Не в первый раз брал он на себя подобную роль. Уже дважды в прошлом поступал он таким образом, блефуя и создавая много шума вокруг себя, – такое по ошибке принимают за храбрость. В действительности он был трусом; и хотя неприятные воспоминания от столкновения с Майнардом мучили его, он позволил себе оставить эту обиду без ответа. И вот, ссора его соперника со Свинтоном подоспела вовремя и была ему на руку.

– Я или мой друг всегда к твоим услугам!

– С удовольствием, – согласился его напарник.

– Благодарю вас, господа, благодарю обоих! Это очень любезно с вашей стороны! Но, – продолжил Свинтон, колеблясь, – я должен, к сожалению, отказаться от помощи любого из вас в моем неприятном деле. У меня есть некоторые старые друзья в Канаде, служившие со мной в полку. Я телеграфирую им. И этот господин должен будет подождать. А теперь к черту все это! Давайте забудем это и пропустим еще по стаканчику.

Все это было сказано довольно хладнокровно, так, что даже все выпитое уже не могло оправдать отговорку. Да, это была, в действительности, лишь отговорка, чтобы выиграть время и избежать дуэли с Майнардом.

Был некоторый шанс на это, если б не было свидетелей, но если слух об этом дойдет до чьих-либо ушей, то не останется ничего другого, кроме вызова на дуэль.

Такие мысли мелькали в голове мистера Свинтона, пока готовили и подавали новые горячительные напитки для всей компании.

Еще один стакан с напитком коснулся его белых сухих губ, и, после того как продолжилась беседа ни о чем между ним и его знакомыми, мистер Свинтон на время забыл о своих ужасных беспокойных мыслях.

Это забвение продолжалось, поскольку он выпил больше чем предполагал, и выпитое успокоило его. Однако часом позже, когда он поднялся наверх, даже алкогольный туман в голове не мог стереть четкое и ясное воспоминание о его столкновении с «проклятым ирландцем»!

И вот, в его собственной квартире атмосфера дворянского происхождения внезапно улетучилась. Так же, как и некое подобие речи. Его разговоры напоминали теперь разговоры простого пьяницы. Они были адресованы камердинеру, все еще способному выслушивать их.

Малый вестибюль на одной из сторон его квартиры был, как предполагалось, спальней этого пользующегося доверием слуги. Судя по диалогу, который последовал, слуга действительно мог считаться пользующимся доверием, и незнакомый человек был бы весьма удивлен, услышав все это.

– Очень славную ночь ты провел! – сказал камердинер тоном скорее хозяина, чем слуги.

– Точно… точ… ик!.. Ты говоришь правду, Франк! Н-нет, совсем не славная ночь. Совсем наоборот – п… п… п… поганая ночь!

– Что ты имеешь в виду – что ты напился?

– Им… имею в виду! Я имею в виду эти д… дурацкие игры. Черт побери! Отличный шанс! Никогда не делайте этого. Миллион долларов! Все пропало – этот дьявольский господин!

– Какой господин?

– Будь он проклят – я его видел… встретил на балу… бал… бар… ниже. Давайте еще выпьем! Крепкие напитки повсюду… вокруг… кто принесет этот дурацкий напиток?

– Попробуй выразиться яснее! Что ты хочешь этим сказать?

– Что я хочу сказать? Чтосказать? Он… ик… о нем.

– О нем! О ком?

– Кто… кто… кто… кото… Майнард. Ты, конечно, знаешь Майнарда? Он из тридцатого… тридцатого… неважно, из какого… полка. Это неважно… Он здесь… пр… пр… проклятая злая собака.

– Майнард здесь! – воскликнул камердинер довольно странным для слуги голосом.

– Это точно он! Живой и здоровый, черт бы его побрал! Явился в полном здравии, чтобы испортить все – он всегда все портит.

– Ты уверен, что это он?

– Уверен, уверен! Я так думаю. Он дал мне серьезный повод не сомневаться в этом – проклятие на его голову!

– Ты говорил с ним?

– Да, да.

– Что он сказал тебе?

– Сказал он немного… немного… что он явился… что он сделал.

– Что?

