Социологический роман

В ночь с 18го на 19е августа совершен государственный переворот в СССР и попытка государственного переворота в РСФСР. Спасибо за внимание и прошу поддержать мое предложение. "Они не хотят делить победу. Но это не их победа, это победа народа, который вопреки их раздорам проявил единство и солидарность", -- комментировала про себя Инга Сергеевна. А на экране замелькали другие сюжеты, на фоне одного из которых звучит чей-то шутливый голос: "Снится русскому народу показательный процесс над ЦК КПСС". И снова заседание Верховного совета России продолжается выступлением оратора в ярком, канареечного цвета пиджаке. Он представился:
      -- Депутат Гуревич, пятьдесят пятый национальный территориальный округ. -- После нескольких вступительных слов, депутат Гуревич останавливается на главных, с его точки зрения, проблемах страны после путча. -- Как правильно здесь было отмечено, -- говорит он эмоционально, -- у нас не просто хотят украсть победу, -- и здесь дело не в амбициях победителей, -- нас благодарят уже за помощь, которую мы оказывали, в частности, президиуму Верховного совета СССР в течение этих трех дней, президиуму, о котором я, например, о действиях его я не слышал, и так далее. Я в этом вижу очень опасную тенденцию. Поэтому я предлагаю не просто отметить этот факт, а принять сегодня, может быть, короткое, но достаточно ясное и решительное заявление нашего Верховного совета по поводу вот таких вот подвижек и инсинуаций. Я готов войти в редакционную комиссию и быстренько подготовить такой текст... На трибуне Александр Николаевич Яковлев. На фоне "схваченного камерой" красного угла знамени, его выступление напоминает типовой сюжет фильмов о революции. -- Я обращаюсь к самой революционной части нашей страны и, конечно, к России со следующим: с половины вчерашнего дня, сегодня и завтра появится много героев, так называемых. Я прошу быть к ним очень бдительными. Президента и правительство может окружить та же шпана, что и была до сих пор... "Почему же даже Александр Николаевич не останавливается в первую очередь на необходимости объединения, что как главный урок следовало извлечь из происшедшего", -- полемизируя неизвестно с кем, рассуждала Инга Сергеевна. Тем временем на экране появляется Александр Руцкой. Его военная выпрака, весь его облик обнаруживают удовлетворенность выполненным долгом по освобождению президента СССР из изоляции.
      Запись этого сюжета начинается словами Руцкого, обращенными к сидящему с ним за одним столом репортеру. -- Вот помните, мы тогда еще программу с вами снимали, и я вам сказал: вот этим сволочам со Старой площади дай возможность -- и они повторят с удовольствием тридцать седьмой год... -- Они сейчас и попытались, -- комментирует репортер. -- Да, они сейчас и попытались это дело осуществить.
      Далее Руцкой эмоционально, еще не освободившись от тех ощущений, которые он испытывал в выполнении операции, подробно излагает планы и их реализацию по освобождению президента. -- ...Мы вошли туда... Ну, вы понимаете, различные домысли ходили по России, да и здесь среди обороняющих здание, что типа не игра ли это, устроенная Михаилом Сергеевичем... Не скрою, были такие мысли. И когда к нам навстречу вышел Михаил Сергеевич со своим помощником... ну по лицу человека было видно, насколько искренне он рад! Представляете? Насколько он искренне был рад, что россияне приехали его освобождать. Он говорит: "Я ж специально никого из этих подлецов не принимал, ждал вас!" Ну вот... увидели Раису Максимовну... Ну, вы знаете, она бодро выглядит, но, когда мы ее увидели, ну это предынфарктное состояние, то есть полнейшая такая, знаете, аморфность. То есть уже все. Человек сам себе продопределил исход судьбы... Инга Сергеевна в этот момент подняла с пола приготовленную на выброс страницу газеты с программами радио и телевидения последней недели сентября. Под заголовком "Легко ли быть женой президента" помещена фотография обложки книги Р. Горбачевой "Я надеюсь", которая была написана до путча. А ниже, на всю страницу -- фрагменты из этой книги. "В нашей жизни было все, -- пишет Раиса Горбачева, -- радости и горести, огромный труд и колоссальное нервное напряжение, успехи и поражения, нужда, голод и материальное благополучие. Мы прошли с ним через все это, сохранив первозданную основу наших отношений и преданность нашим представлениям и идеалам. Я верю: крепость духа, мужество, твердость помогут мужу выдержать сегодня небывалые испытания тяжелейшего этапа нашей жизни. Я -- надеюсь". А в октябрьском журнале "Огонек", который лежал под газетой, под рубрикой "Женский Олимп" сообщается, что по результатам опроса общественного мнения, кому присвоить звание "человека месяца" среди женщин, играющих заметную роль в общественнополитической жизни страны, Раиса Горбачева заняла второе место после Галины Старовойтовой...
