Глава 14

Энн попросила меня сходить к Элси и забрать наши формы для кексов. Элси довольно часто забывала возвращать чужие вещи. Я послушно направился к двери, не забыв при этом переступить через кочергу, которая так и валялась посреди комнаты. На улице я увидел лежащую на траве возле своего дома Элизабет. Над ней склонились люди в белых халатах. Мне было ее жаль, но остановиться я не мог: я шел за формами для кексов.

В дом Элси я постучал с заднего крыльца. Кстати, на двери оказалась табличка: «Дом Элси». Раньше я ее не замечал. На Элси был желтый, плотно облегающий тело халатик. Почему-то влажный. Когда она наклонилась за формами, халат приподнялся, обнажив полные ноги. Элси обернулась и зазывно заулыбалась: «Иди сюда, Томми». Она протянула мне форму, но та ударила меня током. А Элси начала гладить мои волосы, целовать щеки, глаза, губы и все шептала: «Томми, Томми, Томми». Желтый халат распахнулся. Как выяснилось, белья на ней не было. Я рванулся прочь и выскочил на крыльцо. Но не мог освободиться из когтистых лап соседки. Она осыпала поцелуями мое лицо, шею... А на нашем крыльце стояла Энн и молча наблюдала безобразную сцену. Я отчаянно пытался вырваться, но ее хватке мог бы позавидовать бульдог. Элси тоже заметила Энн и, продолжая цепляться за меня, закричала, чтобы я немедленно ее отпустил. Я кинулся к Энн, стал объяснять, что не виноват, но она меня прогнала. Тогда я вернулся и от души влепил Элси пощечину. Она шлепнулась на пол и завопила, что убьет меня. Я выскочил на улицу и побежал в сторону бульвара. По дороге заметил Дороти и рявкнул, чтобы она убиралась из нашего квартала, но она послала меня к черту. И я продолжал бежать. Увидел, как Фрэнк помогает своей рыжеволосой подружке выйти из машины. Потом они, обнявшись, пошли к дому мимо стонущей на траве Элизабет.

А я бежал дальше. Дома проносились мимо. На бульваре я увидел железнодорожные пути. «Забавно, — подумал я, — никогда не замечал здесь железной дороги», — и побежал вдоль нее. Впереди я увидел множество огней. Они меня заинтересовали, и я побежал быстрее. По дороге я сообразил, что где-то потерял формы для кексов, значит, Энн будет ругаться. Потом вспомнил, что она меня вообще выгнала. И рванулся дальше. Впереди что-то происходило: свет прожекторов, снующие повсюду люди, звуки сирен. Затем я увидел ужасную сцену. Крушение поезда. А я стою среди обломков. Рядом лежит на боку локомотив. Причем колеса еще вращаются, а из трубы со свистом вырывается пар. Я не мог пошевелиться, просто стоял и смотрел по сторонам. Везде лежали тела. Деловитые санитары сновали взад-вперед с носилками. Подъезжали все новые машины «Скорой помощи». На куче щебня лежала голова. Меня попросили отойти в сторону, и полицейский провел еще группу врачей к пострадавшим. Насколько я понял, поезд сошел с рельсов.

Я еще раз оглядел сцену крушения. Теперь я видел, что произошло. Локомотив налетел на посторонний предмет, который лежал на рельсах, и накренился, потащив за собой вагоны. Он еще какое-то время волок их за собой по покрытой гравием насыпи, потом перевернулся и остановился, а более легкие вагоны продолжали по инерции двигаться, сминая друг друга, калеча людскую плоть.

Нет, боже мой, нет!..

Я сел. Темнота прохладной ладонью поглаживала мое разгоряченное лицо. Рядом крепко спала Энн...

