человек, ставших на время стачки "специальными констеблями". Среди них были банкиры, профессора, студенты, адвокаты, даже священники. Для поддержания наиболее важных общественных служб в дни забастовки правительству понадобились штрейкбрехеры, их пришло свыше 300 тыс. Оксфорд и Кэмбридж прекратили учебные занятия и двинулись в доки, на железные дороги, на городской транспорт. Для поддержания хотя бы в минимальных размерах транспортных связей нужны были частные автомобили добровольная мобилизация их предоставила в распоряжение властей до полумиллиона машин. Для всякого, пережившего дни всеобщей стачки в Англии, было совершенно ясно, что буржуазия показала тогда очень высокий уровень классовой сознательности, - конечно, своей буржуазной классовой сознательности.
      Тверды, решительны и искусны были и действия генерального штаба буржуазии. Так, либеральнее вожди - Асквит, Грей, Саймон - сразу же стали на сторону правительства и протянули руку Болдуину. Только Ллойд Джордж занял несколько особую позицию: он обвинял в стачке обе стороны, но во всяком случае и он, по крайней мере на 50%, поддерживал правительство. Очень важна была информация населения о том, что происходило в Англии во время стачечных дней. Радио давало в этом отношении правительству огромные преимущества, так как стачка печатников лишила буржуазию обычных способов воздействия на массы через газету. Но даже и тут буржуазия нашла для себя известную лазейку. Под руководством Черчилля в типографии "Морнинг пост" группа штрейкбрехеров печатала особый бюллетень ежедневных новостей: "Бритиш газет", который к концу стачки расходился в количестве свыше 2 млн. экземпляров.
      Однако генеральный штаб буржуазного лагеря действовал не только твердо, но и искусно. Это прекрасно иллюстрировалось позицией, которую заняла церковь в великой борьбе. Архиепископ Кентерберийский уже 7 мая, т. е. на четвертый день стачки, выступил с призывом ко всем "верующим христианам" немедленно заключить мир на базе такого компромисса: Генсовет прекращает стачку, шахтовладельцы прекращают локаут, а правительство гарантирует субсидию впредь до окончания переговоров между сторонами. Епископ Бирмингамский и многие священники по всей стране энергично поддержали главу церкви. Хотя некоторые служители повели себя несколько иначе, в стране все-таки создалось впечатление, что в столь решающий момент церковь отказалась ассоциироваться с "капиталистами", и это имело результатом то, что в воскресенье 9 мая все храмы были полны рабочими. Мотивы, побудившие церковь отмежеваться от правительственных кругов, были сложны - тут играли роль и традиции прошлого, и забота об укреплении престижа церкви в массах, и субъективные настроения отдельных ее представителей, - но факт тот, что правительство открыто не пыталось как-либо воздействовать на непокорных церковников и примирилось с их полу скрытой оппозицией. Тем самым генеральный штаб обнаружил несомненную дальновидность как применительно к общей стратегии своего класса, так и применительно к его стратегии в борьбе с пролетариатом во время всеобщей стачки. Ну, а как вели борьбу рабочие?
      Здесь приходится сделать строгое различие между массами и вождями.
      Массы были просто великолепны. Дисциплина и выдержка их были поистине поразительны. Призыв Генсовета всюду пал на благодатную почву. Транспортники, железнодорожники, металлисты, печатники, не говоря уже о горняках, забастовали немедленно. Бастовали в крупных центрах, бастовали на самых захолустных станциях. Рельсовые пути с утра 4 мая замерли на всем протяжении страны. Поразительна была классовая солидарность масс: железнодорожники и докеры, транспортники и печатники ничего не могли выиграть от этой борьбы, а потерять могли многое. И тем не менее миллионы рабочих рисковали своим благополучием ради единой цели - спасти углекопов. Да, массы и тесно связанные с ними местные вожди, особенно из молодежи, были прекрасны.
      Но зато вожди движения, Генсовет, лидеры лейбористской партии, все то, что можно было назвать генеральным штабом пролетарского лагеря... Хотя с тех пор прошло больше 40 лет, но всякое воспоминание о них вызывает во мне смешанные чувства стыда за них и гнева против них.