      Инга Сергеевна вспомнила конференцию "Проблемы комплексного изучения человека", проходившую в феврале 1988 года в Москве, в те дни, которые навсегда остались символом наступающей весны в прямом и переносном смысле слова, как будто это было вчера: и новый Дом политпросвещения ЦК КПСС, где проходила конференция, и роскошные холлы, и конференцзалы, и торжественную нарядную публику, и экспонаты выставки -- все, что создавало атмосферу приподнятости и ожидания чего-то особенного. Это "особенное" уже предвещала полученная заранее программа конференции с названиями заседаний, круглых столов и составом участников. Среди них: академики Г. Марчук, А. Аганбегян, Т. Заславская, Н. Бехтерева, Н. Мойсеев и др., членкорры Л. Абалкин, С. Шаталин и др., писатели С. Залыгин, Д. Лиханов, А. Адамович, олимпийский чемпион и писатель Ю. Власов, известный социолог БестужевЛада, драматург А. Гельман, журналист Ю. Черниченко, прославившиеся своими публицистическими статьями Н. Шмелев, Г. Попов, И. Клямкин, Ю. Афанасьев и многие другие представители гуманитарной элиты страны. Сдав в гардероб шубу, она подошла к зеркалу. Темносиний бархатный костюм красиво облегал фигуру. Белый шелковый воротник блузки освежал лицо. Довольная собой, поправив прическу, Инга Сергеевна устремилась в холл, где уже толпился народ у столов регистрации.
      У самого входа она увидела знакомое лицо женщины, окруженной небольшой группой мужчин. Даже среди весьма респектабельных участниц конференции что-то выделяло эту интересную, казалось, хорошо знакомую, в великолепном элегантном длинном сером пальто женщину. Инга Сергеевна еще не могла понять, что именно, но, обрадовавшись встрече, прежде чем подойти к ней, пыталась вспомнить, где она с ней встречалась ранее. Так и не вспомнив, она решила все же подойти, как обычно это бывает на конференциях (особенно таких элитарных), где все участники заведомо чувствуют себя "в родстве" уже в силу самого факта приобщенности к такому мероприятию, независимо от степени близости знакомства.
      Подойдя ближе, Инга Сергеевна оторопела, узнав в женщине Раису Горбачеву. "Да, телевизор делает свое дело. "Знакомая!"" -- подумала она, усмехнувшись, и быстро свернула в другую сторону.
      Оправившись от впечатления этой "встречи", в которой она могла оказаться в неловком положении, Инга Сергеевна прошла к центру холла, где сразу же оказалась в окружении коллег из разных городов страны. У всех было приподнятое настроение, нескрываемое чувство самоуважения от причастности к чему-то большому, необычному.