До сих пор не знаю, зачем я это сделал, но только я встал и потащился в кухню. Там я зажег свет, нашел карандаш, блокнот, уселся за стол и записал все детали моего сна скупыми, короткими фразами. Поезд сошел с рельсов. Протащил вагоны по насыпи. Перевернулся. Люди выпадали из окон. Мне потребовалось пять минут и полтора листа бумаги, чтобы изложить все детали. Затем я отложил карандаш и пошел спать. Меня почему-то не удивило, что этой ночью я не имел удовольствия видеть Элен Дрисколл. Но вместе с тем меня очень занимал вопрос, с чего это я вдруг решил среди ночи встать и заняться эпистолярным творчеством. Так и не найдя ответа, я уснул.

На следующее утро будильник зазвонил, как обычно, в шесть сорок. Я открыл глаза и сморщился. Голова болела так, что трудно было даже моргать. Все внутренности во мне переплелись, а в отдельных местах, по-моему, даже завязались узлами. Я пошевелился и жалобно застонал. Энн нажала на кнопку будильника и встревоженно подняла голову:

— Что с тобой?

— Не очень хорошо себя чувствую, — выдавил я. Боль волнами накатывала на мою несчастную голову. Я лежал, боясь пошевелиться. Даже когда Энн села рядом, потревожив матрас, это болезненно отдалось в моей несчастной головушке.

— В чем дело?

— Голова болит. И живот.

— Опять то же самое, — констатировала Энн, — хочешь, я вызову врача?

— Не надо. Пройдет. Просто позвони на завод и... — Договорить я не сумел, скорчившись от судорожной боли в животе. Я заворочался, пытаясь найти положение, в котором боль была бы не такой сильной. Кажется, отпустило. — Я полежу немного.

— Лежи, я позвоню на завод. — Энн направилась к двери, но по дороге остановилась. — Думаю, будет лишним предлагать тебе завтрак...

— Да, не стоит.

Энн снова присела рядом и ласково погладила меня по голове. Но даже легкое прикосновение ее нежных пальцев причиняло мучительную боль. Наверное, я скривился, потому что она, словно обжегшись, отдернула руку.

— Дать тебе аспирин?

— М-м... — согласился я, отлично понимая, что таблетка нужна мне меньше всего.

— Том, ты... — Энн замялась, подбирая нужное слово.

— Нет, — уже не имело смысла скрывать, что ее мысли — не секрет для меня, — сегодня ночью я ее не видел.

Энн еще немного молча посидела рядом, потом принесла мне аспирин и тихонько закрыла за собой дверь.

Я тщетно пытался заснуть. Только сон не шел ко мне, будто прятался нарочно. Поэтому я просто лежал и прислушивался, как Энн и Ричард возятся в соседней комнате. Ричарду очень хотелось поиграть со мной, но Энн решительно пресекла его попытку проникнуть в спальню. А я принялся настойчиво уговаривать себя, что уже пора принимать меры. Энн права. Возможно, наш друг Алан Портер сумеет помочь. Конечно, у моего нового дара есть определенные преимущества. Только недостатков значительно больше.

Через десять минут в комнату зашла Энн. Ее лицо было абсолютно белым. Такими глазами она смотрела на меня в то утро, когда умерла ее мать. В руках она держала листок с моими ночными каракулями.

— Ты услышала это по радио? — глухо пробормотал я.

Не в силах открыть рот, Энн молча кивнула.

— О господи... Когда это случилось?

— Ночью. — Голос наконец вернулся к Энн. — А когда ты это написал?

— Ночью, — ответил я. — Мне все это приснилось, а потом, сам не знаю почему, я встал и... Теперь ты мне веришь?

Энн несколько минут молча разглядывала листок с моими записями, потом вышла и принесла позаимствованную у Элси утреннюю газету. Следующие полчаса мы провели сравнивая мои записи с газетной статьей.

«Поезд сошел с рельсов», — написал я. «По свидетельству кочегара Максвелла Тейлора, — было сказано в газете, — на рельсах оказалось препятствие, в результате чего поезд сошел с рельсов».

Прожекторы, машины «Скорой помощи», санитары. «Это был кошмар, — говорилось в газете. — Под лучами прожекторов санитары с носилками сновали между машинами „Скорой помощи“ и многочисленными жертвами, тела которых были разбросаны на площади сто квадратных ярдов».

