— Дорогая, — сказал Сидни Джонс, — я могу принести вам чашку чая? — Он высокомерно вскинул бровь и посмотрел на Гарта, чтобы продемонстрировать ему, кому из них лучше известно, как заботиться о хрупких женщинах.

— Не чаю, — непринужденно ответила Сабрина. — Гарт, ты не принесешь мне рюмку вина?

Гарт улыбнулся: на сердце стало легче, когда он увидел, как она отходит от своего горя, чтобы поставить на место заносчивого сноба.

— Я люблю тебя, — сказал он, благодарно целуя ее в щеку. — Сейчас вернусь.

Сабрина увидела, что в комнату вошел Брукс и направился к Габриэле. Находившиеся поблизости насторожились в предчувствии ссоры и придвинулись поближе, чтобы послушать. Сабрина покачала головой. «Ничего не меняется, — подумала она. — Некоторым из них какое-то время будет меня не хватать, но все будет идти, как шло всегда. Ничего не меняется. Но когда я расскажу правду, для Гарта и детей все изменится. Если только я не промолчу». Мысль промелькнула так быстро, что Сабрина не сразу ухватила ее, и она поняла, что уже прежде так думала. Если не промолчит. Если она расскажет правду сегодня, или завтра, или через месяц, или на следующий год, что изменится? А если не расскажет никогда? Они могли бы просто жить как раньше.

Но если она никому не расскажет правды, то, как она сможет когда-либо снова стать Сабриной?

Гарт вернулся в сопровождении официанта с подносом, на котором были бутерброды и вино.

— Он не разрешил мне подать самому. Насколько я понял, он считает меня провокатором, пытающимся расколоть его профсоюз.

Сабрина невольно рассмеялась, и он почувствовал себя так, словно одержал победу. Они сидели рядом в спокойном согласии, окруженные шумом.

— Ничто не меняется, — пробормотал Гарт, разглядывая толпу.

Сабрина бросила на него быстрый взгляд:

— Но ты их не знаешь.

— А это нужно? Посмотри на них. Они пришли сюда печальные и уважительные и говорили шепотом. Прошло два часа — и они уже поглощены своими бесконечными отношениями. Прислушайся.

«Все идет своим чередом», — снова подумала она, слушая пронзительную болтовню коктейльной вечеринки.

— Поразительное сходство. Я мог бы поклясться, что это Сабрина.

— Нет, оно совершенно поверхностное. Рот другой и глаза. Ты просто не наблюдателен.

— Я спрошу ее: она скажет тебе, что я прав, — они на самом деле одинаковые.

— Ой, ради Бога, не вздумай спрашивать! Еще одна сцена вроде той, у могилы, у меня от нее неделю будут кошмарные сны. Просто леденящая, Боже, я еще одной такой не вынесу.

Гарт следил за женой, но она, казалось, оставалась равнодушной к болтовне. Она была очень бледна, но спокойна и в полном сознании. Вид сомнамбулы исчез. По правде, говоря, хотя она предоставила Бруксу и Оливии устраивать похороны и ленч а-ля фуршет, она держалась как хозяйка дома и с миссис Тиркелл, и с прислугой. И хотя она опиралась на его руку, она все же, время от времени, внезапно и неожиданно отдалялась от него и смотрела так, как будто не знает точно, кто он такой и что она должна с ним делать.

— Чего бы мне хотелось, — сказал Гарт, — так это виски.

— Я принесу, — сказала Сабрина, как будто радуясь, что для нее нашлось дело, и не успел он остановить ее, как она исчезла.

— Места себе не находит, — понимающе сказал Николс Блакфорд. — Так часто случается в горе. Понадобится время, чтобы она пришла в себя. Они были так близки в Китае, что я не могу себе представить одну без другой.

В Китае? О чем, к черту, он говорит? Они не были вместе в Китае. Но Блакфорд там точно был: Гарт вспомнил, как Стефания говорила, что подцепила у него британские обороты речи.

