Это же подтверждалось и теми слухами, которыми полнился воздух в связи с подготовкой доклада Горбачева. Суть этих слухов состояла в том, что при обсуждении проекта доклада на Политбюро Горбачев вроде бы сказал, что "от нас ждут, что о некоторых вещах мы скажем больше, но и меньше сказать нельзя". А в это время кто-то выкрикнул: "А больше и не надо!". "Юбилей -- это момент гордости. Юбилей -- это момент памяти. Юбилей -- это момент размышлений. Юбилей -- это и взгляд в будущее", -- так начал Горбачев свой доклад, как бы предоставляя этим каждому выбрать свой собственный путь к истине. Он не хотел никого оскорблять, запугивать, "ставить к стенке" и в то же время давал каждому возможность переоценивать ценности. В этом был весь верный себе Горбачев, суть поступков которого состояла в том, чтоб не делить людей на белых, красных и пр. Свое кредо по этому вопросу он излагает в книге "Перестройка и новое мышление": "Мы не ставим так вопрос, будто перестройку надо вести с другим народом, с другой партией, с другой наукой, с другой литературой и так далее. Нет. Мы ведем перестройку все вместе, всем миром. Весь интеллектуальный потенциал надо привести в действие. По себе вижу, как мы все меняемся в ходе перестройки".
      Он понимал, чем чревато противостояние для народа, истерзанного постоянными поисками врагов среди самого себя, тем более что тенденции именно к таким формам противостояния не замедлили проявиться сразу же, как стало ясно, что горбачевская перестройка носит именно революционный характер. В памяти Инги Сергеевны всплыли факты недоумения в обществе, которые вызвала предложенная Горбачевым идея о совмещении функций первых секретарей партийных комитетов и советских органов. Сколько возгласов разочарования и непонимания слышалось тогда. Инга Сергеевна снова взяла книгу Ельцина и открыла то место, где он вспоминает о ХIХ партийной конференции: "Предложение в докладе, -- имеется в виду доклад Горбачева, -о совмещении функций первых секретарей партийных комитетов и советских органов для делегатов оказалось настолько неожиданным, что здесь рабочий, выступая, говорил, что ему это "пока непонятно ". Я как министр скажу: мне тоже. Для осмысления нужно время. Это слишком сложный вопрос, а затем я, например, предлагаю по этому вопросу провести референдум". Борис Николаевич здесь отражает недоумение очень многих полагавших, что Горбачев решил таким образом сохранить "руководящую" роль первых секретарей. И только впоследствии, стало понятно , что этой мерой первый секретарь был поставлен перед необходимостью держать ответ перед народом, избираясь в председатели совета. Трудно представить более разумное, более точное решение, казалось бы, неразрешимой в СССР мирным путем задачи ликвидации монополии партии на власть. Этот маневр не мог быть идеей, родившейся "на злобу дня". Это глубокий теоретический вывод, открытие -- на уровне глубокого научного, каких мало в общественной науке. Инга Сергеевна вспомнила, что, когда в начале перестройки вновь возродился отмененный застоем КВН (Клуб веселых и находчивых), одной из самых популярных шуток кавээнщиков стала: "Партия, дай порулить". Люди повторяли эти шутки, как самые остросюжетные анекдоты, в которых подразумевался самый невероятный парадокс, ибо никто никогда не мог всерьез подумать о том, чтоб партия добровольно, хоть на миг, "отдала руль". "Когда на XXVII партийном съезде, -- пишет Собчак, -- Михаил Горбачев сказал о необходимости равенства перед законом каждого человека, независимо от занимаемой им должности и положения, многие просто не обратили внимания , -опять "не обратили", "не поняли!", -- пометила Ингра Сергеевна. -- Мало ли какие правильные и справедливые слова произносились в отчетных докладах нашими генсеками! И только профессионалы -- политологи и юристы -- отметили : впервые за семь десятилетий тезис о равенстве перед законом был распространен на