Виннету - Дух Льяно-Эстакадо

Но глаза Виннету уже привыкли к ночному мраку, и он видел, кто Стоит перед ним.

— Почему мой юный краснокожий брат не подошел к нам открыто? — спросил он. — Мы бы по-дружески приняли его.

Пленный не отвечал, поэтому апач продолжал:

— Значит, он сам виноват в том, что оказался в плену. Однако с ним ничего не случится плохого. Вот я возвращаю ему нож. Он может вернуться к своим братьям и сказать им, что мы ждем их и что они могут у нас отдохнуть.

— Уфф! — удивленно вскрикнул пленный, принимая назад свой нож. — Откуда ты знаешь, что поблизости находятся наши воины?

— Разве ты считаешь Виннету совсем маленьким мальчиком? Как он мог не знать этого?

— Виннету! Вождь апачей! — Пленник, казалось, не мог прийти в себя от изумления. — И ты отдаешь мне назад мой нож? Ты принимаешь меня за апача?

— Нет. Мой юный брат не носит цвета войны, однако я предполагаю в нем сына команчей. Разве ваши воины выкопали топор войны против апачей?

— Нет. Острие топора войны спрятано в земле, но между нами и вами нет согласия.

— Виннету уважает всех людей, не спрашивая их имен, не глядя на цвет их кожи. Он готов разжечь здесь огонь и раскурить с вами трубку мира. Он не спрашивает, почему твои братья пришли в Поющую долину. Они знают, что каждый, кто сюда попадает, становится лагерем у этой воды. Поэтому они остались внизу и выслали тебя, чтобы разведать, нет ли здесь кого. Не так ли?

— Так, — подтвердил команч.

— Когда ты опять будешь лежать под кустами, выслеживая чужих воинов, то прикрывай веками глаза, потому что сегодня именно глаза выдали тебя. Как велико число твоих братьев?

— Два раза по десять.

— Так иди к ним и скажи, что Виннету и восемь бледнолицых встретят их дружески, не зная даже о том, с какими намерениями они придут. О том, как ты стал моим пленником, ты можешь не говорить. Сам я об этом вспоминать не стану.

— Доброта великого вождя радует мое сердце. Я ни о чем не умолчу, я скажу всю правду — пусть мои братья убедятся, что у вас их ожидает дружеский прием. Быть раскрытым глазами Виннету — не позор. Я же обдумаю совет, который он мне дал.

Окружавший команча круг раскрылся, и разведчик поспешно убежал.

Белые, в особенности мексиканцы, высказали мнение, что рискованно оставлять в такой близости отряд из двадцати команчей. Напротив, апач весьма твердо отстаивал свое мнение:

— Виннету всегда знает, что он делает. Если воины команчей приехали в Поющую долину, их поездка не расценивается как война против апачей. Здесь поблизости находится могила их самого великого вождя. Может быть, они хотят посетить ее, чтобы пропеть, как положено каждый год, песню мертвых. Мы разожжем костер, чтобы хорошенько разглядеть их лица. Для полной уверенности мы примем их не здесь, а снаружи, перед кустами.

Опять запылал костер. Пока его разжигали, Виннету вывел Охотника за медведями и его сына за кусты и тихо сказал им:

— Оба бледнолицых не те, за кого они себя выдают. Они говорят на языке янки и хотят нас здесь убить. Они принадлежат к числу грифов Льяно-Эстакадо. Виннету предполагает, что команчи направляются в Льяно. Мексиканцы не должны об этом знать. Поэтому Виннету и сказал всем, что поблизости от долины есть могила, но это — неправда.

Дальше он говорить не мог, потому что теперь от костра подошли другие. Пламя ярко пылало, проникая через кусты и достаточно хорошо освещая площадку перед ними. Все, конечно, захватили с собой оружие, чтобы воспользоваться им, если команчи, вопреки ожиданиям Виннету, не будут настроены мирно.

