Сеньора Салидо была немкой, урожденной Энгельгардт. Ее родной брат жил в Лиме, столице Перу, занимался тоже банковскими операциями, и дела его шли очень неплохо. У Энгельгардта было двое сыновей, в которых бездетный сеньор Салидо души не чаял. Один из его племянников, младший, шестнадцатилетний Антон, гостил в его доме уже довольно давно — осень и начало зимы. Во время плавания на пути Аргентину, у мыса Горн, юношу сильно укачало, и потому возвращаться в Лиму он захотел через перевал в Андах. Тут необходимо заметить, что ни одно путешествие по Южной Америке, как бы тщательно оно ни готовилось, до сих пор не обходилось без всякого рода непредвиденных ситуаций, порой очень опасных и даже приводящих к трагическим последствиям Проводниками в таких экспедициях бывают обычно арьерос — погонщики мулов, народ в большинстве своем грубоватый и суровый. Далеко не всякому из них можно было поручить опеку над неопытным, во многом наивным юношей, почти мальчиком. Вот какие мысли волновали сейчас банкира Салидо, и даже больше, чем предстоящая коррида.

А на трибунах яблоку негде было упасть. Они начали заполняться еще за два часа до начала представления. Пустовали только ложи президента и других высокопоставленных лиц государства. На огромных, развешанных в нескольких местах цирка плакатах можно было прочесть программу корриды, написанную гигантскими буквами. Играли оркестры Едва заканчивал свою мелодию один, как тут же вступал другой. Нетерпение зрителей нарастало в унисон с зажигательными ритмами аргентинских песен. Наконец на одной из трибун кто-то начал аплодировать, и тут же цирк превратился в одно огромное существо, без устали рукоплещущее, страстно жаждущее излюбленного развлечения, как жаждет капризный ребенок обещанной игрушки.

На арене появились тореадоры Несмотря на ажиотаж публики, сделано это было без всякой аффектации, как бы невзначай. Не обращая никакого внимания на зрителей, тореадоры начали спокойно, нарочито неторопливо разравнивать граблями и метлами какие-то небольшие бугорки на песке Это было не столь уж необходимо с практической точки зрения разумеется, арена была подготовлена служителями как следует, но первое появление тореадоров на публике — своего рода ритуал, закамуфлированный под уборку парад главных действующих лиц сегодняшнего представления. Наконец из какой-то совсем незаметной двери в стене появился разряженный в пух и прах красавец и очень медленно, плавной поступью прошел в центр арены. Остановился, приняв картинно красивую позу выдержал паузу в несколько секунд и объявил, что сегодня и здесь состоится коррида! Но голос его заглушил рев бизона.

Зрителей от арены отделяла всего лишь дощатая ограда, которую легко мог пробить не только сильно разогнавшийся бык, но и тело отброшенного животным тореадора, если вдруг, не дай Бог, ему случится здесь пролететь. Места возле этого, совершенно ненадежного, почти символического ограждения — самые опасные для зрителей и потому, естественно, самые дешевые. Здесь и сидел Фриц Кизеветтер, билет которому презентовал его новый господин. Выше располагались места, защищенные значительно лучше. Здесь сидели банкир и трое его спутников. Судьбе было угодно, чтобы по левую руку от доктора Моргенштерна оказался тот самый белобородый великан, которого мы уже встречали в кафе «Париж», вместе с четырьмя своими вчерашними спутниками, а по правую — юный перуанец, которого доктор с энтузиазмом талантливого педагога взялся просвещать в области традиций корриды.

— Должен вам сказать, молодой человек, — начал он, — забавы, сопряженные с убийством животных, изобретены человеком не сегодня и даже не вчера. Этот довольно грубый вид развлечения придумали древние греки, точнее фессалийцы, а римляне в период Империи всячески культивировали и развивали его. Надо быть снисходительными ко вкусам древних язычников, но не будем забывать, что мы-то — христиане и не должны одобрять этого безобразия.