работников партии. Никогда еще в советской истории не звучала тема "закон и партия", не было ни одной работы, ни одной статьи, где бы рассматривалось правовое положение КПСС". "И вместе с тем Горбачев, -писала Инга Сергеевна, -- остерегался скоропалительных, несвоевременных шагов. Разработанный им способ добровольной отдачи партией своей власти и поддержания ею основных идей перестройки -- это плод глубоких изысканий не только великого политика, тонкого психолога, но и в высшей степени образованного гуманитария, прекрасно чувствующего механизмы общественных процессов". Собчак в воспоминаниях, связанных с отменой 6й статьи, не без горечи отмечает, что решить вопрос об отмене 6й статьи вначале демократам не удалось, потому что они не учли тщательность аппаратной подготовки II съезда, в результате чего, 60 процентов депутатов их не поддержали. И далее он подчеркивает: "Я знаю людей далеких от коммунистических воззрений, которые летом 1989 года считали, что отмена 6й статьи может привести к кровавому хаосу и гражданской войне". Однако, как констатирует Анатолий Александрович далее, "прошло всего два месяца после окончания II съезда, и на Февральском пленуме ЦК едва ли не единодушно принимается решение об отмене 6й статьи, партия отказывается от монополии на власть и открывает дорогу многопартийности... Что же случилось? -- рассуждает Собчак. -- Почему же за каких-то два месяца столь резко все изменилось? Для меня решения Февральского пленума оказались вполне неожиданными ", -- опять "неожиданными"! -- подчеркнула Инга Сергеевна. И далее Собчак отмечает: "Одна лишь характерная деталь: практически все выступающие на том пленуме, негативно отнеслись к предложению генсека об отмене 6й статьи. Более того, в самых резких тонах -- клеймили "всех этих неформалов", "так называемых демократов" с их плюрализмом и прочими новшествами. Говорили о дискредитации партии и социализма и были настроены весьма решительно. А потом также единодушно проголосовали за отказ партии от монополии на власть. Только ли рефлекс повиновения руководству сработал тогда? Для меня до сих пор, -подчеркивает Собчак, -- остается тайной , -- и опять "тайна!", -- пометила Инга Сергеевна, -- как Горбачев сумел убедить "свой" Центральный комитет. Может быть, это была одна из самых серьезных его побед". Вспоминая в деталях события, Инга Сергеевна более чем когда-либо прониклась сутью драматизма тех дней, когда эта великая победа Горбачева не была должным образом понята и оценена, несмотря на то что она была осуществлена в рамках логики его концепции доверия к людям.
      И эта победа -- самый поучительный , самый оптимистический пример истории России. И в этом проявилась основополагающая идея концепции Горбачева, суть которой состояла в том, что преобразования в обществе должны быть революционными по содержанию и эволюционными по форме. И это был единственно возможный мирный путь переустройства общества. Доверие к народу, истинное желание демократических преобразований страны как бы естественным образом исключало у Горбачева стремление к закреплению, усилению и тем более культивированию своей личной власти. И это являлось еще одной составляющей революции Горбачева . В том самом интервью Сахарова журналу "Огонек", он в ответ на вопрос журналиста о наличии правовых гарантий, исключающих возможности установления единоличной диктатуры, правозащитник ответил: "Правовых гарантий нет... Но есть важнейший фактор -- то, что сам Горбачев явился инициатором перестройки четыре года назад. Мы должны все время помнить, что он уже сделал для страны. Это фактор и политический и психологический, и исторический. Его мы тоже не можем списывать со счета. Кроме того, опасность, о которой шла речь, -- потенциальная. Мы всетаки должны действовать так, чтобы облегчить Горбачеву движение по пути перестройки, и сделать невозможным, насколько в наших силах, скатывание вправо".
