А в Эмиратах столько соблазнов! Одна расшитая золотыми нитями и бисером нацио­нальная одежка чего стоит! Уля очень хотела иметь такую в своем гардеробе. Конечно, не настоящую чадру, а стилизованную – из легкой летящей ткани, один уголок которой кокетливо крепится возле уха, прикрывая рот и нос. А роскошный кальян? А подушки? А домашние туфли с загнутыми кверху носами? Все это так бы украсило и саму Улю, и ее претендующее на роскошь жилище!

К счастью, рядом оказалась Пепита. Узнав о финансовой несостоятельности подруги, она начала делать ей подарки. Купила и псевдочадру, и «носатые» тапочки, и кальян, и подушки. Питеру, который выбрался на пару дней к любимой женщине, расточительность избранницы не нравилась. Когда Пепита в очередной раз доставала кредитку, чтоб расплатиться за «презент для Ульки», он хмурился и делал возлюбленной выговор. Говорил Питер негромко да еще и быстро, так что Уля с ее очень средним английским ничего не понимала. Но то, что он недоволен, и по его американской морде было видно. Правда, Уля неловкости не чувствовала: в конце концов, Пепита тратит на нее свои деньги, а не этого заокеанского жмота.

– Эх, сейчас бы куда-нибудь на море! – вслух помечтала Асеева и сладко потянулась.

Но до отпуска оставалось еще три недели, то есть восемнадцать номеров, восемнадцать светских «бомб» и еще куча сенсаций-скандальчиков поменьше. А где их взять-то в мертвый сезон?

– Блин, я же Баксову не позвонила! – подскочила на стуле Уля. – Он сегодня прилетел, а мне уже завтра в номер на понедельник с ним разворот сдавать!

Толя немного покочевряжился: «Прости, я устал, с женой и сыном побыть хочу, давай как-нибудь на следующей неделе», но Уля была неумолима. Или завтра с утра, или пусть считает, что «Бытие» ему больше не друг…

– И тогда твоя газета распнет Баксова, как Пепиту, – подытожил Толя. – Ты мне скажи, за что вы ее так? Тоже на какие-то твои условия не пошла?

– Да все нормально, – нарочито бодро ответила Уля. – Пепита ж умная тетка, понимает, что у газеты есть свои интересы, своя политика, что «Бытие» ни под кого не подстраивается и частные интересы выше интересов читателей никогда не ставит.

– Чего-чего? – обидно хохотнул Баксов. – Ты где этих слов нахваталась-то? Методичку, что ли, редакционную с утра почитала?

Уля уже готова была ответить хамством на хамство, но вовремя одумалась: сейчас разругается в пух и прах с Баксовым, а в номер на понедельник что сдавать?

– Ладно, – смилостивился Толя, – сделаем твой фоторепортаж. Только не завтра с утра, а сегодня вечером. Я тут в закрытом клубе пару песнюшек исполняю, приезжай туда со своим фотокором. Я договорюсь, чтоб вас пропустили. Но только давай условимся у причала: снимаете только меня. И никуда больше свои длинные носы не суете. Я портить отношения с ребятами, которые меня пригласили и солидные бабки платят, не хочу.

– А интерьер-то у них там нормальный найдется? Чтоб на фотках все по-домашнему – стильно и уютно – смотрелось?

– Найдется. Там такой интерьер найдется, что у тебя нижняя губка отвиснет и слюнка потечет.

– Ну уж! – возразила задетая за живое Уля. – Будто я шикарных интерьеров не видела.

– Таких не видела – зуб даю, – пообещал Толя и продиктовал Уле адрес закрытого клуба.

Асеева тут же набрала номер сотового Надьки Полетовой. Та долго не брала трубку, а когда откликнулась, ее «Алло!» утонуло в грохоте ударных и повизгивании, которое, видимо, надлежало считать песней.

– Я с твоим Яриком на презентации рок-группы «Усохни!», – прокричала, разобравшись, кому это она понадобилась, Надька. – Отстой полный, но молодняк тащится. На разворот «Веселые нотки» покатит! Сколько еще здесь? Да хрен его знает. Может, час, может, два… Куда? Ну хорошо, приеду. А пожрать там дадут? А то здесь только спиртное и киви половинками. Киви пополам разрезали, говорю! Ну ладно, когда отсюда выберусь, перезвоню, чтоб адрес проверить. Пока.

