Жена-девочка

Майн Рид

Жена-девочка

От переводчика

Роман Майн Рида «Жена-девочка» – один из основных, программных романов великого романиста приключенческого жанра позапрошлого, 19-го века. Тем более удивительно, что на русский язык этот роман не переводился. Моя авантюрная попытка представить этот роман читателю на русском языке вызвана в первую очередь собственным интересом к произведению, а также некоторым честолюбием: если не я, то кто же?

Роман представляет собой грандиозное многоплановое повествование, в котором есть всё, присущее Майн Риду, плюс еще немного: помимо приключенческого, закрученного сюжета, любовной интриги (да еще какой!), – обилие персонажей, причем не идеализированных, как часто бывает у этого писателя, а вполне реальных, юмор, патетика и героическая романтика, и, наконец, есть место политике. Чтение увлекает и захватывает, не говоря уже о переводе. И хотя перевод очень непрост и длится годами, были отдельные главы, которые я переводил залпом: зараз 2-3 главы при обычном темпе в несколько абзацев в день!

Наконец, работа завершена, и роман представлен читателю полностью.

Предисловие вдовы автора

Большинство событий, описанных в этой книге, действительно случились в реальной жизни или были придуманы на основе жизненного опыта автора.

Элизабет РИД.

Лондон, 1888Глава I

ОСТРОВ МИРА

Аквайднек – «Остров Мира!»

О, Коддингтон, и вы, королевские придворные! Как вы могли в погоне за модой на переименование всего, что звучит непривычно саксонскому уху, изменить это историческое название, данное краснокожими аборигенами, на ничего не значащее название «Rhodes»?

Ваше стремление присвоить острову искусственное классическое название – не что иное как результат вашего дурного вкуса. Ваше невежество привело к тому, что вы повторили ошибку старого голландского штурмана, давшего название «Roodt» этой замечательной стране!

Название, данное Блоком, было по крайней мере уместно по некоторой причине, более того, в нем было что-то поэтическое. Огибая Сачест Поинт, он созерцал величественный лес, окрашенный в красный цвет благодаря солнечно-золотой осени. Он был восхищен темно-красной листвой деревьев и алыми гирляндами ползучих растений. Перед его глазами предстали яркие цвета охры утесов. Именно поэтому в его судовом журнале было записано «Красный Остров»!

О, достойный Коддингтон, чем же вас не устроило название индейцев? И почему вы приняли так неуклюже переделанное название голландца?

Я буду придерживаться старого названия – «Остров Мира»; хотя прошли уже те времена, когда Вампаноаг погружал свои ветви в спокойные воды Наррагансета, и его легкие каноэ скользили вокруг острова.

Куда ушли те времена, Аквайднек? С тех пор тебя слишком часто обжигало горячее дыхание войн. Где теперь этот девственный лес, который так радовал глаз Верразано, свободный от сцен Тускана? Где эти величественные дубы, вязы и клены? Куда исчезли зеленые сосны и красные кедры? Где березы с их знаменитой корой, где каштаны, дающие еду голодному путнику, где сассафрас, который восстанавливает здоровье и продлевает жизнь?

Всего этого больше нет. Все это уничтожено огнем и топором безжалостного варвара – солдата.

Несмотря на твое разграбление, Аквайднек, твои богатства все еще привлекательны. Ты все еще Остров Мира, колыбель Любви; каждая пять твоей земли освящена шагами влюбленных, каждый выступ твоих утесов помнит эту старинную историю.

* * *

Ньюпорт, год 18 —, «разгар сезона.»

Апартаменты в одной их лучших Американских гостиниц, Океанхауз, с окном, обращенным на запад.

На третьем этаже расположен длинный балкон с видом на Атлантический океан, простирающийся широкой голубой полосой на расстояние, сколько хватает глаз. Слева – Сачест Поинт, который, подобно снежинкам, распыляется и прерывается скалой Корморант Рок; справа Бевер Тайл с маяком; между ними – рыболовецкие суда, обычное ремесло местного населения; вдали белеет парус корабля и виден дым парохода – оба, очевидно, совершают рейс между двумя крупными морскими портами Шаумут и Манхэттен.