      Об этом же пишет и Клямкин: "Президент, если ему суждено двигаться в сторону демократии, будет делать это с той же скоростью, с какой демократия будет усиливать сама себя незавимо от него и тех сил, с которыми он должен считаться. Тогда он, кстати, не сможет и ей помешать, если выяснится, что он за ней не может поспеть. А пока не будем вводить себя в заблуждение, полагая будто мы слабы лишь потому, что наш президент недостаточно демократ". Инга Сергеевна закрыла папку, предавшись молчаливым рассуждениям о роли гуманитарной науки в процессе перестройки. Перед ней лежала раскрытая книга Ельцина на той странице, где автор упрекает Горбачева в том, что он действовал вслепую и не имел теории. Безусловно, Борис Николаевич прав в том, что для осуществления любого важного этапа общественного развития нужна теория, нужно знать, "откуда мы вышли" и "куда мы идем", о чем он неоднократно говорит на страницах своей книги. Вызывает искреннее почтение его понимание значения теории в управлении обществом и призывы к работе над ней. Да и сам Горбачев это хорошо понимал. Еще в самом начале перестройки в своей речи на том самом совещании заведующих кафедрами общественных наук он подчеркнул: "Теория необходима не только для перспективной социальной и политической ориентации. Она нужна буквально для каждого нашего шага вперед". Но в проблеме соотношения теории и практики в управлении обществом -- суть драмы истории общественного развития. В технике сразу ясно, что если теория неправильная либо недоработана, то поезд не поедет, спутник не полетит, конвейер не заработает, а если и взлетит, поедет, заработает, то рано или поздно остановится, взорвется, выдаст брак. С обществом все гораздо сложнее. Здесь все то, что "не едет, взрывается, выдает брак" заметно не сразу и не всегда опосредуется прямо с теорией. А вместе с тем, "очередные задачи" очередной власти не ждут! Что же делать? Остановить жизнь общества, выждать пока кто-то создаст теорию, а затем эти задачи решать? И как определить критерии верности социальных теорий. К примеру, социалистическая идея! Сколько умов было ею охвачено во многие века! "Идея социализма... стала для меня идеей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса", -писал Белинский в одном из своих писем в начале 40х годов прошлого века. Сколько времени, сил и жизней потрачено на попытки теоретичес кого описания и практическую реализацию этой идеи! И можем ли мы, гуманитарии, сказать, что теоретические изыскания в этой области способствовали пониманию того, что же истинно, а что ложно в этой идее? Что в этой идее способствовало гуманизации жизни людей, их социальной защищенности, уравновешиванию интересов, уравниванию возможностей, а что, наоборот, породило беспросветную несправедливость, оскорбительную уравниловку? Что оказалось в этой идее несбыточной мечтой, идеалом, Дульсинеей Тобосской человечества, а что -непростительной ошибкой? Что в этой идее возвысило человека, а что унизило его, закабалив его инициативу творчество, ущемив свободу? Что в ней способствовало развитию общественных процессов, а что -- торможению и деградации? И почему мы иногда слово "социализм" употребляем как ругательство, а иногда (например, когда речь идет, например, о Швеции или Швейцарии) как высшую похвалу? И почему в стране, отмечающей семидесятилетие жизни под лозунгами этой идеи, ее новый лидер начинал перестройку под девизом: "Так жить нельзя"? А как нужно? Кто подскажет этой стране, которая все время ставит на себе эксперименты, а потом при неудачах мучается вопросами "кто виноват? и "что делать? Руководителю страны очень трудно совмещать деятельность и практика, и теоретика. Руководитель страны предполагает наличие команды экспертовпрофессионалов, интеллектуалов, которые и должны быть мозговым центром. Но в чьем лице? Какого рода профессионалы, какой профессии: экономисты, социологи, философы, политологи? Выходит, что гуманитарная наука не выдержала проверку на способность что-то сделать конкретное, когда от нее это потребовалось. Ну пусть наша "социалистическая" гуманитарная наука, скованная ранее цепями идеологии, не способна ни на что! Но, где же достижения мировой гуманитарной