Габаритов стоит у гроба с черно-красной повязкой на рукаве и говорит речь: «Сегодня мы провожаем в последний путь блестящего профессионала, лучшую светскую журналистку страны, душевного друга Ульяну Асееву. Без нее «Бытие» осиротело. Но, к счастью, наша Уля успела воспитать достойную смену: в отделе, который она возглавляла, подрастают молодые талантливые кадры. Спи спокойно, наша дорогая коллега. Твое дело в надежных руках!»

Последние слова босса заглушил звонок. Однако никто, кроме лежащей в гробу Ули, его не услышал. Провожающие ее в последний путь коллеги, друзья, среди которых было немало звезд, и просто почитатели таланта так и продолжали стоять в скорбных позах.

«Блин, да это же в дверь звонят!» – очнулась Асеева и обнаружила себя лежащей на скомканной родной постели. Посмотрела на экранчик сотового. 10.45! Мама родная! Через пятнадцать минут планерка. Выскочила в рекреацию и, не глядя в глазок, распахнула дверь.

– Ну слава богу, все нормально, – искренне обрадовался, увидев ее живой и здоровой, Юрик. – Я уж полчаса тебе на мобилу трезвоню, ты трубку не берешь. Поднялся наверх, звонок жму, жму – тишина. Уж начал думать, что тебя кто-нибудь ночью замочил. Грабители или звезда какая-нибудь слабонервная киллера наняла. Ты чего по мобиле-то не отвечаешь?

– Да я его на вибровызов вечером поставила. Подожди, не приставай, надо что-то придумать. До планерки несколько минут осталось.

Уля набрала номер Габаритова:

– Алиджан Абдуллаевич, это Асеева. Я тут с утра должна была с Витей Силаном встретиться, он обещал какую-то сенсацию слить, жду его уже сорок минут – а он как сквозь землю провалился. Сотовый не отвечает. Наверное, на вибровызов поставил, козел, и забыл. Хорошо, больше ждать не буду – еду в редакцию. Пусть Алевтина вместо меня на планерку идет, я сейчас ей позвоню. А когда приеду, ее сменю.

На Улину удачу, ее корреспонденты нарыли в номер несколько вполне пристойных (в смысле «классно поджаренных») тем, так что ей даже не пришлось что-то судорожно искать или накручивать. Ярик разузнал подробности про грядущую свадьбу одной из вокалисток группы «Мезим», Алевтина вывела на чистую воду Анну Фристи, которая, объявив себя тяжело больной, отказалась участвовать в благотворительном концерте, а сама закатилась с друзьями на дачу – жарить шашлыки и хлестать водяру. И даже Сомова отличилась: узнала, в каком номере «Балчуга» остановится прибывающий на гастроли Таркан. Раздобыла райдер с требованиями турецкого гостя, разведала, какого цвета белье будет на его кровати.

Подходила к концу последняя перед отпуском рабочая неделя. «Завтра сдам материалы на субботу и понедельник, а там на целых две недели хоть трава не расти. Про работу, про «Бытие» – зуб даю! – даже не вспомню», – поклялась себе Уля.

Возвращение

Клятву она сдержала.

Точнее, почти сдержала. Совсем не вспоминать о «Бытии» у нее, конечно, не получилось, но уже через неделю родная редакция стала казаться чем-то не совсем реальным. Вечный ор: Габаритов спускает собак на завотделами, те, в свою очередь, передают полученный «запал» подчиненным; попытки отделов залезть на первую полосу, беготня, перепалки в курилке – все это было так далеко от теплого турецкого берега, от комфортного отеля «ультра все включено», от нагло шарящих в Улином декольте немцев, англичан и все больше и больше заполняющих турецкие курорты соотечественников, от услужливых официантов и так классно делающих антицеллюлитный массаж мальчиков-корейцев.

Однако делиться с коллегами впечатлениями об отдыхе Асеева не намеревалась. Для всех она улетела отдыхать не в предназначенную для «плебса» Турцию, а на элитную Майорку. Правду об истинном местонахождении редактора светской хроники знали только Габаритов и Лилька. И оба к ее просьбе «всем говорить, что я на Майорке» отнеслись снисходительно: дескать, выпендривайся на здоровье, жалко, что ли?