— Правильно, совершенно правильно. Я надеюсь, вы поможете Стефании. Целых две недели вместе, тогда как в противном случае Сабрина могла бы… ох, Господи, как говорят в этом случае… умереть и они не виделись бы уже больше года. Судьбы развиваются так таинственно. Я все думаю о фотографиях, которые сделал для них, в тех одинаковых шелковых платьях, которые они купили в Шанхае. Знаете, я так никогда и не видел этих фотографий. Они получились?

— Да, — задумчиво ответил Гарт, когда жена подошла к нему с бутылкой и бокалом, полным льда.

— Я обманула профсоюз, — сказала она со слабой улыбкой. — Но я принесла только один бокал. Николс, если вы хотите немного… — Она посмотрела Гарту в лицо. — Что случилось?

— Ничего. Где ты обнаружила виски?

— В кабинете наверху. Я… Сабрина держала там несколько бутылок. «Что-то все-таки случилось». Николс задергался, встревожившись признаками семейной ссоры.

— Наверное, я возьму что-нибудь выпить. Если вы меня извините…

Гарт налил янтарную жидкость в бокал.

— Николс рассказывал мне, как вы были близки с Сабриной в Китае. Он говорит, что сделал несколько фотографий.

Ее лицо заледенело в каменной тоске.

— Да, — ответила она, наконец. — В Шанхае. Рядом с отелем. Накануне того дня, когда он рассыпал пирожные по всей улице. Это не важно, конечно, но я только что об этом вспомнила. Я собиралась тебе обо всем этом рассказать, обо всем, с самого начала, но так много происходило, и я так запуталась, и все откладывала… Я собиралась сказать тебе сегодня, когда мы останемся вдвоем, так, что бы ты знал, прежде чем уедешь завтра… По крайней мере, мне кажется, что я так собиралась сделать, но мы можем сделать это сейчас, если ты хочешь…

В ее монотонном голосе было столько одиночества и отчаяния, что он встревожился.

— Нет, не сейчас. Не торопись. По правде, говоря, можешь вообще мне не рассказывать. В чем было дело? Ты боялась, что я рассержусь, если узнаю? Ты была права, я, наверное, рассердился бы. Потому что я ее по-настоящему не знал. Мне только очень жаль, если ты боялась мне сказать, словно я какое-то чудовище, которому надо лгать, чтобы оно всех не сожрало. Я действительно был такой?

Она понурила голову и медленно покачала ею. Волосы закрыли ее лицо.

— Нет, не говори так. Ты не чудовище. Я тебя люблю.

— Тогда все остальное не важно. Какое мне, к черту, дело до того, что ты была с Сабриной в Китае? Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, не можешь ли ты мне сказать, почему эти гости, которым всем вместе принадлежит половина богатства Англии, набрасываются на ленч, как будто они — обездоленные без малейшей надежды на обед?

Она рассмеялась, поднимая к нему взгляд:

— Может быть, им надо напомнить себе, что они еще живы.

Он отвел прядку волос у нее со лба. «Даже оглушенный горем, — подумал он, — ум ее остается быстрым».

— Или чтобы увериться, что ничего не пропустили. Похороны напоминают им о ненадежности завтрашнего дня.

Они обменялись мягкими улыбками, как будто говорили, что они относятся к счастливцам, чей завтрашний день надежен. И Гарт начал верить, что они вскоре снова найдут то, что открыли для себя в Нью-Йорке в ту ночь накануне звонка Брукса из Лондона.

Ночью Гарт предложил Сабрине задержаться в Лондоне.

— Ты уезжай. Моя мать здесь, и все мои… все друзья Сабрины, и миссис Тиркелл — если мне потребуется общество или помощь, они всегда тут. Ты нужен детям, и тебе не следует пропускать лишние занятия и эксперименты в лаборатории. И разве ты не планировал встретиться с архитекторами по поводу Института генетики?

— Да, да и да. Но если я тебе нужен, я останусь.

Она повернулась к нему. Ее глаза в мягком свете ночника смотрели на него внимательно, как будто она старалась запомнить каждую черточку его лица.