— Но, сеньор, — возразил юноша, — почему же тогда вы, христианин, все-таки пришли сюда сегодня и готовы любоваться кровавым зрелищем…

Никто не умеет так точно и правдиво показать суть проблемы, как делают это иногда люди непосредственные по натуре и не искушенные в правилах хорошего тона. Замечание юноши как будто немного смутило ученого, однако он быстро нашелся:

— Но разве бой не состоялся бы, если бы я не пришел?

— М-м-м… Состоялся бы.

— Таким образом, вы не можете не признать, юноша, что мой протест все равно ничего бы не изменил. Во всяком случае, сегодня и в этой стране. А кроме того, меня извиняет то обстоятельство, что я смотрю на корриду как на явление, то есть глазами ученого, присутствующего на своего рода зоологическом спектакле. Но, должен вам заметить, что своему пристрастию к эпохе деливиума я, как ученый, не изменю никогда, какие бы еще замечательные зоологические спектакли мне не довелось увидеть.

— Интересно, а в доледниковые времена происходило где-нибудь что-либо подобное? — снова спросил любознательный племянник банкира. И лукавая улыбка тронула его губы. Кажется, у него уже появилось определенное отношение к одержимости доктора Моргенштерна своей наукой, и отношение это было ироническим.

Доктор заметил эту улыбку, однако, бросив на юношу испытующий взгляд, ответил совершенно невозмутимо:

— На ваш вопрос нельзя ответить однозначно, короткими «да» или «нет». Думаю, мы вправе порассуждать в связи с этим не только о времени, непосредственно предшествовавшем прохождению ледника по Земле, но и о гораздо более раннем периоде истории человечества. Существуют наскальные рисунки, изображающие, как человек гонит друг на друга ящеров, а также мастодонтов на мегатериев. Мы живем, конечно, в иное время, но что касается отношения к животным, то, увы, почти ничем от древних дикарей не отличаемся, как ни прискорбно это признавать. Мы…

Его голос потонул в реве труб: оркестр грянул туш. Президент появился в своей ложе и подал знак к началу корриды. В одно мгновение только что бушевавшая публика стихла. Над цирком повисла тишина… Оркестр заиграл марш, распахнулись ворота, и на арену выехали пикадоры. Под ними были далеко не лучшие лошади: для пикадоров обычно подбирали таких, которых не будет жалко, если их покалечат. За пикадорами шли бандерильеры и эспады. Выйдя на арену, они сначала расположились по ее периметру, а как только пикадоры собрались в центре, отошли назад, в ниши за бетонными опорами арены.

Президент снова подал условный знак, по которому надлежало выпустить первого быка. В барьере, отделяющем арену от загона для животных, распахнулись ворота, и первый бык ворвался в круг, замкнутый в буквальном смысле этого слова, круг своей жизни и смерти.

Это мощный и красивый черный бык с острыми, выдвинутыми далеко вперед рогами. Опьянев от неожиданно предоставленной ему после тесного загона свободы, он стал прыгать то в одну, то в другую сторону Но вдруг, заметив пикадоров, пошел прямо на них. Они моментально собрались в одном месте, но быка это не остановило, наоборот, он прибавил скорость и на всем ходу пропорол брюхо крайней лошади. Пикадор, сидевший на ней, захотел было выпрыгнуть из седла, но застрял ногой в стремени и упал на землю вместе с лошадью. На помощь ему тут же бросились бандерильеры. Искусно манипулируя тремя, потом четырьмя яркими полотнищами, они закрывали быку весь обзор. Тот остановился, и это спасло упавшему на землю пикадору жизнь. Раненую лошадь его товарищи быстро оттащили в сторону

Дальнейшие события разворачивались в таком темпе, что было уже почти невозможно рассмотреть отдельные движения тореадоров, все смешалось в один яркий, движущийся и ревущий калейдоскоп. Пикадоры были в костюмах, точно копирующих костюмы средневековых испанских рыцарей, бандерильеры, напротив, — в современных, но тоже испанских костюмах, богато украшенных позументами и лентами

Черный бык помотал головой, чтобы убрать ненавистные яркие тряпки, повисшие у него на лбу, но сразу сделать это ему не удалось, и он бешено взревел. Можно было не сомневаться: следующая его атака будет страшной. Бандерильеры очень хорошо это понимали и, собрав всю свою волю, забыв обо всем на свете, кроме этой черной рогатой головы, ждали… И тут раздалось.