Вскоре послышался стук копыт. Это приближались команчи. Они остановились на небольшом расстоянии от белых. Предводитель индейцев спрыгнул с лошади и медленно пошел вперед. Виннету направился ему навстречу, протягивая руку.

— Добро пожаловать, воины команчей, — сказал он. — Виннету не спрашивает, что вам здесь нужно. Он знает, что вы посетите могилу своего вождя, а потом мирно вернетесь к своим вигвамам.

Это он сказал громко, а потом быстро и очень тихо добавил:

— Мой брат мог бы это подтвердить. Я объясню ему потом все наедине.

Выслушав эту просьбу, предводитель команчей громко ответил:

— Моя рука с радостью пожмет руку Виннету, величайшего воина апачей и в то же время знаменитого вождя. Мы готовы раскурить с вами трубку мира, потому что мы идем не по тропе войны и только хотим почтить память своего мертвого вождя.

— Виннету верит словам своего брата и приглашает его вместе с воинами команчей подойти к костру и раскурить трубку мира.

Вожди обменялись рукопожатиями. До поры до времени это служило доказательством, что у команчей нет дурных намерений. Их предводитель позволил подвести себя к костру, а его люди последовали за ним.

Потом они разошлись по травянистому берегу пруда, чтобы привязать своих лошадей так, что они свободно могли пастись около водопоя, а затем поодиночке собрались к костру.

У огня теперь было довольно тесно, потому что площадка между кустами и водой была неширокой. Пришлось сидеть плечом к плечу, образуя круг, в центре которого сидели Виннету и предводитель команчей.

Один из индейцев провозился со своей лошадью дольше остальных, но вот и он подошел. Перед тем, как усесться, он огляделся вокруг. Когда он увидел братьев Корхето, чего те, однако, не заметили, темное лицо его мгновенно исказила гримаса, и он крикнул:

— Уфф! Aletehlkua ekkvan mava!131

Поскольку люди у костра шумели и каждый еще устраивался поудобнее, выкрик этот был не всеми услышан, но предводитель команчей все-таки расслышал его. Он резко выпрямился и спросил кричавшего:

— Hand tuhschtaha — nai?132

— He-ehbak, enko-ola uah-tuhwa!133

— He-ehlbak hetetscha enuka!134

— Mava he-ehlbak kenklah!135

При этих словах он показал на обоих мексиканцев.

Чтобы перекрыть шум, вопросы задавались громко, столь же громкими были ответы; в словах предводителя слышалась какая-то озадаченность, индейский воин отвечал резко и с гневом, поэтому короткий разговор привлек внимание всех присутствующих. При словах «грифы Льяно-Эстакадо» все команчи вскочили и угрожающе схватились за свои ножи. Сцена у костра перестала выглядеть мирной.

Белые не понимали содержание разговора, потому что не владели ни языком команчей, ни диалектами тонкава или моки136, но они видели угрожающие лица краснокожих и тоже поднялись, схватив свое оружие.

Только Виннету был спокоен и оставался сидеть. Он повелительным тоном сказал:

— Мои братья могли бы так и не возбуждаться. Если краснокожие воины видят среди нас двух своих врагов, то я уверяю их, что у нас нет ничего общего с этими людьми. Из-за них между нами не прольется и капли крови. В чем обвиняет их воин команчей?

Виннету говорил на самом употребительном в тех краях жаргоне, состоявшем из испанских, английских и индейских слов. Команч, к которому было направлено обращение, отвечал на той же всем понятной смеси языков:

— Я охотился наверху, у воды Тови-чуна, которую белые называют Мушиной рекой, и увидел следы двух всадников; я поехал по ним. Потом я увидел, что эти всадники сидят под деревьями, и подполз к ним, чтобы услышать их разговор. Они говорили о Льяно-Эстакадо, по которому через несколько дней должен был пройти большой караван белых людей. Грифы Льяно задумали собраться всем вместе и напасть на этот караван. Из их слов я понял, что и они сами принадлежат к грифам, и тогда я спросил себя, должен ли я их убить. Благоразумие подсказало мне оставить их в живых, потому что только благодаря этому было возможно…

Он собирался еще что-то сказать, но Виннету не хотел, чтобы это услышали мексиканцы, поэтому он резко прервал говорившего:

— Я слышал достаточно и уже знаю, что мой брат хочет сказать дальше. Но хорошо ли ты запомнил тех людей? Разве ты не мог теперь ошибиться?