— Я собиралась рассказать тебе сегодня о поездке в Китай, всю историю…

— Я не хочу о ней слышать. Если только ты не считаешь, что это поможет тебе разобраться в твоих чувствах относительно сестры. Но я не могу подсказать тебе, как это сделать; ты это понимаешь. Как бы ты ни относилась к ней, пока она была жива, сейчас ты должна быть собой, отделиться от нее и воспоминаний. Ты не можешь порхать от одной к другой…

Она резко ахнула.

— В чем дело?

— В том, что ты сказал… Это я и должна рассказать тебе. Но как только я начинаю, я не могу говорить дальше…

— И не надо. Черт побери, я не хочу этого слышать. — Гарт боялся ее выслушать; боялся, что не сможет бороться с решениями, которые она примет в своем горе. — Повремени до тех пор, когда мы будем дома. Тогда ты можешь мне все рассказать, если по-прежнему будешь считать, что должна.

— Но это не…

— Стефания, я не хочу об этом слышать. Разговор подождет. — Он приподнялся на локте и поцеловал ее. — Время позднее, и ты измучилась. Почему бы тебе не постараться заснуть?

Она колебалась. Он дает ей время. Почему бы не воспользоваться им? Она уже решила, что это ничего не меняет. Можно отложить еще ненадолго. Сабрина коснулась его лица:

— Я думала, ты захочешь любить меня.

— Я хочу того, чего хочешь ты.

Она потянулась к нему, и он прижал ее к себе: они замерли в объятиях друг друга. Гарт почувствовал, как она шевельнулась, и его руки начали ее гладить.

— Любимая, мне задержаться в Лондоне?

— Нет. Но сейчас люби меня.

Она потерлась об него, и дыхание ее участилось. Он лежал на ней, растворяясь в аромате и прикосновении ее тела. Он уже собирался войти в нее, когда заглянул ей в глаза, и внезапно остановился. Не говоря ни слова, он отодвинулся и лег на спину рядом с нею.

— Гарт… что?..

— Ты не хотела заниматься этим. Ты притворялась, так ведь? Через мгновение она кивнула, закрыв глаза.

— Почему? Неужели ты думаешь, что мне так важно мое удовольствие, что я захочу получить его таким способом?

— Я хотела любить тебя.

— Это неправда.

— Я хотела любить тебя. Мой мозг хотел любить тебя. Я не знаю, почему не смогла заставить мое тело откликнуться… Я пыталась, но оно не захотело, поэтому я притворилась. Разве ты не понимаешь? Я хотела ощутить тебя в себе. Мне наплевать, будет у меня оргазм или нет. Я хотела тебя.

— Тогда почему ты так и не сказала? Зачем притворяться?

Она содрогнулась:

— Извини. Я не знаю, почему не могу рассказать тебе всего. Он взял ее за руку:

— Засыпай. Когда вернешься домой, мы поговорим. Ты сможешь рассказать мне все, что захочешь. Она уткнулась головой в подушку.

— Ты возвращаешься завтра?

— Да. — Он склонился над ней и поцеловал кусочек лба, который остался виден. — Спокойной ночи, любимая.

— Спокойной ночи.

Он выключил лампу. В темноте ее голос коснулся его как нежная рука.

— Я люблю тебя, Гарт.

В воскресенье утром Гордон лежал на больничной кровати, вспоминая о прошлом. Сабрина не сводила глаз с его худого лица, но она думала о Гарте, который возвращался в Америку. Голос Гордона становился все громче:

— Потом, в Алжире, было столько дел… конечно, в те дни сердце у меня было в порядке — я мог работать по восемнадцать часов без отдыха…

— И работал, — пробормотала Сабрина, — оставляя нас на прислугу.

— Стефания! — резко одернула ее Лаура. Сабрина пожала плечами:

— Это было давно.

— Тогда зачем говорить об этом? Твой отец всегда старался поступать как можно лучше и по отношению к своей стране, и по отношению к семье. Надо сказать, я удивлена. В прошлом его осуждала не ты — это всегда делала Сабрина.

На имени Сабрины голос ее дрогнул.