      Перед самым началом пленарного заседания Инга Сергеевна зашла в туалетную комнату и услышала разговоры толпившихся там у зеркал женщин, участниц конференции, о Раисе Горбачевой. И чего только не говорили: и что она пришла покрасоваться, и что доподлинно известно, что она вторая жена Горбачева и постоянно подвергается скандалам со стороны его первой жены, приезжающей из Ставрополя в Москву специально, чтоб мстить коварной сопернице, и что никакой она не кандидат (тем более философских!) наук, что в этом "Культурном фонде", где она фактически руководитель, она получает 800 рублей зарплату. Что бы о ней ни говорили, все демонстрировало ненависть. С самого начала работы конференции стало ясно, что все присутствуют на мероприятии, определяющем новый этап в оценке общества и его проблем. Иван Фролов -- председатель оргкомитета, как дирижер, направлял конференцию в сторону откровения и честного обнажения насущных проблем общества, человека, гуманитарных наук. Если прежде обычно залы заседаний московских конференций во второй половине дня пустовали, покинутые ринувшимися по магазинам иногородними участниками, то на этой конференции (заседания которой затягивались до позднего вечера), до самого закрытия нельзя было найти свободного места. На следующий день работали секции, каждая из которых манила своей программой и составом участников. Инга Сергеевна решила участвовать в секции "Здоровье человека: нравственное, психическое, физическое". Секцию вел Юрий Власов. Она увидела эту легендарную личность впервые и была потрясена его внешностью. Огромная его, во всем излучающая мощь фигура, огромные, трудно умещающиеся в костюм плечи, резко контрастировали с каким-то незащищенным, откровенно сентиментальным выражением лица. Инга Сергеевна сидела недалеко и не могла отвести глаз от него, очарованная контрастом его внешности, манерой общаться с аудиторией. Сам он произнес короткую, настолько вдохновенную речь (о необходимости нравственного очищения общества, избавления от лжи и насилия), что после завершения ее, зал мгновенье молчал. Одним из выступающих на секции был председатель Детского фонда, писатель А. А. Лиханов. В то самое время, когда Лиханов подошел к трибуне, дверь зала заседаний отворилась и вошла Раиса Горбачева с академиком Н. П. Бехтеревой. Раиса в меланжевой, черносерой прямой удлиненной юбке, в черном пушистом трикотажном свободном свитережакете, из которого выглыдывали манжеты и жабо бордовой блузки, в изящных черных замшевых сапожках на высоких шпильках казалась самим совершенством рядом с грузной, демонстрирующей полное пренебрежение к моде Бехтеревой. Они тихо прошли к первому ряду, делая вид, что не замечают реакции зала, выражавшейся в приглушенном гуле, и сели на свободные места. Лиханов, в свою очередь, тоже, делая вид, что ничего не произошло, устремив лицо к залу, начал свой доклад примерно с таких слов: "То, что, представляет сегодня у нас в стране проблема детства -- это наш национальный позор"! Сидевшие в зале, многие из которых уже и сами позволяли себе говорить то, о чем говорить было немыслимо еще несколько лет назад, все же от этих слов Лиханова словно пригнулись, искоса, с опаской поглядывая на реакцию жены генсека. Но Раиса, которую могли видеть лишь немногие и то в профиль, поскольку она сидела в переднем ряду, всем своим обликом олицетворяла искреннюю заинтересованность в том, что говорилось. Вскоре потрясающие цифры и факты о состоянии проблем детства овладели вниманием аудитории, уже не думающей о присутствии столь необычного гостя на их форуме. После доклада Лиханова объявили перерыв и Инга Сергеевна, сидевшая в среднем ряду, устремилась вместе со всеми к переднему выходу, чтоб (о женское любопытство!) разглядеть Раису Максимовну поближе. Но, сделав несколько