— Это — они!

— Что ответят бледнолицые на такое обвинение?

— Что вы только что выслушали самую бессовестную ложь, — заявил Карлос Корхето. — Мы никогда не бывали на этой Мушиной реке.

— Это они, — крикнул и предводитель команчей, — потому что мы…

— Пусть мой брат позволит говорить мне, — поспешно прервал его Виннету, чтобы не дать команчу высказать то, чего не должны были услышать мексиканцы.

Но команч разозлился на эту нетактичность, полностью нарушавшую традиционное индейское уважение к говорившему. Он был недостаточно умен для того, чтобы разгадать причину такого поведения Виннету, и гневно крикнул:

— Почему я не должен говорить? Кто терпит возле себя убийцу, тот становится его сообщником! Или вождь апачей заманил нас сюда, чтобы выдать этим убийцам?

При этих словах Виннету выложил все свое оружие перед собой, встал и сказал:

— Слышал ли мой брат когда-нибудь, что Виннету кого-то предал? Слово апача — это скала, на которой можно безопасно жить. Мой брат может пойти за мной, сохранив при себе оружие. Хуг!

Он вышел из круга и медленно зашагал через кусты. Команч, чуть подумав, последовал за ним, но прежде дал своим людям указание зорко смотреть за мексиканцами. Пройдя заросли, Виннету взял команча за руку, отвел еще подальше и, остановившись, сказал:

— Мой брат меня не понял. Виннету уже стоял около пруда лагерем, когда пришли белые. Он наблюдал за ними и понял, что те двое принадлежат к грифам. В этом он согласен с воинами команчей. Однако почему эти ядовитые змеи должны знать, что мы их раскусили? Тогда нам придется убить их, а умнее было бы пока что оставить их в живых и следить за ними. Пусть они верят, что команчи идут к могиле своего вождя. Однако мне мой брат может сказать, почему вы их преследуете.

Команч явно сконфузился. После недолгого раздумья он ответил:

— Огненная Звезда, вождь команчей, ездил со своим сыном, Железным Сердцем, на восток, к жилищам белых людей. Они проложили путь через Льяно и теперь должны находиться там. Возможно, они на обратном пути встретятся с караваном белых, а значит, подвергнутся риску нападения грифов. Поэтому мы отправились им навстречу, чтобы защитить их. Мы не знали, где собираются грифы, поэтому и оставили обоих бледнолицых из их шайки в живых, чтобы следы этих двоих привели нас к грифам. На реке Тойа их след соединился со следами еще четверых белых, которых мы также приняли за грифов. Теперь мы наткнулись на тебя. Что ты думаешь делать?

— Поеду с вами, потому что и я поджидаю друзей. Они едут через Льяно и не знают о нападении, которое замыслили грифы. Их лагерь находится в Ложбине Убийц. Но я не знаю, где расположено это место, поэтому я намерен позволить обоим мексиканцам улизнуть, чтобы они, сами о том не подозревая, стали моими проводниками.

— Кто те люди, которых ты ожидаешь?

— Олд Шеттерхэнд и еще несколько бледнолицых, которые хотели со мной встретиться.

— Олд Шеттерхэнд, знаменитый белый воин? Если ты позволишь, мы поедем с тобой.

— Виннету не только позволит, но он даже попросит тебя: об этом. Кажется, вечно рассеянная стая грифов на этот раз собирается для крупной операции. Надо использовать это, чтобы уничтожить их одним-единственным ударом. Я думаю…

Он прервался, потому что за кустами, в лагере, раздались громкие крики; прозвучало несколько выстрелов, и стал слышен торопливый цокот копыт с другой стороны лагерной площадки.