Но в магазине дьюти-фри в аэропорту Антальи ее вдруг кто-то окликнул:

– Улька! Асеева! Вот так встреча!

Уля оглянулась на голос и увидела, как к ней спешит роскошная молодая женщина: каштановые волосы лежат на плечах густой волной, стройная фигурка затянута в костюмчик цвета бирюзы, сквозь загорелую кожу ухоженного личика просвечивает естественный румянец.

– Не узнаешь? – засмеялась девушка. – Это же я, Наташа Гордеева.

– Ты?!! – аж присела от удивления Уля. – Это ты?!

Удивляться было чему: одноклассница Ули Асеевой Наташка Гордеева была замухрышкой: с блеклыми пегими волосами, угрястой кожей, в застиранных обносках. И вдруг…

– Я! Я! Я! – весело закивала Наташка. – Изменилась, да? Ты тоже. Еще красивей стала. И стильная! Ну рассказывай, как ты? Замужем? Дети есть? Отдыхала здесь с семьей, да?

– Нет, пока еще не замужем. Я не тороплюсь, – ответила Уля и сама на себя разозлилась: получилось так, будто она оправдывается. – А чего хорошего, в двадцать лет замуж выскочить, оглоедов нарожать и с ними, сопливыми, по врачам мотаться? Зато я карьеру сделала!

– Да-да, мне мама говорила, что ты в журналистику пошла. Ну и как, довольна?

– Вполне.

– А я уже пять лет замужем, двоих сыночков-близняшек родила…

– …и теперь сидишь дома и кудахчешь над ними, как клуша, – пренебрежительно продолжила Уля.

– Да не получается дома сидеть! – развела руками Наташа. – Я же сразу после школы в Плешку поступила, ну ты знаешь, экономическая академия имени Плеханова, на пятом курсе замуж вышла. Андрей мой такой головастый парень оказался – еще во время учебы его в одну совместную фирму работать пригласили. Я диплом защитила, мальчишек родила, полгода с ними посидела – и тоже в эту фирму устроилась. Теперь у нас в уставном капитале даже небольшая доля есть. Ну не у меня, конечно, а у Андрея, но все равно. Знаешь, так приятно, когда твоего любимого мужа на службе ценят! Хотя и я, – Наташка лукаво улыбнулась, – в фирме человек не последний. Извини, что хвастаюсь, но кому, как не школьной подруге, которая знала меня серой мышью и зубрилкой, похвастать? Ты все, что хотела, здесь выбрала? Пойдем тогда на кассу. Меня мои, наверное, уже потеряли. Я тебя сейчас с Андреем и мальчишками познакомлю.

– Да я ничего здесь покупать и не собиралась, – сморщила нос Уля. – Я косметику себе во Франции и Италии беру.

– Да? А я стараюсь в дьюти-фри – здесь все-таки дешевле.

– Раз в такой крутой фирме работаешь, чего ж тогда экономишь?

– Да привыкла как-то, – пожала плечиком Наташка. – А потом мы сейчас дом в Подмос­ковье строим, такие расходы! Кстати, ты мне так и не сказала, в каком издании работаешь. Или на телевидении?

Интерес у Наташки был искренний, но Уле показалось, что бывшая одноклассница спрашивает с подвохом. И почему-то вдруг стало стыдно признаться, что она работает в «желтой» газете.

– Я завотделом в глянцевом журнале, специализирующемся на светской хронике.

– Здорово! – восхитилась Наташка. – Только… Ты, пожалуйста, не обижайся, я, наверное, одна такая дурочка… Я таких журналов не читаю. Времени нет. На работе, бывает, «Коммерсант», «Известия», «Итоги» просматриваю, ну и специальные издания, конечно. А домой прихожу, хочется побольше с малышами побыть, они так по нам с Андрюшей скучают.

Узнав, что у Наташки и ее семейства билеты в бизнес-классе, Уля едва не заскрежетала зубами. Гордеева, которую иначе как глистой в обмороке никто в классе не звал, летит в бизнес-классе, а она, красавица и заводила Уля Асеева, – в эконом. Выбитая из колеи этим обстоятельством, редакторша знакомиться с мужем и сыновьями Натальи не пошла. Сослалась на то, что хочет купить таблетки от укачивания.