      За несколько часов до начала всеобщей стачки в Лондоне состоялся большой митинг, на котором выступил Макдональд. Вот что он сказал в своей речи: "Я не люблю всеобщей стачки. Я не изменил в этом отношении своих взглядов. Я уже говорил об этом в палате общин. Я не люблю всеобщих стачек; по совести говоря, я их очень не люблю. Но, по совести говоря, что же нам было делать?"{15}.
      Несколько дней спустя, уже в разгар всеобщей стачки, Томас на митинге в одном из лондонских предместий бросил: "Каков бы ни был конец этой стачки, нация после нее будет находиться в худшем положении, чем раньше. Я никогда не скрывал и не скрываю сейчас, что я отношусь отрицательно к принципу всеобщей стачки"{16}.
      Однако Макдональд и Томас были лишь откровеннее других. Подавляющее большинство прочих лидеров по существу испытывали те же чувства - правда, с различной степенью остроты, - но по разным соображениям до поры до времени молчали. Результатом же таких настроений явились два последствия.
      Во-первых, рабочее движение оказалось почти совершенно не подготовленным к предстоящей борьбе. Не только не были заранее выработаны все технические детали, например, в отношении печати, выбора отраслей труда, подлежащих призыву в первую очередь, во вторую очередь и т. д., но даже не были решены вопросы о длительности стачки и ее целях. Говорили просто "хотим помочь углекопам", однако не оговаривали тех условий, при которых стачка по праву может быть прекращена. Неизвестно было также, объявляется ли стачка на какой-либо определенный срок или же вплоть до победы или поражения? Должна ли стачка носить чисто экономический характер или включать также известный элемент политики? И если элемент политики признается необходимым, то в какие формы он должен вылиться? Такая неопределенность, конечно, ослабляла силу удара пролетариата.
      Во-вторых, прямым следствием пораженческих настроений лидеров явилось их стремление проводить всеобщую стачку "в белых перчатках". Одна из левых лейбористок Эллен Вилкинсон не без остроумия сказала, что Генсовет ведет борьбу по принципу: "Ш-ш! Ш-ш! Не разбудите бэби Болдуина!" Эта трогательная забота о спокойствии премьера, впрочем, совпадала с личными переживаниями рабочих лидеров. Они сами смертельно боялись всеобщей стачки и потому охотно делали все, чтобы вырвать зубы у этого страшного чудовища.
      С этой целью лидеры сразу решили ограничить размах стачки. Все рабочие силы были разделены на две категории: силы "первой линии" и силы "второй линии". К "первой линии" были отнесены рабочие горной, железоделательной, металлообрабатывающей, строительной и типографской промышленности, железнодорожники, транспортники и некоторые группы чернорабочих. Ко "второй линии" относились газ, освещение, почта, телеграф, телефон, т. е. отрасли, наиболее непосредственно затрагивающие интересы самых широких кругов населения и выход из строя которых способен был давать наиболее быстрый общественно-политический эффект. Генсовет, однако, начал с "первой линии" и ввел в борьбу отрасли труда, стачка в которых может дать эффект не сразу, а лишь спустя значительный срок. О призыве "второй линии" шли только разговоры, но до ее мобилизации дело так и не дошло: лидерам стало страшно, и они предпочли позорно капитулировать. Чрезвычайно характерно, что о забастовке водопровода вообще разговора не было. Общее число забастовщиков накануне ликвидации стачки достигло 3,5 млн., т. е. примерно 25% всего британского пролетариата тех дней. Как видим, Генсовет не сумел или не захотел ввести в бой даже половины рабочего класса страны.
      Генсовет допустил еще одну крупную ошибку. Он провозгласил, что "рабочие не воюют с народом", и под этим предлогом обратился к правительству с письмом, в котором заявлял, что берет на себя заботу о снабжении населения продуктами продовольствия и потому будет пропускать поезда и грузовики с пищевыми продуктами. Правительство, однако, категорически отвергло всякое участие тред-юнионов в снабжении населения продовольствием, взяв эту задачу целиком на себя. Распоряжение же Генсовета о свободном передвижении продовольствия осталось в силе. Таким образом, Генсовет оказывал правительству серьезную помощь в разрешении одной из труднейших проблем, с которой столкнулось правительство.