В закрытый клуб Уля решила одеться по-солидному: в серый льняной костюм с бледно-голубой блузой. На ноги бирюзовые туфли, в руки такого же цвета сумочка. Хотела было позвонить Надьке, чтоб та заехала после тусы домой и сменила свои обшарпанные джинсы и потертый «рыхлый» свитер на что-нибудь более подобающее, но не стала. В конце концов, в представлении всего мира фотокор, он же папарацци, – это вечно взъерошенный, замызганный тип, которому, если надо сделать классный снимок, и в лужу на колени ничего не стоит брякнуться, и из помойного бака, как черту из табакерки, выскочить. Кроме того, Надьку мужики, кажется, совсем не интересуют. Нет, она не лесбиянка, просто вся сосредоточена на работе и на том, как побольше срубить бабла. Полетова – мать-одиночка, и ей, кроме себя, надо содержать маленького сынишку и башлять огромные деньги няньке. На то, чтобы поискать мужа или хотя бы спонсора, не хватает ни сил, ни времени. А Уля в закрытый клуб ехала не только за фоторепортажем. В таких местах, по имеющейся у нее информации, собирались люди исключительно богатые и на многолюдных шумных тусовках появляющиеся крайне редко. Так что Уле, как говорится, сам Бог велел сегодня быть при параде.

А вдруг, идя по коридору в апартаменты, где они будут фотографироваться с Толей, она встретит какого-нибудь олигарха? Сначала он, конечно, пройдет мимо, замедлив, однако, возле Ули шаг. Потом обернется и скажет: «Сударыня, мне кажется, я прежде вас здесь не видел». Она тоже обернется, медленно, величественно, и молча вскинет брови. Не надменно, нет, а так, будто этот элегантный красивый мужчина в костюме за три тысячи евро своим обращением извлек ее из глубины мыслей. Он скажет: «Я никогда не прощу себе, если не узнаю имени прекрасной незнакомки…»

Несмотря ни на что, в душе Уля оставалась провинциальной девчонкой, которой ужас как хотелось встретить прекрасного принца. И пусть этому принцу будет за сорок или даже за пятьдесят, у нынешних представителей голубых кровей (а точнее сказать, обладателей несметного количества зеленой «капусты») столько возможностей, чтобы и в полтинник с хвостиком выглядеть, как огурцы.

Однако мечтам Ули нынче сбыться было не суждено. Принц в закрытом клубе ей не встретился. Может, потому, что дожидавшийся ее и Надьку у входа охранник повел девчат не по центральной лестнице, а по подвалу, где проходили коммуникации. И вывел прямо на библиотеку, где должна была состояться фотосессия.

Толя сидел на диване и пересчитывал деньги – видимо, гонорар за выступление. Увидев девчат, он быстро сунул пачку зеленых в конверт, а конверт – во внутренний карман смокинга.

– Ну что, приступим?! – потер руки, изображая энтузиазм, Баксов. – Давай сначала вот на этом роскошном диване.

Фраза прозвучала двусмысленно, и Надька презрительно хмыкнула.

– А что? Я совсем не против того, о чем сейчас твоя испорченная подруга подумала, – игриво пропел-проговорил Баксов, вихляющейся походкой приближаясь к Уле. – Вот интересно, а если бы нас с тобой за этим делом твои коллеги засняли, Габаритов весь бы номер под такую «клубничку» отдал или только половину?

– Слушай, давай делом заниматься, – сбросила руку Толика со своей груди Уля. – Мне еще всю ночь интервью с тобой делать, а поскольку ничего умного ты сам сказать не можешь, придется и вопросы, и ответы за тебя придумывать!