Такой великолепный вид открывается из устья реки Наррагансет – ни одни красивые глаза часто отдыхали, рассматривая все это.

Но никогда еще подобное зрелище не рассматривали более красивые глаза, чем глаза Джулии Гирдвуд, жившей сейчас в этих апартаментах.

Она – не единственная, кто живет здесь. Рядом с ней еще одна молодая леди, ее кузина, Корнелия Инскайп. У нее тоже прекрасные глаза, синеватого оттенка, но они уступают черным глазам первой из них, глазам, буквально источающим флюиды любви.

На языке авторов романов Джулия была бы названа брюнеткой, а Корнелия блондинкой. Фигуры их различаются так же, как и цвет волос: первая высокая и отличается зрелой женской красотой, а вторая ниже ростом и более юная.

Различаются они и по характеру. Старшая более смуглая, и потому мысли ее кажутся более грустными, а движения медленными и задумчивыми; в то время как младшая, судя по разговору, более веселая и жизнерадостная, мысли Корнелии больше о будущем, чем о прошлом.

На них свободные утренние халаты, крошечные шлепанцы, надетые на их прекрасные ножки, и обе они расположились на креслах-качалках внутри комнаты, напротив окна. Глаза обеих устремлены к морской синеве, девушки только что обратили внимание на пароход, приближавшийся к Поинт Джудит и плывший в северо-восточном направлении.

Это было прекрасное зрелище: огромный черный монстр, прокладывавший дорогу по синей морской глади и оставлявший позади себя белый след бурлящей воды и пены.

Корнелия выскочила на балкон, чтобы получше разглядеть эту захватывающую картину.

– Интересно, что это за пароход? – сказала она. – Наверное, это Канард, один из тех огромных океанских пароходов!

– Ты ошибаешься, Нил. Жаль, что это не он, и жаль, что я сейчас не плыву на нем. Слава Богу! Пройдет несколько недель, и я уплыву отсюда на пароходе.

– Как! Тебе уже надоел Ньюпорт? Другого такого приятного уголка мы не найдем во всей Европе. Я уверена, что не найдем.

– Зато мы найдем более приятное общество и лучшие развлечения.

– Что ты имеешь против здешнего общества?

– То же, что оно имеет против нас. Я не говорю об аборигенах. Они ведут себя вполне прилично. Я говорю о тех, кто приезжает сюда на лето, как и мы. Ты спрашиваешь, что они имеют против нас. Странный вопрос!

– Я ничего особенного не заметила.

– Зато я заметила! Эти Дж., Л. и Б. смотрят на нас свысока, поскольку мы дочери лавочников! Ты не могла не заметить это.

Мисс Инскайп нечего было возразить, поскольку и она заметила, что кое-кто из этих людей действительно посматривал на нее свысока. Но она была из тех, кто придавал мало значения светской жизни, и поэтому такие нюансы ее мало волновали.

Однако гордой и честолюбивой Джулии все это было небезразлично. Нельзя сказать, что ею полностью пренебрегали, однако общество, собравшееся на фешенебельном морском курорте, посматривало на нее свысока, особенно вышеупомянутые Дж., Л. и Б.

– Но в чем причина? – продолжала она с возмущением. – Если наши отцы были лавочниками, то их деды занимались тем же. В чем разница, хотела б я знать?

Мисс Инскайп нечего было ей возразить.

Не желая раздражать гордую и честолюбивую кузину, она попробовала ее успокоить:

– Хорошо, Джулия, пускай мисс Дж., мисс Л. и мисс Б. смотрят на нас свысока, но зато их братья совсем не такие. Я тебя уверяю, что они совсем не такие!