– Дьявол! много… да, да. Не стоит сейчас думать об этом. Давай ляжем спать, Франк. Я расскажу тебе обо всем утром. Это игра. Это Юп… Юпитер.

Более не в состоянии продолжать беседу и еще меньше – раздеться, мистер Свинтон повалился на кровать поперек последней; и, свесившись вниз, вскоре с храпом уснул.

Могло показаться странным, что слуга лег на кровать рядом с ним, однако так он и сделал.

Но уважаемый читатель ведь не знает, что маленьким камердинером была его жена, а вместе с тем это именно так!

Да, это была его любезная «фанатка», она и разделила таким образом кушетку своего мужа-алкоголика.

ГЛАВА XIII. ВЫЗОВ С ПОСЫЛЬНЫМ

– Откровенно говоря, я совершил большую глупость, – рассуждал молодой ирландец, когда вернулся в свою спальню и опустился на стул. – Не было никакой необходимости так поступать. Такая болтовня, тем более что Дик Свинтон здесь чужой, никак не могла бы мне повредить. Конечно, здесь его никто не знает; и это, кажется, играет ему на руку; без сомнения, он готов обобрать половину таких богатых голубков, как те, что были с ним недавно.

– Вполне вероятно, что он наврал кое-что подобное про меня и матери этой девушки – впрочем, и про себя также. Наверное, поэтому со мной обращались так невежливо! Тогда хорошо, что я поймал его за руку, и я заставлю его раскаяться в своем вранье. Был изгнан из Британских войск! Проклятая злая собака, прогавкавшая эту сплетню про меня! Противно даже думать о таком. То, что я слышал, всего лишь факт в его собственной биографии! Это, наверно, и навело его на мысль сказать подобное. Я не думаю, что он продолжает служить в Гвардии: иначе что он здесь делает? Гвардейцы не покидают Лондон без серьезной и обычно малоприятной причины. Я сделаю все, чтобы его опозорить. Он уже был на грани позора, как я слышал.

– Он, конечно, будет сопротивляться. Он не был бы Диком Свинтоном, если бы помог мне в этом – я достаточно хорошо знаю этого пройдоху. Но я не оставил ему никакого шанса выкрутиться. Удар перчаткой по лицу, не говоря уж об угрозе плюнуть ему в лицо – при свидетельстве двух странных джентльменов, наблюдавших это! Если он не законченный трус, он не осмелится оставить все это без ответа.

– Конечно, он вызовет меня, и что я буду после этого делать? Трое или четверо товарищей, с которыми я успел наладить хорошие отношения – все они не друзья мне, ни один из них. Кроме того, разве кто-нибудь из них обязан заботиться обо мне после такого недолгого знакомства?

– Что же мне делать? Телеграфировать Графу? – продолжил он после паузы, размышляя. – Он сейчас в Нью-Йорке, я знаю, и я уверен, что он без промедления пришел бы мне на помощь. Это дело только бы восхитило его, старого рубаку, – теперь, когда Мексиканская кампания завершилась, он рад был бы снова обнажить свой справедливый меч. Входите! Кто это бесцеремонно стучит в дверь честного джентльмена в столь поздний час?

Еще не было и 5 часов утра. За окнами гостиницы можно было услышать стук колес экипажей, которые развозили по домам последних возвращающихся с бала гуляк.

– Навряд ли Свинтон послал своего эмиссара в такой час. Входите!

За открывшейся дверью показался ночной портье, работник гостиницы.

– Ну, что вам угодно, мой дорогой?

– Один джентльмен желает видеть вас, сэр.

– Приведите его!

– Он просил меня, сэр, передать вам свои извинения за то, что потревожил вас в столь ранний час. Только потому, что у него к вам очень важное дело.

– Что за вздор! С чего бы это он говорит в таком духе? Друг Дика Свинтона более деликатный джентльмен, чем он сам?

Последняя реплика была сказана тихо и не предназначалась служащему гостиницы.

– Он сказал, сэр, – продолжил портье, – что прибыл пароходом…

– Пароходом?

– Да, сэр, пароходом из Нью-Йорка. Он прибыл только что.

– Да-да, я слышал гудок парохода. Ну, дальше?