«Голова на земле», — нацарапал я ночью. Репортер Пол Коутс написал: «Я увидел лежащую на земле голову. Одну только голову. Подоспевший санитар накрыл ее одеялом».

Энн с ужасом переводила глаза с газеты на меня. Потом мы вместе уставились на броский заголовок на первой странице: «ПРИ КРУШЕНИИ ПОЕЗДА ПОГИБЛО 47 ЧЕЛОВЕК».

Слова были бесполезны.

Я все-таки провалился в сон, глубокий, тяжелый, словно после наркотиков. Мое тело восстанавливало силы.

Около трех я проснулся и, чувствуя себя довольно неплохо, встал. Ричард и Кэнди играли во дворе. Они нашли котенка и, восторженно повизгивая, наблюдали, как он гоняется за своим хвостом. Энн в кухне сидела за столом и чистила горошек.

— Ты выглядишь намного лучше, — отметила она. — Голоден?

— Нет, только кофе хочется. — Сделав несколько глотков, я поинтересовался: — Ты кому-нибудь рассказывала о моем сне?

— Разумеется, нет, — возмущенно фыркнула Энн, — и не собираюсь. — Немного помедлив, она решительно отложила в сторону нож, оставив в покое горошек. — Том, скажи мне, что произошло, пока я была в Санта-Барбаре, — попросила Энн и, покосившись на меня, добавила: — Не волнуйся, после того, что случилось сегодня, я уже не могу тебе не верить.

И я рассказал ей все: об Элен Дрисколл и о расческе Элизабет, о кочерге и об Элси (правда, о сне я предусмотрительно умолчал). Повествование не было долгим. Внимательно выслушав его, Энн тяжело вздохнула и снова занялась горошком. На меня она не глядела.

— Ты веришь во все это? — спросила она.

— А ты — нет?

— Не спрашивай, — вздохнула она, — я не хочу об этом думать. Кстати, если у тебя появятся сведения о моем будущем, не говори мне, пожалуйста.

— Не скажу.

— Ты имеешь в виду, что они у тебя уже есть? — вздрогнула Энн.

— Не волнуйся, нет.

Энн снова отложила в сторону нож. Очевидно, горошку сегодня суждено долго ждать своей очереди.

— Том, что ты собираешься делать? Неужели все так и будет продолжаться?

Я боялся поднять глаза на расстроенную жену. Да и ответа у меня не было.

— Я же сказал, что не допущу ничего непоправимого, — промямлил я. Прозвучало, по-моему, неубедительно. — Я что-нибудь сделаю. Скоро. Не знаю, что именно, но сделаю.

Энн недоверчиво покачала головой, но не стала продолжать разговор.

— Отнеси Элси ее газету, — сказала она, — и, кстати, забери у нее наши формы для выпечки кексов.

Еще не осознав, о чем речь, я машинально согласился. И оцепенел. Такие простые слова!.. Жена велела забрать у соседки формы для кексов. Элементарно. До абсурда. Но в какой ужас они меня повергли! Словно я утонул в пучине безумия, где все окружающее вызывает только панический страх.

Сперва я собрался снова лечь в постель и сказать, что мне плохо, дурно, что я умираю. Пусть отправляется к Элси сама. Но, поразмыслив, решил не давать повода для подозрений и вышел из дому, хотя все мое существо противилось этому поступку.

Сон становился явью. Вечер, хмурое небо, я иду к заднему крыльцу, почти не сомневаясь, что увижу на двери табличку. Элси открыла дверь. На ней был желтый халат. Правда, уже не влажный.

— Добрый вечер, — сказал я голосом механической куклы, — я принес твою газету.

— Давай. — Она взяла газету и, видя, что я топчусь на месте, спросила: — Что-нибудь еще?

— Наши формы для кексов.