науки?! Кто предсказал и дал анализ того, как предотвратить великие социальные потрясения хотя бы XX века? А есть ли она вообще -- гуманитарная наука?! Естественные и технические науки изменили весь облик планеты, преобразовали все стороны ее жизни! Это их результат. А что сделали мы, гуманитарии? Мы даже не выработали систему гуманитарных принципов пользования научнотехническим прогрессом, потому его плоды часто превращаются в свою противоположность. Что сделали мы, чтоб совершенствовать общество, человека, чтоб исчезла (или хоть сократилась) зависть, ненависть, брошенные дети, наркомания, преступность? Где наши гуманитарные "теории относительности", "теории малых частиц" и "законы сохранения энергии"? Все века общество тратит огромные средства на содержание гуманитариев. Мы ничего не производим в материальной сфере. Но если наша деятельность не приносит значимых для жизни общества плодов в духовной сфере, то нужны ли мы? Инга Сергеевна встала и, сложив руки на груди, начала ходить по комнате, ощущая чувство стыда за свою гуманитарную науку и ее беспомощность. Все более раздается голосов за отставку Горбачева, вот его рейтинг уже на третьем месте. И придет другой, желающий поднять свою страну, сделать жизнь ее народа достойной. И что? Как он это сделает? Кто ему подскажет? Урок драмы Горбачева показывает, что не на кого было ему опереться, чтоб избежать проб и ошибок. И если эти пробы и ошибки, к несчастью, были б теми же, по которым шли предыдущие семьдесят лет, издерганные нервы страны могли вызвать кровоизлияние, ведущее к смертельно опасному параличу. Инга Сергеевна вдруг изумилась тому, что ей почему-то легче выражать свои мысли в медицинских терминах. Действительно, почему вдруг появились медицинские термины применительно к общественным явлениям? Почему не нашлось, как назвать то, что назвали "шоковой терапией". И вдруг ей стало предельно ясно, что и Горбачев, не имея возможности опереться на гуманитарную науку, в своем стремлении к переустройству общества взял на вооружение те принципы, которые заложил Гиппократ в основу медицины: не навредить ; лечить не болезнь, а больного ; руководствоваться концепцией холизма (то есть философией целостности, рассматривая все общество как единый организм, отвергая любые тендеции его размежевания); не вторгаться преждевременно в (общественный) организм при проявлении признаков отклонения от нормы, а дать сначала возможность самому организму справиться; и главное, -- исходя из того, что всякую болезнь легче предотвратить, чем лечить, Горбачев самое большое внимание уделял профилактике . Но пройдет время, люди будут ставить фильмы типа "Воспоминания о будущем" или "...о прошлом", чтоб разгадать тайну Горбачева. А пока есть возможность всем оправдаться, получить индульгенцию , сославшись на то, что мы не поняли "загадок Горбачева", и никто ни в чем не виноват, ибо существует презумпция невиновности . Инга Сергеевна снова раскрыла папку со своим текстом и выписанными цитатами, чтобы интереса ради подсчитать, сколько раз ей пришлось прочитать слова "не понял" (ли), "не заметили ", "не обратили внимания ", "не оценили ", "тайна ", "загадка " и т. п. применительно к деятельности Горбачева даже в этом небольшом обзоре литературы. И не самый кропотливый подсчет выявил число 15! Она с грустью усмехнулась и после небольшой паузы записала вывод, к "отшлифовыванию" которого запланировала вернуться после отпуска, перед началом учебного года. "Итак, самый общий обзор позволяет вычленить восемь основных элементов революции Горбачева. Конечно, такое членение весьма условно, ибо эти элементы взаимосвязаны и взаимообусловлены, но все же такая классификация оправданна в том смысле, что она вырисовывает масштаб того пути, который прошла страна за эти шесть лет"...
      Инга Сергеевна пробежала глазами написанное и упрекнула себя: "Ведь я упустила еще один элемент революции Горбачева: личный пример отношения к супруге !.. (а следовательно, в определенном смысле модель поведения). Но и этого опять никто не понял... даже сами женщины", -- с грустью заключила она и, закрыв папку, положила ее в ящик, где ей положено было лежать нетронутой до конца лета.