– Тот, кто прибыл пароходом, – он думал… он думал…

– Черт побери! Это мой давний друг, не надо утруждать себя, передавая его мысли в вашем изложении. Где он? Проведите его ко мне, и пускай он выскажется сам.

– Из Нью-Йорка? – продолжил Майнард после того, как швейцар удалился. – Кто же мог пожаловать ко мне оттуда? И что за столь важное дело, чтобы разбудить человека в половине пятого утра? – ведь он, наверное, полагал, что я сплю – но, на его счастье, я не в постели. Или столица Британской империи горит, и Фернандо Вуд, подобно Нерону, веселится на его руинах? Ба! Розенвельд!

– Майнард!

Они обменялись приветствием, по которому можно было понять, что встреча их была неожиданной и после долгой разлуки. Друзья обнялись – их пылкая давняя дружба не ограничилась простым рукопожатием. Оба активных участника недавней Мексиканской кампании воевали бок о бок, под градом пуль в нелегких сражениях. Их дружбу скрепил крайне тяжелый штурм Чапультепека, когда смертельный столб огня, выпущенный из пушки, повалил на землю не одного контрэскарпа, и смешавшаяся кровь погибших струёй стекала в канаву.

С тех пор они расстались и не видели друг друга. Неудивительно поэтому, что их встреча пробудила эти воспоминания и была очень трогательной.

Несколько минут ни один из них не был в состоянии сказать что-либо связное. Они обменивались лишь восклицаниями. Майнард первым сумел прийти в себя.

– Да благословит тебя Господь, дорогой мой Граф! – сказал он. – Мой великий учитель военной науки. Как же я рад тебя видеть!

– Не больше, чем я тебя, дорогой друг!

– Но скажи, какое дело привело тебя сюда? Я не ожидал тебя, но вот странное совпадение: я как раз в этот момент думал о тебе!

– Я здесь, чтобы встретиться с тобой – и мне нужен именно ты!

– Ах! Для чего же, мой дорогой Розенвельд?

– Ты сказал, что я твой учитель военной науки. Пусть будет так. Но ученик теперь превзошел многих, включая и своего учителя, – он стал знаменит и известен повсюду. Именно поэтому я здесь.

– Выкладывай, что случилось, Граф!

– Лучше прочитай вот это, чтобы избавить меня от долгих объяснений. Как видишь, письмо адресовано лично тебе.

Майнард взял запечатанный конверт, который вручил ему друг. На конверте было написано:

КАПИТАНУ МАЙНАРДУ.

Вскрыв конверт, он прочитал:

«Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке, ввиду последних известий из Европы, надеется, что светлые идеи свободы еще не подавлены на их древней родине. Они приняли решение снова вернуться туда и принять участие в борьбе, начатой в Бадене и Палатине. Впечатленные храбростью, показанной Вами в последней Мексиканской войне, и Вашим теплым отношением к нашим соотечественникам, воевавшим с Вами, а также зная Вашу приверженность идеям свободы, они единодушно решили предложить Вам возглавить это предприятие. Представляя опасность, которой Вы подвергнетесь, а также учитывая Вашу храбрость, они могут Вам обещать, что никакая другая награда не заменит Вам всеобщей любви и благодарности немецкого народа. Чтобы Вы могли доказать это, они предлагают Вам доверие и всеобщую преданность нации. Ответьте нам, готовы ли вы принять это предложение?»

Примерно полдюжины человек подписалось под этим письмом, и Майнард бегло пробежал список. Он знал этих людей и слышал об их движении.

– Я принимаю предложение, – сказал он после нескольких секунд раздумья. – Ты можешь вернуться и передать мой положительный ответ комитету.

– Вернуться и передать ответ! Мой дорогой Майнард, я приехал, чтобы вернуться с тобой!

– Я лично должен приехать?

– Сегодня же. Восстание в Бадене началось, и ты отлично знаешь, что революция не будет ждать. Важен каждый час. Они ждут твоего прибытия следующим пароходом. Я надеюсь, что ничто не сможет помешать тебе немедленно уехать? Что? Есть какая-то помеха?

– Да, это так, есть кое-что – я не могу уехать немедленно.

– Это случайно не женщина? Нет-нет! Ты выше этого.