— Пропустите меня к нему!

Этот красивый, звучный голос принадлежал Крусаде, матадору из Мадрида. Бандерильеры, однако, не торопились пропускать звезду корриды на арену Они понимали, что риск, которому он себя подвергает именно в этот момент, когда бык разъярен до предела, огромен. Но Крусада повторил свое требование, и они отступили. Испанский матадор был в костюме алого цвета. В левой руке он держал мулету — кусок красной, блестящей шелковой ткани, закрепленной одним краем вдоль палки, а в правой — сверкающую под лучами солнца обнаженную шпагу. Крусада остановился шагах в десяти от быка. Это был с его стороны дерзкий вызов по отношению к быку, который тот, уж само собой, ни за что не спустит жалкому человечишке. Теперь уже ничто не застило глаза животному: перед ним стоял враг, с наглым самодовольством играющий своей пошлой красной тряпкой. Нет, уже за одно только это его надо немедленно проучить как следует! Бык наклонил голову и бросился на человека. Матадор не двинулся с места, пока рога быка не оказались совсем близко от него — примерно в двух дюймах. Все дальнейшие действия человека уместились в одно ослепительно короткое мгновение: точным, элегантным и молниеносным движением он вонзил свою шпагу прямо в грудь быка! Тот сделал, спотыкаясь, еще несколько неверных шагов вперед и, уже мертвый, рухнул на песок… Матадор вытащил шпагу из его груди и под восторженный рев трибун прижал ее к своей гордо поднятой голове. Он был беспредельно счастлив: и здесь, в далеком от его родины Буэнос-Айресе, оценили его артистизм и мастерство!

Вышли остальные тореадоры, чтобы унести поверженного быка и раненую лошадь. Президент подал знак выпускать на арену второго быка. Второй ранил одного из бандерильеров и эспаду, после чего испанец прикончил его. Третий бык запорол двух лошадей и задел Перильо. Крусада заколол и его. Женщины забрасывали Крусаду цветами после каждой победы. Перильо, раненный в ногу, хотя и легко, все же должен был покинуть арену, но в его душе бушевали злость и зависть к конкуренту.

Теперь по программе корриды должен был следовать ее гвоздь — схватка ягуара с бизоном, в которой приезжей знаменитости предстояло потягаться в искусстве боя с аргентинскими эспадами.

Открыли ворота, за которыми до сих пор находился ягуар. Зверя держали на длинном лассо, закрепленном на его шее металлическим карабином. Ягуар старался высвободиться из петли, но у него ничего не получалось, и злость переполняла все его существо. Казалось, он не обращал ни малейшего внимания на публику. Несколько дней зверя совсем не кормили, и теперь он, время от времени нервно вздрагивая, слизывал с лап собственную кровь, капавшую из раны, натертой туго натянутой веревкой на шее. Это был крупный, сильный и еще не старый зверь.