– Оставь в покое их братьев! Что толку, что они снизошли до нас? Не делай из меня глупышку, Нил! Миллион долларов – наследство, оставленное мне отцом, которое я получу после смерти матери, – вполне объясняет такую снисходительность. Впрочем, если зеркало мне не врет, мне нечего беспокоиться!

Да, она имела все основания утверждать это! У Джулии Гирдвуд никогда не было причин для тревоги, когда она смотрела на себя в зеркало. Этот цветок расцвел и принял совершенные формы, и дочь лавочника чувствовала себя герцогиней. Лицо ее было так же совершенно, как и фигура. От нее исходили флюиды любви и желания; хотя, как это ни странно, к ним невольно примешивалось неприятное чувство некоей опасности. Это было похоже на то, чем так печально прославились Клеопатра, Лукреция Борджиа или красавец-убийца Дарнли.

В ней невозможно было отыскать ни одной неуклюже-грубоватой черты, даже малейшего признака неаристократического происхождения, или деревенщины и всего того, что ей сопутствует. Возможно, кое-что из этого можно было обнаружить в ее кузине, Корнелии. Но Джулия Гирдвуд так долго жила под флагами Пятой Авеню (здесь находился дом ее матери), что внешне ничем не отличалась от самых гордых девиц этой аристократической улицы.

– Ты права, Джулия, – согласилась с ней кузина. – Ты и богата, и красива. Мне жаль, но о себе я не могу этого сказать.

– Ах ты, маленький льстец! Хоть ты и не такая богатая, как я, то уж во всяком случае красотой мне не уступаешь. Впрочем, ни то ни другое здесь ничего не значит.

– Так почему ты приехала сюда?

– Это была не моя идея. Моя мама привезла меня сюда. Если говорить обо мне, я предпочитаю Саратогу, где не придают такого значения родословной и где дочь лавочника так же хороша, как и его внучка. Я хотела отправиться туда на этот сезон, но мама возражала. Ничего не могло ее устроить, только Ньюпорт, Ньюпорт, Ньюпорт! И вот мы здесь! Благодарение Небесам! Это недолго еще продлится.

– Хорошо, и поскольку мы уже здесь, давай наслаждаться тем, что дано здесь каждому: будем купаться и загорать.

– Ага, давай сделаем вид, что нам здесь хорошо! Если опустить тела мисс Дж., Л. и Б. в соленую воду, это во многом оправдает их присутствие в Ньюпорте! Это полезно и для них, ей-Богу! Это могло бы немного улучшить цвет их лица. Небеса знают, как они нуждаются в этом; и, Благодарение Небесам, я совсем в этом не нуждаюсь!

– Но ты будешь ли купаться сегодня?

– Нет, не буду!

– Но кузина! Это такая восхитительная процедура!

– Я ее ненавижу!

– Ты шутишь, Джулия?

– Нет, просто я хотела сказать, что ненавижу купаться в окружении этой толпы.

– Но ведь невозможно быть на пляже в одиночестве!

– Это неважно. Я не желаю с ними встречаться где бы то ни было – на пляже или в другом месте. Если бы только можно было купаться вон там, в глубоких синих водах, или среди этих белых скал, которые видны отсюда! Ах! Вот это была бы восхитительная процедура! Интересно, найдется ли такое местечко, где мы могли бы купаться в одиночестве?

– Да, я знаю такое местечко. Я открыла его на днях, когда собирала раковины вместе с Кеция. Оно находится внизу, под утесами. Там есть уютная небольшая пещера, великолепный грот с глубоким водоемом перед ним и гладким песчаным пляжем, белым как серебро. Утес нависает над ним, я уверена, что никто не сможет заметить нас сверху, особенно когда мы будем купаться. Таким образом, мы будем на пляже, и утес будет защищать нас от посторонних взоров. Мы можем раздеться в пещере без опасения, что кто-нибудь нас увидит. Кеция будет сторожить нас наверху. Ну, скажи мне, Джулия, ты пойдешь туда купаться?

– Хорошо, я не возражаю. Но что мы скажем маме? Она ужасно не любит, когда не соблюдаются правила приличия. Она будет против.