шагов, она оказалась лицом к лицу с ней, остановившейся в зале, чтоб пообщаться с аудиторией. Пользуясь удобным случаем, чтоб спокойно разглядеть эту вызывающую столько толков о себе необычным поведением "первую леди", Инга Сергеевна отметила, что она не очень фотогенична, ибо в жизни выглядит значительно интересней, чем на экране. С экрана она смотрится чопорной, властной, неприветливой, а отрывки ее речей, звучащие с телеэкранов, представляют ее косноязычной и не очень умной. Здесь же стояла изящная, очень женственная, умная, естественная, с тонким юмором женщина. Нежная матовая кожа лица, которой рыжеватозолотистые волосы придают особо мягкие оттенки, умные, живые, лучистые глаза, привычка поднимать брови -- все это придавало ее облику озорство, кокетливость и сразу же располагало к симпатии и доверию. Это было видно по той откровенности, с которой к ней сразу же стали обращаться окружившие ее участники конференции по поводу их деятельности, связанной с организацией профилактики на предприятиях и в школах, "клубах здоровья" и др. Один молодой человек буквально с детской непосредственностью ей сказал: "Раиса Максимовна, поговорите с Михаилом Сергеевичем, чтоб...". Несмотря на то что Раиса Максимовна хотела расположить этих представителей интеллигенции к себе как к таковой, однако все в ней выдавало понимание того, что здесь интерес к ней обусловлен прежде всего тем, что она жена генсека. Но, когда стоявший рядом молодой человек начал свою просьбу о помощи в организации в их городе сети "клубов здоровья" со слов "Можно ли, чтоб Михаил Сергеевич...", она дружелюбно рассмеялась и сказала: "Давайте сначала попробуем сами" и тут же предложила одному из сопровождавших ее мужчин побеседовать отдельно с молодым человеком. Окружившая Раису Горбачеву публика, очевидно, чтоб "прощупать" пределы дозволенного, втягивала ее в обсуждение проблем, поднятых Лихановым. Обрывочные, перебивающие друг друга замечания Горбачевой и участвующих в разговоре с ней людей, однако, давали самим своим фактом информации больше, чем то, что содержалось в словах, поскольку они говорили о том, что Горбачев в лице его жены в данном случае открывает еще одну ступень гласности и анализа состояния проблем в обществе. Вместе с тем, и для самой Раисы Максимовны эту встречу можно было бы назвать успешной, о чем она сама, может, и не подозревала. Число ее недоброжелателей уменьшилось на количество пообщавшихся с ней участников конференции...
      А на экране снова ликование победы и снова с лицом Ростроповича. Сейчас он стоит недалеко от президента России на балконетрибуне среди тех, кто приветствует огромную ликующую толпу внизу. В синем костюме, он выглядит очень молодым и воистину счастливым. Он посылает толпе воздушные поцелуи и с подлинной искренностью, надрывая голосовые связки, произносит: -- Мои дорогие, мои любимые соотечественники! Я вам могу сказать только спасибо за два самых счастливых дня во всей моей жизни! Спасибо вам! И тут же голос за кадром комментирует: "Глядя на Мстислава Ростроповича, мы вспомнили, как мы прилетели в Берлин, когда там рушили Берлинскую стену. Как он играл там для воссоединившихся немцев. И мы поняли, что рухнула и наша невидимая стена, отделявшая нас от собственной нашей тысячелетней истории, от всего мира, от правительства, каждого от каждого. Стена лжи, злобы, недоверия". А камера затем направляет свой взор на толпу, в которой промелькнул Евтушенко, что-то неслышимое на записи произносит академик Шаталин, и голос комментатора: "Праздничные митинги шли по всему городу". И тут в кадр вклинивается фрагмент какого-то концерта, где прекрасная Людмила Сенчина в белом с серебром платье исполняет песню на слова Окуджавы "Ах только бы тройка не сбилась бы с круга, бубенчик не смолк под дугой"...