– Ну ладно, – легко согласилась Гордеева, – в самолете увидимся, тогда и визитками обменяемся. Не можем же мы снова потерять друг друга из виду на несколько лет!

Уля заняла место у иллюминатора, пристегнула ремень безопасности и раскрыла журнал, который торчал из кармашка переднего кресла.

– Простите, вы Ульяна Асеева?

Молоденькая стюардесса улыбалась, дер­жась за спинку соседнего кресла и низко склонившись над сидящим в нем мужичком.

– Да, это я, – слишком поспешно ответила Уля и подумала: «Она меня узнала по фоткам в «Бытии» и сейчас попросит автограф».

– Вас приглашают в бизнес-класс. Ваша подруга успела перерегистрировать ваш билет и сделала доплату. Если можно, поторопитесь – скоро мы будем взлетать.

Уле бы радоваться, что полетит с комфортом, а ей будто лягушку за пазуху забросили. С кислой физиономией взяла сумочку, вытащила из-под сиденья пакет с косметичкой, духами и прочими мелочами, которые не захотела сдавать в багаж, и поплелась за стюардессой.

Семейство бывшей одноклассницы встретило ее радостными возгласами. Один из мальчишек тут же забрался Уле на колени и испачкал измазанными в шоколадке руками кофту. Уля решительно ссадила нахаленка на пол, а сама демонстративно принялась тереть салфеткой пятно. Но Наташка с Андреем урона, нанесенного Улиному наряду шебутным отпрыском, будто и не заметили: хохотали, предлагали Асеевой попробовать классное испанское вино, приобретенное в дьюти-фри, пытались усадить сыновей в кресла и при этом то и дело бросали друг на друга полные любви и нежности взгляды. «Будто молодожены!» – фыркнула про себя Уля и уже через полчаса после пытки возгласами: «А помнишь?» – и вопросами: «А такой где сейчас, не знаешь?» – заявила, что у нее болит голова и она хотела бы уснуть. «Ну, конечно, спи», – не сумев скрыть разочарования, согласилась Наташка. Асеева, конечно, не заснула, но глаза открыла только тогда, когда оба салона зааплодировали благополучно посадившему лайнер пилоту.

Номера домашнего и мобильного телефонов все же пришлось школьной «подруге» продиктовать. А бывшая одноклассница сунула Уле две визитки – свою и мужа, на оборотных сторонах которых написала домашний телефон.

– Может, тебя подвезти? – вдруг забеспокоилась Гордеева, когда они прощались. – У нас тут машина на стоянке. Ты где живешь? М-м-м, далековато, и мальчишкам спать пора, но ничего, давай ты у нас переночуешь, а Андрей тебя завтра с утра домой отвезет.

Уля отказалась, небрежно заметив, что ее должен встречать личный водитель. Она действительно еще из Антальи позвонила Юрику, но этот урод где-то задерживался.

Пикник

Юрик доставил пассажирку домой за четверть часа до полуночи. Так что, когда Уля переступила порог своей квартиры, была еще пятница. На работу ей нужно было только в понедельник. В субботу она спала до полудня, а остаток дня слонялась по квартире. Никого не хотелось видеть, даже Лильку. Она вдруг с тоской подумала об Андрее, своем несостоявшемся муже. Наверное, на воспоминания о нем Улю натолкнула встреча с Наташкой и то, что супруга бывшей одноклассницы тоже зовут Андреем. Сев за кухонный стол, она неожиданно для самой себя горько разрыдалась. И плакала до тех пор, пока не закончились слезы.

В воскресенье с утра Уля позвонила Юрику и в первый раз за все время знакомства осведомилась:

– Ты сегодня не занят? Может, съездим куда-нибудь на природу? Ты ж хорошо Подмосковье знаешь. Только давай куда-нибудь подальше, где людей нет. Разведем костер, сосисок пожарим.

– Класс! – с готовностью согласился Юрик. – Только зачем сосиски-то? Я сейчас в супермаркет заеду и ведерко замаринованного шашлыка возьму, потом на рынок заскочу: помидорчиков-огурчиков прикуплю, хлеба свежего. И через часик уже у тебя!