Резко распахнулись ворота загона, в котором находился бизон. Все ожидали, что он немедленно бросится на ягуара, но дикий бык почему-то не торопился нападать и стал медленно вышагивать по арене, словно понимал: для того, чтобы произвести как можно более выигрышное впечатление на публику, сначала надо покрасоваться перед ней. Это был великолепный экземпляр своей породы, почти три метра в длину, могучий, состоящий, казалось, из одних только мышц, весом никак не меньше трех тонн. Но вот он наконец остановился, напрягся, отбросил со лба одним движением пряди гривы, застилавшие ему глаза, и остановил свой взгляд на ягуаре… Ягуар с ревом рванулся с лассо, но люди на другом его конце удержали кожаный ремень. Бизон же удостоил этот выпад противника всего лишь тем, что скосил один глаз на него. Казалось, он раздумывал, стоит ли ему вообще связываться с таким суетливым и истеричным зверем. Но ягуар продолжал рваться в бой. Бизон наклонил голову к земле, продемонстрировав всем свою великолепную мощную шею и затылок, и оглушительно заревел. Это была заявка на серьезные намерения. Ягуар это понял и попятился назад, рыча, но уже потише. А бизон, тяжело ступая, прошагал мимо него, даже голову отвернул, выказывая тем самым свое глубочайшее презрение к противнику. Но в то же время дикий бык не пренебрегал осторожностью. Теперь уже никто среди зрителей не сомневался, что ягуар спасовал перед хозяином североамериканских прерий.

Пока между противниками шло выяснение отношений, приват-доцент Берлинского университета доктор Моргенштерн продолжил свою популярную лекцию для юного соседа:

— Североамериканский бизон находится в близком родстве с европейским туром, или первобытным быком. Это родство доказывают сходные у обоих выпуклости черепа, широкий лоб, короткие, круглые, выдвинутые вперед и вверх рога, лохматая поросль в изгибе шеи и на груди, горб на спине и сильно развитые передние мышцы туловища. Но у бизона более крупная голова, более густая шерсть и более короткие ноги, чем у тура. Тур приручается легче, чем бизон…

Последние слова доктора потонули в реве трибун.

— Расшевелите его петардой, петарду ему! — выкрикнул один из зрителей, и все остальные тут же подхватили это требование.

Президент жестом показал, что разделяет желание публики. Один из спутников белобородого, сидевший от него по правую руку, спросил великана:

— Как ты думаешь, Карлос, разорвет ягуар его или нет? Мне кажется, бизона он боится все-таки больше, чем петард.

— Я о другом думаю. Как бы не случилось несчастья, — ответил тот. — Посмотри: ягуар закусил веревку лассо, сейчас он ее перегрызет, освободится и набросится не на бизона, а на человека.

Служители цирка, занятые подготовкой петард к зажиганию, не очень внимательно наблюдали за ягуаром, грызшим веревку. Наконец они подожгли петарды и одну за другой стали бросать их в пятнистую дикую кошку. Ягуар высоко подпрыгнул и в этом прекрасно исполненном пируэте выплюнул из пасти огрызки веревки. Теперь он был свободен!

Публика встретила это неожиданное происшествие овацией, все подумали, что его освободили специально для схватки с бизоном. Противники с минуту изучали друг друга, потом бизон наклонил шею, а ягуар стал метаться по арене. Сделав несколько резких движений, он припал на задние лапы и замер, как делают все кошки перед прыжком, не сводя наполненных ужасом мутно-желтых глаз с бизона.

— Смотри внимательно! — воскликнул белобородый. — Сейчас произойдет то, о чем я говорил, — ягуар ретируется к ограде и перепрыгнет через нее.

— На все воля божья, но этого не случится! — воскликнул приват-доцент, до которого донеслись эти слова. — Зверь будет смотреть мне в глаза, и только мне одному!

Он вскочил со своего места и сделал вид, будто собирается убегать, но толпа мешает ему сделать это. Этот маневр маленького человека в ярко-красном пончо достиг своей цели — привлек внимание ягуара. Зверь напрягся, издал короткий, но злобный рык и, сделав длинный прыжок, достиг дощатого барьера. Ему удалось зацепиться передними лапами за его верхний край.

Цирк замер от ужаса. Воцарилась такая тишина, что слышно было, как ягуар царапает когтями доски. Все, кто сидел близко от барьера, в панике вскочили со своих мест. Еще бы: когти и острые, как ножи, зубы давно не кормленного зверя могли пролить реки крови! Люди прижались друг к другу, ожидая, что вот сейчас он прыгнет еще раз и… Но ягуар оставался висеть на барьере, потому что его глаза были прикованы к одному человеку, и им был не кто иной, как тот самый белобородый великан, что накануне корриды в кафе «Париж» назвался Хаммером.