— Извини, — сказала Сабрина. Гордон смотрел на нее, сдвинув брови.

— Твоя мать рассказала мне, что произошло на кладбище. Нет смысла, знаешь ли, пытаться быть Сабриной. Этим ее не вернешь.

Сабрина смело встретила его взгляд, бросая ему вызов, в надежде, что он узнает ее, но понимала, что этого не будет. Если отец не сделал этого прежде, как он узнает ее сейчас, когда он сосредоточен на ровном биении своего сердца?

— И, кроме того, ты ей ничего не должна. Она была другая и вела иную жизнь. Не говорю, что она была хорошей или плохой…

Он закашлялся, и Лаура моментально встала рядом с ним.

— Тебе нельзя волноваться. Доктора сказали, что ты поправишься, если будешь вести себя спокойно. Мы никогда отсюда не выберемся, если ты не будешь слушаться врачей.

— Я и не волновался, — спокойно сказал Гордон. — Я просто напоминал, что Стефании незачем стыдиться своей жизни.

— Ты говорил так, словно образ жизни Сабрины имел какое-то отношение к ее смерти. Ты не имел права — извини, Гордон, мне не следовало этого говорить. Стефания, что ты будешь делать с «Амбассадором»?

— Твоя мать меняет предмет разговора, — сказал Гордон Сабрине. — Но я ведь любил твою сестру. Даже когда я считал ее необузданной и беспечной, даже когда она вышла за этого напыщенного осла, герцога Как-его-там…

— Виконта, — подсказала Лаура. — Но я думала, мы не будем говорить о Сабрине.

— Я всегда любил ее. Я просто не был с ней так близок, как с тобой. Ты это понимаешь?

— Не надо, — тихо сказала Сабрина. — Пожалуйста, не надо…

Щеки ее пылали, ей хотелось убежать.

— Мне с ней было неловко, потому что я всегда чувствовал, что она вот-вот вскочит со стула и бросится куда-то… сделает что-то. Побежит наперегонки, или залезет в какие-нибудь пещеры, или застрелит лисицу, или станет первой красавицей бала. Я любил ее, другой такой не было, но я не мог при ней расслабиться, потому что никогда не мог предсказать, что она сделает в следующую минуту.

Голос его звучал все громче. Сабрина заставила себя сидеть тихо.

— Я всегда беспокоился, как она повлияет на репутацию посольства. Мы пытались сказать вам обеим, что мы символизируем Америку, и что моя карьера зависит от того, какой образ мы представляем миру. Мне никогда не надо было беспокоиться о тебе, но Сабрина с ее живой натурой казалась неуправляемой.

Ты понимаешь, почему я иногда был суров с ней, боясь, что она сделает что-нибудь глупое или опасное? Почему мы решили отправить вас обеих к «Джульеттам»? Почему я мог казаться не всегда… по-отцовски нежен?

Сабрина молчала.

— Но я любил ее. Она была огонь, и свет, и любовь. Столько энергии и любопытства. Столько жизнелюбия. Я жалею, что ни разу не сказал ей об этом. — Голос Гордона начал затихать. — Даже когда мы переехали в Вашингтон, я не сказал ей. Она бегала столько же, сколько всегда. Вышла замуж и развелась, создавала свой магазин, ездила на верховые охоты и в круизы. Она даже сошлась с каким-то бразильцем. Но я любил ее не меньше, чем тебя. И я жалею, что не сказал ей этого.

Лаура плакала отвернувшись. Глаза Гордона были закрыты, под белым покрывалом его грудь поднималась, и опускались с неглубоким дыханием. В тишине Сабрина слышала шаги и негромкие голоса других посетителей больницы в воскресный вечер…

«Родители, — думала она. — Ей уже тридцать два, а они по-прежнему могут заставить ее чувствовать себя виноватой из-за того, что она их разочаровала. Гордон пытался объяснить и извинить пренебрежение, равное целой жизни, и в то же время сказать ей, что он не хочет, чтобы она походила на Сабрину. А Лаура, которая была ближе к Сабрине, старалась не показать, как ее возмущает предпочтение Стефании».