— Ах да! — Она направилась к шкафу и наклонилась, чтобы достать формы из нижнего ящика. Обнажились полные ноги. Я попятился. Элси вроде бы сделала попытку прикрыть ноги, но халат был слишком коротким и тесным.

Уже почти ничего не соображая, я распахнул дверь и выскочил на улицу. Элси что-то кричала мне вслед, но я уже ничего не слышал. Я сбежал с крыльца, в два прыжка преодолел аллею и оказался за забором. Резво миновав ворота нашего гаража и оказавшись за углом дома, я притормозил и прислонился к стене, ощущая острую необходимость перевести дыхание. Я ужасно вспотел и дышал как загнанная лошадь. И отчаянно дрожал. Сон и реальность слились воедино. Я уже не мог отличить одно от другого. Если бы сейчас Элен Дрисколл вышла из дверей нашего дома, я бы испугался, но не удивился. Если бы я увидел лежащую на траве Элизабет и суетящихся вокруг врачей, я бы не счел это невероятным. Я чувствовал, что мой разум достиг вершины, вот только не знал, какой именно.

Внезапно я вспомнил о формах для кекса и ужасно разволновался. Я не мог без них вернуться. Энн будет сердиться. Мне нужны были эти чертовы формы. Любые.

Я отклеился от стены и побежал к дому Фрэнка и Элизабет, машинально отметив, что Элси стоит на крыльце и с изумлением наблюдает за моими перебежками. Я прибавил шагу, взлетел на крыльцо и остолбенел.

На полу в гостиной я увидел скорчившуюся фигуру Фрэнка, на белой рубашке которого расплывалось яркое красное пятно.

— Фрэнк! — заорал я и распахнул дверь. — Фрэнк!

Дальше картинки замелькали с невероятной стремительностью... Я стою в дверях чужой гостиной и тупо таращусь на пол, где, кроме пушистого ковра, не было ничего и никого. Элизабет выходит из кухни, испуганная, ничего не понимающая. Фрэнк выскакивает из спальни с криком: «Какого черта?»

А я продолжаю стоять, покачиваясь и издавая странные всхлипывающие звуки. «Ты сходишь с ума, приятель», — подумал я. И собственные слова острыми когтями впились в мой усталый мозг.

— Какого черта ты тут делаешь? — повторил Фрэнк. Он стоял рядом с женой, причем лица у обоих выражали полное недоумение.

Я еще что-то пробормотал и рухнул на пол.

Дальше была темнота.

Глава 15

Алан Портер расположил свою гигантскую тушу на огромном стуле, сделанном, очевидно, на заказ, вытянул длинные ноги, скрестил их, положил очки на стол и, произведя все упомянутые действия, ободряюще улыбнулся:

— Я готов. Давай вместе разберемся, что с тобой происходит.

...Был вечер понедельника. Я очнулся на кушетке в гостиной Фрэнка и Элизабет. Надо мной склонилась встревоженная Энн. Я не сумел придумать ничего лучшего и заискивающе улыбнулся ей. Мы решили сказать Фрэнку с Элизабет, что я весь день неважно себя чувствовал — видимо, сильно переутомился. Конечно, объяснение звучало не особенно убедительно, но хозяева, как люди воспитанные, не настаивали на другом.

Мы с Энн пришли домой, и после короткой, но бурной дискуссии я сдался и позвонил Алану. Тот велел нам немедленно явиться к нему, что мы и сделали. Энн осталась ждать в приемной, я прошел к Алану в кабинет, Элизабет осталась с Ричардом.

— Трудно тебе пришлось, — заметил Алан, выслушав мой сбивчивый рассказ. Подумав с минуту, он выпрямился на стуле и величественно изрек: — Смею тебя заверить, что ты не сумасшедший. В твоем психическом здоровье я нисколько не сомневаюсь.

Я тоже так думал, но все равно почувствовал облегчение, услышав эти слова из столь авторитетных уст.

— В процессе гипноза, — вновь заговорил он, — невозможно наделить кого-либо дополнительными возможностями. Но если они дремлют в человеке, можно их высвободить.