За те несколько секунд, что ягуар готовился к прыжку, он сорвал пончо с плеч ученого и выхватил у него из-за пояса длинный нож. Пончо он накинул на свою левую руку, а нож взял в правую.

— Тихо! Никому не двигаться! — произнес он своим низким, рокочущим, далеко слышным голосом, и каждый, кто находился поблизости от него, явственно ощутил, что этому приказу не подчиниться невозможно.

Двумя огромными шагами Хаммер перемахнул через мгновенно опустевшие скамейки. Еще шаг, и Хаммер оказался у самого барьера. На расстоянии всего лишь вытянутой руки от него на барьере висел зверь. Не сводя с человека горящих, словно готовых выстрелить зарядами злобы глаз, ягуар, наконец, подтянулся на ограде и принял позу нападения: три лапы — опора, четвертая, приподнятая — ударная… Хаммер взял нож в зубы и кулаком правой руки ударил ягуара по черепу. Зверь пошатнулся, его задние лапы соскользнули с барьера, но он, не переставая злобно шипеть, попытался все-таки удержаться на передних лапах. Сохраняя удивительное хладнокровие, Хаммер ударил его еще раз — на этот раз его кулак обрушился на нос зверя. Изогнувшись всем туловищем и судорожно дернув всеми четырьмя лапами, ягуар упал на песок. И в тот же миг маленький ученый перемахнул через барьер, шлепнувшись на песок рядом со зверем.

«О-о-о!» — прокатился по рядам тысячеголосый вопль. Пришедший в себя после ударов Хаммера ягуар стал готовиться к прыжку…

И тут произошло такое, чего никто из зрителей не смог бы даже вообразить: Хаммер вынул нож изо рта, припал на левую ногу и простер к зверю обернутую пончо левую руку. То ли сама эта поза, то ли властный взгляд широко раскрытых глаз человека, но что-то исходящее от него устрашающе подействовало на зверя. Он стал медленно пятиться назад. Было хорошо заметно, что его бьет мелкая дрожь. И так же медленно и постепенно, шаг за шагом, Хаммер стал надвигаться на ягуара, ни на секунду не выпуская его из поля своего зрения. Ягуар вдруг весь как-то съежился, и, как испуганная собака, поджав хвост, стал, как-то жалко семеня, быстро отступать. С трибун раздались крики:

— Чудо!

— Он — герой!

И наконец:

— Да это же Отец-Ягуар!

И вот уже трибуны скандируют: «О-тец-Я-гу-ар! О-тец-Я-гу-ар!» Эти выкрики окончательно деморализовали зверя: ошеломленный, ничего не понимающий, словно лишенный этой орущей толпой людей всех своих инстинктов, а заодно и воли, он трусливо жался к двери, из-за которой совсем недавно так рвался в бой. А его победитель, перекрывая своим мощным басом шум трибун, прокричал:

— Откройте дверь! Да поскорее же, черт вас побери!

Дверь распахнулась. Вплотную к ней стояла клетка с распахнутой дверцей. Служащий, чьей обязанностью было присматривать за зверем, выскочил из специального люка и захлопнул дверцу клетки, в которую стремительно вбежал ягуар. Это было проделано чрезвычайно эффектно, и новая россыпь аплодисментов стала наградой ловкачу! Публика разошлась не на шутку: казалось, аплодисменты не стихнут уже никогда.

Отец-Ягуар вернулся на свое место и, подойдя к приват-доценту, вернул ему пончо и нож со словами:

— Благодарю вас, сеньор! И примите мои глубочайшие извинения за то, что я взял эти вещи у вас без спроса — мне просто не хватило времени на необходимые в этих случаях церемонии.