– Нет, не женщина.

Майнард сказал это, но на его лице появилось странное выражение, как будто он что-то скрывал.

– Нет-нет! – продолжал он с натянутой улыбкой. – Не женщина. Это всего лишь один человек и всего лишь одно дело к нему.

– Объясните, капитан! Кто или что это?

– Хорошо, это просто ссора. Около часа назад я ударил этого человека по лицу.

– Ха!

– Сегодня вечером здесь, в гостинице, был бал.

– Я знаю об этом. Я встретил нескольких людей, покидавших бал. Ну и что же?

– Там была молодая леди…

– Я так и думал. Кто-нибудь когда-нибудь слышал о дуэли, в которой не была бы замешана леди, молодая или старая? Извини, что я тебя прервал.

– В конце концов, – сказал Майнард, очевидно, изменяя тактику, – я не должен был говорить тебе о ней. Она почти или совершенно непричастна к этому. Это произошло в баре уже после того, как бал закончился, и она уже в то время спала, как я полагаю.

– Тогда оставьте ее в покое, пусть себе спит.

– Я зашел в бар, чтобы взять стакан крепкого напитка и выпить на ночь. Я стоял у стойки, когда услышал, что кто-то произнес в разговоре мое имя. Трое людей находились вблизи от меня и вели довольно торопливую беседу; вскоре я выяснил, что разговор был обо мне. Они много выпили и не замечали меня.

– Одного из них я знавал в Англии, когда мы оба служили в Британских войсках.

– Двух других – я предполагаю, что они американцы – я впервые увидел приблизительно два дня назад. Я стал участником небольшой стычки с ними, о которой не буду распространяться, чтоб не отвлекать тебя; хотя я более чем наполовину был уверен, что они пришлют мне вызов на дуэль. Этого, однако, не произошло, и ты можешь себе представить, что это за типы.

– Это был мой бывший знакомый по Британской армии, и он позволил себе вольности насчет моего характера, когда отвечал на вопросы своих собутыльников.

– Что же он им сказал?

– Сплошную ложь; и самым наглым оскорблением было то, что меня выгнали из Британской армии! В то время как это случилось именно с ним! После этого…

– После этого ты выгнал его из бара. Я полагаю, что ты потренировался на нем в ударах ногами!

– Нет, я не был столь груб. Я всего лишь ударил его по щеке моей перчаткой, а затем вручил ему мою визитную карточку.

– По правде говоря, когда мне сказали о твоем появлении, я подумал, что это был его друг, а не мой; хотя, зная этого человека, я удивился, что он направил ко мне посыльного так скоро.

– Я рад, что пришел ты, Граф. Я был в серьезном затруднении: я не знаком здесь ни с одним человеком, который смог бы стать моим секундантом. Я полагаю, что могу рассчитывать на тебя?

– О да, конечно, – ответил Граф так беззаботно, как будто его просили угостить сигарой. – Но, – добавил он, – нет ли какого-нибудь способа избежать этой дуэли?

Этот вопрос ни в коей мере не был проявлением малодушия. Даже беглого взгляда на Графа Розенвельда было достаточно, чтобы исключить подобное.

Сорока лет от роду или более, с усами и бакенбардами, в которых только-только начала появляться седина, с настоящей военной выправкой – он с первого взгляда производил впечатление человека, имевшего в своей жизни богатую практику участия в самых жестоких дуэлях. И то же время он не производил впечатления хулигана или задиры. Напротив, в его характере можно было обнаружить мягкость и доброту – но, когда было необходимо, он изменял им, проявляя на твердость и бескомпромиссность.

И вот, такая перемена произошла с ним сейчас, когда Майнард решительно ответил:

– Нет.

– Проклятье! – прошипел он по-французски. – Я возмущен! Подумать только, такое важное дело, как свобода всей Европы, должно пострадать от этой глупости! Правильно говорят, что женщина – проклятие человечества!

– Есть у тебя какие-либо соображения, – продолжил он после этой невежливой тирады, – когда этот господин пришлет своих секундантов?