– Тогда и бутылку вина возьми какого-нибудь, только не нашего. Лучше испанского. Я тебе деньги отдам.

– Обидеть хотите, барышня! Я так понимаю, что сегодня я не просто водила, а участник пикника, можно даже сказать, кавалер. А раз так, то я и угощаю!

Место, куда Юрик привез Улю, было поистине сказочное. Высоченные сосны густыми кронами образовали купол, укрывший полянку с высокой травой от лучей августовского солнца. А в траве нет-нет да попадались крошечные, прилепившиеся друг к другу шарики костяники. На языке они лопались, как икринки, и оставляли терпкий кисло-сладкий вкус. Юрик споро собрал извлеченный из багажника мангал, насадил большие куски мяса на шампуры. Когда вкусно запахло жареной бараниной, Уля порезала помидоры, огурцы, сладкий перчик, хлеб. Хлопоча над импровизированным столом, Асеева поймала себя на мысли, что ей все это очень нравится: и принимать участие в приготовлении незамысловатого обеда, и перебрасываться незамысловатыми шутками с этим простым, совсем не пафосным парнем, и кусать половинку помидора, к которой прилипла травинка. Она даже подумала: «И зачем я таскаюсь по этим ресторанам, даже когда этого не требует работа? Нужно каждую субботу выбираться на природу, а не сидеть в продымленных кабаках». Стоило ей подумать о работе, как зазвонил сотовый. Вытащив его из сумочки, Асеева глянула на номер. Незнакомый. Хотела уже кинуть сотик обратно, но потом все же ответила. Звонила Юля, секретарь Габаритова.

– Ульяна, здравствуйте. Алиджан Абдуллаевич велел мне вам дозвониться и передать, что завтра в десять часов общее собрание. Опаздывать ни в коем случае нельзя.

Уля ощутила смутное беспокойство:

– А по какому поводу собрание?

– Я не знаю. Алиджан Абдуллаевич сказал, что все узнаете на месте.

«Что же там опять случилось? – запаниковала Уля. – Неужели Гортензия с Заозерным скандал подняли? Ну так я не виновата, Габаритову честно про то, что не уверена, сказала… Хотя Габаритов себя виноватым никогда не признает… Нет, если бы что-то с Гортензией, Женька Федулов обязательно бы позвонил – предупредил. Фотокоры с «пишущими», конечно, грызутся, но, когда от шефа пендюли намечаются, обязательно друг друга оповещают…»

Как бы то ни было, но настроение испортилось, и куски хорошо прожаренного ароматного мяса из второй партии шашлыка Уля жевала с неохотой, будто какого-нибудь лобстера в китайском ресторане.

На следующее утро Уля приехала в редакцию в половине десятого. В надежде, что до начала собрания выспросит у кого-нибудь, зачем Габаритов собирает коллектив. Но никого на месте еще не было. Ни девчонок-мальчишек из ее отдела, ни Кирсанова, ни Дуговской с Плечистой. Первым появился Барашков. Однако о цели нынешнего «народного вече» Гена ничего не знал.

– Тайна полнейшая, – заверил обозреватель Асееву. – Мы тут головы себе сломали: чего это боссу всеобщую тусу созвать взбрело? Даже верстальщиков и системных администраторов обязал быть. В пятницу вечером приехал откуда-то мрачнее тучи. «Топтушку» сам проводить не стал – Роману поручил. Велел всем его приказ по поводу собрания передать – и уехал. Мы сначала думали, это по поводу Дуговской – она вроде через несколько дней на работу должна выйти. Только не в характере Алиджана за чью-то душевную боль переживать, да так, чтоб весь коллектив собирать и инструкции, как себя вести с попавшим в беду и не оправившимся от травмы товарищем, раздавать…

– Подожди, подожди, – вытаращилась на Барашкова Уля. – Какая беда? Какая травма? У Римки, что ли?

– Так ты ничего не знаешь?! – несказанно удивился Гена. – Ну да, ты ж в отпуске была… Так Кирсанов женился, а Римка то ли снотворного, то ли транквилизаторов наглоталась. Три пачки съела и бутылкой коньяку запила. Врачи еле-еле ее с того света вытащили – еще немного, и почки отказали бы. А ребенка спасти не удалось.