— О чем вы говорите? Право же, не стоит беспокоиться о таких пустяках. Я вовсе не в обиде на вас, несмотря на то, что, срывая с меня пончо, вы заодно сдернули с моей головы и шляпу с платком, — ответил доктор Моргенштерн. — Но вы меня заинтриговали: зачем вам понадобился нож, мне теперь понятно, но с какой целью вы сорвали с меня пончо?

— Пончо, конечно, не щит, но от когтей и зубов ягуара его плотная ткань иногда может защитить.

— Сеньор, должен заявить вам, что вы — настоящий герой, по гречески «герое». Ваше мужество, которое по-латыни может быть названо «фортитюдо», «витус белика», а также «стренуитас», изумило меня. Говорю вам это от чистого сердца. Вы превратили дикого зверя в домашнюю кошку. Но что теперь будет с бизоном?

— Скоро увидите, — ответил Хаммер.

А бизон все это время, пока шла схватка человека с ягуаром, преспокойно валялся на песке. Публика же требовала нового выхода тореадоров, которые будут с ним сражаться. Прошло несколько минут, и они вышли в том же порядке, что и в начале корриды. В схватке с бизоном право на соло, безусловно, принадлежало испанцу Крусаде. Это было ясно всем. Держался матадор из Мадрида соответственно — каждое его движение было наполнено значительностью. Публика уже предвкушала, как сейчас увидит еще одну демонстрацию его блестящего мастерства, как вдруг неожиданно на арену вышел, прихрамывая, Антонио Перильо. Рану его врачи признали легкой, и он, воспользовавшись этим заключением специалистов, настоял на том, чтобы его не лишали чести принять участие в столь престижном представлении, как сегодняшняя коррида. Просьбу эспады уважили.

Пикадоры окружили лежащего бизона. Но он на это никак не прореагировал, всем своим видом демонстрируя, сколь мало вся эта суета его волнует. И тогда один из пикадоров метнул копье в этого обнаглевшего флегматика. Оно вонзилось в его горб, и довольно глубоко. Бык тут же вскочил на ноги, проявив на этот раз удивительно быструю и острую для такой огромной туши реакцию. В следующее мгновение бизон бросился на лошадь пикадора, и, опрокинув ее наземь вместе с человеком, метнулся к следующему своему противнику. Тот поспешил ретироваться, но скорость бизона превосходила скорость его лошади, и она тоже была повержена, и, падая, к тому же сломала себе шею, а всадник пулей вылетел из седла. При этом бык даже не взглянул и ухом не повел в сторону других пикадоров и бандерильеров со всеми их копьями и палками. Бегущий от него пикадор не кричал, а вопил о помощи, но его товарищи ничем не могли ему помочь. Бизон набросился на несчастного и терзал его до тех пор, пока тот не превратился в труп. И только тогда он отступил на несколько шагов и издал такой рев, по сравнению с которым рычание ягуара было просто писком младенца. Со всех трибун неслись возгласы восхищения, летели букеты цветов, и только один человек был удручен этой сценой. Этим человеком был, конечно же, доктор Моргенштерн.

Бизон поиграл мышцами на спине и в конце концов стряхнул с себя копье, убедившись, что оно упало на песок, стал озираться в поисках новой своей жертвы, и нашел ее очень быстро и легко. Бандерильеры вытащили первого из потерпевших неудачу бандерильеров из-под его лошади, он собрался было уносить ноги, но почувствовал вдруг сильную боль в бедре. Бандерильеры подхватили своего товарища на руки и быстро понесли его к выходу из арены. Но бизон в несколько прыжков догнал их и стал своими острыми рогами косить людей направо и налево. Только одному из бандерильеров удалось спастись. Двое, истекая кровью, остались лежать на песке. Один из бандерильеров, самый юный и смелый, выхватил копье из рук ближайшего к нему пикадора, но, как только он занес его над головой, чтобы вонзить в туловище быка, тот, разгадав намерение юноши, мгновенно развернулся и подставил под удар голову. Копье скользнуло по твердой, как железо, лобной кости черепа бизона, а в следующее мгновение храбрец взлетел в воздух и замертво упал между копытами дикого быка.