Перебранка длилась еще минут пять, после чего наконец начали работать. Сначала Надька сняла, как редактор отдела светской хроники Уля Асеева и поп-звезда Анатолий Баксов о чем-то душевно-доверительно беседуют, сидя на роскошном кожаном диване цвета спелой вишни. Массивные шкафы с книгами на заднем плане должны были навести читателя «Бытия» на мысль, что разговор носит глубокий и где-то даже философский характер. Затем герои фоторепортажа перешли в соединенный небольшой стеклянной галереей с библиотекой зимний сад. Там Толя взял в руки лейку, а Уля нагнулась над цветущей орхидеей. Получилось очень романтично, с намеком на более чем деловые отношения. Там же, в зимнем саду, стояло несколько стеклянных столиков с придвинутыми к ним стеклянными же стульями. Они опустились на гобеленовые подушки, любовно уложенные на прозрачные сиденья, взяли в руки пустые чашки из тонкого благородного фарфора.

«Вот козлы жмотные, – подумала Асеева, – могли бы, между прочим, если не ужин накрыть, то хотя бы кофе с пирожными принести».

«На место ставят, олигархи гребаные, – в свою очередь сделал вывод Баксов. – Дескать, мы ваше творчество любим и ценим, но ровно в границах, оговоренных гонораром. Скажи спасибо, что разрешили тебе здесь личную встречу провести, а кофе таскать тебе в зимний сад никто не нанимался».

Когда фотосессия была закончена, Толя, Уля и Надька в сопровождении того же охранника вышли на улицу. На сей раз секьюрити вел их не через подвал, а по коридорам, украшенным огромными старинными вазами, скульптурами и картинами и устланным коврами, больше напоминавшими весенний лондонский газон. Все-таки Баксов котировался в здешних кругах выше, нежели труженики СМИ.

Садясь в свой «мерс», «российский соловей» дал Уле наказ:

– Ты мне все-таки, перед тем как в газету ставить, интервью прочитай. А то опять насочиняешь выше крыши, а я оправдывайся, доказывай всем, что не верблюд.

– Когда это такое было, чтоб я сочиняла! – бросилась в атаку Уля, но, поймав насмешливый взгляд Баксова, махнула рукой и поплелась вслед за Надькой. Та из экономии всегда ездила на метро или, если повезет, на редакционной машине.

– Погоди, сейчас тачку поймаем, – крикнула ей вслед Уля. – Я тебя подброшу, крюк небольшой.

– Не-а, – отказалась Полетова. – Своих лишних денег у меня нет, а за твой счет не поеду. Принципы у меня.

– Мы бедные, но гордые, – огрызнулась Уля. – Ну и толкайся в своем вонючем метро…

– Ты представляешь, – пропустив мимо ушей колкость, пожаловалась Полетова. – На эту долбаную рок-тусовку Сеня Канкан приперся. Ветеран советского рока, мать его! Ну приперся и приперся, нам же лучше – есть хоть кого, кроме этих сопливых визгунов, фоткать. Я объектив на него навела, снимаю, а он вдруг прямо на меня попер. Подходит, за рукав хватает и говорит: «Не надо меня снимать, я не разрешаю!» Я рукав вырываю и говорю: «А хрена ли тогда сюда приперся? Сидел бы дома – там тебя никто бы в кадр не ловил!» А он молчит, глаза бешеные и опять – хвать меня за рукав. Ну ты знаешь, я девушка не из пугливых, и на местах военных конфликтов работала, и в заложниках побывала… В общем, развернулась я и локтем той руки, которую он вроде как блокировал, как врежу ему под ребра. И шепчу ему в ухо: «Ты со мной лучше не связывайся, я контуженая, убью, мне ничего не будет». Мигом отпустил. Вот только рукав вытянул, урод.

Дамы попрощались, договорившись завтра в полдень встретиться в редакции.

Жертва Интернета

Сотрудникам, занятым в выпуске номера на понедельник, делалось послабление. По случаю воскресенья им позволялось являться на работу к часу дня. Уля приехала в полпервого, с тем чтоб побыстрее отписаться и поехать с Лилькой к ее то ли троюродному брату, то ли бывшему однокурснику на дачу. Есть шашлыки. В голове у нее уже вертелись куски баксовского интервью. По Улиным прикидкам, информации, полученной от Толика, вполне хватало на разворот, тем более что львиную его часть займут снимки. С ходу заглянула в фотоотдел. Надька уже отбирала кадры.