– Какого ребенка? Она что, и Саньку хотела… ну это… с собой? – ужаснулась Уля.

– Ты чего, обалдела?! Римка сына любит как не знаю кто! Да и вообще, у какой матери, если она не шизофреничка, на родное дитя рука поднимется!

– А какой тогда ребенок погиб?

– Так Римка ж беременная была. Мне говорили, но я точно не помню, то ли четырнадцать, то ли двенадцать недель. Вроде девочку должна была родить.

– А когда все случилось-то?

– Ты когда улетела? В позапрошлую субботу? Ну так Кирсанов в этот же день и женился. А Римке в воскресенье, в обед, о своей свадьбе рассказал. Ну а вечером ее уже в Склиф увезли.

– Ничего не понимаю, – растерянно раз­вела руками Уля. – Я ж их незадолго до своего отпуска в кабинете Кирсанова застала. Что-то спросить у Левы хотела, дверь откры­ла – а они там лижутся, как малолетки.

– Да говорю ж тебе, он до последнего свою женитьбу скрывал. Помнишь, его в пятницу уже на работе не было? Не помнишь? Точно тебе говорю, не было. Римке он сказал, что в Подмосковье к другу едет, у того какие-то проблемы. Договорились встретиться в воскресенье. В субботу Римка, как всегда, с сыном весь день провела: в цирк ходили, еще куда-то. Веселились, в общем. А в воскресенье Римка на съемную квартиру приезжает, а там Кирсанов с обручальным кольцом на пальце и с сумкой, в которую вещи собрал, сидит. Прости, говорит, что вот так, по-подлому, все получилось, что о свадьбе заранее не предупредил, только я, дескать, боялся, что ты плакать начнешь, умолять не губить себя и меня, не предавать любовь, и я не выдержу, слабину дам.

– А на ком он женился? – спросила пребывавшая по-прежнему в шоке Уля.

– На дочке какого-то министра или зам­министра. Так что теперь он гусь и нам, роющимся в грязи пятачками, не товарищ.

– А он сам-то в редакции после этого появлялся?

– Как же! Хорошо еще мозгов хватило дождаться, когда Римка немного оклемалась. Три дня назад, в пятницу, заявился как ни в чем не бывало, стол накрыл, ходил по кабинетам, всех выпить-закусить приглашал: мол, ухожу от вас, отвальную устраиваю, а заодно и конец холостяцкой жизни отмечаю. Только праздничка не получилось. Половина народу, как я, вообще к столу не вышли, а половина – по бокалу вина лупанули, поздравления буркнули, бутерброд в руку – и к компьютерам.

– Римка все еще в больнице?

– В пятницу выписали. Но на работу через неделю, не раньше, выйдет. Если вообще выйдет. Да ты лучше у Плечистой или у Беловой спроси, они к Дуговской и в больницу чуть не каждый день бегали, и из Склифа домой забирали, и сейчас с ней постоянно перезваниваются…

– Хорошо, что врачи вовремя успели. А кто «скорую» вызвал? Кирсанов?

– Как же! Дианка с Алькой и вызвали. Когда Римка в воскресенье материалы отдела править не пришла, стали ей названивать. Ни телефон на съемной квартире, ни сотовый не отвечают. Мамашка ее говорит: еще утром уехала. Роман Леве позвонил. Кирсанов сказал, что у них серьезный разговор случился, что Римка сейчас, наверное, в депрессии и хорошо бы, чтоб к ней сейчас кто-то поехал. Девчонки через Рому его попросили, чтоб ключ к дому подвез – вдруг она не откроет, – но Кирсанов посоветовал в случае чего к соседке на третьем этаже зайти: ей хозяйка квартиры запасной оставила. Алька с Дианкой в дверь звонили-звонили, а потом за ключом побежали. Открыли, а она уже без сознания.

– Он хоть в больнице ее навещал?

– Нет, конечно. О, вспомнил, почему он девчонкам ключи везти отказался. Кирсанов уже в аэропорту был, когда они ему позвонили. В свадебное путешествие улетал. Но из Испании Габаритову несколько раз звонил – справлялся, как Римка себя чувствует.

