Но к моменту нашего разговора германская интервенция приняла уже столь явные формы, что мировая печать то и дело сообщала о прибытии к Франко огромных транспортов немецкого вооружения и о высадке в Кадисе и других франкистских портах тысяч нацистских "волонтеров". Не удивительно, что мое упоминание об Испании вызвало у Ллойд Джорджа известное беспокойство. Однако он стал доказывать, что это "мелочь, которую не стоит принимать слишком трагически", и что "фюрер" достаточно умен, чтобы не завязнуть в ней слишком глубоко.
      - Поживем - увидим, - возразил я и затем продолжал: - А теперь второе доказательство органической агрессивности Гитлера: вы знакомы с его книгой "Моя борьба" - этой библией германского нацизма?
      - Знаком, - ответил Ллойд Джордж.
      - Так вот, в этой книге Гитлер черным по белому пишет, что его целями являются разгром и покорение Франции и захват так называемого жизненного пространства на востоке, т. е. в Польше, в Прибалтике, в СССР, особенно на Украине. Как видите, Гитлер даже не скрывает своей агрессивности.
      - Ничего подобного там нет! - запальчиво воскликнул Ллойд Джордж. - Вы лишний раз доказываете, как несправедлива к Гитлеру враждебная ему пропаганда.
      - Как ничего подобного нет? - возмутился я. - Там все это есть и в очень определенных выражениях.
      Ллойд Джордж вскочил с места и, подбежав к книжному шкафу, вытащил оттуда книгу Гитлера в переводе на английский язык,
      - Вот, вот, смотрите! - совал он мне в руки книгу. - Тут ничего такого нет!
      Я взял книгу и стал ее перелистывать... Что за черт! В том месте, где говорилось об агрессивных планах Гитлера против Франции и Востока, хорошо знакомых мне страниц не оказалось.
      - Это фальсифицированное издание! - воскликнул я. - Нацисты изъяли из него наиболее одиозные места, чтобы не пугать англичан.
      - Не может быть! - изумился Ллойд Джордж.
      - Как не может быть? Я читал "Мою борьбу" в подлиннике. Я пришлю вам точный перевод недостающих в английском издании страниц. Вы сами убедитесь.
      Несколько дней спустя я исполнил свое обещание. Ллойд Джордж был ошеломлен и возмущен. Ошеломлен и возмущен (как он объяснил мне при нашем ближайшем свидании) даже не столько содержанием изъятых страниц, сколько тем, что они были скрыты от английского читателя.
      Тем временем германская интервенция в Испании выливалась во все более определенные формы...
      Все это не могло не оказать влияния на Ллойд Джорджа. В 1937 и следующих годах он уже твердо держал курс против фашистских диктаторов и превратился в горячего сторонника англо-франко-советского фронта как барьера против их агрессивный устремлений.
      Чем объяснялась дружественность Ллойд Джорджа к СССР? Прежде всего его положением в английском политическом мире" С 1922 г. (когда распалась последняя коалиция, в которой главенствовал Ллойд Джордж) он не был у власти. Напротив, либеральный лидер постоянно находился в оппозиции к консерваторам, А так как среди буржуазных партий взаимная конкуренция играет очень большую роль, то Ллойд Джордж пользовался каждым удобным случаем, чтобы нанести удар своим политическим противникам. Борьба Советского правительства против британских консерваторов, которая так ярко окрашивала англо-советские отношения в те годы, казалась Ллойд Джорджу таким удобным случаем. И он охотно пользовался им в своих политических целях, тем более что советская позиция на международной арене нередко вызывала в Ллойд Джордже чувство симпатии.
      Было и другое, дополнительное соображение, действовавшее в том же направлении. Ллойд Джордж считал себя "отцом" англо-советского сближения: разве не он заключил в 1921 г. первое торговое соглашение с советской страной? Потом к власти пришли консерваторы и все испортили.
      Теперь Ллойд Джордж с особым удовольствием атаковал консерваторов за их ошибки в области англо-советских отношений, тем самым постоянно освежая память о мудром шаге, сделанном им в 1921 г.
      Каковы бы ни были, однако, мотивы Ллойд Джорджа, его позиция, несомненно, шла нам на пользу.