Это вовсе не значит, что речь идет о какой-то аномалии. Хотя мы, безусловно, имеем дело со случаем, который парапсихологи назвали бы сверхнормальным, в отличие от старого и приевшегося термина «сверхъестественный». Все упрощается, если то, с чем мы имеем дело, укладывается в естественную схему вещей. Запредельные явления привносят в нашу жизнь много сложностей. Чудеса нынче не в моде.

— Значит, — решил я уточнить, — никаких привидений? Никаких таинственных предсказаний?

Алан улыбнулся:

— Думаю, нет. И не имеет значения, что то или иное происшествие кажется таинственным. Всегда найдется относительно простое объяснение. Я говорю «относительно», так как существует ряд основных положений, которые следует принять за основу. Это существование телепатии и основных ее проявлений — ясновидения, психометрии и так далее. Иначе говоря, паранормальных или сверхнормальных возможностей человеческого мозга.

— Но почему все-таки я?

— Ты или кто-нибудь другой — какая разница? Главное — это никак не связано с наследственностью. — Тут Алан необычайно оживился. — Это, кстати, мой тезис. К счастью для тебя, он коренным образом отличается от мнения большинства моих коллег. Приди ты к кому-нибудь из них, диагноз «шизофрения» был бы тебе гарантирован.

— Я бы не смог их винить, — вздохнул я. — Последнюю неделю я вел себя как законченный псих.

— Прежде чем перейти к деталям, — отозвался Алан, — я бы хотел объяснить тебе несколько общих моментов, которые могут представлять для тебя интерес. Видишь ли, человеческий разум эволюционировал по определенной схеме. Сначала была аморфность, то есть нечто расплывчатое, неоформившееся. Затем — пробуждающееся сознание. Потом — возникновение инстинктов, потом — отдельные проявления индивидуальности, а следом — подавляющее влияние коллектива. И наконец, простейший разум. Далее — утрата способности к широте реакций, другими словами — сужение границ восприятия. Максимальные ограничения в обмен на максимальную силу, сконцентрированную в определенном направлении. Вот в этом-то состоянии мы и пребываем в настоящее время. Мы большие специалисты в области техники, но слепые котята в вопросах самопознания. И последняя стадия, которая еще не насту пила, но определенно приближается, — сохранение здравого смысла и объективности на достигнутом уровне и вместе с тем погружение в былую аморфную неразумность. На первый взгляд это шаг назад, но на самом деле это будет гигантским скачком вперед, к личности, к ее чувствам и ощущениям. Так сказать, шаг к себе. К осознанию себя. — Алан снова улыбнулся. — Я столько всего наговорил... Ты еще в состоянии что-нибудь воспринимать?

— Пытаюсь Я напряженно вдумывался в его слова. — Ты хочешь сказать, что случай со мной — это своего рода сбой... непроизвольный скачок в эволюционном процессе?

— Не совсем. Я считаю, что гипноз, вернее не вполне корректный вывод из состояния гипноза, пробудил в тебе скрытые силы, Иначе говоря, выпустил на свет божий твоего психического двойника. Твой пси-фактор.

Должно быть, я выглядел обескураженным, потому что Алан счел нужным пояснить:

— Это такое состояние умственной деятельности, при котором имеют место паранормальные познавательные способности.

— Ах, ну да! — не удержавшись, фыркнул я. — Вот теперь мне все сразу стало ясно.

Алан весело рассмеялся, затем уселся поудобнее и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Есть одна существенная деталь, — произнес он. — То, что я сказал, признается немногими специалистами, и я имею честь быть в их числе. Вот ты спросил, почему именно с тобой такое случилось, а я ответил, что то же самое могло произойти с любым другим человеком. Это исключительно важно. Я уверен, что любое человеческое существо с рождения наделено психической восприимчивостью, правда в различной степени, и достаточно иногда простого прикосновения, чтобы привести этот тончайший механизм в действие.