– Справлялся он… – пробурчала Уля, презрительно дернув уголком губ.

– Ну ни фига себе! – засуетился, взглянув на часы, Гена. – Через две минуты собрание начнется, а мы тут с тобой лясы точим. По­мчались!

Детектор

За тем, как собирается в его кабинете народ: рассаживается на имеющихся стульях, тащит за собой недостающие, просит потесниться, – Габаритов наблюдал молча. Без его привычных: «Ну что вы, как бараны, у двери столпились? Проходите ближе!», «Кто самый наглый, может сесть в мое кресло», «Чего время тянете – все равно каждый свое получит!». Смотрел на всех исподлобья. Дождавшись, когда все расселись, уперся костяшками пальцев в край стола и объявил собрание коллектива открытым:

– В повестке у нас сегодня один вопрос: «Кто распространяет о газете грязные сплетни?» Я понимаю, сами они вряд ли признаются. – Габаритов сделал театральную паузу и следующую фразу проорал так, что те, кто сидел рядом, отшатнулись, а остальные вздрогнули: – Потому что трусы!..

В последовавшей за этим тишине было слышно, как в приемной булькает чайник.

– …и неблагодарные твари, – уже тише продолжил Габаритов. – Они клевещут на редакцию, в которой работают! И на меня, который их кормит! Они говорят, что здесь фашистский режим, что Габаритов параноик и что нормальный человек в «Бытии» существовать не может.

– Так это, наверное, те, кто ушел или кого выгнали, говорят! – осмелился подать голос один из верстальщиков.

– И эти иуды, конечно, тоже свою лепту вносят. Но такие паскуды остаются и среди нас! Но я вас уверяю: они будут выведены на чистую воду и пожалеют, что родились на свет. Барашков, ты что-то хочешь сказать?

– Да ничего особенного, – отозвался Ге­на. – Только то, что репутация у нашей конторы и впрямь не ахти, потому и люди не идут, несмотря на высокие зарплаты.

При слове «контора» Алиджан Абдуллаевич дернулся, но делать Барашкову замечание не стал. Строгим взглядом окинул пришипившихся сотрудников и сказал:

– Завтра в редакцию доставят полиграф, или, как его еще называют, детектор лжи. По закону мы не имеем права заставить человека пройти на нем проверку. Поэтому сейчас каждый напишет заявление о том, что он делает это добровольно. Образец после собрания раздаст по отделам юрист. По поводу тех, кто откажется писать согласие и проходить проверку, мы сделаем соответствующие выводы. Теперь я вас слушаю. Есть вопросы?

– Ага, есть! – весело выкрикнул откуда-то из задних рядов безбашенный сисадмин Виталик. – А вопросы на детекторе какие будут задавать? Если станут про баб спрашивать, сразу предупреждаю: я всех не помню, поэтому могу дать нехороший результат.

Народ заерзал на стульях, оглядываясь на Виталика, зашушукался, захихикал.

– Молчать! – приказал Габаритов. – Я запрещаю превращать ответственное дело в балаган!

– Нет, ну интересно же! – не унимался Виталик. – Назовите хоть пару вопросов.

– Зачем? – обернувшись назад, грозно спросил у сисадмина Кососаженный. – Чтоб ты успел подготовиться и сумел выдать вранье за правду?

– Это как раз невозможно, – со знанием дела возразил верному Ивану Алиджан Абдуллаевич. – Как мне объяснили, принцип действия аппарата такой, что он фиксирует … Сейчас, где-то у меня тут есть документ. Вот… «фиксирует психофизические реакции испытуемого, возникающие при ответах на вопросы специалиста». Реакции эти центральной нервной системой, то есть сознанием, не контролируются, так что обмануть полиграф невозможно. У старых детекторов лжи было только три показателя, – Габаритов опять поднес к глазам листок, – «Дыхание (верхнее и нижнее), кожно-гальваническая реакция и артериальное давление…».

– А кожно-гальваническая – что означает? – полюбопытствовал все тот же Виталик.