Оба вождя быстро помчались туда. Когда они пробрались через кусты, то застали в лагере крайнее оживление. Команчи спешили к своим лошадям, намереваясь как можно скорее ускакать. Мексиканцев не было видно. Бен, Портер, Блаунт и Фолсер стояли в нерешительности, не зная, что им предпринять. Только Охотник за медведями со своим сыном по-прежнему спокойно сидели у костра. Они-то и крикнули Виннету:

— Парни сбежали!

— Как это произошло? — спросил апач.

— Они так внезапно запрыгнули на своих лошадок и вихрем промчались через кустарник, что мы не успели дотянуться до ружей и подстрелить их!

— Хорошо! Оставьте их! Они скачут к своей гибели. Сыновья команчей могут спешиться и оставаться здесь, но на рассвете они покинут Поющую долину, чтобы начать охоту на двуногих хищников Льяно-Эстакадо!

Эти слова были сказаны так громко, что их все услышали. Однако команчи только тогда расстались с лошадьми, когда приказ апача повторил их предводитель, который объяснил им, почему надо было позволить беглецам на время скрыться.

Глава пятая. ДОМ ДУХА

My darling, my darling,

My love child much dear,

My joy and my smile,

My pain and my tear.137

Так звучала в тихом утреннем воздухе милая старая теннессийская колыбельная. Казалось, будто ветки ближних миндальных и лавровых деревьев сгибались в такт ей, и сотни колибри, словно цветные искорки, вились вокруг негритянки преклонных лет, в совершенном одиночестве сидевшей у воды.

Солнце только что поднялось над горизонтом, и его лучи блуждали, словно сверкающие бриллиантовые пряди над светлой водой. Высоко в воздухе накручивал свои круги королевский гриф, а внизу, на берегу, множество лошадей наслаждалось изумительно сочными побегами лакомых трав; на верхушке одинокого кипариса, низко наклонив голову, сидел дрозд-пересмешник, прислушиваясь к пению негритянки, и, когда она подошла к концу строфы, начал вдруг звонко и громко передразнивать последние слова: «Митир-митир-митир!»

Над отражавшимися в воде опахалами низких пальм устремляли ввысь свои макушки сосны и сикоморы; под кронами охотились за мухами и другими насекомыми огромные пестро переливающиеся стрекозы, а позади близко стоящего к водоему домика ссорилась из-за кукурузных зерен стая карликовых попугаев.

Снаружи нельзя было видеть, из какого материала построен домик, так как все четыре стены и крыша густо поросли вьющимися побегами страстоцветов, белых, с тонкими красными ниточками; их желтые сладкие, похожие на куриное яйцо плоды высвечивали из буйства дольчатых листьев. Все это буйство растений очень напоминало тропики. Можно было предположить, что находишься в одной из долин Южной Мексики или средней Боливии, и все-таки это маленькое озеро с прикрытой страстоцветом хижиной и по-южному пышной растительностью на его берегах располагалось… посреди ужасающего своей сухостью Льяно-Эстакадо. Это была та таинственная вода, о которой столь много говорили, никогда ее не повидав.

My heart-leaf, my heart-leaf,

My life and my star,

My hope and my delight,

My sorrow, my care!

[Звезда моя, зорька

И сердца листок,

Печаль и тревога,

Надежды росток! (англ.).]

— Мик-кеер… мик-кеер… мик-кеер… — опять передразнил последние слова пересмешник.

Но певица не обращала на него внимания. Глаза ее уставились на какую-то фотографию, которую она держала в обеих руках и целовала, пропев одну строчку.

За много лет слезы так смыли изображение, что только очень острый глаз мог бы еще разобрать, кто или что изображено на снимке. А там когда-то улыбалась молодая негритянка с чернокожим младенцем на руках.