      В конечном счете благодаря хорошей подготовленности буржуазного лагеря и плохой подготовленности пролетарского лагеря (а в особенности трусости генерального штаба последнего) соотношение общественных сил в мае 1926 г. складывалось не в пользу рабочего класса, а в пользу буржуазии. Победа болдуинов и черчиллей была предопределена. Весь вопрос сводился лишь к тому, когда, как, с помощью каких мер и средств она будет достигнута.
      Как была сорвана стачка
      Из предыдущего ясно, что самым слабым звеном в цепи всеобщей стачки были рабочие вожди, прежде всего Генсовет. Поэтому нисколько не удивительно, что Болдуин и Черчилль в своей борьбе против пролетариата решили бить прежде всего в эту ахиллесову пяту рабочего класса. Роли между ними были прекрасно распределены: Черчилль взял на себя задачу запугивания Генсовета, а потом, когда эта цель была достигнута, на сцене появился Болдуин и в своей обычной елейно-пацифистской манере постарался сорвать плоды подготовленного Черчиллем успеха.
      Запугивание началось с первого дня стачки. Проявилось оно прежде всего в вопросе о том, быть или не быть во время стачки рабочей прессе. Казалось бы, какие могут быть сомнения?.. Накануне стачки буржуазная печать яростно обрушилась на Генсовет, подозревая его в намерении издавать во время борьбы "Дейли геральд". Как?! Это диктатура пролетариата! Это нарушение основ британской конституции!.. Правые члены Генсовета немедленно пришли в панику, левые стали колебаться, Томас поднял невероятный крик. В результате Генсовет постановил, что "Дейли геральд" наряду со всеми другими органами печати во время стачки не будет выходить. Но так как потребность оповещать рабочие массы обо всем происходящем во время борьбы была слишком настоятельна, Генсовет решил издавать свой стачечный бюллетень под названием "Бритиш уоркер". В течение первых двух дней стачки Генсовет, однако, не решался выпустить его, и только после того как на третий день появился правительственный бюллетень "Бритиш газет" (о котором я уже упоминал), генеральный штаб пролетариата настолько осмелел, что опубликовал первый номер своего бюллетеня. Но какого? Серого, бесцветного, беззубого, респектабельного, дьявольски респектабельного... Еще бы! Четыре специальных цензора Генсовета внимательно следили за тем, чтобы на страницы рабочего бюллетеня как-либо не проскочила случайно хоть искра революционного подъема! Еще любопытнее, что Генсовет запретил издание стачечных бюллетеней на местах! Если бы не коммунисты и левые группировки "движения меньшинства", которые, конечно, не считались с этим распоряжением Генсовета, миллионы рабочих во время стачки вынуждены были бы питаться правительственным радио да обывательскими слухами.
      Вторым моментом, когда с особенной яркостью обнаружились результаты политики запугивания, был вопрос о так называемых русских деньгах. Советские рабочие провели сбор пожертвований в пользу английских стачечников. ВЦСПС в счет этих сборов направил в Лондон небольшой аванс. В свете исторической перспективы можно думать, что этот благородный жест, продиктованный самыми лучшими чувствами, в тогдашней обстановке тактически был не вполне удачен. Однако ничего "зловещего" в поступке советских рабочих не было. Факты международной помощи стачечникам бывали и раньше. Однако теперь это вызвало в буржуазных кругах Англии целую бурю. Генсовет вновь пришел в панику и огромным большинством решил вернуть деньги в Москву. Даже "левый" Хикс поддержал в этом вопросе Томаса!
      Но то были лишь цветочки. Главная атака на Генсовет началась 3 мая, когда Болдуин в парламенте заявил, что всеобщая стачка является вызовом конституционным вольностям страны. 6 мая на ночном заседании палаты общин выступил либеральный лидер Джон Саймон, один из самых известных английских юристов, в длинной речи с помощью целого ряда сомнительных хитросплетений он "доказал", что всеобщая стачка является "противозаконной". Поэтому каждый рабочий, участвующий в стачке, отвечает своим личным имуществом за причиненные предпринимателю убытки. Поэтому же каждый член тред-юниона, отказавшийся выполнить предписание своего союза о приостановке, работы и тем самым нарушивший профсоюзную дисциплину, не может быть лишен своего права на пособие от своей организации, хотя в уставах многих тред-юнионов это и предусмотрено.