      Леди Астор
      Это была богатая, очень богатая американка, вышедшая замуж за небогатого, совсем небогатого, английского аристократа. Классическое сочетание титула и денег. В Лондоне они жили в громадном доме No 4 на Сент-Джемской площади, который всегда был полон людей самого разнообразного вида и звания. Здесь часто устраивались большие завтраки, обеды, балы. А в 20 милях от Лондона у Асторов было имение Кливден, в стиле Версаля, с красивым замком и огромным тенистым парком. В конце 30-х годов, перед Мюнхеном, это поместье приобрело мировую известность совсем особенного свойства: в нем на уикэнд (т. е. с субботы на воскресенье) собиралась так называемая кливденская клика - компания махровых чемберленовцев, несущих такую тяжкую ответственность за развязывание второй мировой войны. Эта известность в конце концов оказалась столь неприятной, что уже во время войны Асторы сочли за благо "отмежеваться" от Кливдена, "подарив его нации". В 1932 г., когда я впервые встретился с Асторами, блеск Кливдена еще ничем не был затуманен.
      В доме Асторов господствовали начала матриархата. Хозяйкой, и притом весьма властной хозяйкой, была леди Астор. Невысокая, худенькая, изящная, со слегка взбитыми темными волосами, с маленьким подвижным лицом, быстрыми живыми, чуть лукавыми глазами, леди Астор была прекрасным воплощением вечного беспокойства. В ней точно бес сидел. Она всегда куда-то торопилась, всегда кого-то с кем-то знакомила, всегда кому-то что-то сообщала и притом все это делала с большой ажитацией. Манеры у леди Астор были резкие, чисто американские: говорила она быстро, хохотала громко, фамильярно хлопала собеседника по плечу, хватала гостя за руки и тащила куда хотела.
      "Феодальной базой" Асторов был портовый город Плимут. Лорд Астор представлял его в парламенте в 1910-1919 гг. Когда он решил уйти, мандат был передан его жене. С тех пор Пеней Астор неизменно заседала в палате общин от Плимута. Здесь она очень скоро создала себе совсем особое положение. Всегда в красивом черном платье, с чуть заметной белой вставкой на груди, всегда в маленькой черной шляпке и на высоких черных каблуках, леди Астор гордо, почти надменно восседала на угловом месте во втором ряду консервативных скамей. Однако надолго ее спокойствия не хватало. Уже через полчаса после начала заседания леди Астор начинала ерзать на месте, смотреть во все стороны, переговариваться с соседями. Затем она вскакивала со своей скамьи и, отвесив положенный поклон спикеру, торопливо выбегала из зала заседаний и начинала носиться по комнатам и коридорам обширного здания парламента. Потом так же стремительно возвращалась в зал заседаний и ловила первый подходящий случай для того, чтобы вскочить со своего места и открыть беглую бомбардировку по какому-либо оратору длинной очередью сенсационно-крикливых вопросов. Слова леди Астор сыпались как из пулемета, депутаты кругом смеялись и подбадривали Пеней иронически-сочувственными возгласами.
      Разыгрывался маленький парламентский фарс. Но это нисколько не смущало леди Астор. Она упорно продолжала выкрикивать что-то свое и затем, выпустив весь накопившийся пар, с покрасневшим лицом садилась на свое место, забавно жестикулируя по адресу оппонентов. А после заседания депутаты в курилке парламента говорили:
      - Ну и Пеней! Совсем от рук отбилась!
      Общее мнение резюмировало:
      - Это наше парламентское enfant terrible!
      И так как англичане считают, что без "чудачеств" жизнь была бы очень скучна, то парламент; привык к леди Астор и даже относился к ней с добродушно-иронической терпимостью.
      А "чудачеств" у леди Астор было много. Так, она была строгая абстинентка: алкоголь никогда не осквернял ее рта. На званых обедах и банкетах она пила только содовую воду. Леди Астор была также прозелитом распространенной в Америке секты "Христианское знание". Учение этой секты, между прочим, включало отказ от пользования современной медициной: считалось, что бог и природа должны приносить человеку исцеление в болезни. Леди Астор была столь последовательна в проведении данного принципа, что, когда у нее тяжело захворала дочь, она отказалась пригласить врачей. Дочь умерла, но леди Астор оставалась верна своему богу. Леди Астор была также не прочь поиграть в своего рода пуританскую демагогию. Обладая миллионами, она любила перед всеми демонстрировать свою "бережливость". Иногда вечером после званого обеда с гостями она садилась около камина и начинала штопать порванные чулки.