– Ой, вот этот на верстку не кидай! – заорала с порога Уля, и не видевшая ее Надька вздрогнула от неожиданности.

– У меня тут второй подбородок просматривается. Ты чё, не видела, когда снимала, что ли?! – продолжила сокрушаться Уля. – А на этой глаз косит.

– Ничего не косит. Нормальный снимок, – недовольно пробурчала Надька.

– Говорю, косит! – настаивала Уля.

– А если косит, значит, ты просто по жизни косая!

Перепалка вполне могла перейти в мордобой, если бы на пороге не появился стажер. Послушав пару минут, как собачатся старшие товарищи, парень счел нужным встрять:

– А из-за чего сыр-бор-то? Я, если хотите, за пять минут и второй подбородок уберу, и глаз выпрямлю. Делов-то!

Парень и вправду по части компьютерной ретуши оказался докой. Асеева уходила к себе в кабинет вполне удовлетворенная.

Редактор отдела светской хроники уже добивала интервью со звездой отечественной эстрады Анатолием Баксовым, когда в приемной начал трезвонить телефон. Он звонил долго, несколько минут, но к аппарату так никто и не подошел. У секретарши босса сегодня был выходной, а другим отдирать свои зады от стульев и бежать в приемную было не в кайф.

Уля уже скинула на верстку интервью (читать его Баксову не стала: обойдется!), когда телефон зазвонил опять. Кто-то упорно не хотел верить, что в редакции никого нет.

– Вот блин, и никто ведь не подойдет! – выругалась Уля и, преодолев расстояние в десять метров, раздраженно рявкнула в трубку: – Але!

– Это редакция газеты «Бытие»? – поинтересовался женский голос. Судя по уверенной, твердой интонации, звонившая дамочка была не из тех, кто умоляет срочно дать адрес знахарки или ведуньи, о которой на днях написала газета, чтоб помчаться к ней на сеанс снятия порчи; и не из тех, кто слезно просит прислать разрекламированное изданием новое средство от геморроя для своего мужа. Потому Асеева ответила сдержанно, даже вежливо:

– Да, это редакция.

– Это агент народного артиста России Александра Саидова Вероника Драгина. Соедините меня, пожалуйста, с главным редактором.

– А его нет, – упавшим голосом почти прошептала Уля. – Сегодня же воскресенье, а он по выходным редко бывает.

– Хорошо, я позвоню ему на сотовый.

– Да, но я не могу вам дать его номер. Это запрещено, – проблеяла Уля.

– Спасибо, у меня есть возможность его узнать, – поблагодарила дама и отключилась.

Уля присела на край секретарского стола. Лицо пылало, а внутри бил озноб. Неужели опять прокололась? Или Саидов был намерен до последнего дня скрывать свое бракосочетание, а она благодаря предприимчивой «Дженнифер» растрезвонила о его тайне всему свету? Хорошо бы, кабы так. Тогда Алиджан Абдуллаевич Улю бы даже похвалил. За то, что суперзасекреченную информацию нарыла и наездов со стороны саидовских прихлебателей не испугалась. А если все, что написала в Инете «Дженнифер», – туфта? Улю обдало еще одной волной жара. Тогда лучше сразу пойти и повеситься.

Босс позвонил Уле на мобильный через двадцать минут. С замиранием сердца она приготовилась выслушать самые страшные оскорбления и угрозы, но Габаритов сказал:

– Ты еще в редакции? Не думай сбежать. Через полчаса поговорим.

В ушах у Ули стучало так, что, казалось, этот стук слышен по всей редакции. Но даже сквозь этот грохот она расслышала реплики Романа:

– Хорошо, Алиджан Абдуллаевич, я всем скажу. Да, Барашков здесь, Смирнов, Кососаженный… Кирсанов с Дуговской с минуты на минуту подъедут – материалы своих отделов посмотреть. Прослежу… Предупрежу…

Закончив говорить, Роман – Уля это слышала – прошел в ее кабинет, потом заглянул в комнату к корреспондентам. Увидев ее сидящей на краю стола в приемной, сказал:

– Шеф звонил. Велел, чтобы через полчаса в его кабинете собрались все завотделами. Насчет тебя особо распорядился. Чтоб ни в коем случае не ушла, даже охранникам приказ дал, чтоб не выпускали. Чего ты наделала-то?