— Она знала, что ты любишь ее, — сказала Сабрина обращаясь к закрытым глазам Гордона, жалея, что не может найти способа убедить отца. — Даже когда поняла, что разочаровала тебя.

Гордон кивнул. Поглощенный собственным здоровьем, он легко поддался убеждениям, что все хорошо.

— Я теперь подремлю, — сказал он. Когда они выходили из больницы, Лаура взяла Сабрину за руку.

— Мне кажется, я должна извиниться за только что сказанные твоим отцом слова.

— Что он сделал?

— Отослал нас, как только сказал то, что собирался, и добился, что с ним согласились. Он всегда поступает так. Это оказывается очень эффективным в дипломатии, но в обычной жизни помогает не всегда.

— Но разве не успокаивает то, что он последователен даже в горе?

Лаура пристально посмотрела на дочь.

— Вот такое двусмысленное замечание могла бы сделать Сабрина. Это не по-доброму по отношению к твоему отцу.

Сабрина вздохнула:

— Мама, с тобой иметь дело не легче, чем с ним.

«Родители, — подумала она снова. — Но мы продолжаем их любить и жаждать их одобрения, сколько бы лет нам ни было. Как она найдет в себе мужество сказать им правду, когда Гордон поправится? Радуйся, мама, Сабрина не умерла. Горюй сильнее, отец: умерла твоя любимая Стефания». Они оба никогда ее не простят.

— Я надеялась, — сказала на следующее утро Лаура, когда Сабрина отпирала своим ключом «Амбассадор», — что ты не продашь магазин. Конечно, может быть, несправедливо просить тебя об этом. Я знаю, что вам с Гартом нужны деньги, но я надеялась, что ты его сохранишь.

Сабрина не ответила. Ее не было здесь так давно, и теперь, идя по сумеречному залу, она глубоко втягивала в себя воздух, прикасаясь к знакомым вещам, и чувствовала то же, что и когда вошла в дом на Кэдоган-сквер: она вернулась на свое место. Магазин, дом. Здесь каждый дюйм принадлежит ей, создан ею, удерживался на месте ее работой.

— Конечно, я сохраню его, — сказала она.

— Но что ты будешь с ним делать? Если ты не сможешь им управлять…

— Конечно, я буду им управлять, о чем ты говоришь, мама?

— Стефания, я спрашиваю, как ты собираешься управлять «Амбассадором» из Эванстона? Или… ты хочешь сказать, что, возможно, не будешь в Эванстоне? Что вы с Гартом…

— Нет. — Остановившись рядом с матерью у двери в свой кабинет, Сабрина вернулась на землю. — Я как-нибудь договорюсь с Николсом Блакфордом. Он заинтересован в партнерстве.

— Тогда ты будешь изредка приезжать. Ну что ж, это может получиться. Но, конечно, «Амбассадор» на самом деле был делом рук Сабрины. Нужен человек ее калибра, чтобы магазин не потерял своей репутации. Но ты можешь это сделать, если поучишься или поработаешь в каком-нибудь небольшом магазине в Чикаго, чтобы приобрести некоторый опыт. И я буду тебе помогать. — Она обняла Сабрину одной рукой. — О, я могла бы научить тебя очень многому! Ну не здорово ли это будет? Так вот, я предлагаю…

— Мама…

Холодность, прозвучавшая в голосе дочери, заставила Лауру отступить.

— Если ты сейчас не хочешь об этом говорить…

— Я не хочу сейчас об этом говорить.

Сабрина чувствовала, как в ней нарастает напряжение. Этой ночью она не спала, думая о Стефании, и, оказавшись в постели одна впервые за много недель, ощущала себя одинокой и ранимой без прибежища, которое ей давали руки Гарта. Но сильнее всего был гнев на мать: как она осмеливается оскорблять Стефанию, считая, что та не справится с «Амбассадором»? Всю жизнь она предпочитала Сабрину, и вот теперь делает это снова, ведя себя так, словно Стефания обязательно потерпит провал, если возьмет на себя магазин.