— Ты мой хороший, мой любимый Боб! — нежно сказала негритянка. — Мой маленький Боб, моя крошка Боб. Моя госпожа была такой доброй, что, заказавши свой портрет, заставила фотографа сделать и снимок Санны с ее маленьким сыном Бобом. Потом, когда миссис умерла, масса продали Боба, и у мамы Санны осталась только его фотокарточка. Я сберегла ее и тогда, когда сама была продана, сохранила и тогда, когда добрый масса Кровавый Лис привез меня сюда. Старая Санна будет хранить ее, пока не умрет, так, наверное, и не повидав своего Боба, который тем временем стал большим и сильным негром и тоже не забыл свою добрую милую маму Санну. О, мой милый, мой милый…

Она остановилась и, прислушиваясь, подняла голову. Ее снежно-белые пушистые волосы резко выделялись над темной кожей лица. Кто-то подъезжал к дому. Женщина вскочила, спрятала фотографию в карман своей коленкоровой юбки и вскрикнула:

— О, господи Иисусе, как обрадуется Санна! Наконец-то возвращается Кровавый Лис. Добрый Кровавый Лис опять здесь. Надо сейчас же накормить его мясом и испечь пирог.

Она поспешила к домику, но еще не успела добраться до него, когда между деревьями показался упомянутый Кровавый Лис. Он выглядел очень бледным и измученным; лошадь его устала и шла медленным, спотыкающимся шагом. Оба, всадник и животное, находились, кажется, у предела сил.

— Добро пожаловать, масса! — приветствовала Лиса старуха. — Санна сейчас же принесет поесть. Санна все быстро сделает!

— Нет, Санна, — ответил молодой человек, который от усталости еле сполз с седла. — Наполни бурдюки, все! Это — самое необходимое, что теперь надо сделать.

— Зачем бурдюки? Для кого? Почему масса Лис не хочет есть? Он же должен быть очень голоден.

— Конечно, я голоден, но я сам возьму себе все, что нужно. У тебя же на это нет времени. Ты должна наполнить все бурдюки, с которыми я немедленно отправляюсь в дорогу.

— О, Иисусе! Опять прочь! И так быстро! Почему старая Санна должна почти всегда оставаться совершенно одна в этом огромном Эстакадо?

— Потому что иначе целый караван переселенцев погибнет от жажды. Этих людей сбили с пути разбойники.

— Почему масса Лис не провел их правильной дорогой?

— Я не смог. На них налетела такая многочисленная стая грифов, что я, если бы отважился прорвать образованную ими цепь, был бы обречен на верную смерть.

— Так они убьют бедных добрых переселенцев?

— Нет. Сюда придут смелые и сильные охотники с севера, на помощь которых я очень рассчитываю. Но какая польза от этой помощи, если нет воды?! Люди умрут от жажды, хотя их и освободят от грифов. Итак, воды, Санна, побыстрее наполняй бурдюки! Я нагружу ими всех лошадей. Только вороную я должен оставить здесь — она слишком устала.

Лис направился к домику и прошел через тесно обвитую страстоцветами дверь. Внутри домик состоял из одной-единственной комнаты. Стены были сделаны из тростника, скрепленного тонким озерным илом. Над сложенным из глины очагом открывался дымоход из тростника и ила, под которым висел железный котел. В трех стенах комнаты было по маленькому окошку, которые не затеняли вьющиеся растения.

К потолку были подвешены куски закопченного мяса, а по стенам красовались все виды оружия, которое только можно было увидеть и купить на Диком Западе. На полу лежали шкуры. На укрепленные на столбах ремни были также наброшены медвежьи шкуры — это были кровати. Главным украшением комнаты являлась густая лохматая шкура белого бизона с еще сохранившимся черепом. Она висела напротив двери, а по обе стороны от нее в стене торчали штук двадцать ножей, на костяных или деревянных рукоятках которых виднелись вырезанные различные знаки.

Стол, два стула и достававшая до потолка приставная лестница дополняли обстановку комнатки.