      Речь Саймона, активно поддержанная правительственными кругами, привела Генсовет в необычайное волнение. "Бритиш газет" сразу же набросилась на рабочих лидеров, обвиняя их в стремлении придать стачке "политический характер" и установить в Англии "диктатуру пролетариата". Эти нападки окончательно вывели членов Генсовета из равновесия. Всеми доступными им способами они опровергали свою причастность к "политике" и доказывали, что их стачка является чисто экономической стачкой и что единственной их целью является стремление оказать помощь углекопам.
      Эта трусость и растерянность тред-юнионистских лидеров, естественно, лишь повышали решительность правительства. 10 мая Черчилль и его сторонники в кабинете потребовали принятия крутых мер: ареста Генсовета и местных стачечных комитетов, мобилизации армейских резервов и спешного проведения через парламент закона, дающего правительству право конфискации денежных фондов тред-юнионов. Предложения Черчилля 10 мая приняты не были, и Болдуин выговорил себе еще два дня для мирного урегулирования конфликта.
      Конечно, правительство приняло надлежащие меры для того, чтобы сведения о заседании кабинета 10 мая "просочились" в круги Генсовета. Эффект был потрясающий. Все его члены - как правые, так и левые - теперь страстно желали только одного - мира, мира во что бы то ни стало. Такой Генсовет можно было взять голыми руками. Усиленно заработал Томас: он бегал по министерским передним, беседовал с премьером, ездил к королю и выискивал любой предлог для какого бы то ни было компромисса. Болдуин ловко использовал ситуацию. Как раз в этот момент на сцене неожиданно появился глава королевской комиссии Самуэль, находившийся за границей, - было неясно, приехал ли он в Англию добровольно или был вызван премьером, - и выступил в качестве примирителя. 8 мая он встретился с представителями Генсовета, и в течение двух следующих дней, за спиной у Федерации горняков, были выработаны условия прекращения всеобщей стачки. Они включали основные положения рекомендаций комиссии Самуэля, а также предусматривали понижение зарплаты горняков.
      Только 9 мая к вечеру Генсовет сообщил Федерации горняков в своих переговорах с Самуэлем и достигнутом компромиссе. Представители углекопов (Кук, Смит и Ричардсон) категорически отвергли снижение заработной платы. Томас, Пью и другие члены Генсовета всячески старались убедить горняков в неизбежности известных жертв с их стороны в сложившейся ситуации, но ничего не добились. Макдональд и Гендерсон от имени лейбористской партии также доказывали горнякам, что они должны уступить, так как-де их слепое упорство грозит тягчившими последствиями для всего рабочего движения, но и они не имели успеха. Кук и Смит твердо стояли на своем.
      Тогда Томас и Пью заявили вождям горняков, что соглашение между Генсоветом и правительством достигнуто и что 12 мая стачка прекращается. Это было настоящее предательство.
      В крайнем раздражении Кук и Смит спросили, есть ли твердая гарантия, что после прекращения стачки правительство по крайней мере признает Меморандум Самуэлл (так именовался компромисс, достигнутый в результате переговоров Генсовета с Самуэлем). Томас ответил: "Да, гарантии есть и вполне надежные". Это подтвердили и некоторые другие члены Генсовета. Вожди горняков не удовлетворились и потребовали предъявления какого-либо документа. Такого документа же оказалось. Тогда Томас, обратившись к Куку, с возмущением воскликнул: "Вы можете не верить моему слову, но неужели вы не поверите слову английского джентльмена, который был губернатором Палестины?"{17} Это было поистине великолепно! Аналогичное заверение привел и Макдональд. Однако и этот "аргумент" не подействовал на лидеров горняков. Они ушли крайне неудовлетворенными и с большими опасениями за будущее.
      Их недоверие оказалось более чем обоснованным. 12 мая утром Генсовет отправился на поклон к Болдуину, и Пью смиренно сообщил ему о немедленном прекращении всеобщей стачки. Болдуин в ответ патетически воскликнул, что он благодарит бога за принятое Генсоветом решение. Но, когда затем некоторые члены Генсовета (в частности Бевин) спросили премьера, гарантирует ли он прекращение локаута горняков и отсутствие репрессий в отношении всех других рабочих, участвовавших в стачке, Болдуин уклонился от каких-либо связывающих его обещаний, сославшись на свое заявление в парламенте, которое он должен сделать в самом ближайшем будущем. Это звучало очень подозрительно. Одновременно утром 12 мая Самуэль направил Пью письмо, в котором заявил: "С самого начала переговоров я доставил вам на вид, что я действую целиком по собственной инициативе, что я не имею никаких полномочий от правительства и, следовательно, не могу давать никаких гарантий от его имени".