      Глава 6. Свобода в необходимости
      Всубботу утром Инга Сергеевна и прилетевший на кануне из командировки Александр Дмитриевич начали готовиться ко дню рождения Володи Холодкова, отмечать который на его даче было традицией их большой компании, связанной дружбой более двух десятилетий, в которой только они с мужем были из Академгородка. Остальные же были представителями научнотехнической интеллигенции Новосибирска, и почти все прошли путь от простых инженеров до разного уровня руководителей промышленных предприятий. Фамилия Холодков была полным контрастом его теплому, открытому, голубоглазому, круглому лицу и дружелюбному, добродушному характеру. Володя был всеобщим любимцем и цементирующим стержнем компании, благодаря чему здесь каждая встреча хранила дух взаимной привязанности всех друг к другу и романтической молодости, несмотря на отягощенность заботами, наличием у большинства внуков, у некоторых излишнего веса и уже, увы, не стопроцентного здоровья. К приезду академгородковцев, которых обычно встречали дружной овацией с шутками и подковырками, стол был уже, как всегда, накрыт на веранде, и веселая, всеми любимая и очень похожая по характеру на именинника его жена Зина усаживала всех на привычные места. Хотя приличные продукты были в огромном дефиците, стол ломился от всевозможных яств, деликатесов и напитков. Как только все расселись, Степан Иванов сказал: -- Итак, по традиции, первый тост за именинника. -- Он стукнул своим стаканом о стакан счастливо и смущенно улыбающегося Володи. После того как все чокнулись с именинником, за столом на мгновенье воцарилось молчание, нарушаемое звоном ножей и вилок по тарелкам. Гости уже вошли в азарт похвал, перемешанных с шутками и анекдотами, связанными с проблемами доставания деликатесов, плодов кулинарных талантов женщин семьи Холодкова, когда стуком ножа о бутылку привлек внимание к себе Виктор Панин.
      -- Ну что, ребятки! -- сказал он настолько серьезно, насколько это было возможно в этой веселой, заряженной на смех обстановке, -- через несколько дней грядет историческое событие. Мы с вами входим в историю. Нам первым в истории нашей России предстоит выбрать президента. На нас, между прочим, большая ответственность, и мы можем показать, кто и что мы есть. Я слышал, что в США есть такой клуб, члены которого обыгрывают между собой выборы президента. И, говорят, они редко ошибаются. А давайте и мы попробуем. Инга, ты у нас философ. А нука начни. Мы же все технари одноклеточные, как ты любишь нас обзывать. И что же ты, как обществовед, думаешь, кого выберем, а? -- Так, -- сказал встав Федя Кусков, -- это вопрос очень серьезный, потому сначала нужно выпить. Я предлагаю выпить за то, чтоб мы в нашей игре не ошиблись! Все дружно рассмеялись и выпили. -- Инга не увиливай, что ты думаешь насчет президента и сохранения Союза? -- повторил Панин, занюхивая хлебом водку. -- Вопрос, конечно, интересный, -- сказала Инга, встав с рюмкой в руке, шутливо подражая известным юмористам: -- Мне кажется, что все идеи Горбачева, связанные с перестройкой...
      -- А ты считаешь, что такие идеи у кого-то были? -- спросил Сева Цирельников, оглядев всех словно ища поддержки.
      -- Идеи, конечно, были, но они не были собраны в единую концепцию, -продолжала Инга, еще вся находясь во власти своих мыслей, связанных с подготовкой доклада о революции Горбачева. -- Горбачев надеялся, что все силы консолидируются.
      -- Ну так это и так всем ясно, -- сказал Панин. -- Конечно, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Конечно, хорошо бы утром проснуться в демократии, при полных магазинах и всеобщей любви. Но ведь это же пока невозможно, сопротивление неизбежно. Поэтому нужно поскорее ускорять процеес реформ -- и все. А он же все тормозит своей нерешительностью. Нужно дать полную свободу предпринимательству...