Кровавый Лис подошел к шкуре, погладил ее и сказал сам себе:

— Форма Духа, а рядом — ножи убийц, павших от его пули. Их уже двадцать шесть. Но когда же я открою того, кто больше всех остальных заслужил смерть? Может быть, никогда! Хо! Но я еще надеюсь, потому что совесть злодея опять и опять гонит его к месту преступления… А теперь я должен отдохнуть хоть четверть часа.

Он бросился на шкуры и закрыл глаза, однако не смог заснуть. Картины бурных событий проносились перед взором этого молодого человека!

Через полчаса вошла негритянка Санна и сообщила ему, что бурдюки наполнены. Лис вскочил с ложа и поднял одну из лежащих на полу шкур. Под ней было маленькое потайное углубление, в котором стоял обитый жестью ящичек. Лис взял оттуда боеприпасы и заполнил ими висящий у пояса подсумок. Потом он поднялся по лесенке к потолку, чтобы заластить мясом. Сделав все это, Лис вышел к озеру, на берегу которого лежали восемь больших, заполненных водой кожаных бурдюков, связанных по два широким кожаным поясом и несколькими ремнями. Благодаря таким бурдюкам с водой Лис уже спас от смерти многих заблудившихся путников.

У озерка, рядом с бурдюками, стояли пять лошадей. Одна из них была под седлом, которое Лис снял с усталой вороной, другие должны были везти бурдюки, причем пояс у каждой протягивался по хребту, а бурдюки свисали направо и налево; груз еще укреплялся ремнями. Лошади были связаны между собой: уздечка одной привязывалась к хвостовому ремню другой; верховая лошадь шла первой. Покончив с экипировкой каравана, Кровавый Лис забрался в седло.

Негритянка опытной рукой помогала ему в сборах. Ей это было не впервой. Потом она сказала:

— Масса Лис едва приехал, а уже снова летит навстречу опасности! Что станет с бедной старой Санной, когда массу Лиса однажды подстрелят и он больше не вернется?

— Я вернусь, милая Санна, — ответил он. — Моя жизнь находится под могучей защитой. Если бы это было не так, то меня давно бы не было в живых, поверь мне!

— Но Санна всегда так одинока! Совсем никого, с кем бы ей можно было поговорить — только лошади и попугаи, да портрет маленького Боба.

— Ну, может быть, на обратном пути я прихвачу с собой компанию. Я встречусь с людьми, которым охотно покажу свой дом, хотя до сих пор я скрывал его. Есть там один негр, которого зовут Бобом, точно так же, как твоего милого малыша.

— Негр Боб? О, Иисусе! А мать его не звали Сусанной, короче — Санной?

— Я об этом не знаю.

— Не продавали ли его из Теннесси в Кентукки?

— Я его не спрашивал.

— А что, если он окажется моим милым малышом?

— Что на тебя нашло! Тысячи негров носят имя Боб. Как можешь ты думать, что этот — именно твой малыш?! Оставь такие мысли! Может быть, он приедет со мной, и тогда ты сможешь сама с ним поговорить. Прощай, Санна. Хорошенько смотри за вороной!

— Прощайте, масса! О, Иисусе, вот Санна опять осталась одна! Привези с собой негра Боба, привези!

Он ободряюще кивнул ей и, приведя свой маленький отряд в движение, быстро скрылся за деревьями.

Кипарисы, сосны и сикоморы у воды были очень старыми деревьями. Миндаль и лавр насадил Кровавый Лис, так же как и рощицу каштанов и апельсиновых деревьев, сквозь которую он теперь скакал. Потом пошли заросли густых, быстро растущих кустов — они должны были сдерживать ветер и песок перед маленьким оазисом. Молодой человек провел сюда от озерка узкие канавки, предназначенные для обводнения почвы, потому что там, где влаги в почве не хватало, кусты быстро сменялись стелющимися видами кактусов, за которыми шла уже голая, лишенная растительности песчаная поверхность Льяно.