      Таким образом, Томас и Макдональд нагло лгали, когда заверяли Кука, будто бы правительство принимает в качестве базы для урегулирования конфликта Меморандум Самуэля.
      12 и 13 мая, повинуясь профсоюзной дисциплине, забастовщики стали возвращаться на работу. И тут сразу возникли крупные осложнения. Массы были вообще потрясены и возмущены внезапным и немотивированным прекращением стачки. Настроение повсюду оставалось боевым. Рабочие готовились к длительной борьбе. Железнодорожники, транспортники, печатники - все единодушно заверяли, что смогут простоять по крайней мере еще недели две. Массы, ощутившие свою великую классовую мощь, смотрели на будущее с величайшими надеждами... И вдруг такая полная и необъяснимая капитуляция! Уже одно это создавало среди миллионов стачечников очень возбужденное настроение. К этому прибавились репрессии предпринимателей. Они не хотели просто восстанавливать стачечников на старых условиях, а требовали либо сокращения зарплаты, либо удлинения рабочего дня, либо выхода рабочих из союзов, либо подписания обещаний никогда больше не участвовать во всеобщей стачке и т. п. Возмущению рабочих не было границ. Общественная атмосфера стала быстро накаляться. Стачечники отказывались возвращаться на работу. 13 мая число бастующих было больше, чем накануне. Все говорило, что теперь можно ожидать новой и уже гораздо более острой вспышки социальной борьбы. Это перепугало буржуазный лагерь, и Болдуин был вынужден пролить немножко елея на бурное рабочее море. 13 мая он выступил в парламенте с речью, в которой предпринимателям рекомендовал умеренность и осторожность, а тред-юнионам обещал использовать свое влияние для предупреждения каких-либо репрессий. Слова премьера имели определенный эффект, и возвращение стачечников на свои места пошло более гладко, но все-таки многие забастовщики еще долго оставались на положении безработных. Томас и тут оказался на высоте своего предательства: он подписал с железнодорожными компаниями соглашение, в котором признавалось, что тред-юнион, объявив стачку, совершил неправильный акт и что предприниматели вправе требовать от рабочих возмещения причиненных им убытков.
      Так обстояло дело с рабочими различных профессий, принимавшими участие во всеобщей стачке. С горняками вышло гораздо хуже. Вопреки заверениям Томаса и Макдональда шахтовладельцы отказались аннулировать локаут. Болдуин также не сделал ничего для ого прекращения. Все, на что он отважился, - это выдвинуть собственный план компромисса для угольной промышленности, который уступал даже скромному Меморандуму Самуэля!
      Таким образом, Генсовет потерпел полное и бесславное поражение. Он был кругом обманут, обманут потому, что благодаря своей трусости хотел быть обманутым. В истории английского рабочего движения никогда не было более позорной страницы.
      Героическая борьба углекопов
      Всеобщая стачка кончилась, но борьба углекопов против шахтовладельцев только начиналась.
      14 мая, через два дня после капитуляции Генсовета, исполком Федерации горняков был принят Болдуином. Исполком единогласно отверг компромисс премьера. 20 мая то же сделала специально созванная общенациональная конференция горняков. Болдуин принял также представителей шахтовладельцев, но результатом этого явилось лишь письмо последних премьеру, в котором они обвиняли во всех трудностях вмешательство правительства в дела угольной промышленности и требовали для себя полной свободы действий. Хозяева считали единственным выходом из положения лишь введение 8-часового рабочего дня и значительное снижение заработной платы. Получив отпор с обеих сторон, Болдуин обиделся и решил отказаться от дальнейшего вмешательства, заявив, что вопрос о какой-либо субсидии горной промышленности от правительства снимается с повестки дня. Так опять класс оказался против класса (правда, только в рамках одной отрасли производства), но с той огромной разницей, что на этот раз острый конфликт растянулся на 7 месяцев, которые стали одной из наиболее героических страниц в анналах классовой борьбы британского пролетариата.
