Яды «Клевой жизни» (№4) - Про людей и звездей

– Захочешь хорошо жить, деточка, еще и не на такое пойдешь, – с печальной мудростью в глазах и голосе изрек Габаритов. – Но мы отвлеклись. Так что у тебя там с Махаловым, Асеева?

– У меня с ним ничего, Алиджан Абдуллаевич, – игриво хихикнула Уля.

– А у него с тобой? – принял игру Габаритов.

– У него со мной, а вернее, ко мне, может, что-то и есть, только без взаимности.

– Ну, конечно, такой бюст ни одного мужика не может оставить равнодушным. Какой у тебя: пятый или четвертый? Я все время забываю…

– Бюстики четвертого в последнее время маловаты стали, значит, уже пятый…

Выдающийся бюст

Тема Улиного бюста возникала на планерках, летучках и даже семинарах для руководителей региональных изданий «Бытия» регулярно. Представляя Асееву как одного из самых ценных работников, ставя ее в пример редакторам, директорам и даже рекламным агентам, приехавшим в Москву за передовым опытом, Габаритов неизменно добавлял: «У Асеевой бюст пятого размера, и белье она покупает только в «Дикой орхидее» по триста баксов за комплект».

Информацию о стоимости Улиных трусов и бюстгалтеров еще можно было счесть полезной: дескать, старайтесь, горите на работе и когда-нибудь и вы сможете купить себе в элитном бутике лямку от лифчика. А вот что касается размера груди «мэтра светской хроники»… Большинство «бытийных» провинциалов были уверены: Габаритов просто не может упустить возможность похвастать тем, что является владельцем такого сокровища. Шустрого, наглого, способного завязать знакомство с первыми лицами шоу-бизнеса да еще и гордо носящего на грудной клетке четыре килограмма «живого веса». Тему: «Спит или не спит Габаритов с Асеевой» – региональщики закрыли еще два года назад, придя к однозначному и единогласному ответу.

Осенью 2004 года Уля собралась замуж за бизнесмена средней руки Андрюшу Свисткова. Узнав об этом, Алиджан Абдуллаевич организовал такое испытание нервной системе Асеевой, что она до сих пор, вспоминая о событиях двухлетней давности, начинает чесаться. Нет, босс не устраивал ей разборок, не собирал на избранника подчиненной компромат и не вываливал его потом на голову бедной невесты. Он даже кричать и грязно материться в ее адрес перестал. Шеф избрал другую тактику: он начал Асееву игнорировать. Вообще не замечать редактора одного из ведущих отделов Габаритов, безусловно, не мог, но говорил он теперь с Улей только по делу, сухо и коротко. Обсудить найденную в течение дня суперинформацию отправлял к ответственному секретарю или шеф-редактору. Ни о каких задушевных беседах вполголоса, когда шеф сидел за своим столом, а обладательница роскошного бюста часами подпирала тощим бедром стену его кабинета, не могло быть и речи.

Таким образом, Асеева превратилась в одну из многочисленных сотрудниц редакции, имена которых Габаритов даже не давал себе труда запомнить – считал, много чести. Перебрав в уме все, что могло вызвать столь разительную перемену в отношении Габаритова к ее персоне, Уля пришла к выводу: это может быть только ее грядущее замужество.

Ни для кого не было секретом, что при приеме на работу Габаритов подходил к кандидаткам с двумя мерками: «старым» (старше 35) разрешалось иметь мужа и взрослых детей (но не сопляков-дошколят, которые все время болеют, – босс терпеть не мог оплачивать бюллетени мамашам, отлынивающим от работы в связи с очередной ветрянкой, ангиной или поносом). У молодых замужество не поощрялось. Даже при отсутствии чад-сосунков. В минуты расслабленности и откровенности Габаритов признавался: знать, что вызывающая в нем даже минимальные «сексуальные движения и устремления» женщина принадлежит кому-то «на постоянной, законной основе», ему невмоготу. Однако этим секретом души Алиджан Абдуллаевич делился только с избранными, особо доверенными людьми. Для основной же массы подчиненных у него был другой аргумент: «Занятый сверх меры личными проблемами человек не может быть полноценным сотрудником «Бытия». Работник нашей газеты принадлежит редакции 24 часа в сутки без выходных». Сие означало, что отключать сотовый телефон «бытийцы» не имели права НИКОГДА. И в любую минуту должны были быть готовы выехать на место аварии, пожара, прорыва канализации и т. д. и т. п. Сутки напролет сидеть в машине под окнами засветившегося в очередном сериале актера, чтобы щелкнуть его на выходе из подъезда с сопливой (хорошо бы, несовершеннолетней!) любовницей, а еще лучше – с жеманным мальчиком из столичной «голубятни».