      Глава 11. Вне бытия
      Она подошла к телевизору, чтоб совсем его выклю чить из сети. И на смену Людмиле Сенчиной экран представил Николая Гнатюка, задушевно исполняющего одну из самых популярных своих песен: ...Ветер пропах... Тем теплым августом, я тебя ждал Робко и радостно, робко и радостно в ставни стучал. С белыми ставнями с белыми ставнями дом над рекой, Где мы оставли, где мы оставили что-то с тобой. Милое давнее где-то за далями в дымке сплошной, Ставенки скрипнули, словно окликнули: где ж ты родной. А над покосами, а над жнивьем где-то -- от осени, за журавлем, Как же так сталося: был мне родным С белыми ставнями, с белыми ставнями дом стал чужим... "Ветер пропах, тем черным августом", -- зазвучало в ушах. Инга Сергеевна с ожесточением выключила телевизор и подошла снова к окну. Уже был глубокий вечер. Снег продолжал валить и, освещенный светом окон и уличных фонарей, казался сказочнотеатральной декорацией. И эта картина вызвала воспоминания, которые она глушила в себе, чтоб не теребить кровоточащую душевную рану, которая словно вобрала ее всю в себя, не оставляя никакого пространства для избавления. Принятие решения о поездке в США было результатом шока, при котором все сместилось и перепуталось. Когда в первый день путча (ночью) муж дал согласие позвонившим ему американским коллегам поработать в США, она одобрила это, потому что главным чувством был страх нависшей угрозы никогда не увидеться с дочерью. Анюта звонила каждый день, несмотря даже на провал путча, проявляя нетерпеливое желание увидеть родителей рядом с собой. Примерно дней за десять до их отъезда, когда она была одна дома (поскольку муж был в кратковременной командировке в Москве), вернувшись в Городок, в первый же вечер позвонил Остангов, пригласив ее прийти к нему. По дороге к коттеджу она думала о том, как преподнесет ему случившееся. Посколько их встречи были очень редкими и она не очень хорошо представляла себе глубину его отношения к ней, то и не могла представить, какова будет его реакция. Как только дверь дома Остангова отворилась, она оказалась в его объятиях. Это были какие-то особые объятия. Не только пылкую страсть, но и радость исполненного желания встречи выражали его прикосновения. После этого продолжительного и молчаливого выражения своих чувств Кирилл Всеволодович, взяв ее за руку, так же молча повел ее наверх в комнатку, расположенную рядом с кабинетом, обустроенную, как маленькая гостиная. На красиво сервированном небольшом, круглом столике, покрытом белоснежной скатертью, горела свеча, стояли ваза с фруктами, коробка шоколадных конфет и несколько бутылок с напитками. По приглашению Остангова Инга Сергеевна села в одно из кресел, которое, казалось, объяло ее как желанную гостью своим уютом, комфортом и теплом. Она сидела затаив дыхание. Помолодевший, в светлосинем костюме и белоснежной рубашке, Кирилл Всеволодович разлил в хрустальные фужеры шампанское, сел в кресло напротив и, подняв бокал, тихо, скрывая волнение и проникновенно глядя ей в глаза, произнес: -- За встречу! За долгожданную встречу. Я очень скучал без вас. И в освещенной только свечой вечерней комнате хрустальный звон прозвучал подобно волшебным звукам единения в любви... При всех предыдущих встречах с Кириллом Всеволодовичем Инга Сергеевна чувствовала себя намного моложе его, чем была на самом деле. И ей нравилось это несвойственное ей ощущение быть под покровительством, которое приносило особое наслаждение принадлежности к слабому полу. Сейчас же, когда они оказались в спальне, картина их интимной встречи выглядела совершенно противоположным образом. Остангов, определившийся окончательно в своих чувствах, подогретых длительной разлукой, олицетворял почти юношескую пылкость и энергию. Инга Сергеевна же, задерганная стрессами, сомнениями и тревогами, чувствовала себя немолодым человеком с притупленной чувственностью и желаниями. И потому близость с мужчиной, который открыл в ней ей самой ранее неведомые ощущения любви, сейчас была более мукой, чем счастьем, о котором она мечтала. Она прижалась к нему вся, ища в нем не мужской ласки, а чисто человеческого участия, спасения, укрытия. Остангов же, ничего не подозревая о ее подлинных чувствах, расценил этот как новый сигнал любви, на который он откликнулся всей своей страстью. -- Я люблю вас, я люблю вас, я скучал без вас и постоянно думал о вас, -- шептал он, принося ей еще большие страдания... -- ...Я получил заманчивое предложение в Москве, -- сказал Кирилл Всеволодович, когда они вернулись в маленькую гостиную и расположились за столиком. -- Я бы желал туда вернуться с вами. Я прилетел только на один день и послезавтра снова улетаю на неделю. В этот момент Остангов, очевидно уловив что-то очень значимо неадекватное в ее реакции, в смятении спросил, заглядывая ей в глаза: -- Я что-то не так сделал? Инга Сергеевна, не выдержав его взгляда, опустила голову и в неловком смущении и волнении тихо начала говорить, протяжно и неуверенно.