      -- Витенька, -- сказала Инга, -- а что такое свобода? Кто ответит? Сейчас, как никогда, свобода для одних оборачивается несвободой для других. Вы посмотрите, что делается, например, в театрах. Вот появилась свобода, нет цензуры, заключай контракты, с кем хочешь. И что? Там уже почти до мордобития доходит. Доронина с Ефремовым уже, кажется, всерьез подрались. -А, может, если б у них состоялось то самое свидание в "Трех тополях на Плющихе", все было б нормально, -- засмеялась Зина, всегда стремящаяся на этих встречах переводить серьезные разговоры в шутку. -- Ах, какой был фильм! -- Ша, тихо! Так, кажется, говорят в Одессе, Сашок? -- сказал Степан Александру Дмитриевичу. -- Поскольку наш "политический клуб" не справляется со своей задачей, предлагаю просто произнести тост. Кто желает? -- Я, -сказала сестра именинника Галя, которую всегда хотелось назвать Светой Из-за светлых волос. -- Я хочу сказать! Ребятки, как хорошо, что вы столько лет дружите. Это большая редкость. Мы вот с моим Колькой, -- она улыбнулась мужу, -- уже столько компаний поменяли, а вы всегда вместе. Я всегда жду Вовкин день рождения как праздника дружбы. Я хочу выпить за дружбу, за всех вас! Все выпили, а Галя обошла всех гостей и каждого расцеловала, не давая им вставать со своего места. Правда, Панин все же не устоял -- при приближении Гали к нему, встал со своего стуал, демонстративно крепко обнял ее и поцеловал в губы. -- Знаете, мне лично надоело говорить про политику, -- сказал Валентин Кравченко. -- Хочется уже просто пожить красиво, как все люди. Надоели эти эксперименты. Я был студентом при Хрущеве. На всех занятиях по политэкономии, по истории КПСС учили его речи, и я верил им. Верил. А когда в магазинах все ветром сдуло и в Новосибирске вообще жрать нечего стало, понял, что все это -- блеф. А сейчас считаю, что лучше всего было при Брежневе. Вот жили тихо и, что ни говори, а все же жизнь как-то наладилась и улучшалась. Все знали свои правила игры. И вообще, у меня друг в Москве, он связан с цекашниками. Они все Леонида Ильича обожали. Добрый был мужик, всех целовал и говорят страшно не выносил слез. -- Да, вот только слезы матерей, дети которых погибли в Афгане, его почему-то не разжалобили, -- гневно произнес Степан. -- Давайте помянем моего племянника, -- сказал он, молча встав, и первый выпил до дна. -- А сейчас что? -- продолжал он. Там воевали с другими странами, а у нас все может кончиться тем, что начнем воевать друг с другом. Посмотрите, что творится в Югославии. Танька Волошина из заводоуправления еще несколько лет назад ездила туда по туристической. Наговориться не могла. И кто мог подумать. И у нас может начаться то же самое. Вон посмотрите на Ваню Потехина, -- он весело потрепал по волосам, сидящего с ним рядом соседа по даче Холодковых. -- Его соседка по даче всерьез жидом обзывает и отсылает в Израиль Из-за длинного носа, хотя он -русский. А на самом деле не за длинный нос, а за то, что у него дом большой. И ни к чему эта перестройка не приведет. Россия никогда не жила так, как Запад. У нее свой путь развития, и все это понимают. А вообще я мечтаю, чтоб у меня в огороде был хороший урожай в этом году, тогда мы с Ниночкой не пропадем, и мне до лампочки "ети ихние дебаты", -- он обнял свою толстенькую жену: -- Да, Нинок? -- Нет, братцы, так нельзя. Ну усе же мы! Усе же мы анжонерно -- тих -- ническая интеллыгенцья, тяк сязать. Нам не должно стояти у сторонке. Никитка пытался -- не получилось, -- ието правда, но зато все же, как говорять, "процесс пошел",-- сказал Панин, ломая язык. -- Я нынча сам ощущаю как директор, что я коечто