Молодые, еще не успевшие растратить запал страсти и вожделения мужья корреспонденток могли стать серьезной помехой отлаженной работе этого производственного конвейера. Посидев вечерок-другой в одиночестве и посогревав пару ночей своим разгоряченным телом сиротскую постель, они начинали бухтеть, устраивать скандалы-разборки и в довершение всего могли заявиться в приемную Габаритова с Конституцией РФ и Кодексом законов о труде под мышкой…

Асеева у Габаритова была на особом счету, и известие о ее замужестве босс воспринял не только как личное оскорбление, но и как предательство интересов «Бытия».

Зоркий и в подавляющем большинстве ненавидящий Асееву коллектив мигом просек изменение обстановки и стал поглядывать на Улю свысока. Так смотрят на жену миллионера, выдворенную мужем из богатого особняка в одной ночной сорочке. На такую «брошенку» даже уличная торговка овощами взирает с брезгливой жалостью: дескать, я-то женщина самостоятельная и, торгуя картошкой, умею сама себе на жизнь зарабатывать, а вот ты куда теперь подашься? Бутылки по помойкам станешь собирать? Или в дешевые «подстилки» завербуешься?

Уля продержалась три недели. Днем ходила с каменной, но высоко поднятой физиономией, делая вид, что не замечает ни холодного тона Габаритова, ни всех этих шепотков по углам и ехидных взглядов коллег, а ночами плакала на плече Андрюши. Тот гладил возлюбленную по измученным многократными перекрашиваниями и ежедневной глажкой волосам и уверял, что «все это закончится, как только мы поженимся».

– Ты понимаешь, все мужики собственники, – посвящал невесту Свистков в тонкости мужской психологии. – А все эти кавказцы, азиаты – в особенности. У них же, в их собственных семьях – вообще каменный век. Ты мне сама рассказывала, как он хвастал, что жена у него по своей воле новую чашку в дом купить не может. Как заставил ее тупым ножом пробковые обои со стен кухни соскребать. Сначала по физиономии врезал, а потом велел, чтоб к утру следа от них не осталось. Тебя он тоже своей собственностью считает или считал до последнего времени. И вдруг эта собственность посмела что-то решить без него. Замуж выйти! Он же, наверное, чуть с ума не сошел от такой наглости и самовольства. Ну как же: у Ули Асеевой появился некто, чье мнение, чья расположенность для нее важнее, нежели его, габаритовские… Вот увидишь: как только свадьбу сыграем, он смирится… А уж про то, что он тебя после замужества за порог выставит, и думать не моги. Он что, идиот, чтоб человека, который ему полгазеты делает, увольнять?

До дня торжественного бракосочетания (конечно, в «Грибоедовском», где же еще?!) оставалось меньше месяца, когда Алиджан Абдуллаевич нанес последний решающий удар. Шла общередакционная летучка, обзор на которой делала Дуговская. Все-таки не такая уж Римма и сволочь, если, поняв, какие нечеловеческие муки «врагиня» терпит из-за резкого охлаждения шефа, не стала на сей раз ругать отдел светской хроники: язвительно комментировать «проколы» и зачитывать самые дебильные цитаты из текстов. Это сделал за Дуговскую сам Габаритов.