Куда только подевалась недавняя флегма бизона! Теперь он резво, как козленок, скакал по арене. Напрыгавшись вволю, перешел на галоп и заметался в поисках новой мишени. Тореадоры бросились кто куда. Те, кто не успел добежать до ворот арены, прижались к барьеру. Лошадей им пришлось бросить на произвол судьбы. Некоторые из животных, к счастью, оказались не менее сообразительными, чем их наездники, и успели вовремя скрыться за спасительным барьером.

Это была полная капитуляция, но толпа на трибунах, ставшая за время корриды как бы единым организмом с общей волей, словно какой-нибудь туповатый самодур-генерал, не хотела мириться с очевидным поражением своего войска. С трибун неслось:

— Эс-па-ды, впе-ред! Эс-па-ды, впе-ред!

Постепенно, однако, зрители поняли все же, что боеспособных противников бизона на арене осталось всего двое — Крусада и Перильо, и начали выкрикивать их имена. Крусада к этому моменту уже скрылся за воротами, а Перильо, не успевший убежать из-за своей хромоты, сидел на песке у самого барьера. Услышав доносящееся с трибун собственное имя, он выкрикнул:

— Поищите другого дурака! Этот бык — настоящий демон, вот пусть с ним дьявол сам и сражается!

Боже, сколько же насмешек, — обидных прозвищ, оскорблений обрушилось на его голову! Но самолюбие Перильо осталось, тем не менее, глухо к ним, как будто его целиком, без остатка поглотил страх. Этот страх сейчас владел всем существом портеньо. Зрителям, наконец, надоело требовать чего-то от Перильо, и они оставили его в покое, переключившись на Крусаду. Выйти теперь на арену означало для него рискнуть жизнью, не выйти — славой, что было в его судьбе почти равносильно жизни. Однако в любом случае бросаться очертя голову на дикое, разъяренное животное, никак не подстраховавшись, — по меньшей мере глупо, и тут Перильо был совершенно прав. Крусада, наконец, решился: он выйдет на арену, но в сопровождении тех бандерильеров, задачей которых будет отвлечь быка в случае возникновения опасной для его жизни ситуации. Трое таких смельчаков нашлось, и они подошли к Крусаде с суровыми непроницаемыми лицами, не забыв, тем не менее, предварительно потребовать от устроителей корриды особой оплаты своей роли при испанском матадоре.

Вчетвером они и двинулись навстречу бизону. «Браво!», «Браво!» — подбадривала их публика. Но им было не до нее. Бык-убийца подходил то к одному, то к другому трупу, от человека — к лошади, от лошади — к человеку. Словно желая удостовериться, что они действительно мертвы, он снова брал их тела на рога и слегка подбрасывал, а может, это у него был такой зловещий способ развлечения. Теперь он выглядел как монстр из кошмарного сна: вся шкура бизона была залита человеческой кровью, алый след тянулся за ним по песку: это кровоточили нанесенные копьями пикадоров мелкие поверхностные раны, которые нисколько не угрожали жизни быка. Заметив, наконец, нового своего противника, он встряхнул гривой, взрыл землю копытами и испустил устрашающий дикий рев.

— Как ты думаешь, Карлос, что сейчас произойдет? — спросил Отца-Ягуара все тот же его спутник.

— Тому, кто не успеет убежать от бизона, — конец, — ответил он. — Выпускать людей на этого зверя — величайшая глупость, какую можно только вообразить, нет, даже преступление, и больше ничего! Они обречены, Джеронимо, как это ни печально!

— Значит, по-твоему, на свете вообще не найдется такого человека, который смог бы с ним потягаться?

— Хм. Один вроде есть…

— Ты кого имеешь в виду? Уж не самого ли себя?

— Скоро, я думаю, увидишь, кого. А теперь будь внимателен. Они начинают.