      -- Кирилл Всеволодович... Я, право, не знаю... Это так неожиданно... Я понимаю, мне не двадцать лет, чтоб лукавить, и у меня кружится голова от ваших слов... Остангов, вероятно почувствовав сразу, что это все лишь прелюдия к чему-то главному, что ей трудно высказать, опустил глаза, не желая ее смущать. -- Понимаете, Кирилл Всеволодович, -- продолжала Инга Сергеевна говорить, подбирая, словно исчезнувшие навсегда нужные слова, -- я всегда считала, что человек сам хозяин своей судьбы. Но сейчас я поняла, что иногда так бывает, что судьба властна над нами, и мы не всегда себе принадлежим.
      Она подняла глаза на Остангова и обледенела от той напряженности, которая была в его взгляде. Ей трудно было продолжать ту, как она была уверена, глупость, которую, она "несет" этому мудрому, способному понять все с полуслова человеку. По удивительным, непостижимым законам человеческой памяти она почувствовала себя, как в раннем детстве. Это был один из тех выходных дней, когда вся семья собралась на пляж. Чтоб сократить утомительный на солнцепеке путь, решили спуститься по еще не благоустроен ным, но проложенным на холмах дорожкам к морю. Эти дорожки, соединяясь в единый путь, огибали подножья холмов, возвышавшихся над глубокими обрывами, дно которых было заброшено всеми видами отходов послевоенной жизни -- от всякого рода старой техники до разбитого стекла и пищевых отходов. В то время как все члены семьи, помогая друг другу осторожно спускались, маленькая Инга, в мгновенье вытащив свою ручку из руки мамы, решила сбежать. Лихо начав, она понеслась по инерции, в ужасе осознав, что не в силах остановиться. Родители и родственники, отчаянно крича Из-за бессилия что-то сделать, продолжали медленно спускаться -- любое ускорение грозило гибелью всем. И тут каким-то чудом оказавшийся на пути Инги куст, затормозил ее бег, и она свалилась на землю, спасшись от неминуемого падения в пропасть. "Тогда высшие силы предупредили меня, что ничего нельзя делать без оглядки", -подумала она, и то чувство обреченности, которое она испытала в детстве, охватило ее и сейчас. Почти без эмоций, обессиленно, отдавшись во власть ситуации, она продолжала: -- Дело в том, что так сложились обстоятельства, что я уезжаю с мужем за границу... Она, посмотрела в глаза Остангова и увидела, что он понял все и даже более того, что она сама могла бы ему рассказать... Пауза была невыносимой. Но Остангов, словно переодевшись в спортивный костюм, бодро встал с кресла, налил себе и ей немного коньяка и сказал с наигранной приподнятостью:
      -- За ваше прекрасное путешествие!