– Это все? – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, уточнил шеф, когда Римма закрыла подшивку. – Круговую поруку решили устроить?! Друг дружку выгораживать вздумали? Обзор Дуговской – полное дерьмо! Почему ты ничего не сказала, что отдел светской хроники на этой неделе ни хрена не делал? Половину того, что они сдали, мы с секретариатом вообще выбросили, потому что бред, а то, что все-таки вышло, так от безысходности – чем-то светские полосы надо забивать! Я терпел, я ждал, когда светский отдел наконец-то начнет работать. Не дождался. А кое-кто в редакции, – он бросил испепеляющий взгляд на Дуговскую, – видимо, уже думает, что такое вот бездельничанье в порядке вещей, что я буду терпеть дармоедов. Нет, не буду! Потому что это первый шаг к краху фирмы, а я родного отца взашей выгоню, если пойму, что он вредит делу, которому я отдал жизнь!

В глазах Габаритова блеснули слезы. Это был один из его излюбленных приемов – перейдя на возвышенный стиль, пустить слезу. Присут­ствующий впервые при подобном «крике души» человек вполне мог купиться на такое «искреннее проявление чувств», но поработавший с Алиджаном Абдуллаевичем народ знал: сие есть очередной спектакль из бедненького, а потому сильно поднадоевшего всем репертуара. Однако дальше босс позволил себе импровизацию:

– Исходя из всего этого, я принял решение: перевести редактора отдела светской хроники… Как ее там? …Да, Асееву, в рекламный отдел, а на ее место взять классного журналиста из «Молодежной истины». Я с ним уже беседовал, умный, работящий парень, с серьезными завязками в шоу-бизнесе. Зарплата Асеевой, которая вместе с должностью перейдет к новому редактору отдела, для Темникова просто фантастика – в «Истине» он получал в три раза меньше. К работе он приступает с завтрашнего дня, а свой стол ты, – он ткнул коротким толстым пальцем в Улю, – освободишь сегодня.

– За что, Алиджан Абдуллаевич?! – Круглый подбородок Ули мелко затрясся. – Что я такого сделала? Меня – в рекламу? Да я лучше повешусь! У меня же никаких связей со всеми этими торговцами, операторами связи, знахарками-колдуньями – я ж ничего не заработаю.

– Перебьешься, – ухмыльнулся Габаритов, – тебе полезно месяцок поголодать. Смотри, кругом жир висит. А вес скинешь – и бегать по рекламодателям легче будет.

Разрыдаться Уля позволила себе только в туалете. Еще не хватало, чтобы ее отчаяние видела Дуговская – видела и злорадствовала. Там же, в дурно пахнущем смесью испражнений, осклизлых стеблей брошенных в мусорную корзинку скукожившихся роз и дешевого дезодоранта сортире, Асеева и приняла решение: она сегодня же порвет с Андреем. Да, он хороший, добрый, ласковый, умный, и Уля, кажется, даже его любит, но что он может ей дать? Разве замужество за этим человеком стоит сомнительной, скандальной, зыбкой, но славы, которая у Ули есть в узких кругах коллег-журналистов? Разве стоит оно возможности общаться с теми, кого каждый день по сто раз показывают по «ящику», а также шанса самой время от времени появляться на экране в качестве гостьи на передачах Антона и Пепиты? А гордость и восторг, которые она испытывает, созерцая свое лицо на страницах «Бытия»? А загранкомандировки периодичностью два, а то и три раза в месяц? Тряпочки, сумочки, туфельки, которыми она благодаря немалой, даже по московским меркам, зарплате имеет возможность забивать чемоданы во время этих командировок? И все это, что составляет смысл ее жизни, она должна отдать за сомнительное удовольствие иметь семью?