На деле же, — продолжал он, — в эту способность не очень-то верят. Сейчас эти идеи не пользуются особой популярностью, потому что во всем этом отсутствует очевидность. Как и все прочие науки о человеке, изучение человеческих реакций требует к себе особого внимания. Отрицательное отношение приносит только вред. Здесь ничего нельзя потрогать или измерить независимо от того, веришь в это или нет. Поэтому с научной точки зрения теория выглядит зыбко и неубедительно. Но я убежден: когда люди осознают существование своего пси-фактора, они смогут реализовать свои потенциальные возможности, которые долгое время не использовались.

— Знаешь, — задумчиво произнес я, — это странно, но несколько раз я готов был поклясться, что Ричард знал, о чем я думаю, и знал, что я знаю, о чем он думает.

— Это вовсе не странно, это более чем вероятно, — отозвался Алан. — Пока дети не умеют общаться посредством слов, они, скорее всего, используют свои природные телепатические способности, которые также имеют историческую основу. Я верю, что в доисторические времена, до появления речи, паранормальные способности были в порядке вещей. И это вполне объяснимо. Нельзя же абсолютно все человеческие потребности выразить при помощи жестов и гримас.

— Тогда получается, что с появлением речи эти способности были утрачены? — Я вроде бы что-то начал понимать.

— Скорее подавлены, — ответил Алан. — Но я убежден, что они все еще живут в каждом из нас. — Он помедлил немного и снова заговорил. — Что касается твоего случая, — сказал он, — думаю, восприимчивость, высвобожденная в тебе, ближе к возможностям доисторических людей, чем к человеку будущего. Но не расстраивайся. Девяносто пять процентов так называемых медиумов плывут с тобой в одной лодке, хотя они никогда со мной не согласятся. Но, судя по беспорядочным, абсурдным и противоречивым результатам их сеансов, это не подлежит сомнению. Именно поэтому видения приходили к тебе неожиданно. Единственное, что им предшествовало, — это некий физический дискомфорт, что также является признаком вашего, а точнее, нашего несовершенства. Настоящие медиумы не чувствуют ухудшения своего физического состояния ни до, ни после сеанса. Их восприимчивость носит сугубо умственный характер, она идет, если так можно выразиться, от мозга, а не от болезней души и сердца. И разумеется, они полностью контролируют ситуацию.

— Знаешь, — устало усмехнулся я, — ты меня немного утешил. Оказывается, я не один, есть и другие люди, испытавшие то же самое.

— Сколько угодно, — кивнул Алан. — Причем большинство из них называют свои способности даром, хотя лично я назвал бы этот дар физическим недостатком. Посуди сам: в условиях, когда недостаточно знаешь и понимаешь самого себя, движение наугад способно принести больше вреда, чем пользы.

— Аминь, — вставил я.

Алан улыбнулся:

— Представь себе: ты, как и большинство медиумов-дилетантов, идешь по темному тоннелю с фонариком, который включается и выключается сам по себе, независимо от твоего желания. Ты успеваешь бросить лишь мимолетный взгляд на то, что вокруг тебя, не зная, что увидишь в следующий миг.

— Звучит не очень обнадеживающе.

— Это только начало. Что касается деталей, они сводятся к одному — телепатии или ее проявлениям. Ты знал, когда на голову твоей жены свалилась банка, потому что она непроизвольно послала тебе мыслеформу боли, а ты уже преобразовал ее в физическое ощущение. Ты был настроен на волну няньки Ричарда и почувствовал, что она собирается сделать какую-то пакость. Примерно так же обстояло дело и с вашей соседкой. Ты действительно несколько раз уловил ее мысли, а остальное непроизвольно домыслил сам.

— А как же халат? — вскинулся я. — И формы для кексов?

— Все было тебе известно, — ответил Алан. — Разве этот халат Элси надевала впервые?

— Нет, я его уже видел, но...

— Значит, вероятность того, что она его снова наденет, была весьма высока. А что касается форм... Что ж, если их взяли, то рано или поздно должны были вернуть. И ты также знал это.

