лодку он разрешил взять на буксир до банки Сьерра Мадре, и велел прислать их к себе в каюту за письмом, которое они должны были вручить Мартену, вернувшись в Амаху. Индейцы явились немедленно. Им не нужно было объяснять, что делать, покинув корабль. Устрашающие инструкции они получили ещё от Уатолока; были преданными и молчаливыми, а их сонные лица, неподвижные, словно вырезанные из красного дерева, вообще ничего не выражали. Без единого слова забрали они два небольших пакета, заключавших в себе вещи Альваро, и младший сунул их в свой мешок.
      Генрих ещё раз напомнил, каким образом подтянуть лодку под корму, чтобы та оказалась точно под окном его каюты. Пройдя с ними, показал веревочную лестницу, которая свисала до самой воды.
      - Теперь идите, - заключил он. - Когда начнем поворот, я задержу корабль, чтобы выиграть для вас время. Помните, что если белый жрец благополучно доберется до Матаморос, вас в Амахе ждет большая награда. А в противном случае - смерть.
      - Да, - кивнул старший рыбак, - мы это знаем.
      Забрав мешок, они вышли на палубу.
      Альваро взглянул на Шульца и, поймав его взгляд, заметил:
      - Было бы крайним легкомыслием позволить им вернуться. Слишком много знают...
      - Слишком много, - согласился Генрих с легкой ухмылкой.
      При выполнении поворота для смены галса, понадобившегося получасом позднее, на палубе "Санта Вероники" возникло замешательство. По невыясненным причинам неожиданно ослабли шкоты нижней реи на гротмачте, а потом выбрали не те, что следовало, в результате судно потеряло ход, остановилось и даже начало дрейфовать бортом, сносимое ветром. Прошла четверть часа, пока Шульцу со старшим боцманом удалось исправить дело и навести относительный порядок.
      Среди общей суеты никто, разумеется, не обратил внимания на индейцев-рыбаков, которые тем временем сели в свою лодку и уплыли. Только когда "Вероника" снова двинулась вперед, с палубы заметили удаляющуюся лодку по раздутым косым парусом.
      ГЛАВА XY
      "Зефир" покинул Пристань беглецов через два дня после ухода кораблей, увозящих добычу корсаров в Англию.
      У Мартена осталось всего несколько человек из прежнего экипажа, и в том числе - Томаш Поцеха, на которого теперь легли обязанности помошника, Броер Ворст, Тессари-Цирюльник и Перси Барнс, прозванный Славном. Двое последних были произведены в боцманы, а Ворст соединил в одних руках обязанности главного боцмана, плотника и парусных дел мастера. Четыре пятых нынешнего экипажа составили добровольцы-индейцы и негры из Амахи, хотя и толково обученные обращению с парусами, но уж никак не сравнимые с белыми по части боя.
      Мартен не слишком волновался: пока что он не собирался кого-нибудь атаковать, а пользуясь защитной тактикой легко мог уходить от боя благодаря скорости "Зефира". К тому же он располагал весьма недурной артиллерией, обслугу которой Ворст с Поцехой школили непрестанно, не жалея пороха и ядер.
      По пути в залив Гондурас за пять дней плавания ничего существенного не произошло. "Зефир" вплотную миновал мыс Катаче в Юкатанском проливе и, сменив курс юго-восточный, на шестой день к восходу солнца оказался на траверзе группы небольших островов, разбросанных как льдинки на обширном пространстве моря. Все они были необитаемы, и только на одном, - Лебедином острове, - имелась пресная вода, годная для питья.
      Но Мартен не собирался там высаживаться; якорь он бросил у дорого острова, впрочем, ничем не отличавшегося ни формой, ни размерами, заросшего буйной растительностью и прорезанного глубоким оврагом с крутыми краями и каменистыми осыпями.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17