Приняв решение, Уля вмиг успокоилась. Умылась, нанесла заново боевой раскрас, щедро пшикнула в глубокий вырез на груди из флакона с духами из серии «секси» (в их состав якобы включены ингредиенты, срывающие башню у самцов) и, вихляя тощими бедрами, направилась к кабинету Габаритова. Дверь была приоткрыта, и Уля, не постучавшись, просочилась в щель. Габаритов ее появления, кажется, даже не заметил. Сидел, уставившись в монитор компьютера, и пускал слюни. В прямом смысле. Из правого уголка губ шефа «Бытия» текла тонкая струйка тягучей жидкости. А все лицо выражало такую похоть, что, казалось, еще мгновение – и босс издаст сладострастный стон. Габаритов был занят любимым делом: шарил по порносайтам. Далее в списке личных пристрастий-развлечений, коим босс посвящал львиную долю рабочего времени, были сайты крутых авто и супернавороченных ручных часов. В прежние годы в трудовой график входило еще и «неформальное общение» с сотрудницами в расположенной за кабинетом комнатке, но нынче такое случалось крайне редко.

«Если сейчас позовет в комнату отдыха и будет лапать, придется отдаться, – с брезгливостью и тоской подумала Уля. – И не просто отдаться, но еще изображать страсть и безмерное удовольствие…»

– Чего тебе? – Габаритов наконец оторвал глаза от монитора и заметил Улю.

– Я пришла сказать, что вы правы, – прошептала Асеева. – В последнее время я не могла полностью отдаваться работе, как вы совершенно справедливо требуете от своих сотрудников, потому что была занята устройством своей личной жизни. Но теперь с этим покончено – я порвала со своим женихом все отношения…

– Я всегда знал, что ты умница! – воскликнул Габаритов и выкатился из-за своего стола навстречу Уле. – Ну разве этот мелкий торгаш пара тебе? Уля Асеева – это бренд! Ну скажи, кто лучше тебя во всей Москве умеет искать и раскручивать светские сенсации?! Да равных тебе во всей России нет. Ты светская журналистка номер один!

Алиджан лил елей прямо в Улино декольте – будучи гораздо ниже ее ростом, он, чтобы смотреть собеседнице в глаза, должен был задрать голову, но из-за отсутствия шеи сделать это было затруднительно. А может, созерцание асеевского бюста доставляло ему куда большее удовольствие, нежели лицезрение ее милого, но отнюдь не выдающегося личика.

«Точно, сейчас на диван потащит, – вздохнула про себя Уля. – Одна радость, что кончит быстро – девчонки говорили, «мощность» у него как у комара: куснул – и тут же в сторону».

Но сил у Габаритова не было нынче даже и на укус – судя по всему, они утекли в кожаное кресло, когда он рассматривал похабные картинки.

Босс хлопнул Улю по плечу и скомандовал:

– Ну иди работай! А Темникова поставь на полосу про моду.

– Но вы же его из «Истины» переманили на завотдела, – забеспокоилась Уля. – А если он не согласится на корреспондента? И зарплата у него будет маленькая…

– А куда он денется? Из «Истины»-то уже уволился да, говорят, еще и со скандалом. Будет пахать на нас как миленький, гонорарами свою прежнюю зарплату догонять.

Андрею она позвонила. Выпалив на одном дыхании: «Извини, но между нами все кончено, я поняла, что, поженившись, мы совершили бы непростительную ошибку, тебе нужна другая женщина, а мне другой мужчина, думаю, встречаться нам больше не стоит, свои вещи ты можешь забрать сегодня до девяти вечера, ключ от квартиры оставь в прихожей», – она ждала, что Андрей начнет выспрашивать, что случилось, умолять о встрече, убеждать, что им непременно нужно объясниться… Но он молчал. Так долго, что Уля решила, что либо Свистков, бросив телефон, уже мчится к ней на службу, либо лишился дара речи и даже вообще – всех чувств. Она еще несколько секунд подержала паузу, а потом опасливо поинтересовалась:

– Андрей, ты что там, в обморок упал?

– Да нет, я в полном сознании, – неожиданно спокойным голосом ответил Свистков. – Я давно подготовился к такому исходу событий. Только вот полагал, что у тебя хватит смелости сказать мне все в глаза. Вещи я сегодня же заберу, ключ будет лежать на тумбочке. Удачи тебе на светском поприще.

– Ты… ты… я не поняла… Тебе все равно, что я тебя бросаю?