Подъехав к окраине оазиса, где он мог развить большую скорость, Лис перевел свой отряд в галоп и вскоре исчез маленьким темным пятнышком на далеком горизонте.

В половине дневного перехода от дома со страстоцветами, к северо-западу от него, в обеденное время того же дня двигался в северо-восточном направлении отряд всадников. Впереди скакали Виннету и предводитель команчей, за ними — Охотник за медведями со своим сыном, потом следовали друг за другом Бен Новая Луна, Портер, Блаунт и Фолсер, а замыкали строй команчи.

Они ехали в полном молчании; можно было подумать, что как будто за каждый сорвавшийся с губ звук должен был заплатить жизнью одни из них. Глаза задних воинов хотя рыскали по линии горизонта, но чаще всего были обращены к обоим вождям, особенно к Виннету, который сидел в седле, низко наклонившись, отчего мог внимательно изучать следы, по которым шел отряд.

Этот след оставили братья Корхето, и вел он в Ложбину Убийц.

Вдруг Виннету резко остановил лошадь и спрыгнул на землю. На мелком песке появилось больше следов, чем прежде. Похоже было, что здесь всадники кружили на лошадях.

Остались следы не только от копыт, но и от человеческих ног. Всадники, побывавшие здесь, спешились, чтобы как следует рассмотреть кем-то до них оставленные следы.

Пока отряд ожидал, Виннету тщательно изучал каждый отпечаток на этом истоптанном месте. Потом медленно, нагнувшись вперед, прошел направо. Вернувшись, он обратился к вождю команчей, но его слова могли слышать все:

— Здесь оба беглеца наткнулись на более ранние следы и остановились, чтобы их прочесть. Следы оставили пять лошадей, связанных вместе, одна за другой. Если бы на этих животных сидели всадники, их бы не связали. Значит, в этом отряде на пять лошадей приходился только один всадник. Он сидел на передней лошади. Этот всадник со своим караваном проезжал здесь три часа назад. Оба белых, которые называли себя мексиканцами, встретили его след два часа назад и поехали по нему. Мой брат-команч сам может внимательно рассмотреть следы. Частично они еще сохранили резкие края, но по большей части края уже обвалились. Он тоже скажет, что двое белых были здесь самое большее два часа назад. Самым старым следам не более трех часов.

Команч соскочил с лошади, тоже собравшись изучить следы. Сделав это, он согласился с мнением Виннету.

Теперь спешился и Бауман, Охотник за медведями. Низко наклонившись к земле, он медленно обогнул площадку, потом тоже свернул направо, пройдя, пожалуй, даже дальше Виннету. Там он присел, пожелав более тщательно осмотреть грунт. Потом он подал Виннету знак, а когда тот подошел к нему, сказал, показав песок:

— Вождь апачей должен увидеть, что одинокий всадник здесь спешился. Почему он это сделал?

Виннету посмотрел на уходящие вправо следы и ответил:

— Этот человек был бледнолицым, как я вижу по следам, и он молод. Из его бурдюка вытекала вода. Дальше следов воды не видно. Значит, здесь он спрыгнул с седла, чтобы покрепче завязать кожаный мешок, из которого вытекала вода.

— Мой краснокожий брат думает, что протекал только один бурдюк?

— Только один, а всего таких мешков у него было восемь. Каждая лошадь несла по два; всего лошадей было пять, но на одной находился всадник — значит, в поводу за собой он вел четыре лошади с восемью бурдюками.

— Зачем ему столько воды? Для себя и для одной лошади столько не нужно.

— Конечно, не нужно. Значит, он скакал к месту, где вода необходима многим. Либо это был гриф, который должен был напоить других хищников, либо — порядочный человек, который взял на себя труд доставить воду другим честным людям. Он должен знать, что такие люди в пустыне есть. Кто бы это мог быть?

— Видимо, тот самый переселенческий караван, на который собираются напасть грифы?

— Пожалуй, мой брат догадался. Нам надо опять сесть на лошадей и немедленно отправляться в погоню по двойному следу.