– Нам не следует раскрывать ей нашу тайну. Она не собирается сегодня купаться, она уже сказала мне сегодня об этом. Мы обе направимся сначала к обычному пляжу, как будто собираемся купаться там. Оказавшись вне поля ее зрения, мы можем уйти туда, куда нам надо. Я знаю тропинку, ведущую через поля прямо туда, к утесу. Так ты пойдешь со мной?

– О да, я согласна.

– Сейчас как раз время отправиться туда. Слышишь топот ног по коридору? Это купальщики направляются на пляж. Давай позовем Кеция и отправимся в путь.

Поскольку Джулия нисколько не возражала, ее предприимчивая кузина прошла в коридор и, остановившись перед дверью смежной комнаты, позвала: «Кеция!»

Это была комната миссис Гирдвуд, а Кеция, ее темнокожая служанка, играла роль горничной и прислуживала всем трем дамам.

– Что случилось, дитя? – отозвался голос, но, судя по нему, это была не Кеция.

– Мы собираемся идти купаться, тётя, – сказала молодая леди, приоткрыв дверь и заглянув в комнату. – Мы хотим, чтобы Кеция подготовила нам купальные платья.

– Да, конечно, – послышался тот же самый голос, который принадлежал миссис Гирдвуд. – Ты слышишь, Кеция? Послушайте, девочки! – добавила она, обращаясь к молодым леди, которые уже стояли вдвоем в дверном проеме. – Вам надо взять урок плавания. Помните, что мы путешествуем по большим морям и океанам, и вам надо научиться плавать, чтобы в случае чего не утонуть.

– О, мама! Ты нас пугаешь.

– Хорошо-хорошо, но я думаю, умение плавать вам в любой ситуации пригодится. Во всяком случае, вам не будет вредно научиться держать голову над водой и овладеть еще одним навыком. Поторопись, девушка, с купальными платьями! Все уже ушли на пляж, вы опаздываете. Ну же, ты нас задерживаешь!

Вскоре Кеция появилась в коридоре, неся с собой сверток – купальные принадлежности для молодых леди.

Крепкая, здоровая негритянка – на ее голове красовался шерстяной тюрбан (toque) в новоорлеанском стиле, а на плечи был накинут пестрый платок (bandanna) – была существенным атрибутом в семье владельца магазина; этот атрибут должен был подчеркнуть их принадлежность к Южным штатам и, конечно, аристократическое положение. Надо сказать, не одна лишь миссис Гирдвуд подобным образом выбирала служанок в расчете на внешний эффект.

Молодые девушки быстро сняли шлепанцы и надели пляжные туфли. Их головы покрыли кокетливо надетые женские шляпки, а на плечи (в течение дня могло быть достаточно прохладно) были наброшены шали.

– Ну, мы пошли, – сказав эти слова, кузины миновали галерею, спустились по длинной лестнице, пересекли веранду и вышли наружу, а затем направились по дороге на пляж.

Когда они оказались вне поля зрения из гостиницы, они изменили маршрут, свернув на тропинку, ведущую к утесу.

Менее чем через двадцать минут их можно было видеть спускающимися по одному из ущелий, ведущих вниз, – впереди шла Корнелия, сразу за ней Джулия и замыкала шествие негритянка с узлом их купальных принадлежностей.

ГЛАВА II. ДВЕ НАЯДЫ

Однако их заметили.

Один джентльмен, прогуливающийся вдоль утеса, видел, как девушки спустились вниз.

Он был из Охра Поинт, находящейся далеко отсюда, и таким образом он не был знаком с молодыми леди, сопровождаемыми чернокожей служанкой.

Ему подумалось, что их появление в этот час несколько странно. Ведь было самое время для купания. Издали он мог видеть коробки на пляже, из которых выходили группы веселых отдыхающих в зеленых, синих, темно-красных и алых костюмах, издали похожих на разноцветных лилипутов.