      Встретившись взглядом с Кириллом Всеволодовичем, она во всей глубине осознала постигшую ее драму. Сейчас ей стало, как никогда ясно, что всю свою сознательную жизнь она неосознанно, как бы руководимая "свыше", готовила себя к чему-то сверхзначительному, что поставит ее на высший пьедестал и как личность и как женщину. И в юности, и во время первого несчастного замужества, и когда вышла замуж за Сашу, отдавая все свои чувства семье, дочери, все свои творческие таланты и способности работе, она ощущала этот стимул "свыше". Он, этот стимул, заставлял ее постоянно самосовершенствоваться, постоянно держать под контролем свою внешность, чтоб ни на грамм не поправиться, чтоб ни на сантиметр не изменилась талия, чтоб на лице не появилось ни одной морщинки. И это предчувствие оправдалось. Судьба ей подарила встречу с Останговым! Вознаградила ее щедро! Вознаградила и... наказала, отобрав эту награду. За что? Кто виноват?! Кирилл Всеволодович, которому, очевидно, и самому нелегко было скрывать свое настроение, сказал, что приготовит кофе и спустился на первый этаж. Вскоре он появился с наполненным свежим кофе серебряным кофейником. "Подумать только! -- с отчаяньем размышляла она, восхищенно глядя на изысканные манеры академика, проявляющиеся во всем, что он делает. -- Этот человек еще мгновенье назад предложил мне стать спутницей его жизни. А может, этого и не было вовсе, этого предложения? Может, я ослышалась или мне все приснилось? -- Инга Сергеевна сделала глоток, но кофе, казалось, застрял в горле, и тут, как никогда, она ощутила всю силу любви, страсти к этому человеку.... Она вдавила всю себя в спинку кресла и захотела вообще раствориться в нем. Кирилл Всеволодович встал, подошел к ней, и она, мгновенно встав, прильнула к нему со словами: "Я люблю вас, как никогда никого не любила". Он обнял ее и стал поглаживать по спине, словно согревая от холода. Но теперь это были, скорее, отечески снисходительные ласки, нежели любовная ласка мужчины к женщине.
      В это время зазвонил телефон, стоявший на тумбочке в противоположном углу комнаты. Академик отошел от нее и быстро взял трубку. Инга Сергеевна опустилась в кресло, которое сейчас показалось слишком большим, подавляющим и сковывающим дыхание. Она сразу поняла, что это звонок из Москвы. Разговор, повидимому, был как-то связан с его переездом, так как, даже положив трубку, Кирилл Всеволодович продолжал находиться под впечатлением от него. Бросалось в глаза, что Остангов, который был образцом самообладания и внутренней подтянутости, сейчас испытывал тщательно скрываемую неловкость, растерянность и затруднение в заполнении паузы. И Инга Сергеевна показалась себе ненужной в этом доме. Она отрешенно встала с кресла и сказала: -- Вам завтра снова в дорогу и нужно отдохнуть. Я, пожалуй, пойду. -- Я вас отвезу, -- немедленно отреагировал академик. Они вместе спустились, и Инга Сергеевна осталась ждать Остангова, вошедшего в гараж. Когда он выехал, дверной фонарь высветил на его лице тоску и подавленность.
      Осенний, напоминающий о приближающихся холодах ветер, беспощадно сдирал с деревьев последнюю листву. Сквозь окно машины слабо освещенные фонарями листья казались уменьшенными и напоминали снежные хлопья. Эта картина вызвала воспоминания того снежного вечера, чуть более года назад, после семинара, когда Остангов, излучающий внимание и интерес к ней, подхватил ее у автобусной остановки, предложив подвезти домой на своей машине. Инга Сергеевна даже не успела пробежать мысленно события, происшедшие за это время, как машина остановилась у ее дома, и они подошли к тому самому крыльцу подъезда, где он тогда первый раз однозначно дал ей понять о своем неравнодушии к ней. Очевидно, эти же воспоминания охватили и Кирилла Всеволодовича. Неуловимая глубокая грусть промелькнула в его проникновенном взгляде, сопровождавшем прощальные слова. -- Я позвоню вам через неделю, когда вы вернетесь, -- сказала Инга Сергеевна, желая сохранить спасительную нить связи. -- Буду очень рад, -- ответил Остангов. Через неделю она позвонила в приемную, сама не зная зачем. Хотела услышать его голос или свершения какого-то чуда. Секретарь ответила, что Кирилл Всеволодович в связи с следующими одна за другой командировками не появится в Городке в ближайшие несколько недель.