– Да нет, милая, это я от тебя ухожу, потому что понял: ты способна любить только себя и жить только в той помойке, к которой тебя приучили.

– В помойке? В какой помойке?

– Успокойся, в элитной.

Уля будто увидела, как Свистков горько усмехается.

– В мусорке, куда все эти звездюльки выкидывают использованные презервативы, объедки со своего стола, пустые бутылки, – продолжал Андрей. – Ты ведь у нас специализируешься на том, что «великие» едят, что пьют, с кем и как трахаются. А добывать такую информацию – это тяжкий и грязный труд.

– Да ты… ты… – захлебнулась от возмущения Уля. – Как ты смеешь?! Ты же знаешь, что они сами мне все про себя и других рассказывают! Что я с ними за одним столом… меня на всякие крутые вечеринки приглашают… А ты просто мелкий торгаш (вот где пригодилась выданная Габаритовым экс-жениху характеристика!) и завидуешь мне. Я была полная дура, что с тобой связалась да еще и замуж собралась. А за слова, что я кошка помойная, ты еще ответишь! Ты еще поплачешь горькими слезами! Я на тебя налоговую натравлю и милицию, которая всякими нарушениями в бизнесе занимается. У меня, знаешь, какие связи!

– Знаю-знаю. Ты с Федей Хиткоровым на «ты» и с его бывшей женой на короткой ноге. Только, милая моя, никто из них пальцем не шевельнет, чтобы что-то для тебя сделать.

– Ошибаешься! И Хиткоров, и Махалов, и Пепита мне каждый день звонят, мы дружим…

– Ха-ха-ха… – искренне расхохотался Андрей. – Дружим! Да как только Габаритов выкинет тебя на улицу, никто из этих друзей имени твоего не вспомнит! Ты им нужна до тех пор, пока их пиаришь да про их конкурентов грязные сплетни в газету проталкиваешь.

– Какая же ты, оказывается, сволочь, Свистков! – с искренним негодованием выпалила Уля. – Спасибо Алиджану, что он вмешался и не дал мне за тебя замуж выйти.

– Ну я так и понял, что без Габаритова тут не обошлось. Значит, сладкое примирение состоялось? И чем закончилась ваша душеспасительная беседа? Он тебя поимел или только потискал?

– Мразь! Хрен моржовый! – прошипела Уля, швыряя дорогой сотик на стол.

– И кого это ты так ласково?

Габаритов возник на пороге Улиного закутка так неожиданно, что Асеева вздрогнула. И тут же поняла: он стоял и подслушивал под дверью.

«Ну и хорошо, что Алиджан все слышал, – решила Уля, – теперь у него не будет никаких сомнений в том, что я порвала со Свистковым. А стало быть, и привычные, столь дорогие сердцу и кошельку милости не преминут возвратиться в самое короткое время».

– Да так, – делая вид, что смутилась, промямлила Уля. – Есть тут один, точнее, был…

– Я вот что подумал, – лаская Улю глазами, пропел Габаритов, – а не поехать ли тебе в Лондон на Уимблдонский турнир? Развеешься, по магазинам пробежишься. Ну и подробностей всяких скандальных, конечно, накопаешь.

– А Смирнов? Он возбухать будет, что тему его отдела мне отдали.

– Как возбухнет – так и опадет, – оскалился Габаритов.

Андрея Уля больше так и не видела. Первое время в ней клокотало желание отомстить, она даже обращалась к своим звездным приятелям, чтоб те помогли организовать милицейский или налоговый наезд на фирму бывшего жениха, но Махалов и Пепита заявили, что таких связей в органах у них нет, а гад Хиткоров пообещал все устроить, но заломил за свое посредничество в деле и подмазку нужным людям такие деньги, что от услуги пришлось отказаться.

Осведомители

Тему сексуальной жизни Махалова шеф решил дать в завтрашнем номере, но без анонса на первой полосе. Согласно правилам «Бытия», на титульной странице аршинными буквами могли быть представлены только две публикации: светский скандал и какой-нибудь ужастик из «народной жизни». Место светской сенсации сегодня захапал себе отдел происшествий с покушением на Ротяну. Он же залез и в «подвал» первой страницы: там решили проанонсировать материал про очередного мужика, которому жена в порыве то ли ревности, то ли страсти откусила кончик достоинства.