«Погоди, это бессмысленно, — сказала она сама себе. — Кто я — Сабрина, защищающая умершую Стефанию? Или Стефания, которая сердится из-за того, что мать в нее не верит?»

— Я не хочу сейчас об этом говорить, — сказала она Лауре. — Мне надо встретиться с Сидни Джонсом, и Николсом, и Брайаном, и через несколько дней я буду лучше знать, что я собираюсь делать.

Она уже шла к двери, увлекая за собой Лауру. Магазин закрыт на неделю. Завтра она придет сюда одна и подумает о будущем.

К следующему дню у нее появился еще один повод идти в «Амбассадор» — это было единственное место, где она могла быть одна. В ее доме жили Лаура и Габриэль, и обе хотели с ней разговаривать. Миссис Тиркелл придумывала какие-то мелкие дела на верхних этажах, чтобы найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить о леди Лонгворт. Телефон звонил не умолкая: все хотели принять у себя американскую сестру Сабрины, прежде чем та уедет из Лондона, и хотя она просила миссис Тиркелл всем отказывать, приглашения продолжали поступать. Каждый день приносили цветы, письма и телеграммы. Сабрина бежала в сумеречное тихое прибежище «Амбассадора».

Сидя в одиночестве, она просмотрела книги учета и подшивки бумаг, пролистала каталоги, которые пришли в ее отсутствие. Стефания записала, что продана кушетка, французская бисерная сумочка и несколько других вещей. В записную книжку, лежавшую на полочке за столиком вишневого дерева, она внесла три заказа на устройство интерьера, которые приняла на ноябрь и декабрь. Сабрина уже собиралась положить записную книжку на место, когда увидела, что в ее конец вложено письмо. Оно начиналось словами «Дорогая Сабрина» и было датировано двадцать третьим октября. За день до начала круиза.

"Я все гадала, — писала Стефания, — какой подарок могу тебе оставить, когда уеду в Чикаго, в благодарность за самые чудесные дни моей жизни. Я могла бы купить тебе что-нибудь, но я только что придумала подарок получше, чем все, что можно найти в лондонских шикарных салонах. Это история, которую я держала в секрете, и я записываю ее, чтобы ты ее обнаружила, когда вернешься. Мне будет так забавно представлять твое лицо, когда ты об этом прочтешь, а потом ждать твоего звонка…

Это началось некоторое время тому назад на вечере у Оливии Шассон. Я разговаривала с Розой Рэддисон, когда произошло печальное происшествие…"

«Как чудесно, — подумала Сабрина, читая о разбитом аисте. — Такое простое решение. Почему оно не пришло мне в голову, когда я пыталась сообразить, что делать? Может быть, пожив с двумя живыми ребятишками, я бы тоже это придумала?» Она взяла письмо, чтобы его дочитать:

«Вот почти и все, если не считать того, что Рори Карр действительно приходил позже, после того как я видела его на аукционе, с чудесным севрским фарфором, от которого было страшно обидно отказываться. Но к тому времени ты уже велела мне не иметь с ним дел. Да он и пришел не для того, чтобы продавать на самом деле. Он услышал об аисте и хотел выудить какую-нибудь информацию. Когда он все продолжал любопытничать, я разыграла полицейского следователя и сказала: „Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала“. Это его достало — он все поправлял шейный платок с элегантной нервозностью и поспешно удалился. Ох, звонят в дверь. Постараюсь дописать завтра».

Но завтра она умерла.

Вошедшая Александра увидела, как Сабрина аккуратно складывает письмо.

— Миссис Тиркелл выдала ваше убежище. Вы не против, чтобы я нарушила ваше уединение?

— Конечно, нет. Пожалуйста, садитесь. Я все равно мало что делаю.

— Думаете о Сабрине?

— Думаю о Сабрине и Стефании.

— Забавно, я никогда не знала, как вы близки. Наступило молчание.

— Не приготовить ли мне чаю? — спросила Александра.

— Ох, какая я невежливая. Я сейчас. Сабрина поставила чайник на плитку в кабинете Брайана.