– Это невозможно предсказать. В течение этого дня, я полагаю. Не должно быть никакой причины для отсрочки, насколько я понимаю. Небесам было угодно, чтобы мы с ним, хорошо знакомые друг с другом, оказались рядом в одной гостинице.

– Вызов пришлют через некоторое время, в течение дня. Стреляться или драться как-то по-другому вы будете, возможно, завтра утром. Отсюда нет железной дороги, а пароход отходит только раз в день, в 7 часов вечера. Таким образом, мы потеряем целых двадцать четыре часа! Про-кля-тье-е-е!

Граф Розенвельд произнес вслух эти подсчеты, теребя свои огромные усы и смотря на некую точку под ногами.

Майнард молчал.

Граф продолжил свои несвязные речи, время от времени произнося громкие восклицания вперемешку на французском, английском, испанском и немецком языках.

– О, Небеса, я знаю, что делать! – вдруг воскликнул он, вскочив с места. – Я знаю, Майнард, я знаю!

– Что тобой, мой дорогой Граф?

– Я знаю, как сэкономить время! Мы вернемся в Нью-Йорк на пароходе ближайшим вечером!

– Но не избежав дуэли! Я полагаю, что ты учел это в твоих расчетах?

– Конечно, учел! Мы будем участвовать в дуэли и все равно успеем вовремя.

Если бы Майнард не был тонким деликатным человеком, он сразу бы выразил свое сомнение в этом утверждении.

Но он просто попросил друга разъяснить ему подробности.

– Все очень просто, – ответил Граф. – Ты был пострадавшим, и, таким образом, ты имеешь право выбрать время дуэли и вид оружия. Оружие сейчас неважно. Главное – время, которое нам так нужно сейчас.

– Ты хотел бы, чтобы я дрался сегодня?

– Хотел бы, и так оно и будет.

– А что, если вызов будет сделан слишком поздно – скажем, вечером?

– Черт побери! – произнес Граф распространенное мексиканское ругательство. – Я меньше всего думаю об этом. Вызов должен прибыть достаточно рано, если ваш соперник джентльмен. Я знаю, как вынудить его сделать это вовремя.

– Как именно?

– Ты напишешь ему, – то есть я напишу, что ты вынужден покинуть Ньюпорт сегодня вечером; очень важное дело внезапно заставляет тебя уехать отсюда далеко. Обратись к нему, чтобы он как человек чести прислал свой вызов немедленно, так, чтобы ты с ним успел сразиться. Если он откажется, то ты в соответствии со всеми законами чести будешь считаться свободным и сможешь уехать в любое время, когда пожелаешь.

– Это будет означать, что я сам вызвал его на дуэль. Будет ли это корректно?

– Конечно, будет! Я отвечаю за это. Все будет полностью соответствовать нормам – строго согласно кодексу.

– Что ж, тогда я согласен.

– Довольно! Я должен приступить к составлению письма. Это привычное дело для меня, но потребует некоторой работы ума. Где у тебя ручка и чернила?

Майнард указал на стол, где были все необходимые письменные принадлежности.

Придвинув стул, Розенвельд сел за стол.

И вот, взяв ручку и быстро начертав на листе положенные этикетом начальные приветственные фразы, он продолжил далее сочинять письмо-вызов, как человек, сильно заинтересованный в том, чтобы письмо возымело действие. Думая о революции в Бадене, он изо всех сил стремился поскорее устроить своему другу предстоящую дуэль, или освободить его от нее, чтобы оба смогли принять участие в борьбе за свободу на своей любимой родине.

Послание вскоре было написано, аккуратно скопировано, и копия вложена в конверт. При этом Майнарду даже не было позволено прочитать его до конца!

Письмо было адресовано мистеру Ричарду Свинтону и передано ему служащим гостиницы в тот момент, когда в коридорах Океанхауза послышался громкий удар гонга, возвестивший о начале завтрака для гостей.

ГЛАВА XIV. ПРОСЬБА УСКОРИТЬ ДУЭЛЬ

Первый же удар гонга прервал сон мистера Свинтона.

Спрыгнув со своей кушетки, он принялся расхаживать по комнате большими шагами, слегка пошатываясь.

На нем было то же платье, что и на вчерашнем балу, кроме перчаток цвета соломы.