Такие истории, похожие друг на друга, как два обгрызенных «конца», появлялись на страницах «Бытия» не реже раза в месяц и до зубовного скрежета надоели даже самой редакции. Но Габаритов от них писался кипятком и требовал от корреспондента, нарывшего жареную темку, подробностей: был ли до момента «оскопления» половой акт или нет, если был, то в какой форме; свои зубы у жены-любовницы или вставные, сколько именно (в граммах, сантиметрах) она отхряпала; опомнилась ли потом, завернув окровавленный огрызок в тряпочку и вызвав «скорую», или сбежала, бросив мужика корчащимся от боли? Большой журналистской удачей Габаритов считал, если удавалось поставить в номер снимки «оскопленного» страдальца и его пострадавшего «достоинства». Тогда он давал распоряжение секретариату выписать автору материала повышенный гонорар, а врачу или медсестре, поспособствовавшим получению фотографий, разрешал выдать сверх оговоренной платы от пятидесяти до ста баксов.

Широкая и плотная агентурная сеть – главное достояние и гордость «Бытия». Ею опутано все: отделения милиции, МЧС, ГАИ, больницы, станции «Скорой помощи», роддома, префектуры, ДЭЗы, культурные центры, рестораны, казино, ночные клубы, спорткомитеты, футбольные и хоккейные клубы, ипподромы и прочая-прочая. Понятно, что «стучат» в «Бытие» не начальники всех этих учреждений, заведений и объединений. У начальников есть другие источники солидного «приработка» к официальному жалованью. На сделку с «Бытием» идут сотрудники среднего и низшего звена, которым, если и суют в карманы, то такую ерунду, что и говорить стыдно.

Едва ли не единственная епархия, где «Бытию» до сих пор не удалось завербовать осведомителей, – прокуратура. Еще, может быть, суды. Но Габаритов изо дня в день требует этот пробел восполнить, грозя разогнать к чертовой матери отдел происшествий и обещая будущим агентам в прокуратуре платить в три раза больше, чем докторишкам и ментам.

Представители двух последних категорий являются главными поставщиками информации для «Бытия». Главврачи больниц и начальники ОВД регулярно устраивают подчиненным разносы, обещая выявить в своих рядах «сексотов», случается, и выявляют, и даже увольняют. Тогда те приходят в редакцию, требуя помочь им восстановиться на работе или оплатить вынужденный простой, пока не найдется новое место. Но с ними в «Бытие» (а чего церемониться – материал-то отработанный!) разговор короткий: «Вы сотрудничали с нами не бесплатно, знали, что идете на риск. Так что увольнение – это ваша проблема».

Бывало, агента вычисляли уже после первого слива. Какая-нибудь молоденькая медсе­стричка элитной гинекологии, не устояв перед обещанным гонораром, звонила в редакцию и сообщала, что к ним с угрозой выкидыша привезли одну из участниц группы «Пир-Си». На следующий день в «Бытии» появлялась публикация с анонсом на первой полосе и подробным перечислением симптомов недомогания, результатами анализов, красочным описанием того, как льет слезы встревоженная пациентка. У беременной звездюльки и ее многочисленных родственников – истерика. Они орут на главврача: «Мы вам бешеные бабки еще и за конфиденциальность платим!» Главврач орет на заведующих отделениями, те – на персонал и конкретно на медсестричку, слившую информацию. Та бледнеет-краснеет и в раскаянии бухается перед начальством на колени: «Бес попутал! Простите!!!» Или сестричку берут на понт коллеги. Дескать, мы знаем, это ты слила, гадина такая, тень на наше родное учреждение бросила, подставила всех. Пальцем в незадачливую осведомительницу чаще всего тычут те, кто давно и очень плодотворно сотрудничает с «Бытием», получая в редакционной бухгалтерии ежемесячно суммы, вдвое превышающие их законные зарплаты.