— Боюсь, у нас ничего нет, кроме печенья.

— Печенье годится. — Опять молчание. — Вы все еще беспокоитесь об отце?

— Нет, ему намного лучше. Он поедет домой в воскресенье.

— И вы с ним?

— Я… наверное. Скорее всего. Они посидели молча.

— Извините, милочка, — не выдержала, наконец, Александра. — Я никак не могу привыкнуть. Вы привидение? Сабрина говорила мне, что вы двое не похожи.

— Но… зачем ей было так говорить?

— Откуда мне знать? Я думала, она сказала это, потому что это правда. Николс во что-то играл: он обвинил ее в том, что она — Стефания, что вы поменялись местами в Китае — или что-то в этом духе, и Сабрина была великолепна: она так серьезно нахмурилась и велела Николсу сказать ей, кто она, потому что он ее так запутал, что она не может вспомнить. Знаете, я любила эту леди, хотя, кажется, так прямо и не сказала ей об этом. Ну, так вот, после того как Николс объявил, что она Сабрина, я спросила ее, действительно ли вы двое идентичны, а она сказала — нет, он просто так подумал из-за пирожных или его диеты или еще чего-то такого.

Сабрина засмеялась. «Ох, Стефания, молодец. Ты это оставила, чтобы рассказать мне, когда мы встретимся в Чикаго, правда? Чтобы мы могли вместе посмеяться».

Но они не смогут больше ничего делать вместе. Она поспешно встала:

— Посмотрю, что там с чайником.

— Черт, — сказала Александра, иди за ней в кабинет Брайана. — Я дура. Пожалуйста, простите меня, я не хотела вас расстроить. Но я просто не могу привыкнуть к такому сходству — вам, наверное, все время об этом говорят.

Ох, почему я не могу заткнуться и оставить вас в покое?

— Нет, не надо. Я в порядке. Болтовня помогла. — Сабрина уверенной рукой заварила чай и наполнила тарелку печеньем. Она подняла поднос, чтобы отнести его в свой кабинет. — Салфетки, — сказала она Александре, наклоняя голову в сторону шкафчика в углу.

— Вот! Видите? Она сделала то же самое всего неделю тому назад. Понимаете, почему мне трудно? «Стефания сделала это неделю назад. Но я никогда раньше этого не делала».

Сабрина налила чай в чашки и намазала печенье джемом, не спеша раздумывая. Из всех, кого она знала в Лондоне, Александра была самая надежная, ближе всего к ней — и самая закаленная. Александру трудно шокировать. Но она — человек гордый. Останется ли она столь же близким другом, когда узнает, что ее провели?

Это не имело значения. «Я должна кому-то сказать, — думала Сабрина. — Я уже так давно ни с кем не разговаривала — мне необходимо кому-то сказать. Это будет моей репетицией перед тем, как поговорить с Гартом. И рассказать всем остальным».

— Я собираюсь рассказать вам историю, — медленно проговорила Сабрина, — если вы пообещаете выслушать ее до конца, не прерывая и не вынося приговора, пока не узнаете до конца.

— Интригующе звучит. Возможно, что-то нехорошее. Я в нетерпении.

— Вы обещаете?

— Хотите, чтобы я расписалась кровью? Сабрина улыбнулась:

— Нет. Я не стала бы рассказывать, если бы не доверяла…

Звонок над входной дверью прозвенел, оповещая, что кто-то вошел.

— Сейчас вернусь. Я думала, что повесила на дверь табличку «Закрыто».

На фоне витрины вырисовывалась высокая фигура. Сабрина разглядела седеющие волосы, легкую сутулость, тонкую трость в руке.

— Миссис Андерсен? — спросил он.

— Да. Но магазин закрыт. Если вы зайдете на следующей неделе…

— Я из Скотланд-Ярда, миссис Андерсен. — Он предъявил свое удостоверение. — Следователь, сержант Томас Фелпс. Я был бы благодарен вам, если бы вы уделили мне несколько минут вашего времени, чтобы поговорить о смерти вашей сестры.