Уля судорожно замотала головой. В ее глазах стояли слезы и такая безысходность, что не склонный к сантиментам Роман присел рядом на корточки и погладил Улину руку:

– Ну ты чего, в самом деле? Что бы то ни было, не смертельно же?

Уля часто-часто закивала головой: «Смертельно».

– Ты что, убила кого-нибудь? – всерьез поинтересовался Рома.

– Нет… это… он меня… сейчас убьет, – выдавила из себя Асеева.

– Да ладно тебе, – сразу повеселел Роман. – Отматерит, как всегда, слюной с головы до ног обрызжет – и все. Впервой, что ли?

Габаритов вошел в редакцию чеканным шагом. Ни с кем не поздоровавшись, бросил на ходу вытянувшемуся в струнку возле стены Кососаженному:

– Всех завотделами – ко мне!

Уля вошла последней и села в уголке за шкафом. В глазах было темно, язык прилип к небу. Ей показалось, еще мгновение – и она упадет в обморок. «Хоть бы, хоть бы…» – как заведенная твердила она про себя, но благословенная отключка сознания так и не случилась.

Минуту, а может, и больше Алиджан Абдуллаевич молчал, упершись глазами в стол. Потом начал говорить. Голосом Левитана, извещавшего страну о начале войны:

– Сегодня мне позвонила помощница Александра Саидова. И сказала, что вот уже две недели актер находится на лечении в Израиле, где пробудет еще по меньшей мере месяц. У него серьезные проблемы с сердцем. Ни с какой студенткой ГУУ он не знаком и в обозримом будущем жениться не собирается. Ни на Красной площади, ни вообще… Я хочу знать, откуда Асеева взяла эту информацию?

Уля молчала.

– Я повторяю вопрос: откуда у отдела светской хроники информация о свадьбе Саидова?

– Из Интернета, – не решилась соврать Уля.

– Откуда?! – Тон Габаритова был таким ледяным, что Уле на секунду показалось, что его вставные зубы покрыты инеем.

– Из Интернета, – еле слышно повторила Асеева.

– Понятно, – процедил Габаритов. – А проверить эту информацию ты пробовала?

– Конечно. – Впервые за время экстренного сбора Уля подняла на шефа глаза. – Я и в университет звонила, и в театр, и в усадьбу Кусково.

– И что, где-то получила подтверждение?

– Косвенное, – еле слышно прошелестела Уля.

– Ах, косвенное, – расслышал-таки шелест Габаритов. И после паузы, сменив ледяной тон на торжественно-траурный, продолжил: – Во вчерашнем номере репутации «Бытия» был нанесен серьезнейший удар. Актера Саидова знают все, и теперь его грядущую свадьбу обсуждает вся страна. Просто забыть о том вранье, которое пихнула в газету Асеева, мы не можем. Я сейчас говорю не о наказании, которое она должна понести и обязательно понесет, а о том, что «Бытие» на сей раз не сможет сделать вид, что о свадьбе Саидова на его страницах ничего не появлялось. Нужно искать достойный выход из положения. Я вас слушаю.

– А может, написать честно, что мы сами стали жертвой дезинформации или чьей-то не очень умной шутки, – предложил Гена Барашков. – Люди оценят нашу искренность и готовность признать ошибку.

– Бред, – раздраженно махнул рукой в сторону Гены Габаритов. – Мы в каждом номере шлепаем по две-три плашки с надписью «эксклюзив» и вдруг признаемся, что тащим на свои страницы дурь из Интернета? Думайте дальше.

– А если написать, что свадьба действительно готовилась, но в связи с резким ухудшением состояния Александра Варламовича ее перенесли на неопределенный срок? – задорно вскинул голову Кососаженный. – По-моему, классная идея!