Впрочем, нет, в бухгалтерию за гонораром медработники, за редким исключением, не ходят. Осторожничают. Предпочитают, чтобы корреспондент, с которым они на связи, приносил деньги сам. Встречаются с «куратором» неподалеку от основного места службы или на нейтральной территории.

Другое дело менты. Эти ходят в редакционную бухгалтерию, как в свою родную, овэдэшную. На выплаты агентам в «Бытии» отряжается каждый месяц по три дня. Большинство стражей порядка появляются здесь в первый из них, и с самого утра. Ничуть не опасаясь встреч друг с другом, не боясь, что кто-то «стукнет» начальству или в службу собственной безопасности. Здороваются, делятся новостями. Когда с «Бытием» сотрудничает чуть ли не все отделение, за бабками отряжают кого-то одного, и тогда этот кто-то просит Дуговскую или ее заместителя выдать на отсутствующих товарищей квитки: у кого сколько маленьких информаций прошло, сколько – расширенных заметок и главное – сколько «бомб». Расценки агентам известны лучше любой служебной инструкции: информашка в колонке – 300 рублей, заметка – пятьсот, а «бомба» – от трех тысяч и выше.

Есть, конечно, и такие, кто за суперинформацию требует немедленного расчета. Звонит, расплывчато обрисовывает грядущую сенсацию и называет сумму, которую хочет поиметь. Дуговская когда торгуется, когда – если назревает «супербомба» – сразу бежит к Габаритову. Тот, в свою очередь, торгуется с Дуговской, но, как правило, недолго – уже через четверть часа Римма мчится на стрелку с агентом, везя в сумочке сумму, немного меньшую, нежели та, что требовал осведомитель, но все же весьма и весьма солидную.

Передав деньги и обсудив, как можно будет сделать снимки, Дуговская или кто-то из ее подчиненных устремляется на место происшествия. «Агент», как правило, уже там (с мигалкой и спецсигналом дорога, знамо, короче), но «бытийцам» он теперь не друг и даже не знакомый. Рядом начальство, а то еще и ребята из прокуратуры, поэтому продемонстрировать свою ненависть к проклятым журналюгам, которые «черт-те как узнают все раньше всех», – святое дело. Дуговская и ее ребята-девчата на мента-агента, понятное дело, не обижаются, а, подхватив начатую им игру, принимаются канючить: «Ну, товарищ майор, ну хоть один-то снимочек сделать дайте» – или начинают хамить, угрожая написать заявление в прокуратуру о нарушении майором конституционно закрепленного за сотрудниками массмедиа права на сбор информации.

Снимки они делают, когда «враг свободы прессы», согласно ранее оговоренному плану, отводит начальство и прокурорских в сторонку. А через полчаса он же звонит уже отбывшим в редакцию журналюгам и прилежно пересказывает все, о чем успел узнать на месте происшествия, докладывает, какую версию выдвинул следователь прокуратуры и что успел выяснить эксперт.

Когда на следующее утро какой-нибудь доброхот подсовывает следователю прокуратуры, ведущему дело об убийстве, теракте, зверском изнасиловании, свежий номерок «Бытия», бедолага хватается за голову: публикация о вчерашнем преступлении оказывается бесценным подарком совершившим его подонкам. Газетчики подробно оповещают убийцу или насильника о том, какие улики он оставил и где, по мнению органов, может скрываться в первую очередь. В редакционной почте частенько появляются письма (электронные, отправленные из какого-нибудь интернет-кафе), в которых «герои» подобных публикаций кланяются «Бытию» за то, что помогло «сбросить с хвоста легавых», и обещают непременно отплатить автору «добром за добро». Ясно, что посулы остаются посулами и никто из уголовников с пачкой деньжат или хотя бы с бутылкой коньяка в редакции ни разу не объявлялся, но каждое из таких посланий непременно становится достоянием всего коллектива. Автор заметки хвастает благодарственным письмом от уголовника так, как если бы получил из рук президента орден «За заслуги перед Отечеством».