      Молясь богу-доллару, леди Астор в начале 30-х годов была готова щегольнуть и своей "близостью" с большевиками. Так, летом 1931 г. она вместе с Бернардом Шоу совершила поездку в Москву и даже виделась со Сталиным. Вернувшись домой, леди Астор рассказывала всем, будто бы "убедила" Сталина в том, что Англия придет к коммунизму скорее, чем Россия. Все эти "чудачества" создавали вокруг имени леди Астор постоянный шум и делали ей рекламу.
      Я говорил до сих пор все время о леди Астор. А что же лорд Астор? О, тут все было ясно. Этот большой, красивый, неглупый мужчина с мягкими манерами и благородной внешностью был тенью своей жены. Конечно, лорд Астор занимал разные посты и должности. В период первой мировой войны он был товарищем министра продовольствия и позднее товарищем министра здравоохранения. В дальнейшем он был одним из британских делегатов в Лиге Наций. Он председательствовал в правительственном комитете по туберкулезу и возглавлял старинную гильдию музыкантов. В мое время он был бессменным президентом научно-политического Королевского института по иностранным делам, тесно связанного с Форин оффис. Однако все это было внешнее и неважное. Важно было то, что он являлся мужем леди Астор.
      У четы Асторов имелись также дети, среди них был один сын, о котором говорили, что он "чуть ли не коммунист". Леди Астор заботилась о них, помогала им делать карьеру, но в ее доме дети также стушевывались перед всемогущей волей матери.
      Асторы сразу же обратили на меня с женой свое внимание. Еще бы! Ведь леди Астор в тот период причисляла себя к числу "друзей Сталина". Асторы пригласили нас к себе на завтрак. Гостей было человек 30. Шум за столом от разговора стоял такой, что трудно было расслышать соседа. Присутствовали видные представители политического, общественного и газетного мира Англии, которые для меня представляли несомненный интерес. Я охотно с ними познакомился бы. Однако в такой обстановке это трудно было сделать. К тому же Пеней со своей лихорадочной нервностью все время мешала мне в моих попытках. Я хотел воспользоваться для своих целей кофе, пить который все перешли в гостиную. Не тут-то было! Едва я начинал с кем-либо из гостей разговор, как внезапно, точно из-под земли, вырастала леди Астор, врывалась в беседу с каким-либо неожиданным вопросом, дергала меня за рукав и тащила к какому-либо другому гостю. Внутренне я сердился, но ничего не мог поделать.
      В дальнейшем наши отношения с Асторами пережили различные этапы, но основная линия выглядела в виде затухающей кривой. Примерно до середины 30-х годов мы числились "друзьями", бывали друг у друга, обменивались любезными письмами. Раза два по приглашению леди Астор мы с женой были на уикэнде в Кливдене, тогда еще не имевшем зловещей репутации.
      Потом положение изменилось. Чем ближе надвигалась вторая мировая война, тем реакционнее становилось настроение Асторов. С приходом в мае 1937 г. к власти Чемберлена окончательно сложилась "кливденская клика", и салон леди Астор превратился в главный штаб антисоветских интриг и "умиротворения" Гитлера и Муссолини. Наши пути резко разошлись, и встречи прекратились.
      Сидней и Беатриса Вебб
      Книга С. и Б. Вебб "История рабочего движения в Англии", прочитанная мной в 1901 г, еще 17-летним юношей, произвела на меня огромное впечатление.
      С тех пор я всегда помнил о Веббах. Конечно, позднее, став марксистом, я понял все недостатки их фабианского учения, и работа Веббов по истории британского тред-юнионизма предстала передо мной в несколько иной перспективе, чем тогда, когда я читал ее в первый раз. Однако я сохранил к авторам этой работы теплое чувство.
      Я внимательно следил за научно-литературной и политической работой Веббов. Я читал их "индустриальную демократию", "Социализм в Англии", "Конституцию социалистического британского содружества наций", "Распад капиталистической цивилизации" и многие другие произведения. Я интересовался их участием в бесчисленных королевских комиссиях по различным экономическим, социальным и политическим вопросам. Я наблюдал за деятельностью Сиднея Вебба в качестве министра торговли в первом лейбористском правительстве (1924 г.) и в качестве министра колоний и доминионов во втором лейбористском правительстве (1929-1931 гг.). Я с удовлетворением услышал, что, когда в результате шахматных ходов своей партии Сидней Вебб в 1929т. стал лордом Пассфильдом, его жена отказалась принять этот титул и осталась по-прежнему Беатрисой Вебб. Я часто пользовался материалами, почерпнутыми из трудов Веббов, критически перерабатывая их, для своих докладов, статей, брошюр, как до революции, так и в годы советской работы.