«Почему эти леди не пошли на пляж с ними? – удивлялся он. – А, понятно, они пошли собирать раковины, – предположил джентльмен. – Они ищут раковины среди морских водорослей. Из Бостона, без сомнения. И я готов держать пари, что они надели подводные очки для этого.»

Джентльмен улыбнулся, довольный своей сообразительностью, но улыбка вдруг исчезла с его лица. Цвет лица их служанки опровергал это заключение.

«Похоже, что они из Южных штатов», – пробормотал он.

После этого джентльмен перестал думать о них. У него в руках было ружье, и он собирался подстрелить одну из крупных морских птиц, время от времени пролетавших вдоль утеса.

Поскольку только что закончился отлив, и поток воды начал возвращаться, они пролетали низко, то и дело вылавливая себе пищу из мелководья и с песчаного берега.

Охотник, обратив внимание на это обстоятельство, решил спуститься пониже к морю, чтобы подстрелить дичь наверняка, и поэтому спустился в одну из расщелин, рассекающих утес, – в ту, которая была поближе к нему.

Придерживаясь направления на Форти Степс, он медленно подвигался вперед. То и дело встречающиеся выступы в скалах, а также зыбучий песок задерживали его движение.

Охотник, однако, не торопился. Нужно было выбрать хорошее место для удачного выстрела. Кроме того, оставалось еще несколько часов до удара колокола в Океанхауз, созывающего постояльцев на обед. Джентльмен был одним из них. До тех пор, пока не придет время обеда, нечего делать в гостинице.

Пока джентльмен совершает свою неторопливую прогулку, следует в нескольких словах описать его.

Стиль одежды явно указывает на то, что это охотник-любитель. Более того, по многим признакам заметно, что это военный. Об этом свидетельствуют фуражка, очевидно, прошедшая вместе с ним все тяготы военной службы, наполовину скрытое тенью лицо, покрытое загаром, что указывает на прохождение службы в одной из стран с тропическим климатом; в то же время вновь появившийся светлый оттенок означает недавнее возвращение. Простой гражданский сюртук, застегнутый на пуговицы, темно-синие брюки и сильно сбитые ботинки на ногах завершают его полувоенный костюм. Стоит отметить, что все предметы одежды так хорошо сидят на нем, словно подчеркивают колоритность его стройной и мужественной фигуры.

Лицо его вполне соответствует внешности. Не овальное, но той округлой формы, которая гораздо чаще свидетельствует о недюжинной силе и смелости. Красивый облик этого джентльмена венчают пышные темные волосы и аккуратные усы.

Всеми этими достоинствами обладал молодой человек, которому, несмотря на большое путешествие и военную службу в прошлом, было все еще около тридцати.

Он медленно подвигался вперед, только слышалось шуршание ботинок, когда он шел по слою гальки. Он слышал эти звуки, но не обращал на них внимание, зная, что это его собственные шаги.

Однако, когда охотник остановился, дожидаясь появления чайки вблизи расщелины, и собрался было прицелиться, другие звуки привлекли его внимание.

Эти звуки настолько были приятны уху, что он мгновенно позабыл о чайке. Птица пролетела мимо, и он даже не сделал попытку спустить курок, хотя расстояние вполне позволяло удачным выстрелом убить ее!

«Нимфы! Наяды! Русалки! Которая из трех? Прозефина спустилась со скалы, чтобы принять водные процедуры! О боги! О богини! Какая привлекательная картина!»

Эти слова сорвались с его уст, когда он стоял, пригнувшись, прямо напротив скалы, которая выдавалась над утесом. Под ней находилась бухта, где купались молодые леди – негритянка их охраняла, но она беззаботно смотрела по сторонам, сидя на одном из выступов скалы.

«Целомудренные Дианы! – воскликнул охотник. – Простите мне мое вторжение! Весьма нечаянное, ручаюсь вам. Я должен вернуться назад, – продолжил джентльмен, – чтобы спасти себя от опасности покончить со своей холостяцкой жизнью. Вы меня провоцируете! Я хотел было пройти, чтобы исследовать пещеру, как услышал ваш разговор. Я хотел просто пройти здесь. Как же неловко получилось, что вы остановили меня!»