      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
      Глава 1. Республика "Утопия"
      Самолет набирал высоту. Привыкшая к многочислен ным перелетам, связанным с командировками, отпусками и т. п., Инга Сергеевна никогда не испытывала никаких неприятных физических ощущений в самолете. Лишь иногда при приземлении закладывало уши и немного кружилась голова. Сейчас все это случилось именно при взлете. "Может, в этом есть нечто символичное, -подумала она, сидя в кресле с закрытыми глазами. -- Какой же это взлет? И вообще, что это и куда? Ведь мы с Александром обманываем сами себя. Во всем нашем решении поехать ненадолго , есть второе, подсознательное, "дно", которое негласно в нас присутствует и которое мы ясно видим, хотя отводим от него глаза. Тогда, кто я теперь? Куда я еду? Кому нужны там мои исследования? Что я открыла, поведала другим принципиально нового о сути бытия человеческого! Да что там -- человечества в целом?! Что я знаю о нашем, советском человеке, каковым и сама являюсь? Кто он, какой он -- этот измученный войнами, лишениями и правителями, нещадно растрачивающий свою физическую, эмоциональную, интеллектуальную энергию на стояние в очередях, на выживание в условиях вечного дефицита, на приспособление к постоянным социальнополитическим и экономическим потрясениям и на преодоление неуверенности в завтрашнем дне? А если меня, всю творческую жизнь занимающуюся гуманитарной наукой, спросят об этом там гуманитарии (философы, социологи), что я знаю, что я отвечу даже в студенческой аудитории, если придется? Да, скорее всего, меня никто даже и не позовет в эту студенческую аудиторию. "Здесь вы -- никто", -- вспомнила она саркастические слова Платонова. А я и есть никто. Тогда зачем все это было в моей жизни: бессонные ночи над экзаменами? Зачем нужно было сидеть в библиотеках, отказываясь от развлечений? Зачем университет? Зачем аспирантура? Зачем корпение ночами над диссертацией, книгами и статьями? Зачем? Зачем? Зачем? -- Тебе что-то нужно? -- спросил, не проронивший ни слова до этого момента Александр Дмитриевич. -- Нет, -- ответила Инга Сергеевна, словно пробудившись от глубокого сна. -- Самолет уже почти набрал высоту и скоро можно будет отстегнуться. Если хочешь, почитай. Вот я тут что-то набрал для чтения из тех стопок, что ты отложила. Может, это было на выброс, но времени выбирать не было. Да мы не так уж много и читали в последнее время, так что, я думаю, что почти все здесь из непрочитанного, -- произнес муж заботливым тоном, протягивая ей пластиковый мешок, набитый периодикой, которую он привык всегда брать помногу в дорогу. Инга Сергеевна обрадовалось возможности отвлечья от тяжких мыслей и вытащила первое, что попалось. Это оказались августовские номера (31й и 32й) за 1991 год еженедельника Сибирского отделения Академии наук СССР "Наука в Сибири". Она ощутила даже острое любопытство к их материалам, которые, по логике вещей, должны были содержать многие детали общественной жизни Академгородка в те тревожные дни. К ней вернулось то ощущение, которое охватило ее накануне, когда она просматривала прессу и видеозаписи, -- ощущение необходимости исповеди перед самой собой, исповеди, позволяющей разобраться в том, что же реально случилось, каковы истоки такого поворота в ее жизни. Первая страница 31го номера газеты показалась странной. В центре примерно четверть страницы занимало ничем не заполненное, пустое пространство. Она вспомнила, как неоднократно, готовя публикации для этой газеты, тратила массу времени буквально на каждое слово текста, дабы уложиться в строго лимитированный объем, который предоставляла газета авторам. А здесь целые четверть страницы абсолютно пусты. Она начала внимательно рассматривать всю страницу, ища объяснение такому небывалому случаю. Справа от пустого пространства на всю длину страницы была узкая, очерченная рамкой колонка, где перечислялись названия рубрик и помещенных в номере материалов.