      В 1925-1927 гг., когда я работал в Лондоне в качестве советника полпредства, Веббы держались в стороне от нас, поэтому мне тогда не пришлось лично познакомиться с ними. Однако с начала 30-х годов Веббы уже имели известную связь с советским посольством, а летом 1932 г. они совершили даже продолжительную поездку в Советский Союз и собрали там большой материал о политическом и экономическом развитии нашей страны.
      Еще по дороге в Лондон я решил сразу же по прибытии на место нанести визит моим старым духовным друзьям. И я осуществил свое намерение.
      Был вечер, когда я подъехал к загородному дому Веббов, расположенному примерно в 40 милях от города. Дом был небольшой, двухэтажный, простой, но очень культурно устроенный. Стоял он в саду с дорожками, полянками, купами деревьев. Входная дверь оказалась незапертой, и я вошел в крохотную стеклянную прихожую. Меня приветствовала высокая, стройная женщина с умным и одухотворенным лицом. В молодости эта женщина, должно быть, была очень красива. Но и сейчас, в старости, она отличалась необычайной обаятельностью, особенно хороши были глаза - большие, лучистые, в глубине которых пряталась чуткая, пытливая мысль. Это была Беатриса Вебб. Из-за спины ее выглядывала другая фигура - фигура мужчины с седой шевелюрой и седой бородой клинышком. Он был плотного сложения и почти на голову ниже женщины. На широком красноватом лице его лежала печать ума а упорства. Это был Сидней Вебб. По внешности супруги представляли полную противоположность друг другу. В дальнейшем я мог убедиться, что и во многих других отношениях они были далеко не одинаковы. Но что здесь доминировала женщина - это бросилось мне в глаза при первом же свидании и подтвердилось при последующем знакомстве. Оказалось, например, - мне это рассказала как-то сама Беатриса, - что метод совместной работы супругов таков общий план труда, к написанию которого супруги приступают, составляет Беатриса (конечно, после предварительного обсуждения с Сиднеем) ; она же пишет некоторые, наиболее важные в принципиальном отношении главы; все остальное делает Сидней. В многочисленных беседах, которые мне за 11 лет работы в Лондоне пришлось вести с Веббами, Беатриса всегда занимала ведущую роль. Вспоминая сейчас все, что я знал и слышал о Беатрисе Вебб, могу сказать с полной определенностью: это была самая выдающаяся женщина, рожденная Англией в XIX столетии.
      В тот вечер, когда я впервые переступил порог их дома, Веббы дружески пожали мне руку и провели в небольшую гостиную. Главным украшением этой комнаты были книги. Их было очень много, они теснились с трех сторон по стенам на потемневших от времени полках. С четвертой стороны находился камин. Я и Сидней расположились перед огнем в удобных креслах, а Беатриса уселась на мягкой низенькой приступочке у самого камина, время от времени подбрасывая в огонь короткие деревянные обрубки.
      Сначала разговор не выходил из рамок светского обмена мнениями. Веббы спрашивали меня о том, как прошло мое путешествие от Москвы до Лондона, как я устроился на новом месте, каковы мои первые впечатления от английской действительности. Я отвечал общими, ни к чему не обязывающими фразами. Мне, однако, хотелось поскорее пробить тонкий ледок благовоспитанности, замораживавший наш разговор, и по-серьезному побеседовать с ними о различных серьезных вещах, интересовавших меня. Поэтому я задал Веббам вопрос о результатах их летней поездки в СССР.
      Оба они сразу встрепенулись, оживились и стали наперебой делиться впечатлениями. Беседа приняла дружеский характер. Видно было, что мой вопрос затронул какие-то весьма чувствительные струны в душе Веббов. Скоро выяснилось,- что это за струны.