Скандал в курилке

С планерки Уля вышла, клокоча от бешенства. Ее убойная тема про Махалова пойдет без первополосного анонса! А это значит, что на титуле не будет ее имени – раз, и за «бомбу» она получит гонорар вдвое меньший, чем ожидала, – два.

– Ну Дуговская, ну блядь тупая, ну я тебе устрою! – шипела Уля, спускаясь на первый этаж, где для курильщиков была выделена крошечная каморка.

Габаритов неоднократно объявлял войну «рабам никотина», грозя лишить тех, кого заметит с сигаретой, половины зарплаты, не оплачивать им больничные, урезать отпуск. Было время, он даже заставлял сотрудников службы безопасности обшаривать окрестные кусты в поисках нарушителей запрета, но ряды курильщиков, вместо того чтобы сокращаться, прирастали все новыми и новыми членами. И тогда Габаритов распорядился выделить «смертничкам» кладовку, в которой до этого хранились ополовиненные мешки с цементом, прокисшие половые тряпки, сломанные швабры и ведра без дужек. Но заносить туда табуретки и стулья категорически запретил, справедливо рассчитав, что стоя курильщик потратит на сигарету гораздо меньше времени, чем сидя. Единоличный владелец «Бытия», он же генеральный директор, он же главный редактор, Габаритов не мог позволить, чтобы сотрудники расходовали принадлежащее ему время на личные нужды. Только этим, а вовсе не заботой о здоровье «рабов» были продиктованы и антиникотиновые кампании, и организация доставки горячих обедов из расположенной на соседней улице захудалой столовки. Стоимость съеденных журналистами блюд вносилась в индивидуальные карточки, а получившаяся в конце месяца сумма вычиталась из зарплаты.

Поначалу народ сервису обрадовался, но когда выяснилось, что за сомнительное содержимое судков надо платить деньги, которых хватило бы на обед в средней руки ресторане, начал от удовольствия отказываться. Месяца через три оказалось, что услугами доставки «по-домашнему вкусных обедов» пользуются только охранники, которым все равно, что есть, и тихие, безответные корректоры, пуще смерти страшащиеся прогневить босса-благодетеля отказом от его милости. Столовке стало невыгодно гонять машину с десятью судками, о чем она оповестила главу фирмы. Габаритов, обозвав журналистов «неблагодарными жмотами», расторг с точкой общепита договор. А коллективу объявил, что отныне никаких отлучек за пирожками не потерпит: «Хотите жрать – носите с собой из дома!»

Сам Алиджан Абдуллаевич питался исключительно блюдами из дорогих ресторанов, аккуратно чередуя кухни: в понедельник он употреблял японские кушанья (надо было разгрузить организм после воскресных обжираловок), во вторник – итальянские, в среду – узбекские, в четверг – армянские, пятница была отдана деликатесам из рыбы. Чаще на обед он выезжал в сопровождении пары охранников, которые в ожидании, пока шеф съест пять-шесть блюд, жевали в машине слоеные пирожки, похожие по вкусу на целлофановые пакеты. Но иногда, когда Габаритову было лень подниматься из сработанного по индивидуальным лекалам кресла, он через секретаря заказывал кулинарные изыски прямо на рабочее место. И тогда в течение получаса по редакции раздавалось сопенье и чавканье. Манкируя такими глупостями, как приличные манеры, он мог даже похрюкивать, а насытившись, с наслаждением срыгнуть скопившийся в желудке воздух.

Остатки барского обеда секретарша убирала в стоящий в холле холодильник. Агрегат предназначался для общего пользования, и к вечеру на тарелках ничего не оставалось. Открывая дверцу, чтобы достать принесенное с утра молоко или сок, журналисты, фотокоры, охранники, воровато озираясь, угощались суши, долма или кусочком рыбы в кляре. Пару раз Габаритов заставал подчиненных за этим постыдным занятием. Те смущались, давились, кашляли, а Алиджан Абдуллаевич, изобразив на лице снисходительную улыбку, барственным жестом хлопал воришку по плечу: дескать, доедай, все равно выбрасывать.