– А то, потеешь ты при ответе на вопрос или нет, – ответила искушенная в вопросах медицины Диана Плечистая.

– Так я всегда потею! – доложил коллективу сисадмин.

– Ты дашь мне закончить или нет? – свел к переносице брови Габаритов. – Так вот, я экономить не стал и заказал компьютерный полиграф нового поколения, который показывает 12 параметров, в том числе… так, читаю: «Давление периферических сосудов, голосовые и мимические реакции, тремор…»

– Тремор – это когда руки трясутся, – не дожидаясь очередного вопроса Виталика, дала разъяснение Плечистая.

Но сисадмин все-таки встрял:

– Да мало ли они от чего трястись могут! У меня, например, когда я с вечера свою норму пива хоть на самую малость, на одну-две бутылки переберу, пальцы поутру прямо ходуном ходят.

– Елена Тиграновна, – обратился Габаритов к редакционному юристу, – попросите этого специалиста, который с аппаратом, внести в список обследование на пристрастие к алкоголю и наркотикам.

– Оппа-на! – раздался откуда-то с задних рядов то ли вскрик, то ли вздох.

– В принципе основные задачи, поставленные мной перед полиграфологом, я вам могу сейчас назвать, – решив проявить великодушие, продолжил Габаритов. – Елена Тиграновна, где текст нашей заявки? Спасибо. «Выявление отношения сотрудников к конкурирующим структурам». Для особо тупых поясняю: кто сливает в «Истину» и «Авангард» информацию, кто вообще туда звонит и общается с врагами на тусовках и всяких происшествиях. И второе: «Определение скрытых деструктивных намерений сотрудников в отношении компании и ее руководства». Здесь все ясно. Полиграф должен выявить не только тех, кто поносит последними словами родную редакцию и ее руководителя на стороне, но и тех, кто держит такое при себе, в мыслях.

И опять перед глазами Ули встала Пепита, а в ушах прозвучали ее слова: «Оруэлл написал про некую страну, где все основано на страхе, где преступлением является даже не протест – это давно искоренено, а сама мысль о непослушании Вождю».

Занятая своими мыслями, Уля пропустила начало тирады босса. Застала только конец:

– …не понятна ваша реакция.

«Надо вызваться идти на этот полиграф первой», – решила Уля, но ее опередил Кососаженный:

– Я с тобой, Алиджан, полностью согласен. Этот полиграф – очень полезная вещь. Я готов вот прямо сейчас пройти на нем обследование.

– Я тоже готова, – фыркнула Уля. – Мне скрывать нечего.

После собрания, плавно перетекшего в «летучку», а потом в планерку, Асеева тормознулась в кабинете босса, чтобы отдать ему маленький презент – бутылку гаванского рома, купленного в дьюти-фри. Сам Габаритов почти не пил, но любил угощать высоких гостей коктейлями собственного приготовления, а в качестве обязательного ингредиента использовал светлый ром.

– Ты про Дуговскую-то знаешь? – спросил шеф, пряча подарок на антресоли одежного шкафа.

Уля кивнула.

– Жалко, конечно, бабенку, но только она сама виновата. Неужели не понимала, что на ней он никогда не женится, что ему птица другого полета нужна?

– Алиджан Абдуллаевич, а вы про свадьбу знали? – решилась задать вопрос Асеева.

– Конечно, – самодовольно улыбнулся Габаритов. – У Левы от меня секретов нет. Знаю, знаю, что хочешь спросить, – с досадой поморщился Алиджан Абдуллаевич. – Говорил ли я ему, что надо Дуговскую своевременно преду­предить, подготовить. Говорил. Предупреждал, что баба она хоть и крепкая, самостоятельная и на истеричку не похожа, тем не менее всякое выкинуть может. Ну а он мне: вот потому заранее ей говорить и не хочу, а то ворвется в загс, устроит там погром, а у нас гости из самых верхов. Я, конечно, тоже на торжестве был, через два человека от жениха сидел. Ну, скажу я тебе, свадьба была! И подарки, и стол, а за столом – почти одни вип-персоны!

– Невеста, говорят, дочка замминистра.