      Оказалось, что, побывав в СССР, Веббы окончательно решили писать большое и солидное исследование, посвященное истории и современному состоянию Советского Союза. Они вывезли от нас много ценных материалов, обзавелись квалифицированным переводчиком и сейчас занимались классификацией и изучением собранных в СССР документов и печатных произведений. С легкостью, необычной в ее возрасте, Беатриса Вебб (которой было тогда 74 года) вскочила со своей приступочки у камина и повела меня в соседнюю комнату - рабочий кабинет супругов. Сидней следовал за нами. В кабинете стояли два письменных стола с двумя креслами перед ними, а все стены снизу доверху были забиты книгами в красивых переплетах. Ряд полок с одной стороны заполняли толстые черные папки с пестревшими на корешках белыми наклейками. Беатриса подвела меня к этим папкам и с гордостью сказала:
      - Вот тут мы группируем все материалы, касающиеся вашей страны.
      Маленькая экскурсия в кабинет Веббов сразу создала между нами ту атмосферу дружеской интимности, которой не хватало в начале разговора.
      Мы вернулись в гостиную и продолжали беседу о будущем труде Веббов. Беатриса, глядя на меня своими лучистыми глазами, G увлечением набрасывала план подготовляемой работы. Она боялась только, что им не хватит материалов, вывезенных из СССР, и что им потребуются дополнительные справки и документы.
      Я охотно предложил свои услуги для получения всего недостающего. Веббы горячо меня благодарили. У них точно гора с плеч свалилась: видимо, они думали просить меня о такой услуге, но не решались заговорить об этом при первом знакомстве.
      С тех пор в течение последующих трех лет я систематически добывал для Веббов из Москвы через Наркоминдел горы фактических, статистических, документальных и печатных материалов, которые затем тщательно ими исследовались и перерабатывались. Больше того. Я часто и подолгу беседовал с ними, разъясняя происхождение и смысл различных явлений советской жизни, вызывавших у Веббов вопросы или сомнения. Я читал в рукописи и комментировал некоторые главы их труда, и, когда осенью 1935 г. наконец появилось их двухтомное произведение "Советский коммунизм" в тысячу с лишним страниц, я испытал большое удовлетворение. Не потому, что Веббы на старости лет вдруг стали коммунистами; коммунистами они, конечно, не стали, да и не могли стать. Не потому, что я был согласен с каждым словом, написанным в их книге, - наоборот, с рядом их мыслей и суждений я был не согласен. И все-таки я был доволен, потому что труд Веббов имел три очень важных достоинства.
      Во-первых, он давал очень подробную и объективную картину развития СССР.
      Во-вторых, несмотря на отдельные критические замечания авторов, он по существу представлял собой умную и доходчивую до Европейской публики защиту советского строя в нашей стране. Больше того, он предрекал распространение "советского коммунизма" за пределами СССР. Вывод, к которому авторы приходили в заключительной части, сводился к тому, что "советский коммунизм", есть новая цивилизация, идущая на смену старой, т. е. капиталистической, цивилизации.
      И дальше они писали: "В этом месте мы слышим, как заинтересованный читатель задает вопрос: "Распространится ли эта цивилизация на другие страны"?.. Наш ответ гласит: "Да, распространится". Но как, когда, где, с какими видоизменениями, с помощью насильственных революций или с помощью мирного проникновения, или с помощью сознательного подражания - на все эти вопросы мы не можем ответить". Такой итог, несмотря на все сделанные авторами оговорки, в обстановке 30-х годов являлся большой идеологической победой Советской страны.
      В-третьих, наконец, "Советский коммунизм" был произведением Веббов, столпов фабианства, важнейших теоретиков II Интернационала, крупных общественных деятелей и научных работников лейбористской Англии. Это чрезвычайно повышало его авторитет в глазах многочисленных элементов, относившихся в те годы с величайшим недоверием ко всяким положительным оценкам СССР, считая их продуктом "большевистской пропаганды".
      В течение полувека работы Веббы оказывали сильное влияние на умы руководящей верхушки британского рабочего движения, а через нее и на все движение в целом. Отсюда это влияние шло дальше и шире в круги европейского и мирового рабочего движения. В течение полувека умственная лаборатория Веббов была источником той идеологической пищи, которая затем по бесчисленным каналам шла в рабочие, мелкобуржуазные и даже буржуазные головы. И вот теперь этот замечательный интеллектуальный инструмент обратился против антисоветских предрассудков и предубеждений, которыми в 30-е годы были заражены широчайшие круги британского и мирового общественного мнения! Ибо труд Веббов был не только издан и много раз переиздан в самой Англии, он появился также в Соединенных Штатах Америки, разошелся по всем углам Британской империи и по всему миру" В частности, это было предметом особого удовлетворения для Веббов - "Советский коммунизм" был опубликован в Москве на русском языке, а в "Известиях" появился большой подвал об этой работе. Не удивительно, что я не жалел тех усилий, которые были затрачены мной на помощь Веббам в подготовке их труда.