Лицо Алиджана Абдуллаевича перекосило от раздражения:

– Иван, ты законченный идиот или тебя еще можно полечить? Где-нибудь в Израиле…

Кососаженный сник и обиженно засопел. А Габаритов, даже не глянув в его сторону, продолжил:

– Саидов и так, как говорит его агентша, собирается на нас в суд подавать и засудить на миллионы, а мы его еще больше на себя науськаем. Это вам не дядя Петя из деревни Нехлюдовка, который торкнется к участковому за защитой своей чести и достоинства, а подкормленный Дуговской участковый пошлет его на три буквы. Это Саидов!!!

– Вот вы, Алиджан Абдуллаевич, сейчас сказали про участкового, и мне одна мысль пришла, – обозначила свое присутствие Дуговская. – А что, если нам представить эту публикацию как вклад «Бытия» в операцию правоохранительных органов по изобличению и поимке шайки мошенников?

– Ну-ка, ну-ка, продолжай! – заинтересовался Габаритов.

– Напишем, что это милиционеры попросили нас опубликовать статью о свадьбе Саидова, чтобы с ее помощью выйти на преступников, которые продают билеты на церемонию бракосочетания аж за триста баксов. Мы согласились, потому что всегда готовы прийти на помощь органам и способствовать торжеству закона.

– Какая патетика, какой стиль! Ты где этому научилась, Дуговская? – поерничал Барашков.

– Барашков, не встревай, когда умные люди дело предлагают, – оборвал Гену Габаритов. – А менты? Они это опротестовывать не будут?

– С ментами я договорюсь, – снисходительно улыбнулась руководитель отдела происшествий. – Только для этого им, кроме денег, надо бы какую-то ниточку дать.

– Асеева, давай рассказывай подробно, на каком сайте ты эту дэзу накопала?

– Не на сайте, на форуме.

– Ну рассказывай, рассказывай.

Выслушав повествование Ули о виртуальной «Дженнифер» и ее готовности встретиться с потенциальной клиенткой-заказчицей четырех билетов, Габаритов начал мыслить конструктивно:

– Значит, так: сейчас с ней связываешься и вызываешь на срочную встречу. Предлагаешь заплатить не по триста, а по пятьсот долларов за человека. Уверен, она купится. Встречаешься, записываешь весь ваш разговор на диктофон, а еще лучше – если менты, с которыми поработает Дуговская, дадут тебе свою аппаратуру. Так надежнее. Кстати, еще и баксы надо пометить, слышишь, Дуговская? Ты о чем вообще сейчас думаешь? Мы дело обсуждаем, а она в облаках витает!

– Да я как раз о деле и думаю, – озабоченно сморщила лоб редактор отдела происшествий. – А ну как Асеева своей статьей этих мошенников спугнула, и эта «Лопес» или, как там ее, «Дженнифер» больше на связь не выйдет?

– Так зачем Асеевой в авторстве-то светиться? – подал голос отошедший после смертельной обиды Кососаженный. – Или ты этой «Дженнифер» написала, что журналисткой работаешь?

Уля помотала головой:

– Нет.

– Ну и пусть ведет себя так, будто про ста­тью в «Бытии» ничего не знает, – при­оса­нившись, давал рекомендации Косо­саженный. – Или наоборот: прочитала про свадьбу, испугалась, что все сейчас ломанутся искать ходы, как туда попасть, и решила поскорее место забить.

– Иногда и в твою голову, Иван, приходят умные мысли.

Комплимент Ивану босс сделал сомнительный, но тот засиял и продолжил с небывалым воодушевлением:

– А зачем Асееву-то задействовать? Она все провалить может. В конце концов, я могу на эту встречу пойти. Ты каким ником на форуме подписывалась?

– «Синди».

– Так мало ли мужиков женские псевдонимы берут? – не сдавался Иван. – Я пойду на встречу, раскручу ее по полной на предмет сообщников, а потом еще органам в задержании помогу. Силушкой-то меня Господь не обидел.

Для убедительности Кососаженный задрал до самого плеча рукав рубашки. Бицепс под слоем жира был не виден, но объемное предплечье тем не менее выглядело внушительно.