Они опять оказались в седлах и торопливо поскакали по следам, ведшим уже не на северо-восток, а точно на север.

Под копытами лошадей был песок, ничего, кроме песка, на котором очень отчетливо вырисовывались следы. Лишь изредка всадников выносило на обнаженные скалы; по большей же части Льяно походило на дно огромного озера, высохшего многие сотни или даже тысячи лет назад.

Время от времени справа и слева вдали, у самого горизонта, появлялись серо-бурые полосы, отмечавшие густые заросли кактусов, через которые никто не мог проехать.

Следы становились все свежее, а это был верный признак того, что отряд догоняет караван с бурдюками.

Уже вечерело, когда отряд достиг места, где следы опять расходились, но не потому, что подъехали новые всадники, а потому, что здесь останавливались. Виннету снова спрыгнул с лошади, чтобы осмотреть место. Он прошел немного к северу, потом, вернувшись, почти столько же к востоку, а закончив осмотр, сказал:

— Человек с запасом воды поскакал прямо на север. Оба мексиканца здесь раздумывали, следовать ли за ним. Правда, ехать они собирались уже на следующий день с восходом солнца. За кем мы последуем?

— Мой брат может определить это лучше, чем все мы, — ответил предводитель команчей.

— Тогда я выскажу свое мнение. Те, к кому спешил молодой человек, находятся на севере. Это хороший человек, и даже след его выглядит по-иному, чем у мексиканцев. Мы могли бы отправиться за ним, чтобы предупредить его. Однако братья слишком резко уклонились в сторону, значит, где-то здесь поблизости должна находиться Ложбина Убийц. Они поскакали туда, чтобы встретить грифов и сообщить им, что видели след человека, везущего бурдюки с водой, и надо бы поспешить за ним, чтобы помешать этому парню дать воду тем, кого он хочет спасти. Его следы такие свежие, что можно было бы настичь его еще до наступления темноты. Теперь мои братья могут решать, как мы должны поступить. Последуем ли мы за человеком с водой, чтобы помочь ему, или направимся к Ложбине Убийц с целью захватить там грифов, помешав им напасть на доброго парня? В первом случае, увидев нас рядом с ним, они не решатся напасть и, возможно, обратятся в бегство. В другом мы, вероятнее всего, захватим их и еще успеем догнать парня и вместе с ним найти белых людей, к которым он направляется на встречу.

Виннету так все объяснил, что долгое обсуждение стало просто ненужным. Команчи выжидательно молчали. Их предводитель перебросился парой фраз с шестеркой белых и объявил апачу:

— Мы поскачем к Ложбине Убийц, то есть пойдем по следу мексиканцев. Это устраивает моего краснокожего брата?

Виннету одобрительно кивнул и повернул на восток. Подгоняй он сильнее свою лошадь, а тем самым и лошадей своих спутников, ему бы, конечно, быстро удалось догнать мексиканцев; но это нисколько не входило в его планы. Чем раньше он бы настиг обоих, тем меньше шансов у него было узнать, где расположена Ложбина Убийц. Для него было очень важно увидеть само это место, поэтому он пока сохранял лишь такую скорость, какую как это было видно по следам поддерживали преследуемые.

А к северо-востоку, на расстоянии, чуть большем одного дневного перехода от домика со страстоцветами, двигалась по очень глубокому в том месте песку Льяно длинная змея. Конечно, слово «змея» употреблено здесь иносказательно: это был сильно вытянувшийся в длину караван из двадцати фургонов, растянувшихся по пустыне и сопровождаемых вооруженными людьми.

Фургоны были крепко сколочены и тяжело нагружены, поэтому в каждую повозку запрягли по шесть-восемь волов, которые очень медленно тащили повозки вперед. Животные очень устали и дошли до крайнего истощения. И по лошадям, на которых сидели сторожевые, было видно, что они едва-едва могут выдерживать всадников. Язык у каждой высовывался, а ноги дрожали при каждом движении от напряжения.