      Веббы послали экземпляр своего труда Н. К. Крупской, к которой они относились с глубоким уважением и симпатией. Спустя некоторое время я получил от Надежды Константиновны следующее письмо, помеченное 27 ноября 1937 г.: "Тов. Майский, посылаю привет Веббам. Выступая на предвыборных собраниях, я рассказываю об их труде, об их оценке совершающейся у нас соцстройки. С тов. приветом Н. Крупская".
      Впрочем, я далеко забежал вперед. В тот темный ноябрьский вечер, когда я приехал знакомиться с Веббами, их труд был еще только задуман. Поэтому, обменявшись взглядами относительно плана нового исследования, мы перешли к текущим делам. Веббы расспрашивали меня о состоянии англо-советских отношений, а я расспрашивал их о политической обстановке в Англии. В своих оценках они были несколько пессимистичнее Ллойд Джорджа и особенно подчеркивали страх господствующего класса Великобритании перед коммунизмом. Тем не менее Веббы считали, что в предстоящих переговорах о новом торговом соглашении мы можем добиться многого, и давали советы, как легче преодолеть сопротивление консерваторов.
      На обратном пути я думал о моих новых и вместе с тем старых знакомых, и я невольно чувствовал, что с ними в дальнейшем у меня могут создаться весьма прочные отношения.
      Действительно, несмотря на идеологические разногласия к частые споры, наши отношения постепенно, в течение ряда лет, превратились в то, что заслуживало наименования дружбы (не дипломатической, а простой человеческой дружбы). Мы часто виделись, немало переписывались. Особенно оживленной была корреспонденция между Беатрисой Вебб и моей женой. Нередко письма Беатрисы по существу были адресованы мне, однако, воспитанная в нравах викторианской эпохи, она, видимо, считала не совсем удобным вести переписку со мной непосредственно.
      Эта дружба с Веббами явилась большим украшением нашей жизни в Англии. А сверх того она была чрезвычайно полезна для меня как для советского посла.
      Хьюлетт Джонсон и Д. Н. Притт
      В первую же зиму моей работы в Лондоне я познакомился с двумя замечательными людьми, дружеские чувства к которым у меня сохранились на всю жизнь.
      Один из них был доктор Хьюлетт Джонсон, настоятель Кентерберийского собора. Он сразу произвел на меня сильное впечатление. Высокий, стройный, какой-то необычайно легкий, несмотря на свой возраст, с умным, одухотворенным лицом, всегда в черном одеянии английского священника Хьюлетт Джонсон казался не совсем обыкновенным человеком. Да и не только казался - он действительно был не совсем обыкновенным человеком. Во всей фигуре его было что-то возвышенное и благородное.
      История жизни Хьюлетта Джонсона была похожа на роман. Он родился в 1874 г. В молодости был инженером. Потом в его духовном мире произошел крутой поворот, и в 1900 г., в возрасте 26 лет, он поступил на теологический факультет Оксфордского университета. Окончив его, Хьюлетт Джонсон стал англиканским священником и, по его же собственному признанию, в течение некоторого времени общался с очень богатыми людьми. Это его не удовлетворило. Хьюлетт Джонсон вступил в лейбористскую партию и стал проповедовать весьма левые доктрины. На первых порах они не отличались особой четкостью и определенностью, однако существо их сводилось к тому, что нынешний мир страдает многими тяжелыми недугами, что он должен быть радикально перестроен и что новый, соответствующий истинному христианству порядок должен обеспечивать существование общества, в котором главную роль играла бы не погоня за прибылью, а забота об общественной пользе.
      В 1924 г. Хьюлетт Джонсон стал настоятелем собора в Манчестере, а в 1931 - настоятелем собора в Кентербери. Согласно канонам англиканской церкви, настоятели крупнейших соборов пожизненно назначаются королем по представлению правительства. В 1924 и 1931 гг. в Англии были лейбористские правительства, это облегчило Хьюлетту Джонсону получение высоких церковных назначений. Особенно важно было второе, ибо архиепископ Кентерберийский является главой англиканской церкви, а Кентерберийский собор - самым почитаемым собором в стране. Вот почему настоятель Кентерберийского собора относится к числу самых влиятельных сановников церкви.