– Нет, Иван, ты не пойдешь, – сказал Габаритов. – Она как тебя, такого большого и сурового, увидит – испугается. А насчет Асеевой ты прав. Поэтому подготовку к встрече с этой «Дженнифер», переговоры с ментами, собственно контакт с мошенницей и написание материала я поручаю Дуговской. Асеева от этого дела отстраняется. Полностью.

– Хорошо, Алиджан Абдуллаевич, – звенящим от радости и распирающей ее изнутри гордости голосом согласилась Дуговская. – Только я в завтрашний номер не успею.

«Только что копытом землю не бьет, – бросив на Римму ненавидящий взгляд, подумала Уля. – Конечно, как тут не радоваться: босс свою любимицу Асееву опустил ниже унитаза, а ее, Дуговскую, возвысил. Кососаженный вон тоже башкой во все стороны вертит. Прям расцвел весь. Румянец во всю щеку, глаза сверкают. Можно подумать, они так радуются, что нашли возможность репутацию газеты спасти. Ничего подобного. Репутация им по фигу. Они от счастья, что Асеева в говно провалилась, сейчас в обмороки попадают».

– А в завтрашний и не надо, – тем временем успокоил Дуговскую шеф. – Такая поспешность может вызвать у читателя сомнения. Сдашь в среду. И чтоб обязательно какой-то документ из милиции был. Постановление о возбуждении уголовного дела или как там у них называется? Опубликуем его рядом с текстом для убедительности.

– Еще я, Алиджан Абдуллаевич, хотела с вами своими соображениями поделиться, – обнаглела от высокого доверия шефа глава отдела происшествий.

– Ну делись, – снисходительно скривился босс.

– Вот почему такой ляп со стороны Асеевой стал возможен? – воодушевленно затараторила Дуговская. – Потому что в редакции существует двойной стандарт. От отдела происшествий вы на любой случай подтверждающий документ требуете: копию странички из медкарты, заявление в милицию, – а от светской хроники одного асеевского слова достаточно. И больше никаких гарантий.

– А ты хочешь, чтоб им звезды в письменном виде друг на друга информацию сливали? – вскинул брови босс. – Подпись и число ставили? А еще лучше у нотариуса заверяли? Ты меня не учи, Дуговская, занимайся своим делом. Без сопливых разберемся.

В душе у Ули затеплилась надежда, что босс ее прямо сейчас простит и все пойдет по-старому. Но не тут-то было…

Гений рирайта

В понедельник и первую половину вторника Дуговская металась между своим кабинетом и кабинетом Габаритова. Делая вид, что ей что-то срочно понадобилось в приемной, Уля ловила обрывки их разговоров. «С милицией я договорилась…» «Встречаемся сегодня в три часа в кафешке на Новом Арбате…» «Аппаратура уже у меня. Баксы, которые вы дали, пометили…» И после каждого такого мини-доклада медовый бас Габаритова: «Умница, Дуговcкая», «Молодец!», «Профессионально работаешь! Хвалю!».

А в отношении Ули босс выбрал уже сработавшую два года назад, когда она собралась замуж, тактику. Он перестал Асееву замечать. Уля из кожи вон лезла, чтобы натаскать в каждый номер побольше светских скандалов и сенсаций, но когда заявляла их на планерке, Габаритов небрежно бросал Роману: «Поставь куда-нибудь, если место будет».

Она перестала ходить на тусовки, презентации и премьеры, отдавая самые классные вечеринки своим корреспондентам, и сидела безвылазно в редакции; с работы уезжала, только когда дежурный верстальщик, отзвонившись в типографию и узнав, что все в порядке, начинал собираться домой. Габаритов отбывал много раньше, сразу после «топтушки», но, прощаясь со всеми, Уле даже не кивал.

В номере за четверг вышла заметка Дуговской, призванная нивелировать урон, нанесенный «Бытию» Улей. Отмазка получилась так себе: более-менее прозорливый читатель сразу просек, что газета села в лужу и теперь пытается из нее выкарабкаться. Причем способ при этом выбрала не самый чистоплотный. Уля, понятное дело, свое мнение высказывать не стала (не камикадзе же!). Это сделал Гена Барашков.