— Из Скотланд-Ярда? Он прошел мимо нее.

— Мы могли бы где-нибудь сесть?

Ничего, не видя, Сабрина повернулась и провела его в кабинет. «Им как-то удалось узнать? Они знают, что она — Сабрина. Так что ей все же не удастся рассказать все так, как она хотела. Все узнают об этом из путаницы, которую устроит полиция, репортеры, сплетники… И Гарт тоже узнает об этом от полиции, когда они позвонят сказать, что его жена мертва. В лондонском обществе это будет скандалом. Дома, в Эванстоне, будут боль, гнев и слезы…»

— Боже! — вскричала Александра, взглянув в ее лицо, когда она вошла в кабинет. — Что такое? — Она посмотрела на Фелпса и встала. — Если вы считаете, что мне следует уйти, душенька… Стефания.

— Нет, если вы не против, останьтесь… Мне бы хотелось, чтобы вы побыли со мной.

— Это секрет, миссис Андерсен, — сказал Фелпс.

— Тогда княгиня Мартова сохранит ваш секрет, — холодно отозвалась Сабрина. — Я прошу ее остаться. Он поколебался, потом пожал плечами. Все равно это скоро будет знать весь Лондон. Одной сплетницей больше… какая разница? Он сел и достал записную книжку.

— В ходе нашего расследования, — начал сержант, — мы узнали, что некоторые из тех, кто находился на борту яхты мистера Стуйвезанта, были не теми, кем казались.

Сабрина не отводила от него взгляда, ожидая, когда его монотонный неспешный голос назовет ее леди Лонгворт.

— Как вы узнали?

— Пожалуйста, миссис Андерсен, позвольте мне говорить по порядку.

«Миссис Андерсен. Он назвал меня миссис Андерсен».Она наблюдала за ним в ожидании той минуты, когда он попытается ее поймать.

— Позвольте рассказать вам то, что нам пока удалось узнать. Леди Лонгворт прилетела в Ниццу с Максом Стуйвезантом и двумя другими парами двадцать четвертого октября. Оттуда они на машине доехали до Монако. Какое-то время они провели в Монте-Карло, пока яхта мистера Стуйвезанта загружалась припасами. Примерно в половине пятого они взошли на борт яхты и покинули гавань. Когда они прошли приблизительно две мили — это было примерно в пять тридцать вечера, — яхта взорвалась и загорелась.

Сабрина подалась назад, а Александра подошла к ней и уселась на ручке кресла.

— Есть необходимость в подробностях? — спросила она.

— Если бы я так не считал, я не вдавался бы в них. — Фелпс заглянул в свои заметки. — К тому моменту, когда подошли спасательные катера, яхта уже затонула. Они сосредоточились на поисках потерпевших и тел погибших. Троих они нашли сразу же, и среди них была леди Лонгворт. Извините, миссис, я понимаю, что это причиняет вам боль, но я пытаюсь объяснить, почему яхту осмотрели всего несколько дней тому назад.

— Какая разница? — спросила Сабрина, удивляясь, почему он так тянет с разоблачением. Они что-то нашли на яхте? Что-то, что было у Стефании?

Фелпс зачитывал из своей книжечки:

— Уверенное опознание, сделанное прежним мужем леди Лонгворт, виконтом Лонгвортом, было произведено в час ночи, и я имею сведения, что вы были извещены примерно часом позже, в Америке в это время наступил вечер. К этому моменту яхта уже затонула, и вместе с ней еще несколько человек из бывших на ее борту. Водолазы смогли поднять ее всего два дня назад. И мы обнаружили, миссис Андерсен, — то есть французская полиция обнаружила — большую дыру в борту ниже ватерлинии в районе салонов. Они сообщили, что…

— Салонов? — Сабрина подалась вперед. — Салоны совершенно не там, где баки с топливом. Так что они не могли быть причиной взрыва.

Фелпс был озадачен. Откровение, к которому он вел дело, было вырвано из его рук.

— Вот именно. Мы считали поначалу, что дело в топливном баке. Теперь мы знаем, что это не так. На самом деле мы думаем….