      Первые 2 месяца борьбы, вплоть до середины июля, были периодом упорного выжидания с обеих сторон. Шахтовладельцы возлагали надежды на "костлявую руку голода", которая должна смирить рабочих, и предлагали горнякам возобновить работу на условиях сокращения зарплаты и установления 8-часового рабочего дня. Горняки, которые еще имели средства для существования (стачечное пособие от союза и мобилизация собственных ресурсов), категорически отвергли предложения хозяев и твердо повторяли: "Not a penny off the pay, not a second on the day". Правительство молчало и занималось проведением через парламент некоторых антирабочих законов.
      К середине июля положение начало обостряться. Собственные ресурсы горняков стали истощаться. 15 июля состоялось совместное заседание Генсовета и Федерации горняков, на котором Генсовет обещал оказать бастующим углекопам всемерную помощь.
      Около того же времени в игру вошел новый и важный фактор - поддержка английских горняков иностранными рабочими. Героическая борьба горняков вызывала сочувствие пролетариев других стран, которые провели массовые сборы в помощь своим бастующим товарищам в Англии. Такие сборы проходили в Германии, Скандинавии, Франции, Италии и т. д.
      Однако самое важное значение имела поддержка со стороны рабочих Советского Союза. Твердость и мужество британских горняков вызывали самые горячие чувства у трудящихся в нашей стране, и сборы для их поддержки пользовались большим успехом. Суммы получались крупные, и примерно раз в месяц или раз в полтора месяца открыто через советский госбанк переводились в фунтах в Англию. Всего за время стачки советские рабочие послали своим английским товарищам около 11,5 млн. рублей, что составило 61% всех сборов на стачку. В противоположность Генсовету Федерация горняков охотно принимала советскую помощь, что в известной степени объяснялось - это я могу засвидетельствовать из личных воспоминаний - влиянием генерального секретаря горняков, уже упоминавшегося Артура Кука. Это был человек большого мужества и твердости, с широким горизонтом и пониманием происходящего. Личные качества Кука несомненно сыграли немалую роль в поддержании единства горняцкого фронта до конца.
      Зато весь буржуазный лагерь задыхался от негодования при каждом новом переводе "русских денег" из Москвы в Лондон. Его чувства даже нашли известное отражение в дипломатической переписке тех дней между советским и британским правительствами. Советская помощь глубоко запала в сердца английским горнякам и нашла свое практическое выражение, между прочим, в том факте, что во время второй мировой войны Федерация горняков была первой общественной организацией, сделавшей крупный денежный взнос в фонд Советского Красного Креста сразу же после нападения гитлеровской Германии на нашу страну{18}.
      Почти одновременно с решением Генсовета об оказании горнякам помощи они получили поддержку (по крайней мере моральную поддержку) со стороны... церкви. Сейчас, как и во время всеобщей стачки, и по тем же причинам сановники церкви в лице целого ряда епископов и других видных представителей клира вручили Болдуину меморандум в качестве основы для урегулирования конфликта в горной промышленности. Условия, предлагавшиеся церковниками, сводились к следующему: немедленное возобновление работы с сохранением рабочего дня и зарплаты такими, какие были до стачки; заключение в течение четырехмесячного срока соглашения между сторонами в общенациональном масштабе; субсидия промышленности от государства на определенный срок; реорганизация угольной промышленности; решение спустя точно указанный срок всех несогласованных между сторонами вопросов в порядке арбитража при наличии независимого председателя. Меморандум церковников в сложившейся обстановке представлял собой настолько приемлемый для горняков выход из положения, что его поддержал исполком Федерации углекопов. Зато шахтовладельцы его отвергли, а Болдуин принял меморандум церковников, но ничего не сделал для его реализации. Таким образом, правительство сохранило свою враждебную горнякам непреклонность, а церковь еще раз нажила общественно-политический капитал.
      Что касается широких горняцких масс, то, несмотря на все возраставшие трудности, они продолжали держаться. Это прекрасно иллюстрировалось следующим любопытным фактом. 30 июля собралась, конференция делегатов Федерации горняков для обсуждения меморандума церковников. На конференции произошел спор. Многие члены конференции требовали осуждения поведения исполкома за то, что он отнесся сочувственно к предложениям представителей церкви. Они считали это недопустимой слабостью. После жаркой дискуссии вопрос был поставлен на голосование, и что же? Исполком едва избежал осуждения: за осуждение было подано 330 тыс. голосов, против осуждения 366 тыс.!