– Мне кажется, мы поступили подло, – бесстрашно глядя в глаза Габаритову, заявил обозреватель. – Надо было, как я и предлагал, признаться, что «Бытие» лоханулось, и принести Саидову извинения. А мы мало того что сами себя еще раз высекли… Неужели вы думаете, что в этот детский лепет про нашу предварительную договоренность с милицией, про «ловлю на живца» кто-то поверил? Так вот, мало того, что выдали сшитую белыми нитками версию, так еще и восемнадцатилетнюю девчонку-дурочку под срок подвели.

У Габаритова под кожей на скулах заходили желваки:

– Ты все сказал?

– Да я много еще чего мог бы сказать, только чего бисер-то метать? – пошел вразнос Гена.

– Ах, значит, по-твоему, все мы здесь свиньи грязные, а ты один чистенький! Прямо иисусик! А ни хрена не делая, бабки получать ты можешь! Это тебе твоя незапятнанная совесть позволяет!

– Не своди ты все на бабки, Алиджан! Только и слышишь: бабки, бабки, рекламы мало, тираж падает, прибыль снижается. Ну должно же быть у нас что-то человеческое?!

У Барашкова определенно снесло крышу. Он почти орал на Габаритова. Народ втянул головы в плечи, ожидая реакции босса. Только Кирсанов продолжал сидеть развалясь – в своей привычной барственной позе – и с едва уловимой снисходительной улыбкой на губах. Габаритов молча перевел глаза с Гениной физиономии в угол, где сидел Роман:

– Дуговской разметишь двойной гонорар. Асеевой за ее вранье – ни копейки. И принесешь мне номера с разметкой за прошлый месяц: я посмотрю, сколько и чего сдал Барашков.

Темы отдела светской хроники опять были приняты без энтузиазма. Даже сошедшая бы в прежние дни за «супербомбу» информация о Веронике Ким, похудевшей от тайских пилюль на десять килограммов и решившей заняться танцами. Номер забили «страшилками» отдела происшествий, переводными материалами из зарубежных изданий, спортом и рекламой. Когда планерка уже подходила к концу, в дверях кабинета появилась Диана Плечистая.

– Можно? – обратилась она к хозяину.

– Говори, чего у вас там, – разрешил Габаритов.

– Мне сейчас агент позвонил: трехлетнюю девочку родной отец убил, расчленил и по мусорным бакам разбросал!

– Надо крутить! – распорядился Алиджан Абдуллаевич. – По полной программе! И на центральный разворот. Кто у тебя, – взгляд в сторону Дуговской, – будет этим заниматься?

– Наверное, Танюшка Юсупова – детские учреждения за ней закреплены.

– При чем здесь детские учреждения? Ее ж не воспитательница в детсаду грохнула! Хорошо, пусть Юсупова соберет всю информацию, а напишет Барашков. Он там таких соплей на кулак намотает – женщины ревмя реветь будут.

– Но, Алиджан, ты же обещал меня на Валаам отпустить, – жалобно напомнил Барашков.

– А чего тебе там делать? Про монахов писать, к очищению души призывать? Кому эти слюни интеллигентские нужны? Вот если бы там хоть икона мироточивая была, тогда еще куда ни шло. Народ на такие вещи клюет…

– А если я узнаю, что такая икона есть, отпустишь? – совсем уж униженно попросил Барашков.

– Узнаешь – тогда и посмотрим, – стукнул раскрытой ладонью по столешнице Габаритов, давая понять, что разговор и планерка закончены.

Гена Барашков вышел из кабинета хозяина, опустив голову и ссутулив плечи. Встреться сейчас с ним кто-то, кто знал гениального журналиста Геннадия Барашкова в молодости, ни за что не узнал бы. И не потому, что за последние годы «классный парень» и «суперпрофессионал» отрастил изрядное брюшко и отпустил усы и волосы, которые собирал в хвостик. А из-за затравленного взгляда. Гена, еще несколько лет назад выезжавший в самые горячие точки планеты, писавший умные, честные, рвущие душу на куски репортажи с мест захвата заложников, рассказывавший – очень живо и красочно – об удивительных людях и явлениях природы, теперь был просто рирайтером.