Пробормотав последнюю фразу, он явно погрешил против истины. И это было особенно заметно по его действиям, поскольку он все еще слонялся вблизи скалы и продолжал наблюдать за дамами.

Они плескались в прозрачной воде, не доходившей им до пояса – нижняя часть тела была покрыта намокшими в воде юбками, вплотную обмотанными вокруг них, ноги их отчетливо просматривались в воде были похожи на морские кораллы, – две молодые девушки весело резвились, наслаждаясь купанием. Лишь Йосеф сумел бы устоять перед таким зрелищем ^{note 1} !

Их длинные волосы растрепались – они были двух цветов: черного и золотистого; капли жемчужинами сверкали в них, поскольку девушки своими руками с крошечными пальчиками, увенчанными розовыми полукругами ноготков, интенсивно брызгали водой друг в друга; постоянно расходившиеся круги по воде и музыка их веселых голосов – ах! Кто бы мог добровольно отвернуться при виде такой картины!?

Чтобы сделать это, охотнику пришлось приложить немало усилий, и только мысль о сестре помогла ему справиться со своими чувствами.

Размышляя о ней, он зашел за скалу, откуда уже не было видно так взволновавшей его картины.

«Ужасно неловко! – снова пробормотал он, на этот раз, возможно, гораздо искреннее. – Я хотел бы там пройти. Пещера была уже недалеко, и теперь мне придется возвращаться назад! Я должен или вернуться, или подождать, пока они не закончат свои водные процедуры.»

На мгновение он остановился, задумавшись. Он прошел уже значительное расстояние от того места, где спустился к утесу. Кроме того, путь назад был нелегок, как он уже успел убедиться.

И он решил остаться, пока «берег не будет свободен.»

Он сел на камень, вынул сигару и закурил.

Он был не более чем в двадцати шагах от водоема, где наслаждались купанием прелестные девушки. Он слышал плеск воды, потревоженной их ладонями, словно молодые лебеди били по воде крыльями. Он слышал их разговоры, прерываемые звонким смехом. Однако не было никакой опасности, что он невольно подслушает эти разговоры: шум моря не позволял расслышать, о чем они говорили. Только время от времени слышались громкие возгласы восхищения, которые исходили от двух Наяд, или раздавался пронзительный голос негритянки, предупреждавшей, чтобы они не заходили слишком далеко, поскольку начинался прилив.

Все эти картины он мог представить себе по услышанным звукам, но не видел, поскольку находился за скалой.

Прошло добрых полчаса, а девушки все еще не выходили из воды, по-прежнему резвились и звонко смеялись.

«Возможно, они самые настоящие русалки, иначе они не могли бы купаться так долго. Безусловно, будь это обычные девушки, они давно бы уже вышли из воды.»

Как видно из произнесенной фразы, охотник уже начинал терять терпение.

Но вот вскоре плеск воды прекратился, и больше не было слышно их смеха. Он мог еще слышать голоса девушек, ведущих беседу, и голос негритянки, то и дело раздающийся в паузах их разговоров.

«Они уже вышли из воды и одеваются, – с радостью заключил охотник. – Интересно, как долго они будут заниматься этим? Не более часа, я надеюсь.»

Он вытащил новую сигару, третью по счету.

«К тому времени, как я выкурю сигару, – рассуждал охотник, – они уйдут. Во всяком случае, они уже к тому времени оденутся; и, не рискуя оказаться невежливым, я пройду мимо них.»

Он закурил и прислушался.

Разговоры теперь велись беспрерывно, но более тихими голосами, и смех больше не раздавался.