— Но меня послала Энн! — Я все еще не был убежден и пытался сопротивляться.

— Кто заставил тебя сегодня остаться дома? Разве Энн? Вроде бы ты сам так решил.

— Она же могла пойти сама...

— Вероятно, она давно решила поручить это дело тебе. Вот ты и узнал об этом. Твой разум постоянно занят поисками совпадений между сном и реальностью и в чем-то идет дальше: подгоняет реальность под сон.

— Ты имеешь в виду крушение поезда? — съязвил я.

— Ясновидение, — спокойно ответил он, — это другой аспект телепатии. Более чем вероятно, что ты находился в телепатической связи с кем-то из очевидцев или жертв катастрофы. Это часто случается при больших авариях. А затем переданные тебе телепатические образы приняли форму сна.

— А как насчет расчески? — не унимался я. — И кочерги?

— Здесь имеет место другое проявление телепатии — психометрия. Медиум берет в руки предмет, принадлежащий личности, с которой он находится в телепатической связи, и считывает с этого предмета информацию об этой личности. Предмет в этом случае является носителем информации. В твоем варианте это оказалась расческа. Что касается мысли о смерти, то она, несомненно, принадлежала Элизабет. Так, кажется, зовут твою соседку? У беременных женщин всегда присутствует сознательный или подсознательный страх за свою жизнь и жизнь будущего ребенка. Многие боятся умереть при родах.

С кочергой, как и с расческой, дело обстояло точно так же, только мы не знаем, от кого именно ты получил телепатическую информацию и какое отношение к этому неизвестному лицу имеет ваша кочерга. Если хочешь узнать поточнее, тебе вновь придется взять в руки эту кочергу. Ситуация прояснится.

— Нет уж, спасибо! — Я ожесточенно замотал головой. — Я не настолько любопытен.

— Понимаю, — усмехнулся Алан, — но другого пути нет.

— А как же я узнал о смерти матери Энн?

— Здесь возможны два варианта. Первый — простое совпадение. Твоя жена наверняка не раз говорила тебе о болезни матери, и в памяти у тебя прочно засела информация о том, что она — старая и больная женщина. А телефонный разговор только обострил ситуацию. Ну а другой вариант — та же телепатия. Ты уловил мысль отца Энн или ее умирающей матери. Возможно и то и другое.

— А почему я увидел окровавленного соседа на полу в его собственной гостиной?

— Ты сам мне рассказывал, что на вечеринке, с которой все началось, был разговор о том, сможет ли Элизабет в состоянии гипнотического транса застрелить своего мужа. Это осталось у тебя в памяти. Кроме того, ты знал, что у Фрэнка есть любовница. Вот и все. Остальное довершило твое воображение.

— А если все-таки убийство произойдет в действительности?

— Это лишь докажет, что Элизабет наконец решилась пристрелить бабника и садиста. С таким же успехом ты можешь напророчить смерть трех сотен людей четвертого июля, и они действительно погибнут в различных катастрофах. Здесь ты имеешь дело уже не с телепатией, а с теорией вероятностей. Согласись, здесь уже другая специфика. Кстати, должен тебе сказать: вероятность того, что Элизабет в конце концов не выдержит и пристрелит своего гулящего супруга, достаточно велика, особенно если в доме есть оружие.

Я разинул рот.

— У Фрэнка есть «люгер», — наконец выговорил я, — он привез его из Германии.

— Что ж, остается надеяться, что он хранит его незаряженным, — философски заметил Алан.

— Так чьи же я мысли все-таки читал, когда увидел эту кровавую сцену?

— Вероятнее всего, мысли Элизабет, — подумав, ответил Алан. — А если она не знает о существовании любовницы, тогда — Фрэнка. Он думает, что жена его убьет, если узнает о рыжеволосой подружке. Ты воспринимаешь эту мысль, затем включается воображение, и наконец ты «видишь» эту сцену.