Крусада начал приближаться к быку очень медленно и осторожно, в левой руке — мулета, в правой — обнаженная шпага. Красивое, мужественное лицо, классических пропорций торс, затянутый в великолепный костюм, отточенные до совершенства движения — никто из зрителей, кроме Отца-Ягуара и его спутника по имени Джеронимо, не сомневался, что это идет победитель. И бизон своим звериным чутьем безошибочно угадал, кто именно из четверых людей представляет для него главную опасность: конечно же, этот разодетый в красное малый с нахальными повадками вечного любимца фортуны.

Крусада отошел от бандерильеров на несколько шагов вперед и ощутил прилив воодушевления. Пока все для него шло хорошо. Он не сводил глаз с широкой груди бизона — своей цели. Вдруг его словно током ударило: пробежала нервная дрожь по мускулам. Развернув мулету одним элегантным движением, он подпрыгнул и в прыжке бросился на бизона, нацелив шпагу точно на середину его груди. Прыжок был изумительно красив, но это был прыжок смерти. Бык резко наклонил голову, и клинок шпаги, повернувшись плашмя от удара о мощную лобную кость животного, которую он был не в состоянии пробить, как-то неловко, со скрежетом соскользнул с его головы. Бизон мотнул головой, и один из его рогов вошел в тело матадора. Все трое бандерильеров тут же метнулись к нему, но бык одним угрожающим движением дал понять им, что их ждет, и они бросились наутек. Оставшись один на один с распростертым на песке телом своего поверженного противника, зверь подцепил его рогами, подкинул в воздух, словно тряпичную куклу, и с яростью швырнул опять на землю. Но этого ему показалось, видно, мало, и он вдобавок ко всему еще потоптался на нем всеми своими копытами.

— Позор! Ничтожные трусы! Мокрицы! — неслось со всех сторон в адрес удиравших бандерильеров.

Эти выкрики повлияли на беглецов. Они остановились и повернулись лицами к бизону. Но кровавое чудовище просто схватка с человеком, похоже, уже не интересовала. И он повел себя так, словно хотел поиграть с оставшимися пока еще в живых людишками в кошки-мышки, перекрыть им путь к отступлению, и бросился наперерез им к воротам. Бандерильеры развернулись и побежали к барьеру, каждый в свою сторону. Бизон ринулся за ними, но сразу всех троих ему было все же никак не поймать. Двое успели перелезть через край барьера, а вот третий… Бедолаге не хватило какого-то мгновения, чтобы успеть подтянуться на руках, которыми он все-таки успел ухватиться за край барьера. Бизон проткнул ему ногу своим рогом. К счастью для раненого, бык решил вытянуть рог из его тела обратно, очевидно, чтобы ударить еще раз, и теперь уже наверняка прикончить. Кровь хлестала из страшной рваной раны, но безумный страх многократно увеличил силы бандерильера. Ему удалось-таки перенести центр тяжести своего тела по другую сторону барьера. Второй, гораздо более яростный удар рогов пробил барьер насквозь, но в этом месте за ним оказалась как раз колонна. Рог ненадолго застрял в ней, но вот уже и колонна затрещала…

На трибунах началась паника. Зрители с близлежащих к этой колонне мест, сминая друг друга, иногда в буквальном смысле по головам друг друга, бросились наверх. Столпотворение на верхних рядах грозило вот-вот окончиться падением трибуны.

И тут все услышали:

— Оставайтесь на своих местах, сеньоры! Ничего не бойтесь! Я попытаюсь справиться с этим бизоном!

Конечно, это был не кто иной, как Отец-Ягуар. Одним движением он скинул с плеч свой модный пиджак, снова выхватил из-за пояса приват-доцента нож и широкими шагами спустился по опустевшим скамейкам вниз. Уже перемахнув через барьер на арену, он издал боевой клич индейцев Северной Америки, который они применяют как в бою, так и на охоте: «Х-и-и-и-и-и!» Специфическое звучание этот клич приобретает благодаря вибрирующим пальцам, плотно прижатым к губам, в то время как горлом человек, издающий этот клич, тянет как можно дольше одну высокую ноту.