Сигарета была уже почти выкурена, а те же серебристые голоса все не прекращались; к ним примешивался хриплый шум морских волн – и шум этот все нарастал, поскольку начался прилив. Внезапно подул свежий морской бриз, который усилил шум прилива; и голоса девушек на этом фоне были подобны приглушенному металлическому звуку где-то вдали, так что охотник стал сомневаться, на самом ли деле он слышит их.

«Самое время им уйти, – сказал он, вскакивая с места и выбрасывая окурок. – У них было достаточно времени, чтобы закончить свой туалет дважды, во всяком случае. Было бы глупо и далее любезно дожидаться окончания их развлечения, так пойдем, чтобы продолжить свое исследование!»

Он вернулся к выступу утеса. Еще один шаг вперед, и он неожиданно остановился – лицо его внезапно омрачилось. Вода вследствие прилива поднялась, скрыв камни, и выступ мыса теперь был на добрых три фута был покрыт ею; в то время как бушующие волны, то и дело накатываясь, поднимали уровень воды все выше и выше!

Не было видно никакого пути, чтобы пробраться к пляжу, расположенному ниже, или к выступу, расположенному выше, кругом вода!

Исследователь видел, что невозможно пройти в требуемом направлении, разве что попробовать перейти вброд, погрузившись в воду по пояс. Цель, которую он хотел исследовать, не стоила таких усилий; и с возгласом разочарования – он был сильно огорчен, что зря потратил на это столько времени – охотник развернулся и направился обратно к отвесному берегу.

Он уже не шел медленно, прогулочным шагом. Предчувствие возможных неприятностей заставило его двигаться в самом быстром темпе, на который он был способен. Что, если обратный путь также отрезан, что, если на его пути назад возникнет та же самая преграда, которая прервала его исследование?

Мысль эта его очень тревожила, и, торопливо взбираясь по скалам, пересекая участки, где раньше были лужи воды, а теперь – обширные водоемы, охотник вздохнул свободно, лишь снова достигнув ущелья, по которому спустился сюда.

ГЛАВА III. ДВА РИФМОПЛЕТА

Охотник ошибался, считая, что девушки уже ушли. Они все еще находились в бухте, только больше не разговаривали.

Их разговор закончился, когда они оделись, и они нашли себе занятия, которые требовали тишины. Мисс Гирдвуд приступила к чтению книги, которая, похоже, была поэтическим сборником; в то время как ее кузена, захватившая с собой мольберт и кисти, стала набрасывать эскиз грота, того самого, который служил им комнатой для переодевания.

Дождавшись, когда молодые леди выйдут из воды, Кеция тоже окунулась в воду в том же самом месте, однако прибывающий поток поднял уровень воды настолько, что ее темное тело было надежно скрыто от посторонних глаз в любой точке утеса.

Десять минут поплескавшись в воде, негритянка вернулась на берег; снова натянула свое клетчатое платье; отжала свои волосы, обильно намоченные соленой морской водой; поправила свой цветной платок и, поддавшись усыпляющему воздействию от погружения в соленое море, легла на сухую гальку и почти сразу заснула.

Таким образом, эта троица расположилась в полной тишине на отдых, и охотник-исследователь в момент, когда обнаружил преграду на своем пути и повернул назад, был в полной уверенности, что и прекрасные леди покинули место купания.

В течение некоторого времени эта тишина продолжалась; Корнелия наносила на свой мольберт яркие краски. Окружающая ее сцена была вполне достойна кисти, однако три человеческие фигуры на ней, по крайней мере, в своем естественном виде, не в состоянии были создать интересную картину. Поэтому в ее картине фантазия переплеталась с реальностью: молодые леди, время от времени купающиеся в таких уединенных местах, должны выглядеть смелыми и мужественными.

Разместив мольберт на камнях, таким образом, чтобы волны не могли его залить, она делала набросок своей кузины, склонившейся над книжкой напротив утеса, и темнокожей служанки с тюрбаном на голове, уснувшей на прибрежной гальке. Крутой обрыв утеса с гротом внизу, черные камни, нависающие над ущельем, протянувшимся сверху вниз, – обе его стороны заросли вьющимся растениями, а глыбы были покрыты кустарником причудливых форм, – все это должно было найти отражение на картине юной художницы.