      Пришла осень. Положение горняков становилось все труднее. Личные ресурсы стачечников были истощены. Пособия, выдаваемого союзом, не хватало на существование. Детей углекопов на время борьбы разобрали семьи рабочих других отраслей труда. Различные филантропические организации - светские и церковные - начали открывать для горняков благотворительные столовые. В угольных поселках было сумрачно, голодно и холодно. Буржуазия травила забастовщиков и предрекала их близкое поражение. Многие тред-юнионистские лидеры со злорадством говорили горнякам: "Вы сами виноваты в своем несчастье". Все это создавало почву, благоприятную для внесения разложения в ряды горняков. И действительно, кое-кто из них стал падать духом и понемногу возвращаться на работу. Такие случаи бывали в дистриктах Уорвикшира, Дерби, Ноттингэма и др. Однако то были редкие исключения. Основная масса горняков стояла прочно на боевых позициях. Вот прекрасное доказательство.
      Обеспокоенное экономическими и социальными последствиями сильно затянувшегося конфликта правительство в середине сентября сделало попытку урегулировать его с помощью нового компромисса, который содержал заключение временных соглашений по дистриктам и создание затем Трибунала национального арбитража, в который любая сторона может обжаловать любой пункт временного соглашения. Исполком горняков передал это предложение на голосование дистриктов. 7 октября оно было отклонено большинством 737 тыс. против 42 тыс. А состоявшаяся около того же времени национальная конференция горняков большинством 594 тыс. голосов против 194 тыс. приняла решение активизировать борьбу. Под этим понимались такие меры, как возвращение к лозунгу "Not a penny off the pay, not a second on the day", участие в стачке рабочих, несущих заботу о безопасности шахт, созыв специального конгресса тред-юнионов для объявления эмбарго на ввоз иностранного угля и введение обязательного взноса на помощь горнякам во всех британских профсоюзах. Голосование по дистриктам дало большинство в 176 тыс. голосов в пользу названного решения.
      Однако большинство лидеров тред-юнионов, от которых в немалой степени зависело проведение в жизнь политики интенсификации форм борьбы (в частности такая важная мера, как эмбарго на иностранный уголь), остались глухи к призыву горняков. Единственное, на что пошел Генсовет, было объявление добровольного общепрофсоюзного взноса в помощь горнякам, принятое 3 ноября.
      Но даже и эта полумера пришла слишком поздно. В горняцких поселках царили голод и холод. Сила сопротивления забастовщиков слабела с каждым днем. Шахтовладельцы, поддерживаемые правительством, не хотели и слышать о каких-либо уступках углекопам. Руководящие круги тред-юнионов и лейбористской партии все больше охладевали к поддержке горняков, считая, что своим "экстремизмом" они сами навлекли на себя беду. Самовольное возвращение стачечников на работу принимало широкий характер: на 10 ноября свыше 300 тыс. горняков с болью в сердце вынуждены были капитулировать. В такой обстановке исполком Федерации решил, что пришло время кончать борьбу. Как ни горько было признать поражение, лучше было уйти с поля битвы в организованном порядке, чем допустить развал Федерации в случае стихийного бегства бойцов под давлением превосходящих сил противника, ибо надо было думать о будущем. Пусть в этот раз рабочие потерпели неудачу, придет время, когда они окажутся в более благоприятном положении. И такое время придет тем скорее, чем полнее их профсоюзная организация сохранит свою боеспособность.
      Исходя из этих соображений, исполком Федерации в середине ноября вступил в переговоры с правительством. Условия, предложенные последним, были следующие: Федерация должна гарантировать немедленное возобновление работ на базе соглашений между сторонами по дистриктам в соответствии с выработанным правительством стандартом таких соглашений, причем вопрос о продолжительности рабочего дня не исключается из переговоров между горняками и шахтовладельцами; правительство создает также Национальный трибунал, к которому может апеллировать каждая сторона по любому пункту соглашения, если он дает рабочим меньше того, что предусмотрено стандартным образцом.
      Исполком передал правительственное предложение на голосование дистриктов.