      И вдруг на этом посту оказался левый лейборист, да не просто левый! Хьюлетт Джонсон был еще горячим поклонником СССР.
      Положение создалось крайне сложное. В самом деле, архиепископы Кентерберийские были, как правило, людьми реакционными и не питали к СССР никаких симпатий, а вот их непосредственный подчиненный - настоятель Кентерберийского собора - являлся левым социалистом и почитателем СССР. Общего языка между архиепископом и настоятелем не могло быть. Напротив, между ними шла постоянная - то более открытая, то более скрытая - борьба. Особенной остроты она достигла в 30-х годах, когда архиепископом Кентерберийским был такой махровый консерватор, как доктор Ланг. Но доктор Ланг ничего не мог поделать: пост Хьюлетта Джонсона был пожизненный, и уволить его оказывалось невозможным; в то же время настоятель обнаруживал большое упорство, смириться перед архиепископом не желал и энергично отбивал все козни и интриги, которыми руководство церкви отравляло ему жизнь. Так в постоянной борьбе за свои убеждения Хьюлетт Джонсон провел свыше 30 лет и оставался настоятелем самого важного в Англии собора вплоть до весны 1963 г., когда в возрасте 89 лет он вышел в отставку.
      Вполне естественно, что подобный человек сразу же привлек мое внимание. И зимой 1932/33 г. и в последующие годы я не раз виделся с ним: то он бывал у меня в посольстве, то я навещал его в Кентербери, где он знакомил меня со всеми достопримечательностями этого знаменитого места. Когда в 1938 г. Хьюлетт Джонсон женился вторично (первая его жена умерла в 1031 г.), мы стали знакомы домами. Наша дружба все больше укреплялась, ибо во всех бурях и конфликтах, сотрясавших англо-советские отношения в 30-е годы (а их тогда было много), Хьюлетт Джонсон неизменно занимал позицию здравого смысла и нередко выступал против британского правительства. Особенно хорош он был на больших массовых собраниях, где его блестящий ораторский талант и проникновенная искренность слов оказывали сильнейшее влияние на аудиторию. Мне несколько раз пришлось присутствовать на таких митингах, и каждый раз я уходил с них, вспоминая одного из знаменитых вождей чартистов, священника Стефенса.
      Да, Хьюлетт Джонсон был умный и верный друг, на которого можно было положиться и в хорошую, и в плохую погоду! Я очень ценил настоятеля Кентерберийского собора и всячески укреплял наши отношения.
      Не скрою, меня чрезвычайно занимал вопрос, как Хьюлетт Джонсон сочетает свою христианскую веру (а он, несомненно, был верующим человеком) со своей глубокой симпатией к столь безбожному учению, как современный коммунизм? Я не считал удобным ставить ему этот вопрос прямо, однако в многочисленных беседах, которые мне приходилось вести с ним за время моей работы в Лондоне, я старался осторожно и тактично получить ответ на интересовавший меня вопрос. Помню один разговор, из которого я уяснил очень многое.
      Я как-то рассказал Хьюлетту Джонсону, что в детстве, будучи гимназистом, я вечно полемизировал с нашим гимназическим священником отцом Канарским. Мои родители были атеистами и в таком духе воспитали всех своих детей. На уроках "закона божьего" я часто рвался в бой, когда отец Канарский рассказывал нам какую-либо нелепую историю о чудесах или сотворении мира. Однажды на исповеди, когда Канарский спросил, есть ли у меня "сомнения", я ответил, что есть, и привел такой пример: с одной стороны, в "писании" говорится, что "вера без дел мертва есть", с другой стороны, в том же "писании" говорится, что "без веры невозможно угодить богу". Так вот, что лучше: вера без дел или дела без веры? Мой вопрос поставил Канарского в очень затруднительное положение. Он долго жевал какую-то непонятную жвачку, без конца повторял "с одной стороны" и "с другой стороны", но так ничего определенного мне ответить не мог.
      Когда я кончил, Хьюлетт Джонсон сказал:
      - Ваш православный священник был беспомощный догматик, поэтому он путался в трех соснах. На самом деле для истинного христианина (он подчеркнул эти слова) ответ на заданный вами вопрос очень прост: конечно, самое важное дела. Вера находит свое выражение в делах. Если нет дел, значит, нет веры, а есть только лицемерная болтовня о вере.