уже могу и сам на своем предприятии... Еще чутьчуть и такой бизнес разворотим... -- Да не дадут тебе никакой бизнес развернуть, -- вставил Иван, -- потому что бизнес -- это значит появятся богатые. А наш народ лучше с голоду помрет, но только чтоб все были бедные. На Руси так повелось... Ну любим мы более всего страдать. Ну что с нас возьмешь? -- он засмеялся. -- Да вот то, что Кравченко упомянул, -- мои соседи по даче за столько лет ни одной досточки не прибили к своей жалкой хибаре, в которой даже летом и то холодно спать. А мы всей семьей несколько лет вкалывали, своими руками дом отгрохали. Так они нас ненавидят и каждый раз нам поджоги устраивают. И вот две недели назад сарай подожгли за то, что якобы слишком близок к их забору. А это правда, что они меня почему-то евреем считают и при каждой ссоре посылают в Израиль, -- Иван на последних словах расхохотался до слез и, встав, громко сказал: -- Я считаю, что пора выпить за интернационализм и дружбу. -- Да, дружба дружбой, но если разлетится наша держава, -- вот тогда мы узнаем "дружбу", -- снова озабоченно сказал Панин.
      -- Я лично буду голосовать за независимость республик. Хватит жить этому монстру -- нашей империи. Хватит давать сосать кровь из нашей России, -- сказал Федя. -- Нет я не националист. Но противно, что Россия живет хуже всех республик (Москва и Ленинград -- это не в счет). А они все еще недовольны. Я бывал у однокашников институтских и в Молдавии, и в Прибалтике, и на Украине, и на Кавказе, и в средней Азии. И знаете, все такие же инженеришки, как я, а живут... дай бог нам так. Вот пусть попробуют без нас. -- Нет, нет, я лично против развала Союза, -- замахала руками Галя. -- У нас вся родня по всем республикам. И при нашем политическом бескультурье, первое что будут делать республики, -- это закроют границы и будут насаждать национализм и антирусские настроения. В это время к столу подошла Зина с тяжелым огромным блюдом, переполненным мясом с картошкой и грибами. -- Так, ребятки! -- мы уже сидим столько времени и -- ни в одном глазу. что-то мы забыли, зачем пришли, -- сказал уже слегка захмелевший Сева Цирельников. -- Пора выпить за жену именинника. Зина! За тебя!
      -- Да вы ешьте, ешьте, -- сказала улыбаясь Зина, -- за меня-то что пить. Вы уж лучше оставьте место для тостов за президента, которого вы собираетесь выбрать. -- Мне лично Ельцин все же ближе всех -- наш мужик! И у бабы под каблуком никогда не будет, как Мишка. -- Ой, знаете, -- перебила Бориса Нина, жена Кравченко, -- наши мужики просто не привыкли к тому, чтоб жену выставлять. Нашему мужику нужно, чтоб жена была и чтоб ее вроде и не было. Чтоб он мог быть, когда ему нужно, сам по себе... -- Да ладно, тебе, Нинка, грех жаловаться при таком муже! -- сказал Степан. -- А что ей не жаловаться, -- сказала Оля, жена Кускова, -- если за все годы, что они живут, они ни разу в отпуск вместе не поехали. Она едет одна на юг, а он с вами, алкашами, на север, -- Оля говорила дружелюбно и даже ласково, потому все улыбались, видя в ее словах, скорее, не упрек, а одобрение этой дружной мужской компании. -- Ой хоть бы распалась наша империя, -- продолжала Оля, -- тогда Север, может, станет отдельным государством и мой Федька, который ленился оформлять визу даже в Болгарию, не поедет на Север. И мы с ним поедем наконец в Ялту. -- Какая тебе Ялта будет? -- перебила Олю Тамара, жена Панина. -- Это ведь Украина. И если твой Федя проголосует против сохранения Союза, то тебе в Ялту придется тоже оформлять визу... -- Пора подвести итоги референдума, -- встал уже слегка захмелевший Панин. -- Все ясно: мы за сохранение Державы! Так? -- Так! -- крикнули все дружно. -- А как насчет президента? Кто подведет итог? Инга, подведи итог и четко обозначь все "против" и "за" и решим. Голосование будет открытым, методом поднятия руки. Инга, не вставая, сказала: -- В том-то и особенность текущего момента. Все "против" не имеют значения, так как, кроме Ельцина, никого нет, кто бы олицетворял последовательное движение к реформам. -- Итак, за первого российского президента! -- сказал громко Панин, подняв бокал. -- За Ельцина! -- Да, -- сказала Галя, встав с бокалом. -- Мне лично Ельцин нравится как мужчина. Вот у нас в партбюро показывали фильм о нем Свердловской киностудии. Вот это мужик, я вам скажу... -- Ну, Галочка, мы ведь все же президента выбираем, а не мужика для... -- сказал все время молчавший и почувствовавший себя уязвленным Коля. -- А что, -- откомментировала Тамара -- в Штатах при выборе президента сексуальная привлекательность играет немалую роль. -- Ну раз мы перешли к сексу, -- засмеялась Зина, я предлагаю включить музыку и потанцевать. А потом, как всегда, попоем! Помоему, уже можно разжигать костер. Все вдруг обнаружили, что незаметно спустились сумерки, когда обычно, по традиции, начинались танцы на этой же веранде, освобожденной от складных столов. Инга вышла во двор. У входа на веранду, на ступеньке сидел, играя на гитаре, Валентин и тихо пел свой любимый романс из спектакля МХАТа "Дни Турбиных", начинавшийся со слов: "Ночь напролет соловей нам насвистывал"...
      Она села рядом с Валентином, который, погрузившись в себя, тихо, с закрытыми глазами продолжал петь:
      Боже, какими ж мы были наивными, Как же мы молоды были тогда...
      x x x
      В понедельник в связи с запланированными делами в городе Инга Сергеевна появилась в институте во второй половине дня. Как только она переступила порог кабинета, зашла Ася Маратовна и вручила ей пригласительный билет и программу Международной конференции, которая состоится в Ленинграде через две недели. -- Да, я знаю об этой конференции, даже тезисы год назад посылала, а Из-за занятости, связанной с защитой, забыла. -- А вот и пригласительный, -- сказала, улыбаясь, Ася Маратовна. -- Передали из президиума. Оргкомитет выслал всем нашим в одном конверте на президиум. -- А что "наших", академгородковских, много туда едет? -- Не знаю. Вам нужно немедленно покупать билеты, времени-то мало. -- Да, пожалуй, сейчас пойду оформлять командировку, а потом за билетами. -- Еще вам утром звонила ваша приятельница Лина. Просила ей позвонить. -- Хорошо, большое спасибо, Ася Маратовна. x x x
      Инга Сергеевна так замоталсь перед командировкой в Ленинград, что смогла зайти к подруге только в обеденный перерыв, в день накануне отъезда.
      За время, прошедшее после последнего посещения Лины, квартира подруги приобрела еще более неряшливый вид и будто печалилась своей ненужностью и заброшенностью. -- Ингушка, дорогая, -- бросилась Лина на шею подруге.
      -- А что, что-то новое произошло у тебя? -- Ой, дорогая, такая трагикомедия возможна только в нашей Академдеревне, где люди скованы до такой степени, что даже любовницу не могут принять почеловечески.
      -- Это ты о ком? -- Да все о том же, о моем благоверном. Видишь, я уже настолько отключилась от него, что говорю об этом спокойно. Может, это даже хорошо, что мы не встретились с тобой сразу, когда я тебе позвонила. Я приняла сама решение, и мне стало легко и свободно... Дело в том, что Олег до отлета в десятидневную командировку на Украину, где он сейчас, обратился ко мне с просьбой не говорить о его романе никому, даже детям.