– Да можно считать, что уже не зам, а министра, – подняв вверх указательный палец, значительно изрек Габаритов. – Кстати, той самой «мохнатой лапы», про которую, помнишь, еще когда Лева только в редакцию пришел, я тебе рассказывал? Вспомнил-таки про него САМ, и не просто вспомнил, а новую должность, с повышением предложил.

– Выходит, все это за несколько дней решилось: и назначение, и свадьба? – засомневалась Уля.

– Скажешь тоже! – снисходительно рассмеялся Габаритов. – Все еще в июне известно было. И про грядущее повышение нынешнего Левиного тестя, и про дату бракосочетания.

– Так как же Леве удавалось от Римки девицу эту скрывать, а от девицы – Римку?

– Так она из Лондона только за три дня до свадьбы вернулась. У них с Кирсановым шуры-муры два года назад были, а когда папаша ее в дерьмо вляпался – в какое, тебе знать незачем, он дочку сразу в Англию жить и учиться отправил. Чтоб, значит, если чего серьезное против него начнется, единственный ребенок в безопасности был. Кирсанов говорил, влюблена она в него была, как кошка, рыдала, уезжать отказывалась. Папаша и Леву стал уговаривать, чтоб вместе с ней за бугор махнул. Обещал помочь устроиться в тамошнее бюро одного из центральных телеканалов. А дескать, не найдем тебе достойную работу, и так с Алинкой проживете – денег хватит. Но Кирсанов отказался. Папаше сказал, что не будет чувствовать себя мужиком, если семью содержать не сможет, но сам, конечно, по другой причине не поехал…

– По какой? – уточнила Уля.

– По такой, что фундамент для будущего взлета надо на Родине строить. Ну поподвизался бы он каким-нибудь зарубежным корреспондентишкой, да еще в эфире, засветив физиономию, чего не надо бы ляпнул – и прощай, карьера! А поскольку Лева мужик умный и понятия у него правильные, то отсиделся, не высовываясь, сколько надо – и теперь весь в шоколаде. На следующей неделе в администрации президента работать начинает. Хотел месяца полтора погулять-отдохнуть, но ему сказали: из свадебного путешествия вернешься, несколько дней в новой квартире пообустраиваешься – и приступай к обязанностям.

– А про Римкину беременность он знал?

– Знал – не знал, какая разница? Все эти залеты – ваши бабские проблемы. Да скорее всего и не залет это был, а она его ребенком к себе хотела привязать, жениться заставить. Если так, то сто раз дура! Для мужика настоящего, того, который хочет в жизни чего-то добиться, что главное? Дело! Карьера! И ради этого он всякими там любовями-морковями, глазом не моргнув, пожертвует. Вот увидишь, Асеева, наш Лева еще всей страной порулит. Не в качестве президента, так премьера или, на худой конец, вице-премьера. Эх, мне бы такие перспективы! Как ты думаешь, Асеева, справился бы я с управлением государством?

– Наверное, справились бы, Алиджан Абдуллаевич.

– «Наверное», – передразнил босс редакторшу. – Еще как справился бы! Такую дисциплину снизу доверху наладил, такой бы порядок навел! Но, сама понимаешь, национальность! В России, как ты когда-то выразилась, – Габаритов жестко и коротко взглянул на собеседницу, – «черножопых» не любят… Ну все, Асеева, иди работай, а то расспрашиваешь тут, и у себя и у меня время воруешь.

У себя в кабинете на столе Уля нашла образец заявления о добровольном обследовании на полиграфе. Внизу, под текстом, редакционным юристом была сделана приписка: «Писать только от руки! На компьютере не набирать!» Асеева быстро перекатала образец на стандартный лист и прошлась по отделу, собирая такие же бумажки у подчиненных. В юротделе пять принесенных ею листков легли сверху внушительной стопки – народ спешил засвидетельствовать свою благонадежность и отсутствие страха перед грядущей «проверкой мозгов».

Писать заявление о добровольном обследовании на полиграфе отказались только двое: Надька Полетова (что в общем-то, учитывая ее склонность к бунтарству, было предсказуемо) и, как ни странно, сисадмин Виталик. «Безбашенный» заявил, что у него и так с мозгами не все в порядке, а с этими датчиками он, чего доброго, вообще идиотом станет.