Но он не думал ни о платье ни о туалете. Его тревожные мысли сосредоточились совсем на другом, чтобы он обращал внимание на собственный вид. Несмотря на то, что голова его сильно кружилась от вчерашней выпивки, он достаточно отчетливо вспомнил события прошедшей ночи. Да, он очень хорошо помнил, что произошло.

Мысли его были самые разнообразные. Майнард знал его давно, и, возможно, ему была известна неприятная и постыдная история, произошедшая со Свинтоном. Если бы его соперник предал эту историю огласке, великолепная идея Свинтона была бы загублена на корню.

Но это было ничто по сравнению с мыслями об его позоре – пятно на его лице от пощечины могло быть стерто лишь с риском для жизни.

Эта мысль приводила его в дрожь, и он продолжал ходить в тревоге по комнате. Его волнение было слишком заметно, чтобы он мог утаить это от жены. В его тревожном взгляде они читала некий ужасный рассказ.

– Что с тобой, Дик? – спросила она, положив руку на его плечо. – У тебя неприятности? Расскажи мне об этом.

Сказано это было с нежностью и любовью. Все же сердце «симпатичной наездницы» еще сохранило частицу божественного дара, присущего женщине.

– Ты все еще думаешь о ссоре с Майнардом? – продолжила она. – Я права?

– Да! – ответил муж хриплым голосом. – И ссора зашла слишком далеко!

– Как все случилось?

В своем не совсем связном рассказе – учитывая алкогольное опьянение накануне, это было вполне объяснимо – он поведал жене все подробности, ничего не скрывая, даже собственного недостойного поведения в этой истории.

Было время, когда Ричард Свинтон не позволял себе так опускаться в глазах Франциски Вилдер. Время это прошло, закончилось раньше, чем их медовый месяц. Супруги ближе узнали друг друга, и это вылечило их от взаимных иллюзий относительно партнера, тех иллюзий, которые собственно и сделали их мужем и женой. Роману чистой и беспорочной любви пришел конец, и вместе с тем каждый из них потерял былую привлекательность в глазах партнера. Собственно, Дику такая потеря уважения к себе теперь была даже полезна, ибо он поделился своими бедами с преданной женой, чтобы как-то успокоить себя, хотя и чувствовал, что в ее глазах выглядит почти трусом.

Было бы глупо для него пытаться скрыть это. Она уже давно обнаружила этот порок в характере мужа – и это, возможно, было главной причиной для нее сожалеть о том дне, когда она стояла с Диком у алтаря. Связь, которую она сохранила с мужем, была теперь всего лишь следствием обостренного чувства опасности и необходимости самосохранения.

– Ты ожидаешь, что он пришлет вызов? – спросила она; как женщина, она, конечно, не знала всех тонкостей и правил этикета поединка.

– Нет, – ответил он, поправляя ее. – Вызов должен прийти от меня, как оскорбленной стороны. Если б только это было иначе… – продолжал он бормотать, рассуждая. – Как я ошибся, не вызвав его сразу, на месте! Если б это было сделано, все могло бы там и закончиться, а теперь все происшедшее загнало меня в угол, и я должен искать из него выход.

Он развернулся и направился в другой конец комнаты, и тут ему представился альтернативный выбор. Это было исчезновение отсюда!

– Я мог бы упаковать вещи и убраться отсюда, – рассуждал он под диктовку своей трусости. – Что я теряю? Никто здесь меня пока еще не знает, никто не запомнил меня в лицо. Но мое честное имя? Они узнают обо всем. Он предаст это огласке, и позор будет преследовать меня повсюду! А шанс сделать себе состояние – неужели я должен его потерять? Я уверен, что у меня все получится с этой девочкой. Мать уже на моей стороне! Полмиллиона долларов сразу! Стоит отдать жизнь за это – по крайней мере, рисковать жизнью, да, клянусь Небесами! Я все это потеряю, если уеду, и выиграю, если только останусь! Проклятый мой язык, подсказавший мне эту идею уехать! Уж лучше б я родился глухим!

Он продолжил ходить по комнате, пытаясь укрепить остатки своей храбрости и готовность к борьбе, при этом стараясь подавить свои трусливые инстинкты.