Она уже значительно продвинулась в своей работе над картиной, когда восклицание кузины прервало ее занятие.

Старшая кузина уже некоторое время нетерпеливо перелистывала книгу, что означало либо ее желание поскорее добраться до развязки, либо сильное разочарование прочитанным.

Перевернув несколько страниц, она останавливалась, прочитывала несколько строчек и затем снова листала книгу, как бы пытаясь найти что-либо получше.

Наконец, эта процедура закончилась, и она с раздражением бросила книгу на гальку, воскликнув:

– Какой вздор!

– Ты о чем, кузина?

– Теннисон.

– Ты шутишь! Божественный Теннисон – любимый поэт нашего поколения?

– Поэт нашего поколения! Только не Теннисон!

– А кто же? Не Лонгфелло ли?

– Еще один такой же рифмоплет. Его американский сборник весьма посредственен, если вообще это можно назвать сборником. Тоже мне поэты! Их необычные причудливые рифмы – эти мелкие чувства, выраженные сильными средствами, – на самом деле не способны вызвать и миллионную долю эмоций во всех их виршах!

– Ты на самом деле так считаешь, кузина? Как же ты объясняешь их популярность во всем мире? Разве это не доказательство того, что они действительно являются поэтами?

– В самом деле, ну а как насчет Сутея? Бедный, тщеславный Сутей, который возомнил, что он выше Байрона! И мир разделил его заблуждение – по крайней мере половина его современников! А сегодня этого рифмоплета никто не хочет издавать.

– Но Лонгфелло и Теннисона ведь издают!

– Да, это так, так же как и мировое признание, как ты говоришь. Все это легко объяснимо.

– Как же так?

– Все это благодаря стечению обстоятельств, поскольку они появились после Байрона – сразу же после него.

– Я не понимаю тебя, кузина, объясни.

– Это очевидно. Байрон опьянил мир своей божественной поэзией. Его превосходные стихи для души были как вино для тела, ибо великолепные глубокие чувства не что иное как пир для души. И, подобно сильному опьянению для тела, это сопровождается похмельем – такой нервной слабостью, когда требуется принять синюю таблетку и слабительное. Это вызвало к жизни появление его абсента и горькой настойки из ромашки; и ими оказались Альфред Теннисон, поэт, удостоившийся милости королевы Англии, и Генри Уадсворт Лонгфелло, любимое домашнее животное сентиментальных леди в очках из Бостона. Таким образом, поэтическая буря сменилась прозаическим штилем, который продолжается уже более сорока лет до сей поры, и который не состоянии изменить жалкие потуги этих двух рифмоплетов!

– Питер Пайпер съел несколько острых перцев! ^{note 2} – процитировала Корнелия, звонко и добродушно рассмеявшись.

– Именно! – воскликнула Джулия, раздраженная веселым равнодушием кузины к подобным поэтическим перлам. – Только благодаря такой несерьезной игре слов, легкой сентиментальности и болезненному тщеславию, которые сумели родиться у этих посредственностей, а затем были срифмованы в строфы и изданы, эти рифмоплеты и получили мировую известность, о которой ты говоришь. Впрочем, если учесть, что нет достойных кандидатов в поэты, я не удивляюсь, кого у нас считают лучшими!

С этими словами она приподняла свою изящную ножку и в порыве злости пнула ею бедного Теннисона, глубоко втоптав книгу во влажный песок!

– О, Джулия, ты испортила книгу!

– Эту книгу уже невозможно испортить! Никому не нужная бумага. Вон, в одной из этих симпатичных водорослей, выброшенных на морской песок, содержится гораздо больше поэзии, чем во всех этих ничего не стоящих книжках. Пусть лежит здесь!

Последние слова были адресованы Кеция, которая, проснувшись, наклонилась, чтобы поднять растоптанную книгу.